Книга рассказов о любви.

Маленькая повесть о большой, неразделённой любви.



"Нам всегда кажется, что нас любят за то, что мы хороши. А не догадываемся, что любят нас от того, что хороши те, кто нас любят."
Л. Толстой


…Макс шёл хмуро уткнувшись взглядом в землю, не замечая, не помня куда и зачем и все время мысленно повторял: - Такого не может быть!
Он вспоминал все встречи и разговоры с Иркой и постепенно начал понимать, что упустил ещё одну верную и безответную любовь…
«Ну а сейчас что»? - тяжело думал Макс. - Моя жена, которая уверяла меня в своё время, что без меня или застрелится или сопьётся, изменила мне с мужем своей подружки и даже не особенно скрывала это. А я, жалея детей и конечно себя, не находил решимости порвать со всем этим мерзким бедламом и уйти из семьи!»

Мало того, я готов был извинять жену за её поведение, потому что помнил свое любвеобильное прошлое и уверял себя, что за все приходится платить…

…Это случилось, когда Макс в очередной раз приехал в свой город, чтобы проведать родных. Он уже давно жил в большом столичном городе, но его по-прежнему тянуло в места, где он родился, вырос, окончил институт и работал несколько лет в местном университете.
Работа Макса не очень занимала – в какой-то момент он понял, что идет по жизни не в ту сторону и только ждал момента, чтобы свернуть в нужную… И дождался!
Отсутствие увлеченности работой доставляло ему достаточно свободного времени чтобы ходить по лесам, но и не забывать о развлечениях…
В свое время он сходил в армию и возвратившись, на полную катушку радовался свободной жизни, по которой тосковал в армии.
Университет заканчивал на вечернем отделении, а работал в это время там же учебным мастером, качая жидкий азот на немудрёной машине…
Жизнь, сразу после армии, показалась Максу чем то волшебным и удивительным!
После трех лет испытаний несвободой, он научился ценить возможность жить без постоянной опеки устава и командиров.
Иначе говоря – Макс радовался жизни и до времени это получалось очень хорошо!
Тогда, у хорошего портного он сшил себе вельветовый пиджак без воротника – мода такая была - пару брюк и накупил галстуков. На работу и на учебу приходил беззаботным щеголем и его фигура и улыбающееся лицо привлекало внимание не только сослуживцев, но и девушек даже на улице!
Постепенно, у Макса завелось немыслимое количество подружек и приятелей.
И чем больше их становилось, тем больше, волнами, расходилась его известность как сердцееда и вообще интересного человека.
Особенно привлекало в нем и не только девушек, но и особ мужского пола начитанность, интеллектуальная уравновешенность и умение со всеми ладить и говорить на их языке.
Это умение, увидев человека с первого раза разгадать его характер, привычки и увлечения, обнаружилось у него очень рано.
Такие способности, обычно присуще большим политикам. Но так как времена были темные и в политику шли откровенные карьеристы с комсомольскими и партийными билетами, то и карьеры общественного деятеля у Макса не получилось.
Да он об этом просто не думал. Ему казалось, что он долго на этом свете не проживет, потому что даже такая веселая беззаботная жизнь, в глубине души ему не очень нравилась.
…Посреди весёлого застолья с друзьями и подружками, он начинал скучать, потом уходил не простившись и сидя дома читал книжки. И постепенно, друзья ушли куда-то в сторону, на что Макс не обратил внимания. Таких как Макс одиночество засасывает, лишает желания общаться и нравиться - ему и одному было достаточно себя самого!
Не ожидая от жизни ничего хорошего, он спокойно воспринимал и удачи, и разочарования. О карьере или о деньгах он совсем не заботился - ему хватало того, что он имел!
Оправдывая своё равнодушие и тягу к одиночеству, Макс вспоминал рассказ матери, которая говорила, что в младенчестве у него была нянька – глухонемая, которая приходила чтобы посидеть с ним, когда родители были заняты.
Мать смеялась и говорила: - Уже тогда ты был необычным ребёнком. Мы с отцом вернёмся домой, а вы сидите – немая гладит тебя по головке, а ты сидишь, молчишь и смотришь в угол!
О каких-то жизненных свершениях Макс совсем не думал, да к этому и не стремился. Главной его страстью в это время был лес и чтение книжек. Он читал много, в том числе даосов, буддистские источники и исповедовал принцип: «Живи незаметно!»
Часто, Макс посмеиваясь говорил, что его подпольной, но главной профессией было чтение, а лес дополнял его жизнь приключениями, порой опасными!
Ещё в шестнадцать лет он увлекся буддизмом и вообще восточной философией и потому, часто цитировал Лао Цзы: «Знающий молчит, говорящий не знает»! Или буддистский принцип жизни: «Не привязываться, ни к кому и ни к чему»!
По этим философским законам он и старался жить - друзей и подружек у него было несколько десятков, но никому он не отдавал предпочтения, никем и ничем особо не дорожил и даже тяготился многолюдьем…
В отношениях с подружками Макс был ровен, всегда весел что бы не происходило у него в душе и потому, пользовался у них успехом. Ведь ещё Пушкин сказал: «Чем меньше девушек мы любим, тем больше нравимся мы им!»
С друзьями он тоже был ровен и общителен, но иногда исчезал на какое-то время: то уходя на долгое время в лес, то садился дома и читал книжки никуда не выходя и не испытывая от этого дискомфорта…
В какой-то момент, Макс научился довольствоваться самим собой и потому, мог совершенно спокойно и даже с радостью уходить на неделю в глухую тайгу или затворившись дома, читал все свободное от рутины обыденной жизни время, выходя из своей «берлоги» только на работу.
…Работал он в одиночку и совершенно отдельно от коллектива аспирантов, кандидатов и даже докторов наук, составляющих его кафедру. А так как свою работу Макс делал на отлично и никогда к нему не было претензий, то зная его характер никто, даже номинальное начальство, не мог и не хотел ему мешать.
Несколько раз, профессор Воронцевич возглавлявший кафедру, на общих собраниях упрекал его в неучастии в демонстрациях во время советских праздников. Но Максим всегда отбивал его атаки, ссылаясь на свою ненормированную работу…
У него, по-прежнему было много просто приятелей, с которыми Макс иногда пересекался по тому или иному поводу. Одним из таких приятелей был Валера Олейников, который играл с ним за одну футбольную команду и учился в педагогическом институте.
В одном из праздничных застолий, куда Макс попал совершенно случайно, Валера познакомил его с однокурсницей Ириной Светлановой.
Когда вечер начался, слушая разговоры и напряженное молчания-паузы соседей, Макс заскучал и стал ругать себя за неразборчивость. У него была такая способность попадать в компании совершенно неподходящие ни по возрасту, ни по интересам.
Так случилось и в этот раз…
Макс маялся и до того тоскливо ему стало в этой неподходящей обстановке, что решил напиться, чтобы отключиться от неловкой суеты и сбивчивых глупых разговоров за столом.
Рядом с ним, сидела его новая знакомая и он, будто зная её много лет послал Иру на соседний стол за бутылкой коньяка, которую и стал допивать, больше не обращая внимания на происходящее.
А когда он основательно набрался, то по приятельски обращаясь к заинтригованной Ире, наслышанной о его похождения и романах, стал спрашивать у неё: - Ты не думаешь, что нам пора что-нибудь отчудить в этой скучной компании?!
К тому времени Макс, один выпил почти бутылку коньяка, но не пьянел и только злился на себя – его лицо с каждой рюмкой бледнело все больше – в свое время воспитывая характер, он научился много пить и не пьянеть…
Уже в конце вечеринки принесли чай и он, нечаянно пролил несколько капель на себя.
Когда Ира всполошилась, Макс посмеиваясь поднял стакан и вылил его на грудь, на белую рубашку с галстуком!
С ним, иногда, бывали такие приступы безрассудного, холодного бешенства, когда ему что-либо сильно не нравилось и прежде всего в себе. Вот и в этот раз, Макс проклинал себя за то, что так нелепо проводит праздники в совершенно неинтересном для него окружении!
В подобных случаях, он начинал беситься от раздражения на весь мир и на себя в первую очередь.
В такие моменты Макс, при малейшем поводе начинал вести себя неподобающим образом, задирать присутствующих, а проще говоря лез в драку, из которой не всегда выходил победителем…
Для таких случаев в рабочем столе у него лежали темные очки и он надевал их, когда скрывал синяки полученные в очередной драке…
В этот раз все обошлось и Ира с Валерой увели его домой. Родителей в квартире не было и Ира, из любопытства осталась у него, когда Валера ушёл…
Макс вскипятил чай, заварил себе крепкий, а Ире пожиже и стал рассказывать ей эпизод из повести Альбера Камю, «Одинокий»:
- Ну вот, он так и жил, один одинешинек, заводил от скуки подружек, но никого не любил, даже родную мать, хотя и себя любил не очень. А потом взял и убил незнакомого человека, который ему не понравился. И тут его приговорили к смерти, которой он тоже не боялся…

Макс смотрел на Иру, а она, слушая мрачную историю переживала и волнуясь ждала, когда он проявит свои донжуанские способности!
Но, Ира была младше Макса на пять лет и потому, ему казалось, что он разговаривает с младшей сестрой, которой все надо было разъяснять и не обижаться, если она что-то не понимает…
А она, увидев что Макс совсем протрезвел, призналась ему: - А я ведь знаю давно тебя…
- Моя мама работала в той детской больнице, в которой ты лежал тогда, когда мне было пять лет и ты казался мне тогда, уже совсем взрослым мальчиком…
Она засмеялась и ласково глянув на Макса, продолжила: - А ты помнишь, как во время обеда за общим столом, ты предлагал малышне - таким как я - устроить соревнования, кто быстрее всех съест обеденную кашу.
Тут начинались соревнования и даже больные дети, которые не любили каши и вообще плохо ели, съедали в тот раз её всю целиком и очень быстро!
- И ещё я помню, что весь медперсонал очень любили тебя и когда тебе становилось плохо, то входя в палату где ты лежал, все говорили полушёпотом, боясь что тебе станет хуже! Мама, вспоминая об этих случаях, говорила мне, что в те дни, ты мог умереть от какой-то нервной болезни, но выжил почти чудом!
…Макс с интересом слушал рассказ Иры о себе. Ведь нам всем нравится, когда героем повествования выступает наша персона…
Хотя всего о чем она рассказывала, Макс совсем не помнил. Тем более приятно!

Вскоре Максим проводил Иру, а вернувшись лег спасть стараясь забыть, что с ним происходило в тот неудачный день!

…Так завязалось их знакомство, продлившееся, с перерывами, много лет…
Ирка обладала общительным, «ну очень общительным характером» и вскоре, уже бывала в гостях у родителей Макса даже тогда, когда его самого не было дома.
Мать рассказывала Максу: - Опять Ирка просидела весь вечер в ожидании тебя, а нам уже надо было спать ложиться… Я её едва выдворила. Ну до чего привязчивая и непосредственная девчонка!
А потом после долгой паузы, закончила вытирая мытые кружки: - Она наверное влюбилась в тебя, а ты даже не замечаешь этого!
Мать немного гордилась тем, что её сын пользовался таким успехом у девушек.
Макс на это замечание не стал отвечать, промолчал и вскоре ушел в свою комнату – там его ждал томик дневников Толстого - какое –то время, Макс заинтересовало толстовство и он решил стать адептом этого учения.
Для этого ему не надо было совершать каких-то подвигов. Он жил закрыто, много работал, ходил в трудные походы общаясь без посредников с природой и как мог помогал друзьям и малознакомым людям. Об этом и говорил Толстой своим почитателям…

Макс был добр добротой сильной личности и потому, старался помогать окружающим, и конечно своим друзьям и приятелям: он строил гаражи, ремонтировал квартиры и даже перевозил их вещи на новые места жительства. И каждый из друзей знал, что Макс всегда поможет: «Потому что он такой широкий человек!»




…Очередной праздник Макс и Ира встречали вместе и после, проводив до дому, Макс остался у неё пить чай. Ира увивалась вокруг и уговорила остаться ночевать - её мать была в отъезде.
Ира постелила ему на диване а сама ушла к себе в спальню. Но потом, когда гость ещё не спал и читал очередную книгу, Ирка в ночной рубашке пришла к нему, вначале села на край дивана, а потом, слушая рассказ Макса о прочитанной книге, призналась, что ей холодно. Макс распахнул одеяло и Ирка влезла к нему в постель.
Почувствовав близость молодого горячего тела, вздрагивающего от его нечаянного прикосновения, Макс тоже возбудился, но когда Ира не отвечая ему повернулась спиной и задрожала всем телом, Максу вдруг стало неловко и противно!
Ему стало стыдно, вот так, случайно, овладеть покорной жертвой не чувствуя ничего, кроме дружеского расположения.
И рассердившись на себя, Макс встал с постели, оделся и ушел домой ничего не объясняя Ирке…
После этого случая, Ирка готова была стать его рабой и выполнять все его требования. Хотя знала, что он ничего от неё не будет хотеть или у неё просить…
Однажды, Ирка напросилась пойти с Максом в ресторан отмечать свой день рождения.
Макс был не против, но пригласил ещё одного общего знакомого, Валеру Олейникова.
Ирка готовясь к этому дню, сделала прическу, купила новые, дорогие сапоги и одела лучшее своё платье.
В ресторане было много народу, все много пили и танцевали. Ира была просто счастлива и в суете ухода, чуть не забыла переобуться в старые башмаки – на улице, после недавних дождей, было сыро и слякотно. Переобувшись, сапоги она спрятала в сумку с которой и пошла вслед за Максом и Валерой, в тот вечер успевшие изрядно набраться…
Потом, на остановке долго ждали автобус и почти задремали, устав разговаривать ни о чем. Сумка с сапогами лежала на краю скамейки. Когда подошёл переполненный автобус, друзья заторопились и Ирка забыла свои сапоги на лавке…
Уже приехав домой, она с ужасом обнаружила, что забыла сапоги на скамейке! Горюя о утраченном Ирка даже заплакала и Макс, как мог успокаивал её, пообещая купить новые, лишь бы она перестала плакать – он не переносил женских слёз…
И действительно, со следующей получки он дал ей денег на новые сапоги, хотя его зарплата в те давние годы была ниже чем у водителя троллейбуса…
…К тому времени, Макс завел постоянную подружку Ляльку, влюбившуюся в него почти сразу после знакомства. Она потеряла голову и вместо того, чтобы идти на занятия в университет, где училась на биофаке, Лялька день за днём приходила к Максу в уютный кабинет, в полуподвале университетского здания, где они пили чай, потом шли в кино или в кафе и таким образом проводили время довольно весело!
Через какое-то время, Ирка познакомилась с Лялькой, а так как Макс умел ладить со всеми своими почитательницами, то вскоре это знакомство двух влюблённых в него девушек переросло в дружбу!
Они стали приятельницами и Ира превратилась в наперсницу Ляльки в её непростых отношениях с Максом…
В начале лета, когда у Макса начался отпуск, они решили съездить с Лялькой на Байкал. С ними напросилась ехать и Ирка…
Плыли на теплоходе целый день, все пассажиры перезнакомились и только Макс держался чуть в стороне – он не любил и не хотел лишних необязательных знакомств.
Но Ирка подружилась с группой городских молодых парней и полдня провела в их обществе, тактично оставляя Ляльку с Максимом одних.
После высадки на причале у турбазы, Макс повел своих подружек на знакомое место и после установки палатки, разжег костер и вскипятил чай. Лялька с Ирой, радуясь приятной поездке, мило болтали пока он готовил дрова. В это время к костру подошли парни, плывшие вместе с ними на теплоходе, с которыми Ирка была уже близко знакома и зная всех по именам.
Они попросили у Макса разрешения пригласить Ирку к их костру и глядя на Ляльку, Макс разрешил, но пригрозил Ирке, что если она не вернётся к двенадцати часам, то он придёт и заберёт её сам, а потом и накажет – все смеялись!
Ирка пришла в палатку только утром, Макс поворчал на неё, но видя её оживление и многозначительную улыбку, на осунувшемся от недосыпа лице, не стал докучать ей «отцовской» заботой.
После завтрака, объединивши с той кампанией пошли в поход - по крутой, натоптанной туристами тропинке, поднялись на прибрежный хребет.
Там, наверху, где сделали привал и Макс, в молодом кедраче нашел под широкими листьями бадана кедровые шишки, сохранившиеся ещё с прошлой осени. В них сохранились вкусные кедровые орехи и все лакомились ими, пока спускались к палаткам…
Назавтра, Ира и Лялька уплыли в город - им надо было успеть на работу, а Макс остался один…

…Он жил в палатке ещё неделю, купался, загорал, ходил в походы, а ближе к вечеру на песчаных береговых дюнах, дремал под заходящим, теплым ещё солнцем, отогреваясь от купания в ледяной байкальской воде…
Когда он вернулся в город, то от ляльки узнал, что Ира ездила встречаться с одним из этих байкальских ребят…
При встречах с Максом она рассказывала ему подробности своих отношений с новым знакомым и даже спрашивала совета, что делать…
В это время, Макс заскучал: ему надоела жизнь только для себя, отношения с женщинами только для секса, без любви и даже привязанности. И от наступившей внезапно безысходности, он женился на общей знакомой, которая влюбилась в него и обещала, что если он её бросит, то она может с собой покончить…

…После армии, Максим несколько лет наслаждался свободой и возможностью делать, что сам захочешь. Было много друзей, много девушек, но главное, было время посидеть за книгой, или с любимой охотничьей лайкой сходить на несколько дней в тайгу.
После дикой лесной жизни, как-то по особому радостно начинаешь ценить комфорт городской жизни - знакомые улицы становятся необычно широкими, а полы в комнате, первое время после возвращения, удивляют своей ровной поверхностью…
…Но, после нескольких лет вольной беззаботной жизни, незаметно появилось чувство тоскливого нежелания жить только для себя. Наверное именно в эти годы, наступает очередная фаза жизненного взросления…
Макс, где-то прочитал, что вся жизнь делится на три периода, отличающийся один от другого. В детстве и особенно в молодости человек живет эстетическими категориями и этот период определяется эстетическими категориями, то есть руководствуясь часто инстинктивным эгоизмом и желанием жить для себя.
Потом, годам к тридцати, человек переживает кризис и начинает жить уже по этическим принципам. Слово «долг», становится во главу жизненной стратегии. Именно в это время, люди, особенно мужчины заводят семью и стараются оборудовать свой дом.
А годам к пятидесяти, жизненные страсти постепенно остывают и начинается, хотя конечно не у всех, этап религиозный, когда появляется нужда в добрых словах и делах для «ближних», то есть для окружающих!

…Кажется у Максима, к двадцати семи годам и начался этот возрастной кризис. Все ему надоело: и девушки, как бабочки на огонь летящие в его объятия, и механический секс без любви, иногда напоминающий спортивные тренировки.
И потому, захотелось ему иметь человека которого бы он мог защитить от рутины жизни и ощутить себя нужным и даже необходимым, хотя бы для одного нуждающегося в этом человека.
А тут и Аня появилась и влюбилась в него самозабвенно. Говорила, что готова ради него бросить все, даже свою маленькую дочку, лишь бы он оставался рядом…

Все так сошлось, что он женился не раздумывая в надежде, что жизнь семьей поможет ему бороться с хандрой…
Прошло немного времени и жена стала его ревновать к Ирке и как-то даже выставила её за дверь.
Макс не стал устраивать сцену жене, но постарался объяснить ей, что между ним и Иркой ничего не было и не могло быть… На этом вопрос закрыли…

После этого случая, Макс годами не видел Ирку и только от друзей узнал, что она вышла замуж и родила сына…
…Потом последовала эпопея с изменой жены, разводом Макса, его тоске по родившимся несколько лет назад погодкам. Он месяцами пропадал в тайге, а заработанный там деньги отдавал бывшей жене – дети росли и им нужны были средства на их нужды…

После очередной ссоры, когда бывшая жена запретила ему встречаться с детьми, Макс от безысходности уехал в Питер и стал там работать в интерьерной бригаде, зарабатывая приличные деньги, половину из которых отправлял детям…
Иногда Ирка звонила ему в Москву, интересовалась как он живет и рассказывала о своей жизни.
Макс работал в бригаде шабашников – делавших интерьеры в кафе, ресторанах и домах культуры, зарабатывал приличные деньги а в перерыве между тяжёлыми работами отдыхал в Крыму или в Питере у друзей…
Потом, вспомнив свои молодые боевые годы, Макс устроился тренером в атлетический клуб и вскоре стал директором этого клуба. И здесь его организационные таланты проявились в полной мере - он стал заметной фигурой в спортивных кругах, благодаря своему многознанию и пониманию людей…

И вдруг, как гром среди ясного неба, пришло сообщение, что его дочь погибла, попав в автокатастрофу!
Макс её очень любил и дочь отвечала ему тем же и каждый приезд в родной город, они с дочерью проводили много времени вместе, иногда ходили в ближние походы и очень привязались друг к другу…
Макс прилетел на похороны и ожидая дня погребения дочери, ходил как неприкаянный по округе и однажды забрёл к Ирке, которая к тому времени уже развелась и живя с матерью, растила сына.
…Сидя за столом, Макс пил водку и под песни Высоцкого, вспоминая свою жизнь и погибшую дочь, горько плакал, не скрывая своих слез от ставшей почти родной Ирки…
- Черт бы побрал эту жизнь! - прерывающимся голосом говорил он, не глядя на свою подругу, вытирая тыльной стороной ладони мокрое лицо.
- Ну почему люди не могут жить, как люди, не предавая, не обманывая друг друга, заботясь не только о себе, но и о детях?!
- Я ведь помню, как бывшая жена, сегодня ставшая похожей на ведьму, плакала и уверяла меня, что любит меня больше всего на свете, больше матери, и даже больше детей. Ведь я её за язык не тянул и сам никогда не говорил, что люблю её…
Он переставил пластинку с Высоцким, налил себе ещё рюмку водки и выпил её как воду, не закусывая:
- В какое-то время - продолжил Макс свой рассказ – исповедь, - я понял, что мужчине вовсе не надо говорить о любви, потому что привычка жить в семье с одной женщиной и детьми, стоит намного больше чем фальшивые женские уверения в любви!
Совсем не пьянея, он выпил ещё водки и закончил свой грустный монолог:
- Такая мужская привычка приковывает к жене и к детям намного крепче, чем любовь однодневка!
Я уверен, что не будь у дочки ссор с матерью, которая все время старалась решить свои проблемы в личной жизни, забывая о воспитании детей – она бы осталась жива, потому что с горя не рисковала бы своей жизнью…
Он долго молчал вспоминая милую, умную, добрую и ласковую дочь и вновь на глазах появлялись слёзы – это была истерика!
- Черт бы побрал этих лживых и эгоистичных людей, старающихся половчее устроиться в жизни, вовсе не ценя человеческого отношения к ним…

Когда Макс, выплакав свое горе собрался уходить, Ирка уговаривала его остаться: - Я постелю тебе в гостиной а сама уйду в спальню – говорила она сама чуть не плача – настолько была тронута неожиданными слезами, всегда сдержанного, «железного» Макса, который не стесняясь плакал при ней, тем самым показывая, что она для него родной человек.
…Чувства любви и обожания вновь всколыхнули в её простой душе и она никуда не хотела его отпускать, одновременно жалея и гордясь им.
Но Макс ушел в бывший свой дом, где пролежал всю ночь без сна, слыша в соседней комнате всхлипы подруги дочери, которая не захотела уходить домой…
Следующую ночь, он провел у гроба дочери и иногда, ему казалось, что она начинает тихо и незаметно дышать…

После похорон, Макс улетел в Питер и Ирка, позвонив ему в очередной раз узнала, что он женится на учительнице из соседней с его залом школы. Там он в качестве волонтёра-тренера иногда работал по вечерам со школьниками и там же познакомился с будущей женой.
Ирка поспешила сообщить это своей близкой подруге и приехала к в гости Ляльке, которая по-прежнему интересовалась жизнью Макса.
Просидев до вечера Ирка засобиралась домой, хотя Лялька оставляла её ночевать…
И тут случилась очередная трагедия, без которых жизнь не обходится – Ирка поздно вечером ехавшая от Ляльки на такси домой, попала в автокатастрофу и погибла на месте. Она сидела на переднем сиденье справа и именно туда ударила машина выехавшая из-за поворота…
Максу на следующий день позвонила одна из общих знакомых и рассказала все подробности гибели Иры…

…Прошло некоторое время и Макс снова развелся и в после тяжелого для себя времени поехал в родной город, отдохнуть и увидеться с матерью…
При встрече, посреди рассказа о новостях давних и недавних, мать вспомнила, прервалась на минуту и сказала: - Тебя очень просила зайти мать Ирки. Она сейчас больна и живет в доме одна с внуком…
Выбрав время, Макс пришёл в знакомый дом…
Все мы меняемся, но особенно быстро это происходит после пятидесяти лет и особенно тогда, когда умирают наши близкие.
Вот и с Анастасией Петровной – Тосей, как все её звали лет двадцать -тридцать назад, произошли разительные перемены. Она поседела, а худое лицо и большие, полубезумные глаза смотрели на мир с обидой. Потеряв дочь, она сильно переживала и на нервной почве у неё отнялись ноги…
Поэтому она встретила его в коляске, очень обрадовалась и даже прослезилась!
Попросив внука сделать им чаю, сидя в коляске и вытирая слёзы нечистым платком, она стала рассказывать об Ирке и её внезапной смерти…
И потом, остро глянув на Макса, спросила: - А ты догадываешься, почему я так хотела с тобой увидеться?!
И когда он покачал головой отрицательно, посмотрела на него внимательно и продолжила: - Я скоро умру и тебе надо обязательно об этом знать!
Она помолчала, долго смотрела отсутствующим взглядом куда-то в угол, а потом повернувшись к Максиму, продолжила:
- Ирка, уже в последние наши разговоры о тебе – Анастасия Петровна снова вытерла набежавшую слезу, но справилась с собой – говорила мне, что она всю жизнь любила только тебя и все остальное было в её жизни только от безысходности и оттого, что ты не замечал, а может и не хотел замечать этой любви…

Макса словно током ударило! Он мгновенно вспомнил все встречи с Иркой, от начала знакомства до той встречи, после смерти дочери!
А Анастасия Петровна, снова вытерев слёзы и закончила: - Она, вспоминая тебя, часто говорила мне, что жалеет только об одном – что не смогла родить от тебя ребенка…
После продолжительного молчания, мать продолжила рассказ о дочери:
- Она рассказывала, что полюбила тебя с первой вашей встречи и всегда помнила о тебе, что бы не происходило в её жизни!
Голос Анастасии Петровны снова задрожал и она борясь со слезами, закончила: - Ира, зная что вам не придется жить вместе, всегда хотела родить от тебя ребенка, чтобы хотя бы таким образом часть тебя была рядом с ней…
Она всегда любила тебя и восхищалась тобой!
Максим сидел склонив голову и молчал – ему нечего было сказать этой горюющей женщине.
Через длинную паузу Анастасия Петровна продолжила:
- Однажды, она рассказывала мне со смехом, как вы ходили в ресторан и у тебя был кровоподтёк на глазу. Она рассказывала, что ты этого совсем не стеснялся и только посмеивался, когда люди глядя на твое бандитское раненное лицо, с испугом отводили глаза…
Она говорила тогда, что ещё больше тебя полюбила, когда узнала, что тебе чуть глаз ножичком не вырезали в драке с хулиганами, которые матерились при женщинах. А она и из-за твоей драчливости и способности постоять не только за себя, влюбилась в тебя ещё больше. Она всегда говорила, что с тобой, как за каменной стеной!

…В это время уже взрослый внук принёс чашки с чаем на подносе.
Грустно и молча попили чаю и Макс простившись, поцеловав Анастасию Петровну в седую неприбранную голову, вышел…

…И вот теперь, он шёл не разбирая дороги, снова и снова вспоминал все свои встречи и разговоры с Иркой и ему казалось, что будь он внимательней в те далекие годы, может быть его переменчивая судьба была бы более счастливой!
…Только назавтра утром, после завтрака, когда Макс по давней домашней привычке мыл посуду у матери на кухне, вспоминая вчерашний трагический разговор с Анастасией Петровной, вдруг проговорил вслух, выражая мысли, все это время мелькавшие в голове: - Мы не можем изменить свою судьбу! Поэтому и говорят - лучше плохая но своя карма, чем хорошая, но чужая…
И показывая остатки своей былой начитанности, мрачно повторил ещё одну древнюю мудрость: «Тот кто судьбе покоряется – того она ведёт. А кто ей сопротивляется – того она тащит!»

Мать Макса, слыша его невнятное бормотание, насторожилась, подозрительно глянула на сына, и подумала: «Чудной он какой-то становится! А ведь раньше был парень как парень…»
Вскоре Макс уехал – ему здесь больше нечего было делать. Все его друзья или умерли или уехали в другие города, а вспоминать прошлое в одиночку не хотелось и было слишком грустно…

… Через какое-то время, мать в телефонном разговоре с Максом, сообщила мимолётом, что Анастасия Петровна умерла…


Август 2017 год. Лондон. Владимир Кабаков





Весна.




«…Чем более мы холодны, расчётливы, осмотрительны, тем менее подвергаемся нападениям насмешки. Эгоизм может быть отвратительным, но он не смешон, ибо благоразумен. Однако есть люди, которые любят себя с такой нежностью, удивляются своему гению с таким восторгом, думают о своем благосостоянии с таким умилением, о своих неудовольствиях с таким состраданием, что в них и эгоизм имеет смешную сторону энтузиазма и чувствительности…" Александр Пушкин

...Свернули на загородное шоссе и помчались в сторону Тосно, разглядывая придорожные рощи и болотистые озеринки залитые весенней водой.
Настроение у Алексея поднялось. Он любовался пролетающими за окном пейзажами, цокал языком и повторял: - Ты посмотри Васильев, как рощи приготовились к весне. У сосен и елей цвет стал другой, чем зимой. Сосны тогда были какие-то бесцветные, а сейчас посмотри, принарядились, зеленые стоят одна к одной - залюбуешься!
Он хлопнул себя по колену: - Ели зимой тоже другие, почти черные, а сейчас темно-зеленые, лапки подняли, отогреваются и сделав паузу добавил: - Лета ждут!
Васильев, слушая болтовню Алексея поддакивал и улыбался.
Сам он не умел и не любил говорить красиво, но слушая Алексея поддавался напору его оптимизма и начинал любить в природе то, что в обычное время было для него обыденностью, привычкой.
Раззадорившись, Юра иногда сам рассказывал о местах своих охот в родной деревне, под Калинином и видя, что Алексею это по настоящему интересно, припоминал детали и подробности лосиных и кабаньих охот.
…Не доезжая Тосно свернули направо, по виадуку переехали железную дорогу и там, начались настоящие леса, а Алексей во все глаза вглядывался в сосняки, всматривался в просеки и вырубки по сторонам от шоссе…
Его тянуло в эти нехоженые места, и он начинал волноваться.
- Вот мы с тобой Юра должны сюда, в эту сторону двинуть с ночевкой, а то и с двумя. Этот лес идет в сторону Тылового, а там прошлой осенью ребята рубили сруб для дачника, на краю поселка и к ним под вечер, еще по свету медведь к огородам пришел.
- Они мне рассказывали, что хозяйская собачонка испугалась, заскочила в дом и под кровать залезла с визгом. А медведь в ельнике за огородом долго ходил и рычал недовольно. Так этот медведь, где-то там наверное и лёг - Алексей махнул рукой в сторону густого сосняка, - на зиму. А сейчас уже встал и бродит, пропитание ищет. Вот бы нам его соследить…
- Некогда сюда ходить – не согласился Васильев. - Тебе в этом клубе
можно и отпроситься, а я кого вместо себя оставлю? – возразил он, въезжая в деревню Угловая.
Алексей уже рассматривал деревенские дворы и спрашивал: - Как ты думаешь, есть здесь у охотников хорошие собаки или нет?
Васильев повернул налево, проехал мимо последних изб и прибавил газу.
- Думаю, что здесь собак путевых нет,- продолжил он разговор - потому что и охотников тут немного. В основном дачники, а они все больше на огородах копаются, или редко-редко по осени за грибами за околицу выйдут…
Васильев криво улыбнулся. - И там-то блудят…
- Эх, хороший домок – не дослушав начинал восхищаться Алексей.
- Тут можно незаметно, с собачкой, задами в лес уходить и зверя добытого спокойно заносить в дом, чуть ли ни днем…
- Вот помню как в Сибири, помогал егерю - приятелю «службу править» - продолжил он и на какое-то время отвлекся, что-то разглядывая в молодом сосняке близь дороги...
- Отвяжем собак, через забор перелезем и уже в лесу, никто не видит, не любопытствует. Вот так один раз осенью, в самом начале, рано утром вышли - решили на дальний солонец сходить. С нами были две собаки: его кобель Грей, и мой молодой и бестолковый - Саян. Прошли метров сто, слышим собаки кого-то рвут и тявкают, как на зверя. А туман был, как молоко. Прибежали мы, смотрим, а они лису поймали и уже ей задние лапы перекусили: она сидит и на передние опирается. А когда собака наскочит, тут она как кинется, как клацнет зубами, ну что тебе волк. А ведь небольшая по сравнению с кобелями...
Юра затормозил перед дачным городком и тихонько поехал по изрытой ямами колее, внимательно слушая рассказ приятеля.
А Алексей замолчал, снова вглядываясь в стоящий стеной, подходивший прямо к дороге густой сосново-еловый лес. Он уже готов был бежать в чащу - так ему не терпелось.
- Ну и что дальше -то? – спросил Юра.
- Мы собак пытались остановить, - продолжил Алексей - но они ее задушили: все равно она уже не могла бегать.
Алексей вздохнул: - Но она моего Саяна крепко цапнула, так что он аж завизжал от боли. Но с той поры только лишь свежий лисий след учует, сразу галопом летит, поймать хочет…
Алексей засмеялся.
Машина остановилась. Алексей выскочил, открыл ворота и «Жигули» задним ходом въехали на участок…
Юра Васильев очень любил такие рассказы Алексея и живо представлял себе бескрайнюю, сибирскую тайгу, зимовье и солонцы, медвежьи берлоги и изюбриный рев…

...Алексей приехал в Ленинград лет восемь назад, а до этого жил около Байкала и там бродил по лесам с юношеских лет. Он знал множество интересных историй которые очень нравились Васильеву. Да и рассказывал Алексей всегда воодушевлённо, с интересными деталями…
Как обычно по приезду, он стал растапливать печку, а Алексей взяв флягу и поехал за водой на водокачку. Когда вернулся, печка уже гудела и в крошечной избушке воздух нагрелся.
Поставили чай, Васильев нарезал холодной лосятины, луку, хлеба, достал припасенной заранее самогонки, разлил по пластиковым стаканчикам. Сели за стол, чокнувшись выпили, закусили заедая крепкий первач хрустящим луком и мясом.
Через несколько минут глаза у приятелей замаслились, потеплели и Алексей размягчившись завел свое обычное: - Эх, сейчас чайку с пряниками и как в раю будем – сыты и довольные…
Васильев, подкладывая ему мяса налил еще самогонки, а свою рюмку отставил в сторону.
Ты что не будешь? – привычно спросил Алексей и не ожидая ответа
опрокинул стаканчик в рот…
Наевшись, убрали со стола и занялись делами. Юра стал не торопясь разгружать прицеп привезённый из города, а Алексей взял топор колун, пошел за избушку где стояли дровяные поленницы и горой лежали напиленные чурки.
Сбросив куртку, подступил к первой чурке. Поставил ее на березовый крепкий пень, рассмотрел трещины в древесине и наметившись, ударил с аханьем и большим замахом – чурка легко разломилась надвое.
Разрубив оставшиеся половины надвое, он взял следующую…
Так, быстро, ловко и даже красиво, одну за другой он колол чурки, пока не образовалось приличная горка.
Разогревшись снял свитер и остался в футболке, облегающей его высокую широкогрудую грудь и мускулистые плечи. Взяв острый топор, играючи начал рубить четвертинки чурок на поленья. Дерево, словно невесомая материя летала под его руками. Тюк-тюк, тюк-тюк – мерные взмахи топора. Стук-стук, стук-стук – падали рядом поленья, одно на другое.
Васильев выйдя на минуту, залюбовался его работой.
- Хватит, хватит! – останавливал он Алексея. - Иначе на следующий раз ничего не останется...
Алексей улыбнулся, положил топор, переносил нарубленное в поленницу, с шумом и фырком умылся под рукомойником…
- Надо бы подремать немного? – спросил Юра, поглядывая на солнышко поднявшееся высоко.
- Это можно – ответил Алексей. - Немного соснуть не мешает, потому что у костра здорово не разоспишься...
Он вошел в теплую избушку, разобрал раскладушку и лег, укрывшись с головой бараньим полушубком, и почти сразу засопел – он плохо спал ночью.
Васильев тихо убрал всё со стола и тоже лег на топчан у стены, вздыхая и кряхтя – у него болела спина после операции на позвоночнике.
Засыпая, Юра думал: «Какой здоровый этот Алексей – медведь просто. А вот не везет мужику в жизни. От жены ушел, живет как бомж в клубе. Хотя я видел его подружку: молоденькая и красотка, хоть куда, а вот надо же влюбилась в мужика. Наверное из за нее и ушел… ».
Васильев вспомнил свою жену и дочь, заулыбался, поворочался и уснул чуть похрапывая.

…Было тихо и пунктиром, сквозь сон, Алексей слышал приближающиеся и удаляющиеся по дороге голоса идущих с автобуса дачников, да изредка порыв ветра брякал чем-то металлическим на крыше.
Окончательно проснувшись, он стал думать о работе, немного о Наталье, а потом о Юрином характере…
Он знал, что многие простые люди думают и говорят о жизни совсем не так, как об этом пишут в книгах и газетах. Они, эти люди, наученные горьким опытом не верят мечтателям, поэтам и вообще пишущей и читающей братии. У них свои смыслы и свои принципы, часто жестокие и несправедливые, но как не странно, вполне отвечающие той правде жизни, о которой так много говорят на ТВ и на радио, которую Алексей тоже знал хорошо, работая с этими людьми на прежних шарашках и халтурах.
Алексей не всегда был согласен с их мнением и потому, иногда, слушая злые реплики Васильева гадал - где и когда его приятель стал таким циничным и недоверчивым.
И вместе, он видел и знал, что Юра умеет ценить и любить красоту в природе -
часто, без определенной цели они бродили по лесам, ночевали у костров, а Васильев, пародируя Алексея, называл эти походы - «соловья послушать».
Это выражение появилось в обиходе между ними, когда Алексей рассказал Юре, как он сходил с ума от восторга и любви, когда впервые услышал ночных соловьев в деревне под Смоленском, на очередной халтуре…
Алексею часто под грубыми и даже циничными афоризмами Юры Васильева слышались простонародные истины о добре и зле, о счастье – несчастье. И пусть сам Алексей не разделял враждебного отношения Васильева к миру интеллигентных людей, но во многом не мог не согласиться с Васильевым хотя бы потому, что все мы живем для народа в котором родились и в котором, после смерти растворимся без остатка, со всеми нашими достоинствами и недостатками. А интеллигенты постоянно выделяли сами себя из человеческого окружения, отстраняясь от простых людей…

...Алексей поднялся, потягиваясь вышел во двор, глянул на солнце опускающееся к западу и заторопился. Тщательно помыл лицо и руки ледяной водой из рукомойника. Вытерся, растирая кожу щек и под глазами докрасна. Войдя в избушку дернул Юру за ногу и в ответ услышал: - Я уже не сплю…
Собирались быстро и весело. Алексей рассказывал, как бывало в Сибири, полдня и вечер на ходу по тайге, только-только заснув в душной зимовейке, а уже приходилось вставать, жевать безвкусную корку хлеба запивая сладким, крепким чаем, а после, в кромешной, хрустально-холодной тишине ночи, спотыкаясь в черной настороженной темноте идти на ток, не зная поют ли петухи на этом месте или их разогнала неделю назад, незадачливая компания молодых городских охотников…

Вышли около четырех часов дня. Шли не торопясь - смотрели под ногами следы на влажной тропе. После нескольких поворотов: с тропы на визирку, потом на лесную дорогу, потом снова на визирку, перевалили незаметно низкий водораздел и уже по закатному солнцу, по течению талой воды определили, что идут на запад.
Бегущей воды становилось все больше и наконец, поперек их пути поблёскивая на солнце, пролег прозрачный поток виляющий течением по низу небольшой долинки. На дне его была видна шевелящаяся прошлогодняя трава, а течение было сильным и стремительным.
Перепрыгивая самое глубокое место, Алексей набрал воды в правый сапог, но только смеялся и повторял: - Здесь уже недалеко и я тебя Васильев приведу на классное место, на поляну, где тепло даже ночью.
Васильев хмыкал, улыбался в ответ, но хорошее настроение Алексея передалось и ему…
Вскоре, действительно вышли на большую, чистую поляну с пробивающейся кое-где свежей, зеленой травкой, торчащей из под прошлогодней, серой. Здесь, под мохнатой разлапистой елью, увидели большое кострище.
- Я здесь недавно ночевал – коротко сказал Алексей, а Васильев развил тему: - Видел, видел, как тебя с руки кормила бутербродами длинноногая брюнетка.
Алексей улыбнулся, но промолчал. В голове мелькнуло: «Откуда он узнал"?
- Может быть, действительно сам видел, а может кто из его знакомых видел, как мы с Натальей прошлый раз в город возвращались».
Ему было все равно, знает или нет Васильев о Наталье, но на всякий случай он строгим голосом предупредил: - Ты Васильев об этом помалкивай. У меня и так неприятностей через край!
Васильеву хотелось послушать Алексеев рассказ о молодой, красивой девушке, но он понимал, что если не остановиться, то Алексей рассердится, а портить отношения с ним Васильеву не хотелось.
«Хоть он для меня и не понятен, но мужик он неплохой и охотник интересный, а главное, есть кому рассказать о моих добычливых или неудачных охотах, о лесных переживаниях. Хоть он и интеллигент, но лес понимает и других слушать умеет».
Думая об этом, Васильев собирал сухие дрова для костра, поправлял лежанку из еловых лап. Алексей, в это время развел костер, принес воды, поставил котелок на костер и потом, поудобней устроившись на лежанке задумчиво загляделся на солнечный закат.
- А ведь пора на подслух – вдруг, словно очнувшись от дум произнес он и Васильев в нетерпении произнес: - Давно пора...
Наскоро попив чайку и закусив домашней Васильевской снедью, охотники торопясь, но чутко прислушиваясь к молчаливому лесу, пошли в сторону тока.
По упавшему, полусгнившему бревну перешли очередной ручей, чуть поднялись молодым ельником в горочку и выйдя на широкую просеку – дорогу среди крупного сосняка, первый раз остановились послушать…
Здесь, Алексей два года назад, ранней, жаркой весной проходил по просеке, возвращаясь из очередного похода. Вдруг, из кустов вылетел крупный угольно-блестящий глухарь. Алексей тогда вскинул ружье, проводил птицу стволом… и не стал стрелять.
После, он долго осматривал место откуда слетел глухарь, ходил под соснами глядя на землю и наконец у крупной сосны с шапкой хвои на вершине, увидел глухариные палочки помета, словно рассыпанные по мху и старой хвое.
Тогда, он довольно заулыбался и подумал: «Да - да, здесь может быть ток…»

Много времени с той поры прошло…

…Придя на то место, Алексей и Юра остановились на дороге, чуть отошли друг от друга и стали слушать…
Солнце садилось за лесом, острыми золотыми лучами проникая вглубь сквозь густые стволы и ветки. Сумерки были ещё далеко, но прохладные тени уже укрыли землю под ногами охотников и отчетливо стали слышны далекие и близкие звуки: шум внезапно налетевшего на сосны порыва ветра, гул машинного мотора с далекой трассу, чуть различимый лай собаки из деревни стоящей на берегу реки, километрах в трех на юг…
Постояв, прошли немного вперед и по знаку Алексея сели далеко друг от друга - чтобы шевеление и дыхание не мешали слушать.
Запахи влажной земли, прелого перегнившего листа, молодой травы и березовых почек смешавшись, создали запаховый коктейль так знакомый Алексею по прежним походам и охотам весной...
Большая таежная птица – глухарь, неслышно подлетев с хлопаньем крыльев села на дерево где-то впереди, в глубине леса. Приятели переглянулись, жестами показывая направление посадки. Подождали еще…
Алексей на какое-то время казалось задремал, отключился, ушел в воспоминания...

…Сюда на ток, они собрались быстро. Наталья набрала продуктов, сложила все в красивый рюкзак и только по строгому настоянию Алексея, сверху положила резиновые сапожки - в городе уже давно было сухо и даже пыльно, но Алексей знал, что в лесу, до сих пор местами лежит снег...
На Московском вокзале, несмотря на ранний час народ стоял толпами вв ожидании субботних электричек. Алексей, оставив Наташу возле рюкзаков, сходил в станционный буфет, купил у румяной толстой лотошницы бутылку вина и пару горячих пирогов.
По молодому веселясь, быстро съели пироги, проглатывая почти не жуя и пошли на перрон…
В электричке, несмотря на обилие пассажиров на платформе было просторно, и Наталья заняла место у окна. Сидя друг против друга поговорили о п3стяках и редко выезжавшая из города Наталья, засмотрелась в окно на проскакивающие мимо, под гулкий перестук колес, полустанки, а Алексей читал спортивную газету…
В Тосно, пересели на автобус и Наталья успела купить в привокзальном киоске, ещё горячий, хрустящий батон хлеба…
Когда выехали за поселок то увидели, что в лесу полным полно снега и только на южных склонах, на солнцепеках, из замороженной земли торчала прошлогодняя сухая, серая трава...
Через полчаса езды Алексей попросил водителя автобуса остановиться напротив лесной дороги «впадающей» в шоссе. Быстро вышли на воздух и автобус, в мгновение исчез за горкой, а Алексей с Натальей остались одни, окунувшись в тишину весеннего, холодно-ясного утра…

… Солнце скрылось за лесом, похолодало. Васильев все чаще поглядывал в сторону сидящего Алексея, но тот молчал и не двигался. Ветер стих и прозрачная, хрупкая синеватая тишина обступила охотников.
«Что он там, заснул?» – беспокоился Васильев, но терпел понимая, что сегодня главный здесь Алексей.
«Надо ждать пока не позовет, а то подумает, что я нетерпелив – ворчал Юра про себя. - Скоро темно станет, а нам по чаще эти мокрые ручьи надо переходить. Еще воды наберешь в сапоги...»
Он в сотый раз оглядел темную стену леса, поерзал чувствуя влагу под собой и затих.
А Алексей вспоминал…

… Хрустально-чистое солнце светило на подмерзшую за ночь землю и было так холодно, что очень захотелось согреться и поесть...
Отойдя от трассы, они сели на пластиковую подстилку, под крупной сосной на оттаявший, уже без снега островок и позавтракали.
Наташа проворно, как опытная хозяйка знающая где, что у нее лежит, достала свежий хлеб, масло, колбасу, салат, сделала бутерброды, разлила горячий, парящий чай из термоса в ярко-красные, пластмассовые кружки.
Алексей сидел и радостно ждал. Он так привык для себя все делать сам, что момент когда его угощали другие, ему казался праздником. И он, боявшийся высоких слов и абстрактных понятий, вдруг ощутил себя счастливым, как бывают очень редко счастливы одинокие люди.
Наташе это тоже нравилось: и молчаливое одобрение Алексея, и ясное приветливое утро, и даже лес в утренней полудреме, как ей казалось прислушивающийся, приглядывающийся к ним…
После завтрака, убрав свертки и сверточки с продуктами в рюкзак, Наташа достала сапоги, толстые шерстяные носки, обулась, поднявшись потопала ножками примеряясь к ходьбе. Потом, о чем то весело разговаривая пошли вперёд, по заснеженной, петляющей в молодом осиннике дороге. Алексей шел первым, а Наташа ступая в его глубокие следы, за ним…

… Алексей словно проснулся. Глубокие сумерки опустились на лес, сделав его неприветливым, почти враждебным. Подошел хрустя ветками Васильев и полушёпотом недовольно спросил. - Ну, что, пойдем?
Алексей встал, поправил одежду, взял ружье стоящее за деревом, и медленно пошёл в сторону бивака, запоздало прослушиваясь к округе...
Было тихо. Над просекой виден кусочек потемневшего неба и к ночи заметно похолодало. Неловко заполняя возникшую паузу, он спросил: - Ну, а что ты слышал?
Васильев недовольно помолчал: - Слышал, как глухарь иногда возился там, на сосне – он неопределенно махнул рукой назад. - А ты?
- Я тоже – коротко ответил Алексей, и словно оправдываясь, начал болтать: - Эх! Сейчас придем на бивак, разведем большой костер, поставим чай, но в начале выпьем водочки, закусим...
Он невольно сглотнул слюну, сделал паузу и продолжил: - А потом горячий чай, запах дыма и звезды над поляной. Эх!!! – завершил Алексей и осторожно ступая, перешел темный, заросший ельником ручей журчащий где-то рядом, под зарослями кустов и подушкой из мха.
Пока шли – разогрелись. Лес уже не казался таким сумрачным и выйдя на свою поляну увидели звезды чуть проступившие на черно-синем небе. Крупная, одинокая ель посреди поляны настороженно ожидала их прихода, словно охраняя покой леса…
Развели большой костер. Взметнувшееся пламя отодвинуло настороженную тьму до границ поляны. Васильев, покопавшись в своем рюкзаке, достал бутылку с самогоном, куски лосиного мяса завернутого в промасленную бумагу, головку остро пахнущего лука, соль.
Алексей, в это время, сходил с котелками к невидимому ручью, прятавшемуся в темноте под черными тенями деревьев. Принеся воды поставил кипятить чай.
Васильев по-хозяйски порезал хлеб, лук, мясо, сдувая со дна кружек несуществующую пыль поставил их на кусок полиэтилена заменяющий скатерть, и булькая разлил самогон. Алексей, улыбаясь и поблескивая глазами отражающими пламя, устроился рядом, сел поджав под себя ноги.
- Сколько таких ночей – начал он, мечтательно вглядываясь в стену деревьев под черным провалом неба - я провел в таких лесах!
Помолчав, взял кружку, затаив дыхание отвернулся от дыма, продышался, посмотрел на серьезного Васильева... - Чаще один… Редко вот так вдвоем, втроем – он снова покрутил головой...
- ну давай Васильев выпьем за удачу и за эту лесную красоту, лучше которой на свете нет ничего!
Протянул кружку, а Васильев, чуть улыбнувшись поднес свою. Неслышно чокнулись, крякая выпили и стали торопясь закусывать.
- Один раз я догонял своих братцев в лесу — продолжил Алексей. - Они за день до меня ушли в знакомое зимовье, на берегу далекой таежной речки. Идя туда, на подходе случайно встретил старшего брата с его собакой. Постояли, поговорили и от него так пахло перегаром, что я чуть не задохнулся…
Спросил, что они пили, а братец удивился и говорит: - Ничего, только луку еще с вечера наелись…
Алексей, дожевывая кусочек луковицы засмеялся, а Васильев подтвердил:
- Это нормально…
Алексей, уже сам разлил еще по одной и провозгласил:
- За тех, кто вот так же как мы, по всей России сейчас сидят у весенних костров, в ожидании утра... Чтобы им было так же хорошо, как нам!
И опрокинув в рот одним махом кружку, выпил содержимое.
- Это так - согласился Васильев и морщась выпил.
Алексей рвал крепкими зубами вкусное мясо пахнущее чесноком и предложил:
- Ну расскажи, как ты этого лося добыл?
Васильев, сдерживая удовольствие разлил крепко заваренный горячий чай, делая паузу подложил сушняка в костер, поудобней устроился на еловом лапнике пахнущем чащей и охотой. Алексей ждал, громко прихлебывая обжигающий чай и дожевывал мясо.
- Ты помнишь, в конце зимы я ездил к матери, дрова готовить - начал Васильев. Дров мы напили и накололи и тогда я, в предпоследний день все-таки выскочил в лесок с Волгой. Она засиделась на цепи, да и мне хотелось пробежаться, зверя посмотреть…
Он, не спеша пил чай и делая паузы в рассказе, заедал сладким пряником.
- Только кончились поля – ты помнишь, где мы дрова готовили с Колькой, братом?
Алексей кивнул, припоминая заснеженный лиственный лес, молодой осинник в речной низкой пойме, поляны, чащи ивняка, болотистую дорогу извилисто бегущую вдоль берега речки.
- Только я вышел на полянку, - после задумчивой паузы продолжил рассказ Юра - смотрю, Волга моя что-то услышала и кинулась в осинник. Я тоже насторожился. Пошел потише. Только дорога завернула с поляны в лесок, слышу Волга где-то гамкнула. Я остановился...
- Ну, ну – блестя глазами торопил его продолжать Алексей.
- Слышу, кто-то ломится в чаще от меня наискосок! Я побежал - думаю перехвачу его на дороге, чтобы лучше было стрелять…
Только выскочил из-за угла чащи и вижу - он черный и большой уже почти скрылся в зарослях, а за ним чуть сбоку Волга старается, ко мне хочет заворотить. Я встал, ружье вскинул, приложился и бабахнул. А бык уже почти в чаще был… - Там метров сорок было между нами - Васильев снова сделал паузу, довольно улыбаясь посмотрел на встревоженного Алексея…
…Ночь опустилась на лес. Костер потрескивал, отсветы пламени метались по поляне то приближая границу тьмы, то удаляя. Кормящийся лось, услышав треск еловых дров подошел к краю леса, увидел сквозь стволы алеющий костер темные фигурки людей, втянул подвижными ноздрями запах дыма и рысью, задевая копытами валежник, убежал в ельник…
Увлечённые разговором, охотники ничего не заметили…
- Он, словно растворился, пропал после выстрела – продолжил Васильев: - Я думал промазал – счастливо вздохнул он: - Пошел туда и вдруг вижу - из кочек хвост Волги крутиться. У меня сердце екнуло. Я побежал и вижу -Волга рвет черного быка за глотку, а тот лежит не шелохнется…
Васильев, отвернув голову от дыма, прислушался, вглядываясь в неподвижный молчащий лес.
- Я тогда к обеду управился, разделал бычка. Молодой был еще, года два - три. Потом вернулся в деревню и Колю нашел. Мы в тот же день его и вывезли на тракторе...
Васильев вздохнул, отхлебнул остывший чай: - Так тоже бывает. Только выйдешь, бац и готово… А бывает, целый день гоняешь и видишь несколько раз, но стрелять нельзя - далеко. И Волга устанет, к вечеру уже и бросит. А ты домой, усталый и злой идёшь, ни с чем…
Васильев потер глаза: - Они ведь тоже в лесу-то не привязанные – заключил рассказ и вздохнул.
Пока допивали чай, пока разговаривали, время подошло к полуночи. Звезды россыпью блестели на далеком небе, похолодало и казалось, что лес задремал ненадолго. Васильев встал, отошел от костра в тень ели, постоял, послушал, вглядываясь в недвижимую тьму. Возвратившись к костру зевнул, сдвинул лапник поплотнее, лег на бок, укрылся суконной курткой с головой и почти тотчас же заснул.
Алексей казалось тоже задремал, но какой-то посторонний звук отвлек его. Он посмотрел на спящего Юру, поднялся на ноги, отошел от костра, долго слушал, потом вернулся, поправил костер и стал вспоминать…

… Он с Натальей, тогда пришли на эту поляну к полудню. Солнце поднялось высоко, обогрело лес, размочило подмерзший за ночь снег. На оттаявших прогалинах кое-где порхали белые и ярко красные бабочки присаживаясь на сухие былинки и настороженно поводя бархатистыми крылышками. Середина поляны уже освободилась от снега и под елью было относительно сухо, хотя земля повсюду была еще мокрой и сквозь пожухлую прошлогоднюю траву прибитую снегом и морозами к земле, сочилась влага.
Разведя костер, Алексей стал готовить лежанку для ночевки под елью, а Наташа готовила обед. Алексей, острым охотничьим ножом, срезал толстые длинные ветки ели, протянувшиеся над кострищем, и раскладывая их тут же рядом со стволом. Наложив толстый слой, он стал резать молодые веточки с яркой, зеленой хвоей, и складывал сверху.
Наташа сварила суп с картошкой, луком и тушенкой и к тому времени, лежанка под деревом была почти готова - толстый слой хвойных веток, отделял сидящих и лежащих на подстилке, от влажной, еще мерзлой земли. Попробовали есть у костра, но поднялся ветер и дым, мешая смотреть, есть, дышать. Перешли обедать почти на середину поляны, на обсохший бугорок. Расстелили большой кусок полиэтилена, подложили под себя куртки, разложили съестные припасы и сами прилегли. Наташа наделала много бутербродов с сыром и варёными яйцами.
Наконец все было готово. Алексей открыл бутылку вина, разлил по кружкам, и не смог удержаться, чтобы не сказать несколько слов. - Давай выпьем за тебя Наташа! Она тотчас возразила: - За нас - на что он решительно возразил: - Нет, нет. Вначале за тебя. Ты для меня как солнце…
Она смущенно потупилась…
А он, сделал паузу подыскивая слова: - Ведь я уже начал думать, что я неудачник, никому не нужный человек. Но появилась ты и я вдруг понял, что несмотря ни на что тоже могу быть счастлив. Глядя на тебя иногда спрашиваю сам себя - почему мне так повезло - и не нахожу ответа. Однако я понимаю, что все-таки моя прежняя жизнь готовила меня к встрече с тобой. Хотя встретив тебя, конечно, никогда не мог даже подумать, что мы когда-нибудь будем близки...
В этом и есть главная тайна и очарование жизни. Ведь никто не знает, когда и где мы встретим человека, который нас сделает счастливым – он помолчал и подумав все-таки произнес – или несчастным...
- Давай выпьем за эту тайну, благодаря которой ты появилась в моей жизни... За тебя! – завершил он, закругляя словесную импровизацию.
...Выпили и стали есть. Алексей хвалил суп, хвалил бутерброды, хвалил погоду... Солнце поднялось в зенит, воздух нагрелся, деревья, трава, земля немного оттаяли и на солнцепеке зажужжали мушки и мошки. Снег, пропитанный влагой, уплотнялся и с шуршанием опадал слоями. Зазвенели капельки, капли и ручейки из талого снега…
Талая вода неудержимо устремилась вниз по ложбинкам и долинкам к рекам, а те в свою очередь, взбухая от её избытка ломали лед, выходили из берегов, заливали поймочки, поймы и приречные луга...
Все сдвинулось, наполняясь полилось в сторону низин и речных долин. В этой весенней круговерти, Алексей и Наташа оказались словно на необитаемом острове…
Алексей, через время еще раз разлил вино и Наташа смушаясь проговорила: - За нас! - и Алексей повторил эти слова, как эхо непривычно короткое: - За нас!!!...

…Васильев заворочался и Алексей, отвлекаясь на время от воспоминаний, поправил огонь. Ночь незаметно подбиралась к рассвету. Созвездие «Большая Медведица», вращаясь вокруг Полярной звезды, «опрокинула» свой ковш вниз. «Часа два до рассвета осталось – определил Алексей и стал подогревать чай. - Завтра высплюсь» – думал он прилаживая котелок с чаем над огнем.
- Уже встаем? - вдруг пробормотал Васильев, заворочавшись.
- Спи еще… Я разбужу - ответил Алексей и Васильев, тут же заснул вновь.
…Кругом стеной стоял лес, небо чуть посветлело и звезды стали менее яркими. Алексей сел к стволу спиной и подумал: «Ведь всего три недели назад мы были с Наташей здесь вместе и тогда я был по настоящему счастлив, как бываешь счастлив в начале любви, еще не ведая будущих разочарований или сомнений».

…Обедали долго. Наташа рассказывала о своих студенческих годах, о стройотряде, о своих поклонниках, о тех, кто ей нравился. Алексей слушал с интересом, допивая сладкий чай с домашним малиновым вареньем…
Потом, убрав остатки обеда в рюкзаки легли рядом под слепящим полуденным солнцем, одни в округе, в лесу, во вселенной.
Почти случайно, как во сне, его рука легла ей на бедро и Наташа заметно вздрогнула. Рука медленно поднялась по бедру до талии, нашли полоску не укрытого тела между джинсами и футболкой и пальцы коснулись гладкой, прохладной кожи на девичьем втянутом животе. Алексей услышал стук своего сердца, и заметил, что и она часто задышала в ответ на его прикосновения…

…Поляна купалась в солнечных лучах. Осинки и березки растущие на месте когда-то стоявшей посередине леса заимки обогрелись, расправили веточки с набухшими почками. Снизу, из оврага явственно доносился шум бегущей воды. Тень от высокой сосны, подобно часовой стрелке незаметно для глаз повернула на северо-восток, и солнце стало опускаться к горизонту…
Потом пили чай и Наташа внимательно смотрела на Алексея, который допивал чай медленно, смотрел рассеяно по сторонам и думал уже о том - повезет им или нет в этот раз.
А она, переводила глаза с широкой выпуклой груди на сильную мускулистую шею, на черные густые волосы, на прямой нос, серые глаза прищуренные от солнца.
Наташа тоже старалась запомнить и этот день, и его отсутствующий взгляд, и спокойное приятное лицо человека, прожившего уже много лет в этой дружелюбной сосредоточенности, иногда взрывающейся вспышками гнева, ярости и даже жестокости…

«Как только я его увидела в первый раз, у меня сердце упало - вспоминала она. - Я совсем девчонка была, но и тогда уже почувствовала - с таким, наверное можно всю жизнь быть счастливой, такой он сильный, спокойно решительный… А он тогда внимания на меня не обратил - поздоровался, улыбнулся дружелюбно и забыл…
Когда я узнала, что он женат, то сильно огорчилась, но потом как-то все само собой получилось. Его полунасмешливость сменилась уважительным приятельством. Помню, как он мне мороженное принес в жаркий день, на спортивном празднике, на стадионе. И сделал это так легко и привычно, будто мы с ним уже очень близки. Меня это тогда просто сразило - значит, он меня тоже отмечает?!»
…Через поляну, хлопая крыльями пролетели две крупные, черные с белым подхвостьем птицы, и сели в кустах на фоне темно-зеленого сосняка. Алексей вздрогнул, сделал жест приложив палец к губам: - Тише! - и бесшумно потянулся к ружью, лежащему под рюкзаком.
- Нет, нет, не надо! – попросила Наташа и задержала руку Алексея. Он посмотрел внимательно и ответил: - Хорошо, но ведь они так близко, а я ведь охотник… Потом объяснил: - Наверное, дым от костра заметили и прилетели посмотреть.
И действительно, тетерева различив движение и услышав людей насторожились и вскоре взлетев, через секунду исчезли из виду, скрывшись в глубине леса.
- Извини, но я не люблю, когда животных убивают - сказала Наташа и погладила руку Алексея. - Все нормально - улыбнувшись ответил он и поднявшись подбросил дров в костер, поставил подогревать котелок с чаем. Потом, когда пили чай, Алексей стал объяснять Наташе суть и смысл охоты.
- Человек рожден охотником и я думаю, что человек больше конечно хищник, поэтому ест мясо. А становясь охотником, он всего лишь вспоминает в себе свою извечную страсть и первобытное занятие – охоту...
Алексей сделал паузу, потер начинающую отрастать на щеках жесткую щетину, зевнул. Наташа слушала его внимательно.
- Ведь человек еще три-четыре тысячи лет назад был охотником и если верить ученым, то занимался этим как минимум пятьсот тысяч лет до того. У него было копье с каменным наконечником, нож из камня, а потом и стрелы с каменными наконечниками. Был и есть такой камень – флинт. Он на сколе очень острый и очень крепкий, так что можно порезаться как бритвой. Вот его-то древние охотники и использовали, задолго до того, как появился металл…
Алексей сосредоточенно вглядывался в дымку испарений поднимавшихся от нагретой солнцем земли, словно силился увидеть там прошлое.
- А последние три-четыре тысячи лет он, человек, непрерывно воевал. Алексей улыбнулся: - Может потому воевал, что меньше стал охотиться. И я думаю, что нынешняя преступность, все эти страшные насилия, убийства и даже войны, происходят оттого, что в человеке по-прежнему сидит этот охотник. Оттого, что сейчас модно стало жалеть животных и презирать человека, он, этот «внутренний демон охоты», выскакивает иногда из человека через насилие и кровь по отношению человека к человеку, происходит именно поэтому…
Алексей огляделся и закончил: - Христианство понимало это особенность человека и потому, Иисус говорил: «Возлюби ближнего, как себя самого…»
- А сейчас любят собак, кошек, хомяков, крыс, - но человека, который живет рядом, эти любители животных презирают или даже ненавидят.
Он помолчал и вновь вернулся к теме охоты… - Я думаю, что охота, это средство направить зло и насилие сидящее в человеке, в приемлемое для общества русло. Человек переживает охотничью страсть, как этап своего становления. И Торо, и Толстой и Тургенев, и много, много других людей прожили, пережили эту страсть и стали вегетарианцами и даже сторонниками непротивления злу насилием…
Алексей взял сухую веточку улыбнулся и сломал сильными пальцами. - А сейчас люди охотятся друг на друга и это отвратительно. Если бы они были людоедами, то я бы это понял – саркастически хмыкнул он.
Солнце чуть опустилось к горизонту и улыбнувшись, Алексей погладил Наташу по тёплой спине. - А нам уже пора…

… Алексей проснулся внезапно, как и заснул… Было темно, костер прогорел и дым легкими струйками растекался над землей. Налетевший порыв ветра зашуршал еловой хвоей и Алексей, вдруг увидел границу леса и неба на дальнем краю поляны.
«Проспали…» - вскинулся он и раздув костер, поставил котелок с вчерашними остатками чая.
– Васильев, просыпайся! - громко сказал он и дернул Юру за ногу.
Васильев зевая задвигался, поднялся на ноги, потер лицо ладонями, сходил за ель в темноту, возвратившись и подавляя зевоту налил себе горького чаю, хлебнул несколько раз и выплеснул остатки.
- Есть будешь? - спросил Алексей, но Юра покачал головой: - Потом, сейчас не хочется.
- Ну, тогда пошли - Алексей одел теплую куртку, кинул ружье на плечо и пошел первым. Васильев следовал за ним и входя в лес, оглянулся: маленькое пламя над маленьким костерком, светило им вслед из серой тьмы рассвета…
«Надо было залить» - сожалея, подумал Васильев и попав между кочками, на пол сапога провалился в глубокую лужу.
«Не дай бог наберу в сапог, потом все утро придется хлюпать» - ворчал он про себя, поспевая за Алексеем, который шел быстро и уверенно. На перекрестке просек остановились и недолго послушали, сдерживая разгоряченное дыхание. Сквозь шепот сосен под предутренним ветерком, из чащи тонко пропела первая птичка, а где-то далеко простучал дятел. - Опаздываем - прошептал недовольно Алексей и они, уже не торопясь, оглядываясь и прислушиваясь пошли вглубь темного сосняка, хлюпая сапогами в залитом водой, мху.
Алексей подумал: – «Недаром глухарей в европейской части России называли мошниками. Тут, если глухой лес, то обязательно в низине, где сыро и мох».
Пройдя шагов двести, остановились на закрайке большой лужи, блестевшей поверх мха… Стали слушать… Птицы то тут, то там, прочищая горло и пробуя голоса пищали, свистели свои первые утренние песни. Сердито протрещал дрозд-рябинник и ему издалека ответил другой.
«Какой гам» - с досадой подумал Алексей и вдруг, как это всегда бывает в этом набирающем силу утреннем шуме, услышал глухаря!
… Тэ-ке, тэ-ке – донеслось из светлеющей тьмы, и вслед длинная пауза словно обвал тишины! А потом еще - тэ-ке, тэ-ке - и вновь пауза.
Молча, Алексей показал рукой направление и Васильев утвердительно замотал головой. Чуть погодя, на месте паузы Алексей различил точение, и так четко и понятно ему было все это, что подумалось - как мы раньше его не слышали. Глухарь был далеко и Алексей не скрываясь подошел к Васильеву и вполголоса проговорил: - Поскакали! Он там – и указал направление. Васильев вновь качнул головой поддакивая, но непонятно было слышит ли он глухаря или нет.
- Я первый пойду - проговорил Алексей. - Два-три прыжка под песню, а потом слушай и снова под песню два-три раза… - и он решительно шагнул в лужу делая первые большие шаги…
Кровь заходила ходуном в теле, сердце застучало и стало жарко. Алексей почти не слышал скачущего позади Васильева - все внимание сосредоточил на глухариной песне. Услышав точение, сильно отталкиваясь делал первый прыжок, потом второй и если успевал, то третий, и замирал, стоя на широко поставленных ногах, дослушивая конец точения...
А песня все ближе, все отчетливее! Вот еще два прыжка… еще… потом еще три… Васильев стал выдвигаться вправо, почти сравнявшись с Алексеем. Наконец остановились и остроглазый Васильев прошептал: - Я его вижу. Вот там… Алексей тоже различил черную птицу на вершине стройной, высокой сосны. «Как он там сидит? – удивился про себя Алексей,- ведь ветки-то на верху тонкие, а он ведь тяжелый».
Под ногами было почти сухо - незаметно они прискакали на невысокий пригорок. Уже чуть рассвело и вверху, на фоне неба хорошо были видны остроконечные вершины сосен и на одной из них, отчетливо отличаясь чернотой, сидел самозабвенно поющий глухарь.
Пахло прелой осиновой листвой и влажным мхом. То тут, то там темнели молодые ели, среди которых человеческие фигуры были почти не различимы. - Дай я, дай я! – раздался просительный шепот Васильева. - Под песню, под песню - прошептал в ответ Алексей и разрешая, махнул рукой. Он знал, что Васильев хороший стрелок и не промажет.
Васильев, приложил ружье к плечу, поводил стволами и не медля, под точение выстрелил. Гул выстрела расходился кругами эха по окрестностям, а глухарь по диагонали, снижаясь на раскрытых крыльях, пролетев мимо Алексея, упал на мягкий мох. В три прыжка Алексей настиг птицу, поднял ее за длинную шею. Глухарь, вращая черными бусинками глаз, под красными бровями, крякнул несколько раз сердито, ничего не понимая и замолк навсегда…
Подбежал Васильев, взял глухаря бережно, долго осматривал, поворачивая большую птицу во все стороны. - Хорошо – начало есть – почему-то сдавленным шепотом произнес Алексей, и отойдя на несколько шагов в сторону, стал слушать.
После выстрела, на время, в лесу наступила тишина, но чуть погодя, птичье пение возобновилось с удвоенной силой. Сквозь эту мешанину звуков, Алексей силился услышать глухаря и ему повезло. Чуть левее густого сосняка услышал уже новую песню - тэ – канье, а потом и точение. Он радостно вздрогнул и повернув голову к Васильеву, зашептал: - Слышу! Слышу его!
Васильев был опытным охотником и все понял. - Я здесь! А ты скачи… – махнул он рукой, и Алексей поскакал. Было уже почти светло, там в вышине, но на земле еще властвовали сумерки и трудно было увидеть с дерева, человека внизу, то замирающего, то скачущего, в просветах кустов, сосен и елочек.
Да глухарь и не смотрел вниз - он песню за песней посылал в небо, как непрекращающийся вызов всем соперникам в округе. Казалось, он призывал медлительное солнце поскорее взойти из-за горизонта и дать жизнь новому весеннему дню.
… Подскакав метров на тридцать, тяжело дыша, Алексей стал высматривать токующую птицу и увидел ее на прямой высокой сосне, в переплетении веток и пятен хвои - в такт тэканью, черный силуэт дергался, выделяясь этим из неподвижного окружения.
Алексей заторопился - было уже почти светло и глухарь мог окончить пение в любой момент, слетев на землю.
Охотник, приложив ружье к стволу березы за которым он прятался прицелился и нажимая на курок, уже знал, что промажет…
Заряд дроби ударил прямо под глухарем и срубил ветку под ним, но выстрел был сделан под точение и потому, ничего не услышав, но перелетев на соседнюю группу сосен глухарь затих прислушиваясь и осматриваясь.
Алексей затаился…
Еще не все было потеряно… Но птица тоже молчала и в гуще хвои изредка шуршала оперением.
Осторожно, стараясь не шуметь Алексей перезарядил одностволку и достав бинокль из-под свитера, стал осматривать кроны сосен там, где сидела птица. Было неловко стоять, неловко смотреть в бинокль скривив шею и чуть наклонив голову. Но вот, наконец, Алексей различил глухаря.
Он спокойно сидел на ветке вытягивая длинную шею вверх и обрывал клювом молодую хвою.
«Ах, злодей – тихонько посмеивался Алексей – жрет словно ничего не произошло. А потом уже серьезно подумал: «Лишь бы Васильев не пошел сюда, не понимая что происходит: ведь выстрел уже был. Зашумит Васильев и глухарь улетит. Тогда конец охоте…»
Он быстро, но осторожно, не отрывая взгляда от глухаря поднял ружье, прицелился и нажал на спуск.
Бам-м-м – грянуло по лесу и глухарь, уже падая раскрыл крылья и по касательной «снизился» - стукнулся о землю. Алексей, заметив место куда упала птица, быстро пошел туда.
Подойдя, стал осматривать мох и коряги вокруг, когда услышал голос Васильева. - Он здесь, я вижу его...
Алексей облегченно вздохнул, пошел на голос. Васильев затрещал ветками, сдвинувшись с места и когда Алексей приблизился, Юра уже держал большую черную птицу с распущенным крылом.
Алексей улыбался, осматривая добычу: длинный с белыми отметинами хвост, шею с зеленовато-бронзовым отливом перьев, голову с бело-зеленоватым клювом и красными, словно вытканными, большими бровями, над прикрытыми черно-серой пленкой, глазами.
- Ну, вот и с полем! - радуясь, поздравил Васильева Алексей.
…Лес вокруг, вовсю уже гремел птичьими песнями и утренней суетой; вдруг, над соснами, переговариваясь, очень низко пролетали гуси. Но охотничье утро уже закончилось и друзья, не обратили на них внимания…
Не спеша, охотники вышли на просеку, которая еще час назад в полутьме рассвета была такой мрачной и таинственной, а сейчас показалось веселой и просторной посреди мокрого леса…
Перейдя перекресток, вспугнули из зарослей орешника лося, который стуча копытами и мелькая черно-серыми ногами, убежал вглубь густого ольшаника…
…Вскоре, первые лучи солнца пробились сквозь ветви и хвою, заиграли золотыми пятнами и пятнышками на коре берез и сосен, делая первых бело розовыми, а вторых коричнево-золотистыми. Добытых птиц несли аккуратно сложенных подмышкой, спрятав озябшие пальцы в карманах курток. Сойдя в болотисто-ручьевую низину, в небольшом озерке выпотрошили птиц, и помыли лицо и руки - стало свежо и легко.
Когда вышли из тени леса, то поляна с елью и потухшим костром, была уже освещена солнцем и снизу из еловых распадков поднялся холодный ветерок.
Разворошив серый пепел на углях, заново разожгли костер, поставили кипятить чай, достали продукты из рюкзаков и без аппетита поели, позевывая и моргая сонными глазами.
Васильев не дождавшись чая, незаметно уснул и Алексей прикрыл его сверху своей курткой. Он не спеша заварил кипяток индийским чаем, в добавок положил смородиновых веточек и несколько кустиков брусники. Потом сел поудобнее и прихлебывая из кружки ароматный напиток, задумался, проваливаясь в воспоминания, как в дремоту…

… Первый раз, здесь, он побывал два года назад, оставив Васильева отдыхать у костра, на лесной просеке. Тогда, Алексей, пройдя по сенокосным лугам, с развалинами деревянных сенохранилищ поросших бурьяном, увидел дорогу, ведущую в сосновый лес, сразу за полянами. Он свернул на неё и долго шел среди густого леса осматриваясь и гадая, куда она приведёт.
Дорога, полого поднялась на холмы, и пошла верхом, прямиком на север. Солнце в полдень светило в затылок, и когда чуть слева и впереди взлетел крупный глухарь, ярко отсвечивая черно-стальным блеском широких крыльев, Алексей даже вздрогнул. Он мгновенно вскинул ружье, но стрелять не стал боясь промаха и подумал: «А вдруг тут ток? Как бы не распугать!»
После, он долго кружил вокруг этого места, тщательно осматривая покрытую хвоей землю под соснами и наконец увидел палочки глухариного помета, под одним из них.
- Тут может быть ток, тут может быть ток - бормотал он вслух. Пройдя по дороге дальше, вышел на берег ручья, шумевшего небольшим водопадом, в большой бетонной трубе уложенной вдоль течения. Немного не доходя до ручья, прямо у дороги, нашел еще одну сосну с глухариным пометом, под ветками, внизу, на земле.
- Так, так – говорил он сам с собой. - Тут можно и ночевать: вода, сухие сосны – все есть…
В тот день, Алексей вернулся к костру часа через три, когда Васильев уже собирался домой, на дачу.
- Ну, что видел? - был обычный вопрос, и Алексей рассказал про происшествие в дальних сосняках, я потом уговорил Васильева заночевать в лесу и утром проверить есть ли ток…
Заночевали в одном из распадков на границе между полями и лесом. Места было неприглядные - осинник стоял на склоне глинистого оврага и потому, травы здесь было немного и земля грязная. Но спускались сумерки и выбора не было – места ведь были тогда мало знакомые…
Посидели у костра, потом задремали под шум воды в нижнем ручье.
- Это к перемене погоды, такая отличная слышимость – предположил Алексей и как оказалось, он был прав.
В три часа ночи, только они взялись пить утренний чай перед походом на ток, вокруг застучали крупные капли дождя и пришлось срочно все собирать в один узел, запихивать в рюкзак и отправляться.
Но даже, когда уже пришли к месту предполагаемого тока, проливной дождь не кончился и в лес соваться было бессмысленно. Постояли на перекрестке, послушали – ничего кроме шума дождя не было слышно.
Алексей стал полушёпотом рассказывать какие яростные тока бывают в Сибири во влажную туманную погоду, но это уже не вдохновляло, ибо был настоящий, обложной дождь.
Посидели вместе под одним куском брезента, дожидаясь настоящего света, и пошли, не солоно хлебавши, к дачам. Тогда -то, Алексей и присмотрел эту лесную поляну, оставшуюся на месте былого лесного кордона.
…В то утро, шли заросшими визирками часа три, промокли насквозь. Их ватные телогрейки так набрали воды, что весили по полпуда, а то и больше. Когда уставшие и разочарованные добрались до дачи, дождь кончился, но настроение было испорчено на целый день! Алексей в тот год, долго ещё помнил то дождливое утро и холод от влажной одежды в метро, на эскалаторе, под сквозняком…
… Ветер усилился, на голубом небе появились стада облаков, лес зашумел… Похолодало.
… Алексей очнулся от воспоминаний. Васильев спал посапывая, костер почти погас, чай давно остыл и казался горько невкусным. Он выплеснул старый чай, сходив за водой к ручью, в очередной раз развел огонь, поставил котелок и стал будить Васильева.
- А ты чего не спал? - спросил Васильев поёживаясь и одевая сверху, для тепла, брезентовую куртку. Алексей соврал: - Да, нет, подремал. Но время идет и надо возвращаться, вот я и подшурудил костер - надо попить чайку да возвращаться...
Весной погода быстро меняется. Пока пили чай, пока Васильев оживленно-веселый и довольный рассказывал как в детстве они браконьерили: спрятав ружье в штанину под куртку, ходили с друзьями в лес на тетеревов, которых тогда были сотенные стаи; как варили добытых тетеревов, в общем котелке и довольные и чумазые возвращались по домам…

Прошел ещё час…
Незаметно, облака в небе, словно растаяли. Солнце во всей красе поднялось на ярком-картинном небосводе.
То ли от крепкого чая, то ли от солнца, но настроение Алексея стало праздничным.
«Ну, что я действительно – думал он, в пол уха слушая Васильева. - Ночь была чудная, охота удачная. Впереди еще целый месяц весны, но главное, я уже прожил одну лучшую ночь в лесу и снова чувствую себя свободным, беззаботным как тогда в Сибири, в молодости, в двадцать два года. Тогда ведь тоже были какие-то проблемы… Но, главное, был праздник в душе: я был молод, здоров и силен, и все было впереди… И тогда я не боялся одиночества, и искренне радовался лесу, солнцу, воде, воздуху…»
Васильев шел впереди по гребню осушительной канавы и что-то увлеченно рассказывал…
Алексей изредка вставлял полувопросительное: Да? - да? Совсем не вникая в смысл этого рассказа.

«…Приеду в Питер, и тут же позвоню Наталье – думал он… - Скажу, что был сегодня на нашем току. Приглашу ее готовить глухаря. Она ведь чудесно готовит курицу…»
Он заулыбался, поправил лямки рюкзака и услышал конец Юриной фразы «… и вот я прикладываюсь, бац, а он стоит, и только чуть качается из стороны в сторону. А я зарадовался, думаю, попал! Хорошо попал!!!»


28 августа 2001 года. Лондон. Владимир Кабаков.







Исповедь самоубийцы.


«И всюду страсти роковые, И от судьбы защиты нет…» Пушкин А. С.


…Это было очень давно, когда одиночество накрывало с головой!
Кругом были люди, а я погружался в одиночество не веря, что это судьба, что так и будет до конца жизни…

…Встретились мы случайно, поговорили несколько раз обо всем на свете и надолго расстались…
Весной, она приехала ко мне в гости, в большой город.
Мы гуляли по городу, ходили к другу, пили там чай в прокуренной кухне, слушали его жалобы на бывшую жену и верили, что с нами такого никогда не случится!
…Ездили на могилу моего отца, умершего так рано.
Сидели там у могилы и вороны зло каркали, пролетая над заснеженными погостами.
Потом грелись в маленькой церквушке неподалеку от кладбища. Пахло ладаном, горели свечи и старушки в теплых платках крестились и целовали иконы. В церкви было полутемно и холодно, но пламя свечей снизу освещало морщины на лицах старушек…
Вечером, сидя у меня жарили шашлыки и пили крепкий армянский коньяк, отдающий золотом, где то в глубине пахнущий солнцем и осенним горячим воздухом…

Потом она уехала и я долго шёл вслед поезду, стараясь удержать в себе чувство легкой влюблённости, зная, что в любви есть не только светлая, но и темная сторона, которая иногда заставляет человека пожалеть о совершенных поступках и глубоких чувствах…
Потом, она писала письма сравнивала меня с солнцем, которое внезапно осветило её грустную, одинокую жизнь. И ещё, она говорила, что любит меня, как любят солнечный свет васильки, поворачивая свои венчики вслед уходящему солнцу.
Потом родилась дочь и она держала мою фотографию рядом с кроваткой и давала дочери поцеловать её, когда вечером укладывала спать.
Потом был странный перерыв в нашей переписке, а я с надрывом рвал со своим прошлым, снова погружаясь в одиночеству и тоску, в пустоте привычной рутины, переживал очередной трудный период жизни, иногда поддерживая себя чтением её старых писем.
Потом, она приехала вновь, но уже совсем другая: нервная, решительно самостоятельная, плохо слушающая и плохо меня понимающая, когда я пытался объяснить ей безысходность одиночества без надежды и даже желания избавится от этой непонятной тоски среди множества приятелей и знакомых!
Мои попытки сблизиться с дочкой, которой было уже четыре года, наталкивались на нервное сопротивление с её стороны и это меня удивляло и расстраивало.
Я оправдывал её равнодушие тяжёлой одинокой жизнью с маленьким ребёнком. Но иногда, она как раньше говорила, что любит меня, хотя в её голосе иногда проскальзывали нотки сомнения…

Потом они уехали и через время начались мои телефонные звонки, когда её тон и короткие разговоры не нравились мне, оставляя какой-то горький осадок на душе…
Когда, уже с повзрослевшей дочкой она приехала вновь, я понял, что она совсем перестала меня понимать и старалась забыть свою восторженную любовь и свои сумасшедшие поступки…
И тогда я ушёл, надеясь забыть несбывшиеся мечты и очарования и вместе - сохранить в памяти воспоминания о первых встречах и разговорах.
Ушёл неожиданно, в очередной раз обиженный её нежеланием слушать и понимать меня, решив про себя что это уже навсегда…
Потом и они уехали, пожив некоторое время у друзей - она пыталась до меня дозвониться, но я не отвечал на звонки…

…Прошло долгое время, когда между нами не было никакой связи. Я снова начал жалеть её, корить себя за неоправданную обидчивость, пытался дозвониться, но натыкался на молчание.
А время шло…
Потом появилась новая девушка предложившая мне свою невинность и расцветающую красоту, и я забыл о прошлом и постарался поверить в семейное счастье. Но прошло три года и новая любовь превратилась в непрочную привычку.
А я, однажды разочаровавшись уже не верил в счастливое продолжение и ждал только плохого…
Вскоре я ушёл и от неё, потому что не хотел окончательно хоронить привязанность превратившуюся в тяжелую обязанность!

…И настало время, когда она - моя первая любовь - нашла меня и снова заговорила о бесконечной любви, словно и не было нескольких лет тяжелой разлуки…
И мне на время сделалось легче, словно и не было ни тоски, ни тяжёлых сомнений, ни долгой разлуки.
И вот я оказался в чужом для меня, большом и шумном городе - усталый, грустный, обидчивый, постаревший телом, а главное душой!
Мы наконец поженились, потому что дочь уже выросла и называла меня папой…
А после, уже через год, в старом её альбоме я нашёл фотографии, на которых она с дочкой и симпатичный молодой мужчина улыбаясь друг другу проводили отпуск на море.
А рядом с ними была моя маленькая дочь, доверчиво держа нового папу за руку…

Теперь все стало понятно и вновь стало очень горько.
Вечером, ничего не говоря ей я напился, скрипел зубами сидя в темной комнате и вытирал кулаком невольные слёзы, возникавшие в размякшей от алкоголя душе. И повторял, повторял вопросы которые никто не слышал: «Почему? Ну почему так?! Зачем было скрывать?!»
А в голове ворочались тяжёлые мысли: «Ведь я повесил свою судьбу на гвоздь её большой любви! Ведь она сама повторяла тогда: - Ты моё солнце и мой свет!
И начались тягостные объяснения - вначале она говорила мне: - Я тебя тогда не любила. Это была просто влюблённость от одиночества!
Потом, уже через время наполненное яростными ссорами, она говорила мне: - Неужели ты думаешь, что я любила только тебя одного?
А через время, уже отворачиваясь, говорила: - Ты меня раздражаешь!
Слушая её слова, я рычал про себя от бессилия и ярости - я ничего не делал и не мог сделать чтобы поменять ситуацию. Я уже полюбил свою ласковую дочь и не хотел её потерять. Меня никто нигде не ждал и потому, временами, очнувшись от переживаний понимал, что мне некуда уйти этом чужом для меня городе, разве что в подворотню.
…Уйти в холодную ночь, в картонный ящик, в котором бездомные ночуют зимой!
У меня не было ни работы ни денег чтобы уехать. Но главное, у меня не было сил действовать - на время я превратился в раба, раба обстоятельств и это мучило меня больше всего!

Ведь я всю жизнь пытался развернуть, подстроить обстоятельства жизни под себя и до сих пор мне это как-то удавалось…
Я начал морить себя голодом, не ел по несколько дней. У меня заболело сердце. Я начал хромать от резкой боли в суставах. Нервы стали сдавать, иногда казалось, что я схожу с ума!

…Время шло, а мы продолжали жить вместе. Со временем стало казаться, что все уже перекипело в душе. Но где-то в глубине, осталось разочарование и пустота, вместо ожидания хорошего в будущем…
А она, измученная нашими ссорами снова говорила: - Я любила и люблю только тебя!
Но я уже не верил словам и даже её слезам и каждый вечер уходил гулять по пустынным, холодным улицам, стараясь не видеть её и хотя бы эти часы и чувствовать себя свободным.

…Часто, в своих вечерних походах бродил по набережной, мысленно разговаривая сам с собой, оправдываясь и обвиняя. И каждый раз может быть случайно приходил на мост, под которым, отражая свет фонарей плескалась холодная, глянцево-чёрная вода большой и глубокой реки…
Стоял там и думал, что однажды, желание оказаться там, в тяжёлой ледяной речной глубине станет непреодолимым, как судьба!..

…Наконец, когда дочка стала взрослой, я уехал на родину и постарался доживать оставшиеся годы размеренно и спокойно…
Устроился в пригородное охотхозяйство егерем, завел собак – мечта всей жизни и жил, а точнее доживал остатки моих лет. Наконец я был свободен, хотя свобода эта мало радовала…
Недавно получил её письмо! Она писала уже в отчаянии, так как была тяжело больна:
«…Несколько раз хотелось понять, что движет людьми, в данном случае мной, глядя с высоты возраста понять, как все случилось, ведь по характеру для меня вовсе не типичное поведение было. Биологи объясняют с научной точки зрения, поэты называют это любовью.
Цветаева считала, что настоящей бывает только платоническая любовь. Не знаю, как ты воспринимал мои поступки, но я не задумывалась в то время - была возможность поехать – ехала к тебе не думая, просто не могла не ехать. Физиологии никакой не было - просто увидеть…
Иногда, как у светских барышень, было обморочное состояние. Помнишь может, когда возвратились из похода и договорились встретиться в ресторане. Все пришли. Тебя нет. Уже и не ждала…
Поворачиваю голову к входу - ты идёшь. Я прямом смысле потеряла равновесие, чуть не упала с кресла, хорошо подружка Лена сидела рядом, вывел на улицу…
Аналогичный случай произошёл позже, только тогда я была одна. Сидела у подъезда, где жил Ленин знакомый, который тогда уезжал в Москву. Я уже не ждала тебя и всё думала, что мне делать – уехать или ждать тебя, пока ты «выйдешь из леса». Серёжа, тот твой друг с которым мы в поход ходили, сказал, что ты ушёл на охоту и пока медведя не добудет не придёт.
Мне даже в голову не могла в то время прийти мысль, вполне естественно, что ты просто не хотел встречи. Наивная я всегда была, просто не могла не ехать и все без всякой логики. Тогда посмотрела фильм «Андрей Рублёв, отличный шёл фильм, решила у подъезда посидеть, был уже последний день.
Поверчиваю голову - вдалеке знакомый силуэт, но я сидела пока ты подходил - голова уже просветлела.
Я понимала, что никогда не будем вместе, но не думала об этом, ехала и все, не могла не ехать…
Потом, уже живя вместе, видя, что ты хочешь быть свободным, старалась делать вид что равнодушна к тебе, пыталась расстаться с тобой, может быть обижала тебя от своей обиды на тебя замкнутого и равнодушного. К тебе никогда никаких претензий не было, не могло быть. Единственное, почему не написал, когда женился, я бы не приехала в то время. Я видимо до дури была наивная.
Вот, как на исповеди. В жизни у каждого бывает своя история. Ни о чем не жалела и всего наилучшего…
Прошло несколько месяцев и моя дочь написала, что мать умерла!

2017 год. Лондон. Владимир Кабаков









Остальные произведения Владимира Кабакова можно прочитать на сайте «Русский Альбион»: http://www.russian-albion.com/ru/vladimir-kabakov/ или в литературно-историческом журнале "Что есть Истина?": http://istina.russian-albion.com/ru/jurnal