ИЗ ЛЮБВИ К ИСКУССТВУ

ИЗ ЛЮБВИ К ИСКУССТВУ


Автора беспокоит, как бы читательницы / коль скоро таковые сыщутся /не упрекнули его в отсутствие новых мыслей. Но и старые не исчерпали себя, поскольку служат подтверждением общеизвестного: дар любви присущ исключительно женщинам, и мужчинам, без толку слоняющимся в крутых душевных лабиринтах, следовало бы, из чувства самосохранения, выбирать для любовных прогулок закоулки поудалённее. Исходя из этих соображений, автор передает слово своей героине, ибо осознаёт, что любая теоретическая посылка нуждается в практическом обосновании. А потому...


Зовут меня Эмма. Друзей, называющих меня мадам Бовари /шутя, разумеется / нисколько не осуждаю, несмотря на очевидную двусмысленность сравнения. Их отношение ко мне искреннее. Да и тот факт, что после общения со мной они умудряются сохранять чувство юмора, многое говорит в их пользу. И всё же попытки разгадать меня оказались им не под силу. Обстоятельства сказываются на моём характере, но не объясняют его, а показная скромность способна сбить со следа самых проницательных психологов и физиономистов.


Служу я в частном научном издательстве, хотя к самой науке имею такое же отношение, как к сотворению мира. Зато просиживаю за компьютером даже дополнительные часы, что позволяет хозяину изрядно экономить на хитрой кадровой политике. А поскольку на зарплату не живут даже конюх и его лошадь, приходится изворачиваться, ловчить, отталкивать одних, приспосабливаться к другим, а за третьих держаться мёртвой хваткой. Вегетарианцы, да будет вам известно, в борьбе за существование не побеждают. К тому же человек за компьютером бесправен, приходится печатать всякую галиматью — и это при моей любви к классической простоте и ясности. Но, как доказал мой скромный опыт, авторское самолюбие невозможно удержать в границах разумной достаточности.


Иногда, правда, удаётся пообщаться с людьми, интеллект которых разнится от всего, что меня окружает, кажется, будто имеешь дело с жителями другой планеты. Но такие встречи случайны, а, главное, скоротечны. Не успеваешь вглядеться в лица, покрытые заботами, как пылью. Лишь молодой человек, с тощей романтической физиономией, проявил некоторую склонность к постоянству, как вскоре выяснилось, вполне прагматическую. Им оказался начинающий драматург Петя Клюков.


Со свойственной новобранцам преувеличенной требовательностью к своему творчеству, Петя вынуждал меня помногу раз перепечатывать его творения — обязанность, не казавшаяся мне утомительной до той поры, пока жива была уверенность, что она будет оплачена. Но очень скоро я поняла, что нет большей глупости, чем связывать с людьми искусства надежду на материальное благополучие. Ведь даже компьютер оказался моему клиенту не по карману.


Скажу больше, мне приходилось подкармливать будущего Шекспира, готового, подобно бродячему псу, поступиться голодной гордостью и принять, сулящую сытость, кость из чужих рук. Для женского сердца нет зрелища более сокрушающего, чем затравленный мужчина. В отчаянии я устремлялась к холодильнику в тайном предчувствии обнаружить в нём то, чего не клала, а когда это удавалось, делала широкий жест: « Кушать подано, господин Шекспир»! И не припомню, чтобы Петя отказывался от звания или угощения.


И вот однажды Петя позвонил прежде, чем я успела наново перемолоть его рукописные каракули. Но, против обыкновения, он не выказал неудовольствия, объявив, что всё, им написанное, ерунда, не стоящая затраченных мною усилий. Успокоив меня таким образом, неожиданно сообщил, что звонит из бара неподалеку, куда приглашает на чашку кофе, тактично добавив при этом, что расходы берёт на себя.


– Откуда у вас деньги? – удивилась я. – Вы пробились со своими пьесами на Бродвей? Тогда, прежде, чем шиковать, следовало бы заплатить по долговым обязательствам.


Когда женщина бьёт наотмашь, редко рассчитывает силу удара. Сообразив это, я залепетала в извинение нечто невразумительное и запоздалое, но Петя, прямо-таки с садистским упоением принялся расковыривать рану, нанесённую его самолюбию.


– Ваша правда, я неудачник. Но означает ли это, что для меня всё потеряно? Ведь тому, кому не посчастливилось, может ещё повезти. Не будем лишать себя тех немногих радостей, которые нам доступны. Сегодня день моего рождения, и ваше присутствие должно придать этому событию смысл, какой придают спектаклю зрители.


Женская логика позволяет ориентироваться на местности, но ей не под силу открытие новых земель. Возможно, поэтому я и припозднилась с замужеством. Но всё дальнейшее я объясняю исключительно отсутствием логики, как таковой. Удачно избежав встречи с укоризненно-лукавым зеркалом, устремилась на зов, а спустя несколько минут мы с Петей сидели бок о бок за неубранным столиком бара.


Предчувствовала ли я будущее? Отчасти. Но сказать того же о Пете не могу. Так не выглядит человек, понимающий, что, совершаемая им глупость, исправлению не подлежит. Поэтому, когда Петя поднес мою руку к губам и сказал: «Эмма, будьте бдительны! Я люблю вас!», улыбнулась поощрительно, а чтобы и вовсе раскрепостить, пролила, точно отмеренную дозу бальзама, на его исстрадавшуюся, в ожидании официальных похвал, душу:


– Мне кажется, Петя, что вы, наконец, овладели искусством интриги, а это означает, что вашим пьесам суждена долгая сценическая судьба. Но избегайте патетики и длиннот, дабы не утомлять зрителей ожиданием финальной развязки.

– Тогда последую совету Казановы, стараться быть как можно ближе к любимому телу.


И он обнял меня. Но я оттолкнула его, потому что не люблю открытого проявления чувств в общественных местах.

– И это всё?

– Будьте моей женой!


Реплика «под занавес» показалась мне великолепной, но я не торопилась покрывать её бурными аплодисментами. Слишком долго ждала я эту минуту, и было бы непростительной глупостью не постараться её продлить.


– Говоря откровенно, Петя, в вашем предложении нет ничего шокирующего, – сказала я. – Вы смотритесь, а накормленного вас можно показывать широкой публике /к мнению которой я весьма чувствительна / без боязни нарваться на насмешки. Вопрос в другом, способны ли вы достойно исполнять роль главы семейства? Я готова, с экспериментальной целью, позволить вам опустошить моё сердце, но не кошелёк. Слишком дорогой ценой достаётся мне его содержимое. А посему, не благоразумнее ли отречься от этой, в сущности, нелепой затеи?

– Дорогая Эмма, – он снова поднес мою руку к губам, – поверьте, мне самому происходящее кажется ужасным. Но где выход? Искусство требует не столько таланта, сколько умения ждать и выжидать. Но чего можно довыждаться, сидя на колу? Для этого надобен, по меньшей мере, расшатанный табурет. Так станьте, умоляю вас, моим табуретом.


Единственное, что ещё способно поставить меня в тупик — искренность. Гордость восстала против принятия Петиного предложения, жалость — не позволила его отвергнуть. Не часто женщина оказывалась в столь щекотливой ситуации с тех пор, как браки перестали свершаться на небесах и обрели удобную договорную основу.


– Чем вы докажите, Петя, что наш брак откроет вам двери в драматургию?

– Ничем, – последовал ответ. – Но ваш отказ закроет их навсегда.


Гостями на нашей свадьбе были сплетни друзей и сочувствие знакомых. Несмотря на столь трудное начало, в литературу Петя всёже пробился, хотя драматургом не стал, а на обложках книг, им написанных, значатся другие фамилии. В них Пете принадлежит литературная запись. А насколько ему удалось усовершенствовать своё мастерство, судите сами, прочитав мой рассказ...

Борис Иоселевич