Мои путешествия и приключения. Книга - 3.

Гилберт Честертон
«Высшая цель путешествия не в том, чтобы увидеть чужую страну, а в том, чтобы увидеть свою страну как чужую...»



Малая Илга. Одиночество

Повесть


Я ждал этого похода несколько лет…
Наконец, накопив денег прилетел в Питер, а оттуда в Иркутск.
Сегодня я живу в Англии, в Лондоне и переехал туда уже давно.

С той поры, много воды утекло, много пережито и от прошлого, осталась тоска по воле, по свободе, в которой ты живёшь, только бывая в тайге, в одиночестве…
И вот, я снова в родном городе, к которому привыкаешь за несколько часов, отсутствуя много лет. Кругом всё знакомо, хотя и произошли перемены, правда не такие заметные на общем фоне старого…
Мы с моим братом собираемся в тайгу, под Байкал, в зимовье, в котором уже были однажды, два с лишним года назад. Сейчас, самое время для поездки - конец сентября и золотая листва берёз ещё одевает прибрежные ангарские березняки, а днём температура поднимается до двадцати градусов тепла, при ярком солнце.
Последние дни я ходил и ездил по делам, но чем дальше, тем больше сомневался в целесообразности «дел» которыми я занимался здесь. «Поезд» моей вовлеченности в здешнюю жизнь, давно ушёл и мои вялые попытки догнать его, натыкаются на сомнения в оправданности моего упорства. Рассказы мои, на местном радио читать отказались по отсутствию финансовых возможностей, а попытки устроить свои пьесы, в здешние театры, остановились на сорвавшемся свидании с литературным агентом, Драматического театра. Она вовремя не пришла на назначенную встречу и я истолковал это, как отсутствие интереса к моей персоне и моим писаниям…

Я конечно знаю, эту русскую поговорку: «Под лежачий камень – вода не течёт», но каждый раз я останавливаю себя от напрасной траты жизненной энергии, утверждением: «Если надо, то меня найдут и агенты, и издатели, и Судьба…
Кроме того я уже несколько раз давал себе зарок не связываться с русскими, которые сегодня, в подавляющем большинстве своём необязательны, эгоистичны и просто бесчестно лживы.
Примеров множество, - это и телевизионные редакторы, которые из глупой, наивной ревности, прячут талантливые сценарии под сукно, а потом по ним снимают фильмы уже под собственным именем; это и редакторы издательств, которые берут деньги вперёд, потом в течении нескольких лет, изворотливо врут детали и подробности несуществующих, неизданных книг, а потом и вовсе пропадают, так и не возвратив немалые деньги; это и простые обыватели – образованцы, бывшие и новые приятели, которые слушают вас сквозь зубы, обещают помочь и забываю о своём обещании, погружаясь в бессмысленную суету зарабатывания денег и осуществление планов по самореализации идеи быстрого обогащения и завоевания славы.

Россия, сегодня превратилась в сумасшедший дом, в котором самые светлые личности - неудачники и стоит осуществиться их мечте, как они тут же становятся самодовольными жлобами.
Даже умирающие артисты, норовят взять деньги вперёд, мотивируя необходимостью покупать дорогие лекарства.
И вся эта орава, обезумевших, погрязших в примитивном мещанстве людей, называет себя интеллигенцией и бия себя в грудь клевещут на времена недавние, когда свободе их эгоизма, ставили препоны законы государства, которые они сегодня ненавидят и винят за всё, что не удалось им лично. Но ведь эти же «личности» стояли тогда у руля государственной пропаганды, или в большинстве своём прислуживали этой пропаганде, совершая мерзости, которые сегодня ими забыты…
Такие мысли бродили у меня в голове, когда я возвращаясь из библиотеки охотоведческого факультета, прочитав по диагонали работы биологов о волках и медведях, остановившимся взглядом всматривался в подробности осеннего ландшафта за окнами автобуса лениво возмущаясь, что из такой красоты, люди, живущие здесь сотворили настоящий замусоренный, задымленный и заброшенный Богом ад…

…Yаконец, рано утром мы выехали на старенькой, полуразбитой «Ниве» брата в сторону Байкала…
Не спеша проехали растянувшиеся на несколько километров пригороды и дачные посёлки и когда закончился асфальт - началась настоящая тайга - раскинувшаяся на многие километры по краям пыльного шоссе.
Я тихо сидел на переднем сиденье и вспоминал давние походы в эти края: суровой зимой и золотой тихой и тёплой осенью, цветистой, ароматной весной и изнуряюще жарким, комариным летом...

…Однажды, мы с приятелем возвращаясь из таёжного зимовья припозднились и уже ночью, в ветреную морозную погоду бредя по снежным сугробам, вышли на гребень таёжного хребта над шоссе и сквозь завывания ледяного ветра и морозную тьму, увидели внизу одинокие огоньки полузаброшенной деревни, которая, словно в насмешку над этим застывшим запустением, называлась Добролёт…
Тогда мы постучались в дом нашего приятеля - местного лесника и ночевали у него на полу, в натопленной деревенской горнице, которая одновременно была и спальней для холостого лесника и его старушки – матери…
Другое воспоминание связано с преодолением вброд, речки Ушаковки, текущей под тем же безымянным хребтом, за Добролётом.
Мы ехали тогда на мотоцикле, а вода была просто ледяной – всё-таки май месяц. Мои ревматические суставы отзывались нестерпимой болью на любые длительные охлаждения и я помню, как при переходе через реку не сдерживаясь матерился, чтобы как то успокоить, уменьшить боль, ощутимо «кусающей» моё сердце, реагирующего на эту пытку опасным замиранием ритма.
Даже мой братец, спортсмен и атлет «ревел белугой»: то дико хохотал, то постанывая и крутясь на одном месте, зажимал закоченевшую промежность…

… Сегодня, деревня выглядела намного более оживлённой и там, где раньше с сатанинским визгом раскачивались под студёным ветром металлические электрические фонари на деревянных столбах, сегодня стояли дачные домики и шевелились бульдозеры, закладывающие фундаменты для новых построек…

…Поднявшись на водораздельный хребет, остановились под мелко сеявшим дождичком и не выходя из машины выпили по рюмочке водки, в честь бурятского, таёжного бога Бурхана, а потом «полетели» под уклон, уже до самого Байкала, вдоль таёжной речки Голоустной. Название реки происходило от степной голой луговины, на месте впадения речки в озеро…
То тут, то там на придорожных крутых склонах замелькали открытые поляны – маряны и гранитные скалки разбросанные по гребням.
День был без солнца, серым, облачным и мы не могли оценить разнообразия цветовой гаммы вокруг и только ощущали тревожное восхищение от вида бесконечных таёжных массивов, растянувшихся кругом насколько хватало глаз…
Переехав деревянный мост над неглубокой, но быстрой Голоустной, через время свернули по отвороту налево и на невысокой горочке мотор зачихал, а потом и вовсе заглох…
Толя почесал в затылке, объяснил мне, что на днях в ожидании этой поездки показывал машину знакомому механику. А я, слушая его ворчание подумал, что этот механик делает свои дела и ему наплевать на трудности его клиентов. Но промолчал, щадя Толино самолюбие.
Незаметно начался дождик и Толя, прикрывшись куском полиэтилена влез в мотор, что-то открутил, что-то продувал, потом ставил всё на место и пытался заводить – машина не работала…
Я спустился в неглубокий овраг, осмотрел дупла у придорожных крупных лиственниц, но янтарных натёков лиственничного сока – камеди, нигде не было. Вернувшись к машине сказал об этом брату и он объяснил: - Мы здесь, лет десять назад, стояли в тайге недельку и очистили все деревья…
- Тогда мы неплохо на этом заработали…
Вскоре, вдоль шоссе разнёсся гул тяжелого грузовика и из тайги выехал нам навстречу лесовоз. Водитель громадного «Краза» с прицепом, загруженным длинными брёвнами - хлыстами, остановился напротив нашей машинки, открыл дверцу и сидя высоко, сквозь гул мотора выслушал объяснения Толи.
Понимая, что проблема для нас неразрешима, он заглушил мотор, вылез и долго стоял рядом с Толей под дождичком, осматривая внутренности мотора.

Наконец, достав свою отвёртку, он что-то открутил в механизме, и посоветовал Толе чистить карбюратор. Оставив Толе отвертку, он сказал, что мы можем отдать её водителю следующего грузовика, влез в кабину, на зависть нам быстро завёл мотор и поехал дальше.
Толя начал разбирать карбюратор, и так как он был давний, опытный водитель, то углубился в это дело со страстью, может быть вынужденной.
Я ничем не мог ему помочь и пошёл прогуляться по дорожке, уходящей влево по поднимающемуся вверх распадку.
По пути я вспугнул несколько рябчиков, забрёл как мне казалось невесть куда, и с непривычки потеряв направление - солнца по прежнему не было - засуетившись почти побежал, как мне казалось, в сторону нашей дороги!
К счастью, так это и оказалось и с облегчением вздыхая, я возвратился к нашей «Ниве».
Толя в последний раз, проверил всё ли поставлено на место и всё ли закручено как надо, сел за руль, вздохнул и завёл мотор. Движок заработал нормально и мы с радостными восклицаниями, усевшись поудобнее покатили дальше…
Мы решили встретить нужный лесовоз на лесоповальной деляне, вскоре увидели развороченные гусеницами трелёвщика поляну и проехав чуть в гору и вперёд по колдобинам, выехали к большому костру - на нём лесорубы сжигали сучья срубленных деревьев.

Рядом стоял вагончик на колёсах в котором топилась печка – мужики работающие здесь обедали.
Навстречу нам из вагончика вышел какой - то мужичок в резиновых сапогах и ватной телогрейке. Выяснилось, что Толя был с ним знаком, они весело заговорили, а потом мужичок пригласил нас в вагончик и предложил чаю – ритуал, который в тайге соблюдает всякий уважающий себя лесовик…
Я сидел пил крепкий чай с карамельками и слушал, как Толя и мужичок обменивались таёжными новостями.
Здоровенный лесоруб, в ответ на мой вопрос, ревут ли изюбри ответил, что по пади на зорях ходит крупный бык – рогач и ревёт во всю мочь, хотя на глаза людям не показывается…
Толя, между тем, пожаловался знакомому мужику, что кто-то в округе Средней Илги ставит петли на лося и оленя и потому, зверя в тамошней тайге стало мало. Мужичок, о чём то дипломатично умалчивая, подтвердил подозрения и сослался на студентов – охотоведов, которые «баловали» там, изредка приезжая на практику и пытаясь подзаработать на мясе, которого они конечно и не имели в конце концов и даже не видели зверя. А олени, уже в их отсутствии, попадая в петли бывали съедены медведями и волками или просто «прокисали» – как выразился он…
Наконец церемониал был завершен, мы поднялись, поблагодарили за чай, сели в машину и поехали дальше, не забыв оставить отвёртку для водителя «Краза».
Начался небольшой снежок и на дороге образовалась белая, тонкая пелена, тающая у нас на глазах.
Проезжая через густой ельник вспугнули с дороги крупного глухаря с толстой длинной шеей и красными бровями на угловатой голове, с зелено – беловатым клювом.
Он бежал по дороге впереди нас, всего метрах в пятнадцати, смешно переваливаясь и опасливо косясь на урчащую белую машину. Наконец, не выдержав такой гонки он взлетел и мелькнув между соснами, исчез в чаще леса.
Вывернув на нужную дорогу, объезжая глубокие лужи и подпрыгивая на булыжниках торчащих кое - где из под набитой колёсами колеи, весело обмениваясь впечатлениями от услышанного в избушке, вскоре приехали на место.
Перед тем как остановить машину, по крутому склону на первой скорости, «влезли» на верх круглой горы. Дорога здесь и заканчивалась, как нередко бывает с лесовозными подъездами, пробитыми до определённого места…
Вышли из машины, разминая ноги прошли чуть вперёд, к широкому прогалу в сосняке и увидели внизу, раскинувшуюся до горизонта всхолмлённую, густую тайгу, обрамлённую горными кряжами.
Было прохладно и пока переодевались, заполняли рюкзаки нужными в походе вещами я, подрагивая всем телом посмеивался, жалуясь на отвычку от таёжной рутины: холода, усталости, одиночества.
Толя молчал и деловито паковал снаряжение в рамочные рюкзаки. То ли не замечая моей воркотни, то ли давая мне понять, что в таёжный «хомут» надо впрягаться с первого дня, он загрузил больше половины тяжёлых вещей в мой рюкзак.
Но видя это, я помалкивал рассудив, что трудно в начале, легче потом, и что мне надо привыкать и восстановить утраченные кондиции как можно быстрее. Только позже я понял его мотивы – зная, что продукты и вещи – это всё для моего одиночного будущего жилья, братец справедливо рассудил - тот кто всё это будет пользовать, тот и должен нести… И это справедливо…
Наконец мы загрузились и оставив машину дожидаться Толиного возвращения, отправились в путь…
Первые километры я шёл достаточно бодро, только потел и отдувался.
Через пять километров я стал заметно отставать и шёл стиснув зубы, изредка останавливаясь с облегчением, когда Толя показывал мне что-нибудь интересное: большую яму во влажной земле, выкопанную совсем недавно медведем, или когда он шёпотом сообщал мне, что видел, совсем свежие, следы барсука…
На стрелке речки, Толя показал мне и рассказал подробности прошлогодней охоты, когда он с сыном, вот так же заходя в зимовье услышал в начале как изюбрь заревел в ответ на их «рёв» справа, в сивере, а потом показался и сам, скользнув через тропу в кустах багульника…
- Я стоял здесь и слушал, и вдруг вот там – Толя показал рукой на заросший сосняком косогор за ручьевым болотом - увидел, как бык мелькнул коричневым и остановился прислушиваясь. Я вскинул карабин и не раздумывая выстрелил… И он упал, а мне показалось, что он убежал!
- Ругая себя за поспешность, на всякий случай пошёл проверить это место и подходя, увидел, что из травы торчат белые концы отростков на рогах…
Толя довольно заулыбался вспоминая приятный момент: – Он маток угнал вперёд, а сам остался чтобы ещё раз проверить, не идёт ли за ним другой бык. Тут я его и остановил!
Он помотал головой и закончил: – Бык был гладкий справный, а жиру в нём было на палец - ещё не успел выбегаться за время гона…
Я отдувался, вытирал пот со лба и пользовался каждой минутой отдыха, чтобы восстановить силы…
Свернув налево, шли вдоль основного русла Средней Илги по вымытому весенним паводком плитняку, иногда пересекая мелкие рукавчики реки. Двигались вверх по узкой пади, ограниченной с двух сторон крутыми заросшими склонами.
Там, где дорога и речка сворачивали ещё раз налево, мы свернули направо и перейдя узкое болотце и основное течение речки, поднялись по крутому склону на пологую седловину, отделяющую Среднюю Илгу от Левой…
На крутом подъёме я пыхтел, сопел, ноги меня еле слушались и я, то и дело останавливался для отдыха, опираясь на посох и задыхаясь, глазами заливаемыми потом осматривал долину под нами.
Тут, на половине подъёма был старый, большой солонец с широкой тропой к нему, набитой острыми оленьими копытами, сбившими траву до желтоватого щебня.
Прямо над солонцом был устроен скрадок под выворотнем толстого дерева, неряшливо накрытый сверху узкими дощечками.
Братец заглянул в скрадок и осмотрел солонец, а я, выгадывая время отдыха стоял не снимая рюкзака и слушал его объяснения…
После этого, кое - как поспевая за братом, поднялся на гребень седловины и сбросив рюкзак повалился на влажную землю, отдыхая и двигая затекшими плечами…
Распогодилось и солнце появившееся между белыми облачками, осветило замечательную картину: вокруг стоял лес, золотой от берёзово-лиственничной, прихваченной утренними заморозками листвы с вкраплениями ярко-зелёной сосново-кедровой хвои, пробивающейся сквозь золотой фон то тут то там.
Над этим ярким разноцветьем, вздымалось глубокое синее небо со стадами белых облачков, разбросанных по всему полукружью небесной сферы…
От болотца веяло запашистой прохладой и сверху были заметны небольшие, блестевшие небесной синевой озеринки, разбросанные в русле речки…
Толя прокомментировал: - Звери с солонца, сразу спускаются к воде и пьют…
- Далеко ходить не надо. Правда, солонец «тёмный», ночью зверя практически не видно, потому что вниз смотришь. Обычно делают «сидьбу снизу, чтобы вид был на небо…
Дальше путь шёл вниз, по крутому, забитому валежником распадку и тут началось самое тяжёлое!
Я поскальзываясь, то и дело тяжело падая. На отдельных участках покрытых скользкой полусухой травой, я буквально буксовал и не управившись с неловким рюкзаком валился, часто навзничь, с ёканьем внутренностей и сдавленными ругательствами на свою неловкость и слабость не тренированного, отвыкшего от тяжёлых нагрузок, тела…
Толя ушёл куда-то вперёд осмотреть солонец, который он посолил два года назад, у речки, под горой, а я остался один на один со своими трудностями… Резиновые сапоги, в которые я был обут, скользили словно лыжи и уже после, осмотрев сапоги понял, что ребристая подошвы стёрлись и не держали на уклоне. Способствовала скольжению и подсохшая трава…
Вспомнил, как давней зимой обул новые кожаные ичиги и они так скользили, что на одном из склонов я упал и сломал приклад нового ружья…
Сегодня со мной тоже было ружьё и падая, я старался его оберегать…
Перед последним подъёмом, обессилев, посидел на упавшей лесине, разглядывая темнеющие таёжные горизонты и только после, тронулся вперёд. Подъём был делом мучительным: на каждых десяти метрах я падал и скатившись ниже, поднимался с опаской, а через следующие несколько метров, вновь поскальзывался и беспомощно балансируя заваливался назад или в стороны.
Между тем солнце село за горизонт, и вокруг потемнело…
Ко всему, я потерял тропинку и мучительно вспоминал то место, где мне необходимо было с гребня, свернуть чуть по диагонали, чтобы выйти к зимовью стоящему, на небольшой ровной площадке, - «полке», посреди крутого склона…
Пот заливал мне лицо и совсем обессилев, я скинул рюкзак, оставил его под упавшей поперёк пути кедринкой, и медленно, ругаясь сквозь зубы, побрёл к домику, в предполагаемом направлении. До конца я не был уверен, что иду правильно!
Я понимал, что заблудился в ста метрах от лесного домика, но ничего не мог поделать. Не кричать же в самом деле, демонстрируя свою слабость и сдаваясь перед непереносимыми нагрузками.
И тут, когда остановившись в очередной раз, я услышал где-то выше по склону стук топора - Толя рубил около зимовья дрова, для печки.
Я воспрял духом и вскоре, вышел на пологую часть склона, которая буквально через сорок шагов вывела меня к зимовью.
Заметив меня, Толя не удивился и улыбаясь сказал, что он уже побывал на солонце, и напрямую поднявшись в гору пришёл сюда первым.
Я, уныло извиняясь, сообщил ему, что оставил рюкзак в ста шагах внизу, и что я уже не могу поднять его сюда.
Он, не говоря ни слова, быстро спустился по склону, и почти бегом, поднял рюкзак к домику. Брат был в отличной форме, а я, напротив, в худшем своём состоянии, хотя и не очень горевал по этому поводу.
Я и до похода понимал, что сидение в городе и лежание на постели, бывшей для меня в Лондоне моим письменным столом, не прибавляло мне здоровья…
Вскоре, на окрестности спустились сумерки и на тёмно синем небосводе появились первые звёзды.
Я не встречал таких чистых крупных многочисленных звёзд, несколько лет, и при виде их, забыл все сегодняшние невзгоды и возрадовался…
«Жизнь всё-таки прекрасна!» - думал я, усаживаясь поудобней у костра, обоняя аромат каши с тушенкой, которую расторопный братец варил на костре, то и дело подбрасывая в него сухие сосновые веточки. Он двигался быстро и уверенно, зная наперёд весь процесс устройства в зимовье в первый день пребывания в лесу…
К вечеру похолодало и я, измотанный трудной для меня дорогой, одел сверху тёплую куртку, устроился поудобней и полулёжа, разглядывал переливы огней в костре и фиолетовые отблески на углях с краю кострища…
Перед ужином мы выпили по рюмочке водочки, а после вкусной каши, долго пили сладкий чай и разговаривали.
Толя вспомнил, смерть нашего старшего друга Александра Владимировича, две осени назад, в такую же яркую и солнечную погоду, перед снегопадом.
– Он умер внезапно… Упал и умер…
- Думаю, что он был счастлив в тот длинный осенний день, и умер, как и жил - добрым оптимистом. Мы тогда с Ромой выносили мясо, добытого очень легко и быстро, оленя…
Толя прервался, замолчал сосредоточенно глядя на огонь. Он запомнил этот день в мельчайших подробностях, на всю оставшуюся жизнь…
- И когда выносили мясо, уже возвращаясь от машины, - со вздохом продолжил он – то нашли его уже мёртвым, лежащим на боку, на той дорожке, по которой мы сегодня пришли сюда.
- Он упал и умер от инфаркта, который к нему подбирался уже несколько лет… Я пробовал его оживить, но прошло уже около десяти - пятнадцати минут, как сердце остановилось и его не удалось «вернуть»!
Толя вздохнул, поправил костёр и отхлебнув чай, продолжил: – Я уверен, что он умер счастливым, потому, что это было в тайге, и потому, что перед этим мы добыли оленя. Он всю жизнь занимался охотой и это было его любимое занятие и увлечение, которому он посвятил свою жизнь. И всегда, он радовался добытому зверю, как спортсмен-профессионал радуется трудовой нелёгкой победе…
Брат, ещё раньше рассказывал о своих тогдашних переживаниях. О том, как они, оставив Александра Владимировича лежать на тропе, завернув его в брезент, вернулись в город и рассказали о смерти друга в милиции. Там посетовали, что нет ни сотрудников, ни машин и посоветовали вывозить тело из тайги, самим.
И вот, назавтра, возвратившись, они пришли на место гибели Александра Владимировича и увидели, что ночной снежок, уже припорошил его тело, укрыл «белым саваном».
И им пришлось вдвоём с сыном, выносить тело к машине, поднимаясь в гору и спускаясь к дороге, по чаще.
По тайге машина конечно не могла пройти к телу…
Я представлял себе их переживания в это время, и невольно качал головой. К несчастью, в жизни бывают вот такие, трагические ситуации!


И я вспомнил рассказ своей знакомой, у которой жил на даче какое - то время, в глухом лесном углу Тосненского района, что под Ленинградом…
Она рассказала, что её муж, с которым они прожили около тридцати лет, умер, тоже от сердечного приступа, по дороге на дачу, на просёлке разбитом непогодами и грузовиками. Она не знала, что ей делать, рыдала и заламывала руки над телом, только что шагавшего и что - то рассказывавшего ей любимого, родного человека!
Потом, собравшись с силами, привязала воющую от горя и страха домашнюю собаку Найду к ноге мужа и пошла в деревню за транспортом, чтобы вывезти мёртвое тело в город.
Однако, когда она сквозь слёзы рассказала всю историю смерти колхозному трактористу, тот отказался везти тело, потому, что боялся мертвецов…
…В двух этих смертях, как мне казалось было много общего, как впрочем наверное вообще во всех человеческих судьбах…
Ещё долго мы сидели и молчали, думая каждый о своём, а потом пошли в прогревшееся уже от раскалённой печки зимовье и заснули, утомлённые длинным днём…
Среди ночи я проснулся, почувствовав, что по телу бежит мышь. Я дёрнулся, сбросил мышь с себя, проснулся окончательно, перевернулся на другой бок и стал слушать тишина внутри домика и снаружи, которая нарушалась только шуршанием мыши, разыскивающей съестное в полиэтиленовом пакете под столом, в углу…
На какое-то время я задремал и снова открыл глаза только на рассвете.
Мне показалось, что кто - то тяжёлый, не торопясь и не останавливаясь прошёл мимо зимовья.
И у меня от страха замерло всё внутри!
Я уговаривал себя не паниковать, слышал мерное посапывание Толи, но ничего не мог с собой поделать. Первичный, животный страх человека перед хищниками проснулся во мне, наслаиваясь на усталость и нервное перевозбуждение прошедшего дня!
…Только тот, кто не бывал в лесу, кто не знает множество трагичных и нелепых историй, происходивших в глухой тайге, не поймёт моего страха, как впрочем и не сможет остановить этот страх на стадии зарождения, в себе самом.
Я какое - то время ещё ворочался отгоняя нелепые предположения, понимая, что в абсолютной тишине таёжного рассвета любое шевеление хвои на сосне под лёгким ветром, может восприниматься как грохот, тем более во сне.
Вскоре, я задремал убеждая себя в нелепице предположений и проснулся, когда утро уже занималось над тайгой и свет в дверные щели и маленькое застеклённое окошко над столом, проник в зимовье, сделал видимыми и деревянные полки в углу вдоль стены, и печную трубу уходящую в потолок…
Послушав Толино сопение, я тихонечко встал, оделся, обулся, прихватил ружьё стоявшее за печкой и вышел на улицу…
Кругом уже было холодное ясное утро, но солнце ещё не взошло и слева, в еловом распадке стояли тихие сумерки…
Я несколько раз наклонился вперёд - назад, помахал руками согревая себя и не торопясь, вдоль склона пошёл на гребень горы, с которой хорошо была видна большая маряна на противоположном склоне, куда по утрам иногда выходили кормится олени…
Выбрав на гребне место с которого был виден этот склон, я в бинокль, долго пытался найти привычный, рыже – коричневого, защитного цвета силуэт изюбря, иногда издали напоминающий то лесную корягу, то плотный лиственный куст и только по движению можно было определить, действительно ли это живое существо...
Сидя на холодной траве и подрагивая всем телом от недосыпа и вчерашней усталости, долго вглядывался во все подозрительные неровности и чёрные, неподвижные пятна под ярко – жёлтыми лиственницами, а потом в зарослях молодого осинника, краснеющего листьями на общем, рыже – золотистом фоне склона…
Всё было неподвижно и вздыхая, я возвратился к зимовью…
Толя ещё спал. Я стал разводить костёр, а потом подвесил над огнём чайник на проволочный крюк, свисающий с тагана…
В это время скрипнула дверь и позёвывая из зимовья вышел брат…
Начался второй день моего пребывания в прибайкальской тайге…

Позавтракав оставшейся с вечера кашей, мы собрали с собой «перекус» - бутерброды с колбасой и разошлись в разные стороны. Толя ушёл вниз по течению Левой Илги, а я - в вершину, низом, вдоль захламлённого кустарником и валежником болота…
Внизу было значительно холоднее и на траве лежал обильный, беловатый иней. Речка петляла с одного края болота к другому, тропа то появлялась то исчезала заглушенная порослью ягодника или густыми кустами ольшаника.
Я продвигался вперёд медленно, и километра через полтора, вдруг увидел на траве, серо – коричневые изюбриные рога с остатками белой черепной кости.
Я поднял их, осмотрел, а потом повесил на берёзовый пень. Рога когда-то принадлежали молодому оленю и уже были сильно погрызены волками и мышами, но по прежнему выглядели симметрично и даже красиво.
«Кто же его бедного задрал? - подумал я и вдруг вспомнил медвежью, круглую, толстую кость, обнаруженную мной в ручье, когда я набирал воду для чая…
- Значит тут есть не только волки, но и медведи, и кто то задрал небольшого медведишку, или застрелил случайно, наудачу, разглядев коричневую шубу зверя в зелени окружающего леса…»
Там же у ручья, ещё в прошлый заход в это зимовье, я видел высокую пихту, на коре которой до уровня двух с половиной метров были видны медвежьи задиры - закусы и следы когтей.
Тогда же Толя показал мне останки крупного изюбря загнанного волками на наледь и там же убитого ими - осталась изорванная рыжая шкура, череп и кости ног с чёрными блестящими, словно пластиковыми копытами - олени, обычная добыча для крупных хищников в прибайкальской тайге…
Всё это я вспоминал медленно пробираясь по болотине, изредка останавливаясь и разглядывая по бортам узкой долины выходы на поверхность земли, чёрно- серого плитняка. Иногда, мне казалось, что я нашёл небольшие пещерки, но поразмыслив понимал, что это обычные углубления сделанные совсем недавно морозами зимой и проливными дождями летом.
Я уже давно ищу в Приангарье следы жизнедеятельности прачеловека, но к сожалению, пока ничего не нашёл…
С возрастом, порой приходят странные фантазии и совершенно необычные увлечения. Попытки найти древние стоянки или пещеры в которых жили древние наши потомки, всё более и более занимает меня и превращается в своеобразную манию…
Где бы я не бывал, всюду, я ищу следы стоянок или пещеры, в которых, как мне кажется жили люди в древние времена…
…Между тем яркое тёплое солнце поднялось над высоким горным гребнем ограничивающим долину Левой Илги справа, и свежий, чистый ветерок подул мне в лицо из верховий речки.
Я прошёл несколько распадков приходящих слева и заросших березняками - первой приметой давних больших рубок. По дну пади петляла старая, заросшая, почти незаметная дорога.
А в одном месте справа, в устье короткой долинки, на грязевой мочажине я разглядел следы медведицы и медвежонка – лончака. Остановившись, долго осматривался, прислушивался к тихому шелесту золотистых берёзовых листьев под порывами ветра, принюхивался к свежему запаху осеннего леса, оттаивающего от ночных заморозков. На душе воцарялось спокойствие и привычное желание заглянуть вперёд, узнать, - а что там дальше!
Пробираясь по теневой стороне заметно сузившегося распадка, перекладывая надоевшее ружьё с плеча на плечо, вдруг заметил блеснувшее слева крохотное озерцо и подойдя ближе увидел, что это водопойная мочажина - разрытая в мягкой земле ямка, к которой подходила натоптанная зверовая тропа.
Сбросив рюкзак стал обследовать окрестности и наткнулся на толстую, обожжённую металлическую петлю привязанную по ходу тропы между двумя крупными стволами раздваивающейся берёзы…
«Ага – подумал я – какой-то браконьер ставит петли или на лося или на изюбра. Тут же вспомнил, что Толя именно об этих «товарищах» рассуждал с мужичком в вагончике.
Рядом, на пожухлой, но ещё зелёной траве лежал полиэтиленовый мешок, а в мешке, зелёного стекла винная бутылка с отбитым горлышком. Я поднял крупные осколки и вдруг на траву вывалилась дохлая змея длинной сантиметров шестьдесят.
И только тогда, я уловил остро – неприятный запах мертвечины, перегнившей плоти и стал старательно вытирать пальцы о штаны.
Запах был стойкий и пронзительно неприятный, и я вспомнил, как живя на БАМе квасил беличьи тушки для «потаска» на рысь, которую пытался ловить капканами…
«Неужели эти «умельцы», поймав змею «заквасили» её в качестве приманки на рысь или может быть на росомаху. Очевидно было, что петля поставлена ещё весной, скорее всего по насту и брошена непроверенной…
«Вот злодеи – рассуждал я, невольно с опаской оглядываясь по сторонам. – они ведь и зверюшку не поймали, и петлю не сняли. И сколько таких вот безжалостных сюрпризов ожидает в тайге свою жертву: или оленя, или рысь, или даже медведя…»
« - Это ведь бессмысленное убийство!» – думал я направляясь дальше по пади, которая суживаясь становилась всё суше. Ручей незаметно отвернул куда то по левому распадку и я вышел наконец на границу леса и болота…
Здесь, сбросив рюкзак рядом с небольшим «оконцем» воды – родничком, бьющим тоненькой струйкой из под земли, я развёл костёр, вскипятил ароматный чай, пообедал бутербродами с сохатиной, которую Толя прихватил с собой из дома, из своих старых запасов…
После обеда, подстелив куртку немного полежал глядя в светло голубое небо, по которому изредка, тая на глазах пролетали белые облачка…
Я с непривычки подустал, но чувствовал себя прекрасно и вдыхая ароматный воздух думал, что такая осень, может быть самое замечательное время здесь, в прибайкальской тайге. Хотя, любое время года здесь замечательно…
На какое-то время я даже задремал, а очнувшись, открыв глаза поразился полутьме, на секунду ослепившей меня - я лежал на солнцепёке и яркое, золотое солнце нажгло мне глаза сквозь прикрытые веки….
Поднявшись, сложил все оставшиеся припасы в рюкзачок, приторочил сверху ненужную уже тёплую куртку и отправился дальше, разглядывая выходы каменного плитняка на противоположном крутом склоне распадка.
«Здесь могут и звери отстаиваться и кабарожка бегать – думал я, всматриваясь в скальные останцы сложенные из щербатого плитняка, отвесными уступами высотой в несколько метров, торчавших над зарослями молодого березняка, вперемежку с ольшаником.
Солнце, тонкими лучами пробивало жёлтые берёзовые листья чуть дрожащие под порывами нагретого полуденного воздух…
Поднявшись выше по распадку, я вышел на утоптанную тропу, вьющуюся по молодому кедрачу растущему вперемежку с развесистыми соснами. На тропинке, тут и там лежали шелушённые кедровые шишки и когда я, постепенно поднялся на седловину, то увидел по оставленным зверем следам, что по тропе какое-то время назад, не торопясь шёл медведь средних размеров. Лапа с точечками когтей, оставляла на тропе чёткий отпечаток…
Уже на седловине, где кедрач занимал всё пространство и слева и справа, из под коряги, с шумным хлопаньем крыльев взлетели два чёрных глухаря и мелькая белым подхвостьем между кедрушками, скрылись, в хвойной чаще.
«Тоже орехами пришли полакомиться» - подумал я, даже не делая попытки прицелится в них - так не хотелось нарушать тишину осеннего, солнечного леса.
Через некоторое время, я остановился, достал карту - схему и с трудом отыскал свое местопребывание.
До зимовья было километров пять, но по горам и потому решил возвращаться – места были совершенно незнакомые и я боялся заблудиться. Светлого времени дня оставалось всего несколько часов и потому, я не рискнул двигаться дальше, а свернув с тропы вправо, пошёл напрямую, тайгой, пересекая вершины крутых, заросших кустарником и сосняками, распадков.
Солнце, проделав полукруг постепенно стало клониться к горизонту и в какой - то момент, вглядываясь в просвечивающую сквозь хвою и листву синеву небесных окраин, я различи, золотящиеся травкой, крутые чистые поляны большой маряны, широко раскинувшейся на горе противостоящей нашему гребню, на котором стояла зимовейка.
Тут я окончательно сориентировался и уже спокойно, не торопясь, пошёл в направлении зимовья.
Пересекая крутой распадок, на противоположной, затенённой уже стороне склона, задыхаясь и почти обессилев, я присел на ствол валежины.
И только перестал двигаться, как совсем недалеко от меня раздалось фырканье и крупное животное невидимое в чаще, сорвавшись с места, треща сучьями поскакало от меня вниз к речке.
«Олень, на водопой спускался и меня услышал - предположил я.
-А когда мой треск и сопение прекратилось, то зверь сорвался с места опасаясь засады».
Я ещё какое-то время посидел прислушиваясь, а потом поднялся и побрёл дальше - зимовье было уже недалеко…
Толя встретил меня у избушки. Он сварил очередную кашу и уже собрался уходить к машине - его выходные заканчивались. Мы посидели поужинали, я рассказал ему что видел и слышал, а он мне скупо описал свой сегодняшний поход.
- Я только взобрался вот туда – он рукой показал место на гребне противоположного крутого склона - как мне показалось, что зверь мыкнул, совсем недалеко. Я запыхался и не обратил внимания на этот звук и только пройдя по гребню чуть вверх и влево, увидел совсем свежие раскопы и ободранную оленьими рогами сосёнку, по которой ещё стекали капельки смолы. Я понял, что зверь был рядом, но услышав меня, тихо ушёл, перевалив в другую покать…
- Ты здесь походи по округе – инструктировал он меня - и послушай. Мне кажется он на зорях должен здесь реветь…
Прихлёбывая чай братец смотрел на противоположный склон, над которым садилось солнце.
– Жалко уходить – со вздохом произнёс он – но завтра у меня после обеда в городе дела… Он ещё раз вздохнул.
- Так что я поскакал…
Толя нехотя поднялся, закинул за плечи рюкзачок, подхватил карабин и размашисто зашагал по тропе вдоль косогора, и уже издалека махнул мне рукой, скрываясь за поворотом…
Я остался один и время словно остановило свой бег…
- Вот наконец то я один – произнёс вслух и не узнал своего тихого голоса… Так всегда в жизни - ждёшь, ждёшь чего-нибудь хорошего, а когда это приходит, то тебе становится грустно и хочется возвратиться в привычную суету жизни…
Странно человек устроен!
Я развёл костёр побольше, подогрел чай и сев на подстеленную на землю телогрейку задумался...
Солнце медленно село за горизонт, прокатившись слева направо по зубчатому лесному окоёму. Небо потемнело и налетевший порыв тёплого ветра, зашумел хвоей сосен, стоявших вокруг зимовья на склонах горы.
Мне показалось, что я уловил момент нерешительности в природе, который бывает и с человеком перед каким-нибудь важным поступком или действием, которое может изменить жизнь. Всё вокруг словно замерло на мгновение, сопротивляясь неизбежным переменам, стараясь сохранить, продлить мотив равновесия в окружающем меня мире.
Так наверное бывает, когда Бог откликается на страстные молитвы подлинно верующего человека…
Пламя костра заиграло новыми ало – жёлтыми красками и мне показалось, что я слышу шум речки, протекавшей далеко внизу…
«Погода переменится!» – предположил я и стал рубить дрова для печки в зимовье…
Растопив печку, вышел на улицу и долго сидел у костра, слушал насторожённую тишину вокруг и вспоминал былые времена, когда проводил в лесу почти треть года, уходя в многодневные походы и живя в тайге в одиночку.
Тогда, я стал привыкать к такой жизни и иногда бывал счастлив тем, что мне ничего не надо в этом мире кроме солнечного света и тёплого, сухого костра по ночам.
Я приспособился ночевать в тайге под брезентовым тентом, который всегда был со мной в рюкзаке. Днём, идя по тайге я мог остановиться в красивом месте, сварить себе чай и после «перекуса», подремать лёжа на земле, ни о чем не думая, впитывая энергию земли и неба совсем так, как делали это дикие животные живущие в природе …
Теперь, после большого перерыва вызванного моим проживанием в Англии, где старых лесов вообще не сохранилось, а новые напоминают ухоженный и контролируемый властями парк, я чувствовал себя в тайге гостем и потому, был встревожен и озабочен…
Неопознанные звуки и шорохи, беспокоили меня и нервы напрягаясь, проецировали в сознание, разного рода опасения и страхи. Конечно к этому можно было постепенно привыкнуть, но требовалось время и психологическая работа над собой.
Я не паниковал, и держал свои чувства в узде, но удовольствия, а тем более счастья, первые дни в тайге не испытывал…
Войдя в нагревшееся зимовье, я разделся, лёг на свою меховую куртку сверху а ноги прикрыл ватником. Ружьё предусмотрительно положил под правый бок, и лёжа на спине стал вспоминать Англию, нашу маленькую квартирку в центре Лондона, жену и сына, которые оставшись без меня вдвоём, наверное чувствовали себя одиноко и вспоминали меня, ужиная вечерами после работы и школы.
А может быть, как все городские жители, которым всегда не хватает времени, они были заняты своими рутинными делами и вовсе обо мне не думали…
Под эти воспоминания я заснул и проснулся среди ночи оттого, что мышь обнаглев, пробежала по моему лицу и я от отвращении даже вскрикнул и дёрнулся всем телом…
Глянув в сторону окна понял, что вокруг стоит глухая ночь и до рассвета, то есть до благодатного света, ещё далеко.
Насторожённо слушая шуршание мыши в углу стал думать о благодатной роли света в жизни человека, о том, что при свете человек чувствует себя увереннее и защищённее и соответственно, в темноте - наоборот.
В это время, как мне показалось, за стеной зимовья, у меня в головах, кто - то тяжёлый прошёл – прошуршал хвоей, и мне стало жутко!
Стараясь не паниковать, я поднялся с нар, включил сильный электрический фонарь и ногой отворив дверь, неловко вылез на улицу, опасливо прислушиваясь и всматриваясь в ночную кромешную тьму…
Отойдя от зимовейки, несколько шагов, постоял некоторое время, а потом повернувшись, стал светить лучом фонаря на крутой косогор, выхватывая кружком яркого света переплетение веток, веточек и стволов, прикрывающих покрытую травой, почти неразличимую землю…
Лес сонно и загадочно молчал…
Но я знал, что под его покровом, звери большие и малые, покинув свои дневные убежища вышли на охоту или на кормёжку, что для диких животных ночь – это время наибольшей жизненной активности.
Вернувшись в зимовье, тяжело дыша и ощущая томление в непривычно усталых мышцах, развёл огонь в печи, подбросил несколько поленьев и лёг, не забыв положить заряженное ружьё на привычное место. Как всегда в такие минуты, я некстати вспомнил рассказ Толи о том, что по весне, наверное ещё по снегу, кто то из хищников придя к зимовью порвал полиэтилен в окошке и пытался в узкое оконное отверстие вытянуть одеяло с нар. Одеяло зверь не достал, но изодрал его когтями в клочки, а потом залез на крышу и разорвал с одной стороны покрывавший её рубероид.
Толя полагал что это была росомаха или медведь, хотя ни медвежьих, ни следов росомахи, он не нашёл…
Этот давний рассказ отнюдь не добавил спокойствия и ворочаясь с боку на бок, я уговаривал себя успокоится, положится на судьбу и ощущать себя частью природы, величественной и равнодушной.
В глубине души я понимал, что моя тревога и даже страх - производные от усталости и утомления моей психики, но легче от этого не становилось…
Как всегда бывает, я заснул совершенно незаметно и проснулся, услышав стук дятла где-то неподалёку, за стенами моего лесного убежища…
Выйдя на «свет Божий» я потянулся, с улыбкой вспомнил ночные страхи и принялся действовать.
Собрав обгоревшие веточки вокруг кострища, содрал несколько полосок бересты с берёзовой чурки, дрожа всем телом от холода развёл костёр и поставил чай…
Когда чай вскипел я попробовал поесть, но кусок бутерброда в горло не лез. Кое – как прожевав несколько кусочков хлеба, запил скудный завтрак горячим крепким чаем и решил выступать, положив перед собой задачу найти зимовье, которое по Толиным рассказам стояло где - то на стрелке большого распадка и долины Малой Илги.
Погода действительно портилась, - небо потемнело от тяжёлых туч, но было тепло и я отправился гребнем вверх, пытаясь через вершину, перевалить в соседнюю долину.
То ли оттого, что солнца не было и все стороны света незаметно смешались в одно или даже поменялись местами в моём воображении, то ли оттого, что я боялся заблудиться и старался держаться знакомых мест, но в нужный момент, вместо того, чтобы свернуть направо как показывала карта, постепенно, продираясь сквозь молодой густой сосняк незаметно завернул налево, и очутившись, в «незнакомой» долине, вдруг, по приметам, которые я видел вчера понял, что «срезался» и снова попал в Левую Илгу…
Чтобы не терять времени, на вчерашнем своём кострище к которому меня вывела чуть заметная тропа, а может подсознательный инстинкт узнавший ранее меня эту местность, я вскипятил чай и уже с аппетитом пообедал, слушая шум ветвей под усиливающимся тёплым ветром. Небо по прежнему было затянуто тучами, горизонты вокруг сузились до радиуса в километр…
Время у меня ещё было и я решил подняться на маряну, которую видно почти от нашего зимовья…
Пройдя старыми, зарастающими вырубками вверх по склону, вскоре вышел на край большой маряны, раскинувшейся на километр по крутому склону. Стараясь идти тихо, по узеньким изюбриным тропкам, осторожно, вглядываясь в окружающий поляну редкий лиственничник с оставшейся на ветках золотой хвоей, я пересёк крутую ложбинку и поднимаясь по следующему борту, начал скользить и падать через каждые двадцать шагов…
Выйдя на очередной гребень, сел на пожухлую траву и стал высматривать в бинокль изюбрей, которые в это время обычно выходят на кормёжку в местах где их никто не тревожит.
Однако мне не повезло – оленей в это день в округе не было, а если быть беспристрастно точным, они мне просто не попадались…
Осознав это, я тем не менее продолжил путь…
Поднявшись и пройдя несколько метров по опасной крутизне уже в который раз поскользнулся, упал и ободрал себе бок!
Рассердившись, на самого себя, сел, снял сапоги и охотничьим острым ножом, стал срезать с резиновой подошвы, стёршиеся места. Резина не поддавалась, я напрягался и пыхтел, стараясь не поранить себя и вместе, сделать сапоги пригодными для ходьбы по склонам…
И мне это в конце концов удалось. Я немножко порезал себе палец, вспотел, но сапоги стали намного «быстроходней» и безопасней…
К зимовью я возвратился рано и даже успел сходить к речке за водой – у зимовья летом воды не было - Толя, когда строил избушку, хотел её спрятать подальше. Зимой когда кругом снег проблемы с водой естественно нет, но вот летом и осенью…
Поднявшись к зимовью с водой в полиэтиленовых бутылках, я развёл костёр, поужинал и долгое время наблюдал крупную мышь, которая пыталась пробраться в избушку из окрестностей. Заметив её во время ужина, я отрезал горбушку и кинул перед её носом. Вначале она замерла на месте, но потом освоившись стала грызть корочку и под конец, утащила её куда то прочь от зимовья…
С севера подул холодный ветер и огромная черная туча вынырнув из - за гор, заняла половину неба, просыпав на притихший лес снежную крупу. Буквально за десять минут всё вокруг побелело и я поздравил себя с попаданием в зиму. Однако туча прошла обнажив кусочек синего неба на западе и в эту «прореху», уже на излёте проглянуло солнышко, а точнее последние, прощальные его лучи.
Вдруг, всё вокруг засветилось чистотой и свежестью, и глядя вокруг себя, я поблагодарил судьбу за этот миг необычайной красоты и динамизма, - чем природа иногда умеет удивить и порадовать человека…
Эту ночь я спал уже много спокойнее, хотя мыши, как и обычно с вечера, возились в углу под столом и шуршали полиэтиленом.
После полуночи я крепко заснул и проснулся на рассвете, перевернулся с боку на бок и задремал ещё на полчаса…
Когда окончательно открыл глаза, то в окно падал уже необычайно яркий, белый свет и кругом за стенами было подозрительно тихо: ни дятловых перестуков, ни свиста рябчиков, парочкой живущих в окрестностях зимовья…
Я открыл двери и ахнул – на траве, на деревьях вокруг, лежал десятисантиметровый слой снега нападавшего под утро, как обычно бывает в эту пору.
Выйдя из зимовья, я умылся снегом, растёрся полотенцем, потом в зимовье с аппетитом съел завтрак и попил горячего чаю.
Потом, быстро обравшись, бодро выступил в поход намереваясь всё же найти зимовье в соседней долине…
Идя между заснеженными кедрушками, приходилось выбирать чистые места в редколесье. И всё-таки несколько снежных комьев обрушилось на меня с веток и вскоре я промок до пояса.
Пробираясь через ягодниковые кустарники, поднявшись на самую высокую точку перевала, я сориентировался по карте, и сквозь полосы густого сосняка стал спускаться вниз, на другую сторону склона.
Вскоре началась длинная неширокая маряна и я, опираясь на посох, скользя по остаткам мокрого снега, стал «галсами» спускаться по крутому склону, разглядывая распадок внизу.
Я конечно несколько раз упал, но довольно быстро вышел в логовину и уже свободно пошёл дальше, видя далеко впереди, большую заросшую лесом падь.
Вскоре я вошёл в широкое болото и где - то посередине, перепрыгнул ручей, вовсе не такой широкий как ожидалось. Перейдя на другую сторону долины,
спускаясь по течению ручья, я миновал ещё один распадок.
Идти было трудно, время подходило к обеду, но я всё откладывал привал и обед, надеясь выйти к развилке, на которой по Толиным рассказам прямо на тропе стояла избушка.
Однако её все не было и не было и уже отчаявшись, я хотел повернуть назад и бросив последний взгляд поверх невысокого гребня, вдруг увидел дощатую крышу и поднявшись на гривку, увидел большое зимовье…
Я конечно очень обрадовался - моё упорство было вознаграждено. Осмотрев захламленный щепками и раскиданным мусором «двор» перед зимовьем, вошёл внутрь.
Посередине просторного квадратного помещения стояла хорошая, не проржавевшая ещё печка, лежали нарубленные лиственничные дрова и по стенам, сооружены были просторные нары. Потолок был высокий, стол в углу был сделан из пиленных досок, а окно аккуратно застеклено и сквозь него, внутрь попадал чистый свет.
«Да - подумал я - тут можно ночевать вчетвером, а то и вшестером, и всем хватит места...»
Пол был сделан из разрубленных пополам отёсанных брёвнышек, и если подмести его душистым берёзовым веничком, то избушка вполне могла показатся хорошим сельским домом…
Время поджимало и я не мог долго задержаться у зимовья.
Пройдя по тропинке вниз, нашел место, где охотники ночевавшие в домике набирали воду, перескочил ручей и по противоположной стороне пади, пошёл назад вверх по течению.
Некогда, по этому берегу шла конная тропа, но сейчас она заросла и так была завалена валежником, что идти по ней не было никакой возможности даже пешком.
Здесь внизу, снег если и был, то растаял ещё утром и поэтому я чувствовал себя устойчиво и довольно быстро дошёл до распадка по которому спустился в долину. Решив подниматься верхом, я по гребню, покрытому редкими молодыми осинками, стал забираться на перевал…
Стоило мне это больших трудов. Я запыхался, то и дело останавливался чтобы передохнуть, но упорно полз и полз вверх. По пути, вспугнул пару рябчиков, которые сев на склон, не таясь убегали от меня по земле.
Они, может быть в первый раз в своей жизни видели двуногое животное, такое медлительное и неповоротливое.
Я и не подумал стрелять в них, потому что с давних пор усвоил себе правило: если хочешь увидеть в лесу что-нибудь интересное, то старайся поменьше шуметь, разговаривать и уж тем более стрелять…
Через час подъёма, с большим трудом я влез наверх и вновь окунулся в царство снега, только теперь уже мокрого и сочащегося водой.
Давно прошло время обеда, но мне совсем не «улыбалось» разводить костёр в снежном киселе, под ветками капающими холодными крупными каплями талой воды, сжав зубы я двинулся вперёд, решив, что если повезёт и не «свалюсь» куда-нибудь в чужой распадок, то доберусь до зимовья часам к пяти вечера. А уже там переоденусь, обсушусь и поем в сухом месте у большого костра.
Я брёл по заснеженной тайге, то и дело выжимая суконные варежки и холодная, мокрая одежда прилипала к рукам и ногам, заставляла двигаться быстрее, чтобы не замёрзнуть окончательно…
Вскоре, вышел на свои утренние подтаявшие следы и вздохнул с облегчением.
«Чем и хорош снег, - ворчал я про себя – хоть и холодно, зато видны следы и свои и чужие и потому, очень трудно заблудиться, если быть внимательным…»
К концу пути я уже закоченел и брёл не обращая внимания на заснеженные ветки преграждавшие мне дорогу. Тело потеряло подвижность и гибкость и я ломился напролом, не обращая внимания на мокрый снег, изредка попадавший даже за шиворот…
К зимовью я подошел где - то в начале пятого…
Вломившись в неостывшую ещё зимовейку, чертыхаясь стянул с себя мокрую одежду, выжал её и повесил над тёплыми ещё камнями, уложенными один на другой вокруг печки.
Потом, переодевшись в сухое вышел наружу и только тут осознал, что снега подле зимовейки почти не было.
Разведя костёр, подбросил сверху охапку сухих сосновых веток и пламя высоко вскинувшись, обдало моё окоченевшее тело жаром, а когда выпил сладкого чаю и съел, открыв её топором, целую банку тушёнки с подсохшим хлебушком, самочувствие моё заметно улучшилось.
К тому времени наступил тихий спокойный вечер и верховой ветерок, разгоняя рваные тучи обнажил несколько синих пятнышек чистого неба.
Как и вчера вечером, на закате сквозь тучи проглянуло солнышко, и я не поленился, встал на колени и поблагодарил Бога за возможность пожить одному, собраться с мыслями в этом первозданном, чудесном, тихом уголке бескрайней тайги. Попросил ещё благости и спокойных снов - в моменты такого душевного подъёма, молитва действует безотказно!
В сумерках, внедрившись в дом, подбросил берёзовых чурочек в печь сверху, на огонь и накрывшись тёплой курткой долго слушал, как металлическая печка разговаривает на разные голоса. То она затарахтит, как далёкий мотоцикл, то начинает монотонный диалог, непонятно с кем и о чём. Эти «двое» говорили, и говорили ритмическим речитативом – у меня не было в этом никакого сомнения…
В ту ночь я замечательно выспался и видел сон, в котором меня окружали благородные, добрые люди, а одна из девушек даже влюбилась в меня, из-за моей совершенной бесполезности и бессребреничества.
Влюбление было вполне платоническое и я, проникшись к ней симпатией рассказывал о лесе, о повадках животных, показывал как животные между собой разговаривают, демонстрируя свои вокальные способности…
На этой замечательной подробности я и проснулся.
Открыв глаза, ещё некоторое время полежал на спине разглядывая бревенчатый потолок, и улыбаясь вспоминал подробности смешного сна. Потом покряхтывая оделся и обул резиновые сапоги…
Охая и ахая от боли в ногах и в спине, затопил печку и когда пламя внутри монотонно загудело и по зимовью начало распространяться тепло. Решив немножко полежать перед долгим днём, я влез на нары и пригревшись, вновь уснул…
Проснулся поздно, не торопясь позавтракал не выходя из зимовья, а когда надоело лежать, оделся и вышел на волю.
Прихватив ружьё, сходил на несколько часов за горушку, стоящую сивером в нашу сторону. Перевалив гребень спустился в следующий распадок, по нему дошёл до нижнего течения Илги и вернулся в зимовье часам к семи вечера. Братца ещё не было, хотя уже наступил вечер пятницы…
Я сел у костра писать дневники и так увлёкся, что уже в сумерках, наклоняясь поближе к блокноту, торопился дописать последние фразы.
В это время за моей спиной треснул сучок и вздрогнув от неожиданности я увидел Толю, запыхавшегося, но довольного и улыбающегося. Вместе с ним пришёл его уже взрослый сын Рома, тоже страстный охотник и путешественник…
Я обрадовался, а вместе и разочаровался. Я думал, что они придут уже только на следующий день и я ещё одну ночь проведу в одиночестве.
Зато вместе, уже в темноте мы развели большой костёр и долго сидели, слушая треск веток в костре, глядя на причудливые языки пламени поднимавшиеся от смолистых коряг, любовались переливами цвета на дымящихся угольках с краю кострища.
Текла неторопливая беседа и Толя со смехом вспоминал, как прошлой зимой он привел в это зимовье знакомого, первый раз побывавшего в такой глухой тайге…
- Охота была неудачной, свежих звериных следов в округе было мало и мы, так никого и не встретили…
- Когда выходили к машине, - продолжил Толя, отхлебывая чай и посмеиваясь, - то этот знакомый устал и начал отставать, но когда я показал ему старые волчьи следы на снегу и сказал, что они всю зиму живут здесь и кругами ходят по округе, мой приятель пошёл так резво, что чуть ли не обогнал меня…
…На западе, алая полоска зари над тёмным лесом стала серой и постепенно растворилась в темноте, а в небе проявились звёзды и даже стала видна серебристая полоса состоящая из мелкой звёздной пыли, протянувшаяся с севера на юг – Млечный путь.
Часу в двенадцатом пошли спать в зимовье и я заснул расслабившись, зная что я уже не один – встреча человека с человеком в лесу всегда бывает радостным событием, тем более с родными людьми…
Засыпая, думал, что нас с Толей объединяет не только кровное родство, но и любовь к лесу и к охотничьим походам и потому, даже несходство судеб и характеров, не мешает нам любить и уважать друг друга и вспоминая, радоваться совместным приключениям в тайге…
Ночью, «под прикрытием» сопящих родственников я спал спокойно и проснувшись на рассвете, тихонько оделся, прихватил ружьё и пошёл на свой наблюдательный пункт, откуда хорошо была видна вся маряна на противоположном склоне.
Усевшись на подмёрзший мох, в «сивере», недалеко от зимовья, я осмотрелся и внизу, услышал вдруг какое - то гулкое шевеление…
Листвы на деревьях было ещё много и я не мог рассмотреть ничего, но звуки двигались и замерев, вертя головой во все стороны, я напряженно вглядывался в золотисто – зелёную чащу на дне пади…
Через время всё стихло и я подумал, что это тяжёлый лось приходил на водопой и утолив жажду, никем не потревоженный величественно удалился на днёвку…
Наконец, наведя бинокль на маряну, в верхней его части я увидел движущиеся силуэты пасущихся изюбрих – маток. Они мирно щипали траву и медленно двигались вдоль поляны, рядом с её краем, невдалеке от золотистых, лиственниц выделяющихся на красно – жёлтом фоне листочков багульника и высокой травы, уже чуть прилегшей к земле.
Сердце моё заколотилось, окуляры бинокля затуманились и я, дрожащими руками протёр их. И в это мгновение с другой стороны маряны, раздался протяжный гулкий рёв – вой. Я оторопел и быстро перевёл бинокль в ту сторону…
На крутом склоне, стоял коричнево рыжий бык – изюбрь и вытянув гривастую шею вперёд и вниз, открыв пасть пел свою брачную песню. Начав высоко, он протянул трубный звук несколько секунд, а потом понизив тон до ревущего стона, закончил почти басом, подняв голову кверху и потрясая ветвистыми рогами, тоже коричневыми, но со светлыми, острыми на концах, отростками… Рога действительно были большие, а голова казалась от этого маленькой и грациозной…
Он стоял гордо поводя головой на раздувшейся от сексуального напряжения гривастой шее, и из ноздрей его вылетали струйки белого горячего пара. Послушав немного окружающую тайгу в поисках ответа, он легко развернувшись мощным телом на одном месте, прошёл несколько шагов вперёд, остановился и стал передним копытом рыть землю и поддевать рогами траву перед собой…
«Ох, красавец!» - подумал я с восхищением и перевёл взгляд на маток. Они не обращая внимания на быка паслись поодаль, по очереди поднимая голову и прислушиваясь…
Время летело незаметно. Первые лучи встающего за горами солнца коснулись маряны и высветили чудесные, яркие красно – жёлтые цвета прохладного осеннего утра.
Олени, словно получив от солнца сигнал закончили пастись и не спеша ушли с открытого места в золочёные лиственничники, на дальнем конце склона…
Я ещё некоторое время сидел на месте, вспоминая увиденные картинки, а потом, со вздохом поднявшись направился в сторону зимовья…
Когда я подходил по кабарожьей тропке к зимовью, метрах в тридцати от него со склона слетел блеснувший на солнце чёрным оперением отливающим глянцем, глухарь.
«Ягоду – бруснику объедает по холодку» – прокомментировал я про себя и подобрал из под ног несколько рубиново – матовых, замерзших да стеклянного звона, ягод…
В зимовье, по прежнему спали родственники и разведя костёр, я вскипятил чай и скинув тёплую куртку, сел поудобнее и с удовольствием попил горячего, ароматного чаю…
Вскоре из избушки, позёвывая и разминая затёкшие мышцы вышел братец, а за ним и Рома.
Греясь у костра, Толя рассказал ночной сон, про дорогу и про машину, а я, о всём виденном утром на маряне промолчал…
День разгулялся…
Стекая в низины, нашего склона, лёгкий ветерок приносил ароматы кедра, смешанного с горьковатым запахом палого осинового листа и багульника. Синее небо, поднималось над солнечной долиной и прозрачный воздух, позволял различать мельчайшие детали на лесистом горизонте…
Позавтракав и собрав рюкзачки, мы разошлись в разные стороны.
Толя с Ромой полезли сразу на крутой склон в сивере, а я спустился к Илге, прошёл несколько километров по торной тропинке, и потом вернулся. Мне хотелось просто погулять по замечательно пахнущей горьким, прелым листом и пихтовой смолой, просвеченной насквозь ярким солнцем, тайге…
Возвратившись, я сварил на обед гречневую кашу с тушёнкой, поел сам и оставил родственникам.
Часа в четыре, вздыхая и отдуваясь появились Толя с Ромой. За половину дня, они «обежали» почти всю долину Илги, но кроме изюбриных и медвежьих следов ничего интересного не встретили…
После еды, мы собрали заметно полегчавшие рюкзаки и тронулись в обратный путь…
Я чувствовал себя уже намного легче и тренированней и потому, не отставал от братца. Рома, в полдороги, достал из рюкзака манок на рябчиков и по временам останавливаясь, свистел тоненько и отрывисто. Вскоре он приотстал, и через время мы услышал выстрел, потом второй, и чуть позже третий. Перед последним подъёмом он догнал нас, неся в правой руке трёх рябчиков.
- Рябчики – это моя страсть – проговорил он. Не могу мимо пройти, если слышу их свист, а тем более вижу их. И потом рябчики поджаренные со свежей картошечкой так вкусны…
Уже в сумерках, мы вышли к машине, стоявшей как и первый раз на высокой вершине горы. К тому времени поднялся холодный ветерок и встревоженно переговариваясь загудели вокруг сосновые вершины…
Переодевшись, мы выпили по глотку водочки, и закусили сыром.
Холодные сумерки надвигались снизу и не удержавшись, отойдя чуть от «Нивы», я приложил ладони рупором ко рту и по изюбриному протрубил в пространства раскинувшейся под нами тайги.
Несколько минут мы прислушивались, но не дождавшись ответа, хлопая дверками залезли в машину и поехали вниз, в сторону далёкого города…



8. 02. 2006 года. Лондон. Владимир Кабаков






Жестокая месть.


…Предзимье. По ночам уже холодно, но днями, когда яркое солнце поднимается к зениту, иногда в заветренном месте, где - нибудь в развилке крутого распадка, так неподвижен прогретый лучами воздух и так покойно и приятно полежать смежив веки, вспоминая недавнее, но ушедшее навсегда тёплое, ароматное лето…
Серые безлистые леса, продуваемые насквозь внезапно налетающим холодным ветром, стоят осиротело, словно в тёмном трауре, а длинными ночами в болотных мелких лужах вода промерзает почти до дна. Первый сырой снег, упавший на тёплую ещё землю – стаял, а нового, уже постоянно зимнего, ещё не было…
…Вот в такое время из глухой сибирской деревни в сторону синеющего на горизонте таёжного хребта вышел маленький караван из двух лошадей, двух всадников и двух собак-лаек. Проезжая по деревенской улице, всадники кивали головами любопытным старушкам одетым в старинные плюшевые жакетки на ватине и большие шерстяные платки. Они сидели на лавочках у высоких деревянных оград деревянных же бревёнчатых домов, во дворе которых заливались лаем хозяйские, тоже охотничьи собаки.

Эти сгорбленные временем и тяжёлым крестьянским трудом старушки помнили этих мужчин – охотников ещё мальчишками, когда, спрятав отцовскую одностволку в штаны и запахнувшись ватником, они крались по улицам, стараясь незамеченными уйти в соседний лес. Местный егерь был очень строг, всегда докладывал начальству о случаях браконьерства и стыдил родителей несовершеннолетних охотников, которые в неположенное время и в неположенных местах устраивали «сафари», вопреки всем распоряжениям местных властей…
Преодолев реку вброд, всадники выехали на просёлочную дорогу и потянулись неторопливо по пологому подъему в сторону далёкого таёжного зимовья, стоящего за перевалом в одном из неприметных таёжных распадков.
Собаки, покрутившись недалеко от всадников, освоившись с походным режимом, надолго убегали вперёд, пробуя распутывать звериные следы, но не задерживались чтобы не отстать…
Заночевали в полдороги от охотничьего участка в зимовье, расположенном у подножья горной гряды в развилке между двумя таёжными речками. Развьючив лошадей, люди растопили печку в домике и сварили пельмени, которые домочадцы охотника готовили перед выходом два дня с утра и до вечера. Пельмени получились крупные, размерами один к одному, вкусные и питательные.

Поужинав и покормив собак сушеной рыбой, прихваченной с собой в больших количествах, путешественники занесли в домик вьючные сумы, а полмешка замороженных пельменей положили под крышу повыше и подальше от собак. Утомленные долгим переездом, уснули рано, как только ночь опустилась на таёжные склоны ближних хребтов…
Уже в темноте на край поляны, заросшей молодым сосняком, вышел лось. Он постоял, втягивая воздух горбатым носом с подвижными крупными отверстиями ноздрей, и, учуяв запах дыма ушёл назад. Обойдя по лесу большую дугу, вышел на реку ниже по течению и войдя в воду, склонив голову на длинной шее долго пил, втягивая жидкость в булькающую просторную требуху. Потом, не поднимаясь на берег, зверь долго и неподвижно стоял подняв голову повыше прислушивался прядая ушами…

Услышав, как дверь в далёкой зимовейке скрипнула, зверь перешёл речку на другую сторону и углубился в густой лес у подножия холма…
На другой день Охотник и сопровождающий его конюх, поднявшись ещё до рассвета, торопясь, попили чаю, оседлали продрогших за ночь лошадей и отправились дальше.
К полудню, преодолев невысокий перевал, заросший крупным кедрачом, перекусив на ходу, едва успели к сумеркам в охотничий домик. Наскоро развьючив лошадей и стреножив их, отпустили пастись на большую поляну перед домиком, а сами сварили на костре ужин и даже выпили по пятьдесят граммов самогонки, прихваченной с собой предусмотрительным Охотником.
Закусывали обстоятельно и не торопясь, наевшись, долго пили чай негромко обсуждая увиденное за день…
Долго ещё у домика в ночной темноте полыхал раздуваемый ветром костёр, а мужчины, грея перед огнём зябнущие руки, разговаривали, вспоминая предыдущие охоты…
Ночевать пошли в зимовье, протопив перед этим печку и немного просушив внутри - за полгода зимовье отсырело. На дворе по ночам было уже под минус десять и даже у костра было холодно и неуютно…
Наутро конюх, тоже заядлый зверовщик, привязал освободившуюся лошадь к своему седлу, грустно вздыхал и завидовал остающемуся в тайге Охотнику. Помахав рукой, тронулся в дальний обратный путь, а Охотник остался один с собаками, своими верными помощницами – Саяном и Кучумом. Собаки пытались было побежать за лошадьми, но видя, что хозяин остался у домика, вскоре возвратились и легли у входа, положив головы на лапы, изредка взглядывая на хозяина, занятого разборкой и сортировкой вещей и продуктов привезённых караваном…

Начался долгий охотничий зимний сезон…
Вечером, сидя у костра и привыкая слушать таёжную глубокую тишину, Охотник вспоминал свою молодость…

Охотиться он начал лет с десяти - в первую охотничью свою зиму ставил петли на зайцев на вырубках рядом с деревней и поймал за зиму несколько десятков. В этом деле он достиг настоящего знания и умения, закормил семью свежей зайчатиной…

Лет с четырнадцати отец зимой стал давать ему свою одностволку, зная, что иногда сынок брал её в тайгу без «официального» разрешения. И уж в этот раз юноша важно и спокойно ушёл в тайгу ещё в предутренних сумерках, поскрипывая подшитыми войлоком ичигами, на промороженном, примятом полозьями саней снегу…
В пятнадцать он бросил школу и устроился на колхозную пилораму подсобным рабочим. К тому времени он был крепко сложенным и сильным пареньком с весёлым добродушным характером…
В шестнадцать он купил себе пиджак, одеколон «Шипр» и стал ходить на танцы в деревенский клуб. Его сверстники, выпивали перед танцами самогон и потом весь вечер куражились, изображая из себя взрослых мужиков. Но для нашего героя водка была просто плохо пахнущей горькой водой и на вечеринках предпочитал пить кисло–сладкий, хорошо утоляющий жажду клюквенный морс. У себя дома, в сарае, завел гантели, двухпудовую гирю и «качался», с каждым годом становясь всё сильнее и здоровее…
Тогда же он влюбился в свою будущую жену. И девушке, молодой скромный парень тоже понравился и они стали встречаться…
Её дом был на окраине деревни, за рекой. Весной, когда река на несколько дней становилась непреодолимой преградой, он, по металлическому канату по которому летом ходил деревенский паром, перебирался к ней на свидание, цепляясь за канат руками и ногами…

Охотник вырастал смелым и самостоятельным человеком…
На окраине деревни жил тогда ещё старый охотник Васильич, работавший сторожем на водозаборной станции и был уже давно на пенсии. Это был ещё крепкий, седоголовый старик среднего роста, кряжистый, широкоплечий с весёлым улыбчивым лицом и молодыми, смеющимися голубыми глазами… Васильич был дальним родственником молодому Охотнику и как-то по весне пригласил будущего охотника на глухариный ток…

Зашли на токовище, на заросшую сосновыми зелёными борами таёжную речку, ещё с вечера …
Переночевав ночь в душном зимовье, поднялись задолго до рассвета, попили крепкого невкусного чаю, и в полной тьме Васильич повёл своего молодого друга в тайгу.
Перейдя болото, поднялись по склону, заросшему крупным сосняком до половины и остановились. Тишина и темнота обступила охотников со всех сторон…
Сквозь сереющую мглу видны были плохо различимые силуэты крупных деревьев. Пахло оттаивающей землёй и душным, едким запахом свиного багульника.
В сумерках наступающего рассвета пронзительно и тоскливо засвистели «токующие» бурундуки. Вначале слышался унылый свист слева, потом ему вторил такой же грустный ответ, откуда-то справа. И всё повторялось вновь и вновь…
В рассеивающейся мгле послышалось неподалёку лёгкое потрескивание веток под чьими - то тяжёлыми шагами: «Кто-то из деревенских, – догадался Охотник, - тоже на ток пришёл…»

И вдруг Васильич молча показал рукой на толстый полусгнивший ствол поваленный давней весенней бурей, лежавший на земле неподалёку. И молодой Охотник увидел, что мимо, за валежиной, медленно «проплывает» чья-то большая, шерстистая округлая спина…
Совершенно неслышно и как показалось молодому охотнику очень медленно, «спина», покрытая длинным тёмным мехом, проследовала справа налево и скрылась за вздыбленным корневищем–выворотнем…
«Кто это был? – с тревогой, полушепотом спросил юноша Васильича и тот, тоже шепотом, коротко ответил: «Медведь!»
Тогда на току они добыли по замечательно крупному глянцевито-чёрному глухарю, но Охотник на всю жизнь запомнил тот утренний невольный страх и предчувствие чего-то страшного и непоправимого….
… Васильич был мастером делать трубы–манки на изюбрей, ревущих во время гона. Он показал молодому охотнику как вырезать такие трубы из хорошо просушенного елового дерева и научил реветь в эту трубу, подражая изюбрям на гону. Это был в исполнении Васильича даже не рёв, а настоящая песня – страстная, гневная, жалующаяся и призывающая. И когда Васильич уже поздней зимой, доставал одну из труб и начинал «петь» втягивая в себя воздух через узкое отверстие на конце, все в доме замирали от восторга и юному охотнику казалось, что на дворе стоит прекрасная, разноцветная осень, хотя окна в избе были разрисованы морозными узорами…

Чуть позже, Охотник научился подражать гонным оленям голосом… Он сам до этого додумался, а так как обладал хорошим музыкальным слухом, то после нескольких репетиций–тренировок у него стало получаться…
Это было удивительно и волшебно. Реветь для него вовсе было не трудно. Он, напрягая горловые связки, выводил тонко и сердито песню, в которой звучали когда надо угроза, а когда надо, то и мольба. Стоило ему вообразить состояние гонного быка, и у него всё получалось. Когда имитацию слушали его приятели, то у них по спине невольно пробегал холодок страха…
Все Доминантные олени - быки сбегались на его зов, и вся округа откликалась звонкоголосым и яростно–страстным эхом. Однажды осенью, уже перед армией, молодой Охотник вышел в тайгу на день и под синеющим вдалеке высокими кедровыми вершинами хребтом, на его рёв мгновенно откликнулся изюбр. Охотник повторил призыв–вызов и бык–соперник откликнулся уже много ближе. Притаившись за сосной, охотник ждал…
Услышав треск веток под ударами рогов и сопение оленя, поднял ружьё и стал всматриваться в прогалы желто-зелёной листвы, укрывающей всё вокруг. В одном из таких прогалов вдруг заметил коричневое пятно, внезапно заполнившее пустоту между листьями кустарников и понял, что это бык, неслышно подобравшийся к нему.
До чуть шевелящегося пятна было метров пятьдесят и Охотник, прицелившись, выстрелил в центр коричнево–рыжего пятна. После выстрела пятно исчезло и он, разочарованно вздыхая, ругая себя за недопустимое волнение и дрожащие при выстреле руки, пошёл на всякий случай глянуть на следы...
Большой сильный красивый бык, с крупными многоотростковыми рогами, лежал под ольховым кустом и был мертвенно неподвижен…
После, разделывая изюбря Охотник увидел, что пуля, пробив лопатку попала в сердце и олень умер мгновенно…
Когда Васильич узнал о добытом олене, то очень обрадовался и похвалил молодого Охотника…
А потом была армия в Даурских степях, батарея управления и радиорелейная станция, на которой он служил оператором….
…Армия длилась невыносимо долго. Несвобода тяготила молодого солдата больше всех тягот службы и поэтому, когда предоставлялась возможность, он один уходил на берег реки в степи и подкрадывался незамеченным к степным лисам, издалека видимым в открытых пространствах…
… Он очень скучал по тайге, по свободе и когда пришёл из армии, не раздумывая, поступил в леспромхоз штатным охотником. И начались его полугодичные жития - приключения в одиночку, с верными друзьями собаками-лайками в глухой тайге…
Приходилось голодать, замерзать и проваливаться под лёд. Но всё это было на лоне природы и воспринималось как необходимый производственный риск на охоте. Конечно, охота была трудным и часто опасным делом. Но это было достойное и уважительное занятие для сильного и смелого мужчины… Кроме того, в тайге он был не один, а рядом с четвероногими приятелями…
Собак Охотник любил с детства. У них во дворе, как и в каждом деревенском доме, жили три-четыре собаки и все были охотничьими, «рабочими», то-есть работающими и по пушному зверю, и по копытным. Других в деревне не держали…

… С согласия отца он завел себе свою личную собаку. Кобеля звали Кучум. Он был черно-белой масти, высокий на ногах и с широкой грудью. Пушистый черный хвост лежал калачиком на спине. Собака была быстра, проворна, недрачлива и послушна…
А хозяина он любил беззаветно, хотя тот бывал иногда очень строг…
… Кучум, уже в возрасте восьми месяцев, поймал в недалёких перелесках косулю и охотник его зауважал. Вот как это случилось…
Кучум на крупной рыси, обследуя по неглубокому снегу испещрённый козьими следами мелкий соснячок, вышел на лёжки косуль, погнался за ними и перехватив одну, быстрым броском настиг замешкавшегося молодого козла. Вцепившись в заднюю ногу, затормозил его проехав по снегу метров десять, а потом, повалив, задушил…
В тот вечер, жаря вкусную косулятину на сковороде, Охотник, от ароматов, распространявшихся по зимовью, сглатывал слюну, а когда ел сочное мягкое мясо, всё время похваливал шуструю собачку…
Со временем, Охотник, став одним из лучших добытчиков в леспромхозе, превратился во влюбленного в тайгу человека. Молодая жена управлялась по дому и растила двух мальчишек–погодков, а интересом всей жизни и одновременно работой стал лес…
Все тяготы и неприятности жизни Охотник забывал, оставаясь один на один с молчаливой и величественной тайгой. И главное – он был свободен и счастлив, всегда говорил посмеиваясь, что он счастливый человек, потому что удачно женился и нашёл себе дело по душе…

…Охотник очнулся от воспоминаний уже в темноте. Костёр прогорел и холод струйками студёного воздуха пробирался под одежду. Ноги тоже немного подмёрзли и Охотник, войдя в зимовье, переобулся в разношенные валенки. Засветил лампу–керосинку и, подогрев остывшую кашу, покормил собак. Сам он есть не захотел и, выпив чаю, забрался в спальник и засыпая, сквозь дрёму, вспомнил добытого с Васильичем первого медведя…

Дело было после армии. Как–то по снегу, проходя по верху водораздельного склона заросшего смешанным лесом, далеко впереди, в пологом распадке заросшем ольховником и молодым ельником, услышал глухой, басистый лай Кучума. Не торопясь свернул в сторону лая и вскоре, в чаще, на белом, снежном фоне увидел, что Кучум лаёт куда-то под выворотень. Подойдя поближе, Охотник внезапно понял, что Кучум, его старая, верная собака, лает в чело берлоги.
Вечерело, сумерки опускались на тайгу, начинался редкий снежок…
«Если сейчас пробовать добыть медведя, это может мне дорогого стоить. Во–первых, видимость плохая, а во–вторых, я знаю, как стрелять медведя только из рассказов старых охотников. Стоит ли рисковать?»
Если честно, то молодой Охотник побаивался в одиночку добывать медведя, хотя был одним из лучших стрелков в промхозе и даже участвовал в соревнованиях по стрельбе на траншейном стенде, и выполнил норму первого разряда. Но одно дело стрелять по тарелочкам и другое в сумерках пойти на медведя в тёмной берлоге...
«А зверь из берлоги меня будет видеть очень хорошо» – подытожил размышления охотник и отозвав упорствующего Кучума, ушел в деревню, сделав затес на большой лиственнице стоящей метрах в восьмидесяти от входа в берлогу…
… Через несколько дней молодой охотник и Васильич пришли к берлоге с собаками. Привязав их подальше, они вырубили осиновую слегу метра в три длинной и в руку толщиной и крадучись, пошли к медвежьей берлоге.
С утра было уже привычно холодно, на лесной гривке трещали промороженные деревья. Но Охотник не замечал холода, ему даже было жарко…
Подойдя к берлоге и взяв ружья на изготовку, они подкрались к заметённому снегом челу почти вплотную и Васильич, махнув рукой, показал место сверху берлоги - «Заламывай!»
Оставив ружье на плече, Охотник перехватил слегу двумя руками и воткнул заострённый конец сверху в нижний край чела по диоганали. Медведь внутри заворочался, схватив зубами слегу и попытался втащить её внутрь берлоги. Приложив ружьё к плечу, Васильич, у которого было около двадцати удачных охот на медведя, зорко вглядывался в темноту берлоги и вдруг, спокойным голосом, проговорил: «Вижу голову! - помолчав, спросил сквозь крепко сжатые зубы: – Ну что? Стрелять!?».
«Давайте! – подтвердил Охотник, крепко держа дёргающуюся в руках слегу. Грянул выстрел и Васильич, через несколько секунд опуская ружьё от плеча, сдержанно проговорил: – Кажется готов!».
Стали вытаскивать медведя из берлоги. Охотник спустился в нору вниз головой и с верёвкой в руках. В двадцати сантиметрах от его лица, мёртвый медведь скалил пасть с длинными желтыми клыками, и в какой-то момент Охотнику даже показалось, что медведь шевельнулся.
"А ведь будь медведь жив, он бы мне голову так бы и откусил", – вдруг подумал Охотник и неприятный холодок прокрался под сердце…
Но он взял себя в руки, надел на голову медведя верёвочную петлю и вылез из берлоги с помощью Васильича, который тянул его вверх из чела, за ноги…
Уже после того, как охотники разделали жирного медведя с толстым, студенистым слоем сала под шкурой, толщиной почти с ладонь поставленную на ребро, они развели костёр и стали пить чай…
Васильич вспомнил случай произошедший в тайге лет десять назад…

Прихлёбывая горячий сладкий чай он, глядя в темнеющий впереди заснеженный распадок рассказывал…
- На местного охотоведа, который выслеживал незалёгшего медведя–шатуна, этот медведь сделал засаду и напал неожиданно. Охотовед был бедовый парень, ничего в тайге не боялся… И стрелок был хороший… Но бывают в тайге случаи, когда кажется что всё против тебя…
Васильич вздохнул, сглотнул чай и сделал длинную паузу, вспоминая что-то своё…
- Тогда у него, наверное, винтовку заклинило – продолжил он, - и охотовед растерялся…
Васильич, снова отхлебнул чай из кружки и грустно вздохнул…
- Домой он не вернулся…Пошли его искать и нашли полусьеденные медведем останки, засыпанные снежком…
Старый охотник допил чай, и выплеснул холодные капли из кружки на снег… Сумерки опускались на тайгу. Цвет огня стал оранжево-красным и дым начал крутить над костром в разные стороны…
- И что? – спросил Охотник, ожидавший продолжения рассказа…
Васильич поднялся с заснеженной валежины, потёр озябшие руки и завершил рассказ:
- Медведя того выследили и убили, но охотовед погиб и никто не знает, как это было на самом деле… Можно только предполагать…
Долго молчали, грея вытянутые руки над костром, вглядываясь невольно в тёмные силуэты, окружавшего костёр леса…
У Охотника на душе вдруг стало тоскливо…
« - Вот был медведь и умер, и это мы его убили…» - думал он собирая рюкзак. Старый охотник почувствовал настроение своего молодого друга и подбодрил его:
- Не переживай. Ведь это большая удача, - найти берлогу и добыть в ней медведя. Тут тебе и медвежья желчь, которая раньше, использовалась как лекарство и была буквально на вес золота. И нутряной медвежий жир, который тоже используют в лечебных целях. А потом, у медведей же мясо целебное. Они в тайге корешки полезные едят, да орешки кедровые…
Так что можно сказать, что тебе очень повезло…
Перед уходом Васильич, словно забыв что уже говорил об этом, произнёс:
- И потом сало нутряное в медведе очень полезно для лёгочников. Оно и бодрость, и силу даёт. А медвежья желчь и вовсе на вес золота… А то, что убили, так это может быть и к лучшему. Не он нас, а мы его… На охоте ведь всякое бывает… Своей судьбы-то, никто не знает, – со вздохом закончил он…
Васильич ещё помолчал, ещё раз тяжело вздохнул и огладил бородку…
- Все, рано или поздно, умирать будем. Никто ещё дольше своего срока не прожил!
…За мясом решили подъехать на машине попозже, чтобы не надрываться, мясо на себе не таскать и налегке ушли в деревню…

Так закончилась его первая берложная охота. Потом было много других. И казалось, что он уже начал привыкать к опасным встречам с Хозяином тайги. Однако, каждый раз после таких охот, в его душе оставалось ощущение чего-то незаконченного и таинственно–тревожного.
В этих удачно завершённых охотах, он уже несколько раз добывал медведей в берлоге в одиночку только с собаками, а иногда и без них.
Однажды Охотник застрелил медведя в берлоге ближе к весне, когда выходил со своего охотничьего участка. У него уже не осталось ружейных пуль, и он застрелил медведя из пистолета «Макарова», заломив предварительно чело слегой, которую привязал к кустам над берлогой верёвкой…
И всё - таки каждый раз, когда он думал о медведях, на душе у него становилось неспокойно…
Вот и в этот раз, охотник долго не мог заснуть слушая, как ветер воет за стенами домика, изредка порывами залетая в печную трубу…

Первые дни Охотник старался далеко от зимовья не отходить. С утра, взяв собак, прогуливался по окрестностям, подмечая, где какие звери живут, и кто проходит или пробегает по окрестностям…
Привыкая, он подстрелил десятка два белочек из-под собак, но во второй части короткого дня возвращался к зимовью и занимался его ремонтом.
В первую очередь починил крышу и надрав мха в болоте, зашпаклевал ,появившиеся между рассохшимися брёвнами сруба, щели. Спилив сухую кедрушку неподалёку, расколол её на плахи и сделал некое подобие конуры с двумя раздельными входами для собак…
В последний день с утра, после ночного влажного снега, пересекая распадок увидел строенные следы лося на галопе, а рядом прыжки своих собак. Они вспугнули сохатого в густом ельнике, мимо которого проходил охотник незадолго до того…
Через полчаса Саян вернулся, а Кучум пропал…
Придя к зимовью, Охотник принялся рубить дрова из заготовленных ранее напиленных на чурки сухостоин. Разрубив чурку на восемь частей, он складывал дрова вдоль боковой стенки зимовья.
Ловко расположив чурку на земле, человек легко взмахивал топором и, хрясть – чурка, как головка сахара с хрустом разлеталась надвое. Взяв одну из половинок, он ставил её на чурку и …тюк – тюк – тюк, раскалывал на ровные части – поленья. Они ещё сохраняли аромат желтоватой древесины кедра. Охотник так увлёкся, что и не заметил, как наступили сумерки.
Разрубив очередную чурку и уложив поленья, он спрятал топор под крышу и вошёл в уже тёмное зимовье.
Засветив керосиновую лампу, Охотник быстро развёл огонь в металлической печке, сделанной из листового железа и поставил вариться кашу и кипятить чай. Выйдя на улицу в темноте, увидел, как из конуры вылез грустный, немного потерянный Саян и виляя хвостом подбежал к хозяину...
Кучума по-прежнему не было. «Куда он запропастился? Не дай бог что случилось! - вздыхая озабоченно, думал Охотник и, подняв голову, долго слушал наступавшую ночь.
В какой-то момент показалось, что он услышал далёкий, далёкий лай, но потом, сколько не напрягал слух, не мог отличить в наступившей тишине ни одного похожего на лай звука.
От напряжения в ушах зазвенело и вернувшись в зимовье, Охотник прикрыл дверь. "Даже если это Кучум лаял, в темноте я ничего сделать не могу. Надо только ждать," – размышлял он, укладываясь спать после недоеденного ужина…
Проснувшись на рассвете, Охотник вышел на улицу, накинув сверху старый полушубок, используемый как подстилка на нарах. Над тайгой чернело высокое чистое небо с россыпью серебристой звёздной пыли, протянувшейся, сгустившись, посередине небосвода с севера на юг.
«Млечный Путь, - констатировал человек и, расслабившись, прислушался. Тишина стояла необыкновенная… Слышно было, как на дальней сосне под набежавшим из распадка порывом ветра, зашелестела пластинка сосновой коры, шурша краешком по стволу…
И вдруг, из глубины тёмного леса, донёсся отчётливый лай Кучума. «Ага – обрадовался охотник, - значит, он вчера увязался за этим лосем и держит его, не отстаёт. Вот молодец собачка!»
Саян вылез из конуры потянулся и услышав далёкий лай, насторожился….
Охотник, зайдя в зимовье, не стал больше ложиться, засветил лампу, подрагивая от прохлады выстывшего к утру зимовья, развёл огонь в печке. Потом, из оцинкованного ведра плеснул в котелок воды и сварил себе пельменей. Позавтракав, наскоро помыл котелок и алюминиевую солдатскую миску, и принялся хлебать крепкий горячий чай, с кусковым сахаром, вприкуску. «Эх, сейчас бы пряничков, - внезапно подумал он и сглотнул слюну, – медовых, коричневого теста, да ещё с глазурью по верху»

Из зимовья вышел ещё затемно. Саян подбежал к хозяину, потёрся мохнатым боком о его ногу и перейдя на деловитую рысь, исчез в рассветной полутьме впереди….
Пройдя немного в гору охотник вышел на водораздельный гребень и сориентировавшись, направился в ту сторону, откуда слышал лай Кучума рано утром... Мороз к утру прибавил, и над тайгой поднялась туманная пелена. Пройдя по гребню, Охотник по распадку спустился в соседнюю речную долину и, остановившись, прислушался…
Минут через десять ожидания, уже начиная замерзать, он вдруг услышал немного в другой стороне звонкий призывный лай. «Наверное перегнал быка с одного места на другое и вот вновь лает. А лось, видимо, стоит где-нибудь в чаще и наблюдает за собачьими маневрами».
Охотник заторопился, зашагал быстро и согревшись успокоился, начал уже медленнее двигаться и внимательней смотреть по сторонам.
Снег под ногами чуть поскрипывал и охотник старался ставить ногу аккуратней…
Вдруг лай Кучума , присоединившегося к нему Саяна, зазвучал совсем близко и похоже было, что собаки гнали лося на хозяина!
Остановившись за толстым сосновым стволом, охотник проверил пулевые патроны в двустволке и осторожно выглядывая из-за дерева, стал ждать…
Через несколько минут в чаще ольховника у подошвы лесного холма, на ровном пространстве перед пересохшим руслом таёжного ручейка, раздался треск сломанной ветки…
Вскоре, сквозь чащу, в прогалы, замелькал чёрный, нескладный силуэт с длинно вытянутой, горбатой головой и небольшими рогами с четырьмя отростками от толстого основного рога.
"Лет пять быку", - определил Охотник мельком, унимая начавшуюся в теле дрожь волнения. Затем медленно поднял ружьё, прижал стволы для устойчивости к дереву и аккуратно выцелив, подождал пока зверь подбежит метров на пятьдесят…
В кустах, по обе стороны от лося бежали и попеременно лаяли две его собачки. По сравнению с двухметровым сохатым, они казались мелкими, намного меньше обычного…
Лось бежал не оглядываясь на собак. Он их совсем не боялся, но они надоели ему со своим шумным лаем и зверь хотел бы от них избавиться. Преследуемый зверь вовсе не торопился, поглядывал по сторонам, кося сердитым глазом в сторону настырных преследователей…
Перед ним расстилалась знакомая, застланная белым снежным покрывалом, тайга и ничто не предвещало беды…
… Ещё вчера, с полудня, за ним увязались две собачонки: чёрная с белыми лапками и белыми пятнами, и вторая серая. Они упорно не отставали, а когда лось останавливался, то и собаки замедляли бег, но вплотную не подходили, а остановившись продолжала мерно и казалось спокойно лаять: «Гав – гав – гав…»
К вечеру, одна из собак, незаметно исчезла, а вторая осталась, и по-прежнему бежала за лосем, а когда он останавливался, начинала мерно и настойчиво лаять…
Даже ночью она не ушла и по-прежнему принималась лаять на кормившегося в осиннике лося каждый раз, как он начинал двигаться и переходил от одной осинки к другой. Когда лосю это надоедало, он, прижав большие уши к голове и сердито храпя, показывая большие резцы на длинных челюстях, бросался на собаку, которая ловко уворачиваясь отбегала в сторону и когда лось успокаивался, снова постепенно подбиралась к нему метров на двадцать и лаяла, лаяла…

Уже хорошо было видно бегущего и даже слышно, как шуршал снег под копытами лося. Человек сам себе неслышно сказал: "Пора" и сдерживая дрожь волнения, мягко нажал на спусковой крючок…
После выстрела лось словно споткнулся, подогнул длинные ноги под себя и упал на колени, а уже после второго выстрела, хлестнувшего его пулей по боку, постоял ещё секунду на коленях сгорбившись, и повалился на бок сразу став меньше, словно в мгновение съежившись…
Кучум и Саян подскочив к поверженному противнику, впились своими клыками в длинную шерсть на горле, но лось уже не сопротивлялся… Он был мёртв….
«Вот собачка, так собачка! – ликовал охотник, подбегая к чернеющему мохнатыми боками на снегу убитому лосю. - Теперь я буду с мясом весь сезон! И на приманку для собольих капканов хватит!»
Завидев хозяина Кучум обрадовался, «заулыбался» прижимая уши к голове и виляя хвостом. Охотник погладил собаку, приговаривая: «Хорошая собачка! Зверовая собачка!»
Он начал разделывать лося уже ближе к сумеркам… Развёл большой костёр, по временам отогревал на нём руки заляпанные кровью и зябнущие от сильного мороза.
Разложив лося на спину и удерживая его в этом положении, подложенными под бока брёвнышками, Охотник, уже не стесняясь окунал замёрзшие скользкие пальцы в горячую кровь лося, вытекавшую в полость брюшины и потом, отогрев их быстро закончил разделку и разрубив тушу на части, сложил всё мясо вместе, завернув его в шкуру.
Прихватив с собой кусок печенки, он пришёл в зимовье уже часам к десяти вечера, в полной темноте и покормив собак кусками окровавленной лосятины, растопил печку, на большой сковороде пожарил остатки печени с луком и уже совсем задрёмывая, съел.
Заснул быстро и спал без сновидений до утра…

На следующий день он принялся перетаскивать мясо добытого лося по частям к зимовью… На это ушёл весь день… Зато вечером, обессилевший от переноски неподъемно тяжёлых рюкзаков с мясом, Охотник вновь пожарил себе большой кусок лосиного стегна на жире, вкусно поужинал и даже выпил пару рюмок самогонки….
Лицо его, после съеденного сочного и жирного мяса, лоснилось и выйдя уже перед сном на улицу в одной рубашке с не застегнутым воротом, не чувствуя мороза долго стоял и смотрел на тёмное небо и звёзды. Глядя на усыпанное мерцающими звёздами, небо, он задумался… От выпитой самогонки, Охотник разомлел, его потянуло на обобщения…
«Вот я тут живу один, в глухой безграничной тайге и мне кажется, что мир вокруг меня необычайно велик и безлюден. Но если сравнить Землю с этим необъятным безбрежным космосом, то наша планета покажется ничтожной песчинкой на фоне этого вечного и бесконечного мира. Можно наверное употребить сравнение и сказать, что Земля подобна песчинке на морском пляже».
Охотник потрогал замерзающие уши и возвратился в зимовье…
Уже засыпая, он подумал: «Так жить можно. И впереди ещё много – много непрожитых годов, интересных охот и вообще удач и счастья!».

…Бурый выжил после тяжёлых ранений, но отощал и бродил по тайге в поисках пищи. Кедровые орехи в тот год не уродились и потому Бурый не брезговал падалью. Как-то раз, набредя на останки лосихи погибшей в петле, он обглодал все косточки и объел даже голову: разломав череп, полакомился мозгом и сгрыз даже мягкие части рёбер…
… Но в берлогу медведь таким отощавшим не мог и не хотел ложиться, потому что без жира под толстой кожей, который медленно питает его всю зиму, он не мог бы пережить сильных долгих морозов в середине зимы. Вот и бродил хищник по замёрзшей тайге в надежде найти себе достаточно еды, чтобы растолстеть и тогда уже залечь в берлогу…
Раны его почти заросли, но несколько пробоин на груди ещё чесались и Бурый, пытаясь унять зуд, расчёсывал их до крови когтистыми лапами, снова и снова….
Медведь даже выкопал себе берлогу ещё по теплу, но, не очистив себе желудок, не мог ложиться в зимнюю спячку, а чиститься не мог потому, что постоянно боролся с голодом.
От голода и боли в ранах, Бурый был всегда в плохом настроении и иногда ревел пронзительно и свирепо, оповещая окружающую тайгу о том, как ему плохо.
Так, переходя с места на место в поисках пищи, он постепенно приближался к той таёжной местности, в которой Охотник начал промышлять соболя…
… Осенний лес словно замер от наступивших морозов. Серые тучи громоздились на горизонте непроходимыми завалами и голые озябшие осины выделялись светло – зелёным на фоне темнеющего в излучине реки ельника…
Вскоре толстые, похожие на рваные подушки облака подгоняемые ветром, закрыли всё небо и пошёл первый большой снег, упавший уже на замёрзшую землю.
Снежная метель, начавшись под вечер, со скрипом раскачивала кривоствольные сосны на мысах горных холмов, укутывала непродувемые ельники в снежные одеяния. Здесь, в чаще, спасался от пронзительного, режущего морозом свирепого ветра одинокий медведь…
Голод и холод заставляли его постоянно двигаться в поисках тепла и пищи. Догнать оленей или лосей он не мог, но и подкрасться к ним тоже было сложно. Заледеневшая высокая трава шумела, шуршала под тяжёлыми лапами, а затаиваться на тропах и ждать, у Бурого уже не хватало терпения.
Несколько раз он видел мелькающего по лесу чёрного на белом снежном фоне лося, но тот каждый раз, услышав или даже увидев большого зверя, которому трудно было спрятаться в прозрачности белого окружающего пространства, прыжками срывался с места и убегал на много километров от места неожиданной встречи…
…От голода и постоянных недосыпов по утрам, когда бывало особенно холодно, Бурый сильно отощал и озлился. Однажды, на берегу большой парящей морозным туманом наледи, медведь натолкнулся на остатки лося, убитого стаей волков.
Полусьеденная туша зверя почти полностью вмёрзла в наступающую «натекающую» на берега наледь и потому Бурому пришлось выгрызать кусочки мяса, шкуры и костей изо льда. Здесь он задержался на несколько дней и однажды даже вступил в драку с волчьей стаей, проходившей, как обычно, по своему охотничьему маршруту, раз в пять – шесть дней. Но медведь в таком состоянии был похож на лесного демона и волки благоразумно отступили, не ввязываясь в большую драку.
…И потом, они были сыты, после того, как поймали на переходе молодую оленуху, отставшую от стада. Схватка была короткой и погоня молниеносной. Мяса хватило на несколько дней.
… Волки, выстроившись цепью, спускались с водораздельного гребня, когда обезумевшая от страха оленуха, увидев мельканье серых тел между кустами, с треском, ломая молодой ольшаник, вырвалась на просторы залитого крепким скользким льдом болота, но поскользнулась, пытаясь круто свернуть от набегающей на неё сбоку, волчицы. И тут подоспевший молодой волк-переярок вцепился клыками ей в шею, а подскочившие взрослые волки в несколько секунд задушили, убили её…
… При встрече с медведем у остатков лося, желудки волков ещё были полны непереваренного мяса и потому они даже и не пытались атаковать Бурого, а трусливо убегали, поджав хвосты. Будь они голодны, ещё неясно было бы, кто выйдет из схватки за лосиные остатки победителем…
Когда надо стая действовала бесстрашно и слаженно…
… Прожив несколько дней около чужой добычи, Бурый вскоре съел всё, включая кожу от большого желудка, и даже обгрыз копыта. И вновь надо было искать новую пищу, а зимняя тайга не была гостеприимна к незалёгшему вовремя в берлогу медведю…
Начались его последние мучительные шатания по тайге в поисках еды…
Холода становились всё сильнее, а дни, когда, хотя бы немного светило солнце, становились всё короче. Ночи, казалось, длились бесконечно. Тишина стояла в лесу гробовая. Изредка это ледяное безмолвие прерывалось треском разрывающейся от мороза коры промёрзших до основания древесных стволов и диким волчьим воем с ближнего хребта…
Жизнь одинокого зверя становилась невыносимой…

…А соболюшки, полные сил и энергии жизни, приготовились к морозам, отрастили легко–пушистый, тёплый, блестяще-коричневый мех и по утрам на солнцевосходе покидали тёплые норы-дупла в толстых кедровых корневищах упавших в ветровал, перезрелых, многообхватных стволов. …
Они неутомимо скакали по тайге своей характерной побежкой, ставя задние лапы в промятые передними лапами лунки. Когда была возможность, то вскакивали на поваленные деревья и пробегали по ним какую-то часть своего пути. Ловкие, быстрые зверьки ловили мышей, раскапывая их подснежные туннели, гонялись за белками и если повезёт, то догоняли и убивали, прокусывая острыми зубками – шильцами, беличье горлышко…
Наевшись соболюшки возвращались в дупло, где в тепле и безветрии дремали, готовясь к следующим охотам…

…Охотник проснулся как всегда задолго до рассвета. Выйдя из зимовья в темноту, он увидел своих собак вылезших навстречу хозяина из своих конур потягиваясь и виляя хвостами. Их мех заиндевел на боках, но несмотря на мороз, они чувствовали себя здоровыми и сильными…
Вернувшись в зимовье, человек затопил печь, поставил греться на плиту вчерашнюю кашу и стал собираться в тайгу. Положил в рюкзак сухари и кулёк пельменей, чайную заварку и несколько кусочков сахара. Потом подсев к столу позавтракал кашей, запивая сладким чаем. Остатки вынес собакам и разложил в разные чашки. Собаки почти не жуя проглотили кашу и, облизываясь, подошли к хозяину, поднимая головы, и словно заглядывая ему в глаза…
Над тайгой поднимался обычный морозно–серый рассвет. Большие деревья, замороженные до сердцевины стояли не шелохнувшись, словно умерли, и только маленькая синичка, тонко посвистывая перелетала, греясь, с ветки на ветку в кустах шиповника, торчащего из снега на берегу замёрзшего ручья…
А в это время соболь – мужичок (так называют соболя – самца в Сибири) вылез из-под большого корневища упавшей сосны, пробежал по стволу, оставляя сдвоенные отпечатки пушистых лёгких лап, и, спрыгнув на бело-синий в рассветных зимних сумерках снег, поскакал галопом по привычному уже маршруту…
Вот тёмной стремительный силуэт соболя пересёк свежие следы длиннохвостой пушистой белочки. Остановившись, соболюшка потоптался на месте, определяя направление хода белки. Вдруг, его тонкий слух различил шуршание коготков белки по коре кедра в ближней чаще. Он, словно пружинка, крутнулся на одном месте и помчался на звук…
Сидящая на толстой ветке в половине ствола белочка, завидев тёмный силуэт соболя на белом снегу, стрелой мелькая в хвое веток, метнулась в вершину. Но соболь уже заметил это мелькание и бросился в погоню. Стремительно, в длинном полёте, белочка, перепрыгивая с дерева на дерево, неслась по воздуху, едва касаясь лапками веток и чешуйки кедровой хвои осыпались на снег, отмечая её путь. Но ещё быстрее мчался соболёк…
Смертельная погоня закончилась внезапно. Соболь уже почти настиг белку, когда она, промахнулась мимо очередной опоры и, сорвавшись, полетела вниз к основанию соснового ствола.
Азартный соболь, не раздумывая, прыгнул вслед, мягко приземлился на снег, в несколько прыжков настиг белочку и острыми, как белые гвоздики зубами, в мгновение перервал ей горло…
Немного успокоившись, соболёк полизал вытекающую из горла ещё тёплой жертвы кровь и принялся поедать, пахнущее кедровыми орешками мясо…
Насытившись, соболюшка закопал недоеденные останки белочки в снег, проскакав по снегу несколько метров, взобрался на высокую сосну, шурша острыми коготками, вскочил на толстую ветку чуть прошёл от ствола и глянул вниз.
Солнце к этому времени поднялось над лесом, и белый снег искрился под его яркими лучами миллионами огоньков. Было необычайно светло и красиво в этом зимнем лесу, но заснеженные деревья, словно неживые, стояли не шелохнувшись и зверёк, как обычно после еды решил отдохнуть…
Устроившись поудобнее, соболёк растянулся на ветке и задремал, чувствуя приятное успокоение, от удачно начавшегося дня…

…С утра выставилась сухая морозная погода. Кучум и Саян, весёлым галопом описывая на белом снегу круги и полукружья, с двух сторон от идущего посередине охотника, обследовали тайгу, пропуская сквозь эту сеть поиска большую полосу леса.
В одном месте, пересекая соболиный след, Кучум вдруг остановился как вкопанный, словно став выше на ногах подобрался и понюхал воздух над недавним следочком.
После этого, лайка на галопе сделала небольшой круг и, определив в какую сторону ушёл соболь, на длинных махах помчалась вперёд, прихватывая запах соболя верховым чутьём. След был утренний и потому, собака мчалась, летела напрямик, перепрыгивая кусты и заснеженные валежины…
… Соболь проснулся когда услышал шуршание снега осыпающегося под лапами Кучума. Он видел сверху, как собака проскочила у подножия дерева, потом вернулась, подбежала к сосне и поцарапала кору когтями передних лап, встав на задние.
Соболь, рассердившись на непрошенного гостя, не то фыркнул, не то чихнул и собака, услышав это, тот-час заметила в кроне пушистого зверька и залилась звонким призывным лаем. «… Тяф – тяф – тяф…» - выговаривал Кучум и вскоре к дереву на галопе примчался Саян и тоже включился в сердитое переругивание: «Гав – гав – гав…»
…Вскоре из - за деревьев появился охотник. Он торопился, вспотел и потому, подойдя к дереву и увидев притаившегося на ветке соболя, не спешил. Сняв шапку, отёр вспотевший лоб поглядывая вверх в сторону соболюшки. Потом достал дробовой патрон, перезарядил двустволку, загребая снег ногами, отошёл чуть в сторону и когда ствол сосны прикрыл туловище соболя, стал целиться в едва заметную головку с треугольными ушками и чёрными бусинками блестящих глаз…
Собаки, заняли позицию напротив охотника, с другой сторону дерева, и размеренно гавкали - то вместе, то порознь. Саян при этом суетился, перебегал с места на место, а Кучум сидел на задних лапах и лаял уверено и мерно, не отрывая зоркого взгляда от соболюшки…
… Грянул выстрел! От удара, с сосновой хвои под дерево посыпалась искрящаяся, лёгкая, снежная кухта и чёрный соболёк, задевая нижние ветки, упал ватной игрушкой к ногам быстро подбежавшего под дерево Охотника. Собаки тоже бросились к убитому зверьку, но после сердитого окрика хозяина, остановились и крутя головами, виляя хвостами, не отрывая быстрых глаз от пушистого зверька, переминались с ноги на ногу.
Хозяин поднял с земли соболя и показал собакам. «Молодцы собачки! – похвалил он, и собаки ещё веселее завиляли колечками пушистых хвостов…
«Ну, вот и первый соболёк – радовался охотник, разглядывая мех и подув на брюшко, увидел сквозь густые волоски и подпушь, белую мездру…
- Вылинял, конечно, уже давно – подтвердил он своё же предположение и аккуратно уложил соболька в матерчатый специальный мешочек.
- Ну, вот и с полем! – поздравил он сам себя вслух. От одиночества и от переполнявших его чувств Охотник, иногда разговаривал сам с собой, не видя в этом ничего странного.
- Это чтобы разговаривать за охотничий сезон не разучиться – посмеивался он, оправдываясь…
Бросив собакам по сухарику, которые они тут же с хрустом разжевали и проглотили, Охотник, пройдя чуть вперед и выйдя на опушку леса, сориентировался и направился в сторону зимовья.
Солнце, на ярко синем небе повернуло от зенита вниз на запад и огромные сосны, залитые золотистыми лучами, словно замершие богатыри, вслушивались в искрящуюся зимним снегом морозную тишину леса. Снег лежал повсюду и потому по временам больно было смотреть на его первозданную белизну, сверкающую под ярким солнцем…
Продравшись сквозь заснеженный ельник, охотник вдруг услышал впереди нервное буханье - лай старшей собаки Кучума. «На зверя лает - вдруг забеспокоился охотник. Он остановился, перезарядил двустволку на пулевые патроны и, широко шагая, поспешил на лай.
Вскоре совсем недалеко в ложбинке к буханью Кучума присоединился, басок потоньше. Это залаял Саян.
Обогнув заросли ольховника, охотник увидел собак. Саян, со вздыбленной на загривке шерстью, бегал с место на место, оглядывался, словно опасаясь засады и лаял беспорядочно, а Кучум стоял у круглого входа в большую нору и лаял туда, стоя на напружиненных ногах.
«Берлогу нашёл!» – чуть не вскрикнул охотник. Чело берлоги было на виду. Невольно у охотника задрожали от волнения руки. Однако не торопясь, он снял и положил рюкзак на снег, достал из карманов ещё две пули и зажал патроны во рту.
Потом, осторожно ступая, стараясь не скрипеть снегом, пошёл по дуге, укорачивая с каждым шагом расстояние до входа в берлогу. Теперь он уже не сомневался, что это медвежья нора, но не знал, внутри ли медведь.
Кучум, заметив хозяина вздыбил шерсть и приблизившись к челу, заглянул внутрь скаля зубы и угрожающе ворча.
Потом собака прыгнула внутрь, через несколько секунд выскочила из берлоги и бросилась галопом по кругу, пытаясь привычно найти выходной след…
Охотник с облегчением вздохнул. «А, где же косолапый?»,- нервно посмеиваясь, вопросил он сам себя и заглянул внутрь берлоги…
Медвежья нора была пуста. Саян, прядая ушами и приседая от напряжения, приблизился к пустой берлоге и когда хозяин, воспользовавшись моментом толкнул собаку внутрь берлоги, молодой кобель с испуганным воем вылетел оттуда и вздыбив шерсть, басом взлаял несколько раз.
-Не бойся, медведя там уже нет, – успокоил собаку посмеивающийся хозяин.
-Но тебе надо привыкать к страшному медвежьему запаху, – продолжил он и Саян виновато завилял хвостом, слыша в голосе хозяина нотки упрёка…
…Уже в зимовье, лёжа на нарах и слушая, как в печке потрескивают дрова, Охотник думал о медведе.
«Или он ушёл в другую берлогу или его кто-то вспугнул перед залеганием. В любом случае берлога большая, и зверь, наверное, был крупный. Но почему он не залёг в спячку? Что ему помешало?»
…В это время Бурый лежал в густом молодом ельнике в нескольких километрах от зимовья и по временам глухо сердито рычал, вспоминая услышанный днём дальний выстрел и лай двух собак. Медведю, голодному, с обмороженными лапами, вдруг вспомнилась металлическая «шкатулка» так приятно пахнущая тухлой рыбой и потом, привиделась фигура человека с ружьём испускающим из стволов снопы огня и гулкие звуки выстрелов.
Шерсть на Буром поднялась дыбом и он визгливо рыкнул, облизывая красным языком, пузырящиеся пеной фиолетовые дёсны и чуть желтоватые у основания длинные клыки…Память о некогда испытанной боли вновь приводила его в неистовую ярость…

… На следующий день, Охотник решил поставить капканы. Вечером он чинил и вываривал в сосновой хвое металлические капканы и тросики с вертлюгами на конце, правил напильником насторожки, где надо зачищая поверхности, добиваясь того, чтобы капканы срабатывали от малейшего прикосновения к тарелочкам. Затем, закладывал их на несколько минут в кипящею воду с сосновой хвоей, а потом, доставая палочкой из котелка сушил и выкладывал на мороз под крышу…
Собаки в этот вечер как-то непривычно и беспокойно суетились, часто вставали из лёжек, нюхали воздух и даже отбегали от зимовья, слушая ночную тишину.
Хозяин был в это время внутри избушки и потому ничего не заметил…
Утром, как обычно, позавтракав и сложив капканы в полотняный чистый мешок, охотник вышел в тайгу пораньше и обойдя ближайший мыс невысокого холма заросшего густым сосняком, свернул в падь и на берегу первого же распадка, приходящего от вершины хребтика, принялся мастерить место для установки капкана.
Он разгрёб ногами снег до земли и по периметру небольшой окружности натыкал в образовавшийся сугроб сосновых веток. Затем установил капкан и подвесил над тарелочкой насторожки кусочек мяса – глухарятины. Он добыл недавно из-под собак, облаянного ими на вершине сосны угольно–чёрного петуха–глухаря и не обдирая, положил под нары. В оперении глухарь быстро стал пахнуть, что и нужно было охотнику…
Разрезав на кусочки глухаря, он мясо подвешивал в качестве приманки, а перья разбрасывал по округе. Соболь, увидев перья, постарается найти и самого глухаря и потом, учуяв мясо, должен войти в огороженное ветками пространство и прыгая за приманкой, попал бы на тарелочку насторожки - капкан сработает и соболёк окажется в капкане…
И ещё, «оградка» защищала капканы от снега в сильный ветер…
Назавтра, с ночи ещё начался ветерок и снежная позёмка. Охотник, проверяя капканы уже из ближнего вытащил заледеневшего уже горностая, которого в здешних местах видел впервые. Белая шубка зверька заиндевела на сильном морозном ветру и охотник со вздохом разочарования положил горностая в рюкзак. «Говорят раньше у российских царей были горностаевые мантии, - думал он бредя навстречу сильному ветру обжигающему морозом лицо.
- А сегодня, на что он мне?»
Сильный ветер, к вечеру заровнял все следы на открытых местах и потому, Охотник не заметил следов большого медведя в одном месте пересекавшего его вчерашний след. Человек к тому же шёл по тропе, отворачивая и пряча от ветра лицо и потому, редко глядел на землю…
Собаки, ещё с утра прихватили свежий след лося и принялись гонять его по округе, изредка взлаивая при виде убегающего зверя. Но ветер выл в вершинах деревьев раскачивая их и шум в лесу напоминал шум курьерского поезда, через который лай собак не пробивался до слуха человека…
Кругом, как всегда в метель снежинки роились белой пеленой и сквозь эту вьюжную занавесь, изредка были видны серые силуэты деревьев, запорошенных снегом…
К вечеру и охотник и собаки очень устали и отправились в зимовье пораньше. Собаки неспешной, усталой рысью бежали впереди хозяина по тропе и при подходе к лесному домику убежали вперёд.
Хозяин отставал, уже с усилием «грёб» кожаными лёгкими ичигами наметённые снежные сугробы и думал только о том, как, придя в зимовье, растопит печку и повалится на нары для долгожданного отдыха…

… Бурый искал встречи с ненавистным для него двуногим существом, но был осторожен!
Злоба на всё живое клокотала внутри измождённого, но ещё сильного тела и хищник проснувшийся в нем, едва удерживал в себе визгливый, яростный рёв.
…Ещё утром, медведь выйдя из чащи зашёл с тыла к тропе, ведущей к зимовью, чтобы не давать следов. Учуяв свежий запах человека и собак, его помощниц, он сдавленно зарычал, ощерив желтоватые зубы и острые клыки.
Выбрав место между двумя густыми заснеженными ёлками, зверь лёг носом к тропе, навстречу холодному ветру и чутко задремал, изредка, неслышно поднимая голову, прислушиваясь к вою ветра в вершинах деревьев, вглядываясь, сквозь хвою еловых тонких веточек, на тропу, ведущую к зимовью…
Чёрная, мелькающая в снежной круговерти фигура человека показалась неожиданно…
Перед этим, вздыбив шерсть на загривке, Бурый молча пропустил мимо себя двух собак, не учуявших зверя лежавшего за ветром они устали и торопились домой.
Человек тоже шёл не смотря по сторонам, закрываясь от метели одной рукой в рукавице, а его ноги привычно ступали по знакомым неровностям тропы.
За спиной болталось незаряженное ружьё. Он, обычно осторожный и предусмотрительный, не перезарядил его после недавнего выстрела по белочке, да и собаки бежали впереди, а им, Охотник доверял, как себе…
…Он думал о своём доме в деревне, о том, как будет весело и приятно после возвращения с охоты ходить с бутылкой водки по родне в деревне и выпивая под крепкую мясную закуску, отвечать на расспросы об охотничьих приключениях.
…Человек в воображении уже видел просторные комнаты в своём доме, ровные деревянные полы укрытые самовязанными цветными дорожками, жену у пылающей жаром печки, детей просящих его в следующий год взять с собой в тайгу…
А вокруг свистела и гудела вьюга и на отросшей у Охотника бороде и усах, намёрзли от тёплого дыхания льдинки.
Всё пространство неба и земли было белого цвета - снег сыпал сверху не переставая и подхваченный ветром, кружился в безумном хороводе беспрестанного движения...
…Бурого замело, завалило снегом и когда он с яростным, долго сдерживаемым рёвом, стряхнув с себя снежные сугробы, вскочил на дыбы, вид его был страшен.
Оскаленная, широко раскрытая клыкастая пасть, высокая лохматая, более двух метров ростом фигура медведя, его визгливо-свирепый, громогласный рёв на мгновение парализовали человека, так неожиданно возвращённого в реальность дикого мира природы, из своих сладких мечтательных грёз!
Бурый, как тяжёлая лошадь вставшая на дыбы скакнул вперёд, ураганом налетел на человека, ударил его когтистой лапой по туловищу. Потом, уже потерявшего сознание, падающего охотника, схватил клыками за плечо, рванул на себя и вырвал плечевую кость из сустава…
Затем, долго рвал безвольное, бесчувственное тело, вымещая в ярости на человеке свою боль и страдания за все эти бесконечные дни и ночи замерзания, голода и боли от обмороженной, но не потерявшей ещё жизненной силы плоти…
Он, Бурый, убил человека за несколько секунд, но ещё долго терзал окровавленное тело, на мгновение отстраняясь глухо ворчал разбрызгивая из пасти кровавую слюну, а потом вновь, возбуждаемый демоном ненависти и мести, набрасывался на темнеющее на белом, изломанное мёртвое тело Охотника…
Прибежали собаки, загавкали, заголосили, пытаясь отогнать остервеневшего хищника от хозяина, но медведь, бросался на них, норовя схватить и собаки, отскочив на почтительное расстояние, безостановочно лаяли…
В какой-то момент, Кучум, изловчившись, прыгнул на Бурого и вцепившись в загривок, с яростными воплями рвал медведя, изворачивающегося и пытающегося когтистыми лапами достать собаку...
Чтобы сбросить собаку, Бурый, встряхнулся всем телом, встал на передние лапы и достал, куснул Кучума сбоку, прокусив ему низ живота…
Через мгновение, наконец, - то дотянувшись, Бурый захватил одной лапой пораненную, повисшую на нём собаку и ударил другой. Кучум, отброшенный мощным ударом, с воем отлетел в сторону.
С трудом поднявшись, подволакивая сломанную лапу, повизгивая от боли, собака похромала в сторону зимовья…
Напуганный всем происходящим Саян безостановочно лаял, напружинившись и вздыбив шерсть перебегал с места на место, не решаясь напасть на разъярённого хищника. Бурый погнался за собаками и те убежали вперед к «дому», к зимовью.
А на тропе осталось распростёртое окровавленное тело Охотника, с неестественно заломленными руками и изогнутыми в разные стороны ногами. Стволы отброшенного медведем ружья, торчали из сугроба неподалёку …
…На месте убийства осталась трагическая картинка: черная, неподвижная фигура убитого зверем человека на белом снегу и круговерть неперестающей метели…
Медведь гнался за собаками до зимовья, а потом, учуяв запах тёплого жилья и еды вышиб, вырвал дверь и принялся поедать всё съестное, что было припасено охотником, на длинный охотничий сезон…
Вломившись в зимовье, встав на дыбы, медведь смёл на пол мешки с крупами и мукой с полок под потолком и стал пожирать всё без разбору, разорвав и рассыпав содержимое мешков и кульков по полу. Потом, выскочив из зимовья, он нашарил, под крышей, мешок с пельменями и чавкая съел их.
Затем выудив длинной лапой оттуда же, из под крыши куски мороженой лосятины съел и часть мяса…
И только набив брюхо, медведь немного успокоился, вновь забрался в зимовье, и впервые за всю зиму, устроившись в тепле, сытый и довольный кровавой местью этому двуногому существу, задремал вздрагивая и рыкая во сне, переживая, уже в воображении, схватку с ненавистным человеком и его собаками…
… Саян и раненный Кучум, оторвавшись от Бурого, сделав большой круг по тайге, возвратились к мёртвому хозяину и увидев, что он неподвижен и уже остывает, завыли подняв головы к равнодушному, невидимому среди белых, снежных вихрей, небу…
Они долго ещё ждали и надеялись, что хозяин очнётся и вновь как обычно поведёт их в зимовье…
Ночью метель постепенно затихла и ударил, как обычно бывает после снега, сильный мороз…
Пролежав рядом с телом хозяина, уже закоченевшего и полузанесённого снегом, всю ночь, Саян утром вдруг обнаружил, что раненный медведем Кучум ночью тоже умер - в последнем усилии подполз к хозяину и положив голову к нему на грудь, затих.
Осиротевший Саян, терзаемый одиночеством, страхом, голодом и морозом, уже при свете дня поднялся из лёжки, завыл скорбно и безнадежно прощаясь с хозяином и Кучумом, а потом мерной рысью, огибая лесом страшное теперь зимовье, с заснувшим в нём медведем, побежал вдоль реки вниз по течению… Вскоре он нашёл засыпанную снегом конную тропу, и по ней, уже никуда не сворачивая, затрусил в сторону деревни…
Тайга стояла вокруг притихшая, скованная морозом и только изредка с треском рвалась натянутая от холода на деревьях кора, и, шурша, осыпался подмороженный тяжёлый кристаллический снег, с еловых лап, прижимающихся к стволу поближе, словно сохраняя последнее тепло, в заледеневших деревьях…

Саян вернулся в деревню на третий день. По пути он ночевал у знакомого зимовья и чтобы утолить голод пытался ловить мышей, что ему не очень удавалось. И всё - таки несколько пойманных маленьких мышек помогли ему преодолеть эти длинные тоскливые километры возвращения и спасали от изнуряющего голода…
Жена охотника увидев отощавшего Саяна , всплеснула руками и тут же заплакала. Саян, виляя хвостом, ластился к хозяйке, а потом вдруг начал выть, словно пытаясь рассказать ей что - то печальное, произошедшее в его жизни…
Встревоженная женщина, накинув платок на голову, пошла к младшему брату своего мужа, который работал учителем в начальной деревенской школе. Рассказывая о том, какой Саян вернулся тощий и испуганный, она всплакнула вновь, а брат Охотника пошёл в поссовет и рассказал всё секретарю деревенского совета.
Уже вечером в школе собрались молодые и старые охотники и услышав его рассказ, засобирались в тайгу, спасать старшего брата учителя – Охотника. Многие предполагали, что Охотник, или замёрз, где-то провалившись в воду, или медведь напал.
Последнее предположение считалось наиболее достоверным, потому что и Кучум тоже в деревню не возвратился…
Выехали на колёсном вездеходе, который на время попросили в лесничестве. Взяли с собой медвежатницу, лайку – Пестрю. Это был крупный кобель с многочисленными шрамами на седеющей морде – следы собачьих драк во время течки деревенских собак. Он был первый и самый свирепый драчун и даже задушил несколько молодых кобелей, рискнувших вступить с ним в драку…
Но вся деревня знала, что Пестря на берложной охоте ничего не боялся и свирепо лаял на медведя буквально нос к носу уткнувшись в чело. Хозяин этой лайки рассказывал, что между носом медведя и носом Пестри в какой-то момент было не больше спичечного коробка.
Эту историю знала теперь вся деревня и Пестря был всеобщим любимцем и гордостью деревенских детей и молодых охотников…

Расстояние до зимовья охотника преодолели за один день и уже в сумерках подъехали к занесённой снегом избушке. Издали увидев, что двери зимовья открыты настежь и кругом царит разгром, охотники, держа Пестрю на поводке высадились из вездехода. Когда увидели, что шерсть на загривке кобеля встала дыбом и он неотрывно глядя в сторону зимовья глухо заворчал нюхая воздух, поводя головой то влево то вправо - поняли, что медведь засел в зимовье. Такие случаи и до того бывали на охоте…
Шепотом посоветовались и младший брат погибшего – Учитель, известный на всю округу медвежатник, спустил собаку с поводка. Пестря взяв с места в карьер, понёсся к зимовью и вскочил внутрь, откуда раздалось его яростный лай и вскоре взревел рассерженный, разбуженный медведь.
Охотники, подбежав к домику, встали полукругом, приготовив карабины, ожидая появления медведя. Было уже полутемно, и охотники, которых было четверо, нервничали.
- Уйти может – тихо предположил один из них, самый молодой, но Учитель промолчал и с напряжением ждал продолжения.
В зимовье начались громкий шум и возня. Лай Пестри превратился в какие-то яростные вопли и наконец, из домика вывалился Бурый и следом, вцепившийся в него Пестря…
- Стрелять осторожно! – уже не таясь, выкрикнул Учитель, и сам выстрелил, целя в грудь громадного, рассвирепевшего от нападения собаки, медведя. Затрещали выстрелы. Бурый поднялся на дыбы, хотел броситься на ближнего охотника, который был от него метров в десяти, но Пестря, вцепился ему в заднюю лапу и медведю пришлось отмахиваться, отгонять смелого пса. Всё вновь завертелось, закрутилось вокруг…
Грохот выстрелов смешался с рявканьем злого медведя и лаем Пестри. Охотники уже каждый выстрел раз по пять, по шесть, но Бурый по прежнему был на ногах, и то вскидывался на дыбы, пытаясь атаковать людей, то вновь, на четырёх лапах старался догнать уворачивающегося, ускользающего от когтей разъяренного медведя, Пестрю…
Наконец заметив, что зверь начал двигаться как - то неуверенно и неловко, учитель с карабином на изготовку подскочил к Бурому на несколько шагов и когда тот всплыл очередной раз на дыбы, вскинув винтовку дважды выстрелил в голову медведя…
И Бурый, словно сонный, повернулся вокруг своей оси, опадая громадным телом вниз и упал наконец на белый снег, забрызганный кровью и клочками шерсти!
Люди ещё долго не решались прикоснуться к медведю, а осатаневший от злости Пестря вцепился в заднюю лапу и пытался вырвать кусок мяса из неподвижного, умершего уже Бурого…
Наконец Учитель по дуге подошел к лежащему телу и держа карабин наизготовку, тронул тело мёртвого медведя кончиком сапога… Медведь – шатун был мёртв…
Уже после, подошли остальные охотники, возбуждённо и невнятно обмениваясь впечатлениями.
- Я стрелил первый раз и думал попал…»
- А я выцелил в голову и только хотел нажать на курок, а он как броситься на Пестрю…»
Только Учитель молчал и думал про себя, что, наверное этот бешенный, сильный и злой медведь заломал брата, и от этого на душе становилось тоскливо и горько - хотелось яростно двигаться и стрелять раз за разом в уже безжизненное, неподвижно распластанное, громадную тушу зверя…

… Темнота незаметно спустилась на тайгу и люди, разведя большой костёр, стали обдирать, ещё тёплого медведя…
Работа была трудной, но опытный медвежатник, с помощью своих спутников делал это быстро и сосредоточенно, думая о трагедии человеческой смерти, представляя себе последние мгновения в жизни своего горячо любимого, старшего брата…
Он вспомнил, как его, ещё совсем мальчишку брат брал с собой на глухариный ток и у ночного костра, прикрывал его своем ватником…
Тогда, с братом, он добыл первого, такого запомнившегося, глухаря – петуха… Учитель, иногда рассказывал ученикам, что этот успех на первой охоте, впоследствии, возбудил в нём интерес к тайге и дикой природе…
С той поры его заинтересовала биология и география. Первая, оттого, что помогала ему больше узнать о жизни животных, а вторая - из – за вспыхнувшей страсти к походам и путешествиям…
Уходя в армию, уже закончив биофак университета, он думал, что никогда не вернётся в родную деревню…
И действительно, после службы, он уехал в Карелию, в другой конец большого Союза. Потом жил несколько лет в Крыму, потом перебрался в Москву и уже оттуда вновь вернулся простым школьным учителем в родную деревню…
Где бы он ни жил, чем бы он ни занимался, ему постоянно снились просторы тайги, походы с старшим братом. В больших городах, ему не хватало ощущения спокойной уверенности в себе, которую он ощущал на родине, что делало его по настоящему свободным и самодостаточным.
Везде он чувствовал себя гостем и вспоминал о родной деревне, как о своём единственном доме, где он был хозяином. Женившись на москвичке, он через некоторое время понял, что жизнь вместе с избалованной и стремящейся к известности и славе женщиной, делает его не только несчастным, но и несвободным, не даёт жить осмысленно и просто.
Начались семейные ссоры, перераставшие в безобразные скандалы с битьём посуды и истерическими слезами...
И вот, наконец он осознал - счастье человеческое таится там, где и когда, нам было жить вольно и свободно!
Поэтому, Учитель в конце концов вернулся в Сибирь, в свой медвежий таёжный угол и устроившись в местную школу, всё свободное время проводил в тайге и часто водил в таёжные походы своих учеников…
Может быть, благодаря такому Учителю, многие юноши и даже девушки в их деревне, уезжая в город и выучившись, возвращались домой, женились, заводили детей и впоследствии были рады такому выбору, часто приглашая его, Учителя в качестве крёстного отца…
А всё началось, как сейчас казалось Учителю, с того дня, когда старший брат - Охотник взял его с собой в лес в поход, с ночёвкой на высоком берегу, таёжной реки…

…Закончив свежевать зверя, немного прибрав в зимовье, растопили там печь и приставив оторванную медведем дверь ко входу, стали устраиваться на ночлег, подогнав поближе к избушке вездеход…
Медведь, перед тем как его неожиданно разбудил Пестря, дремал лёжа под нарами как в берлоге,, соорудив себе из веточек и засохшей травы затащенным им в зимовье, подобие гнезда. В домике до сих пор остался крепкий запах дикого зверя…
При свете керосинки осмотрели Пестрю. Он был в нескольких местах в крови, но это была медвежья кровь. Собака немного хромала на переднюю правую лапу, но скорее всего это был ушиб – как определил Учитель, ощупав собаку - в деревне он был и за ветеринара тоже.
Все охотники старались прикоснуться, погладить собаку и угощали его кусочками медвежатины, которую Пестря, брезгливо сморщив нос некоторое время держал в зубах а потом бросал на снег…
Когда осмотрели медвежью тушу, то оказалось, что он весь был изранен и непонятно было, как он вообще двигался. Шея была прострелена в нескольких местах и в туловище было не менее десяти ранений. Но так силён и огромен был этот медведь, что убить его смогли только те пули, что попали в голову, после выстрелов Учителя…
Когда перед ужином выпили по первой, Учитель вдруг сказал:
- Завтра утром начнём искать тело брата – И все замолчали, представляя себе его состояние. Каждый из них понимал, что Охотника, скорее всего уже нет в живых…
Утром поднялись затемно, мрачные и молчаливые. За завтраком выпили по рюмочке, негласно поминая погибшего Охотника и уже потом засобирались на поиски…
Договорились, что разойдутся в разные стороны и если найдут тело или то, что от него осталось, то дважды выстрелят в воздух. Пестрю закрыли в вездеходе и он жалобно скулил и подвывал, просясь на воздух…
Учитель ушёл в тайгу раньше всех, и не успел ещё последний охотник отойти от зимовья, как раздался его совсем близкий двойной выстрел…
Когда подошли к тому месту, где медведь заломал Охотника, Учитель копал снег в нескольких метрах от тропы, добывая из снега остатки разорванного и замерзшего уже человеческого тела…
У дерева стояло прислоненное к стволу, ружьё Охотника, найденное здесь же, в снегу…
Медведь, за это время, несколько раз приходил к убитому им охотнику и фыркая, выкапывал тело и съел его больше чем наполовину, оставив нетронутой только голову и обглоданные кости ног...
После того, как он насыщался, зверь стаскивал окровавленные остатки в кучу и заваливал ветками и снегом…
По этому снежному бугру и по пятнам крови на белом, Учитель и обнаружил эту снежную могилу, в которой покоился его любимый старший брат…
Так закончилась трагическая история противостояния человека и медведя, в которой Охотнику пришлось отвечать за грехи других и в которой убийца человека - медведь Бурый - был наказан согласно человеческим законам…

Главы из романа "Симфония дикой природы"

2006 год. Лондон. Владимир Кабаков









Перед Новым годом.


Зима-везде зима - даже в Англии.
Все приелось: частокол лондонских крыш каждое утро в туманно морозной дымке, короткий суматошный день с перебеганием с одной работы на другую, длинный вечер в ожидании тёплой ванны и постели…

…Мы выехали из Лондона в сторону Оксфорда в двенадцатом часу дня, двадцать девятого декабря, в субботу.

…Моросил мелкий дождик, но мне показалось, на лицо упала крупинка снега.
- Новый год скоро. Пора бы - ворчал я, усаживаясь в машину на переднее сиденье. За рулём - жена, ибо я по характеру своему не приспособлен к вождению машин: слишком резок в суждениях и поступках, а за рулём слишком нетерпелив…
Из города выбирались долго и наконец выехав на А-40, помчались в общем потоке машин слушая гул ветра, шум мотора и радио-ФМ-3, где джаз окатывал слушателей оптимизмом и бодростью…
Оксфорд объехали по круговой дороге и чуть дальше, заехав в лесок поели и попили кофе из термоса.
Дождь сменился снежным шквалом и я возрадовался, вспоминая Сибирь, весну, неожиданный снег среди солнечного холодного дня!
Но снег скоро кончился. Сквозь дымно – седые полосы туч проглянуло ослепительное солнце, а на полях вдоль дороги белел снег.

«Вот и зима пришла - думал я – и не по календарю, с её обычными атрибутами…
- Мороз и солнце- день чудесный! - декламировал я, вглядываясь в панораму невысоких холмов с рощами и перелесками среди полей, в которых то тут, то там прятались дома местных крестьян…
Свернули налево, спустились по узкой ленте дороги в глубокую долину и увидели лес под названием Котсволдские холмы.
Вдоль петляющего ручья стали подниматься в вершину долины, где две тысячи лет назад римляне построили большую виллу для городского «начальства». Была там и баня, отделанная мрамором. От виллы остались фундаменты и обломки полов, но стоило напрячь воображение и я увидел на месте развалин каменные белые постройки, воинов-охранников в шлемах с конскими хвостами, в блестящих наплечниках и с короткими, плоскими мечами.

По субботам, из этих бань выходили распаренные хозяева с бритыми подбородками, в длинных разноцветных тогах, говорящих на величественной латыни…
Ну а мы, дрожа от холода, переоделись, оставили машину под высокими мощными деревьями и отправились в поход.
Тихо и прохладно…
Неожиданно, где-то в лесу сухо защёлкали выстрелы и я с завистью подумал об охотниках, с утра бродящих по тихому лесу и высматривающих дичь.
И тут же, почти из под ног, с громким хлопаньем крыльев вылетел фазан сверкая коричнево-оранжевым опереньем. Вслед за ним второй, третий…
Серые голенастые курочки бесформенными тенями убегали от нас по земле, сквозь густые заросли ежевики.
Я ликовал! «Так много птиц, диких, крупных, красивых и так близко нас подпустивших…»
Пройдя лес поперёк, вышли на заснеженное поле и увидели свежие «тропинки» звериных и птичьих следов: стрелочки, следующие близко одна от другой – это фазаны, а раздвоенные, острые копытца - это маленькие олени –лани.
Тут же следы собак и рядом следы подошв резиновых охотничьих сапог.
- Как здорово! - восхищался я громко. – Здесь фазанов не меряно, да ещё и олени есть. Вот раздолье для охотников!

Жена молчала, шла не спеша вдыхая ароматы леса и на моё восхищение не реагировала.
…На закрайке полей, я увидел охотничьи скрадки на один из которых взобрался по деревянной лестнице, посидел там оглядывая поля и вспомнил Ленинградскую область, заброшенные поля неподалеку от станции Шапки, следы кабанов по краю зеленеющих озимых и на полях, скрытых среди густых ельников…
Спускаясь назад в долину, видели десятки фазанов взлетающих, бегущих и неподвижно замирающих перед взрывом полёта.
Видели крупного зайца, осторожно, с остановками перебежавшего дорогу…
Из-за горы ярко светило солнце. Где-то далеко слышны были звонкие детские голоса…
Выйдя к двухэтажному дому, во дворе обнесённом проволочной изгородью, увидели необычайно крупных, серых, с большими головами на длинных шеях домашних гусей, стоявших неподвижно как изваяния,.
Тут-же, от их кормушек слетели фазаны, а один, просто стоял и напряженно наблюдал за нами, прячась за изгородью…
Солнце село за лес, стало холодно и полутемно…
Выйдя к машине, мы, торопясь попили чаю из термоса и поехали искать ночлег…
По пути заехали в деревенский паб и хозяин объяснил нам, что ночевать мы можем в придорожной гостинице и что комната будет стоить для двоих шестьдесят фунтов.

А я вспомнил, что в Лондоне, неподалёку от вокзала Кингс-кросс, номер на двоих в комфортабельной гостинице стоит пятьдесят пять фунтов.
А шестьдесят, да ещё в деревне зимой - это слишком дорого…
Несмотря на то, что времени было только пять часов уже стемнело и мы решили ехать в ближайший городок Сайренчестер, находящийся милях в двадцати пяти от леса. Там наверное повеселее, да и подешевле.
Минут через двадцать, въехав в холодный, пустынный город, оставили машину на стоянке и чуть соскальзывая на заледенелых лужах, вышли на центральную улицу светящуюся новогодними ёлочными огнями и витринами уже закрывшихся магазинов.
В центре информации, узнали название улицы на которой расположены «Бед энд Брейкфаст» и получили бесплатно путеводитель с адресами.
На улице, по которой мы шли сюда было совсем пусто и очень холодно. На многих домах висели объявления: «Закрыто на Новый год».
Увидев наконец вывеску «свободные комнаты» - мы позвонили и нам открыла женщина, видимо хозяйка. Комната на двоих стоила всего тридцать пять фунтов.
Мы тут же получили ключи от дома и от комнаты, и пошли за машиной… Ужинать решили в пабе, почти напротив.
Перегнали машину, поставили её под окна «нашего» дома и отправились ужинать.
В пабе, сидели местные жители, пили пиво и закусывали, болтая обо всё на свете. Проводив нас взглядами, они через время вновь увлеклись беседой.

Сделали заказ: я взял мясо и пирог с овощами, а жена вегетарианскую яичницу с брюссельской капустой.
Мясо моё было в соусе с почками, пирог немного пересох, картошка в мундире не очень горячая, но мы проголодались, ели с аппетитом и быстро. За ужин тоже заплатили совсем недорого – на то и провинция.
Придя в дом никого не встретили, поднялись к себе в комнату, включили чайник, заварили кофе и развалившись на широких кроватях попивая кофе стали смотреть по телевизору фильм «Английский пациент».
Время незаметно приблизилось к полуночи, за окнами был мороз и мёртвая тишина и поворочавшись, мы крепко заснули, поплотнее укрывшись толстыми одеялами…
Снились тёплые, лёгкие сны и проснулся я уже на рассвете, когда в доме, внизу на кухне, тихонько забрякали чашки и зашуршали тихие разговоры.

Было около семи часов утра. Я ещё повалялся в постели задрёмывая, и проснулся окончательно только в половине девятого, когда золотистое солнце с любопытством заглянуло в наше окно.
Приняв ванну, спустились в столовую, где нас встретил приветливый хозяин в кухонном переднике. Мы заказали завтрак и выпив соку съели по чашке мюсли с молоком…
Немного погодя, хозяин принёс мне яичницу с беконом, сосиской и бобами, а для жены - яичницу с помидорами и гренки с настоящим деревенским маслом. Кофе был в металлическом кофейнике, с молоком в кувшинчике.
На стенах висели пейзажи написанные маслом в дорогих резных рамах и мы обсуждали качества пейзажей и их воплощение на картинах…
Наевшись, искренне поблагодарили хозяев заплатили за комнату, быстро собрались и поехали осматривать местные достопримечательности - остатки римского амфитеатра…
Пропетляв по многочисленным разводкам на выезде из города, наконец въехали на нужную улицу.
На месте бывшего римского амфитеатра были большие бугры и глубокая яма посередине – там две тысячи лет назад, располагалась арена.
Стоя на верху поросших травой бугров - бывших трибунах - я вообразил себе римскую арену, гладиаторов бьющихся друг с другом, львов и медведей, нападающих на воинов!
«Увидел» пёструю толпу зрителей в римских одеждах, услышал шум аплодисментов и яростные вопли «Убей его!!! Убей!!!»
…Светило солнце, гудели моторами машины внизу за буграми, и ночной снежок начал таять. Всё было как всегда, но мы словно прикоснулись к древности, страстям и опасностям той далёкой, давно прошедшей, утраченной жизни…
Однако наше путешествие продолжилось.
Выехали из города в сторону холмов и въезжая в лес, окунулись в морозную, насторожённую тишину…
Впечатление от жестокого и яростного мира римлян, постепенно забывалось стиралось в памяти…
Оставив машину на очередной стоянке, по заброшенной железной дороге со снятыми рельсами, тихо шли среди утреннего леса, заглядывая в крутые, заросшие крупным лесом распадки, поднимавшиеся откуда-то снизу.
Потеплело. Небо закрыли тяжёлые, тёмные тучи.
Тут и там из под ног взлетали фазаны к которым мы уже привыкли…
Часа через два, съели свой «пикник» сидя на свежеспиленных брёвнах.
Снизу, из маленькой долинки, неожиданно появился ярко-разноцветный, словно расписной фазан. Он замер, глядя чёрными бусинками глаз в нашу сторону.
Мы сидели неподвижно, любуясь пришельцем и через время, фазан, так же тихо как и появился, ушел за ряды елочек.
Отдохнув пошли дальше и скоро нас догнала машина местного егеря с сыном подростком.
Остановились поздоровались и поговорили.
Я рассказал, что я из России, из Сибири, что был там охотником и путешественником, часто жил в тайге в одиночку.
Егерь, подхватив тему сказал, что тоже не любит многолюдных городов и никогда не стоит в магазинах в очередях. Это ведь унизительно для свободного человека!
- А здесь тихо и мне нравиться - закончил он, а его сын молча кивнул головой, подтверждая сказанное отцом.
- Да, здесь почти как в тайге – поддакнул я.
Пройдя чуть дальше по лесной дороге заблудились, долго смотрели карту, а спустя полчаса уже были у машины. Короткий декабрьский день заканчивался и на душе, после похода по лесу, было грустно и спокойно…
Вечером, возвращаясь домой, в Лондон заехали в Оксфорд и долго искали этот старейший английский университетский городок, запрятанный в разросшиеся промышленные пригороды.
Наконец, въехав в город, оставив машину на платной, дорогой стоянке около дверей одного из колледжей, погуляли по старинным улочкам среди почти крепостных стен, башен и башенок университетских колледжей.
Было очень холодно и чтобы согреться, зашли в паб «Корона», выпили пива и поужинали. В этом пабе, как пишут историки, часто бывал Шекспир и даже, говорят, что он был влюблен в жену его владельца.
После ужина, походили по тёмным тихим улицам, разглядывая причудливые стены и фасады колледжей, почерневшие от дыма и копоти и потому, показавшиеся нам немного запущенными и неухоженными.
А может быть наше равнодушие было рождено новогодними морозами, темнотой и безлюдьем?!
О Оксфорде и Кембридже, я расскажу в другом очерке, ну а пока мы сели в заиндевевшую машину, попили кофе из термоса стараясь согреться и выехав на хайвэй, понеслись в сторону Лондона, сопровождаемые полной, серебряной луной, заглядывающей в нашу машину то слева, то справа.
Навстречу нам двигался неразличимый «дракон», - поток машин с множеством пар ярко горящих глаз-фар.
Позади остались в ночной тёмной тишине и лес с дремлющими обитателями, остаткамиримской виллы и засыпанный землёй древний амфитеатр.
Впереди, на полгоризонта, вставало ночное зарево Лондона…

2003-09-26. Лондон.










Страна Восходящего Солнца

…Как обычно, Су готовила эту поездку за несколько месяцев до отлёта в Токио: заказывала квартиры по Би энд Би, то есть «Бед энд Брейкфаст»; исходя из плана поездки заказывала билеты на разные виды транспорта; купила за несколько сотен фунтов проездные билеты по железной дороге в Японии, во всех направлениях, какие мы пожелаем. Стоят эти проездные дорого, но в итоге, получается значительно дешевле, чем покупать билеты отдельно, на каждый рейс. А купив эти проездные, вы можете чуть ли не ночевать в поездах, пересаживаясь с одного на другой в течении трёх недель. Именно на этот срок наши проездные были действительны.
День отлёта приближался, а я не горел желанием путешествовать, потому что дома было хорошо, наступала тихая, теплая осень и как обычно в это время на меня напала страсть писать и я заканчивал несколько эссе задуманных уже давно.

Я прочитал книжку Владимира Кантора «Крушение кумиров», в которой автор клянёт и Ленина, и Сталина и восхваляя «свободную» монархию, цитирует Степуна, Соловьёва, Бунина и Шпета и ни слова не говорит об олигархическом капитализме выстроенном в современной России.
Странная и подозрительная позиция философа, который отказывается говорить критично о современности, восхваляя «Россию, которую мы потеряли». Я, вижу в этом восхвалении желание вернуть в стране сословную систему привилегий и потому, начинаю писать опровержения с энтузиазмом обиженного в своих лучших чувствах, подростка…
Улетали из Хитроу-2. Громадный светлый зал терминала с колодцем посередине где виден первый этаж, заполненный магазинами и магазинчиками расположенными по кругу.
Рейс в Токио летел с остановкой и пересадкой во Франкфурте и мы изготовились к длинному и трудному перелёту. Рейс немного запоздал с вылетом из Хитроу, и ещё немного пришлось ждать на пересадке. Отсюда и нервное ожидание и боязнь опоздать.

Конечно, в Хитроу порядок и дисциплина, потому что столица и потому что все привычно говорят на английском, а это нам понятно. Во Франкфурте больше суеты ещё и потому, что многие по-английски не говорят.
Вспомнилась истерика незнакомого иностранца в Питере на переполненном железнодорожном вокзале. Он, вращая глазами спрашивал всех говорят ли они по-английски и все отрицательно качали головами. Видимо он опаздывал на поезд, но не знал когда и как на него попасть!
…Полёт до Токио длится почти десять часов и показался нам почти бесконечным…
Летели через короткую ночь – потому что на восток, навстречу солнцу. Зато краски утра в иллюминаторе - замечательные: от серого к розовому, а ночью, серебряная луна глядящая с черно - синего неба отражается на серебристом крыле!

Восторг, но от сидения в тесном кресле с поджатыми ногами сильно устаёшь!
Наконец солнечное утро, завтрак, кофе и чай, после которых все приободрились. Летели над Сибирью, по дуге и мне вспомнились прошлые, частые перелёты из Питера в Иркутск.
Наконец сгорая от нетерпения прилетели в аэропорт Канеда, выстроенный на насыпном острове в океанском заливе. Токио, видели с моря на подлете и убедились, что это большой город с множеством небоскрёбов в центре. Садились, снижаясь над водой и только в последний момент под нами появилась суша. Немножко похоже на Венецию…
Аэропорт Канеда, большой, современный. Кругом японцы и совсем немного европейцев. Это вначале напрягает, но потом быстро привыкаешь.
Из аэропорта, на «монорельсе» доехали до метро. Удобно, просторно, места для багажа. Виден японский конструкторский талант, с первых шагов. Всё сделано для удобств клиентов, то есть простых людей. Это в Японии бросается в глаза!
Из монорельса - виды на залив и на каналы, как в Венеции, но только все новое и современное. Дома вокруг недавно выстроены, состоят из прямых углов. Никаких балкончиков или башенок – никаких излишеств – трезвость!
Метро просторное, чистое, вагоны удобные, мягкие. Невольно вспомнились металлические коробки, оглушительно дребезжащих вагонов в Нью – Йорке. Люди кругом хорошо светло и чисто одеты – на улице плюс тридцать.

Приехали в свой район Нипури в четыре часа дня. Вышли на улицу увидели солнце и почувствовали ароматный ветерок. Улицы узкие и много разного рода кафе и ресторанов с вывесками расположенными перпендикулярно из иероглифов.
Наш дом из пяти этажей с лифтом. Квартира 402 с небольшой прихожей – балконом откуда видны, стоящие по соседству жилые высотки – район спальный.
Нас встретил Майк – японец лет сорока, инженер-химик, общительный, улыбчивый и неплохо говорящий по-английски.
Квартира небольшая, чистая, ничего лишнего: кондиционер, душ, ванна, холодильник, стиральная машина. Большое окно на улицу над изголовьем низкой постели, маленький балкон, где можно посидеть и даже выпить чаю. На полу татами и подушки перед, тоже низким столиком, за которым сидят на коленях. Стульев нет и я сразу насторожился – у меня по временам болят колени.
Майк все нам показал, объяснил, как что работает. Рутор для наших компьютеров оказался переносным – можно брать с собой и не беспокоится о связи с интернетом!

Оставшись одни, восторгаясь тишиной и чистотой, попили чаю и пошли гулять – осматривать окрестности. Нам здесь предстояло жить несколько дней…
Поднялись на холм над станцией метро и увидели старинный буддистский храм с статуей сидящего Будды, в тени плакучей ивы, у входа. Дворик храма зелёный, мощёный и почти игрушечное здание в китайском стиле, в глубине. Кругом тишина и покой.
Выйдя на улицу, увидели, что дальше по дорожке, расположено старинное кладбище. Позже узнали, что храм появился здесь почти тысячу лет назад и вокруг него постепенно строился Токио!
Кладбищенские надгробия вырублены из гранита и состоят из прямоугольных столбов и столбиков. Каждая могила это несколько таких прямоугольных, симметрично поставленных столбиков.
Иногда вместо столбиков, большая глыба гранита с надписью состоящей из иероглифов. Мы охали и ахали – совсем другая, незнакомая европейцам цивилизация со своими понятиями о жизни и смерти, о красоте и безобразии!
По-прежнему было тепло и в воздухе появилась мошка, больно кусающаяся. Но мы, по мощёным дорожкам, среди надгробий, пошли вглубь кладбища, в сторону парка Уэно. По пути, встретили молодого француза Августина. Он объяснил нам дорогу к парку. Он, по окончанию института путешествует по Азии и уже неделю как в Японии…
По пути встретили много уличных туалетов и это, тоже внимательное отношение к человеческим потребностям, на которых нельзя экономить!
Парк оказался открытым и посещаемым местом. Многие отдыхающие лежат или сидят на бортике большого бассейна, посередине парка. Вокруг, много разных музеев, в некоторые мы обязательно сходим…

Погуляв часа два, возвратились в свой район и пошли в ресторан, рекомендованный нам нашим хозяином, Майком. Мы ещё не успели заказать себе еду, когда в ресторан вошёл он сам. Оказалось, что увидел нас в окно и решил зайти и посоветовать нам что выбрать на ужин.
Напротив нас, в углу, группа молодых японцев пили саке и закусывали, разговаривая слишком громко и было видно, что они «под мухой». Я заказал себе японские пельмени, а Су что-то вегетарианское. В добавление я попросил принести саке и меня спросили какое – холодное или подогретое. Я остановился на привычном, холодном варианте.
Оказалось, что саке имеет сладковатый вкус и несмотря на свою прозрачность, имеет градусы крепкого пива. Пил с удовольствием и ждал расслабления – длинная дорога заставила много нервничать!
Вся еда здесь подается в нарезанном виде, даже бифштексы, потому что все едят палочками. Интересно, в Азии, многие едят палочками с самого детства и настолько к этому привыкают, что никаких неудобств не чувствуют.
А я, сколько не старался, не мог освоить эту нехитрую технику и впредь обедая в ресторанах просил нож и вилку!

Придя домой, быстро приготовили себе зелёный чай и пили, уже с трудом борясь со сном. Мы, по настоящему не спали около двух суток и потому, как только голова коснулась подушки, я сразу заснул мёртвым сном без сновидений. Разница во времени между Лондоном и Токио восемь часов.
Утром проснулись рано, сходили в душ и позавтракали, обсуждая, куда пойдём сегодня. Третье сентября это годовщина нашей свадьбы и Су, как обычно подарила мне открытку с поздравлениями.
Мы познакомились в Ленинграде тридцать пять лет тому назад и у нас уже двое взрослых детей. Как-нибудь, я расскажу об этой романтической истории, потому что наш случай выпадает из общей череды браков…
Уже ближе к двенадцати часам дня, вышли из дома и пошли снова через кладбище, в сторону парка Уэно. Не удержавшись зашли ещё раз в ближний храм, полюбовались статуей Будды медитирующего, кланяясь вошли в храм, сняв обувь на его пороге. Посидели в тишине на ступеньках при входе, послушали тишину и далёкое пение птиц на кладбище. Вокруг все пусто, чисто и застелено циновками и татами. Во дворе, возле храма любовались на старые деревья с причудливо изогнутыми стволами. Перед входом, стоит большая «ванна» с водой, и деревянные черпачки, которыми набираешь воду и делаешь омовение рук и лица.
Перед молитвой надо омыть руки и прополоскать рот. Потом, подойдя к алтарю, звонить, потянув за верёвку от язычка колокола, дважды. Потом, привлекая внимание духов дважды хлопают в ладоши а потом шепчут молитвы, кланяясь…
После посещения храма, направились в парк. Пришли к фонтану посередине парка и долго сидели там, наслаждаясь теплом и солнцем. Потом, пошли в сторону высокой пагоды, видимой издалека и по пути осмотрели несколько храмов.
Возвращаясь домой из парка, свернули вправо и пришли к двум храмам стоящим один против другого.
Во дворе одного из них рядами стоят небольшие изображения Будды, часто с красными, матерчатыми нагрудниками, как у малых детей. Таков Джизо – Будда – покровитель здоровья и детей. Делается из прямоугольного камня, высотой около пятидесяти сантиметров и на одной стороне делается горельеф – изображающий Будду с животиком и уже длинными мочками ушей.
Такие Джизо стоят рядами, спина к спине и всего в этом храме около двадцати тысяч таких каменных изображений! Тут есть старые, полуразрушенные временем со стёршимися изображениями, но есть и совсем новые…
Через дорогу, стоит второй храм сделанный из дерева с большим садом, в котором растут большие, старые деревья. Храм действующий и в это время там шла служба. Внутри большого пространства в дальней стороне зала стоят позолоченные статуи Будд. Монахи, одетые в одеяния наподобие древнеримских тог, пели славословия Будде и ритм отбивали деревянной палкой. В воздухе ощутимо пахло ладаном и на входе в храм, за столиком сидел художник-каллиграф и на белом листе бумаги писал красивые иероглифы.
Такие надписи на бумажных полотнах украшали раньше традиционный японский дом и заменяли в нем картины. Искусство каллиграфии ценилось в Японии наряду с художеством и такие «росписи» были предметами обладающими не только эстетической, но и сакральной ценностью!
Дальше, снова по парку, пошли в другой храм. Крыши храмов сделаны в форме традиционной пагоды и наверное такой стиль пришёл из Китая. Рядом с входом в храм – стенд с поминальными дощечками и иероглифами написанными сверху вниз. Это молитвы за здравие ближних и друзей. Попадались дощечки написанные по-русски!
В парке, на склоне спускающемся к озеру вошли в ещё один храм с террасой, откуда открывается замечательный вид на водную поверхность озера, почти полностью заросшее лотосом. Сезон цветения уже закончился, но кое-где, мы видели большие розовые бутоны лотоса. Цветы большие, величиной с голову ребёнка, с множеством лепестков и коротким стеблем выходящим из больших плоских листьев, лежащих на воде. Глядя на эту красоту, начинаешь понимать, почему лотос стал символом красоты и вечности! Именно на лотосе восседает медитирующий Будда!
Там, где нет зарослей лотоса, на острове стоит храм выкрашенный в красный цвет. Это синтоистский храм. Синтоизм, древвняя национальная религия, сосуществует в Японии, с традиционным буддизмом. Синтоизм культивируется со времен революции Мэйдзи и его возрождение обусловлено стремлением восстановит национальные корни!
В парке живёт много ворон с большими твердыми клювами, которые в отличии от европейских или русских ворон не каркают, а «поют»: А – А - А…
Народу в парке много и в основном это японцы. По открытой части пруда плавают прогулочные лодки сделанные в форме уток, а пассажирами в них предстают благообразные японские семейства с детьми.
Погуляв по парку, зашли в крошечное кафе, на красивом холме и попили там традиционный японский зелёный густой чай и съели по вкусному кусочку торта.
Отдохнув, отправились пешком, в сторону императорского дворца. Начался мелкий дождик и японцы, вокруг раскрыли зонтики. Зонтик для японца, как бы является частью его одежды и потому они красивы.
Через некоторое время идя по одной из центральных улиц Токио, вошли в район небоскрёбов. И чем ближе мы подходили к дворцу, тем выше и массивнее становились здания из стекла и бетона.
На улицах много велосипедистов и часто, они ездят без шлемов, а на стоянках, замки ставят только на колеса велосипедов, не прикрепляя велосипеды к металлическим конструкциям
Токио все больше нравится нам своей чистотой, уютными маленькими ресторанчиками, магазинчиками, кафе и закусочными… Часто попадаются магазины фирмы «Фамили март».
Люди на улицах и в магазинах доброжелательные и вежливые – постоянно кланяются и искренне улыбаются. Несколько раз подходили к нам, видя, что мы разбираемся с картой, и спрашивали, чем могут помочь!
В центре города, длинные и просторные подземные переходы. Станции метро, тоже подземные, большие с множеством торговых точек и даже закусочных. Там мы и стали покупать продукты на ужин и завтрак. Это удобно и выходя из вагонов попадаешь в оживлённый торговый центр, где можно даже наскоро перекусить.
Народу в метро очень много, даже вечером. Японцы-горожане одеты прилично в чистые лёгкие одежды. Мужчины в основном в чёрных брюках, чёрных башмаках и белых рубашках. Пиджаки не носят из-за жары, потому что даже вечером около тридцати градусов и очень влажно. Это как дресс-код для служащих. Женщины одеты разнообразнее, но почти не видно женщин в брюках…
В метро, почти у всех мобильник, но громко никто не разговаривает. Много вокруг и бытовой электроники. Ведь Япония родина электронной промышленности. Даже дома, у нас домофон, который показывает лицо входящего.
Машин на улицах немного и это тоже отличие от того же Нью – Йорка или Лондона. Японцы давно уже решают проблемы пробок, строя транспортные развязки в трёх уровнях: под землёй, на земле и наверху, на эстакадах, стоящих на бетонных опорах.
Ну и конечно, удобное и разветвлённое метро: мягкие удобные вагоны, светлые просторные станции с невысокими потолками.
Светает здесь рано – около пяти часов утра, но и темнеет тоже рано – около шести вечера. К такому распорядку мы приспособились быстро!
Ужинали в китайском ресторанчике рядом с домом. Я взял уже привычные жареные дамплингс – пельмени, а Су - огромную чашку лапши с кусочками тоффу в бульоне. Я снова выпил бутылочку холодного саке, Это совсем не горькая водка, как вино, но пьется из маленьких рюмочек.
Когда едят лапшу, затягивают её в рот, громко «швыркая» и подхватывая снизу палочками. Бульон едят фарфоровыми ложечками с плоским дном. Действие саке на меня совсем не заметил. Зато еда с соусами: соевым соленым и другим – сладким, очень вкусная.
Пришли домой около девяти часов вечера, по хорошо освещённым рекламами улицам и попив чаю с плюшками, которые купили в метро, легли спасть. Заснул сразу, но уже к часа ночи проснулся и ворочался – не мог заснуть. В Англии только чуть больше полудня и потому, организм первое время реагирует на смену часовых поясов - идет акклиматизация!
Проснулись в пять часов утра и больше не смогли заснуть. В это время по скайпу из Лондона позвонил мой друг и соредактор Лёша Рацевич и мы весело поговорили о особенностях японской жизни…
Завтракали в шесть часов утра с чаем и приготовленным Су обычным английским завтраком с овсянкой. Потом, я писал эти дневники, а Су, как обычно читала путеводители, которые мы взяли с собой из Англии…
Сегодня уже четвертое сентября. После завтрака вышли на площадь перед метро, зашли в магазинчик и положили на свой счёт, а точнее на счёт наших проездных билетов метро, ещё пару тысяч иен. Так можно делать в кассе, почти каждого городского магазина и это тоже удобно и не отнимает лишнего времени.
Метро тут дешевое и каждая поездка обходится около фунта. В Лондоне в несколько раз дороже. Иена здесь стоит около ста девяносто, за фунт.
В этот раз поехали на метро в Асакусо, район храмов. Там, уже с утра полно туристов, и людей европейской внешности, часто значительно больше, чем самих японцев.
К храму ведёт широкая аллея с магазинчиками, торговыми палатками и закусочными по обе стороны улицы, в которых продают разнообразные сувениры.
Вскоре вышли к многоэтажной пагоде и храму, перед которым стоит большая красивая металлическая жаровня с горячим песком, в который втыкают пучки тонких, ароматных свечек. Дым от них ест глаза и застревает в горле.
В храме, под мерное уханье барабанов, идет служба. Толстый монах в глубине храма, сидя спиной к туристам и лицом к алтарю, произносит молитвы громким речитативом.
Толпы людей вокруг, подходят к решетчатым ящикам, встроенным в лицевую стену храма и бросают туда монетки, а потом хлопают два раза в ладоши, призывая духов внимательно отнестись к их молитвам-просьбам!
Тут же, тоже за монетки, из ящика на стене, достают записки-предсказания судьбы. Мы не захотели узнать свою, потому что зная будущее жить не интересно!
Этот монастырь, состоит из комплекса зданий. Перед одним из них есть уютный зелёный «уголок поэтов», где стоят гранитные глыбы камня с высеченными именами известных японских поэтов и их стихами-хайку...
Неподалёку, японский мостик через каменистый поток, в небольших омутах которого, плавают крупные ленивые рыбы с белыми спинами и красными пятнами на боках. Их тут много и они привыкли попрошайничать у проходящих по мостику туристов.
Вдали, за частоколом небоскрёбов, высится серебристая телевизионная башня, под названием «Небесное дерево» - одна из самых высоких в мире! Храмы вокруг красивые с крышами-пагодами, со стенами из древнего, потемневшего от времени дерева. Деревянное зодчество носит в Японии своеобразный азиатский характер и раньше было распространено повсеместно, ещё и по причине тёплого, влажного, мягкого климата.
Возвращаясь к метро, перед входи в аллею ведущую к храмам, увидели на обочине дороги крепконогих рикш с повозками для пассажиров. Они возят их, держа повозки за своеобразные «оглобли»...
Вспомнились лондонские рикши, которые крутят педали велосипедных повозок.
После Акасуко, пошли пешком к мемориалу сорока семи ронинов, которые в 1702 - ом году покончили с собой после смерти их лорда!
Самураи- искусно сделанные муляжи, со свирепыми лицами, с мечами и пиками в руках, сидят и стоят в витринах музея и каждый наверное имеет своё имя. Этот музей прославляет мужество и верность самураев, своему господину.
Они, в те давние свирепые годы, отомстили за смерть своего господина, а потом сделали себе «сеппуку», то есть харакири!
Тут есть, наверху невысокого холма, могилы этих ронинов и рядом под навесом горит «вечный» костёр, который поддерживает специальный служащий. Тут же у могил ронинов можно поставить ароматные свечки – дань почитания верности и мужеству японских воинов.
В музее рассказывают и показывают на видео, как ронины отомстили за своего лорда. Тут же обрамлённый в камень струится источник, в котором недруги мыли отрубленную голову господина самураев…
Невольно вспомнилась повесть Толстого и эпизод, когда отрубленную голову Хаджи Мурата, возят и показывают в казацких станицах.
Выйдя из музей, пошли в сторону дзенского монастыря и долго его искали, блуждая по окрестностям. Забрели случайно в район богатых и модных гостиниц с садами, чайными домиками, с озёрами и даже пляжами для постояльцев этих гостиниц. Тут живут, путешествуя, богатые японцы и иностранцы и комфорт здесь по самому высокому классу.
А мне подумалось, что в Японии нет такой разницы в образе жизни между богатыми и бедными, как допустим в Нью Йорке или в Сан Франциско и вообще в Америке. Отель называется Гранд Принц Токугава. Раньше на этом месте стоял дворец принца Такеды, а сейчас выстроены три роскошных гостиницы…
Мы долго ходили вокруг да около, пока какая-то пожилая японка согласилась проводить нас прямо к храму. Я уже говорил о доброжелательности и любезности многих японцев к иностранцам.
Уже на закате, мы вышли к этому старинному дзенскому храму, но он оказался пустынным и закрытым. Мы постояли перед воротами, поцокали языками, сожалея – я интересуюсь религией и философией дзен – и гонимые злыми комарами, направились в сторону станции метро.
История этого храма, описана в путеводителе и интересна ещё тем, что здесь в своё время, здесь, размещалось английское посольство. На него дважды нападали японские фанатики. Однажды, они ворвались внутрь, но посол спрятался в одной из комнат и его не нашли. Причиной нападения послужило то, что посол поднимался на вершину священной Фудзи, куда был закрыт доступ иностранцам…
После храма, в который мы так и не попали, вернулись на станцию метро, тоже пешком и поехали в сторону модного района Токио – Шибуя. Этот район – как Таймс – сквер для Нью Йорка, или Пиккадили - для Лондона.
Тут большие магазины, рестораны, красивая реклама на громадных экранах. Но главное знаменитый перекрёсток, где сотни людей под зелёный свет переходят улицы с четырёх сторон, одновременно!
В магазинах этого района многоэтажные переходы соединяющие рестораны, художественные выставки, кафе и торговые залы. Внутри кондиционеры, прохладно и можно отдохнуть от влажной жары на улице!
Возвращались домой на метро и в очередной раз, я радовался тому, как все здесь удобно устроено. Это то, что создается для людей и для каждого отдельного человека удобства и комфорт.
Поезда в метро, как я уже говорил, мягкие, бесшумные с экранами в вагонах, на которых показывают и температуру воздуха и рекламу товаров, и прогнозы погоды. Поезда идут почти бесшумно и в вагонах прохладно - работают кондиционеры.
На станциях, у каждого вагона стоят люди в униформах и белых перчатках и помогают садиться в вагоны, регулируя потоки пассажиров. У каждого входа в вагон выстраивается очередь и никто даже не пытается пройти без очереди. Дисциплина и коллективизм японцев, проявляются даже в таких мелочах!
Зашли в одно из кафе в большом магазине, пообедали и поехали домой… Выйдя из поезда, тут же в магазинчике купили хлеба и плюшек и уже дома с удовольствием попили чаю, обсуждая все увиденное за день!
Прошедшую ночь спал плохо. Разница во времени и привыкание к новому месту, сказывается!
Утром встали в восемь часов и завтракали, «домашним завтраком» с зелёным сладким чаем и овсяной кашей. Потом писал свой дневник…
Посмотрели по карте, что императорский дворец не так далеко от нас, и пошли пешком.
По пути, в пригороде встречали много маленьких храмов и деревянных, старых домов, словно составленных из тонких ширм. Во время пожаров, такие строение, основные жилища японцев ещё сто лет назад, горели как порох.
По пути, зашли в кафе и попили чаю. На улицах жарко и душно и в кафе с кондиционером – благодать.
Часа через два пришли к «острову», на котором стоит императорский дворец и парк.
Почему остров? Да потому что дворец окружен глубоким рвом с водой и стенами выложенными большими обработанными валунами. Ширина рва около пятидесяти метров. Вода глубокая, но от жары зацвела и появился неприятный запах.
Кладка стен крепости, в которой стоит дворец, сделаны из гигантских гранитных глыб в несколько тонн весом, обработанных и подогнанных совсем без щелей между ними.
Непонятно, как строили из таких глыб высокие стены и длинной в сотни метров, если не в километры?!
Шли по парку в сторону дворца, среди японских сосен с густыми шапками хвои на ветках.
Стволы многих деревьев с искусственно обрезанными вершинами. Это некое развитие древнего японского искусства выращивать карликовые деревья – бансай.
Вскоре, пришли к старым казармам гвардии, то есть охраны дворца, выстроенных их досок, собранных в подобие больших ширм соединённых перекладинами…
Потом снова парк, с разными видами растений.
В парке много изумрудно-зелёных луговин и фруктовых деревьев; в основном вишен и слив. Прошли по замечательно красивому японскому садику с озером, ручейками и китайскими «горбатыми» мостиками.
Я охал и ахал от восторга, потому что долго мечтал увидеть настоящие японские сады. Было время, когда я увлекался изучением таких садов, читал книжки и смотрел фото и картины.
…Дворец в эти дни был закрыт для посетителей и мы вошли в центр парка, где на насыпном холме, раньше стояла башня охраняющая дворец. Оттуда, открывается красивый вид на район небоскрёбов, стоящих сразу за крепостным рвом.
Такое сочетание старины и модерна не всем нравится, но я в восторге, потому что модно сравнивать прошлое и настоящее, а когда это видишь в одном месте, то ощущаешь дыхание истории и движение времени!
Императорский дворец – справка из «Википедии»:

«…Императорский дворец Токио (яп.;;ко:кё?) — дворец Императора Японии в специальном районеТиёда метрополии Токио. Расположен на территории бывшего замка Эдо. Используется со второй половины XIX века как резиденция Императоров и Императорского двора. Находится под контролем Управления Императорского двора Японии.
Общая площадь вместе с садами составляет 7,41 кв. км. Архитектура зданий комплекса является смешанной: некоторые здания построены в европейском, а другие в традиционном стиле…»
«…Древние императорские дворцы «мия» строились из дерева и не имели каменного фундамента. Столбы, на которых держалось здание, сгнивали со временем. Поэтому в период правления одного императора дворцы неоднократно перестраивали на новом месте. Их также переносили в случае смерти императора. Крышу первых дворцов покрывали соломой. С 642 её заменил деревянный гонт[1][2].
До VII века дворцы были частными домами императоров. С 603 года они стали выполнять новую функцию места заседаний японского правительства. Так, в конце VII века под дворцом понимали не только жилище императора, а комплекс правительственных зданий, центром которых выступала эта обитель. Жилище императора окружала стена, на юге которой находились Большие ворота (яп.;;, ;;;;даймон?). За ними простирался сад с правительственными домами и амбарами, также окружённый стеной. На юге сада располагались Южные ворота (яп.;;, ;;;;наммон?). В саду проходили приёмы посольств и государственные церемонии[1].
В VIII веке в Японии начался курс реформирования страны по образцу китайской общественно-политической системы. В 704 году, под влиянием этой системы, была построена первая японская столица Фудзивара-кё. В северной части этой столицы находился Императорский дворец (яп.;;;, ;;;;;;;фудзивара-но-мия?). Его ширина с севера на юг составляла 1,6 км, а с запада на восток, 1,1 км. Дворец состоял из Внутренних императорских покоев (яп.;;, ;;;дайри?), где жил монарх, Династического зала (яп.;;;, ;;;;;;;тёдо-ин?), где он занимался государственными делами вместе с министрами, зданий министерств и центральных правительственных ведомств. Территория дворца была окружена большой стеной и рвом. Весь комплекс назывался Дворцовым замком (яп.;;, ;;;мияги?) или Большими внутренними императорскими покоями (яп.;;;, ;;;;;дай-дайри?). В широком смысле Императорский дворец обозначал Дворцовый замок, политический центр страны, а в узком смысле — Внутренние покои, место жительства императора…»

«…Идея дворцового замка Фудзивара была унаследована следующими японскими столицами. Так в древней Наре существовал дворец Хэйдзё, а древнем Киото — дворец Хэйан. Их дворцовые здания имели одинаковые названия, но разное размещение. В частности, Династический зал в Наре располагался южнее Внутренних покоев, а в Киото находился на юго-западе[1].
В случае, когда императорский дворец подвергался разрушениям от пожаров, землетрясений или износу, резиденцию монарха переносили во временный императорский дворец. Он устраивался на территории крупных усадеб подчинённых или буддистских монастырей. Такая временная императорская резиденция называлась Сельскими внутренними покоями (яп.;;;, ;;;;;сато-дайри?). В частности, в 960 году, после пожара, который уничтожил внутренние покои Хэйанского дворца, покои Императора временно перенесли в Зал холодного источника (яп.;;;, ;;;;;;рэйдзэн-ин?). В 976 году произошёл очередной пожар, и Императорский дворец установили в усадьбе Хорикава (яп.;;;, ;;;;;;хорикава-тэн?), которая принадлежала Фудзиваре-но Канэмити.
После большого пожара 1227 года, который испепелил весь Дворцовый замок столицы, императорский дворец не восстанавливался. Для императоров стало привычным проживать во временных дворцах, построенных в домах столичной аристократии. В 1331 году, один из таких дворцов — Цутимикадо — был преобразован в постоянное жилище монарха. С 1392 он получил название Киотский императорский дворец. Этот дворец также неоднократно горел и перестраивался. Последняя крупная реставрация имела место в 1855 году…»

«…В 1868 году, в результате свержения сёгуната и реставрации прямого императорского правления, состоялся очередной перенос столицы. Город Эдо — центр сёгуната и крупнейший населенный пункт Японии, переименовали в Токио — «Восточная столица». В 1869 году городской замок превратили в Императорский дворец, а Императорский дом разместили в Западном замковом дворе. В 1873 году этот двор сгорел, поэтому Император некоторое время проживал во временном дворце в районе Акасака. В 1879 году японское правительство решило восстановить Западный двор бывшего замка Эдо, построив в нём новые монаршие апартаменты. В 1888 году на территории двора появился так называемый Дворец Мэйдзи. Он состоял из Тронного зала (яп.;;, ;;;;сэйдэн?), Зала фениксов (яп.;;;;, ;;;;;;хоо-но-ма?) для аудиенций, Западной и восточной приёмных (яп.;;;;;, ;;;;;;;;тодзай-но-тамари?), Урожайного зала (яп.;;;, ;;;;;;хомэй-дэн?) и зала Тысячи блюд (яп.;;;;, ;;;;;тигуса-но-ма?) для банкетов, а также Дальнего зала (яп.;;;, ;;;;;;;оку-кюдэн?). В мае 1945 года Дворец Мэйдзи сгорел во время бомбёжки Токио силами ВВС Армии США в ходе Второй мировой войны...»

Я специально даю такие длинные цитаты из «Википедии», чтобы читатели почувствовали своеобразие японской культуры и очарование древности, сохранённой в традициях народа…

…После прогулки по саду, вышли через другие ворота и пошли вдоль рва с водой. Все входы во дворец закрыты ещё и потому что там и сегодня живет император с семьёй.
Вокруг крепости бегают «джоггеры» и с одного из мостов, через ров, увидели стены дворца, внутри крепости. В округе много красивых мостов и мостиков и ещё один старый парк, под названием Хибоя. Это первый парк в Японии, сделанный в европейском стиле. Тут, в одном месте видны остатки стен старинной крепости Эдо – старой столицы Японии.
От крепости, направились в известный торговый центр японской столицы – Гиндзу. Это пешеходная улица и посередине стоят «зонтики», под которыми можно посидеть в удобных креслах. Мы тоже там посидели, попивая воду и отдыхиваясь. Очень жарко и влажно!
Потом пошли в сторону знаменитого театра «Кобуки» и случайно попали на представление. Зал большой, многоярусный и сцена широкая. Смотрели страшную историю про отравление вместо Лорда, то есть Господина - главы клана, сына кормилицы, матерью. Мораль – спасётся Господин и значит, клан останется не разрушенным!
Чтец с выражением читает комментарии на происходящее, под бряцанье струн сямисэна, японского национального инструмента…
Актеры исполняющие и мужские и женские роли – мужчины. Все одеты в яркие торжественные наряды с набелёнными лицами! Наверное, так древний театр старался так привлечь внимание рассеянных зрителей.
Чтец ведёт спектакль и сама пьеса похожа на русские былины. Зрители напряжённо смотрят и слушают комментарии чтеца. А мы читали комментарии на английском.
Театр, выстроен в классическом японском стиле, совсем недавно…
После театра обсуждая увиденное, ужинали в «европейском» ресторане с пиццей и жаренными сосисками.
Выйдя на улицу любовались яркими огнями и экранами реклам. Была суббота и для многих молодых японцев, ночь только начиналась!
Приехали домой уставшие от дневной ходьбы и впечатлений и попив чаю уснули…
Шестое сентября. Утром обсуждали планы поездки в Киото и на Хоккайдо…
Вспоминая увиденное здесь, снова отмечали доброжелательность японцев, которые помогали нам найти дорогу.
Не сказал, что вчера мы ещё побывали в токийском университете. Это целый город из факультетов и студенческих кампусов-общежитий, а посередине заросший старинный пруд, в большом провале, в форме иероглифа – сердце. Кругом много студентов, но и комаров, особенно если выйти на берег с крупными деревьями, пруда.
Стоит отметить в Токио, обилие кафе и разного рода «забегаловок» для питания и отдыха. Впечатление, что японцы много и часто едят, потому что все «едальни» полны посетителями!
В метро, просторно, чисто, многолюдно и уютно. Много экранов с рекламными роликами. Линий метро на разных уровнях очень много, а станций наверное больше тысячи!
Во всех современных квартирах кондиционеры. Видно, что Япония – родина радиоэлектроники!
…С утра поехали на метро в Национальный музей, который расположен рядом с станцией Уэно. Уже идя пешком, вдруг услышали шум толпы. Оказалось, что в том районе проводили праздник искусств и ярмарку одновременно. Много еды, сувениров. Толпы возбужденных, празднично настроенных людей. Продают изделия народных промыслов: фигурки животных и людей. Были даже большие скульптуры из папье-маше мифических животных, быков и кажется носорог!
Юные студентки института искусств, продают картинки, предметы рукоделия. И тут же, одни студент нарядившись снежным человеком, лапой красит картину…
Войдя в Национальный музей, купили за два фунта билеты и вошли и внутрь большого плоского здания. Начали осмотр со второго этажа. Тут все артефакты расставлены по эпохам жизни японцев. А таких временных исторических отрезков в истории Японии было много!
Поразила керамика с пятитысячелетней историей. Потом была японская каллиграфия с иероглифами на тонкой материи. А потом, конечно самурайские мечи-катаны и тачи – длинные мечи. А рядом, мудрёно сделанные доспехи самураев с металлическими шлемами разных форм. Луки очень высокие и стрелы тоже длинные. Пики разных форм – есть с лезвиями, а есть с острыми наконечниками.
Потом был зал картин, заметно в «китайском стиле», выполненные тушью портреты и иероглифы с молитвами или афоризмами великих людей. Понравились портреты красавиц с вытянутыми лицами и с чудными причёсками.
Ну и конечно выставка старинных кимоно, как предмет искусства. Крой кимоно всегда прост, но рисунок и краски удивительные! Сразу вспомнился театр «Кабуки», где актёры одеты в кимоно ярких цветов и такие же накидки.
Были в музее и маски, которые представляли не только пол героев, но и возраст, и настроение!
Ведь кабуки – театр для простонародья, а не для воинов аристократов. Здесь все просто и часто символично. Невольно вспомнился театр «Глобус» в Лондоне, в котором, в давние времена, для народа, ставили, в том числе пьесы Шекспира.
…Потом были залы представляющие племена первопоселенцев в Японии. Это айны и викью. Только первые жили на Сахалине и на северных островах, а вторые на южном архипелаге.
И тут же экспозиция маленьких фигурок - нэцкэ, так популярных одно время в Европе. Фигурки искусно вырезанных из слоновьих бивней животных, людей и демонов-чертей, - это и есть нэцкэ!
…После Национального музея, перешли в музей азиатского искусства и пообедали там в хорошем ресторане.
Незаметно начался тёплый дождь. Пошли под дождём через парк, мимо музея западного искусства. Перед зданием скульптуры известных скульпторов, в том числе «Мыслитель» Родена.
Между прочим, эта скульптура стала символом нашего интернет журнала, который называется «Что есть Истина?»
…Спустившись из парка в город, поехали на вокзал, регистрировать нашу поездку в Киото. В кассах работают только мужчины. Тот что обслуживал нас, молодой но уже толстый, немного говорил по-английски. Но проездному ж-д билету, купленному по интернету ещё в Англии, зарегистрировали места на три поездки. Потом, под дождём, пошли искать отель-капсулу для того, чтобы переночевать там ночь, между поездками.
Выехав из Киото, пересаживаться надо было снова в Токио. Зарегистрировав место, поехали в свой район Нипури и там поужинали в «Бюргере» - европейском ресторане с простой пищей. Съели там вполне английский бюргер в булочке - только я с котлетой, а Су с овощами.
Потом пришли домой и долго читали – я свои сообщения на ай-паде, а Су как всегда путеводители.
Жить здесь уютно и удобно. Центр рядом, но толкучки нет и все под руками.
Мы уже привыкли к этой квартире и жаль уезжать.
Завтра едем в Киото…
Ночью в комнате, благодаря кондиционеру прохладно и спится хорошо!
Седьмое сентября. Утро пасмурное с мелким дождичком. Быстро собрались к отъезду. Вещей у нас не так много.
Очень довольны квартирой. Хозяев не видели со дня заезда, а в квартире все есть: от утюга до записной книжки и авторучек.
Токио, вообще поражает скрупулёзностью подхода к особенностям и деталям жизни человека. Например, когда рабочие на улице открывают люк канализации, то рядом ставят человека с флажками, чтобы предупреждал прохожих и велосипедистов!
На вокзалах и метро лестницы, пандусы и лифты для колясочников. Даже в Лондоне ещё нет таких удобств для человека-клиента. Тем более в Москве или в любом другом городе России. Вспоминаю, как мы, с английским фотографом Продиптой Дас, когда делали книгу о России, приехали из Москвы во Владивосток. Там, надо с третьей платформы, с тяжёлыми чемоданами подниматься на виадук над путями, а потом, тоже по крутой лестнице, спускаться уже на вокзал!
…Ещё многое можно перенять России у своего восточного соседа, да и не только в быту. Можно позавидовать Японии, в которой бизнесмены патриоты, все заработанные деньги и не только в самой Японии, вкладывали и вкладывают в развитие собственного производства, в создание машинно-электронной цивилизации…
Как это не вяжется с тем, что российские олигархи ежегодно уводят из страны, десятки, если сотни миллиардов долларов, заграницу.
Успехи Японии в экономике, наверное можно объяснить ещё не только восточным менталитетом, но и островным географическим расположением страны. Я обратил внимание, что в похожем положении пребывают и Англия, и Америка, которая долгое время самоизолировалась и развивала внутренние потребности, исповедуя стратегию «изоляционизма».
Ещё одна особенность Японии – здесь нет проблемы эмиграции, как в Европе или даже в Америке. Своеобразие Японии, делают её менее привлекательной для переселенцев…
Я уже говорил, что мы ещё в Англии купили общий проездной билет по железным дорогам страны, за триста с небольшим фунтов. Но за эти недели, вы можете в общей сложности наездить на тысячи фунтов и потому экономически, такие проездные очень выгодны.
Ещё одна особенность Японии – народ здесь очень дисциплинирован и законопослушен.
На работу ходят в униформе и это, как мне кажется проявление общества, построенного по строгой иерархической схеме. В таком обществе и уровень ответственности перед властями и перед совестью, много выше, чем обычно.
Такое законопослушание и внутренняя дисциплина поведения помогает не только продуктивно работать, но и соблюдать чистоту и порядок вовне и внутри человека. Недаром, кто-то из японцев сказал, что для соблюдения гармонии в обществе и в душе каждого человека, надо затратить много душевных сил и физической энергии!
Иначе говоря, само собой ничто в жизни не делается!
Япония, благодаря своему экономическому прорыву, показала пути развития, для многих азиатских стран…
Перед отъездом в Киото, купили в станционном киоске так называемые «бенто» - обед упакованный в специальную коробку: с кусочком рыбы, овощами и рисом. На платформах, есть комнаты отдыха, в которых работают кондиционеры и где, в ожидании поезда можно отдохнуть от дневной жары.
Как только поезд тронулся и все успокоились, мы достали эти коробки и пообедали рыбными деликатесами с рисом.
Поезд быстрый и прибывает в Киото через два часа сорок пять минут, следуя вдоль побережья и минуя большие города, городки и деревни.
Вагон большой с пятью рядами кресел: два ряда с одного, и три с другого боку. Есть багажные полки наверху, вдоль сидений которые, как в самолёте откидываются. Ехать удобно и просторно. Забыл сказать, что наш поезд – супер-экспресс и поэтому, идёт намного быстрее электричек.
По вагонам ходит разносчица, у которой можно заказать чай-кофе и даже мороженое, чем мы и воспользовались!
Поезд, в начале, шёл медленно вдоль пригородов Токио, а потом, ускорился и мимо окон, стали с большой скоростью проноситься города и городки, с зелёными квадратами и прямоугольниками рисовых полей.
Горы вокруг покрыты лесом и кустарником и слева, иногда мелькает море.
В основном на этом экспрессе едут служащие в командировки. Много туристов, таких как мы, путешествующих по Японии на поездах… Два часа пролетели незаметно. В городках, которые мы проеезжали, в основном стоят лёгкие двухэтажные домики, стоящих близко друг от друга, как ласточкины гнёзда. На рисовых полях увидели множество кормящихся личинками белых цапель. На дорогах, идущих параллельно полотну железной дороги, много чисто японских машинок – фургончиков…
Вокзал в Киото, замечательной архитектуры, новый и большой, где много чего есть для удобства пассажиров и можно даже заблудиться, потому что много уровней-этажей, ещё и под землёй...
А сам город состоит из тех же словно слепленных вместе лёгких домов, практически без дворов.
В городе, как мы заметили, много стариков, иногда с палочками. Создаётся впечатление, что как Токио является городом молодёжи, так Киото - город стариков. Но, наверное так и есть. Ведь Киото старая столица Японии, а Токио – новая.
Автобусы маленькие и тесные и платят водителю наличными, перед выходом…
Мы доехали до нашей остановки в районе буддистских храмов Дайтокуджи и выйдя, спросили нужный адрес у прохожих.
Устроившись в съёмной квартире, не увидев хозяина – ключи лежали в почтовом ящике, - мы пошли в первый раз погулять по окрестностям. Все храмы здесь, окружены каменными невысокими стенами и в каждом есть свой садик. В одном из храмов, первый раз воочию увидел знаменитый японский сад камней с «расчёсанной» граблями, мелкой галькой. Я сел на деревянную приступку и тут же погрузился в медитацию…
В свое время, ещё живя в Сибири, в Иркутске, я читал много книг о буддизме, в том числе о дзен-буддизме в Японии. Видел и фотографии японских садов при монастырях и восхищался их красотой и наполненностью символических смыслов.
И вот, я в таком древнем храме и обстановка соответствует - кругом храма чайные домики и гулко ударяет колокол отмечающий шесть часов вечера!
Сумерки, тишина, редкие посетители, каменные светильник в человеческий рост и глухая стена за садиком, которая ограничивает обзор и не дает отвлечься от созерцания символов обозначающих Землю, с морями, океанами, лесами горами и равнинами…
За стенами храмов, часто видны бамбуковые тёмно-зелёные рощи.
Моё сознание сосредотачиваясь на увиденном, ещё какое-то время замечало горы вокруг и розоватые облака на закате. А потом я «отключился» и стал думать о древности всего здесь увиденного, о тех поколениях монахов, которые здесь жили и медитировали так же как и я, на закате длинного дня…
Издалека доносились весёлые крики и стук теннисных мячей, с школьных теннисных площадок, а здесь, за стенами старинного монастыря было тихо и я погрузился в размышления и воспоминания.
…Вспомнились и долгие годы походов и одиночества в сибирской тайге, переезд и жизнь в Питере. А потом и отъезд в Англию, где меня ждали жена англичанка и двое детей, рождённых там и ожидавших моего приезда долгие годы…
Именно тот переезд и стал отправным моментом, после которого через долгие годы, я и смог приехать в Японию, и сюда в Киото
Вспоминая, я не замечал ни редких гуляющих, ни медленных сумерек, опускавшихся на тихие монастырские дворы. Только, когда жена коснулась моего плеча, я встрепенулся и прекратил медитацию…
Возвратившись домой уже в полутьме, попили чаю сидя на футоне – японском матрасе, на полу, застеленном рогожными матами – татами. Их количество на полу определяет и размеры комнаты. То есть, в Японии размер жилья, меряют не квадратными метрами, а числом таких татами…
После, пошли поужинать, и недалеко от нашего нового дома, зашли в маленький ресторанчик, где на глазах у посетителей суровый японец-повар, готовил японские блюда, действую размеренно и слаженно, как опытный жонглёр! Для Су, он приготовил жаренные овощи, завернутые в блин, а для меня - кусок мяса, поджаренный на гриле.
Мы сидели на низких скамьях и ели свою еду прямо с плиты, играющей и роль стола.
Несколько японцев сидевших рядом ели и запивали еду, каким-то розовым напитком. Оказалось, что это саке разведённое вином. Заметив наши любопытные взгляды, они предложили и нам попробовать и я не отказался.
Су ела своё блин с овощами, а я – вкусный бифштекс, запивая предложенным гостеприимными японцами напитком. Ничего подобного я не видел и не пробовал прежде и потому, этот ужин остался в моей памяти.
После ресторана, пошли в соседний небольшой магазин и купили продуктов для завтраков. Цены на продукты умеренные и может даже меньше чем в Англии. Хотя перед приездом сюда, нам говорили, что Япония это дорогая страна…
Восьмого сентября, проснулись на новом месте в восемь часов утра и плотно позавтракав, пошли осматривать район храмов, которых здесь, очень много. По дороге, идя по улицам между стенами огораживающих сады соседних храмов, снова вспомнил театр Кабуки и сюжет спектакля, в котором кормилица, жертвует своим сыном ради сохранения главы Клана. На таких картинах воспитывался и воспитывается патриотизм японцев и их уважение к старшим, в том числе старшим по чину.
Именно национальный характер выработанный за тысячелетия истории страны и позволил японцам, не только пережить страшное поражение во Второй мировой войне, но и восстановить, а потом и приумножить национальные богатства…
И по аналогии, вспомнилась история Павлика Морозова, рассказавшего правду о своём дедушке-кулаке и потому убитого врагами. Сегодня, из Морозова, нынешние «либералы» антисоветчики в России, сделали социального монстра, потому что для них ни понятие народа ни понятия страны ничего не значат. Главное, чтобы было хорошо им и их родственникам. А остальное – «гори оно синим пламенем»!
Эти российские образованцы, ошельмовали имена Павлика Морозова и Зои Космодемьянской, но всячески возвеличивают имя предателя Власова и его приспешников и коллаборационизм РПЦЗ.
Я это вспомнил ещё и потому, что японские предприниматели и банкиры, все свои прибыли вкладывали и вкладывают, так или иначе в экономику своей страны. А в России, «бизнесмены» не только деньги прячут в офшорах, но и свои семьи перевозят на Запад, тем самым беззастенчиво предавая свой народ и страну!
…Вскоре, сели на автобус и поехали в известный храм, куда устремляются многие туристы, особенно из Европы и Америки…
Этот храмовый комплекс расположен на склоне горы и все идут по узкой улице – кто вверх к храму, а кто уже вниз, после посещения святыни.
Ворота из дерева, громадные и красивые. Но и сам храм с его крышей-пагодой и смотровой площадкой наверху, смотрится как чудо азиатской архитектуры. Многие туристы, как и мы, воспринимают этот храм как феномен из прошлого, хотя в нём идут и современные службы.
Весь комплекс начинали строить здесь в восьмом веке и храм был реставрирован после очередного пожара в семнадцатом веке. Сегодня, это пожалуй самое посещаемое место в Киото. Сотни, тысячи туристов приходят сюда каждый день и этот поток не скудеет ни весной ни осенью. На улочках ведущих туда множество лавочек и магазинчиков в которых продают сувениры сделанные японскими мастерами любопытным туристам!
Шёл мелкий дождик, и мы промокли, но это не охладило нашего восторженного отношения к увиденному. В магазинчиках мы не только смотрели сувениры, но и купили для себя пару рюмочек для саке.
…Следующим местом нашего «паломничества» было кладбище с статуей сидящего Будды, высотой около двадцати метров. На этом мемориале павшим, поговорили с монахом, который приветлив, открыт для вопросов, но плохо говорит по-английски. Мы купили и поставили две свечки в память о погибших, в честь тех ради кого и создан этот мемориал!
Следующим храмом который мы осматривали был тоже не менее интересен Мы ходили по аллеям храмового пространства и несмотря на дождь, радовались и восхищались красотой и храмов, и садов которые их окружают.
И снова вспомнились времена, когда я жил в Сибири, ходил по лесам, а отдыхая дома, читал книжки с описаниями японских храмов дзен и садов в них. И вот теперь, я увидел и сады мхов, и сады камней, и сады с мостиками и зарослями бамбука на фоне деревянных, почерневших от времени храмовых стен и крыш!
Я думал тогда и теперь убедился в этом, что красота окружающего нас мира играла особую роль в доктрине учения дзен и воспитании его адептов! Когда-нибудь, вспоминая нашу поездку в Киото и восторг переполнявший меня там, я напишу эссе об этой особенности дзен буддизма!
Дальше пошли по указателям и вышли на красивейшую улицу Киото. Она состояла из старинных построек в китайском стиле и была уютна и тиха. Деревянные ворота из старого потемневшего дерева, философские, зелёные садики внутри, едва слышный шум льющейся воды – все это наполняет душу покоем и настраивает на глубокие размышления о сущности бытия…
Пока дошли до метро, промокли, но войдя на станцию окунулись в море света и в уютную атмосферу. Тут все приспособлено к человеческим нуждам и очень удобно. Невольно вспомнился Нью Йорк и дребезжащие вагоны, словно консервные банки, сделанные из блестящего алюминия. Тесные станции, гул проходящих поездов и по заплёванному полу бегают крысы…
Думаю, что у людей, побеждённой в войне Японии, сохранилось чувство сострадания и сопереживания, с которым в Америке напряжёнка. Именно страдания после поражения в войне, после ужасов, пережитых жертвами атомной бомбардировки Хиросимы и Нагасаки, и делают японцев такими внимательными друг к другу, но любезными и к нам, иностранцам!
И ещё подумалось, что строить «новое», иногда легче, чем пытаться переделать «старое» в новое! Это, как пытаться старое здание превратить в новое…
Ужинали в очередном ресторане, который искали на нашей улице. Заглядывали в меню на улице и то-то не нравилось, то это. Наконец зашли в очередной ресторан и остались там.
Су ела холодную лапшу с тоффу, а я скумбрию с рисом и овощами…
Домой возвратились рано, попили чаю и я стал писать дневники, усевшись на свёрнутый футон – в комнате больше не было мебели.
…Важная для воспитания национального характера, деталь – в Японии не берут и не дают чаевых! Меня это поразило очень…
Я вспомнил что и в Советском Союзе чаевых не давали. Считалось, что чаевые унижают человеческое достоинство! Только подпольные богачи и пижоны, в те времена делали это.
Сегодня и в России все переменилось – если ты не даешь чаевых, то ты жадина и деревня. Но на этой традиции возрождённой в России, сегодня стоит вся коррупция, чиновная в том числе!
Теперь же, «чаевые» берут и в школах, и в больницах, и это стало отвратительной привычкой. А я, до сих пор чувствую себя неловко, когда сую чаевые где-нибудь в ресторане. Уж лучше бы они включали эти подачки в выписанный чек!
…Ночью шел дождь и за окном что-то капало и булькало. Утром дождь продолжался и пришлось одевать башмаки и куртки.
Сегодня едем в Северный район монастырей. Стоит отметить, что монастыри здесь в основном Дзен, и ранних сект буддизма. Выясняется, что «ортодоксальный» буддизм, мало кого устраивал и устраивает в Японии.
Девятое сентября на дворе. Первый монастырь куда мы приехали назывался Нандзерджи. Громадные ворота из толстых деревьев и монастырь построили на месте императорской дачи, бывшей здесь в тринадцатом веке.
Ворота производят впечатление своими масштабами и представляется, что раньше здесь молились и жили сотни и сотни монахов. Дерево из которого строили храм, потемнело от времени, выгорело и покрылось мелкими трещинами, но по-прежнему крепко и устойчиво. Наверху, метрах в двадцати от земли, под изогнутой крышей, покрытой черепицей – смотровая площадка.
Туда поднимались по крутой лестнице и конечно изумились открывшемуся на город виду. Обошли смотровую площадку по кругу и на севере от монастыря, увидели крутые склоны холмов, покрытые лесом. Киото городок сравнительно с Токио небольшой и вся его слава и богатство – в прошлом!
Но сам храм и сад при нём – чудо эстетики. Осматривая сад, я невольно вспомнил тайгу в Забайкалье, горные реки и курумники,- лавины больших камней, покрывающих русло ручьев и речек по берегам, и покрытых толстым слоем зелёного мха. Игра света и тени, в этих влажных местах, создают незабываемые картины!
Но здесь, похожие сады в монастырях, сделаны руками человека и ухаживают за ними сами монахи.
Эти сады, через символы, отражают красоту и величие земли. На клочке земли, часто не больше теннисной площадки огороженной каменными стенами, древние садовники старались, через камни заросшие мхом, через траву и небольшие, но старые деревья, через воду в пруду и ручейки вытекающие из них, показать все величие и красоту природы, окружающую человека, способного эту красоту отличить от безобразия первородного хаоса!
В этом монастыре находится известный всему миру сад камней и мха, по имени «Прыгающий тигр».
Я ещё в далекой молодости видел фотографии этого сада в книгах и потому, сев и сосредоточившись, стал медитировать, думая о роли красоты в жизни и воспитании человека - монаха!
…Человеческое одиночество и оторванность от коллектива, требуют компенсации и эти сады, на которые, мы смотрим, как смотрели и они, древние монахи с старых деревянных галерей окружающих сад, невольно заставляют задуматься о смысле жизни, о красоте природы, выраженной в буддистских символах. Камни - это горы и скалы. Вода - это моря и океаны. Деревья – это леса, а мхи – это трава и кустарники…
Уходил из монастыря, от этого магического сада в восхищении, потому что воочию увидел этот памятник религиозного поклонения природной красоте и человеку!
Пройдя под десятиметровой высоты акведуком, доставлявшим воду в монастырь с гор, пошли в сторону монастырского кладбища по разбитой дороге, через лес. На кладбище, обычные саркофаги из прямоугольных гранитных колонн над могилами. Но есть и совсем свежие, богатые захоронения.
Тут совсем не было людей и мы посидели, отдохнули в тишине, слушая пение птиц. Понравилась могила, сделанная из полированного чёрного гранита в стиле модерн, совсем недавно, в 2013 –ом году, сыном для отца, который был автомобильным магнатом…
Потом пошли ещё выше и вышли к красивому водопаду, над которой стоит пещера, где жили и молились древние монахи старцы-отшельники.
Тропа все время шла вверх по крутому берегу потока и привела нас к водопаду, падающему белопенным потоком с обрыва, высотой метров в десять. А ещё выше, куда надо было подниматься по каменным, вырубленным в горе ступенькам – пещера с буддистским алтарём и горящими свечками, зажжёнными здесь паломниками.
Огибая эту пещеру, тропа поднимается по правому берегу реки ещё выше, через лес, на гребень хребта. Тропа завалена буреломом и редкий прохожий сюда поднимается. Но там, вверху, на вершине горы стоят несколько маленьких монастырей, куда к сожалению мы не смогли попасть – дело было к вечеру и нам пора возвращаться в город!
Устроившись на буреломе, мы достали «пикник» и перекусили, думая каждый о своём, под шум бегучей, быстрой воды…
Потом спустились вниз и пошли осматривать монастырь Эйкондо, который был основав в одиннадцатом веке. В монастыре тоже был садик и два горбатых мостика над прудом и ручьём. А вокруг сада, стояли кельи монахов и в монастырском зале проходила конференция - слышались гортанные голоса говорящие по-японски.
Потом голоса запели и в этом воодушевлённом религиозным сознанием хоре-единении человеков, я различил часто повторяемое слова Амитабха - то есть земное воплощение Будды!
Сумерки медленно спускались с гор в долину и этот хор, казалось славил ещё один прожитый нами день!
Сад в этом монастыре был объединением обычного и сада камней. Где-то это был гравий, расчёсанный под волны, а с другой стороны стоял пруд, и располагался сад мхов. В пруду медленно плавали большие рыбы и при нашем приближении, они приплывали к нам, ожидая кормления….
А хор все продолжал петь, завораживая однообразием ритма отбиваемого деревом о дерево!
Вообще, японцы не только хорошие каменщики, но и замечательные плотники. Все древние монастыри, сделаны из громадных деревьев и половицы шириной по полметра и длиной метров в пятнадцать иногда достигают десятисантиметровой толщины.
Интересно и удивительно, что этим монастырским половицам уже несколько сотен лет!
Надо отметить, что как и при входе в дома, японцы, входя в храм, снимают обувь и остаются или босиком или одевают специальные тапочки и сады обходят по деревянным галереям, прикрытых сверху краями изогнутых крыш.
Я уже отмечал, что японские города и особенно территории храмов необычайно чисты и ухожены. Это национальная черта, традиция точно такая, как палочки для еды, которые здесь заменяют вилки, как велосипеды на улицах, как множество дзенских монастырей, особенно в старых городах!
После храмов, прошли вдоль неглубокого канала несколько километров, по вишнёвой аллее, которая весной наверное выглядит божественно! Можно представить себе, какая здесь открывается красота во время цветения японской вишни – сакуры!
Эта дорожка создана уже около ста лет назад и очень популярна среди европейских туристов.
Уже направляясь домой, по пути, нашли уютный ресторан, в котором поужинали в комфорте и довольстве, отдыхая и вспоминая увиденное здесь!
Ехали домой на автобусе, в темноте ночи и в который раз, добродушная японка помогла нам найти дорогу до остановки и даже посадила нас на нужный автобус. Удивительно доброжелательные люди – японцы!
Десятое сентября. Встали в семь часов утра. На улице солнце в облаках. Сегодня по железной дороге едем в старинную столицу Японии, город Нара.
Вчера на вокзале зарегистрировали места в обычном поезде – «хикари». Наши проездные не действительны только в суперскоростных поездах. А всего видов поездов движущихся по Ж-Д с разной скоростью и остановками, тут, около десяти - от электричек, до сверх скоростных экспрессов, идущих через всю Японию…
С утра, на метро доехали до современного вокзала в Киото, точно в десять часов четыре минуты сели в поезд и через сорок минут были уже в Нара.
Этот город был столицей Японии в семисотые-восьмисотые годы первого тысячелетия новой эры и сохранил древнее своеобразие, хотя и утратил столичный вид. Кругом много иностранных туристов, но большинство прохожих все-таки школьники-японцы, которые едут сюда знакомится с собственной историей.
Городок этот небольшой но благодаря нашествию туристов, богатый, чисто-ухоженный и современный, несмотря на свою древнюю историю…
Помимо храма Тодойджи есть синтоистские храмы.
Но главная достопримечательность Нары – это полуторатысячное поголовье оленей, которые стали со временем святыми животными и заполнили все рощи и даже проспекты города.
По пути к Тодойджи, мы видели их сотнями и они совсем не боясь людей: ходят, лежат и пасутся часто посередине проезжих путей. Увидев, как пожилой японец кормит их орехами, мы тоже в этом поучаствовали и покормили с руки доверчивых животных. Ощущения запоминающиеся!
Храм Тодойджи громадный и старинный, выстроенный около тысячи трёхсот лет тому назад. И главной достопримечательностью храма, является статуя сидящего внутри зала на бронзовых лепестках лотоса, громадно-чёрного бронзового Будды!
А по сторонам от этого древнего Будды, расположены статуи его покровителей Всевидящего и Всеслышащего.
На входе в храм, нас встретили гиды – добровольцы и один из них рассказал, что дорожка к храму недаром состоит из трёх цветов. В середине - большая дорожка-линия которая означает родину Будды – Индию. А по бокам от неё отличаясь по цвету две другие: одна означает Китай, а вторая уже собственно Японию! Ещё он говорил, что столицу перевели в Киото из-за внешней незащищённости и больших наводнений, по временам случавшихся здесь, в Наре.
Громадность храма, его внутреннее убранство оставляет неизгладимое впечатление. Мы обошли его по кругу и восхищались сохранности и чистоте вокруг…
После этого храма, по пешеходной дорожке мы прошли дальше и побывали в ещё нескольких храмах, поменьше, но не менее красивых. Но обо всем не расскажешь!
Вскоре, пришли к храму синтоистскому, на территории которого растут тысячелетнего возраста громадные деревья. И тысячи золотых светильников в этом храме, тоже производят впечатление. Эти светильники – символ памяти поколениям предков. А почитание предков и старших – одна из основных черт национального характера японцев.
Народу в этом городке с утра до вечера очень много и в основном это приезжие.
Нара, своими великолепными старинными храмами и ручными оленями, притягивает туристов со всех концов света и конечно из Японии.
Надо заметить, что перед тем, как прийти к Тодойджи, мы, психологически настраиваясь, вошли в ещё один дзенский сад. И как всегда, при виде его красоты, философские настроения захватили меня.
Сидя на насыпном холме с беседкой наверху, осматривая сад сверху, я стал размышлять о том, что Будда при жизни был, что называется «эстетом» и потому, в его учении, красота форм, вмещает, выражает внутреннюю красоту мира и человека.
Любование красотой лежащей вокруг человека не чуждо буддизму, в отличии от аскетизма первоначального христианства. И вместе, современный буддизм сохранил любовь к отсутствию вещей. И здесь, красочная православная служба в русских храмах, иногда напоминающая парад одетых в расшитые золотом мантии священников, разительно отличаются от строго «пустых» и просторных дзенских монастырей и храмов.
Так и сады в этих монастырях поражают скромной красотой и выбором многозначительных символов, по сравнению с европейскими, тяжеловесными парками, изукрашенными стриженными шпалерами кустарников, разноцветными клумбами и скульптурными фонтанами…
Уже ближе к вечеру, пройдя через синтоистский храм, состоящий из комплекса строений и череды ворот своеобразной формы, окрашенных в оранжевый цвет, пошли в сторону вокзала…
И тут начался розовый закат, словно отмытый от дневных туч, с ярким солнцем посередине, под лучами которого и здания, и зелень вокруг заиграли яркими красками!
Пагода, на входе в комплекс храмов, пятидесяти метров высотой и с пятью «этажами», как –то особенно торжественно и величественно предстала перед нами, во всей своей причудливой сложности и философской многозначительности.
Мы долго стояли рядом рассматривая это творение древнего зодчества, а потом подошли к колокольне очередного храма, где висел большой с рост человека колокол и рядом подвешено «било», кусок круглого бревна на цепи, с обмотанным кожей, торцом. Было пять часов вечера и монах раскачивая било, стал ударять этим торцом в край колокола.
Мощный плотный звук разносился по окрестностям и какая-то его часть улетала в далекое небо, тревожа слух небесных жителей! Показалось, что и внутри нас что-то стало настраиваться на благостный лад, от этого вибрирующего всепроникающего звука издаваемого колоколом…
Возникло чувство сопричастности всему увиденному и услышанному здесь!
Потом, уже почти придя к вокзалу, зашли в настоящую торговую улицу, перекрытую сверху от дождя выгнутым наружу пластиковым перекрытием.
Выбирая, в череде закусочных, зашли в понравившийся ресторан и вкусно, недорого поужинали. На десерт, я выпил чудный коктейль, называемый здесь «московским шумом» и меня, от этого напитка крепко «торкнуло» в самое сердце и я действительно почувствовал шум в ушах!
Обеды в здешних ресторан дешевле чем в Европе раза в два и каждая еда стоила от силы десять-двенадцать фунтов на английские деньги. А ведь бытует мнение, что Япония – это дорогая страна…
Приехали в Киото уже глубоким вечером и выпив чаю с коньяком, я уснул как убитый!
Одиннадцатое сентября – пятница. После завтрака поехали на автобусе смотреть знаменитый Золотой павильон – храм на берегу круглого озера, который не так давно сжёг какой-то фанатик – монах. Его судили и казнили, но он утверждал, что сжёг этот храм, защищая древние устои буддистской веры. Недавно этот храм реставрировали и он стоит во всей красе сверкая золотым отражением в водах пруда.
Этот храм, являющийся хранителем мощей Будды, окружен дзенским садом с ручьями, мхом на камнях и кривыми японскими соснами с шапками хвои на вершинах.
Мы приехали туда к открытию и тем не менее уже несколько сотен туристов, в большинстве школьников, поделённых на отряды в различной униформе, толпились перед воротами, ожидая открытия. Они уже давно ждали когда отворят ворота и после открытия, потоком хлынули внутрь, мешая сосредоточится и остановившись, обдумать увиденное здесь.
Но, несмотря на многолюдье, мешающее рассмотреть детали и подробности этой буддистской реликвии, сад храма, произвёл на нас сильное впечатление, хотя пришлось, почти проталкиваясь идти в толпе нетерпеливых туристов!
По пути услышав русскую речь в группе туристов, что здесь не так часто случается, познакомились. Оказалось, что это люди из Хабаровска, которые в Японии уже во второй раз и им здесь все нравится: и богатство городов и деревень, и чистота на улицах! И они естественно хотят, чтобы и в России так стало! Об этом и поговорили, качая головами и вздыхая…
После осмотра «Золотого павильона», (хотя внутрь никого не пускают), пошли в соседний храм Руанджи, где находится знаменитый сад «Пятнадцати камней». Этот сад, я тоже, не один раз видел в книжках об Японии – настолько он знаменит!
И вот здесь, присев на край помоста в тени от кривой крыши, я углубился в медитацию рассматривая этот сад, славящийся своими идеальными пропорциями и загадочным расположением больших и малых гранитных глыб, среди «волн» не крупной, серой гальки, «расчёсанной» специальными граблями.
Эти камни, словно острова в океане жизни и расположены они группами. На меня этот сад действует как медитативная музыка. Я углубляюсь в себя, начинаю думать о суете и тщете жизни, сожалею об упущенных возможностях или бездарно проведенных годах, утекающей жизни…
В этот момент мои глаза автоматически смотрят в одну точку видимого пространства, мышцы расслабляются и я, начинаю дышать глубоко и ритмично… Первое время присутствие праздных и шумных людей вокруг отвлекают и раздражают, но потом, перестаёшь их замечать и реагировать на них. Я остаюсь наедине с собой и мысли ровным потоком текут в голове.
Вдруг, в шуме разговоров вокруг, различил русскую речь, а потом моё сосредоточение прервал китаец-фотограф, долго кликающий затвором аппарата у меня под ухом.
Подумалось, что китайцы, по сравнению с выдержанными японцами, напоминаю индейцев из северной Америки. Многие из них шумливы, невоспитаны и даже грубы.
А дзен, в этом смысле, сделал из японцев особую нацию.
Китайская революция вытолкнула на поверхность политической активности миллионы и миллионы простых людей и этим можно гордиться, правда не забывая об исправлении плохого воспитания…
После сада «пятнадцати камней», казалось нас уже трудно чем-то удивить. Однако, перейдя в храм Нинаджи, мы увидели ещё один замечательный образец «философского» сада с озером подходящим прямо к помосту. В саду, под присмотром садовника-архитектора, рабочие обрезали ветки на деревьях и эта работа требовала большого внимания, потому что в японском саду всякая деталь «интерьера» важна!
Потом, на «трамвайчике», состоящем из двух вагонов на рельсах, поехали в сторону бамбуковой рощи, одной из достопримечательностей древней столицы.
Идя по смотровой тропе, мы видели стену зелёных бамбуковых стволов, через которую и солнечный луч не проникает. Потом, в продолжении тропы поднялись на холм, на виллу знаменитого киноактёра тридцатых годов, Окочи, и увидели там со смотровой площадки, замечательный вид Киото, раскинувшегося внизу, в долине.
В этом поместье, выстроенном по желанию киноактёра, есть ещё и красивый дом, с лужайкой, часовня и тропы с тропинками, которые проложены среди зарослей садовых деревьев. Очарование этого поместья трудно описать - это надо видеть и представить, как знаменитый актёр прославившийся ролями самураев-героев, жил здесь в одиночестве и сидя на террасе дома, на закате дня, смотрел на долину, в которой среди лесных рощ проглядывал город.
Там же, в поместье, в красивом чайном домике, мы посидели на воздухе и выпили особого японского зелёного чаю, разговаривая с пожилой японской парой. Мы расхваливали Японию вполне искренне, а японцы радовались нашей похвале и было видно, что они гордятся своей страной.
Я уже отмечал, как черту национального характера, стремление японцев к порядку. Тут никто не лезет вперёд, а все, почти везде, встают в очередь по мере «прибытия» и терпеливо ждут. Даже на железной дороге, имея билеты с обозначенными местами, они встают в очередь в свой вагон, а служащие в униформе и с повязкой на руке, регулируют очередь и стараются услужить нуждающимся в помощи...
Во многом, такой порядочности, способствует религия дзен, в которой, вместе с непротивлением злу насилием, предусматривает ответственность за личное поведение.
Интересная деталь. В автобусах и в метро, молодые сидят спокойно и не предлагают свои места пожилым. Это оттого, что есть специальные мета для таких пассажиров, и молодые на них не садятся, даже если автобус переполнен…
Через дорогу, на красный светофор никто не переходит и ждут, даже если дорога пуста!
Я уже не говорю о поклонах вежливости, которыми, здесь, переполнены отношения между людьми!
Метро в Киото новое, с лифтами, эскалаторами и пандусами. Станции просторные и рационально спланированные, а в вагонах кондиционеры и экраны на которых, дана информация по поездке и даже прогнозы погоды…
Дома в городах стоят почти впритык один к другому, а улицы узкие и почти без тротуаров. Мы первое время пугались проходя мимо едущих рядом, машин.
Много людей в повязках скрывающих рот и нос. Я так и не разобрался, почему, особенно молодые носят такие повязки? Боятся заразиться или боятся заразить?
Ещё одна особенность Японии – проведение транспортных магистралей в городах на трёх уровнях: под землёй, на земле и над землёй. Многие железные дороги, проходят через города по длинным виадукам на мощных бетонных опорах, над проезжими улицами и прохожими…
Проблему пробок и транспорта в больших городах, надо будет решать и в России. Хотя начать строительство магистралей в трёх уровнях надо было, уже «вчера»!
На мой взнляд, Япония сегодня, по настоящему современная страна и её успехи в экономике и промышленности, как я понял анализируя увиденное, во многом обусловлены патриотизмом и доверием своей родной стране! Японские кампании и бизнесмены, часто зарабатывая деньги заграницей, приводят их в страну, чтобы можно было строить и развиваться у себя на родине. В России, к несчастью, сегодня для многих «элитариев» - патриотизм, это бранное слово!
Кажется, что повышенная регламентация жизни здесь, тоже происходит из географических особенностей Японии. Здесь земли не так много для населения, сравнимого с населением России и потому, живя бок о бок, японцы изобретают способы жить в мире и согласии, через следование и выполнение определённых законов и регламентов, регулирующих жизнь в такой «тесноте».
Поэтому, тут выстраивается порядок, который требует ограничения эгоизма общими задачами и целями! В социальном плане, здесь больше социализма чем даже в Англии!
Поэтому, выстраивая новую Россию, надо учитывать опыт соседей и в частности опыт социализации жизни в Японии!
Путешествуя, мы видим в большей части Японии горы-холмы, покрытые лесом. А в долинах – поля, чаще рисовые, которые заменяют поля пшеницы, такие как в Европе и в России.
Старые дома и даже громадные храмы, здесь, выстроены в основном из дерева и в этом Япония похожа на Россию.
Поэтому, сегодня, очень важно научиться строить в России жилые дома по новым технологиям, особенно в сельской местности. К сожалению власти на эту особенность страны не обращают внимания. Однако, это, на мой взгляд, именно те резервы, которые помогут решить в России извечную жилищную проблему…
Тринадцатое сентября. С утра ходили смотреть местные храмы Дайтокуджи, расположенные совсем рядом с нашим домом, чуть вглубь от главной улицы предместья.
Хорошо, когда рядом совсем нет туристов, и можно спокойно посмотреть и подумать о высоком без шума и толкотни. Кругом тихо, сосредоточенно и влажный прохладный воздух…
Тут тоже садики, рядом с храмами, в которых изредка можно увидеть монахов. Хотелось поговорить хотя бы с одним из них, расспросить о внутренней жизни, но проблема с языком не позволяет этого сделать.
Видели одного старого монаха – настоятеля храма, который сидел у себя в келье и что-то писал. Такими мне и представлялись древние насельники этих монастырей!
И сами мы были довольны и спокойны, когда не торопясь ходили по монастырю, снимая башмаки и оставаясь босиком или надевая «казённые», без задников шлёпанцы.
Храмы достаточно похожи и разняться только деталями. Но надо различать, что тут есть храмы основатели определённой ветви буддизма, а есть храмы «дочерние», возникшие уже позже, как продолжение и развитие старых храмов…

…Надо сказать, что в этой книге, я во многом отделываюсь крайне скупыми сведениями о том, что мы видели путешествуя по Японии, часто оставляя без упоминания наши разговоры и впечатления, а тем более размышления об увиденном.
Иначе, пришлось бы описывая подробности каждого дня и писать по большому очерку…

…Возвратившись после осмотра ближних храмов, мы пообедали в очередном ресторанчике и вечером поехали в Гийон, - самый весёлый и красивый район Киото. Тут светло как днём от огней реклам и толпы весёлых туристов гуляют по приветливому, гостеприимному городу.
Над улицей Шиджу навес над тротуарами и потому, здесь можно спокойно гулять под дождём. А над торговыми переулками вообще повесили крыши и там намного теплее, даже в холода. И на этих улочках – тысячи магазинчиков и лавочек, бутиков и дорогих, роскошных магазинов. И здесь, много людей, совсем как в центре Токио, только большинство прохожих – это туристы.
У красивого и большого театра «Кабуки», стоит статуя гейши, которая четыреста лет назад, прославилась, как постановщица спектаклей кабуки и как знаменитая актриса! Потом, девушкам, спасая их нравственность, запретили играть в театрах и исполнителями, даже женских ролей, стали мужчины…
Мост через довольно большую реку, запружен толпой и здесь стоят, как в Лондоне музыканты играющие народные мелодии, а рядом живая гейша в красивом ярком кимоно, с традиционной многослойной причёской на голове.
Гуляя по Гийону, нам постоянно приходилось лавировали между толпами прохожих и мы, вместе со всеми, радовались этому многолюдью и яркому праздничному свету реклам…
А вернувшись в свой район, мы снова погрузились в тишину и полусвет-полутьму. Улицы в пригородах плохо освещены, может из экономии, и наверное объясняются тоже местным рационализмом…
Придя домой, попили чаю и я, сев на свернутый футон – матрас, стал записывать увиденное днём. Надо сказать, что я завел ещё маленький блокнотик, куда записываю впечатления прямо на местах, которые мы посещали, обычно во время сидения в кафе или в ресторане…
Утром, сели на поезд и поехали смотреть древний замок Химейджи, пересаживаясь на нужный поезд в Кобе, где погуляли несколько часов, знакомясь с городом.
Кобе – суперсовременный город, возникший на руинах оставшихся здесь после знаменитого и страшного землетрясения! Город тоже выстраивается в трёх уровнях: виадуки, уровень земли и тоннели…
Глядя на все разнообразие жизни в современных городах и в деревнях Японии, я невольно стал задумываться о причинах этого процветания
Интересно, что психология побеждённых во Второй мировой войне Германии и Японии, похожи. И обе страны, благодаря отсутствию воинственности, достигли экономических и социальных высот. Япония с Германией делят второе-третье место по экономическому развитию. Расходы на экономику здесь составляю внушительные цифры, а на военную составляющую – минимальные!
Глядя на Японию, по сути восстановившуюся из пепла оставшегося на месте былой жизни после войны, понимаешь относительность успехов сегодняшней России, которая была страной победительницей! Сравнивая, ещё раз понимаешь, насколько губителен для нашей страны был брежневский застой и тем более горбачёвская перестройка…
Погуляли по Кобе, посмотрели на новые высотки и даже новый храм с буддистскими львами.
Потом, сели на поезд и поехали в знаменитый японский замок Химейджи, который переводится на русский, как «Белая цапля». Это сложенная из гранитных глыб, пятиэтажная башня с мощным основанием, видимая издалека и даже из окон поезда. Замок действительно белый, красивый и мощный и является историческим феноменом, показывающим былую мощь и великолепие самурайской Японии!
Японские туристы вкупе с западными, сотенными толпами движутся в сторону «Цапли», которая с приближением к ней, выглядит все интересней и впечатляет не меньше немецких средневековых замков! Очередь выстроилась на полтора часа, и по пути удается со многих ракурсов рассмотреть это шедевр воинского и оборонительного искусства.
Внутренности этого огромного строения – деревянные, на балочной структуре. Полы и лестницы из толстых плах, а черепичные крыши заканчиваются скульптурным изображением рыб, символ воды, которая спасает от главной опасности для дерева – пожаров! Это обычная опасность для жителей, как в Японии, так и в России!
Сухое, старое дерево горит как свеча. Но замок, а точнее основание и стены рва с водой сложены из гранитных глыб весом не мене тонны.
Внутри замка семь этажей и ещё подсобные помещения. Все это выкрашено в белый цвет и на холме, смотрится как сказочное и вовсе неопасное здание! Но скольких бед и страданий стоило окрестным крестьянам это строительство, а потом и обслуживание замка?!
Вместе с очередью, по крутым лестницам между этажами, мы поднялись внутри замка на самый верх, осматривая по пути пустые этажи. А уже по другой лестнице, так же медленно спустились вниз, стараясь не теряться в длинной очереди туристов и вышли на улицу.
Выйдя наружу, сфотографировали в очередной раз красивый замковый фасад, а потом вздыхая пошли осматривать замковый японский сад, разбитый на месте бывших самурайских казарм.
Сад, как всегда впечатлил больше всего! Чудные небольшие озерки связанный цепью проток и в них, торчат из воды гранитные островки. Японские мостики связывают берега пруда и под ними в воде медленно плавают карпы – привычные обитатели таких садовых прудов.
В саду, куда мы попадаем по горбатым мостикам, стоят пушистые японские сосны, растут стриженые кустарники и лежат вросшие в землю камни покрытые мхами, всех оттенков зелёного.
Ручеёк, соединяющий одну озеринку с другой, течет плоской прозрачной лавиной по отборной круглой гальке. Ту же шумит невысокий водопад, а в озере, крупные рыбины разного цвета: от красного до пятнистого, глядя на вас из воды, начинают открывать рты, прося подачки.
В организации пространства сада, чувствуется вкус к красивому дзенских монахов, которые молились и медитировали в таких садах многие столетия!
Я в восхищении от увиденного и готов установит палатку на берегу пруда и жить здесь, сосредоточенно и аскетично…
Но главное мы, в этом саду, стали участниками настоящей чайной церемонии. В легком домике, из дерева, на одной из зелёных луговин сада, мы, сняв обувь прошли внутрь и увидели гейш в ярких кимоно с цветами, разносивших чай посетителям, сидящим прямо на полу, подогнув под себя ноги.
Мы попросили низкие скамейки, потому что наши колени совсем не привыкли к такой позе.
Через время, гейша принесла нам чай и «колобки» из теста, сладкие и с наполнением внутри, которые можно разрезать перед едой, тоже плоскими палочками-ножами.
Красивая, молодая японка, встала перед нами на колени и переставила со своего подноса на наш низкий столик блюдце с колобками, и в красивых пиалах чай, густой, зелёного цвета, натертый на терке и разбавленный горячей водой.
После того, как были съедены колобки и маленькими глоточками выпит чай, надо было перевернуть чашку и прокрутить её два раза вокруг оси. Цифра два в синтоизме – святое число. Перед алтарём в храмах звонят в колокол дергая за длинную верёвку, а потом, дважды поклонившись, тоже дважды ударяют в ладоши, что означает вызов божества на свидание с вами…
Возвратившись назад в город, мы прошли по торговым улицам, укрытым от дождя и снега навесами.
Здесь же, мы увидели на просторной площадке прямо посреди улицы, представление самодеятельности, где несколько танцевальных коллективов в красочных нарядах танцевали народные танцы. Зрители, окружившие площадку-сцену с энтузиазмом аплодировали и радовались за «своих». Тут было много родственников и друзей танцоров, приехавших поддержать своих любимцев…
Потом поехали в центр Кобе, в район Саномия. Там перешли на станцию канатной дороги и в маленькой стеклянной капсуле «поехали-полетели» вверх, в горы. Под нами расстилались крутые лесистые склоны и чуть в стороне был виден белопенный водопад. А капсула поднималась все выше и выше, болтаясь на, как казалось, непрочном канате.
Сверху, мы увидели часть побережья моря ограничивающего город вдалеке и остров, на котором был выстроен аэродром.
Наверху, выйдя из капсулы мы вошли на смотровую площадку с видом на город и море. А справа громоздились вершины приморского высокого хребта. Тут было много туристов и мы вместе со всеми выпили чаю в одном из ресторанных павильончиков.
Потом, спустившись с «гор», уже в темноте прошли по улице в сторону вокзала. В середине пути, мы отыскали указанный в путеводителе ресторан «Микоми» где и поужинали. Я съел лапшу в бульоне - «мисо», мясную котлету с рисом и овощами, с щепоткой мелкой красной икры. Су, как обычно, ела вегетарианские блюда и тоже осталась довольна. Заплатив за это около двадцати фунтов на двоих, то есть около четырёх тысяч иен, мы направились на станцию и по нашим билетам сели в супер скоростной поезд. Доехали до Киото и на метро доехали до нашего района, где в прохладе вечера, пешком добрались до нашего дома, по безлюдным улицам.
Перед сном, я думал, что хорошо бы в России, сделать вот такие железнодорожные проездные. Они дают возможность свободно планировать поездки по железной дороге, но и дают прибыль для владельцев. А чтобы поезда не опаздывали, напичкать и локомотивы, и станции японской электроникой.
И ещё, хорошо бы торговые улицы сибирских городов, накрыть навесами, которые бы защищали от дождя и снега, не только торговцев, но и покупателей. И тогда люди ходили бы туда не только за покупками, но и просто погулять: себя показать и на людей посмотреть!
Район Киото, Дайтокуджи, в котором мы живём, заполнен храмами. Но в отличии от других храмовых мест, здесь, особенно по утрам совсем нет туристов и монахи спокойно варят себе «мисо» на кухнях и завтракают, не отвлекаясь.
Некоторые храмы закрыты для посетителей, а несколько – открыты от рассвета до заката. И здесь, все подлинно старое – дерево строений почернело от солнца и половицы пола поистёрлись под ногами монахов и туристов. И тут, без суеты и толкотни, можно временами ощутить настоящий дух «дзен»
Медитируя здесь, я размышлял о том, что религиозная жизнь делает существование человека осознанным и неспешным, а атеизм возвращает человека в животное состояние спешки и суеты, когда человеком начинают править инстинкты.
Конечно, животное начало сидит в каждом человеке, но важен процесс изживания в себе этого затаившегося животного! И религиозные идеи, дают человеку эту возможность осуществлять, с разной степенью успешности!
Неподалеку от нашего пристанища, стоит большая школа и в тихие дворики храмов, иногда доносятся крики детей, и стук теннисных мячей. А рядом, кладбище, тихое и ухоженное.
И кругом, удивительно много работ, сделанных руками человека за время существования города. Тут и каменные водоводы, и ограничивающие территории монастырей каменный стены, но главное старинные храмы сделанные из дерева!
Вот и на кладбище, могилы настоятелей огорожены каменными стенами и на входе сделаны деревянные ворота с небольшим навесом. Кладбища – это место тишины и покоя и вместе - показатель существования культа предков, характерного для национальных традиций азиатских народов. Из этого вырастает культ семьи, крепкие родственные связи и уважение к старшим. А теплота таких отношений спасает человека от одиночества…
Осматривали храм Дайсонджи – храм основанный в начале шестнадцатого века, как подхрам Дайтокуджи. Тут замечательные дзенские сады, рядом с которыми хочется сесть и медитировать никуда не спеша и ничего не решая…
Здесь чудное сочетание цветов: серый цвет расчёсанной граблями гальки, разнообразный зелёный цвет мхов и старых деревьев. Но главное камни, источенные временем, торчащие из земли как прообраз скал, вечно пребывающих в водах мирового океана!
Есть тут камень со следами ног Будды – углублениями в гранитной поверхности; есть окаменелое дерево с хорошо видными следами годичных колец на срезе ствола.
…При сосредоточенном рассматривании таких садов, возникает ощущение прикосновения нашего сознания к вечности. Жизнь вокруг становится на время чем то внешним, а энергия личности сосредотачивается на временности драмы пребывания в этом бренном мире!
…К полудню, мы вернулись в дом, попили чаю и перекусили а потом поехали в бывший императорский дворец, который был закрыт для посетителей и куда надо было записываться для посещения.
Обошли стены дворца по периметру, и не увидев ничего интересного, пошли пешком во дворец Сегунов – то есть военных правителей Японии.
Вот там была живая красота, в отличии от того же замка «Белая цапля», где мы часами толкались в очереди, поднимаясь и спускаясь по узким лестницам, не успевая ничего рассмотреть подумать и понять! Да там наверное нечего было понимать, потому что красота открывалась только снаружи…
А здесь, парадные покои сегунов, подвесные потолки, расписанные японскими живописцами стены комнат и покоев, искусно сделанные муляжи сегуна и придворных в красочных одеяниях. Именно эта «скульптурная» реконструкция встречи сегуна с придворными в большом парадном зале для приемов, поразила нас больше всего в этом дворце.
Этот замок представлен одноэтажным большим зданием и окружён замечательным парком. Мы были в восхищении, увидев, как жили люди власти в Японии, многие столетия до нас.
После осмотра замка сегуна, мы вышли в парк и были тронуты величественной красотой просторного зелёного пространства, где можно было свободно гулять часами.
Этот замок, как и дворец императора в Токио, тоже окружён рвами с водой с каменными берегами и почти на каждом угловом бастионе, в свете багрового заката, прорисовывались силуэты серых цапель, живущих здесь с незапамятных времён.
Солнце, здесь садится точно на западе, а значит и восходит точно на востоке. Ещё и поэтому, Японию называют Страной Восходящего Солнца!
Справка из Википедии о истории Сегуната и самураев:

«…Сёгу;н (яп.;;сё:гун?) — в японской истории так назывались люди, которые управляли (в отличие от императорского двора в Киото) Японией большую часть времени с 1192 года до периода Мэйдзи, начавшегося в 1868 году. Правительство сёгуна называлось бакуфу (;;) (слово бакуфу означает «палаточный лагерь» в смысле места расположения полководца, ср. русское ставка). Государственный строй, при котором верховная власть принадлежала сёгуну, обозначается как сёгунат (не японское слово)…»
«…Начиная с основания сёгуната в 1192 году и до его падения в 1867 году (то есть в течение почти семи столетий) титул сэйи-тайсёгун был наследственно-родовым, хотя формально и жаловался всегда императором. Четкого порядка наследования титула не существовало — обычно сёгун назначал преемника из числа своих сыновей, если же их не было, то усыновлял одного из представителей других ветвей рода. В поздний период многие сёгуны начинали управлять страной, будучи детьми, их роль стала символической, схожей с ролью западно-европейских монархов. Принципиальным отличием сёгуна от императора было отсутствие сакральной составляющей, сёгун считался главой администрации и хранителем государства, но не воплощением богов на земле. За семь веков существования титула сэйи-тайсёгун его носителями были несколько кланов…»

О японских самураях справка из «Википедии»:

«…Самураи (яп.;, бу;сияп.;;) — в феодальнойЯпонии — светские феодалы, начиная от крупных владетельных князей (даймё) и заканчивая мелкими дворянами; в узком и наиболее часто употребляемом значении — военно-феодальное сословие мелких дворян. Хотя слова «самурай» и «буси» очень близки по значению, но всё же «бу» (воин) — это более широкое понятие, и оно не всегда относится к самураю. Часто проводят аналогию между самураями и европейским средневековым рыцарством, но такое сравнение во многом неточно.
Само же слово «самурай» происходит от глагола haberu, в дословном переводе означающего «служить, поддерживать»; то есть самурай — служилый человек. Самураи — не только воины-рыцари. Они были и телохранителями своего даймё или сюзерена, и в то же время его слугами в повседневной жизни…»
«…В середине XVI века казалось, что империя, сотрясаемая гражданской войной, развалится на отдельные государства, но даймё провинции Овара (в центральной части острова Хонсю) Ода Нобунага удалось положить начало процессу нового объединения страны. Совершив несколько удачных военных походов против крупных феодалов и разгромив некоторые буддистские монастыри, участвовавшие в междоусобных войнах, Ода Нобунага смог подчинить своей власти центр страны с императорской столицей Киото. В 1573 году он сверг Асикага Ёсиаки, последнего сёгуна из семьи Асикага. В 1583 г. в одном из храмов Киото Нобунага совершил сэппуку, чтобы избежать пленения армией предавшего его генерала.
Дело объединения страны продолжил один из самых способных генералов Нобунаги — Тоётоми Хидэёси, необразованный, тщеславный, но смышлёный и волевой выходец из крестьянских низов. Он продолжил дело своего покровителя с беспощадной решимостью и уже к 1588 г. фактически объединил страну…»
«…В 1598 г. Хидэёси умер, оставив власть своему несовершеннолетнему сыну, вместо которого государственными делами должен был руководить регентский совет. Именно из этого круга вскоре выделился человек, завершивший объединение страны установлением единовластия — Токугава Иэясу. Он избрал своей резиденцией город Эдо (ныне Токио), хитростью и силой устранил сына Хидэёси и провозгласил себя сёгуном, положив начало сёгунату Токугава, эпоха которого продолжалась более двухсот пятидесяти лет…»
«…Процесс внутреннего распада сословия самураев заметно усилился с середины XVIII века. Развитие мануфактурного производства и усиление городской буржуазии приводили к постепенному экономическому вырождению самурайства. Всё больше и больше самураев и даже влиятельных даймё попадало в долговую зависимость от ростовщиков.
Своего рода комплекс неполноценности, порождённый в самураях их странным положением, находил выражение в обострённой тяге к традиционным духовным ценностям. Повсюду возникали разнообразные школы воинских искусств. С новой силой вспыхнул угасший на время междоусобных войн интерес к философии Дзэн, чайной церемонии, живописи и гравюре, изящной словесности.
Многие самураи, даже не переходя на положение ронинов, занимались торговлей, ремёслами и т. д. Рядовые самураи (особенно в княжествах Сацума, Тёсю, Тоса и Хидзэн), тесно связанные с буржуазией, сыграли значительную роль в незавершённой буржуазной революции 1867—1868 (см. Мэйдзи исин). После неё сословие самураев, как и другие феодальные сословия, было упразднено, однако самураи не потеряли своего привилегированного положения…»

А вот справка из «Википедии», которая заинтересует молодых читателей.
Воспитание самураев и кодекс Бусидо:
«…Обучение в семье и наставления учителя были двумя основными факторами, фундаментом в воспитании молодёжи сословия самураев, формировавшими идеал воина, основанный на мифических сказаниях, буддийском безразличии к смерти, страху и боли, конфуцианском культе сыновней почтительности и чисто японской основе — верности своему феодалу. Семья и наставник прежде всего заботились о становлении характера подростка, вырабатывали отвагу и мужество, выносливость и терпение. Будущих самураев растили бесстрашными и смелыми, другими словами, развивали в них качества, которые считались в среде самураев самыми главными добродетелями, при которых воин мог пренебречь своей собственной жизнью ради жизни другого. Такой характер развивался чтением рассказов и историй о храбрости и воинственности легендарных героев, знаменитых военачальников и самураев, просмотром театральных представлений. Нередко отец приказывал будущему воину для развития смелости отправляться ночью на кладбище или место, известное своей дурной славой (где «водилась» нечистая сила и т. д.). Практиковалось посещение мальчиками публичных наказаний и казней, а также ночной осмотр отрубленных голов преступников, на которых сын самурая должен был оставить свой знак, доказывающий, что молодой буси действительно приходил на указанное ему место. Чтобы развить у молодёжи терпение и выносливость, сыновей воинов заставляли исполнять непосильно тяжёлые работы, проводить ночи без сна (во время праздников богов учения), ходить босиком зимой, рано вставать и т. д. Ненамеренное же лишение пищи считалось полезным…»

Доспехи и вооружение самураев XVIII века в Кунсткамере (Санкт-Петербург). Преподнесены в дар будущему российскому императору Николаю II во время его визита в Японию в 1891 году.
«…Значительная часть самураев, ещё при Токугава фактически владевшая землёй (госи), стала после аграрных законов 1872—1873 и юридическим собственником этой земли, войдя в состав так называемых «новых помещиков». Из среды бывших самураев пополнялись кадры чиновников, из них состоял в основном офицерский состав армии и флота. Кодекс «Бусидо», прославление самурайской доблести и традиций, культ войны — всё это стало составной частью идеологии милитаристской Японии до начала Второй мировой войны. Термин «самурай» иногда применялся для обозначения служащих японской армии, однако после ликвидации вооруженных сил Японии в 1947 году он окончательно ушел в историю…»

Стоит сказать несколько слов о последствиях переноса столицы из Киото в Токио.
Когда в 1868 году, столицей Японии стало Токио. Многие знатные придворные кланы из Киото пришли в упадок и сам город превратился в городок провинциальной судьбы. Можно, в определённом смысле сравнить подобный перенос столицы Петром Великим из Москву в С - Петербург. Тогда, вместе с переездом императорского дома и дворянства, Москва очень быстро превратилась в столицу российской провинции! Конечно, можно вспомнить и обратный переезд правительства, уже в послереволюционной России.
Сегодня, Киото можно назвать городом храмов, как Питер, городом «классической архитектуры»!
…После дворца сегунов. Мы поехали на светлом, чистом метро, снова в Гийон, своеобразный центр ночной жизни. Тут говорят можно встретить настоящих гейш, соблазняющих вас приятными разговорами и чайной церемонией. Может быть поэтому, здесь много туристов и особенно западных из Европы и Америки!
А мы, здесь, на реке, увидели стоящую на одной ноге, совершенно неподвижно серую цаплю, которая мне напомнила погружённого в медитацию буддистского монаха…
Потом, погуляли по узким улочкам, где расположено множество магазинчиков и кафе с ресторанами. Зашли в один из таких и поели вкуснющую лапшу-удон. Я заказал себе лапшу с мясом, сыром и тоффу, а Су, как обычно, вегетарианскую только с тоффу…
Мы сидели, ели и разговаривали а за спиной, в записи играл грустные мелодии японский сямисэн. Подходящая атмосфера для вечерних размышлений об увиденном днём!
…Сегодня четырнадцатое сентября и мы едем в Хиросиму, туда, куда в 1945 году, в начале августа, упала атомная бомба, сброшенная с бомбардировщика США.
Прошлый год, мы побывали на Солёных озерах в Америке, откуда с аэродрома и вылетел бомбардировщик Б-26, чтобы «уронить» на Хиросиму, на головы несчастных японцев, ставших свидетелями страшного события в истории человечества вообще!
Большой военной необходимости в этой акции устрашения уже не было, но Трумен, решил проучить японцев и заставить их подписать мир, на выгодных Америке, условиях!
Хиросиму до этого дня специально не бомбили, во первых, чтобы застать врасплох, а во вторых, чтобы зафиксировать «чистые» результаты первого военного атомного взрыва на Земле!
А в Токио, к тому времени, в результате массированных налётов американской авиации погибло уже около ста тысяч жителей!
После взрыва, в Хиросиме начался страшный пожар в котором сгорели тоже, около ста тысяч человек. Дома в радиусе полутора километра от центра взрыва тоже превратились в пепел!
Ехали в Хиросиму на супербыстром поезде, в котором все, как в копии салона самолёта. Поезд мчится со скоростью двести-триста километров в час и временами, кажется, что мы летим низко над землёй!
В окна, видны острые пики гор, с густыми лесами на них, а неподалеку от железнодорожной линии, лежат, светло-зелёного цвета рисовые поля, с продольными канавками, наполненными водой. Здешний теплый и влажный климат удобен для выращивания этого «хлеба Азии».
…Стоит поговорить о железных дорогах Японии.
После поездок на железнодорожных экспрессах по Японии, можно сделать интересные выводы. Если Германия это королева автострад, а Америка страна автомобилей, то Японию можно назвать страной железных дорог! Такого количества железнодорожных поездов разного класса, нет наверное ни в одной стране мира.
Но ведь есть ещё и разные виды вагонов, и ещё множество железнодорожных станций и станций метро, оборудованных по последнему слову техники, и со всеми удобствами для пассажиров.
Мне кажется, что здесь есть чем восхищаться и брать пример в этом с Японии, можно и нужно России, с её пространствами и непреодолимыми пробками в больших городах!
Но главное – Япония, это страна лучшего в мире автомобиля и совершенной электроники. И это только часть развитой, современной промышленной структуры государства.
Поездка в Хирошиму – так говорят японцы, - оставила тяжёлое впечатление.
…Но перед описаниями музея атомных бомбардировок, хотел бы остановиться на одном моменте. Нельзя забывать об очередности событий в войне Японии и Америки. Первыми, страшный для Америки налёт на военно-морскую базу Пирл - Харбор, совершила японская авиация!
Тогда Америка была потрясена жертвами Пирл-Харбора, не меньше, чем Япония, взрывами атомных бомб в Хиросиме и Нагасаки. Причем, вторая бомба была сброшена на Нагасаки, для подтверждения неуклонной воли американцев к быстрому завершению войны…
Надо помнить и то, что у японцев есть свои преступления военного характера совершенные в Корее и в Китае…
Интересно читать параллельные описания атомных бомбардировок американскими и японскими авторами. Они совершенно противоречат друг другу не только фактами, но и описанием мотивов этих варварских актов.
В разговоре с японцами о бомбардировках Хиросимы и Нагасаки, я впервые услышал по отношению к этому трагическому событию Второй мировой войны, слово терроризм.
И у меня сложилось впечатление, что нынешняя дружба-клиентство Японии с США, может недолго продолжаться. Подтверждение этих догадок, я с некоторых пор, стал находить в аналитике будущего, написанным серьёзными политическими экспертами, в том числе американскими! Эта дружба, может смениться на враждебность, стоит Америке ослабеть…
Приехали в Хиросиму к одиннадцати часам дня, и с трудом, по карте нашли дорогу в парк, где расположен Музей атомной бомбардировки города.
Сели на трамвай номер два и через несколько остановок вышли к реке, где и расположен парк.
Здесь, в те страшные дни, был центр города и стояло здание префектуры, руины которого стоят и по сей день! В небо торчит скелет купола и обломки несущих стен. В этом городе всего, одномоментно от взрыва и болезней связанных с радиацией, погибло около двухсот тысяч человек.
Бомба взорвалась в 8 часов 15 минут, в центре города, на высоте около шестисот метров. Всё было спланировано и сделано так, чтобы нанести наибольший ущерб зданиям и убить побольше людей. Это, конечно напоминает тактику нынешних террористов во время взрывов Мирового Торгового Центра в Нью Йорке!
И для меня, вдруг, стали понятны в истории человечества, страшные аналогии между взрывом в Хиросиме и атакой террористов на Торговый центр в Америке!
Там тоже утром, тоже осенью и тоже с расчётом на наибольшее количество жертв! Только арабские террористы при этом, пожертвовали свои жизни, а американские лётчики, сбросили атомного «Толстяка» и живыми улетели в Америку и жили ещё долго и умерли в старости! Каков цинизм и расчётливость американских военных!
А в Европе, тоже в конце Второй мировой войны, были массированные бомбёжки авиацией союзников, Дрездена, тоже с десятками тысяч погибший мирных жителей. Кажется, что у американцев после этого должны гореть щёки от стыда за совершенное!
Кстати, Сталин отказался от участия в этих бомбовых ударах по мирным гражданам. Но об этом мало кто сегодня помнит. Для большинства европейцев и американцев, он был и остался главным «злодеем». А они чувствуют себя невинными!
Но увы их щёки от стыда не горят, и они остаются уверены, что их страна самая гуманная на свете!
И они, ещё берут на себя смелость, обвинять своих геополитических противников в нарушении прав человека, в геноциде и массовых выселениях народов! Но ведь эти народы тоже сотрудничали с Гитлером и тоже не невинные овечки! Какое все-таки лицемерие – обвинять всех, кроме себя в войне, и жестокостях в ней!
Музей атомных бомбардировок, расположенный в парке, на берегу реки, производит сильное, мрачное впечатление!
Вот несколько страшных цифр:
Прямые жертвы бомбардировок – около 350 тысяч человек. Из них, сто тысяч корейских эмигрантов с семьями; китайские студенты обучавшиеся в городе; и даже американские военнопленные!
Радиус поражения – около трёх километров.
Место взрыва было похоже на оживший ад – все горело и плавилось!
Американцы, впервые в мире проводили военный атомный эксперимент на живых людях. Поэтому, с самолётов спустили на парашютах датчики температуры и давления.
Первая взорванная атомная бомба «Толстяк» была три метра длинны и в диаметре около 60 сантиметров. Внутри было около пятидесяти килограммов вещества, эквивалентного при взрыве 16000 тонн(!) тротила.
Деревянные дома мгновенно загорелись в радиусе два километра, а окна вылетели в домах, в радиусе двадцати семи километров!
…Как ни страшно это звучит, но именно ужасы атомных бомбардировок, долгое время удерживали мир на планете земля.
Сегодня, звучат призывы уничтожить атомное оружие, вообще! Но тогда, может получиться так, что Америка на долгие столетия станет мировым жандармом. Ведь они сегодня, обладают сверх мощными вакуумными бомбами и супер быстрыми ракетами, чья скорость превышает скорость звука в несколько раз! И логика таких западных «противников» атомного оружия – сделать мир окончательно зависимым от международного капитала.
Первая тройка мировых экономик, в лице Америки, Японии и Германии, используя формально верный лозунг «Лучше торговать, чем воевать!», хотят подавить суверенитеты стран отстающих, и принудить их к диктату стран входящих в НАТО, в геополитике!
…На обратном пути после музея, я обратил внимание на то, что этот город разрушенный почти полностью, стал испытательным полигоном для современной архитектуры и для созданий талантливых архитекторов.
Но это не зачёркивает страшного опыта полученного человечеством в этом японском городе!

Поездка в Койосан.

Пятнадцатое сентября. На три дня едем в Койосан – святое место для японцев где расположен комплекс монастырей и храмов. Селение стоит в горах и потому, мы едем туда по железной дороге, с пересадками, проникая в настоящую сельскую, гористую глушь.
Постепенно, поезд-электричка, стал забираться по извилистой линии вверх, в горы. Виды открываются монументальные и в ущельях внизу, видны бурные горные реки и деревни, расположенные в живописных предгорьях…
Первые впечатления всегда самые сильные. После канатного подъёмника на гору Койосан, на автобусе доехали до поселения и сошли на перекрёстке И тут, были поражены, рядами стоящих вдоль улицы храмов - монастырей. Мы будем жить в монастыре Хонгакуин, который и увидели сразу, как сошли с автобуса.
Поселение стоит на вершине горного хребта, в густом старом лесу. Гостевой дом монастыря, расположен позади закрытого воротами и каменной стеной, двора.
В приёмной нас встретила женщина, объяснила где, что находится в доме и показала нам нашу «келью», с окнами, выходящими в небольшой японский садик с прудом и плавающими в нем крупными разноцветными карпами.
Все в монастыре хрустально чисто и отдельные тапочки есть даже в туалете. Женщина объяснила нам, что если мы ходим участвовать в утренней службе, то надо уже в шесть часов утра быть в молельном зале.
В нашей комнате, традиционно по-японски, нет ничего лишнего. На полу татами и два кресла без ножек рядом с низким обеденным столиком. Футоны расстилаются только на ночь. Широкое окно задернутое круженой занавеской. Свою обувь оставляем на полках в прихожей и у нас у каждого свои тапочки для дома…
В шкафу – японские халаты-кимоно запахивающиеся и подвязываемые поясом на талии. Я сразу примерил и стал похож на самурая на пенсии.
После размещения, под дружные охи и ахи – «мы в буддистском монастыре» – вышли на улицу и пошли в центр Койосана, знакомиться с окрестностями. Соседние монастыри, тоже за воротами и с улицы видны чудные монастырские садики и старые деревья стоящие здесь, уже несколько сотен лет.
Выйдя из своего «темпла», мы пошли вдоль широкой улицы, в центр посёлка и найдя информационный центр, взяли там карту поселения, по которой в дальнейшем и передвигались, знакомясь с комплексом храмов.
В центре Койосана довольно людно и в основном встречаем туристов – европейцев. Купили билеты на посещение храмов и пошли в ближайший.
В первом же храме, увидели просторные церемониальные залы, похожие на зал для приёмов в киотском замке Сегунов. Сад камней, как и везде был великолепен. Но здесь, мы впервые увидели монастырскую кухню с котлами для еды и печами, рядом с которыми хранились дрова в поленницах.
В английских замках, посещение кухонь входит в экскурсию, а здесь мы впервые столкнулись с бытовой стороной храмовой жизни!
В аннотации на английском, было написано, что монах Кукай, тысячу двести лет назад, нашёл это место странствуя по стране и основал здесь первые монастыри для буддистов-эзотериков.
В Японии, монахи, как и в России, в Европе или Латинской Америке, где мы побывали года три назад, искали и находили красивые, удобные и малопосещаемые места и основывали там монастыри. В Японии, таким местом оказалась гора Койосан. Со временем, сюда устремили со всей страны монахи и построили здесь свои монастыри – убежища от суеты жизни.
Чудная дикая природа, нежаркий климат, густые хвойные леса японского кедра, из которого и стали делать первые монастыри. Со временем здесь сформировался национальный центр буддизма, связанный с древними столицами Японии: Нарой и Киото.
Сегодня, здесь стоит комплекс монастырей, куда как в Мекку, едут паломники и туристы со всего света. Условия тут конечно аскетические, - комната стоит около пятидесяти фунтов за ночь, что довольно дорого, даже для Англии.
Но пребывание здесь и знакомство с монастырями и жизнью буддистских монахов, того стоит. Живя здесь, начинаешь понимать и проникаться духом буддистского учения и монастырской жизни. Хотя три дня – это конечно мало, чтобы привыкнуть и оценить тишину и многозначительность ритуалов и законов монашеской жизни.
Мы, в тот, первый день шли по правой стороне главной улицы поселения и увидели множество красивейших, древних храмов и пагод. Среди них есть совсем скромные, окрашенные в красный цвет. Есть небольшие строения-часовни и колокольни. Есть большие храмы, которые реставрировали около ста лет назад. Но есть и совсем недавно реставрированные замечательно красивые и чистые. Много деревянных и каменных столбов с вырезанными на них непонятными нам иероглифами.
Есть и большой пруд, выкопанный уже ближе к окраине Койосана, который называется, Лотосовым, в котором, раньше, действительно росли лотосы. Но потом они стали гнить и их убрали. Однако, самое замечательное, что эти храмы и часовни стоят в первозданном старом мощном лесу, где есть высокие деревья в несколько обхватов и возрастом до четырёхсот лет!
В храме Конгобуджи, мы видели срез дерева толщиной три метра в диаметре. Срез покрыт плотным прозрачным лаком и видны все годовые кольца. Кажется, что ему было не меньше тысячи лет!
Мы ходили по Койосану более трёх часов и часам к шести на окрестности опустились тихие сумерки, а монастыри закрыли свои громадные ворота. Откуда-то из дальних рощ, раздались из скрытых в зарослях ашрамов, мелодичные голоса монашеских хоров, которые исполняли молитвы и славили несравненного, мудрейшего Будду и его земные воплощения!
Уже в темноте, пришли в свой монастырь, переоделись в японские кимоно и вскоре принесли ужин.
Еду принёс монах, почти мальчик, который робко стучал в ширмы входа, а войдя кланялся припадая одним коленом к полу и складывая руки перед грудью в приветствии. Он знает только несколько слов по-английски и не понимая наших слов, кланяется и смущенно улыбается. Еду он принёс на шести лакированных столиках-подносах, вставляющихся один поверх другого, по три подноса на человека...
Тут были чашки, чашечки и блюдца с разнообразными, вовсе нам незнакомыми вегетарианскими блюдами. Я узнал только одно блюдо – суп-мисо.
Всего мы насчитали восемь разных блюд, иногда с виду самых экзотических! Запомнились овощи в тесте, виноград с вынутыми косточками. Мы стали гадать из чего сделана остальная еда и как её есть?!
Я совсем плохо справляюсь с палочками для еды и у Су в сумочке нашлась пластмассовая вилка, которая меня очень выручила! Сервировка была японская, чашки и чашечки иногда с крышками…
Мы, посмеиваясь стали есть все по очереди с первого подноса, потом со второго, а потом уже десерт с третьего. Случился и небольшой казус – мы сначала накладывали варёный горячий рис из большой чашки в маленькие – чайные.
Я, уже в конце ужина, тоскуя вспомнил вчерашний нормальный вечерний чай с мёдом и плюшками. Но известно, что в чужой монастырь со своими диетами не ходят и в конце концов, я смирился и стал смаковать диковинные блюда.
Ели мы сидя на подобии стула без ножек, с красивой плоской подушкой на сиденье, но со спинкой и мне приходилось вытягивать ноги по сторонам от низкого столика. Было не очень удобно но я постепенно привык и перестал охать и ахать от неудобной позы.
А японцы, молодые и старые за такими столиками сидят на коленях и вполне удобно себя чувствуют!
Чуть не забыл: через окна в комнате и в коридоре, видны участки дзенского сада с камнями, мхами и деревцами-бансай. Но выйти в сад было невозможно и я любовался им через стекло, сожалея о невозможности посидеть в этом благолепном покое!
После ужина, по звонку пришёл тот же монашек и забрал посуду, перед этим, расстелив футон - матрасик на полу, «изголовьем к востоку».
Длинный день с переездами и осмотром храмов, заканчивался!
Я уже привык спать на током футоне на полу и потому, спал хорошо…
Встали по будильнику, в половине шестого. Пока помылись и оделись в цивильное, сбросив пестрые кимоно, зазвонил храмовый колокол, призывающий к молитве.
Зевая, пошли в молельный зал – небольшую комнату с алтарём и статуей сидящего Будды, перед которым сидел на коленях настоятель храма, в присутствии ещё двух монахов и нас, наблюдавших за службой.
Войдя в комнату, где в полумраке горели свечи и светильники с яркими абажурами, мы с женой сели на стулья, стоящие у стены, а остальные гости – уселись поджав под себя ноги на полу, на циновках.
Началась молитва после удара в котёл с толстыми стенками, стоящего на алтаре. И настоятель, сидя лицом к Будде и спиной к нам, по этому сигналу запел заунывные стихи, часто повторяя слово «ом»! Потом в унисон запел и второй монах с модуляциями и переливами, от которых внутри все стало настраиваться и согласовываться.
Потом, закончив «настрой всех органов», настоятель стал читать молитвы на японском, каждый раз по окончанию очередного стиха, ударяя по маленькому колоколу…
Я сидел расслабившись и думал о том, что все религии, закрепляя учение учителей: будь то Будда, Иисус или пророк Мохаммед, - придумывали торжественные ритуалы для последователей их учений, через которые пропагандировали новые идеи, доводя их до сознания сторонников, в сакрализованном через ритуалы, виде.
Так и в буддизме, ритуал стал проводником учения! Мелькнула мысль, что можно попробовать написать повесть о жизни и учении Будды, исходя из того опыта, который будет здесь приобретён.
Ближе к концу службы, второй монах, жестом пригласил гостей стать участниками службы, а потом, сам встал на колени перед алтарём, взял щепоть ладана из чаши и посыпал на тлеющий огонёк, который горел в другой золотой чаше!
Вслед за другими приглашёнными, я тоже сделал так и почувствовал себя приобщённым к сообществу буддистов!
Внутри, я по духу, таковым и был в молодости когда увлекался индийскими спиритуалистами-учителями. Это конечно был примитивный буддизм неофита и непосвященного, но я читал много разных книг по буддизму и о Будде. Конечно, больше меня интересовала Йога и возможность овладеть сверх способностями. Но потом я понял, что главное в учении Будды Гаутамы, состоит в том, чтобы отвлечь человека от суеты жизни, которая называется по-индийски «майя». И сверх способности, часто только мешают нам отрекаться о суетливой и тщеславной жизни-майи. Смысл учения Будды в том, что преодолевая путь страдания, мы должны избавится от последствий судьбы и стать подобными богам!
Жизнь тогда, часто бывала мне противна, хотя больших страданий я не испытывал, но все-таки пытался найти оправдание и успокоение в ней!
Да и счастья – цели человека, освободившегося от череды перерождений, я не испытывал, хотя хотел быть счастливым. Поэтому я и увлёкся буддизмом понимая его, как «лекарство» от негатива и неудовлетворенности жизнью!
Но со временем, я отошёл от этого увлечения – надо было проживать и переживать подлинную, отнюдь не монастырскую жизнь. Тут мне помогло трезвое христианство – ведь я был крещённый в детстве, а со временем стал понимать и плодотворность, красоту страдания и красоту этого «яростного мира»!
Служба продолжалась около часа и возвратившись в свою «келью», мы увидели, что футоны убраны, а на столике стоит завтрак на двух подносах, а на третьем стоял горячий рис в чаше и чайник с зелёным чаем. Завтрак состоял из разного рода семян и растений, но с рисом и с «мисо». Правда не было ничего сладкого и это меня немного огорчило.
Равнодушно прожевав все принесённое, запил все зелёным чаем, а потом сел писать дневник за столик у окна…
Я помнил, что впереди у нас было три интересных дня в этом монастыре.
После завтрака пошли в музей буддизма в Койосане. Статуи королей Зла страшны и агрессивны. И это показалось мне странным. Как призывающий к терпимости буддизм эволюционировал в сторону устрашающих демонов, я не знаю? Здесь, даже король Знания, пугает. Может быть это потому, что ещё древние евреи говорили, что «многие знания – многие печали!»
Шингон – буддизм, или эзотерическая его ветвь, будит многие вопросы, на которые трудно ответить. После нескольких часов проведённых в музее, возникло ещё больше вопросов, на которые экспозиция и экспонаты не смогли ответить.
После, обсуждая увиденное, пошли обедать и поели: я жареное мясо с разного вида соусами, а Су – шримпс, то есть креветки с овощами.
Потом, пошли осматривать мавзолей Токугавы и его сына – первого Сегуна из семейства Токугавы. Мавзолей стоит на краю поселения, его реставрируют и потому, внутрь никого не пускают.
После мавзолея пошли смотреть городские ворота Койосана, этого города монастырей, монахов и кладбищ…
Ворота сделаны из дерева и поражают воображение своими размерами.
Выйдя за ворота, увидели перед собой, вплоть до горизонта, горные вершины, покрытые густыми лесами. За дорогой, сразу начинается лесистый склон, ведущий в глубокую долину Вид открывается замечательный ещё и из-за таинственных шапок тумана, окружающих горные пики и сползающих в долины…
Дороги здесь, сделаны в основном совсем недавно и потому, всё блестит и ехать по ним одно удовольствие. Машинки здесь в основном небольшие и с фургончиком, где можно перевозить разные грузы. Но и этих «фургончиков» не так много и потому, городок тихий и можно сказать, пешеходный.
В Койосане около пятидесяти храмов и монастырей, не говоря уже о знаменитом, древнем кладбище, но мы пока осмотрели не более десятой части…
После, спустились назад в город и пошли на службу в Информационный центр. Проводили службу два священника в темном, почти пустом зале. Монотонное пение этой службы «приобщения к буддизму» да ещё в полутёмном помещении, ввергли меня в «ступор»: слушая и стараясь понять смысл слов незнакомой речи, я отключился от действительности и кажется, мир вокруг перестал существовать и я слышал только голоса, которые в начале пели, а потом стали рассказывать о жизни Будды и местного святого Кукая…
Потом, монахи вышли из алтаря и мы получили из рук, одного из них сертификаты, о том что мы прошли «курс молодого буддиста». Когда мы вышли из этого центра, было уже почти пять часов вечера. Но мы решили дойти и посмотреть знаменитое кладбище Койосана.
Кладбище это – действительно удивительно большое, древнее и расположено в лесу с огромными старыми деревьями. Таких больших деревьев, такой высоты и мощи, мы не видели нигде, кроме как в Йосемити с его гигантскими секвойями, кажется пришедшими на землю ещё в доисторические времена…
Но тут, начался дождик и мы решили продолжить осмотр в следующий раз и поспешили домой.
Перед ужинов, я сходил купаться в «онсен» - небольшой мелкий бассейн с горячей водой из минеральных источников. Перед погружением в онсен, все мылись под душем, а потом, долго сидели потея и наслаждаясь расслабленностью и покоем.
Я вспомнил горячие радоновые источники, на БАМе, куда я ходил каждый день и зимой и летом. Я работал тогда техником на сейсмостанции, и жил в деревянной избушке, на берегу речки Кавокты, неподалеку от этих природных источников.
Тогда я был спокоен и здоров и часто жил в избушке один, почти как монах-отшельник, выправляя работу за двоих. Кругом стояла дремучая тайга, из которой на источники ходили лоси, олени и медведи.
Но это было до того, как в тайгу, на вертолётах залетели первые строители. Первым делом, эти молодые энтузиасты, выкопали землянки в склоне, а на источниках сделали баню, в которой мылись и грелись после работы.
Те времена я вспоминаю с грустью и тихим сожаление, что такое уже никогда не повторится ни в моей жизни, ни в жизни страны. Байкало-Амурскую Магистраль, тогда называли стройкой века и молодежь собиралась туда со всего Союза!
… Ну, а после онсена, снова был экзотический ужин и снова мы, уже без вчерашних смешков и улыбок, ели «типичную пищу буддистского монаха».
Назавтра, проснулись в пять тридцать и пошли на службу. Спал, как обычно на новом месте плохо, ворочался и потел под тонким одеялом. Элемент завораживающей новизны постепенно исчез и появились мысли о похожести всех больших религий.
Вспомнился афоризм Тертуллиана: «Каждая человеческая душа – христианка!» Но в Азии и в Японии в частности, могут говорить, что «каждая душа – это буддистская душа». А в арабских странах, с такой же уверенностью могут утверждать, что она – «мусульманка».
Можно предположить, что особенности религиозного сознания, определяются особенностями национального характера, личным темпераментом и даже географическими и природными условиями. Трудно представить, чтобы швед или русский, представители северных народов, беззаботно уверовали в неистового Мохаммеда, а жители знойной пустыни – арабы, уверовали бы в христианское учение непротивления злу, насилием.
Поэтому наверное, даже в больших религиях идет постоянное разделение на секты и направления – ведь люди разные и понимание святости и даже добрых дел, без которых «вера мертва», тоже разное.
А христианстве, например есть католицизм, православие и протестантизм и множество сект с национальными оттенками.
Нечто похожее происходило и происходит с буддизмом, и с исламом…
Направления буддизма, тоже разделяются часто национальными или этническими границами.
Но одно становится ясно, на примере развалившегося атеистического государства СССР – что человеку для своей души, для своего разума, нужно иметь какую-то большую цель, осенённую великими авторитетами религиозных подвижников, поклоняющихся Богу или Богам...
На мой взгляд, именно поэтому, религия стала тем общеупотребимым общественным регулятором, который позволяет людям, сообществам и государствам жить по законам общежития, несоблюдение которых, строго карается не только гражданскими законами выросшими из табу и разрешённого, но и самой жизнью!
В буддизме, как ни странно, при его корневом отрицании обыденной жизни, как некоей иллюзии, элемент красоты, эстетики занимает высокое место в шкале ценностей. Горящие ярким огнём свечи, золото сосудов и украшений, резьба по дереву и камню, искусно сделанные статуи – все это служит для привлечения верующих в храмы.
Таким образов, в храмовых службах, забывается, пусть на время службы, об отречении от жизни - как страдания!
Таким образом, происходит переход от эзотерики для сугубо посвященных, к обыденному восприятию неофитов, превращение высокой «теории» - в реализм практики. И такие процессы, присущи всем основным религиям мира!
И ещё одна мысль. При посещении мавзолея Токугавы, я подумал о мавзолее Ленина в Москве. Рано или поздно, прах Ильича надо будет сжечь, но и оставить его в мавзолее. В Париже есть усыпальница героя французского народа Бонапарта. Есть нечто похожее на мавзолей по величественным масштабам и святости содержимого и в Америке, в Вашингтоне, «современный алтарь» для верующих в американскую мечту, созданный по древнегреческим образцам монумент, для увековечивании памяти Линкольна.
Наверное, нужно и мавзолеи Ленина и Сталина оставить, как памятники великих перемен и великих побед Советской России!
Назавтра, снова пошли на кладбище и любовались на величественные могилы сделанные несколько столетий назад и восхищались громадностью и несокрушимой древностью деревьев, которым уже по несколько сотен лет, «отроду»!
На кладбище есть пышный мавзолей Кукаю, тому самому «апостолу» Будды, который стал основателем буддизма в Японии и основал Койосан. И есть, совсем незаметная, сделанная недавно «ступа» в которой хранятся частицы мощей Будды. И здесь, почти никогда не бывает паломников в отличии от мавзолея Кобо Даиши – это второе имя Кукая, где сутками горят свечи испуская ароматный дым и толкутся тысячи поклонников этого буддистского святого.
Кладбищенская роща японских кедров стоит особого описания. Тут растут гиганты у основания в три метра диаметром и высотой около пятидесяти метров. Возраст деревьев от двухсот до шестисот лет и всего таких кедров здесь, около тысячи трёхсот…
Говорят, что это кладбище основал сам Кукай, почти тысячу двести лет назад.
…И ещё, сидя напротив мавзолея Кобо Даиши, я думал, что простой народ, часто верует не в Иисуса Христа, не в Мохаммеда или Будду, а в его адептов, «переводчиков» творчества основателей религий, на общеупотребимый и усреднённый язык символов и образов.
Так и в Японии, верят больше Кукаю и почестей ему воздают намного больше и цитируют чаще, чем самого Будду.
Этот феномен заметен и в России, где вера в «святых» часто затмевает веру в Мессию. Часто, даже поклонение местному иерарху, становится ближе верующим, чем поклонения Иисусу Христу. Тут конечно присутствует момент профанации веры и приспособление её к современности и нравам царящим в обществе!
Я, уходя от ступы с мощами, думал обо всем этом и настолько отвлекся, что выходя на дорожку, где был высокий порожек, упал, прямо в лужу и намочил одежду. Потом, я шёл и ругал себя в слух за рассеянность, которая иногда становится оборотной стороной сосредоточенности!
Здесь, уже второй день идёт дождик и температура около двадцати градусов и это хорошо. В Токио, было жарко, в Киото было жарко, а здесь - божья благодать и мне становится понятно, почему Кукай выбрал для монастыря именно эти горные кряжи. Хотя рассказывают, что он, ещё учась в Китае, бросил ваджру – символ доблести и силы, в сторону Японии, а после приезда разыскивая её, нашел в Койосане!
Но не зря ведь «ваджра» упала именно сюда!
…Прямо с кладбища, по узкой тропинке, перейдя невысокий лесистый гребень, оказались в соседней долине, на современном кладбище и идя дальше, вошли в лес. Тут я нашёл несколько изумительно красивый и чистых грибов маслят. Была бы возможность их приготовить, я бы набрал их на настоящую жарёху.
Вспомнился большой белый гриб, который я нашел в Киото, когда мы после посещения Золотого храма шли по дороге, вдоль крутого склона, закреплённого каменной подпорной стенкой, Здесь я и увидел его на обочине и долго любовался им…
В лесу, повсюду были пешеходные дорожки, сделанные руками людей, с ступеньками на особо крутых склонах. Подумалось, что японцы заботятся не только о чистоте, но ещё и о удобстве гуляющих по лесу.
Мы пробыли в лесу около часа, и вдруг из долины пришёл влажный туман и закрыл все горизонты…
И мне вспомнился Крым и мой поход напрямик от Ялты, вверх к уровню плоскогорья. Тогда я чуть не погиб, когда поднявшись до белых известняковых обрывов, минуя скальные кручи и даже водопады ни разу не оглянулся назад…
Я лез и лез вверх, жалея, что на мне обычные городские башмаки, которые сильно скользили на кручах. На границе с обрывами, ведущими уже на яйлу, я всё-таки оглянулся, посмотрел вниз и обомлел.
Сзади, вслед за мной поднимался туман и уже закрыл все детали склона, по которому мне предстояло спускаться. Я стоял и решал, что делать – ждать пока туман рассеется, значило ночёвку прямо здесь на склоне, а спускаться в тумане было смертельно опасно!
Но, я каким-то образом запомнил мой путь наверх, и спускаясь старался его повторить. И мне это удалось, хотя из тумана, иногда совсем близко, слышался звук падающих водопадами ручейков, рушившихся с многометровых скальных уступов!
Когда я спустился на берег к морю и вышел наконец из полосы тумана, то перекрестился, и поблагодарил Бога за своё спасение!
…А тут, мы, пройдя в тумане несколько километров вышли к дороге и через час уже были в Койосане…
…Восемнадцатое сентября – последний день в этом святом месте. Нас уже влекут новые места. Религиозный, пусть и небольшой опыт, полученный от путешествия сюда, размышления над увиденным и прочитанным, надеюсь помогут мне написать книгу о Будде, а точнее о метаморфозах и опыте жизни Принца Сакиа Муни – Будды…
Утром проснулись рано и пошли на службу. Служил один монах и впечатление от увиденного, намного менее сильное, чем в первый день. Сегодня на службе присутствовало тринадцать паломников. Я жалел, что не знаю японского языка и не могу подпевать ему во время службы, тем самым активно участвуя в ней. В вере, очень важно быть участником ритуалов, а не свидетелем или просто зрителем!
…Утром, около десяти часов утра, мы поклонившись настоятелю, уехали из Койосана и через череду пересадок, снова оказались в Киото…
По пути, спускаясь на электричке с гор, видели кабана рядом с дорогой и какую-то почти чёрную косулю. Природа на горах сохранилась почти в нетронутом виде!
…Приехав в Киото, решили сходить в синтоистский храм Инари. Храм большой и красивый и очень популярен в среде молодых японцев, которые приходят сюда часто в национальных одеждах, подчёркивая этим значение первоначальной народной религии синто. Видели несколько прелестных японок в ярких кимоно и в туфлях-сабо. Очаровательно выглядят и причёски в несколько «этажей – тоже примета особенной национальной культуры…
В храме и вокруг тысячные толпы посетителей, и некоторые, как и мы рискнули подниматься, сквозь строй из сотен и сотен красных синтоистских ворот, по тропе Сенбон Тори, на вершину священной горы. По пути встречали несколько старинных святилищ, где каменные саркофаги украшены фигурками лис. Лиса – это священное животное синтоизма и её изображения встречаются здесь очень часто.
Устали, добираясь до вершины высотой около трёхсот метров, но с облегчением сели там на каменные ступеньки и любовались прекрасным видом на древний город, гордясь своей решительностью и силой. Не каждый турист способен до конца проделать такой трудный путь!
Забыл сказать, что по мне, ритуалы синтоизма, очень просты и похожи на детскую игру. Звонок в колокол, похожий на погремушку, потом два хлопка ладонями, потом два поклона с прижатыми ладошками у груди…
И вы может просить божество о том, что вас привлекает или просить прощения за совершенный грех…
Потом поехали на вокзал и забрали в платной камере хранения наши большие чемоданы и повезли их в «капсулы» - это такая форма мини номеров, в мини гостиницах. Я слышал об этом прежде и вот мы решили попробовать пожить там.
За пятьдесят фунтов на двоих, мы заняли номер, размерами три метра на три, правда со всеми удобствами!
Чай и кофе можно выпить внизу, в вестибюле. Там же, несколько столиков и диванов для общения и отдыха. Спали на футоне, постеленном на алюминиевом каркасе. Чемоданы задвинули под каркас.
Есть душ и даже джакузи в душевой. А нам больше ничего и не надо! Ужинали в «студенческой столовой» заказывая еду перед кассой. Моё вкусное мясо с рисом стоило около пятисот иен или около двух с половиной фунтов…
Киото очень красивый, удобный современный город. И спокойный. Но на улице, по пути в «капсулу», встретили демонстрантов митингующих против войны. Старики и старушки, под речевки через мегафон, скандировали по-японски: «Нет войне! Да миру!»
Ночью спали хорошо, потому что тихо и звукоизоляция хорошая.
Сегодня девятнадцатое сентября.
В Японии, нам нравится желание власти и людей сделать жизнь комфортнее, даже в мелочах. Я уже писал, что кругом чистота и нет даже мусорных баков на улицах, мусор собирают дома и выносят к определённому времени, когда его забирают машины…
Туалеты, даже в общественных местах оборудованы электроникой и унитаз превращается в машину по уходу за интимными частями человеческого тела.
На таком фоне, воспоминания об общественных, платных туалетах в России, или вообще их отсутствие – невольно нагоняют тоску. И дело тут не в варварской культуре, а в варварски мыслящих чиновниках и даже в варварах, сидящих в Думе!
Зверское или потребительское отношение к своим согражданам, стало у чиновников привычкой. Городские власти заняты чем угодно, только не благоустройством и созданием минимума удобств для граждан!
Когда в России, начинаешь говорить о бытовой культуре, на тебя смотрят как на сумасшедшего, а чиновники, оправдывают своё чиновное варварство обычной отговоркой: «Тут столько больших проблем, а ты о туалетах!»
…Но главная проблема в сегодняшней России, это бюрократия и бездушное, часто запретительное сознание, которое стало второй натурой человеков во власти. Ведь проще запретить, а не решить какие –то проблемы, в пользу обывателя, будь то в городе или в деревне.
Социальным воспитанием никто не занимается. Даже церковь не учит людей быть добрыми друг к другу и многие батюшки утверждают, что догматика превыше добрых дел?!
А у чиновников особый статус и они норовят с народом не смешиваться. И такая же ситуация в Америке - я уже писал об этом в своей книге о поездке в Нью Йорк, Сан Франциско и Бостон.
А раз наши «реформаторы» копировали Америку, то социальная неорганизованность и нежелание американских чиновников связывать себя с бедняками, повторяется и в России!
Чиновники в России, сами ходят в кабинетные туалеты и совсем не бывают в общественных, точно так же, как не ездят на метро и потому, не знают нужд пассажиров, то есть простых людей.
Такое пренебрежение к жизни народа распространяется от чиновников в галстуках, до чиновников в рясах.
Вспоминаю, жуткий туалет на улице для пассажиров автобусов едущих из Иркутска на Ольхон. А ведь летом от запаха и мух роящихся вокруг деревянных «избушек», тошнит не только хрупких женщин!
Или вот, перед православным кафедральным храмом, в Лондоне, давно уже существует стоянка для машин, которые стоят впритык к входу. И никого не удивляет это кощунственная близость автомобилей к храму Господню. Говорят, так удобно прихожанам автовладельцам!
Хотелось бы поставить на этой маленькой площадке перед храмом памятник Митрополиту Антонию Сурожскому, но никто этим не хочет заниматься и вот лавируя среди машин, вы подходите так, к святилищу, к «дому Христа»!
Тут, тоже проявляется привычное равнодушие к «безобразному», к которому оказывается можно привыкнуть, как и к проявлениям красоты земной!
Но не будем о грустном!
…Япония страна многолюдная, плотно заселённая. И одна из примет страны, это растянувшиеся на многие сотни километров города и посёлки без чётких границ. Заканчивается один городок и тут же начинается следующий.
В городах соседствуют старые деревянные дома составленные по сути из ширм и современные небоскрёбы самой замысловатой архитектуры. А в горах, дома стоят на склонах почти в тридцать градусов и никого здесь это не удивляет, потому что земли мало и её ценят. Но ещё, люди дружно живут в Японии так близко друг к другу, потому что социально воспитаны и общение между людьми определяет уровень жизни…
Девятнадцатое сентября, завтра едем на Хоккайдо, на север Японии.
(Продолжение следует)

Остальные произведения Владимира Кабакова можно прочитать на сайте «Русский Альбион»: http://www.russian-albion.com/ru/glavnaya/ или в литературно-историческом журнале "Что есть Истина?": http://istina.russian-albion.com/ru/jurnal/ Е-майл: russianalbion@narod.ru

Май 2016 года. Лондон. Владимир Кабаков








На яхте в Брайтоне.



Нам с женой представилась возможность провести день, на яхте в море и мы приехали в Брайтон. Русскому читателю, больше известен Брайтон – Бич в Нью-Йорке, известный тем, что там проживает большая русскоговорящая община. Мы были там и ходили по известному пляжу. С моря дул сильный ветер поднимающий тучи песка в воздух и приходилось прикрывать глаза ладонью.
Это предместье расположено поблизости от железной дороги, поднятой здесь на высоту в десяток метров. Поэтому гул от проходящих поездов метро забивает все другие звуки. Здесь, действительно русская колония и потому, многие магазины и кафе имеют русские названия. Даже реклама здесь часто на русском языке!
Проходя мимо одного из кафе на пляже, в надежде поесть, мы услышали отборный русский мат и увидели пьяного русского который сидел за столиком с приятелями и о чем-то громко «рассуждал» размахивая руками! У нас сразу пропал аппетит и мы прошли мимо.

Поели мы в другом кафе и официантом был молодой таджик, хорошо говоривший по-русски, вежливый и общительный. Он приехал сюда к брату и был почти всем доволен…

Английский Брайтон – это «белый» город у моря, на холмах, который издавна стал для англичан символом богатства и курортом для английской аристократии. Здесь, регент принц Джордж, выстроил дворец в «индийском» стиле «Павильон», который и сегодня привлекает множество туристов. Это была его приморская резиденция, - ему сказали, что для его подагры, морская вода очень полезна. Здесь о встречался со своей любовницей, на которой не мог жениться, потому что она была католичка. Потом, со смертью своего сумасшедшего отца короля Джорджа Третьего, он стал новым королём Англии Джорджем Четвёртым.
В те времена и английская аристократия стало частенько наведываться сюда, переезжая из Лондона вслед за королём.

В новейшие времена, здесь, ирландские националисты взорвали бомбу в отеле, где, при Маргарет Тэтчер, проходила партийная конференция тори…
Здесь жила во времена своего студенчества и моя жена Су, когда училась в университете Сассекса, который выстроили неподалеку от Брайтона. Она закончила здесь «две школы»: философии и русского языка и рассказывала мне много интересного об университете. Например там не было факультетов, а были «школы». Он был новым и потому, совсем необычным… Но об этом я расскажу как-нибудь в другой раз.
…Ехали в Брайтон из Шорема – небольшого городка на побережье, на семисотом автобусе который ходит из Брайтона вдоль всего курортного побережья.

Сойдя на пощади Черчилля, пошли по набережной пешком в сторону «марины» - стоянки яхт и катеров, на окраине города, под белыми меловыми отвесными скалами берега. Галечный пляж, внизу был ещё пуст и только одинокие владельцы собак выгуливали вдоль моря своих питомцев.
Марина, за последние двадцать лет сильно переменилась и превратилась в небольшой посёлок, где стоят роскошные жилые дома, много ресторанов и кафе и даже большой универсам «Азда».
…Последний раз мы были здесь лет пятнадцать назад и произошедшие перемены нас впечатлили. Тогда, мы купались неподалеку от марины и помню смешные фото, на которых я изображал индейца-купальщика с париком из водорослей…
Зашли в «Азду», купили несколько вкусных плюшек и после созвонились с Джорджем, владельцем и шкипером яхты «Брайтонская красавица». Яхта моторно-парусная, большая, метров двадцать длинной, с быстрым, хищным корпусом и несколькими парусами, самый большой из которых, поднимается на высоту более пятнадцати метров.
Поднявшись на палубу, мы познакомились с командой и гостями, нашими попутчиками по путешествию.
Потом, спустились в кают-кампанию с удобными диванами, столом и даже газовой печкой, которая во время шторма или движения, сохраняет горизонтальное положение, чтобы кипяток из чайника не проливался на пол. Там мы оставили свои рюкзаки и одели спасательные жилеты и как парашюты, закрепили их на груди.
Снова поднявшись наверх, выслушали инструктаж капитана корабля, но особо драматические предупреждения пропустили мимо ушей – была полная уверенность что ни перевёртывания яхты, ни пожара на борту не будет. Поход ведь должен был продолжаться только несколько часов.

Однако, когда одевали спасательные жилеты, появилось чувство неведомой опасности, не обязательной, но возможной. Вспомнил подобное же чувство, когда первый раз собирался на медвежью берлогу. Известно, что иногда медведь выскакивает из берлоги и набрасывается на охотников. Конечно, это скорее некие легенды, передающиеся из поколения в поколение среди охотников, но ощущение возможной гибели, на какое-то время, захватывают наше воображение!
…Выходили из марины на моторе, а потом выставили малые паруса и со скоростью пяти узлов в час, пошли в сторону мыса, на котором расположен городок Литлхамптон. Сразу по выходу в море попили кофе, который приготовил Дэвид, член команды.
Кстати, Джордж рассказал нам, что слово узел, появилось как измерение скорости ещё в пятнадцатом – шестнадцатом веке. Тогда, засекая время, плыли вдоль каната с завязанными узлами и потом, в морской обиход ввели измерение скорости парусников в «узлах».
Яхта, разрезала острым носом зеленоватую волну и белый город – Брайтон действительно белый – раскрывался с воды все шире и подробней. Вдоль далёкой набережной стояли дорогие отели, выстроенные в классическом стиле, ещё столетия назад. Увидели и высокую башню-опору, возведённую совсем недавно, на которой вращаясь, поднимался к вершине, на высоту метров сто, диск, в котором сидели люди - любители острых ощущений.

Я вспомнил, как в Париже в Диснейленде, мы с сыном прокатились на русских горках под названием кажется Большая Пушка. Я сидел в темноте, вцепившись в поручни сиденья, но когда мы вдруг провалились вниз, то с меня слетели очки и я поймал их в воздухе, но отпустил поручни. Через мгновение, на крутом повороте продолжающегося падения, показалось что я выпадаю из «седла», и одной рукой поправляя очки, другой я судорожно схватился за поручень…
Когда мы остановились и вышли из кабины, мне чуть не сделалось плохо, так закружилась голова, в этом непрестанном полёте то вверх, то вниз…
Зато этот аттракцион, я запомнил на всю жизнь!
А сын Максим был доволен и смотрел на моё зелёное, вытянутое лицо с непониманием. Ведь это было так классно!
…Ну а сейчас, мы вышли в море и через время, поставили большой парус. Но ветер к этому времени немного стих и потому, яхта шла не слишком быстро и парус впереди иногда провисал, теряя напряжение.
«Рулили», яхтой все пассажиры по очереди и когда я стал у штурвала, то ветер немного усилился и приходилось подстраиваться под его порывы.
Первое время, яхта «рыскала», шла небольшими зигзагами, но потом я приспособился и держал нос корабля ровно на окончание мыса Лилтлхамптон.
И команда и пассажиры сидели на палубе, рядом со штурвальным и завязалась беседа - заговорили о мотивах увлечения яхтенным спортом и морскими путешествиями вообще.
Я высказал свою давнюю мысль, что походы в море, у людей, являются проявлением инстинкта свободы, который и толкал человечество, часто неосознанно, на великие открытия и трудные рискованные путешествия, помимо разного рода меркантильных интересов!
В доказательство этой теории, я припомнил свой рискованный опыт походов по сибирской бескрайней тайге, в одиночестве. Несколько раз меня могли съесть нападавшие медведи, много раз я замерзал в зимней тайге. Но каждый раз немного отдохнув, меня вновь и вновь тянуло уходить в неизведанные края и я снова и снова, испытывая трудности, уходил от поселений все дальше и дальше.

Помню, что на БАМе, весной отправился ещё по снегу в многодневный поход и ночевал несколько ночей у костра…
Когда я добрался до стоянки геологической экспедицией на берегу реки Муи, геологи смущённо качали головами, когда я рассказал откуда я пришёл пешком по тайге. Они с трудом верили, что нормальный человек в одиночку – правда со мной была моя лайка, Волчок - отшагал почти сто километров по безлюдной холодной тайге. Они оставляли меня ночевать, но я перекусив в их столовой и попив чаю, отправился в обратный путь…
Плавание по морю, меня не привлекали, так как походы по тайге, но я понимаю Джорджа, который посвятил свою жизнь морю. Первый раз он вышел в море на маленькой яхте в четырнадцать лет, а потом, после нескольких лет тренировок, принял участи в знаменитом плавании корабля «Брендон» из Ирландии, из Дублина в северную Америку, под командованием Тима Северина, знаменитого путешественника и писателя. Дома у меня есть книга Северина, в которой он описывает треволнения этого морского похода…
Тогда, они сами построив корабль – копию древнего ирландского судна, - прошли на нем древним путём мореплавателей из Европы, открывших тогда, впервые Северную Америку!
Между разговорами, мы дошли до мыса и здесь, развернувшись, а этот манёвр требует знания навигации и больших усилий, - повернули назад, в сторону Брайтона…
Потом мы пообедали, расположившись на верхней палубе и съели традиционный английский пикник, состоящий из домашних бутербродов, овощей и чая-кофе…
Часам к пяти вечера мы возвратились к марине, и с большим трудом, собрав паруса, уже под мотором зашли на стоянку.
…Поблагодарив всех и простившись с Джорджем и нашими попутчиками, мы сели на автобус и доехали до Брайтона, к вечеру, переполненного туристами. Там, пересев на семисотый автобус, вдоль побережья, доехали до Шорема и к семи часам, были уже «дома»!

Август 2016 года. Лондон. Владимир Кабаков.









Монголия – пути в современность.
Путевые заметки.

Из Иркутска в Улан-Батор ехали на поезде. На вокзал нас провожал Толя, мой брат. Он только день назад вернулся из большого похода по Окинской долине в Бурятии и рассказывал интересные вещи.
«Однажды переправлялись на квадрациклах через реку ночью. Река холодная и бурная с крупными булыжниками на дне. Посередине реки я влез на большой камень, торчащий из воды, и мой «квадрик» заглох. Я сидел и решал, что мне дальше делать. Ногами такую реку не перейти, но и сидеть ночь среди потока тоже удовольствие небольшое… Автоматически крутнул ключ зажигания и мой «квадрик» завелся. Я чуть не перекрестился в благодарность и тихонько стал сдавать назад, чтобы слезть с валуна. И мне это удалось!
Дальше обошлось без неожиданностей».
Брат привёз нас на вокзал, проводил до поезда, помог занести чемоданы и забросить их наверх. Мы поблагодарили его, тепло попрощались и через несколько минут поезд тронулся…
В купе нашими попутчиками были пара из Швейцарии. Мы познакомились и узнали, что они тоже едут в Улан-Батор на несколько дней, а потом направятся в Китай. Это обычный маршрут европейских туристов, для которых проехать по Транссибирской магистрали иногда становится воплощением давней мечты!

К Слюдянке подъехали уже в темноте и Байкала так по настоящему и не рассмотрели… Рано утром миновали Улан-Удэ и проснулись только, подъезжая к Наушкам. Тут уже пейзажи были не российские. Кругом стояли зелёные холмы и совсем не было лесов. Вдоль железной дороги стояли редкие поселения: неопрятные, неухоженные, с кучами мусора в самых неожиданных местах.
Первое время это неприятно поражает, - потом привыкаешь. Су (моя жена - Сюзи) объяснила этот непорядок тем, что раньше кочевники жили в мире, где все отходы были органического происхождения и потому быстро уничтожались самой природой. Поэтому никого не волновало, что кто-то бросает мусор где попало. А сейчас, бутылки стеклянные и пластиковые, разного рода полиэтиленовые мешки, лежат в импровизированных «мусорках» десятилетиями и потому, накапливаясь, становятся неприятной деталью ландшафта!
Вдоль железнодорожного полотна, очень много битого стекла и, видимо, это тоже следствие продвижения цивилизации в Азию.
…В Наушках остановились на три часа. Нас высадили и поезд куда-то ушел, а мы маялись на жаре или сидели в тесном зале ожидания. Туалеты здесь платные. Хотя двери в них не закрываются и они не очень чистые. Но чиновники в Монголии, как впрочем и в России, мало думают о нуждах людей, хотя постоянно ставят перед государством цель, сделать туризм статьёй дохода… Потом поезд вернулся и мы вселились на свои места.

Через некоторое время въехали в Монголию, прошли досмотр и проверку документов…
Остановились на первой монгольской станции – город Сухбаатар. Первое впечатление – совсем нет привычных провинциальных лачуг. Наверное потому, что сразу из юрт люди переезжали в кирпичные дома. Увидели и первые юрты на другом берегу реки Селенги и это была уже коренная Монголия!
Прошлись немного вдоль посёлка, увидели несколько банков и людей, предлагающих обменять валюту, и пьяных, которые, шатаясь, бродили по улице. Такого даже в России сегодня не увидишь…
Когда тронулись, начался дождь и в Улан-Батор приехали под дождём. Тут, в пригородах, как раз много деревянных лачуг и юрт, часто без туалетов на участке. Это привычное для кочевников дело - собаки все съедят.
Сошли с поезда и с трудом добрались до выхода – чемоданы тяжёлые, лестницы высокие. Но, конечно, ни о каких лифтах и речи не могло быть - это вам не Япония и даже не Англия!
На вокзале нас встретила хозяйка нашей квартиры, с маленьким ребёнком на руках. Она сносно говорила по-английски и, поздоровавшись, мы сели в «Тойоту» хозяйки и поехали.
Город вокруг вполне современный, потому что центр и никаких юрт не видно. Потом я убедился, что юрты есть, но только в пригородах или на задворках больших зданий.
Квартира была в восьмиэтажном здании с лифтом, ванной-душем и просторной нашей комнатой. Нас встречали мама хозяйки и её брат…

Устроившись и помывшись под душем, мы с нетерпением вышли в город – дождь к тому времени кончился. Стояли на остановке автобуса, когда девушка – монголка, говорящая по-английски, остановила машину и пригласила нас в салон – она ехала, как и мы, на площадь Чингисхана. Когда приехали, девушка заплатила за машину, не позволив это сделать нам и мы ей были искренне благодарны за помощь и великодушие.
…Нас поразили размеры этой площади и мы обошли её по периметру. В центре стояла конная статуя Сухэ Батора, монгольского революционера, основателя современной Монголии.
На фасаде большого здания правительства в центре, лицом к широкой и высокой лестнице, была поставлена большая скульптура, сидящего на троне, Чингисхана А по бокам, слева и справа от него, были крупные изваяния монгольских воинов в полном вооружении и на конях. Всё это выглядит значительно и на ступенях лестниц, ведущих к скульптурам, постоянно фотографируются туристы и монголы, иногда целыми семьями.
Чингисхан – большой национальный герой и идеологический вождь современной Монголии!
Меня давно мучает вопрос - как мог небольшой монгольский народ объединить под своей властью половину тогдашнего мира, включая сильные государства, такие как древний Китай и империя Хорезм шаха?!

Существует несколько теорий, объясняющих этот факт истории.
По теории Льва Гумилёва, степные кочевники много лет копили внутри себя силу исторического взрыва, названного историком «пассионарностью». В какой-то момент такая энергия переполняет пространства мира и начинаются великие завоевания или великие переселения народов…
По другим теориям, личность, рождённая долгой историей человечества, врывается в мир и на волне этой пассионарности, завоевывает страны и народы, о которых долгое время даже не слышали.
Нечто подобное случилось и в небольшом монгольском племени, где родился и вырос герой монгольского народа Темучин, в последствии получивший имя Чингисхана. Чингисхан был не только великим полководцем и бесстрашным воином, но и талантливым организатором и законодателем. Именно он принёс народам древней Монголии собрание законов – Ясу и тем самым установил закон и единство его исполнения во всей империи.
История знает и других великих полководцев, которые оставили после себя сборники новых законов. Наполеон, например, подготовил кодекс законов, многими из которых Европа пользуется и по сию пору. А При Сталине создали конституцию, благодаря которой Советский Союз выжил в великой войне и победил, казалось, непобедимого Гитлера!
Империя Чингизидов, на какое-то время, стала пространством, на котором все неукоснительно исполняли законы Ясы и, благодаря этому, на громадных территориях от Чёрного моря и русских лесов до побережья Тихого океана установился невиданный доселе порядок!
По свидетельству историков, торговые караваны в то время могли передвигаться по империи без охраны, а гонцы могли доставить вести с берегов Черного моря в ставку хана за семь дней.

Была создана система почтовых станций, связывающая громадную империю в единое пространство.
Ямские станции, много позже, заимствовала Россия...
Чингисхан в сегодняшних учебниках истории изображается как кровожадный и жестокий завоеватель. Но совсем недавно я стал понимать, что он был ещё и объединителем! Конечно, нельзя отрицать жестокости с которой монгольские воины покоряли страны, государства и захватывали города. Однако жестокими были и законы внутренней жизни монголов, на чём держалась не только дисциплина в войсках, но и порядок в обыденной жизни.
Именно дисциплиной и самопожертвованием отличались воины Чингисхана от тех войск, которые им противостояли и поэтому они побеждали в битвах с численно превосходящими армиями противника!
Отсюда можно сделать далеко идущие выводы. Жестокость, как средство воспитания дисциплины и ответственности, помогает сплотить народы и направляет их в будущее.
Пример из современности: на Олимпиаде в Рио российские гандболистки неожиданно выиграли золотые медали под руководством очень жесткого тренера Трефилова. На тренировках и особенно в напряжённых играх, Трефилов, чуть ли не охрип от крика и ругани в адрес женщин-игроков. Но в обычной жизни он добрый и даже весёлый человек.
За это его и любят девушки и ценят за самоотдачу и перехлёстывающие все границы эмоции!

…К таланту полководца и законодателя в характере Чингисхана прибавлялись и организационные способности. Монголия им была поделена на своеобразные базы снабжения, которые и помогали войскам в далёких походах, не только все новыми и новыми воинами, а воевать, по законам Ясы, должны были все монголы мужского пола с четырнадцати до семидесяти лет, но и лошадьми, продуктами питания и всем необходимым для ведения боевых действий вдали от родины.
Монгольская конница была просто, но эффективно организована – разделена на десятки, сотни и тысячи, во главе которых стояли командиры, ответственные и храбрые. Титулы и родственные связи мало что значили в таком войске и по служебной лестнице стремительно поднимались, прежде всего, храбрые и самоотверженные воины.
Чингисхан, завоевывая все новые и новые страны и народы, брал из их опыта и умения воевать самое лучшее. Поэтому, наряду с простыми воинами, в его войске были техники, инженеры, строители, которые использовали свои знания на пользу монгольского войска…
Сегодня под великим именем Чингисхана монголы снова объединились и строят новую современную жизнь, отодвинув в сторону наследие революционного героя Сухе-Батора!

Но продолжим рассказ о современной Монголии.
На другой стороне площади Чингисхана, в череде небольших улиц, стоят высотки и выделяется своей причудливой формой голубая, застеклённая громадина, похожая на книжку – «Блю Скай» - это офисные здания, часто с иностранными названиями на английском языке, которые придают городу вполне современный вид!
Обойдя площадь по периметру, мы вышли на центральную улицу монгольской столицы и, найдя банкомат, взяли несколько тысяч тугриков, и зашли пообедать в кафе. Город напоминает Иркутск, но выше и «столичнее». Машины, в основном, японские, много «Тойот». Позже мы увидели такие «Тойоты» в самых «медвежьих»» углах страны около юрт, одиноко стоящих в степи…
В Улан-Баторе есть несколько приятных уголков. Например, сквер Битлов, где стоит памятная стела, посвящённая членам этого ансамбля. Окрестности тоже хороши - там тихо и зелено. Неподалеку российское посольство…
Но есть и места грязные, шумные – то что в России называют «шанхайями»! Это окрестности рынка, где всегда толпится народ, что-то продают и покупают. А напротив склон холма с лачугами и кривыми глинистыми улицами, по которым и в сухую погоду пройти трудно!
В районах «новостроек» тоже царит небольшой хаос. В одном месте садят молодые деревца, а в другом, на только что положенный асфальт, заезжают трактора, пусть и колёсные, и разламывают только что сделанное. Это сочетание старых привычек и бедности с центром, где стоят офисы крупных западных фирм, показывает, что Монголия – страна развивающаяся.
Невольно вспомнились слова из программы Монгольской народно-революционной партии, написанной к выборам 2016 года, в которой говорится, что через десять лет и после вложений в экономику страны шестидесяти миллиардов долларов инвестиций, Монголия может войти в тридцатку развитых стран мира! Кажется эти мечты несбыточны и одно из препятствий – кочевой образ жизни и характер монгольского народа. За десять лет его вряд ли удастся поменять!
Монголия часто напоминает мне Бурятию, только там все говорят по-русски. И все-таки, трудно отделаться от мысли, что мы находимся России, хотя по-русски, монголы почти все уже разучились говорить – забыли школьные уроки во времена помощи Союза дружественной Монголии!
Сейчас в школе английский язык учат шесть лет и потому интенсивно идёт американизация молодёжи, которая в России приходилась на девяностые годы. Русские снова остаются в стороне и это повторение произошедшего в Восточной Европе,с бывшими союзниками из стран Варшавского договора.
Чтобы не допустить увеличения враждебности по отношению к России, надо и в Монголии объединять работу российских политиков с русским бизнесом в продвижении образа России как старшего партнёра и друга!
…Ещё раз хочу отметить, что жизнь в Монголии достаточно дорогая. Например, билеты в музей стоят восемь тысяч тугриков, а это более трёх фунтов, что и в Англии сумма приличная. На мой взгляд – это очевидная ошибка властей, которые сами себя загоняют в тупик, пытаясь зарабатывать на бедных людях. Это дорога в сторону государственного банкротства!
В России, как кажется, жизнь раза в два дешевле и то люди ворчат на дороговизну!
К иностранцам, особенно к американцам и англичанам, монголы относятся с почтительной завистью, хотя и норовят, иногда, нажиться на их наивности.
И тут, как и в России в беспорядочные девяностые, очень много банков, то есть учреждений «спекулирующих» деньгами – это тоже показатель анархии в экономике и финансах. А промышленность, даже та что была до контрреволюции, стагнирует – в городах и посёлках много руин бывших заводов, фабрик, комбинатов…
Но торговля и отчасти туризм приносят сегодня основной доход начелению.
И конечно, в Монголии надо развивать туризм, потому что эта страна привлекает многих путешественников. Только надо следить, чтобы повышение цен на тур услуги не превышали допустимых норм…
…Зашли в центральный универмаг – семь этажей с открытым пространством - «колодцем» внутри, где сверху виден первый этаж! Товары иностранных фирм самые современные, но дорогие для Монголии – скорее всего рассчитан этот универсам на иностранных туристов.
Есть банкоматы, но в них очереди – значит люди деньги имеют. Улицы после дождя залиты озёрами воды – видимо водосливы при проектировании не предусмотрены.
Уже вечером вернулись домой и поужинали, разговаривая с братом хозяйки Дайчи о Чингисхане и монгольских завоеваниях. Он работает в большом спортивном зале и неплохо говорит по-английски…
Ночью в городе, непрерывно воют и лают собаки. Их, лай мешает спать! Бездомных собак много в этом городе и живут они в теплотрассах. Там они спариваются и рожают новых щенят. Это та же проблем, что в Российских городах.
Однажды, в Москве, на газоне у стен Кремля, видел стаю диких собак, лежащих на газоне, как у себя дома. Такого невозможно увидеть в страх Западной Европы или в Америке. Но в России, где деревенские нравы сегодня соседствуют с современной городской жизнью, дикие собаки и в больших городах – это отличительная российская деталь быта!
В Лондоне, диких собак нет ни в центре, ни на окраинах - только лисы, которых в городе много тысяч. Их можно видеть в сумерках прямо на опустевших улицах. Рассказывают, что одна лиса каким –то образом пробралась в Парламент!
…В Монголии готовятся к выборам в парламент и потому, часто на улицах встречаем отряды молодых людей с флагами и в униформе, а по домам, в каждую квартиру, активисты разносят листовки. Наверное, за эту ходьбу под флагами и с музыкой им платят деньги. Но и на улицах развешаны портреты кандидатов от разных партий. Похоже, что приказано денег не жалеть! Позже, нечто подобное избирательной кампании видели и в деревнях, и в маленьких городках…
Наутро проснулись рано и спали, как обычно на новом месте, беспокойно. Проснулись приняли душ, позавтракали и отправились в город. Улан-Батор стоит в большой долине и по краям видны высокие холмы с склонами поросшими травой. На склонах за рекой какие-то громадные надписи и символ Монголии.
А центр заполнен современными высотками, на фоне которых крыши-пагоды дацана Лувсан, в который мы пошли с утра, смотрятся интересно. В музее, фигуры из буддистского пантеона, сделанные из папье-маше и страшные маски. Этим, буддизм отличается от христианства.
В этом дацане-музее, показаны фигуры и оружие злодеев – демонов, которые охраняют праведников и пугают грешников! Много страшных масок, которые могут с непривычки присниться в кошмарных снах. Но Будды: Кашьяпа, Шакьямуни и Майтрейя позолочены и симпатичны. Через стены дацана вокруг видны современные высотки и это сочетание старины и модерна вызывают интересные ассоциации!
В киоске дацана, купили игральные кости из овечьих суставов. Будем дома развлекаться, вспоминая это путешествие.
В кафе, рядом с музеем, встретили монголку Ольгу, которая жила в Москве в посольстве – отец был дипломатом, а сейчас его дочь - активист партии социалистической направленности. Она говорила, что её партия единственная, которая выступает за восстановление отношений с Россией.
Она оставила нам программу партии, в которой совсем на китайский манер говориться о «девяти городах счастья», которые построят в Монголии, если эта партия победит…
Вечером, гуляли по площади Чингисхана, где была установлена сцена и монгольский ди-джей, Надрывая голосовые связки, что-то кричал по-английски. И толпа подростков отвечала ему свистом и криками. Ди-джей, во всю мощь, гонял американские шлягеры и подростки веселились и были довольны тем, что они приобщаются к современной «культуре»!
А мы пошли на выступление фольклорного ансамбля «Тумен», хотя билеты стоили очень дорого. Вместе с нами в небольшом зале сидели иностранцев, в том числе много американцев, которые приехали на автобусах издалека, чтобы посмотреть и послушать монгольские танцы и песни!
Послушали и горловое пение, чем известно народная музыка Монголии. Это производит впечатление, потому что непонятен механизм произведения такого звука.
Туристы глядя и слушая певцов и танцоров ансамбля аплодировали, но среди зрителей совсем не было монголов.

Любопытное равнодушие монгольской молодёжи к своей культуре и преклонение перед культурой западной, которое наводит на размышления!
Восемнадцатое июня – поехали в Гандан – монастырь. До революции этот монастырь состоял из десяти дацанов и пятисот монахов. Интересно, что в те времена количество монахов мужчин, доходило почти до половины мужского населения Монголии. Становится понятным, почему после революции, монастыри разогнали и заставили монахов работать. Такое «гонение» на монастыри, периодически происходили по всему миру, в том числе в Англии и в России, после Революции!
Но сегодня, религии реабилитированы и в монастыре Гандан, около девятисот монахов. Мы ходили по монастырю, заходили в дацаны, слушали службу, а потом, уходя, зашли в вегетарианский ресторан и пообедали, в тишине, окружённые красивыми интерьерами, под монгольскую тихую музыку!
Монастырь Гандан, расположен на холме и к нему ведёт аллея из небольших деревьев. Надо отметить, что парков в Улан-Баторе почти нет и вообще деревья здесь, особенно на равнине – редкость. Всюду холмистая степь и потому пастбищ для скота хватает.
С окружающих долину холмов, как и с холма, на котором стоит Ганадан, виден город с небоскрёбами в центре и новостройками по окраинам. Монголия строится, как и её столица, и есть надежа, что через несколько лет страна обретёт действительно уютный и благоустроенный вид.
А здесь, монголы – буддисты ходят по храмам и крутят цилиндры кармы. Тут суеверия шаманистов, смыкаются с желаниями людей иметь в жизни покровителей – существ высших и потому способных совершать чудеса. А монахи, это часто бездельники, выбравшие жизнь без риска действий и забот о хлебе насущном…
Четыре колледжа, стоят рядом с главным храмом. В больших залах, где-нибудь с краю, сидят монахи и о чём-то весело беседуют. Глядя на них – весёлых и довольных жизнью, невольно начинаешь понимать значение слов: «Религия – это опиум для народа!»
Интересно, что большой Будда, поставленный в храме Гандан восьмым Богды-ханом в надежде излечить слепоту – следствие заболевания сифилисом.
Не удивляет, что в Тибете и в Монголии, в конце девятнадцатого века, буддистские монастыри стали прибежищем для тысяч и тысяч молодых мужчин, а число дацанов в небольшой Монголии, перевалило за тысячу. В маленьком по количеству людей народе, эти тысячи и тысячи «молитвенников», показывают стремление людей избавится от труда и тем самым, не помогать развитию страны. Я понимаю действия Генриха Восьмого в Англии, революционеров во Франции и в России, которые разогнали монахов и разрушили монастыри, чтобы пополнить в стране приток молодых сильных рабочих рук.

В примитивное оправдание раздувание религиозного «штата», тем, что - они молятся за благосостояние страны и людей - трудно поверить беспристрастному уму. Можно увидеть плоды «добрых дел» у протестантов, а вот молитвы кажется никого ещё не сделали богаче, добрее и счастливей...
Человеческий ум лукав и потому, чтобы оправдать избегание тяжёлой работы на благо общества, он, человек оправдывает своё бездействие разными благими причинами и намерениями!
После Гандана были в краеведческом музее. Картины восьмого-девятого века уже вполне реалистичны и мастеровиты и в них можно увидеть не схему, как часто бывает с древними иконами в средневековой Европе или в России, но внятный «рассказ» - эпизод из реальной жизни. Лица и характеры узнаваемы и сравнивая эту живопись с аналогичным периодом в Европе, понимаешь, что развитие изобразительных искусств в восточной Азии и в частности в Китае – опережало средневековую живопись, там.
В первом разделе музея, увидели «оленьи» камни возрастом в две-три тысячи лет.
Потом следует зал с экспозицией искусства вдохновлённого буддизмом и дальше уже следуют экспозиции показывающие современную жизнь Монголии. На стендах фотографии и документы времён недавней борьбы за независимость, форма цириков и фото командиров монгольской народной армии, участвовавшей в войне против японских захватчиков.
Здесь присутствует и современность – экспозиция рассказывает о недавней смены социальной системы и приходу к власти прозападного правительства. Некоторые монголы сегодня утверждают, что Монголия долгое время, была полуколонией России. Но очевидно, что это не так – Россия помогала развивать промышленность и потому в стране построены были многие промышленные заводы и фабрики и предприятия по добыче полезных ископаемых!
Интересно, что ориентироваться в Улан-Баторе и в Монголии вообще, нам помогал путеводитель на английском языке, в котором есть не только описания городов и климатических зон, но и адреса и время работы музеев, а также ресторанов и кафе.
Мы например сходили в новый приличный ресторан, в котором попробовали настоящую монгольскую еду…
…Наконец наступил день, когда мы выехали в Терелдж – район Монголии, известный своими замечательными видами, а так же конной статуей Чингисхана, высотой в несколько десятков метров, возвышающейся над степными просторами. В основании статуи музей в нескольких уровнях, и к подножию статуи ведёт лестница. Слева от входа на степной лужайке, статуи в человеческую величину отряда монгольской конницы. Можно, включив воображение представить себе реальную жизнь этих бесстрашных и беспощадных воинов!
Мы тоже однялись на смотровую площадку в голове лошади и увидели степь, пологие мягкие холмы спускающиеся в долину, по которой восемьсот лет назад скакали свирепые воины – кочевники готовясь завоевать полмира, под водительством своего вождя, Чингисхана!
…В музее мы посмотрели портреты Чингизидов – сыновей, внуков и военачальников Чингисхана. У подножия лестницы, рядом со стоянкой машин, монгол предлагал нам сфотографироваться с ручным орлом, который выглядел усталым и недовольным…
На машине из Улан-Батора, нас к себе на туристическую станцию, вез голландец Берт, который был женат на монголке и давно живёт здесь, имея свой туристический бизнес. Заказ на несколько дней в Терелдже, Су сделала ещё из Лондона, потому что имя Берта встретила в путеводителе по Монголии.
После остановки у статуи Чингисхана, мы поехали дальше и вскоре въехали в долину, в которой скалы самой причудливой формы вылезали из земли желто-коричневыми гранитными «пузырями». В одном месте, неподалеку от дороги, нас встречала стая кровожадных динозавров. Ведь Терелдж – это место где миллионы лет назад жили динозавры!
Можно поверить, что они живые, потому что сделаны очень похоже. Если не зная, выйти в сумерках или ночью к этому месту можно по – настоящему испугаться или подумать, что сошёл с ума! «Картинка» с динозаврами, на дикой местности, действительно устрашающая!
…Ехали на внедорожнике Берта, и ближе к турбазе, пришлось переезжать глубокие и широкие речки. Берт газовал, фонтаны воды поднимались перед кабиной и мы немножко пугались, каждый раз ожидая, что наша «Тойота» заглохнет посередине реки. Но все обошлось и вскоре мы приехали на место.
Это оказалось небольшое поселение состоящее из нескольких деревянных домиков и окружающих их белых войлочных юрт. Обедали в юрте с деревянной крышей, а обед готовила жена Берта и её родственницы. Бизнес вполне успешный и потому, Берт может отправить своих детей, когда вырастут, учиться в Европу…
Вся семья, хорошо говорит по-английски и потому, мы с ними общались как обычно.
После обеда, узнав у хозяев дорогу, пошли к реке погулять. Места красивейшие и за рекой, на сопках леса полные зверем: оленями, горными козами и даже медведями! Но с нашей стороны степная долина и слева на горизонте сопки, с пологими, просторными травянистыми склонами.
И по всей долине, тут и там видны стада коров, лошадей и конечно овец с козами. Количество домашних животных, ведущих здесь полудики образ жизни, поражает. Этим, Монголия отличается от всех знакомых нам стран!
Пройдя вдоль разлившейся от недавних дождей реки, мы, снова вышли в долину и навстречу нам попало стадо овец голов в двести-триста, которое направлялось из степи на водопой к реке…
Перед ужином познакомились с четой голландцев, которые жили здесь уже несколько дней. Он, все больше молчал, а она была всем недовольна и рвалась скорее отсюда уехать. Она жаловалась, что в юрте холодно, что всю ночь лают собаки и не дают спасть.
А мне подумалось, что если так себя настраивать, и видеть вокруг только плохое и неудобное для тела, тогда не стоило ехать так далеко.
Первую ночь в монгольской юрте спали неровно, потому что громко, а иногда яростно лаяли собаки. Вот они то, сторожа нашего «кочевья» не спали и слышали все, что вокруг происходит…
Какое-то время свозь сон слышал надрывное мычание коровы – то ли она рожала, то ли её медведь утаскивал за реку. Собакизлобно лаяли и казалось, что вот-вот они загонят медведя к нам на «базу»!
Забыл сказать, что здесь нет электричества и многие монголы, держат рядом с юртами солнечные батареи, хотя бы для того, чтобы слушать радио и заряжать мобильники. Таким образом, мы живём как на необитаемом острове и связи с внешним миром почти не имеем. Это тоже одна из особенностей поездки по Монголии. Хотя рядом с турбазой идёт линия электропередач от которой вполне можно запитаться. Но ведь это лишние расходы и потом традиции кочевой жизни не позволяют наслаждаться благами цивилизации. Ведь так можно избаловаться и потянет в город. А кто будет в степи жить?!
- А как там с туалетами? – может спросить дотошный читатель. Туалеты здесь деревянные, но Берт поставил сливные бачки и рядом несколько тяжелых фляг с речной водой. Избалованные цивилизацией европейцы удовлетворены, а для монголов этот вопрос никогда не был проблемой – степь большая!
…Утром, после завтрака с кашей и кофе, пошли гулять в сторону холмов. Степь расстилалась вокруг и так легко дышалось в этом просторе и так далеко были видны стада лошадей и овец, вольно пасущихся в этой необъятной степи! Нас охватил невольный восторг вызванный этим приобщением к дикой и свободной жизни вокруг!
Идя по долине видели несколько кучек камней и торчащие из земли давние метки, тоже из плоских камней закопанных в землю. Может быть здесь раньше было святое место для шаманистов…
Невольно на ум приходили фантазии о том, что может быть в этих местах побывал и сам великий Чингисхан. А от топота копыт его могучей конницы содрогались окрестные холмы и леса!
…Поднялись на травянистые крутые склоны зигзагами и вид вокруг открылся замечательный – безмерные пространства степи, ограниченные с одной стороны рекой, расстилались перед нами во всем своем величии. Воздух был прозрачен и свеж и захотелось сесть на скакуна и нестись по степи все дальше и дальше!
Возвращаясь к базе, видели несколько объеденных хищными птицами скелетов, а кости белеющие среди короткой, съеденной скотом травы, попадались очень часто…
Новые постояльцы, были молодые друзья испанцы. Они как раз всем восхищались и были очень довольны, что приехали сюда. Один из них говорил по-русски и какое-то время работал в Москве…
Назавтра, после дождливой ночи, когда собак не было слышно, мы уже по хорошей погоде, поехали на телеге запряжённой быком, на «ообо» - языческое святилище, расположенное за рекой. Испанцы вслед за нами ехали на лошадях. Такие поездки входили в программу развлечений у Берта.
Медлительный бык, спокойно, несмотря на высокую воду в реке, перевёз нас на другую сторону и нам пришлось поджимать ноги чтобы не замочится. Вскоре, мы увидели большое дерево, обвешанное лентами материи и окружённое изгородью. Это и было святое место для монголов. Они совмещают шаманизм с буддизмом и потому, бывают счастливы и довольны жизнью, вдвойне!
Испанцы были возбуждены поездкой, но шаманистское святилище их не впечатлило…
В этот день снова был дождь и мы растопили печку в юрте. Стало совсем уже уютно и мы, лежали на кроватях и слушали шум дождя, по покатой крыше… Разговаривали о том, как голландец Берт попал сюда. Он сам говорил, что живёт здесь уже больше двадцати лет и имеет прибыльный бизнес. А его жена закончила университет, факультет японского языка, но предпочла помогать мужу в его работе. У них трое детей и старший собирается ехать в Голландию, поступать там в университет…
В Голландии, Кана – так зовут жену Берта, - была десять лет назад и там ей не понравилось. И потом, здешняя степь – это её дом и уезжать отсюда она никуда не собирается!
Под вечер, когда дождь перестал, мы пошли гулять и поднялись на ближайший склон. В небольшом распадке, среди принесённых ливневой водой гальки, вдруг нашли несколько бронзовых подсвечников, которые стоят на алтаре в буддистских храмах.
Как они оказались в этом распадке - остаётся только гадать! Может быть, во времена гонений на буддистские монастыри, их спрятали где-то в этом месте, а вода размыла клад и принесла эти бронзовые подсвечники к подножию холма…
Эти подсвечник, сегодня стоят на моём письменном столе и я, глядя на них вспоминаю волшебные дни нашего монгольского путешествия…
На другой день, мы пошли вдоль реки вверх по течению. Река от дождей вздулась и затопила все переходы и мостики через протоки, прекращающие пути к большому мосту в деревню Терелдж. Видели мальчишек, играющих в футбол просто в степи, неподалеку от домов. В каникулы им здесь просто нечего делать, конечно если не считать помощи взрослым по хозяйству. А хозяйства тут у многих большие и приходится каждый день доить десятки коров, а иногда и кобылиц, чтобы потом из этого молока делать кумыс.
Я попробовал свежий кумыс и он мне очень понравился, может быть потому, что в душе я тоже кочевник!
В степи время рождения нового потомства: в бесчисленных стадах домашнего скота часто можно видеть телят, жеребят, ягнят которые с блеянием мычание и тонким ржанием гоняются за матерями, которые как и люди беспокоятся о своих «детках».
Наблюдая за стадами лошадей, иногда можно видеть умильные сцены дружбы – одна лошадка облизывает голову или шею другой и смотрится это совсем как человеческие нежности. Но иногда, полудикие жеребцы возбуждаются, страшно кричат друг на друга и норовят подраться. Особенно когда встречаются вожаки двух независимых табунов. Драки между ними бывают страшные и после укусов за шею, проигравшие в этих боях, часто погибают!
…Последняя ночь была холодной и мы растопили в юрте печку. Под утро, я встал в туалет и увидел, что над сумеречной ещё степью, поднимается весёлая заря предвещая хороший светлый день.
Вставали к завтраку с неохотой, но еда была хороша: творог домашнего изготовления, сыры тоже сделанные здесь и яйца с беконом и свежими помидорами
После завтрака мы уезжали и у пешеходного моста, с другой стороны реки, нас ждал Берт на своем внедорожнике. До моста нас довезли тоже на машине, и по мосту, под лёгким дождичком мы перешли реку и попали в Терелдж, где и ждал нас Берт, на своей «Тойоте».
Возвратились в Улан-Батор быстро и простившись с Бертом, направились в знакомую уже квартиру…
Назавтра, решили подняться на Зайсан – холм, стоящий на краю города. На нем установлен памятник советско-монгольской дружбы и стела в честь участия монгольских цириков в войне против милитаристской Японии.
Поднимались туда по лестнице состоящей из шестисот ступенек и поднявшись, увидели долину реки и город далеко внизу. Улан-Батор, сегодня выглядит вполне современно, по столичному, хотя раньше был малозаметным центром буддизма и заштатным городком. Но со временем превратился в столицу Монголии, в современный город с почти полуторамиллионным населением.
Полюбовавшись на город и окрестности речной долины, мы спустились вниз и попали в туристический центр состоящий из гостиниц, ресторанов и кафе. Зайдя в один из ресторанов, поужинали, сидя на тенистой террасе, откуда открывался вид на многометровую статую Будды, стоящую лицом к центру города и как бы благословляющую столицу Монголии!
…Назавтра мы уезжали в большое семидневное путешествие по пустыне Гоби, на машине с водителем!
Утром, когда все уже было готово, созвонились с нашим «гайдом» по имени Гонбатор и он заехал за нами, на своей «Делике» - микроавтобусе, почти к самому крыльцу. Он помог нам погрузить чемоданы в машину и мы тронулись. Гонбатор – весёлый и общительный монгол, говорил по-английски бегло и потому сразу завёл беседу с Су. Но позже выяснилось, что и русский он знает довольно хорошо…
Ему сорок два года и он занимается турбизнесом уже тринадцать лет. Жена и старший сын ему в этом помогают. Но туристов по Гоби он возит один. Он родился в Каракоруме, закончил школу и поступил в университет на исторический факультет и языки. Поэтому, он говорит и пишет на английском без проблем!
На окраине города, выехав на приличное асфальтированное шоссе, мы помчались вперед, уже представляя себе необъятные просторы Гоби, второй в мире по величине пустыне, после Сахары.
В пригородах монгольской столицы, расположены промышленные предприятия и выглядело это как пригород, где-нибудь в Европе или в Америке.
По пути, заехали в банк и Гонбатор положил на свой счёт деньги, которые мы заплатили ему за поездку. Су заранее их приготовила. Стоила эта поездка довольно дорого, но оплата включала в себя и аренду будущих ночёвок и приготовление Гонбатором еды в путешествии и прочие услуги. На одной из остановок наш гайд закупил много воды в больших полиэтиленовых флягах и сложил все в салоне, за нашими спинами…
Первая наша остановка была уже в степи, где Гонбатор взялся готовил обед. У него в машине была и газовая печка китайского производства, и набор посуды, и даже бумажные салфетки. И обед получился на славу, с горячим блюдом и вкусным чаем…
Было около трёх часов по полудни, когда Гонбатор закончил делать обед в тени «заднего борта «Делики», на переносной газовой печке, китайского производства. Я такую печь видел впервые, хотя в своих палаточных путешествиях мы используем газовую плиту, но с отдельно стоящим баллоном. Пока мы гуляли по степи, стараясь не терять машину из виду – тут легко можно заблудиться, не имея компаса.
Мы сидели на складных стульях в тени машины и попивая чаёк после обеда разговаривали. Гонбатор был хорошим собеседником и мы обсуждали темы истории Монголии, говорили о личности Чингисхана.
Потом я стал расспрашивать его о его работе проводником и водителем в таких путешествиях.
Горнбатор, берёт в дорогу около сорока литров бутилированной воды и готовит еду и питьё. За год, бывает у него около семидесяти путешествующих иностранцев и бизнес приносит вполне приемлемый доход, на который он содержит и свою турбазу в Каракоруме, и выстроил новый дом, для семьи их жены и четырёх детей. С женой он часто связывался по мобильнику и давал ей какие-то указания…

Гуляя по степи, разминая ноги после многочасового сидения в машине, мы обменивались впечатлениями: степь в это время года великолепна - веет лёгкий ветерок и совсем не жарко. Ароматы в степи разные: то это полынные запахи, напоминающие мне о походах в Крыму, а то – это запахи дикого лука, которые невольно пробуждают аппетит и воспоминания о жареной картошечке! Одним словом красота да и только. И потом, это же настоящая свобода. Хочешь – поезжай направо, а хочешь – налево. Это ведь ровная как стол степь где кустики и тем более деревья редко можно встретить и в человеческих поселениях.
Тут идеальное место для жизни номадов-воинов и теперь, мне стало понятно, как пассионарии в лице монголов, поднялись многотысячными армиями и устремились на завоевание всего мира. Степные просторы и свобода создают предпосылки к разного рода боевым экспериментам! Нужен был Объединитель, и он не заставил себя ждать!
В таких процессах роль личности трудно переоценить. Если уместно такое сравнение, то Чингисхана можно сравнивать и с Александром Македонским, а в новые времена с лидерами победивших революций: с Наполеоном во Франции, и Сталиным в Советской России. Тема сама по себе интересная, но требует отдельной статьи или даже книги…
Гонбатор, как я уже говорил, давно занимается турбизнесом и имея «турбазу» из нескольких юрт ведёт это семейное дело в Каракоруме. После университета поработал в конторе, но ему это не понравилось и он решил стать свободным и завёл своё дело. Жена и старший сын управляются ан «базе», а он сам, летом возит таких любителей поездок как мы в Гоби, и на этом уже «собаку съел» - всюду у него друзья, знакомые или родственники. Он человек весёлый и разговорчивый и это помогает ему в таких путешествиях.
Развитие такого вида туризма в Монголии – дело перспективное и выгодное. Нечто подобное хотелось бы увидеть и в России, особенно в Сибири, где множество интереснейших «диких» мест, где чудеса природы, сочетаются с интересными этнографическими фактами.
Например, я объездил всю Россию, но однажды, попав в Окинскую долину, в Бурятии, был потрясён сочетанием дикой красивейшей горной природы и традиционного бурятского быта.
О Байкале и освоении его туристических богатств и говорить не приходится – это очевидная «жемчужина» туризма, которая ещё ждёт своего открытия…
Чем дальше мы уезжали от Улан-Батора, тем чаще встречались нам юрты стоящие в степи. После ста километров пути, степь выровнялась и предстала плоской равниной покрытой травами, а холмы отступили к горизонту.
…После обеда сели в «Делику» – я на переднее сидение рядом с водителем, а Су на заднем сиденье, за водителем и помчались по асфальтированному шоссе с о скоростью в сто километров в час. Это одно из немногих в Монголии шоссе с асфальтовым покрытием. Машин было немного и мы ехали вполне свободно…
Проехав за день более двухсот километров, заметили, что цвет степи из зелёного постепенно превращался в жёлтый. Иначе говоря – мы въезжаем в Гоби!
Пока ехали, рассматривал необъятную степь вокруг по сторонам дороги и вдруг задумался о русском национальном характере. Наверное, татаро-монгольское иго наложило свой отпечаток на то, что сегодня называют ментальностью…
От кочевников, русским осталась смелость и воля к свободе; от земледельцев в которых превратились со временем восточные славяне – трудолюбие и терпение. А нежелание загадывать и выстраивать будущее по плану, пришло с тех времён, когда жизни русичей, во многом определяли завоеватели!
Остановились под вечер на заправке в одной из редких деревень. Тут уже настоящая глубинка началась. Мужчины ходят в дели и ездят по делам на китайских мотоциклах. Вообще, как они тут живут. Кругом степь, солнце и жара…
Спросил Гонбатора, как монголы выбирают место для стоянки? Ведь у каждой семьи есть домашний скот, а ему надо кормиться.
Оказывается, земли под стоянку распределяют местные власти. Одно место выделяют семейству бесплатно, а второе или третье, собственники платят проценты от стоимости земли в данном районе.
Интересно, что много молодых монголов, сегодня, едут из города в степи и заводят скот. Оказывается это не только выгодно, но и позволяет зарабатывать приличные деньги. А юрта, это не дом, тем более каменный - собрать и перевезти её не составляет труда, а постановка на новом месте занимает несколько часов.
Интересное наблюдение: здесь земля занимает половину пространства – вторая половина – это небо:
Бог поделил пространство пополам.
Верхнюю часть отдал звёздам и солнцу с луной,
А нижнюю часть – землю, отдал людям!
Этот белый стих появился у меня в голове невольно и наверное был реакцией на увиденное вокруг…

Август 2016 года. Лондон. Владимир Кабаков






Берег Бурых Медведей.


…Я решил съездить в Байкало-Ленский заповедник, сокращенно БЛЗ, но известно, что в России без бумажки ты никто. Отправился в правление БЛЗ в Иркутске, за разрешительным документом.
Встретил меня, среднего роста человек чиновной наружности, и я без лишних слов показал ему свое удостоверение сотрудника иркутского телевидения. Затем рассказал, что давно мечтаю побывать на севере Байкала, осмотреть места, поговорить с людьми, а потом сделать киноочерк или даже документальный фильм. Директор, несмотря на свою внешность, оказался милейшим человеком: написал мне тотчас рекомендательное письмо, отпечатал его, вручил и пожелал легкого пути, но предупредил, что места глухие, медведи, дорог нет. Я успокоил его и сказал, что я в тайге человек не новый, потому будем осторожны, ибо осторожность – доблесть храбреца. Директор этот афоризм записал, пожал мне руку, и повторил дружелюбно улыбаясь: «Хорошо сказано!»

В тот же день, я заехал в аэропорт, купил билет на завтра, до Онгурен — это бурятский посёлок на берегу Байкала -и приехав на дачу, стал собираться…
В общем, у меня обычно все готово: рюкзак, лесная одежда, резиновые сапоги, котелки, кружки, ложки, брезент, топор маленький и легкий…
По дороге, уже сойдя с автобуса, зашел в магазин и купил продуктов: рыбных консервов, крупы, сахару, чаю, хлеба, сухарей. В те времена в магазинах ничего больше и не было. Тушенка, мясо, масло доставались только по карточкам или по блату. Но я никогда блатным не был…
Придя на дачу, вскипятил на электроплитке чаю, долго сидел пил вкусный напиток, сосредоточенно глядя в окно, что с южной стороны: на дачные домики внизу на склоне, на речной залив, обрамленный зеленым, сосново-березовым лесом. А в голове крутились разные мысли о вариантах и возможных встречах с зверями в будущем путешествии...
Незаметно спустились сумерки, и из зарослей на берегу раздалось птичье пение. Похоже, было, что соловей налаживает трели, хотя я знал, что здесь соловьи не живут.

Но видимо какой – то сибирский, природный «самородок» так наловчился исполнять весенние песни, что по силе чувств нисколько не уступал, европейскому «собрату» - соловью.
Когда надвинулась ночь, гулким эхом разнеслись негромкие разговоры из соседних домиков. А я, сосредоточившись, стараясь ничего не забыть собирал рюкзак, загружая в него продукту и снаряжение.
Потом проверил и вновь упаковал фальшфейер, - большую, запакованную в картон, «спичку», сантиметров тридцать длиной и диаметром сантиметра три. На конце этой спички, был запал, который надо было чиркнуть о спичечной коробок. Тогда появляется яркое белое пламя, как от фейерверка, только больше и ярче.
Этим приспособлением я собирался отпугивать медведя, если он бросится на меня. Беда была в том, что я ни разу не зажигал эту спичку, и знал о ее работе только по описаниям. Конечно, тут больше был момент психологический, уверенность, что ты не безоружен, а эта часто для человека главное!
Лег спать рано, долго ворочался, не мог заснуть от невольного беспокойства: хотя все последние годы я ходил по тайге один, но так далеко не забирался…
По карте я видел, что от Онгурен, до мыса Покойники, не такое уже большое расстояние – всего километров семьдесят. Но это ведь тайга, и неизвестно есть ли там хотя бы тропы?
Утром, я сел на первый автобус разворачивающийся на конечной остановке, у ворот дачного поселка и поехал в аэропорт.

Приехал за час до вылета, зарегистрировал билет, прошел досмотр и маленькая стюардесса, в темно-синем форменном пальто, в шапочке с кокардой, провела нас почти через все взлетное поле, к двукрылому Ан-2, стоящему рядом с вертолетами.
Еще раз, проверив билеты, она пожелала доброго пути двум летчикам в крошечной кабине и ушла…
Моторы взревели, летчик за штурвалом вырулил на взлетную полосу, получил разрешение на взлет и дал газу. Самолетик, трясясь на стыках бетонки, пробежал сотню метров, незаметно оторвался от земли, поднялся чуть выше и, сделав лихой разворот, повернул в сторону Байкала.
Я в окно видел далеко внизу накренившуюся землю, аэропортовские строения, большие серебристые самолеты около здания аэровокзала. Потом, внизу, замелькали поля и зеленеющие листвой перелески. Где-то справа был виден морщинистый водоем иркутского водохранилища – дул сильный боковой ветер.
Пассажиров было немного...
Ещё в аэропорту я узнал, что предстоит посадка на острове Ольхон. Это почти ровно посередине Байкала, километрах в трёхстах от Иркутска…
В полёте, самолет иногда потряхивало порывами ветра, а несколько раз он попадал в воздушную яму, и сердце, казалось подпрыгивало к горлу, в противоположном направлении падению! Руки при этом, судорожно вцеплялись в поручни тесных сидений. Я бодрился, иронично повторяя про себя объяснение этого страха: «Инстинкт. Инстинкт!».

Когда-то, такие «падения» в полёте, доставляли мне радость небольшого приключения – но те времена давно прошли…
Ближе к Байкалу, щетинящиеся деревьями холмы, стали выше и круче. Где-то внизу иногда взблескивала змейкой вода небольших речек, бегущих к озеру.
А вскоре, справа показалось огромное озеро! Байкал был велик, чист и холоден как и полагалось быть самому большому хранилищу пресной воды, в мире.
Мотор мерно гудел и потому, иногда казалось, что Ан-2 висит в воздухе, как елочная игрушка на невидимой ниточке…
Незаметно приблизился, отличаясь от цвета воды серо-белыми отвесами скальных берегов, безлесный, каменистый остров Ольхон.
Перед посадкой, под днищем мелькнула гряда холмов с гранитными скалками.
Самолет дергаясь снизился, стукнул колесами о землю, пробежал по полю, развернулся, и моторы замолчали. Штурман – он же стюард, открыл тонкие, словно игрушечные дверцы кабины, и мы, поочередно спрыгнули на землю.
Было холодно, ветрено и неуютно...
- Дальше, полетим через пятнадцать минут – сообщил штурман, и летчики ушли в аэропортовский барак.
Я сел на рюкзак, неподалеку от самолета. Почти все пассажиры – буряты, летели до Ольхона. Они облегчённо вздыхая и улыбаясь ушли и нас осталось двое, - молодой бурят в полупальто, которое раньше почему-то называлось «москвичка», показал мне крутые склоны ближнего к острову берега и сказал: - Онгурены там.
Я всматривался, угадывая где, пока он не добавил: - Отсюда не видно…
Сам Ольхон напоминал гористые степи Монголии, и я готов был поверить в легенду, что Чингисхан родился здесь и был ханом окрестных мест, перед тем как был избран на курултае - съезде монгольской знати, где-то на реке Ононе, - ханом всех монголов…

Этот большой остров, место ветреное, безлесное, с расстилающейся степью на скалистых холмах. Я вспомнил Крым. Там тоже есть это ощущение древности, присущее ранее очень обжитым и населенным местам…
Вскоре пришли летчики, мы влезли в Ан-2 и полетели…
Через полчаса приземлились в Онгуренах…
Когда я вышел из самолета, меня поразила теплая тишина вокруг, яркое, солнце и синева Байкала впереди, за деревенскими домами. «Умели же раньше выбирать места для деревень» – вдруг подумал я невпопад.
В углу летного поля паслись коровы, а в другом углу стоял домик, который и был зданием аэропорта. Узнав, когда через неделю самолетик улетает в Иркутск, я попробовал взять билет заранее, но бурятка-кассир наотрез отказалась это сделать и предложила прийти за билетом в день вылета…
У нее же, я пытался узнать, как мне идти до заповедника, но она ничего не могла сказать о дороге на мыс Покойники. Кассирша всплеснула руками и ответила загадочно: «Ой! Это очень далеко, туда можно только на моторной лодке попасть». Потом посоветовала зайти в лесхоз… Я насторожился!
Придя в контору лесхоза, я застал там молодого бурята Витю, который коротко рассказал, о том, что до Покойников идти дня четыре, но сегодня, через час он на мотоцикле поедет на хутор, в двадцати километрах от села, а дальше уже придется идти пешком.
Я был готов к этому.
Витя предложил мне ночевать в лесхозе на обратном пути и показал, где висит ключ от входных дверей. Витя был общителен и дружелюбен по характеру, а когда я показал удостоверение с иркутского телевидения, он уверился, что все делает правильно.
Я прошел главной улицей пустынной деревни из конца в конец, вышел за околицу с другой стороны, не встретив ни души на своем пути.

«Да! – думал я. - Это тебе не город, и даже не райцентр».
Отойдя от домов поселка метров триста, остановился, сбросив рюкзак осмотрелся, прилег на обочине дороги и стал ждать. Я был один во всем мире, а те, кто скрывались в домах и работал где-то на фермах не знали меня и не хотели знать…
Чуть погодя, в тишине тихого солнечного дня, застрекотал где-то в деревне мотоцикл, и вскоре я увидел приближающегося Витю на «Восходе», мелькающего среди кустарников, растущих вдоль дороги. Затормозив около меня, он держал мотоцикл, как норовистого коня, пока я садился на заднее сиденье.
Тронулись, и понял я, что мотоцикл этот приспособлен для одного человека, а двое, да еще с тяжелым рюкзаком, - это уже исключение.
Я пытался балансировать, помогая Вите удерживать равновесие, и все равно мотоцикл «рыскал» от одного края дороги до другого. Но я всегда считал, что лучше плохо ехать, чем хорошо идти. Да и Витя, в конце концов, приспособился, и мы сообща удерживали «Восход» в колее.
Однако мне это стоило определенных усилий, и я ничего не заметил вдоль дороги, а потому и не запомнил...
Через полчаса мы въехали в небольшое поселение, которое казалось заброшенным хутором. Здесь тоже дул ветер, как на Ольхоне, и тоже было безлюдно.
Остановились...
Витя, вместе со мной вошел в избу, и что-то сказал женщине-бурятке на бурятском языке. Я уловил только слово корреспондент и понял, что он представил меня. Потом Витя заторопился, сказал, что он, только увидит здесь «фермеров» и уедет, попрощался со мной и ушел по направлению к другому дому.
Женщина долго смотрела на меня молча изучая, а потом, по-русски предложила чаю. Когда я согласился и подсел к столу, накрытому изрезанной клеенкой, из комнаты осторожно вышли маленькие дети-буряты, и блестя черными глазенками, не мигая, не отрывая взгляда, смотрели на меня, как на чудо.
Женщина налила мне чаю из чайника, долила молока, отрезала пару ломтей от дома испеченного круглого хлеба, и из шкафа достала мне чуть подсушенную соленую рыбину. Это был омуль, и я с аппетитом все съел, расспрашивая женщину о здешней жизни. Она рассказала, что муж пастух, пасет здесь телят, потому что в Онгуренах большая животноводческая ферма…
Вдруг, в дом вошел русский мужик: рыжий, высокий и нескладный, в грязной куртке из болоньи. Это доказывало, что в лучшие годы он жил в городе – сельские люди всюду ходят в фуфайках, иначе говоря, в ватниках.
Мужик поздоровался, назвал себя Сергеем, и спросил: куда я хочу идти. Я сказал, что мне надо добраться до Покойников. Сергей почесал голову и предложил подвезти меня к чабанам, на пастбище.
- Там ты заночуешь, а утром пойдешь дальше. Но я смогу поехать туда только вечером, - добавил мужик.
Я согласился.
- Зайди ко мне часов в шесть вечера, и мы поедем…
Было три часа дня. Я поблагодарил и сказал, что ровно в шесть зайду. Сергей вышел, а чуть погодя, поблагодарив молчаливую хозяйку, и я вышел на улицу и подумал, что на Байкале вот уже несколько часов, а Байкала еще близко не видел.
У меня было три часа времени, и я спросив хозяйку, как пройти к Байкалу, отправился по дороге, навстречу ветру, дующему мне в лицо.
Здесь, как и везде вокруг, была каменистая степь, с серыми камнями, кое-где торчащими из земли, и зелено-серой травкой, чуть пробивающейся из этой скудной земли.
Слой гумуса здесь был очень тонок, еще и потому, что траву за лето и осень начисто съедали овцы, коровы и лошади. Только в речных долинах, спускающихся с горных перевалов, видимых на горизонте, этот культурный слой достигал высоты одного метра. Даже на крутых склонах гумус был толще, и потому там росли деревья, и не только трава. Здесь же, кое-где торчал дрожащий, чахлый кустарник, ежившийся под порывами холодного ветра с Байкала.
Выйдя на берег, я увидел дугообразную линию прибоя, услышал мерный шум зеленоватых волн с пенно-белыми гребешками.
В маленьком затоне, спрятавшись от ветра, стояла моторная лодка, которую затащили сюда через широкую галечную косу.
Передо мной расстилался величественный и по-весеннему открытый всем ветрам Байкал – легендарное озеро-море, самый глубокий внутренний водоем в мире. Его глубина больше полутора километров, и в пучине вод, где-то ближе к середине, под водой прячутся отвесные обрывы, покрытые слоем многолетнего ила.
Я, от знакомого гидрогеолога слышал, что несколько лет назад, во время крупного землетрясения, миллионы тонн ила обрушились с крутых склонов на дно, и вот уже несколько лет, там, в глубине, стоит не осевшая ещё, муть.
Я поежился, представляя этот глубинный мрак, поплотнее закутался в одежды, и лег на прохладную, словно просеянную, одного размера, полукруглую гальку, промытую и обработанную за тысячу лет бурь и штормов…
Светлое небо из бездонной глубины смотрело на меня, затерянного в просторах тайги, степей и воды.
«Как человек одинок! – думал я. - Но в обычное время он этого не замечает. Жмется поближе к сородичам, сбивается в стаи, и живет бок о бок с другими человеками в деревнях, в поселках, городках и в больших городах. А вокруг природа – дикая или полудикая, которой дела нет до человека! Не было человека; появился человек; исчезнет человек! Какое ей, вечной, дело до таких мелочей!?».
…Кажется, я задремал, потому что, когда в очередной раз открыл глаза, то увидел, что солнце заметно опустилось из зенита, и почувствовал, что похолодало. «Надо возвращаться» – подумал я, и быстро зашагал назад…
…Сергей, мой новый знакомый и его жена Настя, приехали сюда из Качуга, - районного центра, стоящего на Лене, далеко от озера. В доме их, почти не было вещей; на кухне стоял стол и обшарпанный шкаф, а во второй половине кровать, покрытая ватными одеялами, без покрывал.
Я присел на шатающийся стул и Настя, с любопытством рассматривала меня, чуть раскосыми глазами. Это отличительная особенность местных жителей – чуть бурятский разрез глаз, выдающиеся скулы, и желтоватый цвет кожи.
Раньше в России говорили: «Поскреби русского и увидишь татарина». Здесь же, в Прибайкалье можно сказать: «Поскреби местного русского и увидишь бурята». Со временем выработался особый генотип, который и стал называться – сибиряками.
Чего скрывать! Я и сам был таким…
Сергей, пока заливал бензин в бак, пока выводил мотоцикл на дорогу, рассказал, что они здесь недавно, что «убежали» из Качуга, спасаясь от пьянства; что здесь собираются разводить телят и вырастив, сдавать их государству.
Наконец мотор завелся, и мы поехали. Дорога была плохая, а кое-где ее совсем не было и мне приходилось идти пешком, пока Сергей преодолевал такой участок…
Наконец выехали на край большой долины, раскинувшейся от предгорий до Байкала. На просторной, зеленеющей ровной луговине, кое-где блестели большие лужи чистой, прозрачной воды.
Сергей показал мне деревянные корыта без боковых стенок, положенные одно в стык к другому, - это подобие водопровода уходило к подошвам гор, на вершинах которых, снег еще лежал.
- Снег тает – объяснил Сергей – вода по этим деревянным корытам бежит вниз на луга и стоит здесь до лета. Поэтому, здесь вырастает высокая сочная трава, на которой пасется скот... Корыта делают, срубая большие, пустые внутри деревья. Таких там много – он махнул рукой в сторону лесных склонов. - «Водопроводов» несколько и они тянутся на несколько километров, иногда почти до перевалов…
Тут мы увидели впереди избу, изгородь и несколько лошадей, привязанных к ней.
-Пастухи уже в доме – проговорил Сергей неуверенным голосом и остановил мотоцикл метрах в пятидесяти.
- Чтобы лошадей не беспокоить - добавил он, и мы пошли в избу. Войдя внутрь, мы поздоровались и на нас изо всех углов серьезными глазами посмотрели пастухи-буряты. Видно было, что они Сергея не очень уважали, а меня видели впервые и насторожились. Обращаясь к широколицему, приземистому буряту, Сергей словно оправдываясь сказал: - Вот корреспондент телевидения, добирается до БЛЗ, подбросил его, тем более, что у меня дела... Бурят спокойно выслушал, шагнул мне навстречу и протянул руку: - Алексей!
Я тоже представился, и спросил, разряжая обстановку: - Могу я у вас переночевать? Алексей не торопясь ответил: - Конечно! Проходи, снимай рюкзак. Спать будешь здесь - он показал рукой на пустые нары у стены.
Пока я устраивался, снимал куртку, доставая спальник, Алексей и Сергей вышли, о чем-то переговорили, и Сергей уехал. Я слышал, как затарахтел мотоцикл. Алексей вернулся и предложил мне: - Садись за стол. Мы будем ужинать.
Я стал доставать продукты, но он махнул рукой - Это спрячь...
Пастухи за это время завели генератор, стоящий где-то во дворе, и мигнув пару раз, над столом зажглась яркая лампа. В доме запахло яичницей – и действительно, скоро на столе стояла большая сковорода с жареной рыбой и разбитыми сверху яйцами.
Я вспомнил, что ел такое блюдо на Ангаре, когда в детстве гостил у бабушки в деревне. Алексей нарезал ломтями большую круглую булку ржаного хлеба и поставил на середину большую алюминиевую тарелку с чем-то жирным. - Это жир нерпы – пояснил он – вареный.
Я попробовал. Жир припахивал рыбой, был солоноват, но вкусен, и конечно питателен. Все, молча стали есть, а я еще и говорил. Рассказывал, что давно хотел здесь побывать, что был на севере Байкала, на БАМе, что хочу сделать фильм об этих местах, но не знаю удастся ли…
Все слушали и молчали. Только Алексей поддерживал беседу.
- Места тут хорошие – начал он.
Кто-то убрал пустую сковороду, хлеб, жир и разлил по кружкам чай.
- И мы, всегда жили здесь хорошо и вольно. Климат тут хороший. Наш скот пасется на лугах почти до Нового года. Тайга тут хорошая. Есть зверь, есть орехи, есть ягоды. В Байкале много рыбы и нерпы. Мы всегда ели много жира, рыбы, мяса и потому были здоровы и сильны. Но последнее время, нам стали все запрещать. Охотиться нельзя, рыбачить нельзя, нерпу стрелять нельзя. А что же можно? – Алексей сделал паузу и посмотрел на меня.
Все пастухи-буряты, внимательно слушали, но их скулистые, с раскосыми глазами, лица, ничего не выражали – азиатская невозмутимость.
- И выясняется – продолжил Алексей – нам можно только работать скотниками и возиться в навозе, выращивая скот для государства, за гроши… Он посмотрел на лица вокруг, и закончил: - Это нехорошо… Это не по-человечески…
Я внимательно слушал и понимал, что он во многом прав, что к свободным людям так нельзя относиться…
- А теперь устроили еще заповедник,- продолжал Алексей - закрыли, заняли наши самые лучшие пастбища, перегородили тайгу. «Это заповедник, а это ваши угодья», - и снова получилось так, что все лучшее отошло государству, а все худшее оставили нам. Мы писали письма, жалобы, но нам никто толком ничего не объясняет, а говорят - это приказ сверху. Но тот кто на верху, тот не знает наших нужд, наших забот. Почему он нас не выслушает!?…
Алексей закончил и посмотрел на меня. Другие тоже повернулись ко мне. Надо было отвечать…
-Я во многом с вами согласен - вступил я. - Политика чиновников тут неумная, а может и хуже. Но ведь такое сейчас во многих местах происходит. Я сам охотник. И вижу, как у охотников отнимают все права, а остаются одни обязанности. Взносы надо платить, в охотничьих хозяйствах надо отрабатывать определенные дни. Путевки – если они есть, надо покупать, но придет время охоты, и иногда, ни разу за осень в лес не выедешь. То-то не так, то это…
-А ведь кругом много инспекторов и охотоведов. Они тоже есть хотят, и им тоже надо деньги платить. И они за тобой охотятся, как за зверем, и рады если поймали. Поэтому и браконьеров много. Кому захочется через эти чиновничьи рогатки пройти. Зверя много, а охотиться нельзя. Вот и гибнет зверь от эпизоотий, потому что его расплодилось так, что уже и кормиться трудно. Два года назад кабаны, в тайге под Иркутском, вдруг, все заболели, все вымерли, туши валялись в тайге почти в каждом распадке. А ведь могли разрешить стрелять во время охоты. Ведь это не так просто к зверю подкрасться и убить. Это ведь не корова, в огороде привязанная...
Слушатели кивали мне, но иногда я ловил себя на мысли, что они не понимают, о чем я говорю, частью из-за плохого знания русского, частью потому, что были далеки от моей ситуации. Просто у них были другие проблемы.
Только Алексей был внимателен и вникал в сказанное…
Разговор сам собою закончился, и чабаны стали играть в карты, переговариваясь по-бурятски. Я устал, начал зевать и Алексей, на правах хозяина, предложил мне ложиться спать, что я и сделал не откладывая…
...Как только кто-то из пастухов утром зашевелился, а было около шести часов, я тоже проснулся, оделся, сходил на улицу, собрал рюкзак…
Алексей на мои вопросы, как мне сейчас идти к мысу Покойники, ответил, что довезет меня на мотоцикле до берега, а там тропа. Я поклонившись, сказал всем спасибо, и мы вышли.
Над вершинами байкальского хребта плыли стада туманно-серых туч. Ветер подгонял их с востока на запад, и я стал опасаться ненастья или дождя, но Алексей подбодрил меня: - В это время года дожди здесь очень редки. С утра может быть иногда и сырой туман, потом все расходится и к вечеру солнце. А вообще, тут много солнца и весной особенно. В учебниках пишут, что как в Ницце. Он засмеялся…
- В Ницце не был? - шутливо спросил он, не ожидая ответа. - Но погода здесь солнечная – это точно!
Я, с рюкзаком за спиной влез на заднее сиденье, и мы поехали, прямо по луговине, без дороги, объезжая водяные лужи…
Через несколько минут подъехали к берегу. Алексей достал из кармана куртки мятую тетрадку в клетку и стал рисовать схему моего пути к Покойникам. Попутно, он комментировал нарисованное. Про первую речную долину он сказал, что это была хорошая площадка для выпаса телят и овец, но сейчас туда нельзя, там заповедник. Потом он нарисовал слева от берега озера круг и перечеркнул его поперек.
-Это – сказал он – древняя каменная стена или изгородь, давно разрушенная, но хорошо видимая с воды. Может быть это межевая изгородь, а может быть часть древнего загона...
Он глянул на меня. - Ведь здесь когда-то жили многолюдные племена...
На мой вопрос, откуда он все это знает, он ответил, что окончил исторический факультет в Улан-Удэ, в пединституте, и какое-то время преподавал историю в школе, а сейчас решил вернуться к пастушеству, и стал колхозным бригадиром.
-Вы русские должны знать, что сделали для нас бурят много плохого, хотя я как историк понимаю, что не все русские виноваты, а только глупые чиновники в государственной власти!
Я кивнул соглашаясь: «Это так».
Алексей продолжал чертить схему. - Следующая речка очень дикая. Там ущелье и придется часть пути идти берегом, прыгая с камня на камень. Ночевать будете – он почему-то перешел на вы – в зимовье. Оно тут. Ходу туда около восьми часов…
- Назавтра пойдете дальше, но там местами тропа пропадает, и надо обходить скалы и склон по берегу. Дальше начнется лес, который подходит прямо к берегу и там уже тропа.
Он посмотрел вдаль, вдохнул и закончил. - Ну, вот и все. Счастливого пути. Если пойдете обратно пешком, заходите…
Мы пожали друг другу руки, и я тронулся в путь, а он сел на мотоцикл и быстро уехал. «Хороший человек Алексей» – подумал я – и стал вглядываться вперед, представляя, что меня ждет там.
А «там», меня ожидало уже буквальное одиночество!
На фоне громадного водного пространства и объема, справа, и мощных, то заросших лесом, то засыпанных камнем горных склонов, я почувствовал себя букашкой, муравьем, ползущим по безлюдной земле.
Мне вспомнился рассказ моего соседа по самолету, который летел с Севера. Он рассказывал, что испытал психологический шок, когда впервые увидел северное сияние. Он говорил, что почувствовал себя одинокой мышью на гигантских пространствах тундры, не в силах объяснить, кто и как делает северное сияние - это чудо природы…
Я тоже был одинок, но это не было шоком. Скорее констатация факта. И я не испугался, а скорее обрадовался.
Предыдущие годы, я много времени проводил в лесах, и потому, знал чувство ответственности, но и чувство облегчения, которое испытываешь, оставаясь наедине с природой: равнодушной, настороженной или угрожающей, в зависимости от нашего внутреннего состояния.
И я, привык подчиняться природным ритмам, погоде, условиям жизни. Иногда, я мог испытать чувство восторга и преклонения перед величием и соразмерностью природы!
А здесь и сейчас все зависело от меня, и потому, я стал внимательнее, осторожнее, приготовился к испытаниям. Мой опыт лесного жителя подсказывал мне, что здесь, где сухо, солнечно, есть вода, чтобы пить, есть лес, чтобы сделать костер когда станет холодно, есть продукты чтобы есть, - нет причин для паники и беспокойства.
И я, вдруг, ощутил внутри себя чувство покоя и радости, связанной всегда с ощущением свободы, которое испытываешь в такие моменты единения с природой. Когда ты рядом с людьми или среди людей, ты чувствуешь, что они «другие», а ты отдельно. Здесь, я был частью всеобщего, объединился со всем сущим!
И еще одна картинка всплыла в памяти — фотоплакат, на котором индеец стоит с копьем в руке, полуголый, настороженный... Но какие же спокойные и уверенные у него глаза, как сосредоточенно и внимательно он смотрит на мир!
Я пытаюсь описать мои чувства, а мое тело в тот момент двигалось, глаза всматривались в детали ландшафта, сердце работало ровно и сильно.
Я привык к лесному одиночеству и часто радовался, когда оставался один на один с природой. Я был её сыном, а она, природа, моей матерью - создательницей и хранительницей…
Узкая тропка вилась по склону неподалеку от берега…
Часа через полтора, размеренной ходьбы, тропа свернула налево чуть в гору и я понял, что здесь берег становится крутым и обрывистым и поэтому, тропка выбрала более легкий путь.
Чуть погодя, я попал на широкий горный луг и пройдя еще немного, перелез, перебрался через каменную преграду: это был вал из рассыпанных от высокой середины к краям, гранитных валунов и булыжников.
Направление этой разрушившейся стены шло вдоль луговины и она, исчезая впереди и позади меня, удалялась в обе стороны к краям широкой поляны.
Я стал гадать, что это было когда-то:
«Может быть граница между владениями разных хозяев или даже разных племен? А может быть, это была часть древнего загона, в котором древние люди держали прирученных лошадей, коров и овец? А может быть – страшно вообразить – здесь, древние люди построили поселок и эти камни служили стеной, защищающей человеческое поселение…»
Тропа спустилась вниз и вышла на прибрежные луга, с торчащими из земли серыми валунами. Над лугом возвышались, заросшие кустарником и одинокими соснами, склоны прибрежного хребта, а справа, расстилалась водная, темно-синяя равнина озера, морщащаяся небольшими волнами.
Противоположного берега из-за тумана не было видно. На траве, торчащей щеткой из земли, кое-где видны были тропинки, пробитые за многие годы пасущимся скотом, а чуть подальше, виднелись две овчарни – деревянные строения в форме восьмиугольников с низкой дощатой крышей, спускающейся от центра к краям. Я заглянул в одну из них и увидел, что овчарни на полметра заполнены навозом, засохшим и покрывающим всю поверхность помещений. «Наверное, буряты пасли здесь десятилетиями много скота, а сейчас здесь заповедник» – понял я.
За большим лугом, теряясь в песчано-галечных отмелях, шумела чистая холодная речка. На берегу, под ветками сохнущего кустарника, я развел костерок, вскипятил чай, пообедал и немножко поспал, завернувшись в спальник – было прохладно.
Дальше тропа пошла почти рядом с береговым обрывом, и часа через два, я снова вышел на луг, а за ним снова была река. Речная долина уходила вверх, и там, превратившись в узкое ущелье, прорытое водой в скалах, скрывалась среди высоких утесов.
Место было таинственное, мрачное, неприветливое. Тропа, неожиданно пришла на край обрыва, и внизу я увидел скачущую по камням воду. «О-го-го – подумал я. – Наверное, я шел по звериной тропе. Но как звери могли преодолеть этот обрыв? Страшно! Тут метров пять высоты».
Я пошел вправо, вниз по течению, и когда обрыв сошел на нет, по большим береговым валунам, незаметно перешел речку, шумно текущую где-то внизу, под камнями…
Погода переменилась. Появилось темно-синее небо, заблестело солнышко, заиграл отраженным блеском повеселевший Байкал.
Прибрежный хребет здесь, придвинулся к озеру, и казался мне гигантской театральной кулисой. Почти равные луговины у воды, кое-где продолжающиеся крутых склонах; гигантская кулиса гор, покрытая синеющими на гребнях и в затененных долинах, лесами, напоминали мне фотографии Тибета. «Очень похоже на тибетские святые места. Здесь, на Байкале, словно ожила малая копия Тибета…»
…Зимовье открылось мне неожиданно.
Я устало шагал по озерному пляжу, покрытому плоским, круглым, почти черным галечником, поднял голову и увидел в глубине бухточки, аккуратный домик, чуть приподнятый на сваях над землей. Я почти побежал, и с облегчением сбросив потяжелевший к вечеру рюкзак, вошел внутрь. Это был уютный, чистый сухой дом, с хорошей печкой и нарами, пристроенными к боку печки. В стеклянное окошко с видом на береговую линию, светило заходящее солнце. Крутой, береговой склон уходил вверх, почти сразу за домиком, а на берегу, на луговине росла зелёная трава.
Было тихо. Ветер остался где-то за поворотом берега. Я прогулялся по травке, чувствуя летящую легкость в плечах после рюкзака и увидел выкопанные кем-то ямки в земле. Присмотревшись, увидел следы оленей-изюбрей, которые тут, на виду, у зимовья устроили солонец!
«Дикие места – улыбаясь, радовался я. – Олени может быть и сегодня придут» - и сев на землю стал осматривать склоны…
Постепенно наступили сумерки. Я «внедрился» в избушку, набрав на пляже, замечательно красивом ровном и черном, как городская мостовая, обломков веток и веточек, выброшенных штормами на берег. Развел огонь в печке, вскипятил чай, поужинал сытно и вкусно, после разложился на нарах и слушая потрескивание угольков в гаснущей печке, заснул крепко и надолго…
Проснулся на рассвете...
С воды, шумевшей за стенками дома, на берег наплывал серый туман. Я вылез из спальника, сходил на улицу, вернулся и снова растопил печку – в домике было прохладно. Поставив варить кашу, подрагивая всем телом прошел к озеру и умылся чистой холодной водой - назад уже вернулся бодрой рысью – сон помог восстановить силы, а ледяная вода пробудила их.
Скоро каша была готова. Я поел, вскипятил чай, попил горячего и прилег на нары. И так мне стало тепло, свободно и уютно, что я задремал и проспал около часа…
Когда открыл глаза, то увидел в окошко яркий солнечный свет, услышал шум волн, почувствовал приятный запах сухого, теплого дерева в зимовье. «Да тут жить хорошо! – подтвердил сам себе, - Но надо идти. Сегодня может быть, я дойду до Покойников».
Идти было легко и приятно. Я любовался озером, солнечной дорожкой, на волнующейся, маслянисто-блестящей поверхности, вглядывался в линию горизонта впереди, задрав голову осматривал скалистые вершины на гребне склонов.
Тропа стала шире, натоптанной, но я понимал, что по этой тропе ходят только дикие звери. Вглядевшись, различил следы медвежьих лап. Чуть погодя я увидел медвежий помет прямо на тропе и понял, что здесь ходит медведица с двумя медвежатами.
Место было такое пустынное, дикое, что я вдруг испугался: может быть, медведица с детенышами идет где-то впереди меня, и я могу на нее выйти неожиданно!
Я остановился, достал из бокового кармана рюкзака фальшфейер и пошел, держа его в руке. Тропа, то поднималась, то опускалась вниз, и каждый раз я ожидал, что с очередного гребня, я увижу перед собой зверей.
Но все обошлось. Тропа, вскоре разделилась надвое, потом еще и еще, и потерялась. Склон придвинулся к воде и становился все круче.
В поисках тропы я вдруг оказался очень высоко, почти над спускающимся вниз, обрывом. Пришлось осторожно сойти к воде и по большим валунам, вдоль реки долго обходить громадные скалы, уходящие вверх, в синее небо. Валуны были в человеческий рост, идти по ним было тяжело. Приходилось прыгать, балансировать, хвататься руками за каменные выступы. Пройдя так несколько километров, я наконец вышел на тропу, которая шла по краю леса, подступающего, здесь, почти к самой воде.
Солнце поднялось и растопило туман. Теплом повеяло сверху, от нагретых серых скал, торчащих из склона, то тут, то там. А ниже, сосновый, чистый лес, с моховой подстилкой поверх корней, запахом хвои и кустами багульника, с проклюнувшимися уже бутончиками розово-фиолетовых цветочков, на тонких веточках.
- А что там за горными вершинами? – спрашивал я сам себя. - Надо будет обязательно туда сходить, - ведь где-то там, за хребтом, берет начало одна из самых крупных рек России – Лена.
- Странно, но ее начало образовано природой, совсем рядом с громадным природным водохранилищем чистой пресной воды, в котором вместилась одна пятая всей пресной воды на земле. Это просто фантастика!
Я шел и рассуждал так про себя, когда вдруг, с озера раздался звук лодочного мотора, а вскоре появилась и сама лодка с людьми. Она плыла вдоль берега, навстречу и люди, вскоре заметили меня. Мотор сбавил обороты, и лодка повернула к берегу.
Я помахал рукой. Лодка подошла к берегу метров на тридцать, но было мелко, и один из мужиков, в длинных резиновых сапогах, спрыгнул в воду и побрел ко мне. Я ждал. Достал рекомендательное письмо и свое ТВ-удостоверение.
Мужик, выйдя из воды, взобрался на метровый береговой обрыв и подошел ко мне. Представился: - Егерь заповедника Василий… (фамилию я сразу забыл).
Я показал документы, объяснил, что иду в заповедник, и имею рекомендательное письмо директора заповедника. Строгий тон Василия сменился на нормальный человеческий: - Вам тут немного осталось до базы, километров семь-восемь. Мы перегружены, поэтому взять вас не можем, но на обратном пути прихватим! – проговорил, переминаясь с ноги на ногу.
Я сказал, что пойду пешком. Василий, неловко повернулся, и прыгнув вниз, зашел в воду, и подходя к лодке, начал что-то громко и неразборчиво объяснять сидящим в ней. Я не дослушал и зашагал по тропинке…
Действительно, через час, пройдя через лес, я вышел на галечный берег, поворачивающий далеко влево, и там, в глубине бухты увидел серые, дощатые крыши нескольких домов. «Пришел!? – с облегчением констатировал я, и присел отдохнуть. Надобно дождаться егерей» - подумал я, достав из рюкзака спальник. Лег, завернувшись в него. Солнце светило сквозь чистейший, прозрачный воздух. Байкал лежал у моих ног огромной глыбой холодного хрусталя, неподвижный, но живой, чуть дышащий глубинной прохладой…
Я заснул…
Проснувшись через час, полежал, слушая необычную, почти вечную тишину, рассматривая противоположный берег Байкала, закрытого высокой синей тенью от заходящего солнца.
Потом поднялся и пошел в сторону метеостанции, которая, наверное, приютила и егерей. Кстати, судя по всему, место, где я дремал, и было мысом Покойники…
… Метеостанция – несколько домов в глубине большого залива, стоит здесь уже давно. Это поселение было крайней точкой проникновения человека на север байкальского побережья, после Онгурен.
С другой стороны озера находился Нижнеангарск, а во времена БАМа появился Северо-Байкальск, - город железнодорожников. В десятках километров от Северо-Байкальска, находится полузаброшенное село Байкальское, а промежуток, между Байкальским и метеостанцией, составляющий около двухсот километров, никем не заселен.
Тут, на мой взгляд, и располагается страна чудес, в которой все возможно: от появления инопланетян до следов стоянок древнего человека, и остатков городищ скифов, или предшествующих им племен.
В этом заключен парадокс (географический и исторический). В конце двадцатого века людей, живущих далеко от городов и поселков, становится все меньше.
Еще раньше, путешествуя по таежным дебрям, я часто находил места покинутых людьми поселений, а то и стены полуразрушенных домов, или отдельных изб. Куда, почему ушли люди из тайги?!
Эта тема отдельного рассказа, однако и по сейчас, сохранилась память о некогда существовавшей тесной связи жителей двух берегов Озера. Тогда роднились, брали невест с берега на берег, были знакомы лично почти все жители противолежащих деревень и поселков – зимой переезжая Байкал на лошадях, а летом гребями или под парусом.
Тема эта чрезвычайно интересная. Она кроме всего прочего показывает понижение уровня социализации, несмотря на возрастание технических возможностей…
Но я отвлекся…
Встретил меня метеоролог Гордеев, - здоровенный молодой мужик, увидевший меня в окно своего дома и вышедший на крыльцо. Он поздоровался, я представился. Мы немного поговорили о моем путешествии сюда. Потом Гордеев предложил мне располагаться по-хозяйски в маленькой избушке, стоящей поодаль от домов метеостанции и базы заповедника, показал мне, где дрова, где топор-колун, сказал, что с вечера надо печь протопить, а то ночами бывает холодно.
Я вселился в темноватую избушку, и вновь почувствовал себя одиноким.
Когда я рубил дрова, ко мне подошел новый человек. Это был начальник егерейМатюхин, среднего роста мужик, с рыжей бородой и насмешливыми глазами на круглом русском лице. Я рассказал, как я добирался до метеостанции, сказал о фальшфейере, о медвежьих следах. Он качал головой, улыбался, и когда я заговорил о следах, добавил:
- Да этого добра здесь хватает. Там – он показал рукой на безлесные поляны на склонах, темнеющего за предгорьями хребта, - иногда одновременно можно видеть по пять-шесть пасущихся медведей...
Он рассказал немного о себе: что живет здесь с семьей - женой и маленьким сыном, что окончил пушной техникум в Иркутске, проработал до этого охотоведом в Забайкалье, в Читинской области, что здесь около года.
Я, в свою очередь, рассказал о себе: что прилетел из Ленинграда, что уже лет пять, работаю на иркутском ТВ внештатным автором, что по моему сценарию сняли фильм о глухарях, который очень часто показывали на всю страну…
Выслушав это, он проговорил: - Заходите вечером. Я вас познакомлю с ребятами егерями, с женой и сынишкой. Завтра у него день рождения, четыре года, и мы баню протопим, а потом пообедаем все вместе…
Я поблагодарил, сказал, что хочу в оставшееся время сходить в лес, осмотреться…
Разгрузив рюкзак, я оставил все в домике и пошел в сторону горушки, торчащей чуть впереди высокого хребта, в верхней трети которого еще лежали поля белого снега, а на гребне виднелись толстые снежные сугробы.
Напомню, что когда я улетал из города, там распускали зеленые листочки молодые березняки, окружающие дачный поселок. Здесь же, весна, казалось, только начиналась – деревья стояли голые, березово-осиновые рощи просматривались насквозь. В окрестностях метеостанции весь лес был давно вырублен, и заросли молоденьких лиственных насаждений чередовались с полянами.
За полчаса, поднявшись довольно высоко, я взобрался на небольшую, плоско вершинную скалу, и огляделся. Зрелище было ошеломляющим. Воздух здесь был прозрачен, и абсолютно чист, и потому, видно было все вперед и по сторонам на многие десятки километров.
Внизу, казалось, совсем рядом, виднелись крыши метеостанции, дуга залива, а дальше, открывался огромный Байкал, раскинувшийся налево и направо на сотню километров. Где-то посредине озера из воды торчали спины Ушканьих островов, а дальше, другой берег, водные долины и вершины которого, были укрыты глубокими снегами, доходящими до самой воды.
Панорама величественная, почти космическая!
Мой взгляд охватывал расстояния в сотню с лишним километров. Я вглядывался в бинокль в эти безбрежные пространства, пытаясь увидеть следы деятельности человека и не находил их. Видел только белые снега, да темнеющую на громадных пространствах высоких склонов, тайгу.
Величие и масштабы увиденного подавляли меня. «Это ведь надо же, какая она огромная земля! Какой маленький человек, и его следы на этих просторах. Сколько зверей больших и маленьких живут на этих склонах, в этих долинах, падях и распадках».
Байкал, полосой студеной, хрустально-чистой воды, разделял два берега, протянувшись на шестьсот с лишним километров с севера на юг. Ширина его здесь было километров сорок-пятьдесят, а глубина около полутора километров. «Если бы откачать всю воду, то на дне байкальской впадины я видел бы каждую морщинку, каждый камень!». Я потряс головой приходя в себя, отделываясь от своих фантазий…
Часов около восьми вечера, я пошел в гости, в егерский дом. Меня встретила улыбающаяся, приветливая жена Матюхина. Она весело смеялась на мои слова о том, что я не ожидал встретить здесь женщин, а тем более детей. - Ну что вы – говорила она. – Это ведь нормально. Это же не Северный полюс. Нас тут десять человек. Общество - и снова засмеялась. Она предложила мне чаю и я с удовольствием принял из ее рук кружку с горячим напитком.
Егеря – а их было кроме Матюхина еще трое, - сидели чинно, чувствовали себя немного неловко, но вскоре мы разговорились, и неловкость исчезла. Василий рассказал, что он пошел сюда после армии, и что всегда хотел поработать егерем. Второй егерь, средних лет – Николай, сказал, что он сам из Косой Степи, совсем недалеко отсюда, что у него жена и двое детей, и что раньше он работал лесником. Третий егерь отмалчивался, но я узнал, что он с побережья Байкала, и что у него какие-то проблемы с молодой женой. Детей он не имел.
Матюхин рассказал мне вкратце о заповеднике. Их лесничество, которое называется «Берег Бурых Медведей», только часть большой охраняемой территории, что создание заповедника попытка сохранить байкальскую природу в первозданном виде, что у них идет спор с бурятскими властями и местными жителями по поводу мест выпаса скота, и разрешения охоты на озере и в окрестных горах. Они уже заставили переехать отсюда из заповедника, знаменитого на весь Байкал «Бурмистра» или Бурмистрова, -легендарную личность. Я вспомнил, что мне о Бурмистрове восторженно рассказывал мой знакомый геолог, который бывал здесь и был с ним знаком.
Были проблемы и с туристами, которые прилетая в Онгурены приходили сюда вдоль побережья и через Солнце — падь, уходили на Лену. А там, спускались на плотах или на лодках до Качуга.
- Сейчас мы им дорогу перекрыли, делаем сторожевой пост в долине – Матюхин назвал речку, через которую я переходил на пути сюда. - Сегодня мы нашего человека туда переправили. Пусть поживет там, пока в палатке, а потом, летом мы там кордон построим… Работы очень много…
А я вспомнил грустные глаза Алексея-пастуха, и подумал, что и проблем тут тоже много.
Допив чай с вкусным голубичным вареньем, которое варила сама хозяйка из здешних ягод, и поблагодарив всех за встречу, я пошел к себе в избушку, ночевать.
В домике было тепло и даже жарко, и я на минуту приоткрыл двери.
Холодный воздух низом проник внутрь, а я, зевая, расстелил на нарах спальник, приготовился, и перед тем как лечь вышел на улицу. Огни в домах уже погасли, и в темноте и тишине, наступившей ночи, видны были темные силуэты человеческих построек. Я загляделся на звездное небо, где посередине, хорошо была видна полоса звездный скоплений, протянувшаяся через небесный свод. Я знал, что это наша галактика «Млечный путь». Отыскав звездный Ковш, и отсчитав семь расстояний от края Ковша, нашел Полярную звезду, и убедился в очередной раз, что Север находится на севере от меня.
«Все нормально – думал я. Жизнь продолжается. Люди живут везде. И здесь тоже. А проблемы и испорченные отношения между соседями, есть в любой точке мира. Где-то их больше, где-то меньше, но они есть. А у меня впереди столько интересных дел!
Я вернулся в зимовье, закрыл двери, дунул и погасил огонь в лампе-коптилке, влез в спальник, поворочался, устраиваясь поудобнее, вспоминая длинный сегодняшний день, и незаметно уснул, крепко и глубоко…
Проснулся я от детских голосов, доносящихся с улицы. В зимовье было темно, но когда я открыл дверь, то солнечный свет хлынул с улицы, почти ослепив меня. Увидев меня, двое, одного возраста мальчишки, остановились, настороженно наблюдая за мной. Я сказал: - Привет - но они смущенно промолчали, не готовые к таким неформальным отношениям с взрослым, бородатым дядькой.
Я сходил на берег Байкала, увидел две лодки, стоящие далеко от воды, на деревянных полозьях, вошел в воду, помыл руки, лицо и шею, и вытираясь, вернулся в дом. Дети сопровождали меня любопытными взглядами, и один из них, осмелев, спросил: - А вы дяденька здесь живете? – и показал на избушку. - Да я здесь живу – в тон ему ответил. – И буду еще жить несколько дней. А тебя как зовут? – спросил я. И он ответил: - Женька, а его… его зовут Юрка.
- А меня зовут дядя Володя – представился я. Оба мальчика нерешительно приблизились к домику.
- Заходите, заходите - пригласил я, но Женька отказался, опасливо глянув в сторону дома.
Я не закрывая двери, стал собирать в рюкзак продукты и снаряжение для сегодняшнего похода, и вскоре услышал крик жены Матюхина. - Женька домой!Завтракать…
Оба мальчишки разошлись по домам, а я вспомнил годовалого Сашку на дальней сейсмостанции, расположенной далеко от поселка, на БАМе. С ним, с Сашкой, я играл в доме, зимой, когда приходил туда на охоту, и жил у Сашкиных родителей – операторов сейсмологов.
Кругом, как и здесь стояла глухая тайга, а молодая семья жила и радовалась независимости.
Но об этой части моей жизни, я расскажу в другой книге!
…Я решил сходить в первый раз в окрестности, познакомиться со здешней тайгой. Перед уходом зашел предупредить жену Матюхина, что я ушел. Самого Матюхина уже не было. Он ушел к егерям, которые жили в зимовье, метрах в двухстах поодаль, за лиственничным леском.
Вчера, проходя мимо, я заметил, что на веревке, около дома висели полуметровые, серые от соли и полу высохшие, распоротые повдоль рыбины. Несколько штук почему-то были наполовину оборваны, а то и вовсе осталась висеть одна голова. Это были хариусы, как позже выяснилось.
Жена Матюхина предложила мне такую же солёную рыбину и я взял, поблагодарив…
С Байкала веяло прохладой, хотя солнце висело над озером, и отражалось в темных его водах широкой дорожкой, жидкого серебра. Светило, было за спиной, и я по привычке запомнил это, чтобы на обратном пути, в незнаком лесу, знать приблизительно хотя бы, в какой стороне света находится метеостанция, то есть «мой дом».
Идя немного в гору, я преодолел предгорья, обогнул горушку на которую взбирался вчера вечером, и вышел к речке, торопливо скачущей по камням, то, растекаясь широко по светло-серому галечнику, то собираясь в омуты, просвечиваемых солнечными лучами, до самого дна.
Смешанный лес, сменился кедрачом. Речная долина, поднималась зигзагами вверх, а на крутых склонах, то тут, то там, сквозь пушистую, зеленую хвою кедров торчали серые скальные выступы. Высоко над головой, виднелись края обрывистых, крутых склонов, с толстой снежной каймой на самом верху. Там еще лежал снег.
На поворотах река размыла берега и образовала широкие, галечные отмели.
Я, вглядевшись под ноги, заметил широкую тропу промятую среди круглых камешков. Я догадался, что это медвежья тропа, переходящая иногда с одного берега на другой, по мелким местам.
«Ага! – насторожился я. - Вот тут и ходят бурые медведи на кормежку, вниз, а потом в места днёвок, вверх». - Или на-обо-рот – протянул я вслух и тихонько рассмеялся, внимательно вглядываясь в прибрежные заросли.
Тропа была торная, то есть часто хоженая, и я решил повернуть назад. От греха. Место было глухое. Чаща очень близко подходила к речному руслу…
Мелкая галька на берегу не сохраняла отпечатка следов, и потому, я видел, что проходили медведи, но какие они размерами определить не мог: крупные или поменьше, медведицы, одиноко гуляющие по тайге, или это медведица с медвежатами. А она, в это время, нападает на встречного человека без предупреждения!
Спустившись на километр-полтора вниз по берегу, я решил пообедать.
Остановился на берегу, под крутым склоном, спускающимся с другого берега речки. На нем, после зимней наледи, осталась громадная глыба, зеленовато-молочного льда, повисшая над рекой на стволе кедра, как на стержне.
Эта глыба обтаяла со всех сторон и получилось ледяное своеобразное эскимо, высотой метров в пять и толщиной в три-четыре метра. Любуясь на это чудо природы, я развел костер, подвесил котелок с речной водой и увидев зеленую стрелку дикого чеснока, на русловом обрыве, сорвал растение, потом нашел второе, третье, попробовав на вкус, почувствовал чесночный запах. Чай закипел, я заварил его ароматной цейлонской заваркой, снял с огня, и, устроившись поудобнее, принялся есть.
В лесу иногда бывают удивительные минуты покоя и самоудовлетворения, которые приходят, как награды, за тяжелый труд и испытания в таежных походах…
Светило яркое солнце. Чистый, пьянящий ароматами весенний воздух освежал легкие. Пахучий чай, зеленые стрелки дикого чеснока, солоноватый вкус нежного хариуса вкупе с сухарем, возбуждал аппетит. И потом, я был свободен, здоров и весел.
Я достиг своей цели, добрался до легендарного места – мыса Покойники, и чувствовал себя здесь как дома. Согласитесь, что это немало. Даже присутствие сильных и опасных хищников, в округе не пугало меня, а подбадривало…
После обеда, я закинув рюкзак за плечи, продолжил путь, вниз по течению речки. Вскоре поток реки вывел меня из границ пади и я, в лесные просветы вновь увидел Байкал.
Тут, речка собралась в один поток, набрала скорость и плотной тяжелой струей спрыгнула с гранитной, плоской глыбы преградившей ей дорогу и вспучиваясь пузырями, образовала омут под водопадом.
«Заметное место» – подумал я и посидел несколько времени на плоском гранитном валуне рядом, вслушиваясь в непрекращающийся шум падающей воды. Можно даже сказать, что я медитировал здесь, на время отдалившись от сиюминутности и суеты происходящего.
Я думал о вечности, о временах, когда вся эта красота только рождалась, устанавливалась…
«Святое место – размышлял я. - Тут хорошо сидеть часами, думая о жизни и о судьбе».
И как в воду глядел. Позже я узнал, что этот водопад и был «святым» местом для бурят, которые раньше, раз в год, приплывали сюда на лодках, и устраивали здесь свой праздник. Буряты на севере Байкала были, до недавнего времени, шаманистами.
Позже, сориентировавшись по солнцу, учтя, что солнце прошло определенный путь, я отправился в сторону озера, и вскоре вышел на берег. Немного пройдя вдоль берега, я увидел в начале небольшое болотце, образованное когда-то, поднявшейся и затопившей береговую впадину, штормовой водой, а неподалеку на трех деревьях – засидку-скрадок для охотников.
Я догадался, что это природный солонец, а в скрадке прячутся, или прятались – поправился я, охотники. Вспомнились рассказы байкальских охотников, которые говорили о десятках изюбрей, собирающихся на марянах ранней весной. В это же время олени часто посещают солонцы, лижут соль, и даже едят соленую землю.
С Байкала дул холодный ветер, солнце клонилось к закату, и я подумал, что мне пора на метеостанцию - там сегодня праздник…
На метеостанции было «многолюдно». Как только я вернулся, меня пригласили попариться в бане, стоящей во дворе дома Матюхиных.
Раздевшись в предбаннике, я открыл двери и нырнул в жаркую полутьму парилки. Василий, предложил мне березовый веник и плеснул в раскаленный зев печки ковшик горячей воды. Жар волной ударил в лицо, заставлял отвернуться и инстинктивно затаить дыхание. Потом я стал хлестать себя пахучим веником по спине, по плечам, по ногам.
Я люблю париться и могу терпеть сильный пар долгое время. Василий пытался со мной соревноваться, но не выдержал, выскочил в предбанник. Я еще несколько минут нещадно бил себя веником, задыхаясь в горячем аду, а потом выскочил наружу и увидел, что Василий, выскочив из бани голышом, приседая, погружается с головой в озерные волны.
Я тоже, прикрывшись полотенцем, побежал в воду, осторожно ступая по камням, вошел в Байкал по пояс, и нырнул под набегающую волну, ощущая всем телом холодное жжение ледяной воды.
После освежающего купания, быстро помывшись, мы оделись и вернулись в дом, где уже накрывали на стол, и суетились две разрумянившиеся женщины, а мужчины сидели и спокойно разговаривали. Дети, радуясь празднику, пытались помогать матерям, но только путались под ногами.
Мужчины говорили о Бурмистрове, чей пустой, заброшенный дом стоял дальше к северу от метеостанции, километрах в двадцати. Бурмистр – как его здесь называли, был личностью легендарной.
…Появился он на Байкале лет тридцать назад, откуда-то с Украины – большой, сильный, уверенный и веселый. Он охотился и рыбачил, и делал это удачно. Сколотив какой-то капитал, он привез жену с Украины, выхлопотал разрешение построить дом на берегу Байкала, далеко от поселений и с помощью нанятых на лето помощников, срубил громадную избу, в которую и вселился всей семьей.
Вскоре, его дом узнали все коренные байкальцы.
Он радушно и хлебосольно принимал гостей, налаживая хорошие отношения и связи с нужными, известными людьми. Он выписал из Японии какие-то супер сильные моторы на лодку, имел какие-то очень дорогие ружья и лучших охотничьих собак на побережье. Он развел скот, поставлял мясо в районный центр, в ресторан и в столовые, выделывал шкуры овечьи и звериные, по каким-то новейшим технологиям. Он стал настоящим предпринимателем.
Но времена переменились, открыли заповедник, заставили Бурмистра переехать в Онгурены, где его не очень любили буряты. Удачливым людям нередко завидуют. Так было и с Бурмистровым.
Я, слушая эти рассказы подумал, что на обратном пути обязательно зайду к Бурмистрову и поговорю с ним. «Такие люди – думал я – нынче очень редко встречаются. Обычно они либо попадают в тюрьму, либо их сживают со свету завистливые соседи».
Между тем, стол был накрыт, и нас всех пригласили к столу. Была на столе и бутылка водки, но главное, были соленые и маринованные грибы, соленые огурцы, моченая брусника и пирог с черникой. Мы выпили по рюмке за здоровье Женьки и стали закусывать.
Матюхин вспомнил, как на их свадьбе с Леной – так звали жену, в Забайкальской тайге, в егерской избушке, ели и пили из пластмассовой посуды, а гости сидели на самодельных лавках. - Зато потом, Лена ходила со мной в тайгу, и когда попадался браконьер, то видя молодую женщину рядом со мной, он стеснялся вести себя грубо.Матюхин засмеялся: - Когда появился Женька, все конечно изменилось. Я надеюсь, что скоро, когда сынок подрастет, мы снова, все вместе будем ходить по тайге…
Все смеялись.
Незаметно разговор перешел на отношения с бурятами. Матюхин разгорячился: - Они хотят жить так, как они жили до заповедника. Они жалуются, что у них отняли лучшие места, но ведь и тогда они бывали здесь очень редко. По весне стреляли нерпу на ледяных полях, да на солонцах зверя добывали. А сейчас они обвиняют нас в том, что мы не даем им пасти скот в лучших местах, пишут письма во все инстанции. Сейчас пользуясь тем, что нас мало, они проникают на территорию БЛЗ, охотятся там, но я этому положу конец. Закон для всех закон…
Я был с ним не согласен. «Заповедник дело хорошее – думал я - но надо было с людьми посоветоваться, где-то уступить и жить мирно, как добрые соседи. Вражда будет мешать всем». Я так думал, но молчал. Мне хотелось посмотреть и услышать обе стороны.
Гордеев – метеоролог – рассказал, как он скучал здесь когда приехал сюда, еще без жены и сына.
- Мне кажется – говорил он задушевно, - что иметь семью – это счастье. Сейчас, когда мы вместе, метеостанция стала моим домом, а не только работой. У нас есть корова, есть молоко для детей, заведем овец, будем иметь мясо и шерсть. А много ли человеку надо?!
Он помолчал обводя взглядом присутствующих: - Погода здесь хорошая, исключая штормы, а уж такого воздуха чистого, я нигде не видел. Конечно, жить здесь всю жизнь трудно…
Он вздохнул: - Через четыре года наши сыновья пойдут в школу, и надо будет что-то решать…
Один из егерей, самый старший по возрасту, засмеялся.
- Дети должны привыкать к самостоятельности. Я слышал в Англии, аристократы отдают детей своих в интернаты, чтобы приучить к мужской самостоятельности.
-Но мы не аристократы – вмешалась жена Гордеева, и все снова засмеялись.
За разговорами время шло незаметно. Когда попили чай и съели горячий пирог, за окнами спустилась ночь. Егеря ушли к себе в зимовье. Гордеевы ушли еще раньше. Я поблагодарил хозяев и тоже пошел к себе.
-Перед расставанием, я сказал Матюхину, что завтра собираюсь на перевал, взглянуть на Лену. Матюхин рассказал мне путь, сказал, что там, наверху, стоит автоматическая метеостанция - чтобы я не удивлялся.
Придя к себе, я растопил печку и долго лежал на нарах, вспоминая все услышанное…
Мне показалось, что Матюхин немного «тянет одеяло на себя».
«Ведь буряты жили здесь давно, они охотились, рыбачили, но главное, их дело – скотоводство. И потом, я вспомнил, как Матюхин ругал туристов, и подумал, что туристы, в большинстве народу хороший, и что они с маршрутом, проложенным через заповедник, никому не будут мешать. Они ведь не охотники. Они даже не любят охотиться.
Следить за порядком в заповеднике это одно, а запрещать и стоять на страже запретов – это другое».
Незаметно я заснул, и когда проснулся, то в домике было темно – дрова в печке прогорели. Я встал, сходил на улицу, полюбовался на звездное небо, поеживаясь, вернулся и залез в теплый спальник. Засыпая, я вспомнил засидку и солонец на берегу Байкала. Может быть сейчас там олени. Им здесь хорошо, Их, здесь никто даже не пугает.
...Проснулся я рано. Собрал рюкзак, оделся и вышел на улицу. Было тихо и солнечно. В домах, наверное, еще спали. Я в первый раз увидел корову, которая паслась за домом Гордеева, в огороженном пространстве. Когда я проходил мимо изгороди, она подняла голову и долго смотрела мне вслед.
Я направился в сторону Солнце-пади, по которой шла тропа на перевал. Войдя в устье пади, залюбовался скалистыми склонами, круто поднимающимися к синему небу. На скальных уступах, тут и там росли пушистые кедры и сосны. Из-под снежника, языком спускающегося с кручи, вытекал пенистый поток талой воды, беззвучно падал с большой высоты, и скрывался среди стволов хвойных деревьев, на обрывистом склоне.
Воздух был так чист и прозрачен, что очень трудно было определить расстояния до скал или отдельно стоящих там, в вышине, заметных деревьев.
Чуть погодя склон пади, по которому шла тропа, начал подниматься вверх. Загрохотал справа, в каменистом русле, ручей. По пути, я насчитал несколько пяти — шестиметровой высоты водопадов, с шумящей, сильной белопенной струей.
Еще выше начался крупно-ствольный кедровый лес с деревьями в два обхвата. Под деревьями лежали глубокие сугробы тающего снега. И на этом снегу, тут и там, виднелись громадные вытаявшие следы медведей. Они были больше чем, поставленные вместе два моих сапога!
Но так мирно светило солнце, так беззаботно посвистывали маленькие птички в кронах хвойных гигантов, что я почти не обратил внимание, на опасность встречи с весенним медведем.
Держась поближе к речному руслу, я прошел через лес, и снова вышел наголый склон. Ближе к вершине перевала, тропа пошла по обнаженным гранитным глыбам, с хрустящей, под сапогами, корочкой мхов. Стало заметно холоднее. Появился кедровый стланик, и карликовые березки, пробивающиеся сквозь каменные щели.
Я устал, захотел есть, и решил пообедать. Подойдя к очередному водопаду, набрал воды, неподалеку развел костер из сухих веток стланика, и поставил кипятить воду. Пламя, почти без дыма, оранжевой занавесью поднималось вверх, лизало закопченный чайник, но тепла, казалось, давало очень мало.
Однако, вода в котелке закипела быстро, я заварил чай и расположился обедать.
Съев рыбные консервы с маслом и сухарями, попив горячего чаю, согрелся, полюбовался скачущим, по крутой каменистой горке, водным полноводным ручейком и отправился дальше…
Немного не доходя до перевали, тропинка вышла на голое место, обдуваемого ветерком.
Здесь, кроме ползучих мхов ничего не росло, а рядом, со склонов верха пади, ещё сползали глубокие снежники...
Взойдя на перевал, я долго стоял осматриваясь. Байкала не было видно. Кругом лежали заснеженные вершины. Впереди располагалось плоскогорье, поросшие чахлыми деревцами лиственниц.
Достаточно далеко впереди, я увидел большой речной поток, по цвету напоминающий холодный свинец. «Это Лена! – понял я. - И она здесь уже широкая».
Над рекой, на дальнем берегу поднимался холм, лишенный растительности, и укрытый метровым слоем белого снега.
Я поднялся на километровую высоту над озером, но здесь был уже типичный пейзаж приполярной тайги: мох, карликовые деревца, холодно…
Жить здесь было бы очень неудобно. Тут еще только самое начало весны, а внизу, на берегу озера, теплее градусов на десять и совсем другая природа.
Пройдя по заснеженной тропе, я вдруг увидел столбы метеостанции, окруженную, металлической проволочной сеткой – оградой.
«Это от диких зверей – подумал я. - А может от туристов». Тропа, обогнув метеопункт, терялась в зарослях стланника. Под ногами, похрустывал мокрый, недавно выпавший снег, который укрыл все следы, припорошил мох и конечно тропу.
Я глянул на солнце прикинул время и подумал, что могу заблудиться в незнакомом месте, и тогда придется ночевать здесь. Конечно, хотелось помыть лицо в вершинной Лене, в самом ее истоке, но я решил не рисковать и отложить дальнейшее знакомство с Леной до следующего раза.
«Ничего – подбадривал я сам себя. - Я ее видел и это главное. А знакомство с истоками – это дело не одного дня».
Я стал осторожно спускаться по своим следам. Вниз идти было легче да и заметнобыстрее.Вскоре, пересек кедровый лес посредине подъема, потом миновал ворота Солнце - пади со скалистыми кряжами с двух сторон, и попал в предгорный лес, с лесной дорогой, петляющей среди неровностей спуска к берегу озера.
В один момент, я, слева в чаще которую дорога огибала стороной, услышал медвежий рык, рявканье…
Я стал идти осторожнее, тщательно вглядываясь в заросли, но медведя не увидел… Времени оставалось еще достаточно, и я решил немного пройти по лесной дороге, вглубь тайги.
Заросший смешанным лесом, холм плавно спускался к озеру, продольными волнами, похожими на заросшие овраги с пологими склонами.
Спустившись на дно такой «волны» - я видел только верх гребня, и когда поднимался, то видел и дно и противоположный борт.
Вот так поднимаясь из низины, вверх, я, вдруг, впереди из-за гребня увидел движущиеся лошадиные головы с серыми длинными гривами и хвостами. Я застыл неподвижно и лошади, а среди них были и два жеребенка, с крупную собаку величиной, подошли очень близко.
Но стоило мне пошевелиться, как лошади резво развернувшись, с топотом, быстро ускакали в лес, почти мгновенно скрылись из глаз в чаще.
«О-го-го – думал я. - Ведь это мустанги – дикие лошади. Они когда-то и где-то отбились от людей и одичали, стали жить в тайге, как жили их далекие предки. Нечто подобное я видел в Крыму, путешествуя по яйле. Там я видел настоящего красного мустанга с черной гривой и с черным же длинным хвостом до земли! Настоящий «Красный конь», художника Петрова-Водкина».
«А все-таки это красиво – рассуждал я, повернувшись и уже шагая в сторону метеостанции. - Эти дикие лошади живуттабуном. Они уже боятся людей, как наверное боятся и медведей. Для них медведи в здешних местах, наверное, главные враги. Если, конечно, здесь нет волков...
…Придя на метеостанцию засветло, сходил к егерям в избушку, увидел оцинкованную ванну полную только, что пойманной рыбы – крупных хариусов-черноспинников. Егеря пожаловались, что рыба – эта главная пища здесь. Кругом полно зверя, но стрелять не разрешают.
- Если бы не рыба, хоть с голоду подыхай – невесело вздохнул старший по возрасту егерь. «Ого! – подумал я.- А Матюхин поддерживает здесь дисциплину».
Эту ночь я спал, как убитый. После похода на перевал сильно устал...
Назавтра утром, я поговорил с Матюхиным о том, как мне выбираться в Онгурены. Он сказал, что может быть завтра, а может быть, послезавтра они поплывут на лодке в Онгурены по делам и подбросят меня.
Однако, меня тревожило то, что мне надо было вылетать в Ленинград, из Иркутска через четыре дня. Если я не уйду завтра пешком, то мне надо будет ждать лодку. Если же Матюхин не поплывет в Онгурены, я опаздываю на самолет, в Питер...
Матюхин и «команда» в этот день, садили картошку, на плохо вспаханном поле, за метеостанцией. Когда я, после беспокойных размышлений все-таки решил остаться и ждать лодку, то ненадолго собрался в лес.
Я проходил мимо работающих егерей, когда Матюхин подозвал меня, и показывая в сторону склонов сказал: - Там, на маряне медведи…
Я долго всматривался в коричневые, едва заметные точки на горном лугу, когда Матюхин подозвал Женьку и попросил его принести двадцатикратный бинокль.
Когда я глянул через окуляры бинокля, подкрутив фокусировку, то хорошо увидел медведицу и годовалого медвежонка, копающего что-то в земле, на травянистой луговине. Вдруг медведица забеспокоилась, задвигалась и бросилась по направлению к кустам, окружающим поляну. Переведя взгляд, я заметил третьего медведя, там, в кустах. Его напугал злой выпад медведицы, и он стал убегать под гору, а потом, видя, что медведица остановилась, продолжил свой путь к следующей поляне.
- Мы их там, на марянах, часто видим, сразу по несколько штук - подтвердил Матюхин. Он сам посмотрел в бинокль и добавил: - Да! Хорошо видать!
Работники устроили перекур, а Матюхин стал мне рассказывать: - Чуть раньше, в начале мая, когда лед на Байкале разойдется, буряты начинают добывать на ледяных полях нерпу. Они подплывают, подкрадываются к льдинам на лодках и стреляют, часто только подранив нерпу. Она какое-то время плавает, а потом, погибшую ее пригоняет ветром к земле и волнами выбрасывает на берег. Медведи в это время спускаются с гор, и ночами ходят вдоль берега. Учуют мертвую нерпу, и гужуются всю ночь…
К утру только обрывки шкуры, да пятно жира на гальке остается…
Матюхин помолчал, посмотрел в даль. Он в душе был охотником, а вместо того, чтобы добывать зверя, садил картошку и охранял этого зверя от выстрелов. Думаю, что это в конце концов становится невыносимо!
Размышляя над этим, я не торопясь пошел в северную сторону берега, по торной тропе туда, где раньше жил Бурмистров. Часа через два я вышел на широкую поляну, посреди которой стоял большой дом. Часть крыши уже прохудилась, и виднабольшая дыра, Окна были выбиты, и осколки стекла захрустели под ногами когда я обходил дом вокруг. За домом был большой огород, и небольшая полянка, покрытая травкой, где стоял длинный деревянный стол, за которым иногда обедала вся семья и может быть гости.
…Мне стало грустно. Здесь жили люди: любили, работали, рожали и растили детей, принимали гостей. Темными вечерами, нарушая тишину пустынного берега, стучал мотор генератора и в окнах горел электрический свет...
Сейчас все это в прошлом. Берег вечерами пуст и молчалив. Под ветром, печально дребезжат стеклом разбитые окна бывшего жилого и весёлого дома…
К вечеру я вернулся на базу. Подул сильный ветер и на берег из озерных глубин, побежали крутогривые, полутораметровые волны, с гулом обрушиваясь на галечный берег.
Я пораньше протопил печь у себя в избушке, поужинал и лег спать. Настроение почему-то испортилось…
Утром я проснулся от солнечного света, проникающего в маленькое окошко домика. Сходил к озеру помылся, и когда проходил мимо Матюхинского домика, он сам вышел на крыльцо, и сказал: - Через час двинем в Онгурены, собирайтесь.
Я обрадовался. Я немного устал от одиночества, здесь среди людей, которые были заняты своим делом, а у меня такого дела не было. Я, конечно, делал записи всего того, что видел и слышал, но я был один и может быть, мешал обыденной жизни этих людей.
Я был здесь посторонним. И потом я был не новичок в тайге, и меня трудно было чем-то удивить. Может быть поэтому, видя, что я человек самостоятельный, независимый, меня никто не опекал. Тут, у всех, были какие-то работы, заботы…
Я до последнего, суеверно не верил, что мы поплывем. Даже когда лодку по полозьям скатили на воду, даже когда я со своим рюкзаком сел в лодку, даже когда я услышал, что мотор завелся, и лодка, сделав плавную дугу, стала удаляться от домов.
Все оставшиеся махали руками. Я тоже махал, хотя уже рвался всей силой желания назад, в Онгурены, на Ан-2 и обратно в город…
С воды, открывалась великолепная панорама гор. Лодка, словно плоский камень, брошенный твердой рукой, скользила по тихой, холодной, прозрачной воде. Я не видел дна, но понимал, что глубина под нами, - это сотни метров, и что под водой, горы, которые поднимались перед нами круто вверх, так же круто могут уходить вниз.
Прошли устья горных речек, через которые я переходил по берегу. Проплыла мимо большая поляна, посреди которой, протянулась вдоль, длинная, разрушенная временем стена или изгородь из валунов, которые издалека смотрелись как песчинки…
Чуть погодя, пристали к берегу, и пошли к палатке, которую установили здесь в день моего прихода на мыс Покойники - когда я проходил здесь, ее еще не было.
В ней жил еще один егерь, с которым я тоже познакомился. Матюхин о чем-то поговорил с этим человеком, и мы снова поплыли, теперь уже в Онгурены.
Часа за три-четыре преодолели много километров, на быстрой лодке, и после полудня пришвартовались на краю Онгурен…
Я попрощался с егерями, пожал руку Матюхину, и пошел, в начале в правление колхоза, на встречу с председателем.
Не доходя до правления, я встретил Витю на мотоцикле, он не заглушая мотор, поприветствовал меня, подтвердил, что я могу ночевать в лесхозе, в конторе, сообщил что он спешит. В бригаде у Алексея, где-то на склоне холма медведь, поймал и задрал колхозного телка и он едет собирать охотников для подкарауливания медведя, которого надо убить…
Закончив рассказывать, он вскочил в седло мотоцикла, мотор взревел, и Витя быстро укатил.
В правлении я застал председателя, который молча повертел перед глазами мое удостоверение, и стал рассказывать, что дела в колхозе идут неважно, что пастбищ стало меньше, и если раньше можно было до декабря кормить скот на вольных пастбищах в устьях рек, то теперь там заповедник, и приходится на зиму готовить вдвое больше сена.- Люди уезжают в Бурятию - говорил он. - Здесь даже охоту запретили. Люди не хотят так жить. А природу мы и сами могли бы охранять. Если бы тайга и земля были наши, то кто бы тогда уничтожал зверей и лес. Мы сами себе не враги – закончил председатель.
Я записывал его монолог, но сам ничего не говорил…
Напоследок, я спросил адрес Бурмистрова, и председатель объяснил мне, где его дом.
- Но Бурмистрова сейчас нет – пояснил он. - Бурмистр, где-то язву лечит. А дочка дома, зайдите – и на прощанье пожал мне руку.
Встретила меня дочь Бурмистрова. Когда, я показал удостоверение она усадила меня за стол, показала фотографии, и даже подарила несколько. На одной, вся семья сидела за столом в палисаднике; Бурмистров, дети, жена, какие-то гости, и рядом лежали крупные белые лайки, На другой, сама дочь с молодым человеком в штормовке с ружьем за плечами, на фоне горного кряжа…
После я пошел в лесхоз, в контору, нашел ключ, висящий на гвоздике, под крышей. В конторе еще было тепло, и печь была горячей. Я подбросил на уголья несколько поленьев, сварил картошки, которую взял из ящика под кухонным столом, как и объяснил мне Витя.
Поужинал, немного почитал старый журнал, который нашел на маленькой книжной полке в углу. Потом, дождавшись когда прогорят дрова, закрыл печную трубу и лег спать. Кругом все так же было пусто и одиноко...
Утром, пораньше я ушел на аэродром, закрыв дом, и ключ повесил на обычное место.
В домике аэропорта еще никого не было, и я сев на рюкзак, около дверей стал ждать. «А вдруг все билеты проданы, а мне надо улететь отсюда обязательно, потому что скоро мне улетать в Ленинград» – беспокоился я, но виду не подавал.
Самолет по расписанию улетал из Онгурён в двенадцать дня. Женщина-кассир пришла в десять часов…
К тому времени у дверей скопилась очередь. Небольшая, но все-таки - Ан-2 – самолет маленький.
Кассир недружелюбно глянула на меня, и сказала, что в начале она будет продавать билеты местным жителям. Я возмутился, стал показывать свое удостоверение, говорить, что пойду жаловаться председателю. Наконец, кассир, сердито ворча, выписала мне билет, и я с облегчением отошел от домика и прилег на травку под солнцем.
В половине двенадцатого, точно по расписанию, где-то далеко я услышал шум мотора, а потом разглядел и сам самолетик. Ан-2 сделал вираж, снизился, и коснувшись земли, заскакал по полю, резко тормозя. Из самолета вышло несколько пассажиров и летчики. Они о чем-то поговорили с кассиром, и пригласили всех на посадку. Когда все разместились на своих местах, оказалось, что два сиденья были пусты. «Мог бы так не нервничать» – подумал я о себе и приготовился к полету.
…Самолет, загремел двигателями, тронулся, ускорил бег по взлётной полосе и наконец взлетев, сделал правый поворот над крышами посёлка и выровнявшись, стал набирать высоту.
Солнце светило жарко, небо было голубое, прогревшийся воздух поднимался от земли неравномерно. Мы несколько раз «падали» в воздушные ямы, некоторые женщины взяли бумажные пакеты: их начало тошнить.
Я сидел сцепив зубы, играя желваками и терпел, хотя в каждое такое падение, сознание было атаковано филологическим страхом потери силы притяжения. Организм бил тревогу и страх непроизвольно заставлял сжиматься все мышцы тела.
Каждая такая воздушная яма, следовала после того, как Ан-2, словно наткнувшись на мягкую, неподатливую стену воздуха, взбирался, поднимался вверх, оставаясь параллельно земле, а потом вдруг встречный напор исчезал и самолет, некоторое время «падал», ни за что не держась.
Ближе к городу самолет успокоился, и я стал рассматривать леса и болота внизу, кое-где прорезанные узкими, прямыми просеками, визирками. Наконец, под крыльями биплана замелькали домики поселков и деревень ближних к городу. Слева хорошо было видно водохранилище…
Наконец, мы благополучно приземлились, и я с облегчением вздохнул. Все удачно закончилось. Я не только слетал в Онгурены, но и добрался до мыса Покойники, жил там несколько дней, увидел чудесные горы, и молчаливо - громадный Байкал, познакомился со многими людьми, и самое главное, живой и невредимый вернулся назад.
Я ехал в рейсовом автобусе, щупая загоревшее лицо, думал, почему люди смотрят на меня так внимательно. Сойдя с автобуса, я быстро дошел до дачи, скинул рюкзак, и случайно глянул на себя в зеркало. Лицо было темным от загара, а кожа на носу и щеках начала шелушиться. Байкальское солнце такое яркое. А воздух так чист, что я загорел, как кинематографический герой из американского боевика.
…Пока готовил еду, пока ел, солнце спустилось к горизонту, затем сумерки и тишина опустились на залив, на дачный поселок...
Я сел на крыльцо, слушал звонкие птичьи трели в болотце, в конце залива и вспоминал свое одиночество в походе, настороженно сосредоточенный Байкал, дикие горы изрезанные ущельями и каменистыми долинами, с пенными, бегучими потоками речек и ручьев.
Мне казалось, что за эти дни я узнал о таежной жизни, что-то новое, интересное и грустное одновременно!
Еще, я представлял себе пустынную бурятскую деревню Онгурены.
Витя, наверное, сел в засаду на медведя у полусъеденной телушки, а на мысе Покойники, жена Матюхина растопила печку и готовила ужин, изредка тревожно взглядывая в окно, в ожидании мужа, который по неизвестным причинам задерживался... Сумерки надвигались на метеостанцию со стороны гор, оставляя светлое небо, над темно-синей, почти черной водой. Наконец она услышала шум знакомого мотора, и с облегчением вздохнула…
Я тоже вздохнул, поднялся, вошел в дом и, включив свет, который проявил темноту за порогом. Оглянувшись, ничего уже кроме ночи, не увидел, и осторожно прикрыв дверь, на всякий случай накинул крючок в скобу.
Чувство тревоги, срабатывающее на Байкале, прилетело вместе со мной в город, и пройдет еще время, пока инстинктивная осторожность рассеется, исчезнет и во мне…

Январь 2003 года. Лондон. Владимир Кабаков



Остальные произведения Владимира Кабакова можно прочитать на сайте «Русский Альбион»: http://www.russian-albion.com/ru/glavnaya/ или в литературно-историческом журнале "Что есть Истина?": http://istina.russian-albion.com/ru/jurnal/ Е-майл: russianalbion@narod.ru