СЧАСТЛИВЫЙ ТАДЖИК

Счастливый таджик
рассказ
На Глухариной горе, в пятнадцати минутах ходьбы от песчаного берега Оби, стоит барачный поселок. Стоит и стоит, без всяких достопримечательностей, если не считать недостроенного Храма у края леса и нескольких кирпичных трех-пятиэтажек, всунутых урбанизацией вместо снесенных бараков. Со стороны жизнь в поселке кажется размеренной, тихой и мирной, и это почти стыкуется с действительностью, но не всегда, а периодически.
В этих местах сентябрь – это уже полноправная осень. Хотя на дневном небе солнышко ещё на ладонь висит над тайгой, и радует едва ощутимым ненавязчивым теплом, но по ночам на траве вдоль разномастных заборов уже бывают слабые заморозки . Окраинные улочки почти все соединяют посёлок с лесом, петляя и перехлестываясь между собой в таёжной тишине. На одной из них красуется, выделяясь свежей побелкой стен, и смущая любопытные взгляды необлицованным фундаментом, новенькая Православная Церковь.
Староста Церкви, Тамара Степановна, кое-как выпросила на неделю у местного главы администрации троих помощников. Она не стала отказываться, когда он предложил ей рабочих-временщиков, приезжих таджиков, которые работали на уборке территории посёлка. Хотя с подозрением косилась на них, думая, что работники они никудышные. На своей «Ладе» она привезла их к церкви и повела в трапезную – небольшой кирпичный домик возле Храма, объясняя по дороге, что они должны делать:
– Так, ребята, сейчас вас Светлана покормит, а через полчасика должна подойти машина из города с облицовочной плиткой, будем её выгружать, а потом весь строительный мусор надо стаскать вон в тот контейнер…
Таджики согласно кивали, стараясь показать, что они «ошень» всё понимают, хотя двое из них, навряд ли, что-то понимали, – они испытующе смотрели на третьего, видать, понимающего по-русски, дожидаясь его пояснений на родном языке.
– Георгий, вот тебе помощники… сделайте, пожалуйста, сегодня всё, что я говорила; если что, звони на сотовый. Я поехала в город… – сверкая очками, попросила староста угловатого, среднего роста мужчину, смиренного вида, который вытаскивал из подсобки, примыкавшей к трапезной, китайскую тачку.
Тамара Ивановна была всегда чем-то занята: что-то нужно у кого-то выпросить, достать, привезти, с кем-то договориться, подготовиться к каждому богослужению, провести занятия с детьми в воскресной школе… – да всё и не перечислишь, что было нужно старосте делать изо дня в день.
Работниками таджики оказались довольно шустрыми. Малоразговор- чивый Георгий узнал, как их зовут и больше ни о чём не расспрашивал. Имена двоих, тех, что были помоложе, он сразу забыл. А имя старшего, Рухшон, хотя оно и ему показалось забавным, но осело в памяти только потому, что впоследствии приходилось часто к нему обращаться и немного пообщаться. Оказалось, что Рухшон по образованию историк, закончил институт, и даже немного преподавал в школе у себя дома. Ещё удивило Георгия постоянное, даже несколько навязчивое, желание Рухшона помогать всем, не спрашивая о том, – нужна помощь или нет.
Размеренность движения времени ощущается более явственнее при несуетливой работе. Те, кто здесь трудились: добровольцы-прихожане, служащие – торопливость, суету воспринимали почти, как грех, да и торопиться-то особо было некуда.
Георгий работал по сменам дежурным слесарем в поселковой котельной, а в свободное время приходил сюда “поработать за послушание”. Частое присутствие здесь, при Храме, не тяготило его, а наоборот, наполняло его душу такой радостью, которую описать словами невозможно, нет таких слов ни в одном языке, даже в его родном, молдавском.
Из трапезной вышла Светлана, женщина молодая, в меру подвижная, но уже изрядно располневшая, вытирая мокрые руки полотенцем. Немного полюбовавшись солнечными бликами на новеньком куполе Храма, уперлась взглядом в Георгия, как в достойного собеседника. А он в это время отдавал лопаты и тачку таджикам, и говорил где и что собирать, пока нет машины со стройматериалами.
– Георгий, ты слышал, какие Любка рыжая по поселку сплетни разносит?
– Нет, не слышал. Да и было бы кого слушать…
– Но она же всякие гадости про Церковь говорит, треплет везде, что построили на мусорной яме, потому и Бога тут нет.
– Да што ты её слушаешь… не обращай внимания. У кого в душе разные гадости, тот только их и видит везде. Ты её на службе в Церкви хоть раз видела? Да у неё язык раньше её родился, мелет что попало. Во-первых: мы тут всё подчистую убрали, все вычистили… сама знаешь. А во-вторых: ты, Света, ей скажи в следующий раз, что, то место… это место батюшка освятил, а что батюшка, то есть, Бог освятил, то не бывает скверно. Скажи-скажи, может, и поймет, а не поймет – Бог ей судья.
Не дожидаясь ответа поварихи, он пошел собирать строительный мусор вместе с таджиками, считая свой ответ вполне приличным и не впустую сказанным. А Светлана, еще раз глянув на купол, ушла в трапезную мыть пол.
Прошла неделя, прошла, не торопясь и не останавливаясь. Плитку облицовочную привезли, но укладывать её было некому. Бригада строителей-шабашников, с которыми ранее договаривалась староста, потребовали новую цену за работу, такую, что пришлось отказаться. А таджиков в пятницу забрал бригадир, или, как они его сами называли – друг Миша. Забрал на другие работы. Жили они недалеко, через две улицы, в половине пустого барака. А во второй половине размещался частный магазин с веселым названием «Светлячок».
В конце следующей недели, в субботу рано утром, в церковном притворе появился Рухшон, Он стоял у церковной лавки и кого-то ждал. Когда староста, Тамара Степановна, зашла в притвор, он сразу шагнул к ней, поздоровался, и, сбиваясь от волнения с русского на таджикский, стал ей говорить, что хочет креститься.
– Хочешь креститься? – немало удивившись, переспросила староста.
Ну, подожди здесь. Я поговорю с батюшкой. Он скоро приедет на службу.
Священник, отец Валерий, приехал минут через пятнадцать. Когда он вошел в Храм, то староста и ещё несколько прихожан быстро подошли к нему под благословение. Рухшон стоял в сторонке и не отводил глаз от Тамары Степановны. Благословившись, она стала что-то говорить отцу Валерию, а тот поглядывал изредка в сторону стеснявшегося таджика, и кивал согласно головой. Затем он быстро прошел а алтарь. Староста проводила его взглядом и подошла к Рухшону:
– После молебна будет крестить, пожди здесь.
– Умеешь читать на русском? – он кивнул утвердительно.
Она сунула ему в руки молитвослов, взятый из церковной лавки, показала, где нужно читать и ушла в главную часть Храма.
Нелегко было некрещеному выстоять даже короткую службу в незнакомом, необычном месте, где он ни разу не был до этого. Но он выстоял до начала крещения. Священник вышел из алтаря и сразу подозвал его, минут десять о чем-то с ним беседовал, о чем – никто не слышал, и после беседы благословил иерейским благословением на крещение.
И вот наступил тот момент, которого он, считавший себя сильным мужчиной, ждал с непонятным страхом. Само событие вмиг захватило его сознание, захватило всё его существо, унесло в какое-то незнакомое, неведомое, необъятное пространство, словно, раздвинулись самые высокие горы и он увидел всю вселенную. В ушах звучала всё время одна и та же фраза:
– Отрицаюсь от тебе, сатана… отрицаюсь от тебе, сатана…
С этой фразой, такой твердой и большой, как гора за его родным аулом, он и вышел из церкви, пряча под застиранной толстовкой гасник с маленьким нательным крестиком. Своё новое имя, Роман, он повторял и повторял на разные лады, как песню.
Как обычно, после службы, священник, церковные служащие и некоторые прихожане собирались в трапезной; не многословничали, ели молча. Хотя событие с крещением таджика удивило почти всех, но при священнике никто не хотел показывать себя празднословом.
Батюшка, похоже, тоже был немного удивлен и рассказал, что месяц назад в деревне Наготино крестил двух корейцев, они работали в церкви – сварщики, варили отопление. Он даже восхищался тем, с каким упрямством они просили его крестить и, конечно, намекнул на то, что некоторым из прихожан не хватает подобного упрямства в вере. Своим коротким рассказом и нравоучением он отбил охоту у всех остальных обсуждать случай с крещением таджика. Отобедав, батюшка быстро собрался и уехал в соседний посёлок служить еще один молебен. За ним были закреплены четыре прихода, и потому приходилось успевать везде.
А осень все больше и больше намекала на приближающуюся зиму отжившими своё и падающими на землю листьями берез, стаями ворон, кружащихся над бараками, медлительными рассветами и осязаемой прохладой чистого морозного воздуха по утрам. Посёлок жил своей собственной жизнью, частью жизни огромной страны. Вахтовые разношерстные автобусы забирали каждое утро рабочих с остановки у въезда в посёлок и развозили кого в город, кого по таёжным дорогам куда-то далеко – туда, где они были нужны.
Вот и первый застенчивый снежок тихой ночью появился везде, где он мог лежать и хвалиться перед рассветными лучами своей первозданной чистотой. Он пытался укрыть, спрятать под свою белизну и черные головешки накануне сгоревшего барака, но разгоряченное нутро пожарища
превращало снег в грязную кашу.
Барак загорелся рано утром, когда улицы поселка были ещё пустынны.
Пламя быстро охватило сначала ту половину, где жили таджики, потом перекинулось на магазин. Пожарные машины приехали, когда огонь, сжигая всё внутри, смешавшись с черным устрашающим дымом, уже вылезал через стальные решетки окон. Всепожигающая сила его была сильнее водного напора из пожарных стволов. Сгорел магазин “Светлячок”, сгорели таджики. Они не успели полусонные выбежать на улицу, пытались вырвать стальные решетки на окнах, но не смогли. Решетки были поставлены кем-то, когда-то, и для чего-то, и они выполнили своё последнее жестокое железное предназначение.
В тот день Георгий был на выходном и собирался утром ехать в город на приём к врачу – опять дала о себе знать язва желудка. О пожаре он узнал, когда из переулка выходил к остановке маршрутного такси, которая находилась как раз напротив того сгоревшего барака. Пожарная команда ещё заливала водой дымящиеся остатки бывшего строения, а мужчины из машин скорой помощи вытаскивали носилки для погрузки двух трупов, ставших головешками. Люди, ожидавшие на остановке маршрутку, негромко и как-то подавленно обсуждали увиденное.
Зайдя салон микроавтобуса, Георгий увидел подругу свой жены, Веру и сел рядом с ней.
– Доброе утро!
– Доброе… хотя, какое оно доброе… опять пожар в поселке. В прошлом году на том конце барак сгорел, нынче здесь.
– Н-н-да… а где ещё один таджик? Их ведь трое было.
– А его ещё позавчера начальник ихний забрал и увез в Нижневартовск на другую работу. Это того, который крестился…
– Да?!..
Маршрутка тронулась с места, и Юра больше ни о чем не стал расспрашивать Веру. Донимала тупая боль в желудке. Чтобы не думать о язве, он смотрел через грязное оконное стекло на убегающие сосны, на облака, и пытался вспомнить лица всех трех таджиков. Но помнилось отчетливо только одно – Рухшона, с которым он немного общался тогда у Церкви. И ещё вспомнил, что вчера звонила староста, просила прийти помочь. “Пойду после обеда… обязательно пойду. В этом вся моя жизнь… живый в помощи Вышнего в крове Бога небесного водвориться… “ Слова молитвы согревали нутро, успокаивали душу. А из памяти всё никак не уходило лицо крещёного таджика.