шито-крыто

Шито-крыто

В отделении тихий час..
Незыблемое правило стационара. Больные в палатах, делают вид, что спят, пустой коридор блестит вымытым линолеумом. Рита видит непросохшие лужицы, слышит подругу Валентину, медсестру со второго поста, но видит и слышит как-то отстраненно. Она дремлет с открытыми глазами.
- Ты спи, Рит, спи, - шепчет Валя, если что, я толкну
Пальцы подруги сноровисто вертят марлевые тампоны, гора готовых тампонов громоздится на столике.
- Верка из терапии рассказывала, обхохочешься. Да ты спи, Рит, -Валя легонько прикасается к плечу, - что было-то то? Наша Сима алкоголичка нашла у них окурок и началось, ты ж ее знаешь. Сразу побежала к заведующей и разоралась: «Я тута мою, а они сорют, паразиты!» А их главная тоже понесла по кочкам: «Пора положить конец! Здесь больница, а не кабак, есть приказ министра, собрать всех, я буду говорить!». Короче, построили бедных мужичков по стойке смирно, а она перед ними взад-вперед, взад-вперед с окурком-то, представляешь? Сделаем, мол, анализ мокроты и гуляй из больницы с нарушением режима. Кошмар, да? А Сашка мне знаешь что сказал? Рит, да не спи ты…
Вот так всегда, без перехода, на одном дыхании. Какая связь между окурком и Валькиным женихом, почему все медсестры на этаже так любят делиться с Ритой сердечными тайнами? За глаза болтают невесть что, а делятся. Рита шито-крыто, чушь какая-то!
Подруга удружила, перетащила в больницу дурацкое училищное прозвище, больше некому.
- Я слушаю, что он тебе сказал?
-Ничего!
Пожалуйста, уже и обиделась, глупышка. Чего обижаться? Надулась, как мышь на крупу, не улыбнется. Только пальцы привычно продолжают вертеть тампоны. Гора прибывает, расплывается; в сон клонит, никаких дамских сил нет…
- Сказал, что в сером комбезе я люкс! А девчонки говорили полнит, помнишь?
Конец расслабухи, надо просыпаться, раз речь зашла о тряпках. Любимая тема подруги, да и время, пора.
- Мужчинам видней, - успокаивает Рита, - если сказал, значит так и есть. Лучшие модельеры всегда были мужчины, правда все они голубые.
Обрадованная Валя прыскает в кулак и, забыв обиды, горячо подхватывает:
-Сами шить и покупать не умеют, только критиковать мастера. Верка на корпоратив собралась в длинном, туфли не видно. В наше-тот время, ужас! А девчонкам в общежитии заявила: «Не водите никого, отобью!». Вот дура, я ее не перевариваю. Ой, у меня ж под капельницей в восьмой! Пока, Рит, я еще забегу.
Почти год Рита работает с ней в одной смене, до этого – четыре года в училище. Всего пять. Срок немалый, а подруга совершенно не меняется, какой была, такой и остается. Добрая, обидчивая, нелогичная, совсем ребенок, зато на нее можно положиться. Она одна из группы была на Ритиной свадьбе в далеком портовом городе и сейчас единственная в отделении, кто знает ее теперешнюю жизнь. Может, конечно, не единственная, может, сболтнула лишнее, но самую малость.
Не знает она всего, все знает только сама Рита или как ее называют за спиной – Рита шито-крыто.
Рита набирает номер и, прикрыв трубку рукой, спрашивает:
- Ты обедал? Это я, привет. Как не успел? Я перцы сделала твои любимые… Зеленый ирис куплю по дороге, приду как обычно… Еще компот, - спохватывается Рита, - но поздно, абонент уже отключился.
Рита огорченно вздыхает и начинает разбирать тампоны, поглядывая на большие часы. Стрелка застревает на четырех, тихий час закончился.
Из шестой палаты, как раз напротив дежурного столика, выходит здоровенный парень в пижаме. И как только ему нашли пижаму такого размера?! Он прекрасно отдохнул, сладко потягивается. Судя по виду, лечение идет успешно, но парня одолевает скука. Он озирается – как бы разнообразить серое больничное существование – и не находит ничего лучшего, кроме традиционной шутки с медсестрой:
-Попрошу сегодня клизму, товарищ Рита!
За время работы в хирургии Рита к этому привыкла, как и к однообразным своим ответам:
- Как попросишь, так и получишь.
- Тогда умоляю, Риточка.
-Теперь хорошо, Чубченко. Самую большую тебе, персональную.
-Без наркоза не дамся!
Парень хохочет, довольный собственным остроумием, а коридор мало-помалу заполняется больными. Шаркают в туалет старички, хлопает дверца холодильника, кто помоложе, толкаясь, рассаживаются за домино. На пульте загорается красная лампочка с цифрой восемнадцать. Туда спешит врач, очень хороший врач Самуил Исаакович Штромберг. Нужно торопиться. Да, и не забыть купить нитки!

Рита ненавидит воду. Всякую, особенно когда ее много. Вода отняла у нее все, поэтому умывается она наскоро и брезгливо. На работе ненависть нужно скрывать, здесь, дома, можно не притворяться. Впрочем, что это с ней? Сегодня четный день, уколы, значит придется мыть как следует, вот так, до локтей, в нескольких водах. Не хватает еще подавать дурной пример в ответственные моменты.
Она выходит из ванны, держа кисти рук вверх.
- Слава, готовь попу!
Муж не реагирует, даже не поворачивает головы. Знакомая история, выходит начинай сначала.
Месяца три назад, когда Слава впервые самостоятельно перевернулся на живот, они не спали всю ночь. Пили чай, припоминали мельчайшие подробности знакомства и короткой поры ухаживания. Кто первым подошел, как взглянул, что почувствовал… Вроде чепуха, а помнится до мелочей. А говорят, мужчины таких вещей не запоминают!
Чудесная была ночь. За ней были другие, уже менее восторженные и откровенные, и была боль, «скорая», обезболивающие, переглядывание врачей, их шепот в прихожей. Теперь муж переворачивается лишь по необходимости, без прежней надежды. Он догадался – за переворотами ничего нет. Могло быть при невероятном стечении обстоятельств, может, в одном случае из десяти, ста тысяч, но в его – не было. Крошечная надежда, что именно на тебя чихнет бог, угасла. Остались ненужные ноги, кресло, бесцельное катание на нем по квартире, которое быстро утомляет, ежедневное ожидание жены с работы. И все…
Как всплеск отчаяния, как какое-то спасение – дурацкая работа по инвалидной квоте в сомнительном ООО с копеечным патентом. «Плетение художественных пуговиц для верхней одежды» - так называется нехитрая работа, за которой унизительное иждивенчество и бессилие в тридцать с небольшим. Сплошные слезы…
Таков приговор, Рита верит и не верит ему. Она теперь не плачет, разучилась или отплакала свое. В конце концов ко всему можно привыкнуть, даже к самому страшному.
- Опять хандришь? Ну же, будь умницей!
-Отстань, зачем все…
Э, милый, куда тебя заносит. Уж сколько было этих «отстань». Рита присаживается на кровать, поправляет одеяло.
-Ты же мужчина, Славик. Анна Матвеевна что говорит: самое главное надежда, без нее никуда, а ты? Давай, родной, поворачивайся…
Молодчина, Славка! Откуда только у мужиков берется сила воли, она бы давно свихнулась от безысходности, а он повернулся, ждет. Кожа белая-белая, мертвая, исколота аж живого места нет. Господи, куда ж ткнуть-то, разве здесь?!
-Ну вот, а ты брыкался. Наш Самуил Исаакович в таких случаях говорит: «Упрямая овца волку в корысть!». Он сегодня выступал по случаю восьмого марта. Полчаса бубнил по бумажке, хоть бы словечко разобрать. А ты что не рассказываешь, работал сегодня?
Славик молчит, кусает губы. Ладно, пусть отдохнет, успокоится, все равно расскажет, что ему остается. Лечащий врач, Анна Матвеевна, год назад предупреждала: будет очень тяжело, срывы, капризы и прочее, прочее, прочее… Рита тогда поспешила заверить, что все вытерпит. Анна Матвеевна подхватила: «Конечно, конечно!». Смотрела мимо и как заведенная твердила свое «конечно». Сомневалась наверное. Ничего, Анна Матвеевна, помаленьку.
Рита идет на кухню – самое лучшее сейчас подождать, заняться хозяйством. Так, перец съеден, супу убавилось, даже компот выпит. Совсем хорошо! Значит не так серьезно, отойдет как миленький.

И Слава «отходит».
Распахивает дверь костылем, устраивает каталку у стены, смотрит. Раньше от таких безмолвных наблюдений тарелки валились из рук и хотелось биться головой о стенку, теперь понемногу стерпелось. Рита чистит картошку, лук, жарит к ужину мясо – словом хлопочет с максимальным усердием. Мужу ни слова, выдерживает дипломатическую паузу.
- Посмотри, - Слава протягивает четыре больших пуговицы, красиво оплетенных разноцветными нитками.
Рита придирчиво рассматривает их со всех сторон. Три штуки возвращает, а четвертую задерживает.
-Не получилась, - соглашается Славик, - с нее начинал.
-А ты будь повнимательней, сколько можно ошибаться. А это что?
- Это тебе… Желаю счастья и успехов.
Слава гордо протягивает сверток. Ну как дите, честное слово! Прятал на самом видном месте, думал сделать сюрприз, а краски-то покупала она, еще гадала, что именно нарисует. Это в кино забывают про праздники и свои дни рожденья. Сколько было фильмов, где героя или героиню, заработавшихся до изнеможения, кто-нибудь из близких с умилением тычет носом в календарь. Ой, а я и забыл (забыла!) про свой день рожденья! Какая дурь!
В жизни все иначе. Две последние недели Рита только и ждала, готовилась, выдумывала слова благодарности, но сейчас они вылетели из головы. Неужели он не мог нарисовать ничего другого? Во всю фанерку море, волны, корабль на горизонте. Может, хватит, ушибся раз, что ж заново терзать ее и себя? Рита ставит картину на стол, вздыхает.
- Спасибо, разве море не синее?
- Синее только на открытках, в действительности – редко. Обычно летом. Когда солнечно, а потом у берега. В открытом море на промысле я никогда не видел.
- Все ж синее красивей, - настаивает Рита.
-Наверное. Да я уж забыл… Раньше снился траулер, ребята, а теперь нитки да пуговицы.
-Завел старую песню, у меня праздник, а ты? Между прочим, встречаем во всеоружии, так что давай мыться-стричься. Завтра восьмое марта, мой день!
Обычно она стрижет мужа в середине месяца, сегодня стрижка внеочередная, для поднятия настроения. Рита расстилает на полу газету, достает из ящика стола машинку с запасными насадками, и священнодействие начинается.
-Что сегодня интересненького? – интересуется она, расправляясь с висками, - вот свежая, только что из ящика достала.
Слава разворачивает какой-то рекламный еженедельник с программой телепередач и из газеты выскальзывает маленький конверт. Проклиная свою неосторожность, Рита проворно сует его в карман.
-Что там, покажи, - требует Слава.
-Потом, успеешь.
-Нет, сейчас!
«Коллектив врачей и медработников областной клинической больницы приглашает Вас на вечер отдыха, посвященный международному женскому дню 8 Марта. Вечер состоится седьмого марта в Доме культуры медработников по адресу: ул. Семашко, 12. Начало в 19 часов». Слава вертит в руках приглашение, кривая улыбочка наползает на лицо.
-Кто ж так пишет? Надо с рекламой. Буфет, мол, танцы-шманцы-обниманцы. Ты пойдешь?
-Не говори глупости. Никогда не ходила и не собираюсь. Дай!
-Нет, ты сходи, я посижу. Чего торчать дома с калекой!
-Дай я сказала!
Рита рвет открытку на мелкие кусочки – пожалуй, зря, получилось слишком картинно и неубедительно.
-У нас никто не собирается. По телеку наверняка сегодня праздничный концерт, посмотри. И сиди не вертись, а то отхвачу пол-уха!

Дурацкий эпизод с приглашеньем все-таки испортил вечер.
Ужинали в молчании, поврозь смотрели концерт, который не особо понравился. Одни и те же исполнители, годами «перетекающие» с праздника на праздник, плюс сто раз показанные клипы зарубежных певцов. Лишь в конце Барбара Страйзер спела песню, с лихвой вознаградившую зрителей.
Рита не знала названья, не знала, о чем она, но мелодия и какая-то внутренняя сила песни поразили ее. Каждая нота, каждый звук в ней были удивительно знакомы и близки, словно песня эта про нее, про ее жизнь, словно она рассказала без слов все то, что могла рассказать о себе сама Рита. Как на духу, до последней капельки. Открытие оглушило и испугало поначалу, но позже сменилось радостным покоем, какой бывает от уверенности, что тебя вполне понимают.
Мелодия песни не шла из головы и после концерта. Под ее впечатлением Рита стирала, гладила, снова стирала, завивалась; с ней ложилась спать уже глубокой ночью.
В однокомнатной хрущевке не умещается вторая кровать. Рита стелила себе на раскладном кресле, ближе к окну. Три месяца назад, когда муж самостоятельно перевернулся на живот, она перешла было спать к нему и Слава, окрыленный первым достижением, настоял, чтобы она ложилась без ночнушки. Неделю или две рука мужа, как прежде, покоилась у нее на груди, а слабые ласки пробуждали давно забытый трепет. Если б не проклятая открытка, Рита и сегодня легла б рядом. Клочок бумаги все испортил.
Муж спит тревожно, ворочается, стонет. Что-то будет дальше? Плетение разве занятие для мужика7 Хоть бы в шахматы играл, читал запоем или торчал в социальных сетях, но нет, опять тоскует по морю, ничем не вытравишь.
…Рита лежит на своем тесном кресле, думает. Мыслей много, они все старые, сто раз передуманные. От одной разлетаются другие и никуда от них не деться.
Я медсестра, мне 25 лет. Я хороша собой, говорят, умная, нежадная и незлая. Когда-то говорили счастливая, теперь никто так не скажет. Это по паспарту мне 25 лет, на самом деле мне сорок или больше, и я продолжаю катастрофически стареть, потому что не живу, а только чего-то жду, потому что у меня на руках беспомощный муж-инвалид, которого я никогда не оставлю, потому что я вдова при живом муже.
Год назад я стала женой лучшего в мире парня, мужчины, удачливого рыбака с траулера, приписанного к Новороссийскому порту. Мой муж гордился, что вырос на море и плавать научился раньше, чем ходить. С морем он был на «ты», как я сейчас думаю, слишком запанибрата, и море зверски расправилось с ним. Нелепая случайность, обрыв барабанного троса и – повреждение спинного мозга, пожизненная первая группа в самом провинциальном городе, дальше всех других географически удаленном от моря. В этом городе, придя в сознание, муж сказал мне: «Уходи, я прощу!». Ситуация как в дурном слезливом сериале, но мне в реальности пришлось выбирать. Детей нет, имущества не нажили, из другого провинциального города мама засыпала вкрадчиво-убеждающими письмами. Да не только она. Целая армия доброжелателей с логичными доводами, о которых даже не хочется вспоминать.
И что же я? Я, Маргарита Малышева, в девичестве Бойко, сознательно отказываюсь от личной жизни, от детей, по сути, от счастья ради законного мужа, которого любила – не могу сказать люблю – больше всех на свете.
Я не сумасшедшая и не тургеневская девица, я обыкновенная баба, и однажды, не выдержав, я совершила подлость. Не знаю уж чем мне понравился молодой врач Ионов. Может, наружной интеллигентностью, редким умением не лезть в душу, может, чисто внешне, а возможно странным предложением называть его по-чеховски Ионычем.
Как бы то ни было, мы дважды ходили в кино, один раз – в кафе, и после кафе я сдалась и оказалась у него дома. Мы пили вино, Ионов-Ионыч взял меня за руку, и я, гадкая, руку не отдернула…
Омерзительно представлять, что бы случилось дальше, если б не скрипнула коляска, не царапнул дверь костыль, не потрясла внезапная мысль что же я делаю! Это же Славка, он здесь, рядом! Даже сейчас ночью горит лицо от стыда, когда я вспоминаю себя тогдашнюю, почти голую, одуревшую от близости здорового мужика. Ионов тянет меня к себе, я отбиваюсь, впопыхах натягиваю юбку, а Слава смотрит и молчит, как он обычно смотрит и молчит на кухне. Я представляю его на своем месте и не клянусь ставить крест на женщине Малышевой, нет сил поклясться, я просто знаю, что никогда не изменю мужу.
Нам остается единственная надежда, надежда на чудо. Больше ничего. Слава киснет, на одной надежде далеко не уедешь; я креплюсь, по возможности поддерживаю его. В интернете ищу все похожие случаи, закончившиеся счастливым исцелением. Их мало, но они есть. Самое главное в них – вера в себя. И самое трудное одновременно. Даже для меня, не говоря уж о Славе – ведь веру убивает жалость.
Удивительно, как люди безжалостны в своей жалости, как они не поймут, что все беды от нее?! Мне пришлось сменить больницу, чтобы не слышать бесчисленных охов и ахов. Слабая защита от оравы жалельщиков. Старушки на скамейке у подъезда дружно замолкают, когда я прохожу мимо, крестят вслед, ждут-не дождутся – поделюсь с ними, поплачусь. Старшая по подъезду на днях вместо тысячи за уборку вручила полторы. На мой недоуменный взгляд ответила своим многозначительным. «Здесь вам к празднику на духи, - ударение на слове «вам», - собрали не по пятьдесят рублей, а по семьдесят». Пожалели, значит, Риточку!
Деньги я не взяла, вообще брошу мыть подъезд, коли себе дороже. Стало быть, тысяча минус, совмещение мне заказано. Славкино макраме одни слезы и сплошной убыток. Задача! Придется засесть за шитье, совершенствовать вторую профессию. Валькин комбинезон не предел, могу и получше из готовых выкроек «Бурды». Деньги будут – все легче. До чего же бабы практичный народ, в моем бы положении завыть на Луну, а я скрупулезно подсчитываю бюджет.
- Какой бюджет? – Слава щелкнул выключателем, поймал на слове.
-Никакой, просто заспала. А ты подслушиваешь, да?
-Не спится, отхрапел свое моряк…
-Я тебе дам «отхрапел», гаси свет!
Некоторое время тишина, потом Слава подает голос:
-Рит, ты помнишь Антанавичуса? Ну, того, еще свидетелем на свадьбе был?
-Помню, что дальше?
-Да так, вспомнил одну вещь. Мы же с ним в мореходке вместе учились, так у него был коронный номер с полотенцем. Сделает из него петлю и на турник- вешаться. Все как взаправду: залезет, табуреточка, сам серьезный не улыбнется, а петлю приладит на шею. Ррраз! Табуретка падает, а он повис. Повисит так минут пять, думаешь хана, а он живехонек, подтянется на руках и спрыгнет. Как делал, не знаю, но минут пять мог спокойно висеть, развлечение у него было такое.
-Ты что? – Рита садится на кровати, нащупывает руку мужа, - ты что городишь, какое развлечение.
-Да вешаться-то, я ж тебе толкую..
-Славик, - голос у Риты дрожит, - пообещай мне никогда не вспоминать этого дурака Антонавичуса, сейчас же пообещай, слышишь? Скажи ни-ког-да, скажи!
-Хорошо, не буду, а что здесь такого?
-Нет, ты скажи раздельно: ни-ког-да!
-Ни-ког-да…
-Вот и молодец, давай теперь спать. Ты пить не хочешь?
Слава не отзывается – соображает или обиделся. Выдумал петлю какую-то, нашел чем пугать.
-Рит, а если я никогда не поправлюсь? – спрашивает вдруг Слава.
-Ты поправишься, спи…

Прихватить хоть минутку Рите не удается. Больницы тоже коснулось суетное праздничное оживление, тихий час наступил с опозданием. Пока разбирала корзину с лекарствами, пока сортировала в картотеке, большая стрелка подобралась к четверке. Успеть бы позвонить и ладно. Рита набирает номер и как по команде в туалете с грохотом падает ведро.
-Ой, мочи нет, ой помираю!
Из туалета вываливается тетя Сима, уборщица их отделения. Есть подозрение, что по случаю 8 Марта она с утра где-то выпила, только тете Симе плевать на подозрения. Она везде нарасхват, уволить ее было бы безумием. «Уборщица ныне на вес золота, а разных заведующих пруд пруди!», - убежденно разглагольствует тетя Сима, кое-как размазывая грязь в палатах. Моет она плохо и мало, больше отирается на кухне, в подвале у поваров. Вроде помогает, а в действительности, тоже есть подозрение, приворовывает по мелочи. Больные жалуются, что замызганные рукава ее халата при раздаче постоянно купаются в тарелках.
Тетя Сима, оторвав тряпку от лентяйки, орет на всю больницу:
-Валька, Ритка, чего скажу-то!
Большое рыхлое тело содрогается от смеха. Тетя Сима сама, как гора к Магомету, идет навстречу показавшейся Вале, с размаха плюхается в кресло у фикуса.
- Этот баламут-то из шестой, Чубченко-т чего отмочил! Мою я у мужиков, а он говорит: «Чего-то котлетки сегодня были несвежие, с душком котлетки-то». Я ему степенно так отвечаю, мол, ничего такого не заметила, а он паразит развивает дальше. Говорит вчерась была среда, перционный день стало быть. Сколь, говорит, пендицитов-то нарезали, тьма говорит! Я в толк не возьму, куда он клонит, а он ласково так объясняет, намекает вроде: «Оскоромилась ты, теть Сим, с котлеткой-то!». Я как поняла, все назад пошло. Мужикам-то что, а я изблевалась вся, прости господи. Пойду щас замывать. Вот пиздобол-то!
Тетя Сима запросто ввертывает непечатное словцо и вновь заходится в смехе. Трудно поверить, что ее лошадиный желудок отдаст хоть капельку съеденного, но Рита с подружкой правдоподобно морщатся в знак солидарности. Тете Симе этого достаточно, восторженно матеря Чубченко, она отправляется убирать последствия тонкой шутки.
Валя с отвращением обмахивает кресло салфеткой.
-Фу, жаба, дышать после нее противно. Ей что, как с гуся вода – Серафима Ивановна приберитесь, Серафима Ивановна постарайтесь… У тебя-то как?
-Да по-старому.
- Славик поправляется?
Валя бросает взгляд на часы и без перехода, даже без передышки начинает тараторить в своей манере. Непосредственность все же лучше дотошности, за это Рита ценит подругу.
-Ты вчера не была, полжизни потеряла. Ансамбль был какой-то студенческий, но играли ничего себе. Вроде из консерватории ребята. А наш Самуил отколол хохму – на восьмое-то марта явился при орденах, представляешь? Волосы подкрасил хной, грудь вперед, важный, как сенбернар. Верка из терапии заявилась в своем балахоне, деревня-деревней. Никто на нее не взглянул, а девчонкам в общаге заявляла: «Не водите мужиков, отобью!». Я тебе говорила, помнишь? Вот ведь самомненьеце! А твой Ионыч с их заведующей…
-Почему мой? – сухо перебивает Рита.
-Ну, не твой, не твой, успокойся. Слово нельзя сказать. Он же крутился тут зимой?! Ну ладно, так вот: он потанцует с заведующей, подведет ее к стулу, и так и эдак вокруг нее, хлюст несчастный. Сашка меня еще спрашивал, что за кадр. Сегодня идем к нему знакомиться с родителями. Боюсь, Рит. В комбинезоне не пойду, люди пожилые, скажут нарядилась вертихвостка. Думаю, в бежевом платье с твоей брошкой.
Валя сконфуженно осекается, сообразив, что выболтала сокровенное желанье. Как еще умудряется молчать про Славу, ведь была у них, все сама видела. Уму непостижимо… Рита достает из сумочки брошку и церемонно отдает подруге.
-Держи, горе мое, от себя отрываю.
- Ритка, ты мать родная. Я за тебя все, я никому!...
Валя чмокает ее в щеку и исчезает. Здоровенный Чубченко по обыкновению раньше других выходит в коридор. Курс прямо на Риту, руки за спиной, физиономия – решетом не охватишь.
-Вот, подарочек!
Он торжественно выкладывает на стол самодельного чертика из медицинских трубок. Чертик как чертик, больные делают их постоянно из использованных капельниц.
-Спасибо, Чубченко, - благодарит Рита.
-Вот этими золотыми руками!
Чубченко тычет Рите под нос пудовые кулаки и, заметив в конце коридора тетю Симу, поспешно скрывается. Тетя Сима не одна, с ней завотделением Ольга Константиновна, сердито выговаривающая уборщице:
-Как вы моете, пылища везде – здесь, здесь, здесь…А это что?
-За всем не уследишь, - защищается тетя Сима, - я могу и заявление, коль не угодила.
Шантаж с увольнением возвращает заведующую на грешную землю.
- Не надо эмоций, надо работать на совесть. И так требуем пустяки, а вы сразу в амбицию. Непорядочно, Серафима Ивановна…
Тетя Сима продолжает бубнить, но внимание Ольги Константиновны переключается на Риту. Приятная все же женщина, а какие духи, сказка!
- Сегодня Риточка, отправляйтесь пораньше, Валя подежурит. Да, и вылечите ради бога Самуила Исааковича, ноет и ноет со своим насморком. Не может сильный пол терпеть болячки. Я домой, хотите подвезу?
-Спасибо, Ольга Константиновна, я еще побуду.
-Тогда всего хорошего.
Заведующая уходит, а Рита идет на второй пост к подруге. За ней зачем-то увязывается тетя Сима, наверное, ждёт, что ее пожалеют. Как бы не так, а с Валькой разговор короткий, сразу быка за рога, не вывернется.
-С какой это стати меня отпускают, а тебе дежурить? Твоя работа?
Подруга краснеет, кивает на тетю Симу, но Рита не намерена откладывать объяснение:
-Ну, я жду?
-А чего такого? Я просто сказала, что муж… Вчера пристали на вечере, чего она никуда не ходит… Я ничего и не сказала!
-Эх ты, предательница! Давай назад брошку!
Рита вырывает у подруги брошку - все, отрезано…Сколько не ревела, держалась, а тут глаза защипало. Выреветься можно в процедурной, там никого нет.
Тетя Сима, не дождавшись скандала, разочарованно вздыхает. Валя поводит плечами – подумаешь!
- И чего я такого сказала?
-Не казнись, басит уборщица, - так ей и надо. Есть же люди, прости господи. Я как узнала – прослезилась, эдакую муку скрывать. У меня вон мужик пьет как подорванный, дак вся больница знает! Мне же легче. Все бабы дуры, мужики сволочи, а счастье в работе…
Тетя Сима замолкает на минуту, чтобы высморкать горе, и деловито продолжает:
-Я бы под такое дело льготу какую выбила, справку там или матпомощь. Уметь надо, а она, дуреха, воды в рот набрала. Вот правильно про нее говорят шито-крыто, а надо чтобы расползлось да капало!
-А вы не меряйте всех своим аршином, - взвизгивает Валя, - вы и без справки наворуете сколько надо!
Больные заинтересованно притормаживают возле столика. Тетя Сима упирает руки в боки, открывает рот для отпора, но Валя обходит ее словно пустое место. Дверь в процедурную не заперта, Рита с подсохшими глазами вертит в руках телефон, колпак, в сердцах брошенный на кушетку, свалился ей под ноги. Валя поднимает его, мнет, не решаясь отдать подруге.
-Хочешь мы с Сашкой зайдем сегодня?
Рита качает головой.
-Не хочешь?
-Только не сегодня, выздоровеет - тогда… Возьми, - Рита протягивает брошку, - и иди, Валь, я хочу одна.

«Ай эм ин вуман ин лав!» - как там пела вчера Барбара Страйзер? Какая все же мелодичная и нежная песня. «Женщина в любви», вроде так, если перевести дословно. И Рита готова спорить с кем угодно, что Барьбара пела именно для нее.