СКРИПКА

КРИПКА.

О! Как это было давно...
Путь от школы бежал по кусочку асфальта; направо, по выбитой в две нитки колее, усыпанной зеркальными осколками после дождя; еще раз направо, по выбитой в две нитки колее, припудренной серой пылью; пробегал по узкой деревянной переносице, преодоление которой на велосипеде с вплетенным в спицы рыжим солнцем требовало циркачной вертлявости, чтобы не завалиться налево или направо - в зеленую, зловонную, очкастую лужу под победный гогот вожака гусиной компании. Далее - по кладбищу, пугающему коллективным, молчаливым одиночеством, или внезапным, до легкого морозца по коже, вороньим окриком, за ним - картофельное поле...
Путешествуя внутри себя, я с особенным удовольствием открываю именно эту дверцу.
В портфеле пятерки, солнце впереди на кончиках пальцев выпростанной вперед руки, уже не раскаленное и безжалостное, а снисходительное и ласковое. Бабы в нарядах под цветную капусту на четвереньках, мужики, верно нащупывающие взглядом острие лопаты под благодарным, теплым, черноземным покрывалом, кульбитом летящие в корзины смешные картофельные человечки, липкие, горько - зеленые флажки над вигвамами из тлеющей жухлой ботвы, голубое небо с реактивным вензелем, под ним поселок, сплетенный из незатейливых проселочных ниточек: Моховая, Боровая, Сосновая, Озерная, Болотная...
Поселок назывался - Исаакиевским, - темнел родимым пятнышком на северо-западе красного городского тела с асфальтированными улицами Ленина, Володарского, Кирова, Калинина.., с торчащими заводскими трубами, с рыдающей по ночам железной дорогой.
Портфель летит в угол столько, сколько требует того небрежно брошенная через плечо на кухню фраза: "Нормально!" Мама гремит посудой, красное солнце аккуратно вписывается в оконный квадрат.
Наступает желанное время юного человечества. Хлопают калитки, и на насыпь вокруг высоковольтного столба выпадает мужская его часть, еще кипящая обыкновенной дневной всячиной, но однажды легкокрылая молва значительно опередила снующие локти: в крайний дом, у самого болота, въехали новые жильцы.
Навстречу старожилам вышел скелет с груздястыми на боку ушами, в странных шароварах из полосатых, как в школьном буфете, занавесок, в кедах, в рубашке с разновеликими рукавами. Соломенный, пионерский чуб, конопатый нос, треснутый рот - толкались на узком пятачке, делая, наверное, друг другу больно, потому-то и слезились постоянно его серые, под цвет рубахи, глаза.
- Закурим? - спросил он, совершая при этом какие-то неловкие движения вместо привычного пошаривания в собственных карманах. Объяснение же наступало следом, когда он просовывал сигарету между бескровных полосок.
- Ты что, урод? - безжалостно спросил кто-то из ватаги.
- Нет, - ответил он спокойно и буднично, - просто руки не гнутся, может в футбол сыграем?..
Бегал он самозабвенно, заваривая вокруг себя невероятную, кофейную пыль, и мне казалось, что он постоянно держал перед собой в руках невидимый тяжелый предмет, и я готов был проиграть не один матч, чтобы он только не споткнулся...
При расставании вдруг выяснилось, что никто не знает его имени.
- Скрипка! - сказал он.
Один из нас рухнул на землю, картинно забился в припадках.
- Ой-ой-ой! Посмотрите на него. Животики надорвешь! Он еще и скрипка!..
Грань, отделяющая вечер от ночи, - тишина, которую уважают и деревья, и птицы, и дворовые псы, и неодушевленные предметы. Дирижер занес палочку - природа совершает долгий вдох: редкие звезды еще поглощают остатки дневного света, лунный абрис слегка очерчен только для космических, кропотливых штурманов.
Я сидел на крылечке, уважая принятый порядок вещей, и вдруг тишину прошил ясный, голубой, голос трубы. Разом, навстречу ему высыпало множество звезд: больших и маленьких, цветными огоньками заморгал самолетик, луна вспыхнула, и я, не в силах удержаться подле нее, заскользил взглядом вниз, по голосу, очаровываясь и успевая удивиться месту, в которое мне предстояло приземлиться: во двор к Скрипке...
- Надо же, - мама пристраивалась рядом на ступеньках, - Песня Сольвейг...
Я молчал, наполняясь новыми, доселе неизвестными, ощущениями. Оказывается, в моем существовании был какой-то определенный, хотя и не выраженный в конкретных проявлениях, смысл. Подслушанные фразы, суждения, и вычитанные мысли, неясные звуки, случайные краски обретали единую, логическую форму. Я почувствовал свою ответственность перед всем миром, - я понял, что взрослею...
Из сомнамбулистического состояния меня вывел белый листочек, просовываемый в щелку забора, я выскочил за ворота - по улице влажным шепотом плыла одинокая ночь, и я пожалел, что Скрипка поторопился спрятать трубу, вероятно, под подушку...
Впервые мы с мамой так долго пили чай, и я впервые уклонился от прямого ответа на ее вопрос: " Что в записке?.." "Да так... - улыбнулся я, потому что в записке каракулями звучали три вечных слова, с тремя восклицательными знаками: "Я вас люблю!!!" , но с двумя, невозможными даже теоретически, ошибками: обе "ю" были зачеркнуты, поверх них жирели буквы "у".
Прошло тридцать лет...
Однажды - при оформлении каких-то документов мне потребовалась подпись очень миленькой женщины за столом у окошка. Отложив ручку, она взглянула на меня совершенно не протокольными, голубыми глазами.
- Я вас помню... Мы с вами жили на Исаакиевском поселке. - Загадочно улыбнулась, перед умопомрачительной отгадкой. - Это я вам про любовь записки писала...
Григ - неожиданно и надолго - вернулся в мою жизнь. Я ложился и просыпался с "Песней Сольвейг". Все мое свободное время посвящалось ей.
Ее звали Машенькой.
- Мне нравится, что ты меня так зовешь, - говорила она, - я очень тебя люблю...
Новый год мы встречали вместе: Машенька, ее дочь и я. Мне казалось, что к рождению ее дочери я имел самое непосредственное отношение, и главное - утверждение о необратимости прошедшего времени на моем примере становилось ничтожным. "Такова сила гения", - рассуждал я. Машенька делилась мыслями об устройстве нашего общего счастья.
Затем я заболел гриппом - не хотел ее тревожить в течение двух недель, потом мне позвонил наш общий знакомый.
- Ты знаешь, откуда звоню я? - спросил он. - Со свадьбы. Думал, - тебе подарок покупаю, ан нет...
"Ан нет..." - промычал я в зеркало, всматриваясь в израненное морщинами лицо. Затем включил компьютер и написал рассказ под названием: "Машенька". Подумал, удалил "Машеньку", вписал "Песня Сольвейг", еще раз подумал и принял окончательный вариант: "Скрипка".