Алкоголик5

Выбритый, одетый в чистую глаженую одежку Никодим Дмитрич ходил по зеленому саду, наслаждаясь каждою минутою своего существования. Он смотрел по сторонам, поднимал упавшие яблоки, и, вытерев их предварительно об штанину, хладнокровно превращал в огрызок. Когда яблоки начинали казаться не такими вкусными, Камнев принимался за малину. Набив живот спелыми фруктами и ягодами, Дмитрич садился на скамью, слушал пение птиц и курил. От курения в такой непринужденной обстановке удовольствие он получал неимоверное, затягиваясь, он прищуривал глаза и думал о своем прошлом как о плохом сне, который кроме как улыбки, не вызывал более ничего. Курил, пуская густой дым в небо, вспоминал и улыбался. Вся жизнь ему казалась такой простой, такой легкой и светлой как солнечные лучи, которые ослепляли его глаза сквозь густые ветки старых яблонь. Боль в спине, пояснице и давящее сосущее ощущение в области желудка пропали, Камнев выпил все необходимые таблетки для этого, и боль под их действиями отступила, пусть и ненадолго. В особняке не было никого, Владислав Николаевич Веткин, встав с рассветом, и сказав Камневу, чтоб он себя чувствовал как дома, ушел, но куда именно – не сказал.
Никодим не переживал по поводу отсутствия своего спасителя, он просто наслаждался, как наслаждается ребенок, получивший желанную игрушку в свои руки. И Никодиму казалось, что эта игрушка ему не надоест никогда. В этот момент он чувствовал себя счастливым, и даже (что его очень сильно удивило) начал задумываться о женщинах. Задумался он и о продолжении рода, о том, что было бы неплохо отыскать себе жену, которая бы стала матерью его ребенка, а может даже детей. Как сладко было лежать возле бассейна на шезлонге и мечтать об этом. И почему ему раньше такие мысли не приходили в голову? Почему его голову забивали только мысли о поиске алкогольных напитков?
Иногда на его морщинистое лицо, с закрытыми от удовольствия и расслабленности глазами садились мухи, где-то поблизости чирикал воробей, в соседнем дворе смеялись дети, солнце грело его старые кости и пекло лицо.
Никодим вспомнил вчерашний день, когда Веткин объявил ему о том, что он, Камнев Никодим Дмитрич, теперь может жить в этом доме, и что этот дом теперь принадлежит и ему. Он вспомнил, как после этих слов он расплакался, как слезы стекали по его красным и сухим щекам, как он, Никодим Камнев, никогда не отличавшийся сентиментальностью, крепко обнял Владислава Веткина и расцеловал его в обе щеки. Как дрожали его губы, как он не мог вымолвить ни слова. Как он плакал и после обещал себе и Веткину, что больше никогда, ни при каких обстоятельствах не притронется своими тонкими холодными губами к краю наполненной алкоголем тары.
А после, они, Веткин и Камнев, разговаривали до самой глубокой ночи. Веткин убеждал Камнева, что то удовольствие от достатка, в котором пребывает Никодим, временное, что и это через какое-то время превратится в скуку. Никодим доказывал ему обратное, но разве ж он мог судить об этом объективно? Нет, не мог…
Когда настало время расходиться по разным комнатам, для страстной встречи со сном, Веткин вдруг очень сильно побледнел и о чем-то задумался. Он сидел за столом, упершись щекой в кулак, курил и смотрел в одну точку на протяжении всего времени. Его грустный взгляд наполнился невыносимой болью, а после, когда Камнев ушел спать, из левого глаза быстрым ручейком пронеслась капелька слезы до края алого рта.
Вечерело. Никодиму становилось скучно. Он с нетерпением ждал своего нового друга, он был уверен, что с минуту на минуту придет Владислав Николаевич, и между ними завяжется интереснейший, душераздирающий, интригующий разговор.
Он лежал на диване, глядя скучающими глазами на голубой экран телевизора, когда вдруг раздался звонок в дверь. Камнев побежал открывать ворота, думая, что это пришел Влад. Вприпрыжку, от предвкушения радостных эмоций, Никодим словно на крыльях, в миг оказался у цели, открыл ворота, и очень быстро веселое состояние его души сменилось разочарованием: на пороге стоял человек в полицейской форме. Он спросил, не Камнев ли Никодим Дмитриевич перед ним, на что Никодим Дмитриевич ответил положительно. После чего полицейский передал Никодиму письмо, и ничего более не сказав, удалился.
Камнев в ту же секунду, развернув мятый лист желтой бумаги, прочел в нем следующее:

Я стою на крыше многоэтажного дома. Ветер обдувает мою чёлку, яркое и холодно-осеннее солнце слепит глаза. Я смотрю вниз: на людей, машины, дома, окна, деревья, столбы, магазины… Всё так мелко, всё так ничтожно. Люди бегают как муравьи. Мне здесь спокойно. Стоишь так и думаешь, как же те люди, что так суетятся и бегают внизу – глупы. Они суетятся из-за пустяков, мелочей, которые кажутся с этой высоты пустым местом.
Когда я был внизу, на меня со всех сторон, о чем бы я не подумал, давили на грудь тяжким бременем проблемы. Но стоило мне подняться сюда, на светлую крышу, обдуваемую прохладным ветром, тотчас же забыл обо всем.
Как бы высоко не приходилось подниматься, всегда меня ждало падение, и чем выше я поднимался, тем оно было больнее. Стоило привыкнуть к человеку, поверить ему, и при его потере, сердце обливалось кровью, а внутри появлялся вакуум. Но стоило мне отвлеченно воспринимать всех, стоило отдаленно взаимодействовать, то уже и не было той счастливой откровенной радости от общения.
Может быть это только иллюзия, когда я смотрел на других и видел в них счастье неубывающее, может они просто умели скрывать недостатки своих будничных дней? Но мне все надоедало очень быстро. Я даже не успевал насладиться мимолетным всплеском эндорфина, как тут же мне становилось снова скучно и уныло.
Наверное, в более зрелом возрасте я осознал, что самые счастливые этапы в моей жизни – это сон, но и его всегда отбирала школа, университет и работа. Для чего я вставал так рано, для того чтоб заработать денег, а потом мог бы позволить себе спать до обеда? А почему я сразу не мог спать до обеда, не просыпаясь в школу, в университет и на работу? И почему всегда, как только я начинал доверять человеку так сильно, насколько это возможно, доверять ему как себе, именно в этот момент, именно на этом пике доверия человек меня опрокидывал и кидал в пропасть разочарования головой вниз?
Не было в этой жизни чуда, любое чудо – это совпадение. Не было любви, любая любовь – выгода. Тогда зачем же придумывать такие термины как чудо и любовь? Ведь если их изначально не знать, то не было бы и разочарования. Какая разница как высоко ты взлетишь, если все равно придется падать. А если и вовсе не взлетать, то и не будет падения.
Сильный или слабый тот человек, который смог себя убить? Разве это имеет значения? Это и не хорошо и не плохо, это абсолютно нейтрально. Человек может бояться убить себя, а значит, он не делает суицида из-за слабости, а может не убивать себя, потому что хочет продолжать борьбу, значит он проявляет силу.
В чем смысл жизни, если горя и радости будет ровно наполовину? Находка любой радости – это радость, а потеря этой радости – это горе. Любую радость придется терять.
Жизнь – это график, это волнистая линия, которая всегда стремится к нулю, а сам нуль нас ждет ровно в тот момент, как только на горизонте появится смерть. Всем, кто живет в счастье, их линия жизни располагается выше нуля, тем, кто испытывает бесконечные мучения – ниже нуля. А во время смерти все потеряют всё. Только те, кто жил в достатке, потеряют хорошее, а те, кто жил в недостатке – плохое. Следовательно, смерть для обеспеченных всем счастьем людей – это мука и горе, для людей же несчастных – облегчение. Загвоздка в том, что для поддержания счастья от достатка, этот достаток необходимо постоянно увеличивать, иначе рано или поздно пропасть ядовитой депрессии накроет с головой.
И что же плохого в том поступке несчастного человека, который захотел просто поскорее подняться или опуститься до уровня нуля? Ровным счетом ничего. Это как минимум не заслуживает осуждения.
Я сижу здесь с утра. Думаю о всем произошедшем в моем прошлом. Смотрю на пробегающие плавным течением облака над моей головой. Ложусь на спину, наблюдаю и вижу в этих облаках различные фигуры своего воображения.
К вечеру потемнело, мне ужасно захотелось есть и пить. Пошел маленький дождик. Я до нитки промок и никак не мог решиться сделать то, ради чего сюда поднялся. Я никого не виню в отдельности, я не сожалею о частности, мое жалкое существование заключается в куда гораздо большей, глубокой и глобальной причине. И прощаюсь я не с отдельными людьми, а со всем человечеством в целом, хотя человечество даже не заметит моего отсутствия.
Я пробыл здесь целый день, этот день был последний в моей жизни. И он оказался самым полным, радостным и счастливым. Я испытал всевозможные чувства, и всевозможные эмоции. Прощайте. Жизнь не так уж сложна, как вы ее себе напридумывали.

P/S Передайте это письмо моему другу, Камневу Никодиму Дмитриевичу, но о моей кончине не говорите, пусть он все узнает из этого письма.
Все мое имущество завещаю ему.