Оранжевая комната

Оранжевая комната

Два дня убила, чтобы зарядиться оптимизмом: красила стены в оранжевый цвет. Сменить унылый фон моей жизни на яркий посоветовал психолог. Не живой, знакомый, а так – из книжки. Под названием «Радуга твоей жизни». Прочитала от корки до корки. Усвоила: радостные события ложатся на радостный цвет. Выбирала его долго: вертела перед носом уставшего продавца цветовые тесты, определяла на качество краску, терпеливо ждала, пока хитрая машина, в которой, как в миксере водоворотом крутились исходники, выдаст нужный вариант. На первый взгляд, получилось как раз то, что хотела. Сочный, апельсиновый цвет отливал едва заметными, как на солнце, бликами. Задумалась, чтобы дать ему название. Теплый, огненный, горячий. Вот именно – горячий. Как вершина пламени, полуденное солнце, раскаленный металл. Сунула в банку палец, чтобы попробовать на ощупь, ожога не получила. Тряхнула головой, вернулась к действительности.
- Берегись! – бросила я воинственный клич в пустоту холодного дома. Вооружилась кистью и сделала первый мазок. Теплый, казалось даже на ощупь, оранжевый цвет плотно закрыл бледно-голубые флизелиновые обои. Они затрещали, надулись, как брошенная в костер пластиковая бутылка, заметно отстали от стены.
- Не довольны? – входила я в азарт. – Вот вам! Вот!
Широко размахнулась, увеличила сферу приложения переустройства мира и расцветила стену нарисованными кругами. От этого бледно-голубой цвет, попав в плен к оранжевому, оказался заточенным внутри неровно выведенных линий. Я ликовала. Здесь, внутри круга заперты все события неопределенного цвета из мой жизни.
Сначала угол, куда меня загнал Он. Десять лет жизни. От встречи до встречи, от взгляда до взгляда, от шепота до шепота.
- Покойся с миром! – с остервенением мазнула я стык между стенами.
- Не вздумай высовываться! - еще раз провела валиком.
- Не нравится? – плеснула краской прямо из банки.
-А мне, думаешь нравилось? До отупения смотреть на телефон, выскакивать на лестничную площадку при звуках лифта, выжимать из себя последние капли терпения, чтобы понять, принять, поверить. Поверить в то, что ты защитишь кандидатскую, и мы будем вместе. Нет, не сразу, немного погодя, когда подрастет твой сын и поймет, почему ты ушел к другой женщине. То есть ко мне. Мучительно стараться понять, почему ты не можешь сделать выбор. И принимать тебя таким, какой есть. Растерянным, испуганным, малодушным. Находить аргументы «за» на твои «против» и, наоборот – «против» на «за». Постоянно напрягаться, думать, как тебя не обидеть, утешить, согреть, приласкать. И как не расплакаться на твои «ты-то ладно, вот я». И что ты? И кто я? Любовница, подруга, не жена? Тебе так нравилось? Еще имел совесть размышлять на тему остроты впечатлений и свежести чувств. Мол, если бы были женаты, не было бы такой страсти. Да у тебя ее и так не было! Наше нелегальное сосуществование придавало тебе уверенности в себе. А мне – постоянный страх. За себя. За тебя. За нас. «Нас» не получилось. Распалось на составные части – тебя и меня. Жаль потерянного времени, лопнувших от напряжения нервов. Слова. Слова. Слова. Все ушло в слова.
Теперь у меня есть силы. Не знаю почему, но они появились именно в тот момент, когда ты мне сообщил, что не можешь оставить свою жену. И попросил прощения за то, что на это решение у тебя ушло 10 лет. Когда мои ладони выскользнули из твоих рук, я выпрямила плечи, подняла вверх голову и увидела небо. Манящее в неизвестное, не важно к каким событиям, будущее. Но это было движение вперед. К жизни без тебя.
Толстый слой яркой краски не оставил просвета для бледной, немощной, отливающей совсем недавно холодным цветом. Обида была загнана в угол.
Большой круг в центре стены – для моего шефа. Прикинула на глаз – не поместится. Радиус в два метра надо увеличить еще на столько же. Прикусила от удовольствия губу и легким взмахом кисти художника увеличила пространство. Теперь в самый раз: под самым потолком – место для пустой головы. Ниже – хранилище для его тела – бесформенный кусок из жира и мяса, перекатывающегося, как желе на блюдце. Ноги рисую двумя огурцами. Две капли краски для глаз и несколько мазков для всегда раскрытого рта. Осталось передать его главную черту - алчность. Щедро смазываю холст
на уровне кисти рук так, чтобы они походили на строительные лопаты. Вышло вполне правдоподобно. Даже оглянулась в поисках натуры, чтобы сравнить копию с оригиналом. Никого не было. Портрет заиграл яркими красками, мокрые еще точки глаз молили о пощаде.
- Что, не нравится? – издевалась я над своим творением.
Я быстро обмакнула кисть в банку и с отвращением, немного отвернувшись в сторону, закрыла ему глаза густым слоем краски. Так же спрятала растопыренные пальцы рук, дутые, под стать вареной колбасе ноги. Оставалось замазать выпирающий из оранжевого фона бледно-голубой живот. Острое чувство гнева подсказало сменить технику рисования на более агрессивную. Сняла с полки коробку остро заточенных цветных карандашей, выбрала самые темные тона и начала лихорадочно заштриховывать внутренности нарисованного шефа. Печенка, желчный пузырь, он сам весь, как желчный пузырь, кишки…Карандаши, не выдерживая моего нажима, соскальзывали с полотна, крошились, ломались, падали на пол, раскатывались в разные стороны. Я со злостью, не разбирая их цвета, хватала другие, уже не по одному, а горстью, прикладывала к кругу живота, давила руками, подбирала упавшие и с закипающей злостью кидала по одному в свою кустарную репродукцию. Буйство красок хорошо запечатлило взрывную смесь моих чувств – холодное отвращение, переходящее в слепую ярость.
- Ну, что, облез, старый плут? – кричала я в полыхающий огонь оранжевого цвета. – Ты рассчитывал на бессмертие? На славу и признание? Мелкая, подлая душонка! Жирная, грязная свинья! Так нагло спереть мой проект и поставить под ним свою подпись! Я видела, все видела, как, высунув свой мокрый язык, ластиком стирал мою фамилию и трясся над буквами своей. Больше тебе этого не удастся. Ты вор, жалкий вор! Ты захлебнешься в собственной жадности, запутаешься в паутине своей лжи! Я все равно докажу, что эта была моя идея, а не твоя! Да куда тебе с твоими куриными мозгами до такого додуматься! Тебе бы только пожрать! У! Сытая, красная морда!
Я рванулась к стене, чтобы сковырнуть с моей стены останки этого убожества. Но тепло, исходящее от оранжевого цвета остудило мой гнев. Я отпрянула, спокойно обмакнула кисть в банку и медленно нанесла на место погребения моего шефа ровный слой краски. Под ней растворилась и моя ненависть.
Теперь фронт работы – правее, у самой двери, где стоят два мягких кресла. Там мы любили судачить с моей подругой – Анной. Этот угол - место хранения слез радости и шепота печали.
- Так говоришь, надо тебя простить? - обратилась я к креслу. – Пожалеть? За то, что ты не смогла, нет, не захотела отдать мне долг? Огромную сумму денег, которую я копила на машину и отдала, не задумываясь, когда тебе не хватало на коммуналку?
Я начала медленно наносить на бледную стену цветные полосы.
- То есть подарить, да? – добавила я поперечные. – Возможно, если бы…
Я опустила руки. Резко, будто услышала звонок, развернулась к двери.
- Только зачем было писать заявление в милицию? Нести весь этот бред на тему, будто я занимаюсь торговлей наркотиками? Неужели эта цена нашей дружбы? Я тебе – взаймы, а ты, чтобы не отдавать деньги, меня - в тюрьму?
Кисть убегала от моих слов вверх по стене. Вернулась, вырисовывая большой круг, потом меньше, внутри другого, еще меньше, пока не осталось незакрашенным маленькое пятно.
- Объясни, - искала я там Анькин потупившийся взгляд, - почему? Как тебе удалось в мою жизнь запустить корни предательства? Откуда такое вероломство?
Я с размаху брызнула краской в холодную стену и плавными движениями сровняла отчуждение с равнодушием.
Сделала несколько шагов назад. Спиной уткнулась в противоположную стену. И не поверила своим глазам. Только что вкусный оранжевый цвет превратился в тошнотворный коричневый, с едва уловимыми оттенками красного. Точь в точь – кирпичный. Как аккуратно выложенная кладка, скрывающая заживо погребенных. Выгребла из холодильника апельсины, приложила для сравнения к стене. Ничего общего. Кожура моего любимого фрукта контрастировала на этом фоне, как желтое на черном. Золотая вязь на траурной ленте. Цвет стены апельсиновым назвать можно, но уточнив – цвет гнилого апельсина.
Привела в движение всю светотехнику. Включила люстру, настольную лампу, ночник, бра, зажгла свечи. Пламя свечей, преломленное в лучах света, выплясывало, отражаясь на потемневшей стене сложное «па». Заглянула в пустую банку, стенки которой по-прежнему блестели желто-красным рассветом.
- Ничего страшного, - философски изрекла я и отвернулась.
За моей спиной таяли тени из прошлого. Я смело сделала шаг вперед.