Благодарность

К чувству благодарности Иван Кузьмич относился с великим почтением, чего не мог сказать о витиеватых благодарственных выражениях. Так как критерии оценки правдивости этих самых выражений были настолько гуманитарными, а значит и далёкими от конкретики, скажем, корней квадратного уравнения, что вполне могли лежать в диапазоне от «дую в уши» и до «да, чтоб я сдох». И хоть распознаванию таких диапазонных махинаций были посвящены увесистые психические фолианты, прок с них оказался невелик, от того что их чтение у большинства населения навевало скуку и возбуждало неприязнь к сочинившим их умникам.

А так как большей пошлости, чем лукавая показная «сердечность» Иван Кузьмич представить себе не мог, то и размышлял о решении этой задачи, набрасывая варианты: «Вот, к примеру, если б у человека на макушке загоралась бы красная лампочка, сигнализирующая об искренности его признательности, то тогда – да. Тогда никакого конфликта между словами и чувствами быть не может. Поблагодарил тебя, скажем, какой приличный с виду филантроп, а ты ему перед своим «пожалуйста» лысину рукавом протёр и глянул – горит ли там сигнальный огонь? Семафорит ли оттуда маяк честности? Ну, а уж после этого и решай – засмущаться ль тебе со словами, - Да я Вас умоляю… Не из-за чего тут синагоги разводить, - или же взять, да и молча плюнуть ему на лакированный лапоть, тем самым выразив своё отношение к словесному коварству. И в последнем случае плюнуть надо было обязательно и даже необходимо, потому как вирус лживых приличий дох лишь при откровенном наплевательстве на его игривость».

Однако, просмотрев до середины мысленный кинофильм «Светоч темени», Иван Кузьмич вздохнул и подумал, что, всё-таки это не выход, так как за обязательным во второй серии мордобоем все лампочки непременно перебьются, а в лучшем случае перегорят. Можно было бы, конечно, заменить световую иллюминацию паровозным гудком, или какими иными сигнализаторами. Но всё это виделось Кузьмичу либо громоздким, либо неэстетичным, а то и просто опасным для жизни.

Сам же вопрос о соразмерности чувственной и словесной благодарности возник у Ивана Кузьмича не на пустом месте. А на месте, усложнённом парковым фонтаном, что походил на перевёрнутый вантуз и был охвачен кольцом монументальных скамеек. Вот на одной из этих скамеек Кузьмич и посиживал, а так как глаз от фонтана оторвать было можно, то он и углядел короткую сценку, что и навела его на вышеизложенные размышления.

В сценке участвовали двое – лысоватый, упитанный гражданин с юридическими манерами и дама, которую Кузьмич сразу же окрестил унтер-тёткой, так как была она на голову выше своего визави, имела стать ватиканского гвардейца и пальто цвета правильной шинели. Встреча их состоялась в двадцати метрах от извергающегося вантуза, продлилась минут пять, и закончилась явно благодарственным монологом штатского прохиндея.

Прохиндей же в своём монологе беспрестанно шлёпал губами (слов его Кузьмич не слышал из-за журчащих струй), прикладывал пухлую ручку к середине галстука и, потрясывая головой, демонстрировал виртуозную гимнастику бровей. Стоявшая напротив него унтерша внимала, млела и уже была готова воспарить над асфальтом сантиметров на пять, на семь. Не желая наблюдать сам процесс левитации, Иван Кузьмич зевнул, и хотел уж было отвернуться от ничего невидящей перед своим носом дурынды, как вдруг рассыпающийся в своих благодарностях сукин сын отступил на полшага назад и оказался с Кузьмичом на оптической оси, пронизывающей низвергающийся водопадик из каменной чаши.

И то ли от преломляющих свойств водяной плёнки, то ли от внезапно вспыхнувшей над брызгами радуги с обликом жизнерадостного говоруна вдруг произошла мгновенная, нехорошая перемена. На какую-то долю секунды он замер, а ошеломлённый Иван Кузьмич ясно разглядел и чёрные бесстрастные зрачки, и отвратительный оскал доселе неизвестного ему зверя. От такой неожиданности преображения Кузьмич охнул, тихо застонал и уже открыл рот, чтобы крикнуть разомлевшей даме о грозящей ей опасности. Но вовремя сдержался, так как её собеседник шагнул вперёд и вновь сделался обычным льстивым крючкотвором.

А как только оба участника встречи удалились вполне довольные собой, Иван Кузьмич покачал головой и подумал о том, что вот опять случилась коварная вирусная победа. И что унтер-тётка зря радуется своему кратко игривому настроению, что непременно стухнет в ближайшие полчаса, потому как никакой передачи благодарственного электричества от прохиндея к ней не произошло, и что утащила она с собой лишь его мираж. Ну, а видимость – она и есть видимость. Да и упитанный лукавец в итоге остался внакладе. Распух, как жаба от нерастраченного. А нерастраченное имеет свойство портиться и вскорости откровенно вонять тухлятиной.

Когда в парке зажглись фонари, расстроенный Иван Кузьмич встал со скамьи и пошёл домой. По дороге он вспомнил про свои размышления о сигнализаторе искренности и подумал о том, что, конечно, все эти лампочки, гудки – есть лишь несбыточные фантазии, уставшего от глобального пустословия человека. Фантазии – и более ничего…
Затем он обернулся, чуть постоял, глядя на место виденной им встречи и был вынужден признать: «Другое дело, пусть и неказистый с виду, но правильно настроенный индикаторный фонтан…»