Отщепенец

Андрей Ильич был уверен, что население родной планеты состоит сплошь из одних жуликов. Жуликов этих он делил на убеждённых, а значит профессиональных, на периодических, что мухлевали при каждом удобном случае и на потенциальных, готовящихся к дебюту – «как бы, что бы, у кого бы потянуть и зажилить».

А так как жилить граждане начинали уже с «игрушечного» возраста, то вид потенциальных хитрецов быстро эволюционировал и вскоре имел все признаки периодических прохиндеев. Тот же ничтожный процент отщепенцев, являющих собой адептов пути просветлённой курицы, что, как известно, гребёт от себя, рассматривался Андреем Ильичом, как обычное исключение из определяющего правила.

Себя же самого он считал утомлённым лукавцем, вставшим на заминированный соблазнами путь исправления. Перемена эта произошла в нём при воспитании в себе благодетельной усидчивости. После чего он счёл свои жизненные приобретения-потери, вычел из одного другое и заскучал от скудности арифметической разницы. А поразмыслив, понял, что при всемирном законе перманентного жульничества ожидать чего-то другого было бы, по крайней мере, наивно. Потому как сами приобретения призванные увеличивать вышеозначенную разницу, а значит и статус самого приобретателя, как правило, оказывались суррогатными, с душком и вскорости начинали пованивать, а то и вовсе смердеть. От чего свинья-копилка – вместилище сомнительных ценностей, хронически страдала брюхом, и ароматов в окружающие Андрея Ильича атмосферы вовсе не добавляла.

Кое-как выпутавшись из паутины всеобщего надувательства, Андрей Ильич отряхнул одежды свои, омыл с мылом руки свои и, приведя в порядок мысли свои, принялся жить по-новому. Первое время жизнь по-новому показалась ему шершавой и плоской, как нестроганая доска с огромным количеством потенциальных заноз и полным отсутствием, какого бы то ни было полированного глянца, в котором так приятно ловить своё отражение.

Но вскоре Андрей Ильич углядел в этом и неоспоримые преимущества, потому как заноза занозе, как оказалось, большая рознь. А в противоположность тому же глянцу, неказистая шершавость таила в себе несравненно большее количество таинственных загадок. Выявление же этих загадок оказалось настолько забавным и увлекательным, что Андрей Ильич ушёл в него с головой, совершенно позабыв о своей свинье-копилке, что всю зиму проголодав, к середине весны взяла, да и издохла. Однако к этому времени, случившаяся потеря показалась Андрею Ильичу уже столь несущественной, что он обошёлся без похорон и поминок, ограничившись помойкой и фразой: «Бог дал, Бог взял».

Самым же сложным в желаемых переменах, как это ни странно, стало для Андрея Ильича вовсе не принуждение ветреных мыслей течь в нужном ему направлении. А вычищение и приведение к полной прозрачности своей обыденной речи. Так как мусора в его запасах, как выяснилось, было такое ужасающее количество, что при желании, говорить «не о чём» он мог так же долго, как и любой вещательный канал.

Вот тут Андрею Ильичу пришлось потрудиться на совесть, потому как вся эта жульническая терминология была заучена им с детства и обыкновенным ластиком из памяти не стиралась. Однако и здесь настойчивое радение, в конце концов, взяло верх, и Андрей Ильич также заговорил по-новому, как и зажил, осознав, что всё есть в простом произносимом слове – и позор, и достоинство, и величие, и низость самого говорящего.

Вот после этого осознания, Андрей Ильич и почувствовал себя тем самым отщепенцем, идущим по пути просветлённой курицы. Плохо это или же хорошо – он не знает. Идёт себе да идёт, со встречными знакомцами раскланивается. А когда его, нет-нет, да и остановит какой жуликоватый зазывала или же иной маркетолог, то он обычно останавливается и, молча, выслушивает восторженного торговца счастьем. А по окончанию речи, улыбается периодическому лукавцу с искрящей хитринкой в глазах и, откланиваясь, произносит для собеседника непонятное и обескураживающее: «Честь имею…»