Шостаковичу – уже сто, а тебя всё нет

«Шостаковичу – уже сто, а тебя всё нет»

Увы, ты не пошла на концерт. Ты «не смогла»… Ну, что ж, я расскажу тебе, что это был за концерт: встреча с самим Шостаковичем, с его гением, игра звука и разума. Любовь моя к русской классике (вот, уже отвлекаюсь) началась с зимы в «Вальсе» Свиридова, с битвы в «Александре Невском» Прокофьева, добавь также сюда образ зла в произведении Мусоргского «Ночь на Лысой горе»; одно время просто бредил Чайковским, особенно в той его части, которая через миндальный орех сливается с Гофманом. Помню, когда меня остро (до боли) обидела одна особа, я плакал под «Лунную сонату» Бетховена. Теперь вот Шостакович. Нет, это не «сумбур вместо музыки», как однажды вытравливала композитора газета «Правда». Но это безумие на грани божественного, сложный конструктор, механизм из нот и бемолей, обертонов и полутонов. Он строит свою Эльфелеву башню, которая и не помышляет быть Вавилонской. Просто хочет воспарить вместе со слушателем в какой-то ирреальный уголок галактики.. И какое-то неистовство танца странных человечков.
Но странными человечками кажутся уже и сами исполнители любой классики.

Тебя не будет. Хотя я молил об обратном в близкой к консерватории церкви св. Татьяны. Заведения на Большой Никитской: Суши-бар, магазин «Мебель Англии», кафе «Белая Русь». Около сидящего без движения «Чайковского» что-то играли новаторы, собирая дань.

«После третьего звонка вход в зрительный зал не допускается». Ты не пришла…

Пока странные человечки в странных чёрных костюмах с бабочками на шеях не вышли (а они будут такими – не сомневайтесь!), я крутил программу и билет. Впереди и справа сидели иностранцы. Японцы, по-видимому. Англичане, по тому, что слышу из их речи.

Малый зал консерватории. 19 сентября, вторник, 19.00.
Исполнители: «Московское трио»:
Александр Бондурянский (фортепиано), похож на доброго тролля,
Владимир Иванов (скрипка), как будто готический гном,
Михаил Уткин (виолончель), благородный эльф.
Орган напоминает нечто бутафорское. Медь там явно мешает.
В программе: Шостакович Д. Д.
Трио, соч.8.
А тебя всё нет.
Соната для скрипки и фортепиано, соч.127.
На твоём месте какой-то студент.
Соната для виолончели и фортепиано, соч.40.
Молодёжи не много.
Трио, соч.67.
Есть типичная внучка моих лет с пожилой бабушкой. Но и ревностью тебя не пронять.
В камерном жанре. Вечер первый: К 100-летию со дня рождения
Дмитрия Шостаковича (буква «Ш» как струны, а «Ч» из слова «виолончель»).


Тролль, гном и эльф вошли после пафосных слов объявившей горностаевой дамы. «Шо-стакович! Кон-церт! Для-трио!»

И тут я пустил свои ассоциации. Какие-то крылатые коты из снов прилетели и начали танцевать под крики пьяной шарманки. Реки текли дождями наоборот. Волк увозил Ивана Царевича на Т-34 («Ленинградская симфония», та, которая «про фашистов», и тут напоминала о себе, хотя эти произведения-то явно не военные; наверное, всё творчество великого человека главным его шедевром отдаёт). Где скрипка, а где виолончель? – спросила бы ты. Или я плохо о тебе думаю? Виолончель больше и светлее. Басистее что ли. А слёзы от скрипки дают питание зрительским цветам, которые радостно подносят в паузы и по окончании. Слёзы эти из воска, но тягучие, как резина. Пахло морозом. Отсвечивал огонёк электрической лампадки за спиною эльфа. Туманы и краски, стон и танец, тюрьмы и неведомые королевства. Всегда думал, что по музыке нужно писать новеллы. Какой-то Спас на крови, который построили на месте смертельного ранения Александра II в Санкт-Петербурге. Музыка трехцветных куполов: лазурь, белёсый, сине-зелёный. Ты такое пропустила!

В антракте глазел в окно на Большую Никитскую, наполнявшуюся душами-огнями, сгустками энергии шаровых молний. Картины в холле были причудливы: на одной изобразили сразу все русские народные сказки, а на другой – темнота исполнительского фрака и рыжее смычковых.

Это не волнение, но трепет мысленных эмоций и чувственного разума, игра в сказку через ассоциации. Его музыка дает что-то вроде особо приготовленных маковых зёрен. Но Шостакович – не опиум, хоть и галюциногенный эффект, как ты заметила, тот же, он – безвозмездная радость, философия в музыке, практически Кант симфонии. Он не тяжел и не заунывен, как тебе могло показаться по-на-слышке, но это вес, та гиря, которая накачивает мышцы слухового духа. Это природные звуки, такие естественные, словно играют не инструменты, а сердце разливается перед нами в лучезарный океан. Всему виною – его скрипки. Это любимые его персонажи, орудия, карты. Смычёк прошёл по нейрону или сосуду, и вот он – «божественный укол». Шостакович – мой тезка, а его отец – тёзка моего отца, мы – бинарные тёзки. Это тоже накладывалось на общий психологизм громыхания воздуха. Я ясно видел какой-то ужас, но не беса, а чистый, абсолютный ужас, который скоро проползал. Так Дмитрий Дмитриевич шутит. Другой вид музыкального юмора – намекнуть на заученную мелодию и обмануть ожидание стереотипа... А всё-таки его скрипка – жертва маньяка

Концерт заканчивался, а тебя всё не было. Ты на каких-то соревнованиях. Действительных ли? – не более, чем эта музыка! Ты – моя неуловимая реверберация, – ты так же исчезаешь; и тебя сейчас нет, и мир пуст как тишина. А вместе мы, наша история, – скерцо.

Итак, отгудели последние аккорды. Только что полученные чайные розы исполнители отдали портрету виновника торжества, который следил за нами и слушал нас – слушателей. С Днём рождения, Митя! В моём возрасте ты уже дебютировал со своей первой симфонией, а что делаю я? Эх, мне бы так работать! Мы оба Митьки, оба – очкарики. «Так в чём же дело, мой юный поклонник?» – спросил Шостакович… Но что ж я буду тебе об этом диалоге рассказывать.

Трагедия родилась из духа музыки. Как жаль, что ты не пришла на концерт.

25-30 сентября 2006.
Москва.