Т. №11. ДВА С ПОЛОВИНОЙ.

Все, что не вписывается в привычные рамки, всегда первым бросается в глаза. На какого-нибудь калеку или урода, все сразу же обращают внимание. Особенно остро это ощущается, при больших скоплениях народа, на площадях, на рынках, на вокзалах, где вечно царят грязь, скука, и унылое ожидание. Наверное, именно поэтому, дед Саня, страшно не любил ни первое, не второе, не третье.
Какой-то остряк в электричке зло пошутил: Хорошо старику, всегда со стульчиком, а тут за целый день так блин набегаешься, что потом ног не чувствуешь! Не знаю, как этот козел, а дед Саня, вот уже на протяжении 45ти лет своих ног не чувствовал, по той простой причине, что их у него не было. Зато, были руки, которые, на протяжении всего этого времени, заменяли ему ноги. Сильные руки, и если бы ему удалось дотянуться до шеи этого остряка, то тому пришлось бы худо. Но, увы, акселерат, вымахавший под два метра, продолжал дальше о чем-то острить, где-то там, в / недосягаемых/, для старика высотах, и ему только оставалось, с бессильною злобой, стрельнуть на него глазами, проталкиваясь, между толстыми и тощими задами направляясь к тамбуру.
----Разрешите!
Хриплым голосом, произносил он. Люди, к которым он обращался, покрутив по сторонам головою, и не увидев никого, кто бы мог, произнести эти слова, после второй или даже третье его попытки, в конце концов, устремляли свой взгляд вниз, и о чем-то недовольно ворча, уплотнялись, в, и без того битком набитом вагоне, пропуская его к выходу.
Электричка, отстучала, и не спеша остановилась. Распахнувшиеся двери, натужившись, как бы /изрыгнули/, из себя толпу людей, навьюченных сумками и пакетами, которые, в свою очередь, были набиты тряпками, а также иными трупами, как растительного, так и животного происхождения, которые, у нас в народе, с любовью зовутся харчами, или еще нежнее – жратвой.
Грязный перрон, как муравейник кишащий людьми, с радостью, принял и эту порцию индивидуумов, и, перетасовав ее с уже находившейся на нем толпой, рассортировал ее, и направил ее в два потока прочь от вокзала. Где-то в этом огромном муравейнике, выбрасывая вперед руки с гирьками, и затем, подтягивая вслед за ними свое обрубленное тело, скрипя давно не видавшими смазки колесиками, двигался и наш герой. Чем дальше от вокзала, тем людей становилось все меньше и меньше. Все реже и реже, были точки ногами ил сумками, а также то и дело срывающиеся из уст, какого-нибудь гражданина или гражданки маты, и просто грубые оклики. Когда его старому, изработавшемуся за долгие непростые годы сердцу, начинало чего-то там не хватать, и оно начинало бешено стучать, готовое вот-вот, разорваться, дед Саня, давал ему передышку. Иногда, он просто останавливался, что бы подобрать /жирный/, окурок, или кем-то оброненную монетку. И хотя, с годами его зрение заметно ухудшилось, но благодаря тому, что он все-таки находился /ближе/ к земле, ему удавалось увидеть гораздо больше, чем все остальные, вечно несущиеся с задранными головами и не замечающие ничего под ногами.
Старый городской вокзал, находился на самой окраине города, и поэтому, сделав штук пять остановок что бы передохнуть, и столькоже, для того что бы что-то подобрать, он наконец выбрался на волю, и по старой, заброшенной тропинке, не спеша направился в лес. Раньше, суда он приезжал довольно таки часто, просто так, посидеть в одиночестве, помолчать, повспоминать, помянуть. Но время неумолимо шло, и с каждым годом, тропинка зарастала, и становилась все уже и все незаметнее, но он, мог ее вспомнить, наверное, даже с закрытыми глазами. Четыре поворота, затем спуск, затем подъем, еще один подъем, опять два поворота, кратер, и считай что на месте. Кратером – он называл, самый трудный участок пути, как бы огромную воронку или яму, сначала, очень крутой спуск, а затем, очень крутой подъем. Раньше, когда он был помоложе, весь путь, он проделывал без особого труда, но со временем, для него дорога становилась все труднее и труднее. В прошлом году, он тяжело заболел, и проболев всю осень и зиму, решил было что уже все – кранты, откатался ты Саня. Но наступила весна, пригрело солнышко, и с невероятною силою его вновь потянуло в эти места. А здесь, достаточно ему было только углубиться в этот лесок, и он как будто ожил. Куда только и делись все болячки, и городская усталость, сразу же забылись и нищенское существование, и людская жестокость и хамство. Вот и сейчас, проехав три поворота, и остановившись передохнуть, он уже забыл все, и того наглеца с электрички, и то, что по дороге с вокзала, его столкнула с тележки толстожопая баба, и не заметив, или просто сделав вид что не заметила, скрылась в толпе. Все это сейчас для него, стало чем-то совсем не главным, а главным, было только пение птиц, только ласковый лес, только нежное теплое солнце, и только радостное ощущение жизни. Пусть иногда тяжелой, иногда даже невыносимой, но жизни, и он как мог, наслаждался этими сладкими мгновениями. Ведь кто его знает, доживет ли он до следующих теплых деньков, и поэтому, он снова и снова, озирался по сторонам, вглядываясь в буквально до каждого деревца знакомый лес, и обращаясь чуть ли не к каждому дереву, кусту, пню, цветку и травинке, с внутренним здравствуй, и в то же самое время /на всякий случай/, с внутренним прощай. Ну, вот и спуск, в его родном городе, таких спусков, только два. Первый возле пивнушки, а второй возле городской поликлиники. Раньше, он естественно чаще пользовался первым, затем, стал чаще пользоваться вторым, а в последнее время, и не тем и не другим. На спуск к первому не было средствов, а клянчить бокальчик пивка, бряцая орденами и медалями было совестно, а пользоваться вторым, просто не имело никакого смысла. От его болезни пока еще лечить не научились, ведь болезнь эта СТАРОСТЬ.
Проехав спуск, без особых приключений, он внизу притормозил, и перед подъемом решил собраться с силами. Достав из кармана окурок, он долго вертел его в руках. Ненашенская какая-то, - PAL- MAL, прочел он, затем подкурил и о чем-то задумался.
----Фу ты, мать твою разтак!
Зло выругался он. Быстро истлевший окурок, больно прижег ему пальцы. Подув на пальцы, он подъехал, к еще продолжавшему дымить фильтру, и гирькой задавил его в землю.
----А то еще не дай бог загорится! Сушь то вон, какая стоит!
Подумал он, и поплевав на ладони пошел на подъем. Медленно, как улитка, сантиметр за сантиметром, он упорно двигался наверх, и где-то на середине, подъема, он почувствовал, что задыхается. Сил двигаться вперед уже не было, но и не оставалось никаких сил, что бы удержаться на месте. Он оглянулся. Сзади метров тридцать, был спуск. Тележка, как и все его тело, дрожала, от невероятно напряжения, и еще мгновение и она была уже готова ринуться вниз, когда старик вдруг заметил сбоку от тропинки, молоденькую березку, к которой он рванулся из всех оставшихся сил. Совсем крохотное деревце, как бы тоже желая помочь несчастному старику, с помощью подоспевшего вовремя ветерка, качнулось ему на встречу, и он мертвой хваткой вцепился в протянутую ветку как в спасительную руку. Но хрупкое деревце, было не в состоянии удержать его и его ствол, разломился пополам до самой земли, и уже там, в земле, корневищем, оно все-таки смогло удержать обессилевшего старика.
----Ну, вот хрен ты старый, /сам себя выругал старик/, взял и деревце загубил! Рухлядь эдакая, сидел бы себе дома, да спокойно помирать готовился! А теперь что делать будешь? Спросил он сам себя. Ни вперед тебе не назад! Будешь торчать, здесь теперь пока не подохнешь! И поделом!
Но вдруг до его слуха, долетел чей-то слабый голос и смех. Он обернулся, и увидел что по его тропинке, весело о чем-то болтая, шли парень и девушка. Значит, не зарастет тропинка! С радостью подумал он.
----Что же это ты старый, в даль то такую забрался?
Спросил его подошедший парень.
----Тебе в город, давай я тебя вытолкаю?
----Нет, сынок, мне не в город, мне в другую сторону, мне вон туда, кивнул он головой, наверх.
В душе, он страшно испугался, а что если парень и вправду возьмет, да и вытолкает наверх, в сторону города.
-----Скажет: нечего тебе здесь старик делать!
Но парень, услышав ответ, только пожал плечами, /мол, как хочешь, дело твое/, туда, так туда, и помог старику выехать наверх. Наверху, поблагодарив своих спасителей, и пожелав им всего самого наилучшего, он, дождался, пока они скроются за поворотом, дрожащими руками достал из кармана еще один /бычок/, от папиросы, подкурил его и жадно затянулся. Вот это, совсем другое дело, затянулся, так затянулся, а то блин PAL-MAL, какие-то не успел подкурить и уже фильтр, да и слабые они какие-то наверное – бабские! Покурив родимого Беломора, он снова двинулся в путь. Настроение его заметно улучшилось, он даже насвистывал и радостно думал, что теперь, уже вообще ерунда осталась, - два поворота, кратер, и считай на месте. Но чем ближе он приближался к так называемому „кратеру“, тем на душе у него становилось все тревожней и тревожней. И хотя он как мог себя подбадривал, но там, где-то внутри себя, он уже знал наверняка, что из „кратера“ если он туда спуститься, сил выбраться самостоятельно у него уже не хватит. Но какая-то сила, как бы подталкивала его сзади, и упрекала - /зачем же тогда вообще все эти муки, если уже почти добрался до цели, и сдавшись, поворачивать назад…./.
----Нет, не выберусь!
С досадой и горечью произнес он стоя на краю того самого „кратера“ , но в следующее мгновение, он сплюнул на ладони, и произнеся:
----А где наша не пропадала!
Сделал рывок вперед. В ушах зазвенело, поток горячего воздуха, ударил в лицо, и его маленькое, /укороченное на ноги тело/, пулею умчалось вниз. Сначала, он еще пытался что либо разглядеть, а потом, просто закрыв глаза, подумав: / а будь, что будет!/, и так с закрытыми глазами доверившись судьбе, стал ждать, что из всего этого получиться. В себя, он пришел от удара. Ну, вот и все! Приехали! Произнес он и улыбнулся, вспомнив анекдот, который заканчивался точно такими же словами. Оглянулся по сторонам, как бы ища крота, который продолжил бы его фразу, и произнес: Здравствуйте девочки! Но крота нигде не было видно, как не было нигде и девочек, как и не было теперь у него ни единого шанса, без посторонней помощи, выбраться отсюда.
----Ну что же!
Покорно, и обреченно произнес он. Все же, как ни как ближе к вам братцы….
А братцы были совсем рядом, где-то ну максимум километр от того места где он застрял, там за подъемом в лесочке… Сколько их /братцев/, всего там было он конечно же не знал, да куда там знать. Когда немец пер, на Москву, каждый день приходили солдатики все новые и новые. Все молодые да необстрелянные. Одетые с иголочки, во все новое обмундирование, как будто бы специально для того, что бы залечь в могилу чистыми…Да в какую там к черту могилу! Кто где свинец или осколок поймал, там и могила….Тем, кого в братских хоронили, считай еще повезло, по-людски, хоть землей покрыли, а сколько их так погнило да вороньем поклевано…Да и разве до них, /убиенных/, тогда было, когда беда такая на всю страну обрушилась….
Одеколон - „Цитрусовый“, конечно, не водка Столичная, и не Посольская, но как говориться: На безрыбье и рак рыба! Да и где ее сейчас водки той возьмешь? Вон молодые да здоровые и те пьют, все что горит, а ему калеке и подавно достать негде. Хорошо, что хоть „Цитрусовый“ достал….Больше месяца берег, бывало аж выть хотелось так выпить хотел, а нет, стерпел, сберег, значит. Я то, /продолжал в голос раздумывать он/, хоть после войны ее родимой вволю попил. То с дурру, то с горя, а они, как в сорок первом кровушки хлебанули, так, до сих пор и ни-ни. Раскладной стаканчик, незаменимая вещь, в подобных ситуациях. С автомата ГАЗ-ВОДА, не украдешь, /росточком не вышел/, да и стекло опасная штука. Упадешь, где-нибудь, разобьешь да брюхо себе распорешь. А пластмассовый, вот это вещь. Спасибо большое тому человеку, который его придумал, дай ему господи здоровья… Так, не спеша, размышлял вслух наш дед Саня, в тенечке под деревцем выкладывая из своих карманов на расстеленную газету свой не хитрый харч. Который, состоял из хлеба, вареных яиц, куска сала, и двух затасканных по карманам луковиц. Половину флакона, он вылил в стакан, оглянулся по сторонам, и выплеснул на землю, произнеся при этом: Уж вы извините меня братцы, что одеколоном…. После чего, оставшуюся половину он вылил в стакан, и выпил. Скривился ужасно, сначала занюхал хлебом, а затем положил кусок хлеба с салом в свой беззубый рот и стал не спеша жевать. Покончив с пережевыванием, он проглотил, то, что жевал, и неизвестно к кому обращаясь, сказал: Ну вот, теперь порядок! А то лежите здесь, и помянуть вас не кому, кроме меня…. А я вас братцы всех помню, весь взвод, всех по именам, помню, и вы меня там тоже, /если есть вы где-то/, тоже вспоминайте, и ждите. Я, на следующий год, /если доживу/, если даст бог сил и здоровья, обязательно снова приеду, может даже и с водкой, авось жизнь наладиться…. А то, ведь не по-людски как-то получается, что бы героев, да одеколоном поминать! За это вы что ли здесь головы свои буйные сложили? Вас спрашиваю? Может, хоть вы там знаете? Молчите? Вот и я молчу….Нету у меня слов таких, что бы все происходящее объяснить.
Алкоголь тем временем, все сильнее и сильнее действовал на старика, сознание затуманилось, да и солнышко вышло из тени и стало светить ему прямо в лысую голову. А старик, все продолжал бормотать себе что-то под нос, речь его, становилась все непонятнее и бессвязнее. Кого винил он, кого проклинал, кому жаловался на тяжелую свою долю, из его пьяного бормотания разобрать было невозможно, и только обращение дрожащим голосом БРАТЦЫ, иногда еще можно было понять в этом диалоге старика с его погибшими боевыми товарищами.
Толи усталость. Толи старость. Толи солнце, разморившее старика. Толи зелье, а скорее всего, все это вместе взятое, в конце концов, лишило его сил, и он медленно сполз со своей тележки, улегся на бочок, и по привычке поджав под себя, то что раньше было ногами сладко задремал, иногда продолжая что-то недовольно бормотать во сне.
----Эй, старик?
По тому, что никто над ним не нагибался, дед Саня, понял, что его будят ногами.
----Ты что здесь старый разлегся, другого места нет что ли?
Старик огляделся, вокруг него стояло, толи пять толи шесть хорошо подвыпивших подростков.
----Да не трогай ты его Толян! А то еще не дай бог подохнет, отвечать за него придется!
Произнес кто-то из компании.
----Не боись, не подохнет!
Отвечал Толян.
---Они живучие, они и нас еще переживут….
Сквозь пелену в глазах, старик видел, как тот, которого называли Толяном, наклонился и стал перебирать в своих пальцах, висевшие на кителе медали и ордена. Они, как-то обидно и глухо позвякивали в руках у поддонка, который и прикасаться к ним не имел никакого права, а уж тем более….
Китель, недавно отметивший свое тридцатилетие, даже если бы и захотел, то из-за ветхости не смог бы противиться грубой силе. Он только затрещал, и отдал вместе с волокнами, застрявшими в заколках и закрутках, сначала медали, а потом и ордена.
Чувство невероятности всего происходящего, было столь велико, что на какое-то мгновение старик растерялся, и не находя слов бессмысленно смотрел в след уходящей компании. За свою долгую жизнь, к грубости и хамству дед Саня, казалось бы уже привык, и по морде доводилось получать, от всяких случайных собутыльников, но даже эти, как правило, уже совсем опустившиеся и деградировавшие личности, не позволяли себе ничего подобного. А эти, молодые мародеры, взяли и сорвали как с покойника. Да в войну, за такое расстреливали без суда и следствия, как бешеных собак…. В войну….
Как это не покажется странным, но для деда Сани, война, эта страшная година, была самым счастливым временем в его жизни. Молодой, здоровый, красивый, ведь если разобраться, то не так уж человеку много и надо для того что бы быть счастливым. Особенно если смотреть на то далекое время, с высоты прожитых лет, и осознавать свое теперешнее жалкое существование. А ведь и вправду, чем не счастливое время? Кормили, поили, одетый, обутый, правда могли убить, но ведь было за что и умирать. А убить, убить, и сейчас могут, так просто, /как сейчас говорят/, ради прикола, вон, такие как эти…. К тому же, была чернобровая Женечка, санитарка из Донбасса, и был друг, настоящий друг, сибиряк Леха, из Красноярска. И Леха, и Женечка, все они там, за недоступным для него теперь кратером. И старику вдруг стало так обидно и так стыдно, что даже если бы у него еще оставались силы для того что бы преодолеть подъем, и добраться к ним, к своим /братишкам/, то он не посмел бы это сделать и появиться там, на этом священном для него месте, в кителе с дырками вместо боевых наград. Но постепенно, чувство стыда, сменилось на чувство бессильной жалости к самому себе. И он, заплакал. Скупо по-мужски, прерывая рыданиями словами: А что я мог? Что я мог им сделать? Молодым здоровым наглым, я старик, калека? Что? Вот если бы вы все были живыми, тогда бы никто не посмел бы так поступить со мною. Ты Лешка, уж точно не дал бы меня в обиду! И старик вспомнил тот, свой и их последний бой. После артподготовки, на них, шли отборные немецкие войска. Было раннее утро, сырое и туманное. Потери были огромные, вся земля сплошняком была покрыта трупами разорванными и изуродованными. А те, кто ими еще пока не стал, как кроты позарывались в землю, и покорно ждали своей очереди. И очередь эта была небольшой и двигалась очень быстро. Дед Саня, а тогда, еще просто рядовой Антипов, сидел в окопе и стрелял куда попало. Врага он не видел, но лязг, от приближающихся танков был уже где-то совсем рядом, и не было у него никаких сил просто сидеть и ждать когда из тумана вынырнет огромное металлическое чудовище, и раздавит тебя. Этот лязг и грохот от разрывающихся то тут, то там снарядов, сводил с ума, и что бы хоть как-то держать себя в руках рядовой Антипов, иногда стрелял в туман, в невидимого, /но явно присутствующего где-то там/, противника, и отдачи от винтовки, как пощечины приводили его в себя, от всего этого кошмара.
----Ты в кого это палишь братан?
Услышал он вдруг сзади насмешливый голос друга, и в следующее мгновение, к нему в окоп соскользнул Алексей. В одной руке он сжимал винтовку, а в другой связку гранат.
----Бросай это гиблое дело, /продолжал он/, и давай лучше покурим.
Знакомый насмешливый, уверенный в себе голос друга, успокаивающе подействовал на него, и он, перестав стрелять, опустился в окоп. Но в следующее мгновение, буквально в нескольких десятках метров от них, из тумана, неожиданно как призрак выкатил вражеский танк, следом за которым шла цепь немецких солдат. Леха, встал во весь рост, рванул чеку и метнул связку гранат навстречу танку, прогремел взрыв, и в следующее мгновение, автоматная или пулеметная очередь, буквально перерезала его огромное тело пополам, и он рухнул назад в окоп. Последнее, что видел сам дед Саня, так это то, как немецкий солдат, бросил гранату, которая как раз попала к нему в окоп. Потом страшный взрыв. И тьма.
Картинки, всего произошедшего тогда, так явственно пронеслись в воспоминаниях старика, что он, как будто заново пережил все те страшные мгновения, и успел подумать: Уж лучше бы и меня тоже, той очередью, хотя бы не мучился….
Но старик ошибся, его друг, так и не успев бросить связку гранат навстречу танку, сраженный пулеметной очередью, вместе со связкой рухнул в окоп, зажав в смертельной хватке затаившуюся смерть. После боя, раненых увозили в госпиталь, а мертвых, по возможности, закапывали прямо в окопах или в воронках, обещая перезахоронить после войны. А после победы или было некогда, или уже некому, а может просто решили не тревожить. Как бы там не было, но рядовой Панкратов Алексей Сергеевич, 20го года рождения, так и остался лежать в окопе, со связкою гранат в руке. Шли годы, которые, как известно, разрушают все, разрушили они, в конце концов, и ту мертвую хватку, которая сжимала связку гранат. И достаточно было малейшего движения там, на верху, что бы ….
И движение это, произошло как раз под ногами уже хорошо знакомой нам подвыпившей компании, после того как усевшись на приглянувшейся им полянке, и еще догнавшись, принесенным с собою самогоном, им взбрело в голову сплясать под какой-нибудь модный музон, оравший из принесенного ими магнитофона.
А буквально за несколько минут до этого, знакомые нам парень и девушка, возвращаясь из лесу, набрели, на несчастного старика, и помогли ему выбраться наверх, и уже там, на верху, когда дед Саня, во второй раз благодарил своих спасителей, прогремел взрыв.
----Похоже, что что-то взорвалось!
Сказал старик.
----Да нет, со знанием дела ответил юноша. Что здесь может взорваться? Наверное, просто самолет перешел через звуковой барьер.
Девушка, подтвердила слова юноши.
----У нас это часто бывает. Рядом совсем военный аэродром.
Старик, на мгновение как бы что-то почувствовал, или догадался, сказал:
---- Ну что же, звуковой барьер, так звуковой барьер. Вы молодые, вам виднее!
И в сторону города, медленно, не спеша, направились два с половиной человека.