Небо под ногами

Станислав Рем

из цикла

Легенды киевских улиц


Небо под ногами


Студиозус Киевского политехнического учебного заведения Подлыханов Илья Сергеевич в тот день шёл на свидание в возвышенно поэтическом настроении. Сегодня, по мнению сего решительного молодого человека, должна была определиться его дальнейшая судьба.
В реальной жизни Илья Сергеевич являл собой натуру возвышенную, утончённую, местами, можно даже сказать, поэтическую, нередко в тайне балующуюся рифмой. Книжные полки, составляющие основное богатство студиозуса, в маленькой, арендованной комнатёнке Подлыханова, с завидным постоянством пополнялись дешёвыми брошюрами, содержащими, чаще всего, высокую поэзию низкой пробы, частенько высмеиваемую в студенческих кругах. На что Илья Сергеевич реагировал следующим образом: мол, любая рифма достойна жить в веках.
Природа будущего инженера, а именно таковым по образованию господин Полыханов и должен был стать по окончании политехнического, если и наградила, то довольно скудно, да и то, местами. Рост Илья Сергеевич имел приличный, скажем, даже очень высокий, чем заметно выделялся среди сокурсников. За что и получил от них же прозвище Каланча. А чрезвычайно развитая худоба Подлыханова навевала на мысль о болезненном состоянии студиозуса. Что тоже стало причиной насмешек со стороны одногруппников. Сутулость, свойственная тем молодым людям, которые не удосужились носить хотя бы несколько лет из своей жизни военную форму, у господина Подлыханова развилась в кошмарные формы. Что, естественно, в совокупности с ростом, смотрелось крайне комически, и что, опять же таки, естественно, отталкивало Илью Сергеевича от прекрасного пола. Впрочем, одно преимущество у этих трёх недостатков таки было, и оно стало сущей находкой для студенческого театра, в котором Илью Сергеевича буквально силой заставляли исполнять в любительских постановках и в капустниках роли Кащея, Скупого Рыцаря и Дон Кихота. Хотя сам Илья Сергеевич считал, что достоин ролей более глубоких и романтичных.
В студенческих кругах доселе о господине Подлыханове отзывались чаще всего как о натуре нервной, взрывной, даже трусливой. Однако, с некоторого времени отношение к нему неожиданно несколько изменилось. И причиной тому стало вот что.
Всё произошло после знакомства Ильи Сергеевича с Анечкой Богомоловой, дочерью профессора Владимира Апполинариевича Богомолова, красавицей, с коей мечтал пройтись по Хрещатику не один слушатель Политехнического. Неприступная Анна Владимировна, а иначе её молодые ухажёры и не называли, отвергала всяческие приглашения и предложения. Независимо от того, нравился ей объект воздыхания, или нет. Девушка чувствовала себя независимой амазонкой в среде папуасов мужского пола. Но, молодые люди не понимали её кокетливой игры. Они за чистую монету принимали манеру её поведения, и считали, будто достаточно блеснуть острым словцом, крутнуть лихо закрученным усом, или же, заломив руки перед грудью, в байроновском многозначительном молчании взирать в окно, в наигранном безразличии к юному созданию, как оно само тут же бросится к тебе на шею. А Анна Владимировна, чувствуя их притворство, с лёгкостью принимала ухаживания и откровенно над ними смеялась, чего, впрочем, молодые влюблённые мужчины абсолютно не замечали. И только одна личность, в некоторой мере, на какое-то время привлекла её внимание.
В тот год, на Пасху, Владимира Апполинариевича, по традиции, как обычно, пришли поздравить студенты. Собственно, главной целью посещения было желание хоть в святом поцелуе, но всё же прикоснуться к бархатной щёчке очаровательной дочери профессора. Правда, девушка сразу, что называется, раскусила молодых людей и со смехом подставляла свою нежную щёчку под весёлые возгласы: «Христос Воскрес!». Студиозусы смеялись, весело перемигивались, шутили, и лишь один из них, которого озорники случайно встретили на улице и, буквально, силой затащили на лестничную площадку, стоял в стороне, не принимая участия в празднике, и, затаив дыхание, откровенно любовался очаровательной дочерью хозяина дома. Именно в этот момент всё и произошло.
Анна Владимировна, со смехом приняв очередной поцелуй, резко повернулась в сторону дверей и неожиданно натолкнулась на твёрдый, обжигающий взгляд. Девушка на миг оторопела от столь открытого и наглого созерцания, но в тот же миг пришла в себя, тут же изобразила лёгкое, напускное смущение, и, подойдя к незнакомому молодому человеку, поинтересовалась:
- А от чего вы к нам не присоединяетесь?
- Простите… - не расслышал Илья Сергеевич.
- Христос Воскрес!
- Ах, вы в этом смысле… Да, да… Во истину Воскрес! - выдохнул Илья Сергеевич и робко поцеловал Анну Владимировну в подставленную щёчку. Лёгкий аромат духов моментально вскружил голову молодому человеку. Белокурый локон лёгким дыханием коснулся щеки. Подлыханов замер.
Девушка слегка отстранилась.
- Какой вы, однако, странный.
Более она ничего не произнесла. Но и тех слов было достаточно, чтобы Илья Сергеевич понял: он влюбился. Окончательно и навечно!
С этого момента всё и началось. Подлыханов принялся с настырной настойчивостью добиваться дочери профессора. Он столбом стоял перед парадным профессорского дома. Каждое утро, через горничную, передавал объекту своего воздыхания, букет ромашек, или гвоздик. Вечерами его можно было увидеть под окнами известной на весь город квартиры, где он, не замечая ни холода, ни дождя, охранял дорогие ему окна. И, что самое странное, любопытное и непонятное, Подлыханову, таки, ответили взаимностью.
В институте никто так и не понял, что прелестная профессорская дочь нашла в высохшем, ходячем анатомическом пособии, Подлыханове. Правда, некоторые отказывались верить в то, будто «пожарная каланча» сумел найти подступы к сердцу красавицы. И они, следует заметить, были правы. Но другие, менее сомневающиеся и недоверчивые, с непониманием наблюдали за тем, как молодую пару видели то в пролётке, то в синематографе, то прогуливающимся по Владимирской горке. И никак не могли взять в толк: чем белокурую принцессу очаровал сутулый «Кащей»? До вышеуказанных событий однокурсники к вспыльчивому и неуравновешенному Подлыханову испытывали если не дружеские чувства, то, по крайней мере, терпение. Теперь же, неожиданный конкурент, вставший на пути между ними и их мечтаниями, оказался в полной изоляции, именуемой в студенческой среде бойкотом. Товарищи по институту игнорировали Подлыханова, создавали видимость его отсутствия во время его присутствия. И отзывались теперь о нём никак иначе, как: «Ах, это тот Подлыханов…».
А Илья Сергеевич, грубо выражаясь, плевать хотел на сокурсников и их переживания. Так как теперь, как он надеялся, у него имелось то, о чём они, бездарные студиозусы, не смели даже мечтать.
Анна Владимировна! С каждым днём, с каждым мгновением Подлыханов чувствовал, как в его груди горит огонь любви, разрастаясь с каждой минутой, секундой, мгновением.
Время шло. Илья Сергеевич старался, по мере возможности, как можно чаще появляться в доме профессора. Выискивал для данной цели различные причины и поводы. Подчас глупые и нелепые. Чем веселил и, одновременно, раздражал Анну Владимировну.
Девушка, поначалу в шутку позволившая Подлыханову приблизиться к своей особе, начала уставать от назойливого поклонника. Да посудите сами. Приятно ли вам будет наблюдать каждый божий день одну и ту же особу, к которой вы не испытываете никаких чувств, но которая, по непонятной причине, возомнила себе, будто вы предрасположены к ней. Ежевечерне выслушивать, как сия личность гнусавым, монотонно – умоляющим голосом читает вам любовные стихи, которые впору внимать, разве что на сон грядущий? Неужели вам по душе постоянно выслушивать нотации по поводу того, что тот господин на вас слишком пристально смотрит, а этот мусье имел наглость первым предложить вам руку, когда вы остановили пролётку? Одно только и имело приятную сторону: когда вы с данным сутуло – длинным существом, которое с вашей красой смотрится нелепо и убого, предположим, прогуливаетесь по Васильковской, или Владимирской. В такие моменты вас от души веселит полное недоумение во взглядах породистых мужей и самоуверенных юношей. Вот в такие моменты Анна Владимировна от души была задорна и искромётна. Но, и такое времяпровождение тоже рано или поздно начинает наскучивать. А потому, мадмуазель Богомолова прекрасно понимала, всему в скорости нужно будет положить конец. Впрочем, этот день она и не оттягивала. Просто ждала момента, когда можно будет найти предлог и порвать тонкую нить отношений с этим влюблённым по уши студиозусом. И этот день настал.
Илья Сергеевич как-то заранее предупредил о том, что появится в доме профессора ближе к полудню. При этом Подлыханов поинтересовался, будут ли дома маменька и папенька? Всё это было произнесено с такой многозначительностью, что даже не столь возвышенное существо, как Анна Владимировна, и то бы догадалось о том, что Подлыханов хочет просить руки дочери профессора. Но девушка была настолько увлечена собой и своими мыслями, что совершенно не обратила внимания ни на слова ухажёра, ни на тон, с коим они были произнесены, а потому ответила рассеянно, тут же забыв об ответе. А вскоре и совершенно забыла о приходе студиозуса.
А в тот день и тот час, когда господин Подлыханов желал видеть её дома вместе с родителями, она и вовсе забыла о нём, в связи с неожиданным появлением Наденьки Радионовой, дочери фабриканта и её подруги с отроческих лет. Надюша забежала на минутку, только для того, чтобы сообщить о том, что она рада видеть подружку в здравии и красе, что у неё совершенно нет времени пить чай, что она очень торопится, что у неё нет времени, а то она бы ещё побыла в гостях, но вынуждена бежать, в связи с тем, что её внизу ожидает молодой человек. То, к чему Анна Владимировна уже давно привыкла, у Надюши Радионовой появилось впервые. Первые цветы. Первое прикосновение рук. Первый робкий, ещё не состоявшийся, поцелуй. Более опытная подруга видела всё это, и потому не могла упустить случая, дабы не взглянуть на Наденького ухажёра.
Она, зная, что её подруга далеко не идеал красоты, предполагала увидеть рядом с ней нечто, сродни господину Подлыханову, но, когда Анна Владимировна спустилась, пред взором юной светской львицы предстал молодой, стройный брюнет, в форме кадетского училища, подтянутый, с тонкой полоской усиков над верхней, припухлой губой и весёлыми, зелёными глазами.
- Анна Богомолова. – представила подругу Наденька.
- Константин Лящинский. – отрекомендовался кадет. – Очень приятственно!
- Ну, вот мы и познакомились . – Наденька подхватила молодого человека под руку. – Костя, мы куда сегодня пойдём?
- Есть предложение, посетить ипподром. – кадет вскинул голову, и у Анны Владимировны замерло сердечко от восторга: так обворожителен был господин Лящинский. – Сегодня там состоятся полёты господина Уточкина. Конечно, понимаю, вид аэроплана не столь привлекателен для нежных, девичьих глаз, но уверен, тебе это будет интересно.
Надюша в восторге всплеснула руками:
- Предложение принимается!
- А вы тоже с нами? – неожиданно поинтересовался молодой человек.
Я? – Анна Владимировна с недоумением взглянула на подругу, заметила, как та вся напряглась в ожидании ответа, и тут же решительно ответила. – Ну, конечно! Я много слышала об этом событии. Так что буду благодарна, и обязательно составлю вам компанию.
После чего девушка попросила, чтобы молодые люди подождали её несколько минут.
В обычных условиях подобрать наряд особого труда не составляло. Но то были обычные условия. Сейчас же ей хотелось выглядеть совершенно безукоризненно. Наряды, один за другим, посыпались на кровать.
Смотрясь в зеркало, примеряя очередное платье, Анна Владимировна неожиданно поймала себя на мысли, что она хочет выглядеть красиво не как обычно, «на публику». А для одного мужчины. Того, кто сейчас, пусть временно и с другой, но терпеливо стоял внизу и ждал её.
Девушка на секунду присела на пуфик.
А что, собственно, в нём такого? Вроде, такой же, как все. В меру лощёный. Щеголеватый. Поставь его в один ряд с остальными мужчинами, ничем не будет выделяться. Также будет пялиться на неё, забыв о своей Наденьке. А если не будет? А ведь не будет! Именно это её и потрясло. Господин Лящинский абсолютно не был потрясён её красотой. Он смотрел на неё так же, как и на Наденьку. И пригасил на ипподром просто, из вежливости. Уж что-что, а такие моменты она чувствовала.
Господи, Анна Владимировна прижала ладошки к щекам, о чём я думаю? У них же роман. Нехорошо отбивать у подруги кавалера. А если не роман? Если просто дружеские отношения? А если нет? А не лучше ли отказаться от поездки? И больше его не увидеть? Ну, уж нет! Едем! А там всё себя покажет. В конце – концов, мы будем только отдыхать…
С такими противоречивыми чувствами Анна Владимировна выскочила на улицу. Наденька с Константином о чём-то весело переговаривались. Лящинский задорно смеялся, обнажая крупные жемчужины передних зубов. Он был великолепен.
Анна Владимировна поджала от ревности губку и направилась к ним.
- Я готова! – как можно веселее сообщила она, в надежде, что молодой человек оценит её наряд, но, к своему великому ужасу, заметила, что Константин смотрит вовсе не на неё, а за её спину. И не обращает абсолютно никакого внимания на её старания.
- Господи, - в глазах Лящинского заиграли бесенята. – Посмотрите, самодвижущаяся корабельная мачта!
Анна Владимировна, предчувствуя недоброе, оглянулась. К ним, широким, размашистым шагом, направлялся Илья Сергеевич Подлыханов. Если издалека господин студент чем-то и напоминал, как доселе выразился молодой человек, корабельную принадлежность, то в близи он более походил на цветущую тропическую лиану. В отличии от прошлых визитов, когда Илья Сергеевич приходил в дом профессора в студенческом мундире, сегодня он вырядился в партикулярное платье, с ярким, броским галстуком. Брюки на господине студенте были тщательно отутюжены. На ногах молодого человека солнечным зайчиком отсвечивали лакированные туфли. В руках господин Подлыханов торжественно нёсли огромный букет роз.
- Нет. – громко рассмеялся Лящевский. – Я ошибся. Это не мачта, а каланча. Пожарная каланча во время праздника!
- Тише! – прыснув от смеха, тут же осадила своего ухажёра Наденька. – Сей господин поклонник нашей Анечки!
- Простите. – стушевался кадет, однако в его глазах по-прежнему бегали бесенята. – Я ведь не в курсе…
- Не нужно оправдываться. – достаточно резко отрезала Анна Владимировна. – Этот молодой человек ко мне не имеет никакого отношения. А то, что он поклонник, так то его дело, и ничего не значит. – с последними словами дочь профессора резво обернулась к Подлыханову и, не скрывая раздражения, жёстко произнесла. – Илья Сергеевич, какая дорога вас к нам привела?
Улыбка слетела с лица студиозуса.
- Как же так, Анна Владимировна, ведь мы же намедни обуславливались о встрече. Не далее, как вчера…
- Ах, да… Что-то такое припоминаю. – мадмуазель Боголюбова сделала вид, будто растерялась, хотя улыбка, открыто блуждавшая на её лице, говорила об обратном. – Но, понимаете, Илья Сергеевич, к сожалению, у меня на сегодня поменялись планы. Как, впрочем, и на завтра. – Анна Владимировна уже, чуть было, не сказала, чтобы Подлыханов вообще забыл дорогу к её дому, но, стрельнув взглядом на Лящевского, передумала и продолжила. – Если вы не будете против, то так и быть, мы можем с вами встретиться, предположим, в субботу. Или в воскресенье. Хотя, нет. В воскресенье я буду занята. Кстати, разрешите представить…
- Лящинский, Константин. – отрекомендовался кадет.
- Подлыханов, Илья. – стушевавшись, буркнул студент, стараясь выговорить фамилию без буквы «д», так, чтобы звучало, как «Полыханов», и тут же, более громко, с вызовом добавил. – В недалёком будущем инженер.
Кадет рассмеялся и первым протянул руку:
- Вам бы, с вашим ростом, офицером во флот, а не в инженеры.
Подлыханов внимательно смотрел на Лящицкого, не определяясь, как к тому отнестись. Интуиция подсказывала, что именно сей молодой человек стал виновником изменения планов Анны Владимировны. Однако, и считать того ухажёром госпожи Боголюбовой он тоже не мог: вон как кадета обхаживает подруга Анны Владимировны. Да и вёл себя молодой человек отнюдь не как поклонник дочери профессора. Даже несколько наоборот.
Подлыханов поклонился Наденьке, и обратился к Анне Владимировне:
- Простите, но в субботу я никак не могу. Если позволите, давайте не станем откладывать нашу встречу сегодня.
- Как мне вас понимать? – Анна Владимировна пристально взглянула на настойчивого ухажёра. В другой момент Илья Сергеевич бы сконфузился от такого взгляда. Но не сейчас, когда он принял решение остаться непреклонным. – Итак, сударь, я жду!
Илья Сергеевич кинул взор на столь неожиданно появившегося конкурента и, стараясь, чтобы его слова прозвучали как можно более убедительно, вымолвил:
- Анна Владимировна, я к вам сегодня пришёл не по простому случаю. У меня имеются веские причины просить Вас изменить новые планы. А если Вам не желательно их отменять, то, хотя бы, передвинуть на пару часов.
Букет в руках Подлыханова мелко задрожал. Илья Сергеевич сделал попытку сдержать сию предательскую дрожь, которая выдавала все его внутренние чувства, но из этого ничего не вышло. Руки продолжали слегка трястись, в результате чего, дрожал и весь огромный букет.
Анна Владимировна молча взирала на надоевшего студиозуса, раздумывая, что же ответить. Конечно, можно было бы, прямо сейчас, заявить тому, что он уже просто надоел ей со своими ухаживаниями, цветами, банальными стихами, но в тот миг девушке вдруг стало жалко бедного молодого человека. В конце концов, не виноват же он, что влюбился. Да, но и она, вроде как, не виновна.
Положение спас Лящинский.
- Анна Владимировна, мы с Надеждой отправимся на ипподром и пробудем там до вечера. Так что, если планы не изменятся, ждём Вас.
И, откланявшись Подлыханову, кадет взял свою спутницу под локоток.
Мадмуазель Боголюбова хотела, было, остановить их, но тут же передумала: ещё чего не хватало, чтобы Надька подумала Бог невесть что!
- Ну, - нервно - категоричным тоном обратилась Анна Владимировна к Подлыханову, едва влюблённая парочка удалилась на некоторое расстояние. – И куда Вы меня собираетесь вести? Снова в скучный синематограф? Я согласна. Это самое прелестное место, из всех, куда Вы меня доселе водили. Или Вам необходимо нечто иное, чтобы Вы смогли объяснить свои веские причины?
- Нет. – решительность Ильи Сергеевича испарилась. Минуту назад он знал, что сказать, как себя вести, но стоило Анне Владимировне чуть повысить тон, как в голове студиозуса появились сомнения (а так ли я поступаю?), а в голосе хрипота. Губы моментально пересохли, и их теперь приходилось постоянно облизывать. Телу стало жарко. И руки, будь они неладны, как назло, противно вспотели. – Впрочем, да. Точнее, я думал… Может, пройдём к Вам в дом?
- Зачем? – в голосе юной девы слышался металл.
- Да вот я…
- Эти цветы для меня? – едко поинтересовалась девушка. Господи, в тот миг думала она, ну почему минуту назад я не сказала ему, что он мне противен? Не поставила его в рамки? Сейчас бы не стояла перед этим великорослым пнём, а была бы рядом с Константином. С Костей!
- Да, да.. Вот, - Подлыханов протянул букет. – Это для Вас! Примите! Честно говоря, - наконец нашёл в себе силы произнести Илья Сергеевич. – Я бы хотел увидеть и ваших родителей.
- Если Вы к папеньке, то так бы и сказали. Но его нет дома.
- Нет, я не к нему. Точнее, и к нему, но не совсем. – Подлыханов никак не мог найти слов, чтобы точно выразить свою мысль. - Можно, конечно, и в синематограф… Хотя, нет, это не то место, где нам необходимо объясниться…
- Ах, нам уже необходимо объясниться! – Анна Владимировна не смогла скрыть сарказм. – Вот как. Наши отношения зашли настолько далеко, что я не заметила? – она не смогла, да и не захотела скрыть гнев в голосе:: фигуры молодых людей постепенно удалялись, а, привлекший её внимание кадет так ни разу и не оглянулся. Подлыханов проследил за её взглядом. И произнёс первое, что пришло на ум:
- Если Вы не против, давайте посетим кондитерскую.
Кондитерская «Ротонда», что располагалась на Бибиковском бульваре, славилась на весь Киев своими бесподобными сладостями. Господи, и чего там только не было… И эклеры, тающие во рту, оставляющие на долгое время привкус наслаждения. И марципаны в сахаре, за которыми нужно было отстоять очередь. И восточные сладости, особенно лукум, заставляющие почувствовать себя одним из героев «Тысячи и одной ночи». И конечно, многослойный, пропитанный воздушным кремом, «наполеон», от которого весь Киев находился в полном восторге! Но, я отвлёкся. А посему, за мной, мой читатель! В «Ротонду»!
Не смотря на все вышеперечисленные достоинства, более всего сия кондитерская была знаменита тем, что именно в ней молодые люди чаще всего назначали свидания своим пассиям для признания в любви и предложения руки и сердца. Анна Владимировна об этом прекрасно знала: её несколько раз, в том числе и Подлыханов, приглашали в сие заведение, однако она всегда находила возможность посещать данное заведение со свидетелями, в лице своих многочисленных подруг, чем постоянно расстраивала планы влюблённых юношей. Но сегодня девушка не стала искать подруг. Она, выслушав предложение Подлыханова, тут же решительным шагом направилась к сладкому заведению с одной единственной целью: расставить все точки. Твёрдо и окончательно!
Изредка, Анна Владимировна бросала обжигающе-гневные взгляды на Илью Сергеевича. Тот, несмотря на приближающийся момент развязки, всё более и более становился для неё ненавистным и раздражительным. Её, в Подлыханове, бесило всё: и широкая походка увальня, и тяжёлое дыхание, будто молодой человек постоянно испытывал недостаток в кислороде. И эта дурная манера: придерживать её локоток при ходьбе, вцепившись в него хрусткими, тонкими пальцами, словно в личную собственность. Да, неожиданное сравнение обожгло сердце девушки, сия корабельная мачта во многом проигрывает Надькиному кадету. А почему Надькиному? Ещё не всё потеряно. Главное – поскорее избавиться от назойливого студента, и, как можно скорее оказаться на ипподроме. А там посмотрим!
В кондитерской Подлыханов, скрепя сердце, раскошелился: заказал горячий шоколад, два «наполеона», бутылку холодной, сельтерской воды «Фиалка» и парочку бисквитов. Но как Илья Сергеевич не старался, Анна Владимировна всё-таки смогла заметить скаредность влюблённого ухажёра. Девушка с брезгливостью наблюдала за тем, как Илья Сергеевич повернулся к ней боком, слегка наклонился и принялся быстро пересчитывать деньги. Господи, как он мелочен! – взыграло девичье самолюбие. – И с таким ничтожеством я должна общаться?
Господин студиозус, наконец-то, рассчитался с кондитером, робко присел на стул, рядом с желанным созданием. Которое тут же раздражённо произнесло:
- Итак, господин Подлыханов, я Вас внимательно слушаю.
Девушка произнесла фамилию студиозуса именно так, как та писалась. Причём, особо красавица выделила именно ту самую злосчастную буковку «Д».
Однако, к великому сожалению для Анны Владимировны, Илья Сергеевич не заметил её стараний обидеть и принизить молодого человека. Господин студент, не глядя на спутницу, едва принесли хрустальные стаканы с сельтерской, тут же залпом осушил один из них, после чего, не поднимая глаз на спутницу, произнёс:
- Анна Владимировна, я из довольно родовитой, состоятельной семьи. Я Вам об этом как-то имел случай рассказать… Да, на данный момент, лично из себя представляю тип студента…
- Илья Сергеевич, - перебила монолог госпожа Богомолова. – А нельзя ли короче? О том, что Вы представляете тип студента, я прекрасно осведомлена. И с Вашей биографией в некоторой степени ознакомлена.
- Я волнуюсь. - растерянно произнёс Подлыханов, и принялся за второй стакан воды, предназначенный для Анны Владимировны. – Я, признаться, ещё ни разу… У меня нет опыта… А что ж Вы не кушаете? – вскинулся Илья Сергеевич. – Вы кушайте! Вот «бисквиты». Желаете «наполеон»? И пейте шоколад. Здесь самый лучший шоколад в городе. Попробуйте! – Анна Владимировна хотела, было, снова перебить монолог студиозуса, но тот замахал руками. – Нет! Нет! Ничего не говорите! Я волнуюсь, сбиваюсь… Речь с трудом поддаётся…
- А вы выпейте третий стакан. Может, поможет. И не теряйте моё время. Ну-с, Илья Сергеевич, для чего Вы меня сюда пригласили?
- Да… Вот-с… - Подлыханов задыхался. Не то от жары, не то от волнения. – Я имел сегодня честь не просто пригласить Вас, как бы так сказать, для прогулки. Я сегодня решился на то, к чему стремился все последние дни.
Илья Сергеевич дрожащей рукой достал из внутреннего кармана пиджака носовой платок, намереваясь вытереть вспотевший лоб, но, представив, как на сию картину посмотрит госпожа Богомолова, тут же суетливо вернул платок на место.
- Анна Владимировна, - губы влюблённого молодого человека, от ужаса происходящего вмиг пересохли, но, тем не менее, нашли в себе силу закончить начатую фразу. – Я Вам предлагаю руку и сердце!
Сердце молодого человека, только что предложенное девушке, затрепетало в надежде и отчаянии.
Госпожа Боголюбова откинула стройное, гибкое юное тело на спинку стула. В другое бы время, Анна Владимировна помучила ухажёра, поморочила бы ему голову, не зависимо, Подлыханов бы то был, или кто иной. Но сейчас всё её существо рвалось на ипподром.
- И что же я буду делать-то с Вашими рукой и сердцем? – Спокойным, бесстрастным голосом произнесла девушка, и в который раз, за последние минуты бросила взгляд в окно. - Простите, Илья Сергеевич, но меня анатомия, да и медицина, в общем, не интересуют.
- Вы меня не так поняли. – Подлыханов вновь достал платок и на этот раз нервно им воспользовался. – Я имел в виду не в том смысле, в котором Вы восприняли. Я по поводу брака, то есть создания семьи.
За столом возникла пауза. Анне Владимировне на мгновение стало жаль этого нескладного, да и в целом, неплохого юношу, которому она, просто, ради смеха, вскружила голову.
Илья же Сергеевич трепетно ждал ответа, нервно передвигая по столу хрустальный стакан и не решаясь на дальнейшее продолжение объяснения. У него в запасе была заготовлена целая речь, продуманная не далее, как намедни, и которая, по его мнению, должна была, по меньшей мере, очаровать девушку. Но слова застряли в горле. К тому же Анна Владимировна как-то странно отреагировала на первые, знаменательные слова.
- Господин Подлыханов, - Илья Сергеевич вздрогнул, напрягся. Анна Владимировна продолжала говорить. – То, что вы мне предлагаете, именуется браком. А брак подразумевает создание семьи. А семья есть мероприятие ответственное. – девушка слегка улыбнулась: спасибо папеньке за вчерашние лекции для старшей сестры, пригодилось. – И создавать её, то есть семью, должны лица, имеющие на то обоснования.
На лице Ильи Сергеевича отразилось явное беспокойство. Он, конечно, ожидал некую непредсказуемость реакции юной особы, но вместо положительного, или, чего он более всего боялся, отрицательного ответа выслушивать лекцию… Анна Владимировна еле сдержалась, дабы не прыснуть от смеха: настолько глупым было в сей момент выражение лица неуклюжего соискателя руки красавицы.
- Ежели, Вы, Анна Владимировна, имеете сомнение в благосостоянии моего семейства, - робко принялся находить хоть какие-то аргументы господин Подлыханов. – То смею Вас уверить, оно составляет некоторую приличную сумму: и в деньгах, и в ценных бумагах. К тому же, я единственное чадо, а потому, единственный наследник всего состояния. А сие означает, финансовую нужду мы испытывать никак не будем…
Взгляд Анны Владимировны стрельнул в студиозуса:
- Вы что же, так всю жизнь и собираетесь прожить на родительской шее?
- Отчего ж? – насторожился Подлыханов. – У меня имеются и свои планы. Я Вас с ними обязательно ознакомлю…
Только этого мне не хватало! – тяжело вздохнула Анна Владимировна, а вслух произнесла:
- Ваши планы, являются Вашими, а у меня, как выражается мой папенька, своя жизненная программа.
- Насколько я понял, - Илья Сергеевич оставил стакан в покое, однако, теперь дрожь в его руках стала явно заметна. – Вы мне отказываете?
Да! – хотела выкрикнуть Анна Владимировна, и уже готова была это сделать, однако убитый, пришибленный вид студента несколько смутил её. Юная красавица, несмотря на небольшой жизненный опыт, уже имела несколько случаев давать отказ на подобные признания. И все поклонники реагировали по-разному на её слова. Однако, не так, как она наблюдала в данном случае.
Подлыханов буквально на глазах одеревенел, пальцы его рук вцепились в крышку стола, губы сжались в одну тонкую, бледную полоску.
- Илья Сергеевич, - Девушке впервые стало, по-настоящему, жаль того, кого она лишила надежды. – Поверьте. Мне очень приятно Ваше общество, общение с Вами доставляет неизгладимое впечатление, - Господи, тут же подумала девушка, что я говорю? И, тем не менее, продолжала. – Вы действительно очень интересны и по-своему обаятельны. Но, этого недостаточно для того, чтобы соединить нас супружескими узами.
- Анна Владимировна…
- Не перебивайте! Я отказываю не Вам. Точнее, не только Вам. Я ещё не готова к подобного рода отношениям. А потому, давайте оставим всё так, как оно было до сих пор. Вот Вам моя рука друга!
- Но…
- И никаких но!
Девушка, опасаясь, как бы Подлыханов не стал продолжать столь неприятный для неё разговор, резко поднялась и направилась к выходу.
Ох уж эти влюблённые мужчины, юноши, мальчишки… Они постоянно слышат только то, что желают услышать. Анна Владимировна последними словами всего-навсего попыталась скрасить горечь обиды, которую невольно нанесла молодому человеку. Но, Илья Сергеевич в них не расслышал ничего, кроме надежды на будущее. И этого стало достаточно для того, чтобы он, воспряв духом, быстро рассчитался за не съеденные сладости и устремился вслед за своей любимой. Догнав мадмуазель Богомолову, Илья Сергеевич притёрся к ней с левой стороны, и ухватил своими длинными, цепкими пальцами локоток юной особы.
Вот тут то Анна Владимировна и поняла, что совершила ошибку. Она никак не желала, чтобы господин Подлыханов сопровождали её до ипподрома: в таком случае, весь праздник можно было бы считать испорченным. Девушка мысленно принялась ругать себя за то, что не нашла в себе сил, как того желала, резко порвать отношения с надоевшим ухажёром. И с каждым шагом, с каждым тяжёлым вздохом раздававшимся с левой стороны, раздражение всё более и более накатывало на юную особу.
Вскоре парочка поравнялась с ювелирной лавкой Габриловича. Илья Сергеевич бросил взглядом по сторонам, будто желая убедиться, что за ним никто не наблюдает, отпустил локоток Анны Владимировны, но только для того, чтобы тут же завладеть её узкой, холодной ладонью:
- Насколько я понял из Ваших слов, - дрожащим голосом произнёс студент. – Вы не отказываете мне в полной мере. Так?
Анна Владимировна тяжело, полной грудью, вздохнула: началось! Девушка с силой вырвала ладошку из потной руки Ильи Сергеевича, и хотела, было, крикнуть извозчика, как вдруг её взгляд замер на витрине ювелирной лавки. Точнее, Анна Владимировна не могла оторвать взора от сказочной красоты колье, которое старый ювелир Габрилович, с рекламной целью, выставил этим днём на всеобщее обозрение. Изделие действительно стоило того, чтобы его созерцать: воздушное, с руническим рисунком по центру, переливающееся игрой бриллиантов, оно манило к себе, притягивало.
- Взгляните. – дочь профессора в восторге всплеснула ручками. – Какая прелесть! Какое совершенство! Даже трудно поверить, что сие сделали руки человека. Но совсем недавно его здесь не было!
- Скорее всего, новый завоз. Анечка. – впервые решился Подлыханов назвать своего кумира по имени. – Да у Вас будет сколько угодно таких колье и бриллиантов… Даже, ещё лучше этого.
- Да что вы говорите. – в глазах девушки пробежали бесенята. – Уж не Вы ли их мне преподнесёте?
- Конечно я! – в восторге выкрикнул Илья Сергеевич.
- Замечательно! – поймала на слове Анна Владимировна ухажёра, вспоминая, как тот пересчитывал деньги в кондитерской. – Я хочу вот это! – пальчик девушки указал на колье. – И не в будущем, а… ну, скажем, завтра!
- То есть… - Илья Сергеевич решил, что ослышался. – Вы хотите, чтобы….
- Да! Мне некоторые предлагали звёзды с неба. – девушка пристально смотрела на своего униженного поклонника. – А для Вас я нашла задачу попроще. Если завтра это колье будет украшать мою шею, мы вернёмся к нашему разговору. Или сие для Вас накладно?
Подлыханова бросило в холодный пот. Он прекрасно понимал: Анна Владимировна не шутит. Может, она и со смехом произнесла последние слова, но это ничего не меняло. Он видел, девушка действительно хочет иметь украшение. А если так, то он должен согласиться на её условие.
- Ну, так как?
Подлыханов с трудом выдавил из себя:
- Завтра колье будет у Вас.
- Ну что ж, замечательно! Вы проводите меня до ипподрома?
Илья Сергеевич прикинул, что если он поедет с Анной Владимировной, то необходимой суммы собрать никак не успеет. И, хотя, желание остаться с желанной девушкой было велико, цель, которую она поставила перед ним, перекрывала всё.
- Простите, - студент склонился к ручке прелестницы. – Но у меня слегка изменились планы.
- Что ж, мой Дон Жуан, - Анна Владимировна позволила Подлыханову прикоснуться поцелуем ладошки. - Желаю Вам исполнения Ваших планов.
Мадмуазель Богомолова кликнула пролётку. В дороге она ещё некоторое время с сожалением думала о Подлыханове, но, спустя некоторое время, новые впечатления, связанные с очаровательным кадетом, захлестнули её, увлекли, и заставили забыть и о неудачном утре, и о Подлыханове, и о колье.
А что же Илья Сергеевич?
Студиозус, после того, как Анна Владимировна покинули его, ещё некоторое время стоял возле злополучной витрины в глубочайшем раздумии. Как ни странно, Илья Сергеевич понимали: Анечка над ним насмехалась. И не просто насмехалась – она его унизила. Но именно это чувство осознания, помноженное на страсть, более всего и подстёгивало господина студиозуса. Завтра, обязательно завтра он должен бросить к ногам холодной красавицы дорогую безделушку. Во что бы то ни стало! Чего бы это ни стоило! Бросить, и облить её, бездушное создание, волной презрения за то унижение, которое он только что испытал. Пусть, пусть она почувствует силу, исходящую от него. И силу эту почувствует через сию драгоценную безделушку. Илья Сергеевич в волнении даже прикрыл глаза, представляя, как Анна Владимировна будет сначала удивлённо, а потом с уважением смотреть на него, примерять колье… А он, спокойный, уверенный, монолитный, будет стоять у окна, скрестив перед грудью руки, и окатывать девушку с головы до ног обжигающе – ледяным взором… Переливчатый свисток квартального, раздавшийся где-то внизу мостовой, привёл молодого человека в чувство. Да, это обязательно случится. Но, позже. А сейчас следует действовать!
Илья Сергеевич толкнул входную дверь и вошёл в лавку. Колокольчик, висящий над дверью, заливисто предупредил хозяев лавки о приходе нового покупателя. За прилавком моментально, будто из воздуха, образовалась некая субстанция, в виде полнеющего мужчины, чуть старше тридцати лет, в добротном сюртуке и безвкусном галстуке на шее. Волосы незнакомца отливали чёрным, жирным цветом: до такой степени владелец сией причёски намазал её бриллиантином.
Поначалу лицо приказчика расплылось в довольной улыбке. Но когда он рассмотрел, кто перед ним, то оно, то есть лицо, тут же приняло постный вид.
А Илья Сергеевич, не обращая внимания на представителя одной из самых древних профессий на земле, склонился над прилавком и принялся рассматривать украшения из золота и серебра. По рассказам отца, послушный сын был прекрасно извещён о том, что нельзя сразу указывать на интересующий тебя товар: цену на него тут же накинут раза, эдак, в три. Следует подходить к предмету постепенно, по нарастающей, притушив заинтересованность торгаша. К тому же, следовало хоть как-то прицениться: в золоте, точнее, в его оценке, Илья Сергеевич разбирался слабо.
Приказчик, в свою очередь, окинув взглядом фигуру студента, тут же понял, с кем имеет дело. А зная подобную публику, которая была способна приобрести разве что дешёвенькое колечко для девчонки - зазнобы, не скрывая пренебрежительного отношения, принялся терпеливо ждать, когда нищий, по его понятиям, посетитель насмотрится на витрины и, купив безделушку, покинет лавку. Подлыханов, заметив такое отношение к себе, почувствовал, как вся его храбрость и собранность, которые он скопил для вопроса, вмиг куда-то испарились. Панический стыд охватил несчастного влюблённого: по его мнению, человек узнавший цену такому роскошному предмету, обязательно должен был его тут же приобрести. А как же иначе? Иначе ходят только в продуктовую лавку. Это там можно перебирать морковку, склочничать с торговкой, и, плюнув на всё, уйти без товара, но гордым за сохранённые самолюбие и кошель. В ювелирных учреждениях, по мнению Ильи Сергеевича, так поступать не полагалось. Но, слава Господу, колебания продолжались сравнительно недолго.
Колокольчик вновь зазвенел, и на пороге лавки проявилась фигура мужчины, одетая на английский манер: клетчатые бриджи, клетчатый сюртук, на голове незнакомца красовалось такое же клетчатое кепи. Во рту столь приятная на внешность глазу приказчика личность держала трубку.
- Чего изволите? – голос лавочника напоминал патоку.
- Любезный. – фигура лениво, вскользь, осмотрела прилавки. – Мне бы нечто такое, я бы даже сказал, эдакое… - незнакомец прикрыл рот рукой, скрывая зевок. – Желаю сделать презент некоей особе. Понимаете?
Приказчик, всей кожей чувствуя богатого клиента, «сделал стойку».
- Вот-с, извольте… Из последних поставок!
Помощник ювелира откинул стекло одной из настольных витрин и сделал широкий жест рукой:
- Смотрите!
Покупатель, прищёлкивая от удовольствия языком, уставился на драгоценные украшения.
Подлыханов притиснулся поближе к незнакомцу, и тоже принялся слушать вместе с новым клиентом информацию о том, что на данный момент имелось в лавке, и сколько что стоило. Когда речь зашла о колье, Илья Сергеевич нервно облизал пересохшие губы: понравившееся Анне Владимировне украшение стоило целое состояние – семьсот восемьдесят пять целковых!
- Всего-то! – новый покупатель ещё раз внимательно осмотрел колье. – Впрочем, вещица действительно достойна внимания… Как Вы считаете?
Незнакомец резко повернулся к студенту, и господин студент почувствовал страх: ему в глаза смотрели два чёрных, твёрдых, железных зрачка. Зрачки сильного, страшного зверя.
- Вижу, согласны. – улыбка незнакомца напоминала оскал. Денди вновь повернулся к лавочнику. – Пусть полежит до завтра. Если не выкупят, я днём заберу!
Илья Сергеевич с трудом проглотил набежавшую слюну, промямлил что-то невразумительное, извинился и торопливо покинул лавку.
Семьсот восемьдесят пять рублей! – была первая мысль, которая обожгла мозг молодого человека, когда тот оказался на улице. Семьсот восемьдесят пять! Нет, таких денег ему никак не собрать. Невозможно! Родители не дадут. Своих собственных рублей двести наберётся. Ну, с должников стянуть рублей сто. Мало! И в долг взять не у кого! Как быть? Мысль о потере мадмуазель Анечки из-за какого-то куска металла с камнями гложила, разъедала душу. Что делать? Что? Куда там господину Чернышевскому, с его елейной философией: жизнь рушится! И не какая-то там, в романе, а реальная, вот она, существующая! Семьсот восемьдесят пять рубликов – и ты счастливый человек! А нетути – навоз. Да-с, господа, самый что ни на есть натуральный навоз! А мысли кружились, вертелись каруселью в голове. До завтра! До завтра! Тот денди, с волчьим взглядом, отложил покупку до завтрашнего утра. А что если…
- Вы что ж, барин, вовсе ослепли! – очнулся от крика Илья Сергеевич. Огляделся и понял: кричали ему. Он, действительно ослепший, стоял посреди проезжей части дороги, едва не угодив под двуколку. – Барин, ну не можно так! – Чуть не плача, выговаривал возница. – Так жжешь можно и в участок…
- Прости, старик. – пробормотал Илья Сергеевич, вернулся на тротуар, огляделся. Взгляд в тоске искал ближайшее питейное заведение. Господин Подлыханов сам себе, пока, не признался в том, что собирается совершить, но уже чувствовал: это непременно произойдёт.
В кабаке стояли гул и смрад. В полутёмном помещении за небольшими, но крепкими деревянными столами на скамьях сидели простолюдины, от которых, в иное время, Илья Сергеевич с презрением бы отвернулся. Но сейчас ему было всё безразлично. Кто рядом… Где он…
Половой поднёс водки. На вопрос: «Чем будем закусывать?», Подлыханов отрицательно замотал головой. Первый, вонючий, шкалик с трудом прорвался сквозь горло и ударил в желудок. Илья Сергеевич судорожно закашлялся.
- Нехорошо-с, юноша, вот так, в одиночестве, и без надлежащего питания. – послышался знакомый голос из-за спины. Подлыханов обернулся: перед столиком стоял тот самый субъект, который вслед за ним посетил ювелирную лавку. – Эдак, господин студент, можно весь организм сжечь.
Обладатель волчьего взгляда без разрешения ногой оттолкнул лавку, приставил стул, принесённый половым, к столу и оседлал его.
- Что Вам нужно? – с трудом переведя дыхание, прошептал Илья Сергеевич.
- Правильно поставлен вопрос. Хвалю. – незнакомец щёлкнул пальцами, и, в мгновение ока, столешница была уставлена дорогим питьём и закусками. - Для начала, разрешите представиться: Уточкин Артёмий Николаевич.
Собеседник стянул с лысеющей головы кепи, положил его на пустующее место на лавке и принялся разливать водку.
- Э-э-э-э-э… - начал, было, Илья Сергеевич, но новый знакомый его остановил взглядом.
- Нет, нет. Рад бы, но, к сожалению, я только однофамилец нашего доблестного героя. А так, знаете ли, иногда хочется стать птицей… И лететь, лететь… Только не над ипподромом. – рука подняла гранёную стопку и, резким, отточенным движением, опрокинула её содержимое в рот однофамильца знаменитого авиатора. Вслед за коньяком в рот последовали солёный огурец и кусочек стерляди. – И улететь далеко – далеко, куда птицы по осени стремятся. На юга! В тепло! - господин Уточкин вновь наполнил свою стопку. – Ну, что, за знакомство? И не наливайте себе то пойло. Лучше отведайте моего, «Шустовского». Ну? Как? – Подлыханов замотал головой. – Здорово? То-то!
Илья Сергеевич набросился на еду. После водки и коньяка в нём проснулся дикий аппетит. Он вдруг вспомнил, что со вчерашнего вечера ничего не ел. Конечно, сейчас ему было неудобно перед новоиспечённым знакомым, но ничего с собой поделать не мог.
Артёмий Николаевич с любопытством наблюдал за ним и энергично подливал в рюмку.
- Прошу прощения. – наконец, перешёл к интересующему его вопросу господин Уточкин. – Можете не отвечать, но, мне кажется, у Вас имеются небольшие проблемы в личном плане.
- С чего вы это взяли? – Подлыханов перестал жевать.
- Физиономист я довольно слабый. Но даже любому и менее наблюдательному лицу, будь он на моём месте, бросилось бы в глаза ваше поведение в лавке ювелира.
Илья Сергеевич с трудом проглотил непрожёванный кусок рыбы.
- А каково было моё поведение?
Артёмий Николаевич усмехнулся:
- Да, как Вам сказать… Лично мне оно говорило о том, что некий молодой человек находится в тупике. И единственный выход, который он видит из него – заполучить сущую безделицу, стоимостью в семьсот восемьдесят пять рубликов.
- Я Вас не понимаю. – тихо произнёс Илья Сергеевич и оглянулся по сторонам.
- Тише! Тише! Не привлекайте внимания. Перестаньте вертеть головой, будто хотите шею сломать. Спокойно кушайте и внимайте. Я не из полиции. Да и Вы, пока, ничего предосудительного не совершили. Уточняю: пока. Впрочем, если меня чутьё не подводит, а оно подводит крайне редко, то Вы, вышесказанное «пока» собираетесь провернуть не далее, как сегодня ночью. А причина заключена в том, что посетитель, заглянувший в лавку после Вас, намеревается приобрести вышеуказанную вещицу завтра утром. Но, вы не вор. Я это сразу понял. Вы – человек, который попал в крайне скверное положение, и теперь ищет из него выход. Не понимаю одного: почему именно колье? Ведь в лавке имеется масса других, не менее привлекательных предметов?
Подлыханов опьянел. В другое время он бы ушёл от разговора с малознакомой личностью. Но сейчас, в таком состоянии, ему стало всё безразлично. К тому же собеседник оказался не столь страшен, как он показался в ювелирной лавке. А потому, Илья Сергеевич решился открыться.
- Господи. – произнёс господин Уточкин, выслушав студиозуса. – Оказывается, глупцы то ещё не перевелись. Виват вам, господа поэты! Вы добились своей цели! – Подлыханов сделал попытку приподняться, но крепкая рука собеседника заставила его опуститься на место. – Да сидите Вы! Тоже мне, Отелло доморощенный… Хотя, признаться, я Вам где-то завидую. Да, да… Вас призывают к действию не деньги, а амурные дела…. В этом что-то есть! Что-то такое, что в корне меняет дело.
- Какое дело? – поинтересовался господин студент. Несмотря на опьянение, голова студиозуса ещё работала.
- Моё к Вам. – Однофамилец авиатора достал из кармана трубку и принялся набивать её табаком. – У меня к Вам имеется предложение. Взять на «гоп-стоп» лавочку ювелира совместными усилиями.
Илья Сергеевич тупо уставился на собеседника. Он никак не мог сообразить, о каком «гопе» идёт речь.
- Это как?
- Это так. – Уточкин прикурил от свечи, поднесённой половым, и затянулся дымом. – Я предлагаю Вам, вместе со мной, посетить заведение господина Габриловича. Естественно, не в дневное время. И взять то, что нам понравится.
- То есть, ограбить? – пролепетал Подлыханов.
- Ну, зачем же так грубо! Взять, а не ограбить. Разницу чувствуете?
- Но ведь это преступление!
- А разве вы, молодой человек, не собирались совершить нечто подобное, только без меня?
- Н..н..нет. – тряхнул головой студент. – Точнее, не так… Я хотел…
- Вам нужно это колье? – жёстко проговорил Артёмий Николаевич.
- Д..да.
- А мне – нет. Но, если Вы откажитесь принять участие, то я вынужден буду забрать его себе. Но завтра ваша благоверная Анечка в последний раз укажет Вам на порог своего дома. Вы этого хотите?
- Н..Нет.
- Тогда в чём дело? Купить вещицу Вы не в состоянии. А так, и деньги сохраните. И любимую девушку к себе приманите. К тому же, Илья Сергеевич, - Уточкин доверительно склонился в сторону собеседника. - Я в вашей провинции человек пришлый. Завтра исчезну. И Вы меня более не увидите. А это, как понимаете, неплохой плюс. Для Вас. Хотя, что это я с Вами тут вожусь? – Артёмий Николаевич снова откинулся всем телом на спинку стула. - Могу ведь и сам всё сделать…
Подлыханов нервно вытер рот салфеткой. Уточкин был прав. В душе господин студиозус уже готов был совершить преступление. И там, возле лавки, он это прекрасно осознал. И даже несколько романтизировал сии действия своими чувствами. Но то чувство было далеко, и какое-то нереальное. Теперь же картинка вырисовывалась иная: она стала натуральной, страшной. И никакого романтизма. А ведь могут и посадить. – обожгла новая мысль мозг студента. Но тут же другая мыслишка выдвинула контраргумент: это, ежели поймают. А если нет? Тем паче, новый знакомый завтра исчезнет из Киева.
Илья Сергеевич снова бросил взгляд по сторонам, наполнил стопку коньяком, медленно выпил, и, осипшим голосом спросил:
- Что я должен делать?
- Всего ничего. – собеседник преспокойно уминал котлету «по-киевски». – Постоять «на шухере».
- Не понял.
- Хм, темень… Приглядывать, чтобы не было никого постороннего, пока я буду работать.
- И всё?
- И всё! И вот за это «всё», господин Подлыханов, Вы получите колье, стоимостью в семьсот восемьдесят целковых! Так как, согласны?
Илья Сергеевич облизнул пересохшие губы: отказаться возможность ещё имелась. Но, в таком случае, он никогда не сможет покорить сердце юной красавицы. И что, собственно в том такого? Просто постоять – и колье в кармане. Ну, а вдруг, таки, попадёмся? Это ж… Сколько это сидеть? Лет пять? Более? Холод ударил в ступни ног: нет, в тюрьму Илья Сергеевич никак не хотел.
Подлыханов ещё раз облизнул губы и поднял глаза на собеседника, с трудом найдя в себе душевные силы, сделать отказ. Но, едва их глаза встретились, как вся решимость вмиг испарилась. Илья Сергеевич, глядя в волчьи зрачки Уточкина, неожиданно ощутил страх иного рода, нежели боязнь оказаться за решёткой. А ведь этот Артёмий Николаевич слишком предо мной открылся. – с запозданием сообразил господин студент, - В любом случае неприятности будут! И камера – не самое страшное из них. Вон, как уставился, будто сожрать хочет… А ведь сожрёт! Если не соглашусь.
Илья Сергеевич вялой рукой налил себе водки, и залпом осушил рюмку. Холодный, уничтожающе – пристальный взгляд Уточкина стёр в нём ничтожные остатки уверенности.
- Я согласен.
Однофамилец знаменитого авиатора улыбнулся, обнажив крепкие, крупные зубы:
- Вот и замечательно! Теперь обсудим детали нашего совместного мероприятия. – Уточкин придержал руку студента. – И на сегодня пить более не рекомендую….
Поздним, душным вечером Артёмий Николаевич и господин Подлыханов неспешным, ленивым шагом подошли к переулку, который вёл к «чёрному» входу в лавку ювелира, через который, как сообщил Уточкин, каждое утро входили приказчик и прислуга.
Илья Сергеевич нервно вытер потные руки и, брезгливо посмотрев на платок, скомкал его и силой выбросил в тёмный угол.
- Немедленно подберите! – строго прошептал Уточкин.
- Но ведь это простой носовой платок. – Подлыханова трясло от страха. – Таких тысячи по Киеву.
- Для Вас – простой, для легавых – улика.
После этих слов Подлыханову захотелось сорваться с места и бежать, бежать как можно дальше от лавки ювелира и от этого страшного человека. Рука Уточкина с силой сжала отворот пиджака студента:
- Что с Вами? – Артёмий Николаевич, несмотря на темень, заметил изменения в поведении компаньона.
- Н..ничего. Только знобит… Что-то…
- Впервые всегда так. – прошипел вор. – Пройдёт.
- А Вы уверены, что в лавке никого нет?
- Полностью гарантии дать не могу. Но, должно быть так. Да перестаньте Вы дрожать!
- Н..не могу… Н..не получается.
- Смотрите, господин студент, - Уточкин притянул Подлыханова к себе так, чтобы ухо последнего оказалось перед губами преступника. – Сбежите – найду! Из-под земли достану! Стойте здесь, и не дай Бог, что упустите! Я скоро… Нужно осмотреть окрестности… И подберите платок, барышня!
Уточкин растворился в темноте. Подлыханов с трудом перевёл дыхание. Вот ведь попал! Вот ведь…
Артёмий Николаевич, словно призрак, вырос перед молодым человеком:
- Вроде, всё спокойно. Ну-с, сударь, - Илья Сергеевич не увидел, а почувствовал, как его новый знакомый улыбается. – Встряхнём ваш провинциальный городишко?
Уточкин снова нырнул в темноту переулка. Подлыханов последовал за ним. Что происходило дальше, Илья Сергеевич воспринимал с трудом, механически.
Артёмий Николаевич первым вышел в ночную темноту двора, центр которого освещался мутным светом луны, огляделся по сторонам, поманил рукой Подлыханова, после чего подкрался к двери лавки, наклонился, проверил замок и от удовольствия причмокнул языком:
- Английский. Дурачки, думают Англия спасёт их побрякушки.
Тихонько звякнули ключи. Неожиданно, Подлыханов услышал лёгкий шум со стороны дворницкой
- Чёрт. – тихо выругался Уточкин. – Нам только дворника не хватало. Стойте тихо, не шевелитесь.
Действительно, в тусклом свете проявился невысокого роста мужичонка, который неспешным шагом прошёлся по двору, после чего присел на скамью, врытую близ входной двери в жилище.
Уточкин с Подлыхановым прижались к стене. Мужик докурил самокрутку, кряхтя поднялся со скамьи и … направился в их сторону.
Илья Сергеевич, обливаясь холодным потом, буквально слился со стеной. Ещё пару шагов, и дворник увидит их. Студента пробил холодный пот: всё, теперь точно посадят. А, может, оно и к лучшему? Колени предательски задрожали. Захотелось опуститься на землю.
Уточкин отреагировал иначе. Серой тенью преступник отделился от стены и стремительно, тихо, практически бесшумно, чёрной кошкой, бросился к приближающемуся человеку. В правой руке Артёмия Николаевича что-то сверкнуло. Подлыханов увидел, как дворник растерянно остановился, вскинул руки навстречу неизвестности. Две фигуры слились в одну. Раздался вскрик, и одно из тел рухнуло на землю. Вторая фигура наклонилась, вцепилась в одежду упавшего, и потащила его в темноту подворотни.
«Убил!» - догадался Илья Сергеевич. Ужас сковал все его члены. В онемении он наблюдал за тем, как убийца спокойно обшарил карманы убитого, после чего затолкал тело за поленницу дров.
Уточкин вытер о землю лезвие «финки», спрятал нож в карман и вернулся к Подлыханову.
- Ну, как, всё тихо?
Студент, услышав слова, сложился пополам. Его стошнило.
- Бросьте блевать, кисейная барышня. – Артёмий Николаевич вновь склонился над замком, несколько секунд повозился с ним, что-то щёлкнуло, и дверь тихонько приоткрылась. – Тихо! – Уточкин приложил указательный палец к губам. – Стойте здесь. Если что – предупредите.
- Как предупредить? – выдавил из себя Подлыханов.
- Как угодно! Придумайте сами. Впрочем, я там долго быть не намереваюсь. Ждите!
Уточкин скрылся за дверью.
Илья Сергеевич, содрогаясь всем телом, присел на корточки возле дверного проёма и, не отрываясь, смотрел на поленницу, за которой лежало бездыханное тело. Неожиданно, Подлыханову припомнилось утро сегодняшнего дня, которое, как он рассчитывал, должно было принести ему уверенность в будущей жизни. Теперь его ожидали суд и каторга. Слёзы тонкой ниткой прорезали щёки студента. Вспомнились Анна Владимировна, её подруга, тот щёголь – кадет, который разрушил его жизнь. Подлыханов тихонько всхлипнул. Да, именно он виновник всего того, что произошло! Теперь Илья Сергеевич был уверен: именно кадет, как там его… Лящинский! Точно, Лящинский, виновник последних событий! Если бы не он, то не случилось бы того разговора возле лавки. И Аннушка не увидела бы проклятое колье. И не было бы этой встречи с Уточкиным… Или как там его… Глухие рыдания сдавили горло. Господи, поскорее бы всё закончилось! Где этот Уточкин? Чёрт бы его побрал! Почему его так долго нет?
Подлыханов с трудом поднялся, осмотрелся по сторонам: вроде, никого не было. Стояла тишина. Мёртвая.
Подлыханову стало страшно. Нет, как хотите, он более не мог тут находиться! Убежать? Можно. Но Уточкин его найдёт! Глупец, дурак, идиот… Он же сам ему про себя всё рассказал! Илья Сергеевич с силой укусил кулак. Нет, убегать нельзя. Иначе, он и его убьёт. Нужно дождаться Уточкина. Но почему тот так долго отсутствует? Господи, скорее бы всё это закончилось…
Илья Сергеевич неуверенно заглянул внутрь лавки. Подождал. Прислушался. Но, ничего не услышал. Тогда студент решился, и вошёл в ювелирную мастерскую. Сделал несколько шагов во внутрь тёмного помещения. Споткнулся о ступеньки лестницы. Осторожно, пытаясь ступать на цыпочках, поднялся по ней. На ощупь, двинулся вперёд. Миновал небольшой коридор. Снова прислушался. Из дверного проёма, которым тот заканчивался, доносились звуки борьбы. Илья Сергеевич сделал ещё несколько осторожных шагов, приоткрыл дверь пошире, и проник в торговый зал.
Поначалу, Подлыханов ничего не смог рассмотреть: в зале стояла полнейшая темнота. Но, спустя несколько мгновений, немного привыкшие к сумраку глаза смогли увидеть, как между прилавком и полками с товаром, на полу двигалось в борьбе два тела. Если бы Подлыханов не знал, что одно из тел принадлежит господину Уточкину, то, наверняка, принял бы клубок за подростков, не поделивших промеж собой нежданного подарка и доведших дело до драки.
- Помоги! – донёсся со стороны дерущихся охрипший, приглушённый голос. – Быстрее!
Будь на месте Ильи Сергеевича иная личность, может быть, она и стала бы помогать вору Уточкину. Но господин Подлыханов, услышав хрип, только сжался от страха в углу и с ужасом наблюдал за происходящим.
Сторож лавки, а то был он, всем своим грузным телом прижимал Артёмия Николаевича к полу, левой рукой сдавливая горло «ночного гостя», а правой сдерживая кисть правой руки, в которой Уточкин сжимал нож. При появлении нового действующего лица, охранник оглянулся назад, чем и решил свою судьбу. Уточкин резким движением тела извернулся, перехватил «финку» в левую руку и всадил холодное лезвие в грудь противнику. Сторож захрипел, ослабил хватку. Бандит сбросил с себя его тело, с трудом поднялся на ноги, тяжело втягивая воздух в лёгкие. Первым делом, как отдышался, он проверил, жив ли сторож, и когда убедился, что тот мёртв, накинулся на Подлыханова:
- Ты что ж, сука, скурвился? – от интеллигентных манер Артёмия Николаевича не осталось и следа. – Пером распишу, тля вонючая!
Уточкин приблизился к насмерть перепуганному студенту, продолжая сжимать в руке орудие убийства.
- И-и-и-и-и… - заскулил Илья Сергеевич. Ноги студента заелозили по полу. Пальцы рук принялись шарить по полу, в писках предмета, которым можно было бы прикрыться от нависающей угрозы. Уточкин вернул «финку» в правую руку, а с помощью левой, окровавленной, шумно высморкался. Из окна на преступника упал неровный лунный луч света. Подлыханова перекосило от ужаса: грязная, мятая, измазанная кровью фигура Уточкина, держащая перед собой нож, несла смерть.
- Не вой! – Артёмий Николаевич сплюнул. – Сука! Заткнись, я сказал!
Уточкин склонился над студентом. «Финка» играла в руке убийцы, в ожидании новой жертвы.
Илья Сергеевич, уже вовсе ничего не соображая, в голос завыл, попытался вскочить на ноги, однако, поскользнулся на мокром, от растекшейся крови, полу, инстинктивно дёрнулся, и, не удержав равновесия, завалился на спину. Левая нога господина студиозуса непроизвольно подскочила вверх, ударила по вооружённой руке сообщника, и металл, в третий раз за ночь, вошёл в живое тело. Только на этот раз своего хозяина.
Уточкин удивлённо охнул, замер. Из глотки преступника вырвался хрип, после чего теряющее жизнь тело грабителя рухнуло к ногам Подлыханова. Пальцы рук Артёмия Николаевича ещё некоторое время скребли половицы пола, ноги елозили по крови, то сжимаясь, то разжимаясь. Так длилось с минуту. Затем тело Уточкина несколько раз дёрнулось в предсмертной конвульсии и, вытянувшись, застыло.
Подлыханов несколько минут боялся тронуться с места и только ожесточённо крестился:
- Не может быть! Это не я! Нет! Не я! Это не может быть…
Что произошло далее, Илья Сергеевич не помнил.
Он не помнил, как, прижимаясь к стене, обошёл сначала один труп, Уточкина. Затем миновал тело сторожа. Ничего не соображая, добрался до витрины, разбил стекло, схватил колье и стремглав бросился к выходу. На улице, не прикрыв за собой дверь лавки, и не оглядываясь по сторонам, Подлыханов поначалу кинулся к Бессарабской площади. Преодолев её, он выскочил на Хрещатик. Миновал и его….
Очнулся Илья Сергеевич на Владимирской горке, когда, истерзанный ветками кустарника, в порванной, грязной одежде, упал в бессилии на освещённую электрическим светом каменную площадку перед памятником Владимиру Великому.
Подлыханов приподнялся на дрожащих руках, вскинул голову: перед ним возвышался белоснежный монолит Святого князя, воздержащий Святой крест. Руки сжались в кулаки, и правую ладонь обожгла боль.
Взгляд студента опустился, и Илья Сергеевич увидел, что по-прежнему сжимает недавно столь желанное, а теперь ненавистное ожерелье.
- Господи! – Илья Сергеевич упал на колени, принялся неистово креститься на каменный образ. – Я не хотел! Видит Бог, я не желал! Так вышло! Спаси душу мою грешную! Не имел я желания кого-либо убить! Ведь я только защищал себя! Знаю, покусился на чужое… А где выход то был, а? Выход то где? Ведь Анечка то бросила бы меня, видит Бог, бросила! Ведь я есть кто? Червь! Ничтожный червь! Но я люблю, люблю её! И сделаю для неё всё, что угодно. Всё! Господи на небеси, да восславится имя твое…. – Подлыханов ударил челом о камень, сморщился от боли, снова вскинул вверх голову, и вдруг заорал. - Ну что ты так смотришь на меня, изваяние бездыханное? Разве тебе понятны муки человеческие, страждания людские? А это что? Шаги? – Подлыханов быстро отполз в тень постамента, озираясь по сторонам и суетливо пряча колье под остатками рваной рубахи – Никому… Никому не отдам! Моё! Нет, вроде, никого… Показалось. А они меня не найдут… Хи-хи… Нет, руки коротки. А ты, изваяние, меня не выдашь! И Уточкин мёртв! Вот так! Хи-хи…
Электрическое освещение, которым был оснащён памятник, несколько раз мигнуло и потухло. На белую статую упало чёрное покрывало ночи.
Илья Сергеевич почувствовал спазмы головной боли, и сие его обрадовало. Он рассмеялся, смех перешёл в истерический хохот, который перерос в крик:
- Я всех обманул! Всех! Я выиграл свой шанс! Приз мой! Да я вас всех…
Ослепительная, яркая молния большим, огненным шаром скатилась с небес и устремилась к восторжествовавшему Подлыханову. Илья Сергеевич непроизвольно закрыл лицо руками, когда пламя охватило его бренное тело.
Страшный крик прокатился по Владимирской горке и затух где-то внизу, на Хрещатике.
На утро Владимирская горка была оцеплена нарядом полиции и жандармерии. Следователь уголовного сыска, господин Быстряков Павел Михайлович, тяжело дыша и обливаясь потом, поднял тяжеловатое для своих тридцати двух лет, довольно упитанное тело по кирпичным ступенькам на площадку, что разложилась перед памятником первого Христианина на Руси. Там, на горке, следователя уже ожидали пристав и два знакомых офицера из жандармского корпуса: Неустроев и Лопатин. А так же седой, бородатый старик – простолюдин, смотритель скульптуры. Жандармы морщились и прикрывали носы платками.
- Запаздываем, Павел Михайлович. – здороваясь, поддел Быстрякова Неустроев. – Мы Вас с полчаса как ожидаем. Могли бы и пораньше. Вонища здесь стоит несусветная.
- Дела, господа, дела…- следователь посмотрел на лежащее невдалеке от монумента тело, прикрытое рогожей. – Осмотр произвели?
- В общем… – по тому, как неуверенно принялся отвечать Неустроев, Быстряков понял, жандармские чистюли обошлись устным рассказом смотрителя. – Мы ж, сами знаете, в подобного рода делах не доки. К тому, что там смотреть…
- Не Боги горшки обжигают.
- Вот тут Вы в десятку. – кивнул на труп Лопатин. – Интересно, если не Бог, то кто обжёг этого?
- Так, может, всё-таки взгляните? – поинтересовался Быстряков.
- Нет уж, увольте. – замахал руками Неустроев. - Мы Вашего куска забирать не собираемся.
- А от чего ж тогда прибыли? – во взгляде Павла Михайловича просквозила хитринка. – Думаете, политика?
- Кто ж его знает? Сначала нужно узнать, кто там, - Неустроев кивнул на бесформенные очертания тела, скрытого материей, - А после будем думать.
- Логично.
- А что, Павел Михайлович, слухи поползли, будто сегодня ночью обворовали ювелирную лавку Габриловича? – полюбопытствовал Лопатин.
- Вот город… - констатировал Быстряков, отмахиваясь от назойливых мух. – Не успеет что произойти – все всё знают. А всего-то семь утра… И зачем нам газеты?
- И всё-таки?
- Обворовали – грубо сказано. Украли то всего одну вещицу. Но, что самое странное, из-за этой одной вещицы – три «жмурика». То есть, трупа. – следователь повернулся к смотрителю. – Ну, дед, рассказывай. Насколько понимаю, ты первым увидел сию нелицеприятную картину.
Старик снял с головы картуз, почесал в бороде:
- Да что, Ваше благородие, рассказывать то… Поднимаюсь сегодня, как обычно: прибрать, посмотреть, чего тут… Здесь ведь как… То господа студенты балуют. То парочки разные. Шалят. То господа перебравшие горькую…
- Ближе к делу, старик.
- Ну, да…Подхожу, значит, ближе. Смотрю. А вот тот господин, - смотритель указал пальцем на труп. – Лежат. И, как правильно заметили давеча, вонища стоит такая, что словами описать трудно.
- Вонь я сам чувствую. Ещё что видел?
- Так нет. Только то, что это… Словами не передать…
- Старик, то, что тебе трудно передавать словами, я и сам наблюдаю. Суть говори.
- Так я и говорю. Подхожу, а тут это лежит. Чёрное, будто его из преисподней назад на землю вернули.
- Живое?
- Так, где ж живое, когда обугленное всё.
- Понятно. – Быстряков подошёл к телу. – Рогожей ты укрыл?
- Стало быть я.
- Ладненько…
Следователь вытащил из кармана кителя перчатки, натянул их на руки, склонился над телом и откинул материю. Тошнотворно сладковатый запах ударил в ноздри. Перед Быстряковым лежало скрюченное, обугленное человеческое тело, в котором с первого взгляда было невозможно распознать: мужчина это, или женщина.
Лопатин подошёл поближе, тоже заглянул за край материи и тут же кинулся в кусты. Неустроев, отвернувшись, обмахивался платком.
- Так, так. – Быстряков осторожно перевернул тело с бока на спину. – Судя по всему, господа, перед нами представитель сильного пола. Пуговицы. Пряжка от брючного пояса. А что здесь у нас…
Павел Михайлович с трудом развёл руки покойника, сведённые крестом перед лицом и грудью, и извлёк на свет Божий почерневшую вещицу.
- Так, так, так… Господа, могу вас обрадовать. – Быстряков вернулся к Неустроеву. – Наш клиент. Ничего политического. – Павел Михайлович раскрыл ладонь и показал найденный предмет. – Сию вещицу сегодня ночью выкрали из ювелирной лавки Габриловича. Не желаете взглянуть?
- Нет уж, увольте. – Неустроев отвернулся от руки следователя и, отдав честь, принялся стремительно спускаться по ступенькам. – Лопатин, я Вас жду внизу. – Неустроев чуть придержал шаг и повернулся в сторону Быстрякова. – Вы уж, Павел Михайлович, простите, но, срочные дела… Служебные… Лопатин, да где Вас черти носят?
Когда офицеры жандармерии удалились, Быстряков вновь обратился к смотрителю:
- А что, старик, электричество у вас всегда в порядке?
- Дак, оно когда как..
- А сегодня ночью?
- Как всегда… Святило. – смотритель пожал плечами. – А Вы, ваше благородие, так смекаете, что это сакмое ляктричество делов наделало?
- Не знаю, дед. Не знаю.
- Простите, ваше бродь, можно поправочку сделать?
Быстряков обернулся: перед ним вырос пристав.
- Ну-с?
- Не могло то ляктричество сотворить.
- От чего ж, позвольте полюбопытствовать, у вас такое мнение?
- Недавно случай был, в артиллерийских казармах. Солдата одного энтим самым….
- Током?
- Вот, вот. Убило. Так от него такого духману не было. Убитый был, понятное дело. Но лежал свеженький, как огурчик. А здесь гляньте, ваше бродь, будто в печь засунули. А после сюда принесли.
- Зачем?
- Не могу знать!
- А что? – Быстряков почесал за ухом. – А правильно мыслишь, братец. Только не несли его. Присмотрись: вкруг тела ни пылинки, ни соринки. Сумеешь так аккуратно донести и положить, чтобы ничего не тронуть и не наследить? То-то. Всё говорит за то, что он сам сюда, своим ходом пришёл. А вот тут то его и сожгли. К примеру, сообщники. Но… - Павел Михайлович снова кинул взгляд на тело. – имеется один непонятный для меня факт. Отчего они, то есть сообщники, не взяли колье? Денег то оно сумасшедших стоит.
Пристав в нерешительности пожал плечами. Быстряков присел на ступеньку постамента, принялся стягивать мундир:
- И всё-таки, он сам сюда пришёл. – как бы вновь, но уже основательно, утвердил свою мысль следователь. – А вот кто его смог так изуродовать? Опять же, следов костра нет. Хиромантия, да и только!
Смотритель топтался на месте, не решаясь высказать мысль.
Следователь посмотрел на украшение:
- А, может, подделка? Потому и не взяли? К, примеру, убиенный должен был принести оригинал, а приволок чёрте что… Да, но тогда выходит, Габрилович торгует чёрте чем. Дела…
Смотритель, наконец, набрался духу, и подступился к представителю закона:
- Ваше благородие, можете смеяться, но имеется у меня одна мыслишка.
- И какая? – Быстряков с любопытством посмотрел на старика. Напрягся, в желании хоть что-то услышать, и пристав.
- Да вот… - начал смотритель. – Бытует средь люду слушок, будто статуя сия, - рука старика указала на скульптуру. – Очень даже не простая.
- Заколдованная, что ли? – скривился Быстряков. Ещё мистики не хватало.
- То-то и оно. – доверительно проговорил старик. – Ваше благородие, Вы послушайте. Годков двадцать тому, на ентом самом месте сгинул пан Шептицький. Кат был лютый. По молодости он своих дворовых насмерть забивал. А как в лета вошёл, то и на разных благородиев руки распускать начал. Не одна загибла душа на нём висит. Так вот, Так вот, именно тут, возля нашего Владимира, - смотритель перекрестился, - он смертушку то свою и принял.
- Тоже сгорел? – заинтересованно произнёс пристав.
- Нет. Однако, нашли его точненько на этом самом месте. Только он, то есть тот Шептицкий, когда его нашли, не мог ни ходить, ни сидеть: только лежал. И говорить не мог: у него язык то в верёвочку скрутило. Вот от этого он и помер: язык то во рту распух, он и задохнулся. Синий весь аж был, жуть… И глаза здоровущие такие сделались…
Быстряков поднялся.
- Ну, спасибо тебе, старик, за ценную информацию.
- Дык, я никакой хормации Вам не давал… - смотритель перекрестился. – Только после смерти того пана, недели две на площадку никто не поднимался.
- А вот это действительно странно. – еле сдержал смех следователь. - Вовсе на наших людей не похоже. – Быстряков тут же погасил улыбку и озабоченно приказал приставу. – Тут больше делать нечего. Забираем тело: авось, кто опознает.
Но ни в этот день, ни на следующий, никто по объявлению в следственный отдел не пришёл, и опознать покойника не пожелал. А потому, на третьи сутки тело студиозуса Подлыханова, вместе с тайной его гибели, похоронили в общей могиле с несколькими такими же, как Илья Сергеевич, неустановленными личностями.
Родители Ильи Сергеевича кинулись на поиски сына через неделю, когда стало понятно, что тот безвестно пропал. Обращались и в полицию, но никому и в голову не пришло свести воедино три дела: ограбление ювелирной лавки и покойника на Владимирской горке с пропажей несчастного студента.
В политехническом им тоже никто ничем не смог помочь, так как все решили, что, причиной исчезновения Подлыханова стал отказ дочери профессора Богомолова. Рассудили следующим образом: мол, решил искать новой жизни, новой любви. И ничего страшного не произошло – поищет, и объявится. На том и успокоились.
Сама Анна Владимировна, после произошедших событий, вспомнила об ухажёре только один раз, спустя две недели, когда случайно проезжала мимо лавки Габриловича, и в витрине снова увидела то самое драгоценное колье. Лёгкий вздох, взмах перчатки – и воспоминания исчезли, словно утренняя роса. Более именем Ильи Сергеевича она себя не обременяла, потому, как спустя полгода стала госпожой Лящицкой.
И только следователь Быстряков, с тех пор заимел странную привычку в воскресные дни, после посещения церкви, подниматься на Владимирскую горку, и долго стоять перед памятником Великому Князю, сняв с головы котелок. Однако Павла Михайловича более не интересовал вопрос: кто, за что и как убил неизвестного? Чем больше уходило в лету дней, чем больше Быстряков расследовал дел в этом загадочном городе, тем более убеждался: в тот день старик – смотритель не так то был и далёк от истины. Да только расследовать дела подобного рода было не в его компетенции.