На купалу

1.

В день накануне Ивана Купала мы с мамой собирали лекарственные травы. Лесная тропинка, прямой стрелой, убегала вглубь чащи. Мама то тут, то там наклонялась, срывая то веточку, то цветочек. И вот тропка уткнулась в глубокий лог, раздвоилась, и побежали две тропочки друг от друга в разные стороны.

- Мам, смотри, сколько там травы! Может нам туда надо? – заглядывая вниз, крикнула я уходящей налево маме.

- Нет, там папоротники, их ещё рано брать. Осенью у папоротника корни копают, а сейчас лето.

- А правда, что сегодня ночью папоротник зацветёт?

- Нет, неправда. Папоротники не цветковые растения, а споровые, поэтому они не цветут.

- Мамочка, давай ночью сходим, посмотрим, а вдруг хоть один зацветёт, смотри, сколько их здесь. Пойдём, а? – не хотела отставать я, – Ты же сама говорила, что на Купалу ночью травы очень сильные.

- Ни один не зацветёт, – отмахнулась от меня мама, – Трава сильная не только ночью, но и накануне и на следующий день. Поэтому надо много чего успеть собрать за эти два дня. А сегодняшней ночью вообще по лесу бродить не стоит.

Мы пошли дальше. Меня уже мало интересовали травки, я размышляла о том, как ночью посмотреть на папоротник. И решила, что ближе к полуночи, когда все заснут, я сбегаю в лес. Вдруг да и увижу, как папоротники цветут, и маме докажу, цветок принесу. Ведь не зря же все говорят, что цветёт он на Купалу. Бежать недалёко, дача наша у леса. Пробежать через огород, через речку, по покосу в гору, а там по тропке и до леса недалече. Пока ещё долго не темнеет, может, даже засветло успею вернуться.

2.

Вот все и уснули. Я тихо юркнула за дверь. Огород я проскочила быстро. Небо уже потемнело и стало сине-лиловым, но света ещё было достаточно. У реки, под сенью ив и старых осокорей было темно. Просачивающийся сквозь ветви лунный свет серебрил речную рябь. Вдруг неизвестно откуда взявшиеся тучки набежали на луну, стало темновато и страшновато. Я медленно поставила ногу на доску, заменяющую мостик. Доска, хоть и толстая, да и широкая, подозрительно закачалась под ногами. До другого берега рукой подать, всего-то метра четыре, но мне показались они бесконечными. Дождей давно не было, и мостик довольно высоко поднялся над водой. Когда идёт дождь, вода в речке поднимается, и доска лежит на воде, и тогда течение переплёскивает через неё бурунчики, собирая около мостика разный мусор: веточки сухие да листики.
Я была уже на середине речки, когда из-за прибрежного ивняка послышалось нежное пение. Ивы опустили ветви в воду, перегородив почти всю речушку, и через них было не видно, кто там запел. Пение прекратилось, но что-то захлопало по воде и начало продираться сквозь ветки. От страха я в один прыжок долетела до противоположного берега и понеслась по покосу. Предательская кочка, попав под ногу, превратила мой грациозный бег в недалёкий полёт, закончившийся в небольшом мягком стогу сена. Зарывшись поглубже в сено я затихла. Этот берег плавно поднимался в гору, а наверху был лес. Любопытство пересилило страх, и я потихоньку высунула из сена голову. Стожок стоял очень удобно: вся речка была, как на ладони. Тучи разбежались, луна светила ярко. По лунной дорожке на реке плыли белые гуси-лебеди, да такие огромные – взрослого человека легко утащат. А на досочке-мосточке сидела девушка, расчёсывала длинные волосы и пела. До стожка доносилось её переливчатая, завораживающая песня. Казалось, даже лягушки перестали квакать, заслушавшись чудо-мелодией. Под доской вода взбрыкивала, видимо, девушка бултыхала ногами. Или хвостом?

До границы покоса было метров пять. Тихонько пробравшись сквозь стог, я поползла к лесу. Остатки скошенной травы больно кололи коленки и ладошки. Но вот покос кончился, далее некошеная трава. Здесь, даже если встать в полный рост, одна макушка торчать будет, но я на всякий случай пригнулась. Одуряюще пахло иван-чаем и таволгой. Холодные длинные бутончики иван-чая забирались за шиворот, а мягкие метёлки таволги ласково гладили по щекам. Ну, всё – я на горе. Вот и лес. Сейчас пробежать по тропинке до лога, спуститься, и вот он – папоротниковый рай.
В лесу темно, но над тропинкой есть небольшой просвет между ветвями и небо ещё не такое уж сильно тёмное. Но ночь уже вступает в свои права. Вдруг впереди раздалось какое-то шуршание и подпрыгивание, звуки приближались, кто-то торопился в мою сторону. Я спрыгнула с дорожки и спряталась за кустом жимолости. Мимо перекатываясь и подпрыгивая пробежал колобок, бубня «Я от бабушки… Я от дедушки…». Я потрясла головой – привидится же такое. Но не успела я опомниться, следом за колобком пронёсся заяц, одетый в шаровары и рубашку, подпоясанную кушаком. Бежал он на двух ногах, а ростом был, наверное, с меня, не меньше. Несколько минут я приходила в себя, потом тихонько выползла из-под кустика и мелкими шажками двинулась в сторону лога.

Овраг перпендикулярно пересекал тропинку, вниз она уже не бежала, а раздвоившись, повела налево и направо. Мне надо было прямо. Вниз. В самую гущу папоротников. Время близилось к полуночи. Папоротники темнели внизу огромным мягким тёмным морем. Я подумала о том, что интересно будет сверху поглядеть, как зацветут папоротники, наполнив эту чёрную бездну радужным светом. Но тут же я решила, что если смотреть сверху, то сорвать цветок я не успею, ведь расцветает, говорят, он на какие-то секунды. Я медленно спускалась, но, вот незадача, опять запнулась за какой-то корень и кубарем покатилась вниз. Спуск закончился в каком-то трухлявом пне. Пень был большой, но мягкий, и стукнулась я не больно. Села. Огляделась. Ага, вроде уже на дне. Хотела потрогать пень, но он почему-то отодвинулся и заскрипел.

- Но-но, руками попрошу не трогать. Мало того, что чуть с ног не сбила, праздничный наряд помяла, да ещё грязными руками трогать удумала.

- В-вы к-кто?- пролепетала я, заикаясь.

- Кто-кто. Леший. Кто ж ещё по ночам, по логам в лесу бродит? А ты что принца на белом коне увидеть хотела?

- А что, тут ещё и принцы есть?

- Не-а. Принцев точно нет и не было, а вот царевичи раньше иногда забредали. Пока царевны-лягушки водились, и царевичи были, а сейчас им и делать здесь нечего.

Вверху тихо шелестели листья на берёзках, да тёрлись друг о друга иголки на еловых лапах.

- А ты почто в лес припёрлась нынче? На папоротник позыркать, поди?

- Угу, – потрясённо промычала я.

- Вот ходите, ходите всё. Сколько уж вас нечисть переела, да русалки притопили, знаешь? Всё вам, людям, неймётся. Чуда хотите.

Предательская дрожь от макушки до пяток проскакала по моей шкурке. Волосы стали подниматься дыбом. По-моему, даже кончик моей длинной косички, выше ушей подскочил. Я смотрела на собеседника снизу вверх, сидя на мягкой тёплой земле, но различить не могла толком, пень и пень на фоне темнеющего неба, чёрный и корявый какой-то. Он опять то ли заскрипел, то ли заговорил.

- Скоро русалки набегут, хороводы вокруг папоротника водить будут.

- Как они хороводы-то водят, – удивилась я, – на хвостах что-ли?

- Эх, молодо-зелено. В лес припёрлась, а ничего-то не знаешь. На Купалу у русалок да мавок хвосты в ноги вертаются. Прыгают они через цветущий папоротник. Какая над цветком окажется, когда он потухнет, та опять в девку возвернётся, человеком станет. Да бестолку, потом бывшие товарки всё равно в воду утащат, да притопят. Ну, и вашего любопытного брата с собой прихватят. А если русалки не утянут, то Баба-яга с внучками сожрёт. Они-то мяско человеческое никогда не упустят.

- Внучки-то у Бабы-яги, откуда взялись? – засомневалась я в словах лешего, – Никогда не слышала.

- Как это откуда? Да у неё по молодости, знаешь, сколько дочек-то было – царевен-лягушек. Все за царевичей замуж повыходили, детей нарожали. Да вот незадача – каждая первая дочка – девочка, а вторая – то бабка-ёжка, то кикиморка. Каждый первый сынок – мальчик, а как второй – то водянойка, то бабягунчик. Вот и воспитывают людских детёнков мама с папой, а нелюдёнков дедушка с бабушкой. Баба-яга – бабок-ёжек с бабягунчиками пестует, а водяной – кикиморок с водянчиками выращивает. Сейчас наша Яга стара уж стала. Всех дочек замуж отдала, да и внуки по свету разлетелись, две последние младшенькие внучки остались при ней. Да придут уж скоро, сама увидишь.

Вверху зашумели деревья – ветер набежал. Внизу, в логу, было тихо и темно. И вдруг кругом послышалось пение. Я встала на ноги. Папоротники доходили до плеч. Со всех сторон в овраг спускались молодые девушки с распущенными волосами, в белых длинных платьях. У каждой в руке был маленький фонарик.

Сзади заскрипел Леший:

- Каждый год лишь один папоротник в лесу зацветает. Вон, видишь, слева розовеет в траве. Он и зацветёт. Место-то ты угадала правильно, да вот унесёшь ли ноги, девонька. Но тебе повезло, я добрый, людей жалею, подскажу, как выжить. Запомни, как русалки начнут цветок с Бабой-ягой делить, так ты домой со всех ног беги, авось, не догонят.

Русалки построились в хоровод и закружились вокруг распускающегося цветка, запели, будто колокольчики зазвенели. До того красиво! Только слов не разобрать. Песня завораживала, и я начала покачиваться в такт движениям русалок. Мне захотелось подбежать к ним и закружиться с ними в колдовском танце. Я уже протянула к ним руки. Мне казалось, что они меня давно заждались. Но тут, на моё счастье, а может на беду, кто ж знает, к русалочьей песне издали начал примешиваться грубый вой. Через несколько секунд он заглушил прелестную мелодию. Наваждение с меня спало. Около белого хоровода возвышались три фигуры. Центральная – раза в два ростом превышала самую высокую из русалок, а боковые были немногим её поменьше. До меня дошло, что это и есть бабягинское семейство.

- Что припёрлись? – рявкнула Баба-яга на русалок, – Наш цветок!

Внучки начали отталкивать белых девушек, но те стали отбиваться и ругаться, причём все разом. Казалось, что бурный поток зарокотал по камням, даже уши заложило. Но тут Баба-яга зарычала:

- Тихо! Люд чую! Человечиной пахнет! Внученьки, сначала мяско захаваем, потом русалок разгоним и цветок заберём.

Нос у Бабы-яги доставал до папоротников, а может, и вообще до земли, там не видно. И тут нос начал подниматься и прямо указал на меня. Было бы очень смешно, если бы не было так страшно. Если бы нос был чуть потолще, то походил бы на хобот, но он был тонкий и напоминал сосиску-переростка. Я поняла, что Баба-яга сейчас прыгнет, и всё, мне конец. Но видно я родилась под счастливой звездой и ещё чуть-чуть поживу, так как в этот миг, там, где розовело у земли, в воздух вознёсся розовый бутончик. Он был размером с кокосовый орех. Бутон начал разбухать и вдруг, как будто, взорвался и раскрылся сотней лепестков от розового до ярко-красного цвета. Он горел колдовским огнём, разбрасывая яркие жёлтые и оранжевые искры. Баба-яга с внучками протянули к цветку руки, но русалки прыгали через него и мешали злому семейству его сорвать.

Сзади меня кто-то мягко толкнул в спину. Я совсем забыла о Лешем.

- Беги домой скорей, пока все заняты, уноси ноги.

Я сорвалась с места. Но почему-то ноги понесли меня не вверх, а в гущу нечисти, к цветку. Вокруг цветка творилось сущее столпотворение. Я подбежала никем незамеченная, ведь ростом я была в два раза ниже самой мелкой нежити. Как будто кто-то управлял моей рукой, я протянула её и сорвала цветок. И вот тогда уже, сломя голову, бросилась вверх по склону. Внизу рёв, вой, крик, писк смешались в оглушающую какофонию. Я неслась по тропинке к покосу. А на встречу катился бормочущий колобок. Не тормозя, я перепрыгнула через него. Бегущий за колобком заяц на двух ногах, шарахнулся в кусты. Я подумала, что сейчас я наверное бью все олимпийские рекорды по бегу. Цветок горел в моей руке, озаряя лес и разбрасывая в стороны искры. Но мне показалось, что он начинает гаснуть.

Ветер свистел в ушах. Коса, как флаг крейсера, билась на ветру. На такой скорости я перепрыгну речку безо всякой доски, если, конечно, не запнусь. Зря я об этом подумала. Как только я вылетела на покос, предательская кочка попала под мои многострадальные ноги, опять превратив мой олимпийский забег в недолгий полёт до знакомого стожка. И я влетела в знакомое душистое сено, только с другой стороны и не столь удачно. Со всего маха я врезалась в центральный крепёжный шест стожка. Искр из моих глаз посыпалось не меньше, чем от цветка папоротника. Последней моей мыслью было, что сейчас меня сожрут. Я отключилась.

3.

Кто-то поскуливал и облизывал моё лицо. «Вот гады, от предвкушения поскуливают да ещё облизывают. Но я просто так не сдамся». Я решила приоткрыть глаза, чтобы поточнее прицелиться и не промахнуться по врагу, попасть в нос или ещё куда-нибудь. В глаза ударил свет, и на фоне голубого неба нарисовалась морда соседского пса Шарика. Кругом раздались голоса.

- Вон Шарик нашёл её.

- Здесь она.

Меня вытянули из сена. Что мне сказали, я, пожалуй, пропущу. А когда я заикнулась про папоротник, вообще чуть по шее не надавали. Да, забыла сказать, когда меня вынули из сена, в руке я держала помятый и завядший цветок шиповника. Стоит ли говорить, что мне никто не поверил. Все решили, что я запнулась, стукнулась о шест, потеряла сознание, а потом, может, уснула, да так и проспала до утра.

4.

После обеда мы с мамой пошли в лес. В папоротниковом логу ничего не напоминало о ночных баталиях. Непотревоженное море папоротников колыхалось внизу, а посреди этого моря возвышался старый трухлявый пень. Наверное, мне всё приснилось.

- Ну, видишь, ничего нет, – сказала мама, глядя на меня и улыбаясь, – Если бы здесь было такое, о чём ты рассказываешь, всё бы было истоптано.

Мама пошла вдоль лога по тропинке.

- Да, наверное, ты права, – произнесла я печально ей вслед, – и папоротники не цветут, и сказки только снятся.

Мама уходила всё дальше, а я смотрела вниз на папоротники. Так не хотелось прощаться со сказкой. Но вдруг старый пень поднял корень, махнул мне и медленно поплыл вдоль лога вдаль.

Ну и пусть папоротники не цветут, зато лешие точно есть. А значит, и сказка жива! А значит, и я там была! А вы, хотите верьте, хотите нет. Вот так!