Исповедь первая

Первый стежок, второй стежок, третий стежок, четвёртый... Пятый... Очередной.
Очередной пациент лежит в бессознательном состоянии передо мной, доверив в свою жизнь неизвестному человеку, чей опыт и стаж неизвестен, неизвестна натура и психологическое состояние.
Вдруг я утром поссорился с женой и в ближайшее время мои руки будут дрожать, то ли от обиды, то ли от злости, то ли от похмелья. Каково это лежать под ножом и не подозревать, что твой Связной между миром живых и миром мёртвых всего лишь непросыхающий алкоголик, который своей слюной может смачивать вату и дезинфицировать рану.
А может быть я просто маньяк, у которого даже медицинского образования нет, просто я у кого-то купил книжку, а в детстве препарировал животных.
Маленький семи, десятилетний мальчуган ловит лягушек, ящериц, змей, птиц, кроликов, кошек, щенков и режет их. Сидит весь в чужой крови, она ещё брызжет из еле трепещущегося тельца, а ребенок смеется, заливается, ему весело.
Ему не весело по вечерам, когда в полуразрушенном, прогнившем пристанище червей, мышей, пауков, ему приходится спать на холодной, вонючей кровати в чёрной комнате, ведь за электричество и отопление никто не платил, а свечку зажигать страшно, вдруг заметят. Заметят эти две твари, что пьют и трахаются целыми днями со всеми соседями, друг с другом, с ребенком.
А что это бедное создание сделает? Ничего, вот и приходится вымещать злость на зверях, они ответить не могут, они не понимают за что с ними так, что они в своей крохотной и пушистой жизни сделали не так.
И вот в один прекрасный момент, когда ребенок подрастет, когда ему будет двенадцать, четырнадцать, если его предатели родители ещё не сдохли от цирроза или СПИДа, то по новостям расскажу о двух телах, которые умерли от тридцати и более колюще-режущих ударов в позе полового соития.
Это будет первый, но не последний опыт этого ребенка и из ста человек, только один доживет до моего возраста и сможет вот так стоять перед человеком.
Маньяк будет трепетать, получать кайф от каждой постепенно выделяющиеся капельки крови, облизывать нервно губы, используя скальпель своих антигуманных целях.
В конце концов налюбуясь изрезанным, исколотым, окровавленным, не дышащим человеком, он состроит сочувствующих гримасу и холодным голосом произнесет: "Спасти не удалось."
Но я не такой, я не получаю удовлетворения от того, что я кого-то режу, зашиваю . Мне без различно. Мне настолько все равно, что когда я с треском режу кожу, прокалываю ее иглой, трогаю внутренние органы, размазываю эритроцитовый сок жизни, у меня внутри все спокойно. За много лет моей практики ни разу даже глаз не дернулся. Хотя стоп. Когда делал трепанацию человеку с раковой опухолью, тот дернулся и открыл глаза. Он выдержал операцию, но неделей позже все равно отправился в печь.
Мое равнодушие страшит не только мою жену, родителей, наверно, детей, но даже меня.
Я волнуюсь о том, что я не волнуюсь. Чертов парадокс.
Иногда мне кажется, что я опасней маньяка. Ведь я ничего не чувствую. Как будто меня кто-то прооперировал и вырезал часть мозга, отвечающую за эмоции.
Как человек, режущий другого живого, может ничего не чувствовать. Ведь это жизнь. А мне все равно: выживет или умрет.
Кто-то говорит, что хирурги должны быть именно такими, А мне кажется, что даже у растений есть эмоции. Что же я тогда за существо?