Банка тушёнки.

Гешка бросил пустую банку из под говяжьей тушёнки на снег. Наст был довольно крепок, банка так и осталась лежать на виду. Как не быстро он ел примороженное мясо, всё-таки замёрз без движения в это холодное февральское утро. Больше ничего с собой не взял он из пищи, не потому что не хотел, а просто брать было нечего. Потому и отправился на охоту в такое время, когда и зверь и птица стараются лишний раз не бегать по насту, зарываясь в снег, где теплее. Дома, в балке, осталась приболевшая жена, которой нужно принести немного свежего мяса, так давно она его не ела. Все те жалкие крохи пищи, которые ей удавалось раздобыть, она отдавала ему, мужику, охотнику. Знала, если он свалится, то тогда всё – обоим конец. А так оставалась надежда, что добудет Гешка зверя или птицу, наедятся они свежего мяса, и оживут – заблестят как прежде глаза.
Идти было легко. Лыжи повизгивали на сильном морозе. Ружьё, одноствольную ижевку, Гешка забросил назад, на спину. Места, которыми он сейчас шёл, были пустынными, чахлый соснячок окружал охотника со всех сторон. Ни зверю, ни птице не найти здесь корма, разве только редкие шишки, висевшие на некоторых деревьях. Но и белок, шелушащих сосновые шишки, не было видно. Гешка торопился к таёжной речушке, на берегах которой росли кедры с темно-зеленой хвоёй; берёзы, почками которых набивали себе желудки косачи и куропатки. Ну а рябчики, само-собой, только на таёжных речках и жили, прячась в буреломах. К птице подтягивался и зверь, подбирая больных и ослабленных. А то и просто находя ночующих в снегу куропаток и глухарей.
Зимний день короток, надо торопиться, чтобы успеть вернуться назад засветло. Как всегда в сильные морозы, тайгу окутывал туман, через который тусклым пятном проглядывало солнце, стоявшее у самого горизонта. Лёгкий ветерок, тянувший с севера, сразу ожигал лицо, когда Гешка поворачивался в ту сторону. На ресницах нарастали кусочки льда, мешавшие охотнику высматривать следы. Гешка вытаскивал руку из меховой рукавицы и отдирал их, часто вместе с ресницами. На его рыжеватой, редкой бороде давно висели сосульки, оттягивающие нижнюю губу, из-за которой выглядывали наружу остатки поеденных цингой зубов. Но на эти сосульки у Гешки не хватало тепла рук, быстро остывающих снаружи. Мороз вдавливал всё живое в снег, где, как в термосе, можно было как-то согреться. А снаружи греться можно только движением, и то, на полный желудок.
Промелькнули следы росомахи. Гешка всмотрелся – свежие, недавно прошла в сторону речки. Этому зверю и мороз не страшен, такой тёплый мех. Сейчас затропит зайца и схватит тёпленького в его снежной норе. Не раз видел охотник следы пиршества этого свирепого зверя, с которым, если и встречаться, то с хорошим многозарядным ружьём, а не с его разболтанным ружьишком, часто дающим осечки. И зарядов осталось всего-ничего, купить не за что, нет в этом году пушнины.
Ловушки, которые он настораживал каждую зиму, давно стоят пустые – нечем приманить зверя, глухариной головы и то, не осталось в запасе. Прежние годы в это дело хорошо шла накроха – подтухшая рыба, приготовленная в ямах с осени. А теперь рыбы в Чёрной речке, где было её невпроворот в прежние годы, не стало. Редко когда попадёт в сеть с десяток тощих шуррогаек, которым и то рады. Старый шаман говорил, это всё оттого, что появились на их земле сильные духи, захватившие власть. А их духи, которых они приручили жертвоприношением, ушли дальше на Север. Новые духи покровительствовали нефтяникам, протянувшим по тайге железные трубы, в которых текла кровь земли. А высасывали её большие железные птицы, которых много понатыкали по всей тайге, изрезанной колеями от машин и вездеходов.
А вот и Почекуйка, речушка, куда нефтяники пока не добрались. Здесь ещё можно добыть рыбу и зверя. Гешка почти сразу натолкнулся на место ночёвки куропаток, старые лунки со следами замёрзшего помёта. Птица каждый раз ночевала на новом месте, забираясь в рыхлый снег, а в утоптанный, смёрзшийся, она забраться, не могла, да и не грел он. Гешка не мог себе позволить тратить заряды на столь мелкую дичь, которых надо настрелять не меньше десятка, чтобы вдоволь поесть мяса. Он искал глухаря, который сидел где-то в снегу, здесь, на берегу речки, наклевавшись кедровой хвои, вперемешку с побегами берёзы. Найти его было не просто. Птица пробивала снег в одном месте, а вылетала в другом, делая длинный туннель под коркой твёрдого наста. Птица большая и серьёзная, не то, что бестолковая куропатка, бежавшая впереди охотника, выскочив из лунки. Взъерошенная на морозе, она не взлетала, чтобы не потерять тепло. Гешка приготовил ружьё, взвёл курок. Глухарь, ради которого он так долго шёл, был где-то рядом, на снегу отпечатались его свежие следы. Птица затаивалась под снегом, слыша шаги охотника, и могла подпустить очень близко, и лишь потом с шумом вылетала, подняв целое облако снежной пыли.
Гешка не обращал внимания на куропатку, боясь пропустить момент вылета глухаря. Времени оставалось в обрез, ночёвка на сорокаградусном морозе не входила в его планы. А глухарь всё не вылетал, хотя должен быть рядом. Впереди, за ветками берёзы, мелькнуло тёмное пятно. Охотник вспомнил о свежих следах зверя и быстро перезарядил ружьё картечью. И не зря, метрах в пятидесяти сидела крупная росомаха над растерзанным глухарём. Его глухарём! Почуяв охотника, она настороженно прижала уши, не желая расставаться с добычей. Медлить было нельзя. Если зверь бросится на него, то трудно будет свалить его с одного выстрела. Гешка в который раз пожалел, что до сих пор не расстался со своей одностволкой. В охотничьем магазине недорого продавались многоствольные ружья и, даже, мечта любого охотника – пятизарядное ружьё. Но, как всегда, было жалко отдавать последние деньги, которых и так всегда не хватало. И вспоминалось об этом лишь на охоте, в таких вот опасных для жизни ситуациях.
Росомаха сидела к охотнику немного боком, что представляло удобную мишень. Гешка не забыл взять чуть выше, делая поправку на расстояние, и нажал на курок. Гулкий выстрел вспорол морозный воздух, эхом отдался в глубине тайги. Запахло порохом, и дымовая завеса на некоторое время закрыла место выстрела. Быстро перезарядив ружьё, Гешка пошёл слегка в сторону, чтобы выйти на чистое от порохового дыма место, и осторожно стал приближаться к зверю. Но впереди он увидел лишь перья от глухаря, а росомахи не было. Неужели промахнулся!
Убитого зверя он увидел на изгибе реки, за снежным бугорком. Смертельно раненая росомаха прошла не менее ста метров, оставляя кровавые следы, и лишь потом ткнулась оскаленной мордой в снег и затихла. Подойдя, Гешка разглядывал густой зимний мех своей добычи и прикидывал в уме – сколько денег удастся выручить за шкуру. Выходило немало, пожалуй, хватит на пятизарядку. А сейчас надо торопиться, снять шкуру на таком морозе совсем не просто.
Когда шкура была приторочена за спиной и Гешка надел рукавицы на окончательно замёрзшие руки, солнце полностью скрылось за горизонтом. Предстоял долгий путь домой. И только теперь он в полной мере ощутил, как сильно проголодался. В заплечном мешке не было даже крошек хлеба, вытряхнутых накануне на ладонь и съеденных. Он вспомнил о брошенной на снег жестяной банке, в которой остался налипший на стенки жёлтый говяжий жир. Во рту сразу появилась слюна и мысль о брошенной банке уже не оставляла Гешку в покое.
Обратный путь был не тяжёл – идти по своей лыжне всегда проще. Но в теле охотника почти не осталось запасов жизненных сил и они, эти жалкие крохи, были почти на исходе. Гешка, пошатываясь от изнеможения, всё скользил и скользил на лыжах в направлении к дому, где он наконец-то вырвется из объятий смертоносной стужи, согреет нутро горячим чаем. Он понимал, остановишься и тебе конец – тело сразу будет сковано стужей, и вырваться из объятий смерти вряд ли удастся. А дома ждёт жена, она надеется на него. И он шёл, заставляя себя передвигать ноги, налившиеся свинцовой тяжестью от усталости, и уже не обращал внимания на всёпроникающий холод, постепенно забирающийся под одежду. Всматриваясь в лыжню при неверном свете звёзд, он боялся пропустить место своей первой остановки, где на снегу лежала банка. Он надеялся, что горстка жира добавит ему сил, и он доберётся до спасительного тепла.
Почему-то вспомнилось, как их, коренных жителей тайги, начали организовывать в колхоз, чтобы вместе ловить рыбу, тропить зверя. Мало того, распахали поляну около посёлка и начали сажать картошку, которую потом копали вместе с женщинами, беззлобно переругиваясь на непривычной для промысловика работе. Потом приехали нефтяники на большой машине, оставляющей после себя глубокие колеи, и забрали почти всю картошку себе, оставив им сущую мелочь. Но не давала картошка сил для тяжёлой таёжной работы, не их пища. Они испокон веков ели рыбу и мясо и ещё пробавлялись таежной ягодой, которую собирали в основном женщины и дети.
Стало светлее. Это поредела изморозь, осыпавшись мелкой снежной пылью на усилившемся к ночи морозе, и яркая, сильная луна показалась на небе. Гешка ободрился и слегка прибавил шагу, торопясь к банке с остатками жира. Пропустить её он никак не мог, если только не утащил какой-нибудь зверёк.
Банка лежала на том, же месте, слегка присыпанная изморозью. Гешка не стал доставать нож из ножен, а просто отломил промёрзшую веточку с дерева и на ходу стал отколупывать жир со стенок банки. В промёрзшем рту жир не таял, а мялся как смола, с трудом проходя в горло. Никогда раньше не ел он эту гадость, а тут пришлось, да ещё так вкусно показалось.
Пустая банка опять летит в снег, и теперь уже навсегда. Гешка явно почувствовал, что сил прибавилось, и добавил ходу. Когда это он, мужик, охотник, сдавался смерти без боя – никогда! И теперь она его не возьмёт, не станет он её добычей. Он представил, как обрадуется его приходу жена, как начнёт снимать с него промёрзшую одежду, обувь. Потом протянет полную кружку горячего чая, в котором будут плавать пахучие листочки брусники. И как он, прихлёбывая живительное тепло, почувствует возвращение жизни во все участки своего тела.
После полуночи, когда луна уже опустилась вниз, торопясь уйти с ночного неба до наступления утра, Гешка последним усилием воли толкнул дверь и ввалился внутрь. Чутко сторожившая его приход жена протащила обессиленное тело к печурке и склонилась к его обмёрзшему лицу, шепча ласковые слова. А дальше всё произошло так, как он представлял.