БОЛОТО СУРГУТА

ВАГОН № 19

Отработав ночную смену, скупавшись и аккуратно причесав лысину, Иван Петрович зашел в нарядную участка.
–Как моторы, лента? - поднял голову от бумаг мастер.
–Нормально.
– Тебя в Кадры вызывают. Сокращение. Всех пенсионеров выводят из шахт, - с хрустом потянулся и ругнулся про себя мастер, - из ПТУ вместо вас напхнут, а планы давай…
В отделе кадров разговор был еще короче.
– Ваш номер закрыт. Документы переданы в Собес для оформления пенсии, распишитесь в получении трудовой.
Иван Петрович бестолково потолкался по комбинату, хотел забрать спецовку из бани, но потом махнул рукой – да гори оно всё!… - и поехал домой.
Зайдя в квартиру, молча прошел мимо настороженной жены к холодильнику, налил стакан водки, выпил залпом и загромыхал вилкой в банке с огурцами.
– Что случилось? – нерешительно спросила супруга, вытирая полотенцем влажные после стирки руки.
– Выгнали на пенсию, хотел еще пару лет детям помочь, даже разговаривать не хотят.
– Да переживём как-нибудь, – положила ему руку на плечо жена.
Не стучась, забежала соседка.
– Петрович, Ванька помирает, налей сто грамм…
– Касторку ему дай, свою иметь надо, – пробурчал Петрович, но встал и пошел в квартиру напротив. Сорокалетний, небритый опухший детина раскинулся, как выброшенный морем тюлень, на потертом диване.
– Что ласты склеить надумал? – спросил, щупая неровный пульс, Петрович.
– Не знаю, плохо…, - зашевелил потрескавшимися губами сосед.
Петрович принёс три таблетки и заставил выпить их страдальца.
– Что ты ему дал? – топталась рядом соседка.
– Демидрол, пусть дрыхнет, а вечером ведро пива - утром как часики будет…
– Вот спасибо, а то я хотела «скорую» вызывать.
– Спасибо много, жена уйдет, придешь - рассчитаешься…
– Да ну тебя, – зарделась рано увядшим лицом соседка.
Петрович ущипнул ее за пока ещё упругое бедро, и направился к себе. Заканчивал завтрак, когда пришли из ЖЭКа.
– У вас задолженность за воду, газ, отопление и квартиру больше тысячи, Когда погасите?.. – вопросительно блестела стеклами очков посыльная.
– С чего? Зарплаты нет, продуктами дают, пенсия – сто, - огрызнулся Петрович.
– Это ваши заботы, а мы подаем в суд.
– Хоть в Верховный Совет! – захлопнул дверь Петрович и завалился спать.
Вечерний подсчет домашнего бюджета прояснил, если не кушать, то за полтора года долги погасить можно… и Петрович, проведя бессонную ночь, утром заявил жене – еду на Север.
– Да ты сдурел, сердце негожее, желудок, - запричитала жена, – выкрутимся.
– Тут точно крышка, а там еще как Бог пошлёт. После армии я в Заполярье хорошо заработал. Забыла?
– То молодой был, а сейчас кому ты там нужен? - не успокаивалась жена.
– Сказал - еду, значит еду! Пенсию всю гони за квартиру и собери вещи.
* * *

До самого Урала Петровичу было плохо. Что-то тревожное тянулось за ним из Донбасса, а когда пересекали ночью Волгу, он выглянул из тамбура вагона назад и увидел, что там над горизонтом поднималась темная масса, беззвучно выла и тянулась к нему извивающимися щупальцами. По утру пошла за окнами тайга и стало легче.
– Не достаёт сюда, – подумал Петрович, и впервые за поездку спокойно уснул.
Странности начались в Свердловске. Касса выдала билет в девятнадцатый вагон. Петрович горбатился под сумками вдоль состава. Все садились в ближайшие вагоны, к последнему никто не шел, хотя там был виден скучающий проводник, кого-то Петровичу сильно напоминавший.
– Тамара! – воскликнул он, когда подошёл ближе.
– Молчи, знаю.
– Как это? Сорок лет, а ты все та же!? – схватился за сердце Петрович. Ты же в Киеве за Федьку вышла…
– Успокойся, все будет хорошо, я тебя люблю, поэтому встречу организовала, и второй круг.
– Что за чертовщина, какой круг? – продолжал нервничать и озираться Петрович.
– Вторая жизнь и я – рядом, – взяла его за руку Тамара, охватывая взглядом, от которого сорок лет назад у Петровича отнимались ноги.
– Зачем это?… – тянулся к трепетным волоскам на шее подруги юности Петрович.
– Ты сразу не поймешь. Я тебе постепенно все объясню. Только не перебивай. Один землянин, несколько миллиардов лет назад по вашему исчислению, запустил кольца Сатурна гироскоп Вселенной, а его потомок может все нарушить. Но он колеблется и обратится за советом к тебе, а ты должен его отговорить.
– Почему ко мне?
– Ты – копия его предка, жаль, что только внешне, – улыбнулась Тамара, – и он генной памятью это почувствует и доверится…
– А если откажусь?
– Вернём в первый круг, Сотрём память и уходи в прах. Кстати знай, что у тебя после сокращения из шахты был обширный инфаркт, а я его убрала.
– Ясненько. А где я его встречу?
– Это не трудно, он в доме сумасшедших…
– Где?! Это и мне туда?…
К вагону волочила сумки изможденная молодая женщина в вязаном платке. Лицо Тамары начало расплываться и стало курносым, голубоглазым пареньком. Женщина протянула ему билет и вскрикнула
– Коленька! Тебя же в Афгане…
– Жив я, жив Марусенька, – полу обнял её проводник.
– Проходи в вагон, там поговорим.
– Хорошо, хорошо, – заторопилась женщина, испуганно косясь на проводника, медленно превращающегося опять в Тамару.
Иван Петрович дернул оборотня за рукав форменной тужурки.
– Как я в психушку попаду, и сколько потом жить, и где?
– Сопьёшься и попадешь. Сделаешь что сказано, вылечим, всё забудешь – и живи, как знаешь. Второй круг твой …
– А бабу зачем затащили, - кивнул он на скрывшуюся в вагоне молодуху. Луну тяпать?
– Не умничай. У неё бед перебор, а ей нужно ещё одного родить, он нам небходим. И вообще! Ты чего это разболтался, на Донбасс захотел?
– Не, не – лучше в психушку. А почему у нас так плохо?
– Вы уголь сжигаете. А это энергетическая память спрессованная. Библиотека, по-вашему. Мы спасаем, что можем. Перекачиваем информацию в другое место, и там силовые возмущения…
– Понятно. Только вот я думаю… домой или в психушку, – почесал затылок Петрович.
– Ну, бестолочь подсунули, – мило улыбнулась Тамара.
– Короче, поработаешь на скважинах, сопьёшься… и ко времени созреешь. Занимай место.
Развалившись на диване в купе и приходя в себя, Петрович размышлял:
– Надует стерва. Вот так же глазки строила, а вышла за Федьку. Работать буду, детям помогу, а пить ни-ни…
– На Донбасс захотел? – прохрипел динамик, – спать и не мудрить….
Петрович крякнул, достал литровую бутыль самогона, ахнул стакан и закурил прямо в купе.
– Так-то лучше, – прошелестел любимый голосок Тамары, – только не торопись, дорогой, белая горячка нужна только через полгода…
В Сургуте, как только он стащил сумки на перрон, девятнадцатый вагон исчез, а Петрович неумело перекрестившись, отправился к стоянке такси. В «Сибнефтетранссервисе», куда его привез ничего не спрашивающий водитель, забрали документы, провели быстренько по десятку кабинетов, извели тюбик пасты на росписи, и вертолетом забросили на буровую, где почему-то выделили отдельную каморку в жилом вагончике, и никого не подселяли. Петрович не пил. За пол года выкупил квартиру, припас немного на чёрный день и твёрдо решил с чертовщиной не связываться. Но однажды ночью в его келью сквозь запертую дверь вошла Тамара. Он испуганно тянул на лицо одеяло, а она… медленно раздеваясь и небрежно бросая одежду на пол, шла к нему .
–Я Федьку не любила, всё о тебе думала, сегодня наша настоящая свадьба, – шептала она и тянула к нему нервно подрагивающие руки.
Петрович вскочил, краем глаза увидел себя в зеркале двадцатилетним, и, ничего не соображая, подхватил полуобнажённую девчонку на руки. А утром проснулся опять один, толстый, лысый, в измятой постели, от которой до одурения пахло Тамарой.
– Где ты! Сволочи, всех грохну, – и выскочил из вагончика, где от него испуганно шарахнулся напарник, несущий дежурную сетку водки в соседний отсек. Петрович выхватил одну бутылку и выхлестал ёё, не отрываясь.
– Ты же не пьёшь, что с тобой? – удивился напарник и повёл качающегося Петровича к остальным членам бригады.
– Тамара, Тама…ра… – бубнил косеющий страдалец, а ничего не понимающие товарищи лечили его единственным, известным им способом– полным стаканом.
Очнулся Петрович через неделю в белой палате, привязанным к кровати, возле которой на второй койке сидел, раскачиваясь, интеллигентный помятый мужчина в больничном халате.
– Пошлю сигнал, и Сатурн взорвётся, пошлю сигнал, и Сатурн взорвётся,– твердил интеллигент.
– Послушайте, Тамара, – обратился он к Петровичу, – взрывать или не надо?
Петрович захрипел, пытаясь освободить связанные руки, и хотел промолчать, но за него, его голосом ответила Тамара.
– Бей Фаэтон, он и мне мешает, а Сатурн потом вдвоём долбанём.
Сумасшедший взрывник напрягся, посинел, напялил двумя руками на голову подушку, затрясся и, рухнув на кровать, уснул.
– Что такое Фаэтон? – спросил в пустое пространство палаты Петрович, – и как это возможно?
– Фаэтон – планета за Марсом. Она давно взорвана, мы на неё всех таких переводим, – устало ответила возникающая в воздухе Тамара. – Мы можем мысленно даже галактики двигать, а вы ещё нулевые, но у некоторых проявляется, и за ними приходится следить, – равнодушно поцеловала Петровича и провела рукой над его головой. – Всё забыть и спать, спать… Прощай…

* * *


После выписки Петровича, не наказывая за пьянку и срыв вахты, перекинули на новую точку. Вертолёт, потарахтев часок над тайгой и болотами, резко пошел на посадку, как коршун на курицу.
– Каскадёры долбанные, потише нельзя что ли?– выругался Петрович.
- Пилоты–афганцы никак от стингеров душманских не отойдут. – Не полёт, а шараханье, – пояснил сидевший рядом на мыльнице-сиденье вахтовик, придерживая адидасовские сумки с вещами. Сели на бетонный квадратик среди болота, и по отсыпанной полоске песка побежали от вращающихся винтов к вахтовке, спотыкаясь о пустые бутылки, осушенные предыдущей сменой. Минут через двадцать, скрипя и чадя, автобус-вездеход тормознул в туче песчаной пыли на плоском холме у ручья. Вершину его оседлал добротный бревенчатый дом старой купеческой постройки. Чуть дальше на берегу стояла заброшенная церковь без маковки, а между этими вечными строениями теснились временные гаражи, свалки растерзанной техники, кучка жилых вагончиков и пяток панельных одноэтажных домов хрущевской эпохи. Вновь прибывших расселили на неостывшие койки улетевших. Бросив вещи, толпа занялась техникой, для месячного истязания которой они сюда и прибыли. Петровичу показали КрАЗ-нефтевоз, уныло подпиравший жердяной забор.
– Машина – зверь! – ухмыльнулся механик. – Третья смена запустить не может. Учти: у нас тут ничего не воруют.
– Понял, – кивнул головой Петрович и, собрав по карманам оставшуюся после полученного аванса наличку, засунул её в карман трико, застегнув булавкой, и пошел получать постельное. Его выдавала странная молодая женщина. От ног до нижней губы она была очень даже ничего…, а верхняя была вместе с носом задрана ко лбу, как от хорошего апперкота, и все слова летели не изо рта, а сквозь оголённые верхние зубы и розовую десну, теряя где-то на пути свои окончания.
– Дава…скоре…мног…вас шляет…,– швыряла она пачки застиранного тряпья, за которое расписывались как за простыни и наволочки. В столовой командовала тоже она, подгоняя запуганных поварих, и Петрович, увидев её ласковый оскал, в третий раз из окошка заправки ГСМ не утерпел.
– Валь! А есть в посёлке должность, которую ты не занимаешь?
– Ты! Недонос…стар…кати на свою Укра… и там вышкалупывай… – выдали зубы, и окошко, лязгнув как камерная подавальница, затворилось.
Вернувшись к КрАЗу, Петрович попробовал запустить двигатель, но тот молчал, как Ленин в мавзолее. Обследовав машину, он убедился, что нет стартера с аккумулятором, и пошел к механику.
– Вы же говорили, что здесь не воруют?
– Да разве это кража? – отвлекся на секунду от молоденькой диспетчерши механик. – Кабина, рама, кузов есть, и отцепись. Пойди на склад, возьми, что надо.
– А где склад?
– Выйдешь из гаража, и направо…
Петрович добросовестно выполнил распоряжение и уперся в начало авто свалки, где не было разве что только истребителей второй мировой, зато автозаводы страны были представлены все, включая и Запорожский. Собрав из трёх стартеров один, Петрович застопорился с аккумулятором.
– Плюнь, – успокоил его сосед по вертолёту, подгоняя тракторный генератор к своему УРАЛу. – Дёрнем завтра, и мочи.
Перед сном смотрели телевизор в комнате отдыха. Диктор сообщил о полёте американской станции к Сатурну. В голове Петровича что-то шевельнулось, но ничего определённого не вызвало и, досмотрев боевик, он завалился спать на казённые лохмотья.
Проснулся от толчков. На пустую соседнюю койку две толстые бабы укладывали мертвецки пьяного двухметрового молодого парня.
– Эй, подруги! Вы чё?! – приподнялся Петрович.
– Ой! Извините, мы уходим, уходим, – затараторили те и поволокли стокилограммового «младенца» в коридор.
Утром Петрович отправился проходить медицину перед выездом. За столом сидела одна из вчерашних подруг. Замерила ему давление, и сунула под нос трубку.
–Дышите.
– Да она от твоего перегара уже зашкаливает, – рассмеялся Петрович. – Куда парня вчера дели? Изнасиловали, поди?
– Тихо ты, смотри, ляпнешь где – в жизни у меня комиссию не пройдёшь, – выдавила проверяющая, дыша перегаром, поставила штамп «ЗДОРОВ» и отдала путёвку. В дверях Петровича оттеснил входящий строгий чин при галстуке. За ним шел улыбающийся мужичок с блестящими глазами.
– Составьте акт, что пьяный, – скомандовал галстуконосец, – и отправьте на вертолёт!
– Всё сделаем, товарищ Харитонов, – засуетилась медичка, тыча жертве в рот трубку.
А Петрович отправился заводить застоявшийся КрАЗ. Тот долго отбрыкивался, тормозя всеми колёсами. Но на втором километре буксировки понял, что на этот раз, сачконуть не получится, пыхнул чёрным дымом и ровно заурчал. Прокатив по песчаной отсыпке до Опорного, где давали наряды на ходки, и не видя начальствующее лицо в конторе, Петрович дёрнул за рукав спокойного улыбчивого парня в косоворотке.
– Слышь, кто тут путевку черкает?
– Новенький? – спросил тот, закуривая «Мальборо»,
– Поедешь на 25-й пятый куст. Начальник – я. Зови Рамиль Ратмирович, на Вы – не обязательно.
– Странный он у вас, на боса не похож,– обронил курящим
в коридоре шоферам Петрович.
– Рамиль–золото… Вот Харитонов появится, заголосишь… – ответил верзила, очень похожий на вчерашнюю жертву фельдшерицы. – Поедешь со мной, я тоже на 25-й. Трос есть?
– Да, вроде, а зачем он, дорога сухая?
– Дорога–не знаю, …а задница у тебя к вечеру будет мокрая точно, – ответил тот, и пошли по машинам.
И взмок Петрович не к вечеру, а уже через час. Зимник поплыл. Машины, покинув отсыпанную дорогу, шли по тундре, гоня бамперами валы воды. Лежнёвка на вздувшихся ручьях играла под скатами «Лаптёжников», и Петровичу все время казалось, что машина вот-вот нырнёт и придётся выбираться вплавь, но впереди идущий верзила не останавливался, и Петрович, стиснув зубы, сидел у него на хвосте, боясь потерять утонувший зимник.
Вырвавшись из болот, на тросах прошли пару глинистых подъемов, швыряясь грязью на окружающие дорогу сосны, и выползли к одинокой буровой, где взяли груз нефти, и не перекуривая, повернули назад. А вода в ручьях прибывала на глазах. Машины шли как пароходы, и Петрович уже не верил, что выберется из этой каши, когда впереди замаячил Опорный.
– Молодцы, – поблагодарил вышедший навстречу прибывшим Рамиль Ротмирович. – Сможете ещё завтра, у меня до плана одной ходки не хватает?
– Утонем. Но если нужно, сделаем, – за обоих ответил верзила.
А в эту минуту из дверей нарядной вывалился Харитонов. Галстук на боку, костюм распахнут, глаза навыкате
– Не завтра, а сегодня – ещё ходку, – скомандовал он, держась для устойчивости за перила крыльца, и громко икнул.
– Ясно, ясно, – ответил верзила, и покатили сливать нефть.
– Что, еще поедем? – спросил Петрович напарника, когда цистерны опорожнились.
– Да ты его не слушай. С утра нас на запах ловит, а после обеда сам лыка не вяжет. Делай, что скажет Рамиль, а от этого прячься подальше. Линяем в гараж.
Утром следующего дня Рамиль, отмечая путёвки, уточнил задачу.
– Последняя ходка, по приезду истопим вам баньку, ни пуха.!
И водяной кошмар повторился. Плыли, рвали тросы, при возврате чуть не оставили мосты «лаптёжников» на уплывающей из под колёс лежнёвке, но вырвались.
– Завтра опять!… – держался за крыльцо Харитонов.
– Дороги нет – смыло, – пытались вразумить его водители, но тщетно.
– Я сам проверю…– с третьей попытки залез в кабину вездехода и укатил, лязгая гусеницами, в сторону двадцатьпятки.
…И трое суток его и вездеход вытаскивали оттуда всей техникой участка.

* * *


Петровичу снился дом..
– Спишь? А мне на музыку, и танцевальный скоро. Давай математику решим, остальное я с мамой доделаю,– тормошила его за плечо прибежавшая из школы внучка.
Он потянулся, просыпаясь, а дёргание за плечо продолжалось.
– Да вставай ты! Напарник готовый, с буровой звонят, что он чуть с моста не упал.
Петрович нехотя возвращался с Донбасса. Вместо внучки над ним стоял начальник базы Мирзоянов, шестидесятилетний крепыш, со спаниелем на поводке.
– Хамид Абдулович, я мгновенно, я сейчас, – прятал голову под подушку Петрович, возвращаясь к внучке с её арифметикой.
– Спи, спи, – шелестел над ним голос начальника. – Ходок и зарплаты не будет. Ремонт на всю твою оставшуюся вахту, и следующей не будет… КРАЗа – то Серёга угробит…
Петрович, сбросив одеяло, вскочил.
– Где он?! Дайте машину, убью гада!
Хамид Абдулович уходил, мягко ступая по скрипящим половицам бывшего поповского дома, превращенного в берлогу водителей-вахтовиков.
– «Нива» во дворе, – сказал он и растаял в сумраке белой ночи.
Через двадцать минут езды до Опорного Петрович, толком не проснувшись, выслушивал маты диспетчера буровиков.
– Смени водителя. Пьян. Доложу в Сургут…
А по стеклам вагончика забегали лучи фар. Петрович вышел во двор. Навстречу, виляя, шел его нефтевоз. Чуть не сбив опору ЛЭП, резко затормозил и из кабин вывалился сменщик Серёга.
– Ты что же, гад, делаешь? – успел подхватить его Петрович.
– А, напарничек! – резко махнул рукой в сторону Петровича Серёга – Повылезали крысы из шахты, работу у нас отбиваете. Сейчас я тебя лечить буду, сволочь старая,– сказал он и заехал Петровичу в не полностью проснувшийся передок.
Сон улетучился, сменив всё дальнейшее фрагментами давно забытых шахтёрских разборок «у бутылька».
– Ты чё?!! Очумел! – оттаскивал его от лежащего Серёги
диспетчер.
– Сопляк! – я тебе покажу, как лава садится, – вырывался из его рук Петрович.
«Нива» увезла Серёгу. Петрович трясущимися руками не попадал в замок зажигания нефтевоза.
– Тебя Хамид Абдулович – к рации… – позвал успокоившийся диспетчер.
Оставив КРАЗ, Петрович взял трубку.
– Отработаешь за Серёгу, и свои сутки, – донёсся мягкий тенорок Мирзоянова. – Срыв не зафиксирую, ты меня знаешь, а с напарником сам разбирайся, лады?
– Замётано, – буркнул Петрович и вернулся к машине.
Через полтора суток его сменил чистенький, трезвый, как младенец Серёга в тёмных очках.
– Сука ты, дед! Не мог в челюсть, что ли, врезать? Как я домой поеду? Смена через три дня, – с укором произнёс Серёга, сняв очки.
На месте левого глаза зияла сплошная чернота кровоподтёка.
– А ты не трогай пенсионеров, они разные бывают. Извини, если чё, но ты же первый кинулся, – устало бурчал Петрович.
– Ладно, забыто, – лез в кабину Серёга. – Как телега?
– Масла долей.
– Вали, сам знаю, двое суток мои, – захлопнул дверку Серёга, выруливая на отсыпку. – И готовь магарыч, черт старый, но я тебе всё равно как-нибудь врежу, – доносилось из отъезжающей машины.
Но Петрович уже не слушал, тяжело топая к сигналящей вахтовке, спешащей в посёлок.
Отоспавшись, Петрович валялся на кровати, когда дверь барака открылась наполовину, и возникло вечно пьяное лицо ханта Лёхи.
– Кому рыба надо? Где мой друг Володя? Бутылка мне должен…
– Да отвали ты со своей рыбой, – заорал бреющийся над
умывальником подпольный секретарь горкома, розовощекий Аникин, в быту – водитель КРАЗа. – Ты за прошлую пьянку не рассчитался.
– Бери, что мне жалко? – сказал Лёха, перетащил через порог
мешок шевелящейся щуки, и примостившись на табуретке, попросил закурить.
– На, на, только убери свою вонь, – ткнул мешок Аникин.
– Чего орёшь? – прикуривал хант. – В моём доме живёшь, я сюда в школу ходил, два класса тут было, а вас нанесло.…Стрельну всех, это мои родовые угодья…
– Жлоб, всё тебе мало, – вытирал лицо полотенцем Аникин.–Снегоход, машину, ружьё получил, всё пропил, а теперь орешь?
– Дак, это в том году было, – пускал на халяву дым Лёха.
– А за этот, мне начальник даже резиновую бабу обещал…
– Что, свою уже не обрабатываешь?
– Выгоню! Орёт и больше меня пьёт. Купи рыбу.
Вытолкав Лёху с мешком, Аникин, расстроившись, присел на койку Петровича: – Обнаглели. Ермак правильно делал, всех на кол, а нынче им воля. Родовые угодья вернули, и они богуют.
– Верно, – потянулся, хрустя суставами, Петрович. – Мне из
дедовского – ни земли, ни кузни с мельницей, как ушей не видать, а этим халява подвалила. Рыбу правильно, что не взял, возьмём у его братана лодку и сами наловим.
– Ты что, рехнулся? Он вчера с пьяни застрелился. Всё ты проспал, – ругнулся Аникин, – да и блёсен нет.
– Как …? Застрелился? – приподнялся с кровати Петрович, почёсывая тельняшку, на которой в конце вахты уже не было белых полосок.
– Жена Наташка ушла, с родственниками поругался – и в ящик, – обмакивал лицо одеколоном секретарь.
Петрович крякнул с досады, и занялся перебором ложек на кухне. Нашел подходящую, отрезал ножовкой ручку, прикрепил проволокой тройник, вместо лески привязал шнур и отправился на рыбалку.
Юган был тих. Волна лениво подмывала противоположный берег, а у этого – плескалась мелкота, гоняемая щукой. Петрович, привязав конец шнура к пеньку, начал бросать ложку на струю, и потихоньку вытаскивать. Наловив за пару часов десяток щук, задумался: « Край-то богатейший, грибы, ягоды, дичь, рыба, что ещё надо? Пьют за нефть, но она-то кончится, и халява тоже. Как жить дальше будут? Ладно, мы, на Украину слиняем, а местные-то …передохнут…». И не найдя ответа, забрав рыбу, потопал домой. Бывшая Лёхина школа дёргалась и грохотала изнутри. В открытую дверь вылетел хромой, толстый кавказец с разбитым носом и заковылял в сторону своего барака. А в дверях зубоскалила пара славян во главе с Аникиным. Петрович закурил, не вмешиваясь в эти частые разборки за рабочие места и машины, и занялся потрошением рыбы к ужину, которую будут есть и те, и другие, мирясь после очередного выяснения отношений.
Над Юганом хороводились тучи, гоня полосы дождя. А со взлётки уходил вертолёт, унося к цивилизации и врачам очередного вахтовика, отравившегося сургутской водкой.



Машина еле ползла. Чад не полностью сгоревшей солярки пёр через сгнившие патрубки в кабину. И Петрович, открыв окно и матерясь, тянул КРАЗ в гараж. Выбежавший сторож раскинул руки.
– Нельзя! Только, если Сидорчук разрешит.
– Дай его телефон, – вытирал закопчённое лицо, Петрович.
– Да вон его изба, в приймах у Маньки живёт. Прости, брат, не могу. Выгонит.
Петрович, оставив полудохлый КРАЗ, принялся ублажать волкодава, караулившего пятистенок.
На яростный лай вышел здоровенный молодой хохол в энцефалитке, почёсывая раннее брюшко.
– Начальник, дай заехать в гараж, аппаратура сдохла, сменю и уеду. Выручи, мы ведь земляки.
– У нас работа до двадцати, – позёвывая, ответил завгар. – А вдруг ты чего украдёшь?
– Да у меня всё с собой, пусти на пару часов, ходки срываю.
– Ты что– хохол?
– Конечно, земляк, с Украины.
– Все хохлы – сволочи!
– А сами вы откуда?
– Винница, но там тоже все сволочи.
– А почему вы в Югане?
– Не твоё дело, – отмахнулся завгар, и ушёл под защиту собаки, продолжающей яростно облаивать Петровича.
Заменив аппаратуру на площадке возле вечно закрытого магазина, он занемог. Порылся в аптечке, но там были только таблетки от дизентерии и шприц предыдущего сменщика-наркомана. И Петрович покатил к медпункту. На стук вышел амбал, чуть повыше завгара, и на очень доходчивом языке объяснил, что если стук повторится, то следующий будет по крышке гроба. Петрович всё понял и поехал к единственному трезвому ханту посёлка Гене Завгороднему, зная, что местным мед помощь оказывают из Сургута, невзирая даже на нелётную погоду. Тормознул, чуть не снеся забор, и заколотил в двери. Долго было тихо, потом хлопнула форточка.
– Водка – следующий дом, у Гончарука. Шляетесь тут, надоели, спать не дают,– донёсся голос из форточки.
– Плохо, врача, – продолжал бить в дверь Петрович.
Очнулся он на кровати, к высокой спинке которой была бинтом привязана капельница. Незаглушенный КРАЗ бурчал под окном, а над Петровичем, засовывая ему в рот таблетки, метушилась молоденькая девчонка в старом ватнике и резиновых галошах.
– Скажи спасибо, что моя племянница дома, и я знаю, что ты не алкаш, в жизнь бы дверь не открыл,– пояснял Завгородний, прихлёбывая чай.
А Петрович, чувствуя, как отпускает и успокаивается организм, с удивлением рассматривал спасительницу. Крупная, с решительными чертами миловидного лица, она абсолютно не вписывалась в бардачный быт посёлка. Когда она замерила давление, Петрович попросил:
– Дочка, да уже хорошо.
– Молчите, – остановила его девчонка. – Откачаю, и чтобы я вас больше здесь не видела. Вам не подходит климат, – и выдернула иглу капельницы.
– Гена, а кто она у тебя по образованию? – повернулся к
Завгороднему Петрович.
– Дура. Лучший фельдшер Ханты–Мансийска, а сидит в нашей дыре.
Петрович пошевелился, боли не было, а КрАЗ продолжал призывно урчать под окном.
– Миленькая, – запросился Петрович, – вахту кончу, и сразу уеду, а может, и останусь, пока вы тут.
– Завтра – ко мне, – шла к выходу девчонка, – до конца вахты гарантирую, а там – как знаете, – и исчезла.
– А почему она вахты не обслуживает? – спросил Петрович у Гены.
– Та там свои, купленные, а нашим работы нет, – и налил себе и Петровичу чифирю. – Не говори, что лечила, никому. Ты приехал и уехал, а нам тут жить.
Сдавая утром смену, Петрович обернулся на гул. Мимо стоянки машин, на предельной скорости мотоцикла, неслась племянница Завгороднего и махала рукой.
– Рибоксин обязательно. Жду после обеда, – и улетела дальше в мир, который быстрее всего не понимала ни она сама, ни Петрович.

* * *



Остаток месяца прошел спокойно. Смена выполнила план, и, сдав КРАЗ очередному бедолаге, Петрович вылетел в Сургут. Пилоты были из Аэрофлота и без шараханья долетели до столицы нефтяного Клондайка. Получил расчёт и отправился на ж/д вокзал. Кассир выдала билет в вагон № 15. Закусывая в буфете перед поездкой, Петрович увидел напарника из психушки, мостящего дипломат на соседний столик.
Привет, Сатурн!– окликнул его Петрович.
Тот вздрогнул, поправил бабочку на белоснежной рубашке, и, сняв очки, повернулся на зов.
– А, Тамара! Подсаживайтесь ко мне. Давайте знакомиться, а то как-то неудобно. Я – Гончаренко Иван Яковлевич, старший научный сотрудник.
Петрович тоже представился и ткнул в минералку соседа пальцем:
– Что? Больше ни-ни?
– Да я-то и раньше не употреблял, просто что-то нашло, работал по теме гороскопов и, видимо, переусердствовал, – смутился Гончаренко.
– А вы почему – «Тамара»?
–Девушка одна со мной побаловалась. Ей шутки, а у меня
крыша поехала. Мерещилось черти что.
Объявили посадку, и Петрович заторопился в вагон. Подошел к 15-му, а ноги несли дальше. В голове мутилось, искрилось в глазах, и почему-то вспомнился завиток на шее Тамары. Дойдя до 18-го, Петрович ладонью пощупал пустое пространство над рельсами. Воздух под рукой пружинил, как от сильного ветра. В душе нарастала тревога, но Петрович продолжал мять податливую упругость ладонями. Голова загудела от непонятных звуков и каскада цифр, бегущих перед глазами на фоне заплёванного перрона.
–Несанкционированное проникновение, – сформулировались непонятные звуки и цифры, а головная боль усилилась.
– Вы сильнее, чем мы думали, – возник в голове Петровича чёткий металлический голос без интонации.
– Где Тамара? – спросил в упругое пространство Петрович, не шевеля губами.
– На подзарядке и регенерации в Лучезарном.
– Соедини…
– Сам соединяй, раз влез, – обиделся металлический голос, и что-то щелкнуло.
– Слушаю…– донёсся любимый когда-то голосок.
– Это я! Хочу увидеть.
– Повернись, я тут…
Петрович оглянулся. Ни вагона, ни вокзала не было. Рядом стояла Тамара в каком-то странном балахоне, а вокруг клубился разноцветный туман. Петрович глянул на себя. Вместо костюма его плотно облегал поблескивающий чехол без застёжек.
– Слышь! Хватит твоих шуток, я из-за тебя на поезд опоздаю…
Тамара засмеялась и чмокнула его в щеку.
– Ты – в купе, помогаешь бабке-соседке вещи укладывать.
Петрович смущенно потер место поцелуя, укололся о надоевшую щетину и разозлился.
– Когда нужно было, молодым сделала, а сейчас мы как Кощей с внучкой.
– Будь, каким хочешь, – обвила ему шею руками Тамара и потёрлась носом о подбородок. Петрович представил Киев сорокалетней давности, юность, и почувствовал, что кожа лица напряглась, и что-то ему мешает на голове. Хотел почесать лысину и наткнулся на густую шевелюру.
– Расчёски-то нет, ёжик ты мой, – улыбнулась Тамара.
– Теперь всегда сможешь меня найти, твой канал – число 19.
– Я точно в поезде?– спросил по инерции Петрович.
– Чай пьешь, а бабка тебя вареньем потчует. Не отвлекайся. Что хочешь узнать? А то у меня времени мало.
– Как ты сюда попала, и что это за Система?
– Я после института изучала в аспирантуре влияние любви на ускорение развития цивилизации. Ну, помнишь, войну из-за Елены Прекрасной? Клеопатра, Ромео и Джульетта, Екатерина Медичи (как противовес) и так далее. Система заинтересовалась и забрала. Им чувства неведомы, сплошная математика и рационализм, рассчитали, что нами легче всего руководить через любовные переживания. Энергозатраты малые, а результаты превосходные.
– Помню твои результаты: всю задницу искололи в психушке. А зачем мы им нужны?
– Неправильно рассчитали наш мозг в процессе создания. При его использовании от 2-х до 10-ти процентов – всё нормально, а при включении 20-ти - 30-ти процентов, начинается эйфория всемогущества и тяга к самоуничтожению. После 40 процентов – включение вспышки сверхнового и желание добраться до Создателя. Их это не устраивает, а то бы давно махнули рукой на нас, неудачных земных микробов.
Тамара теснее прижалась к Петровичу.
– Давай их позлим. Страсть им неведома, и когда мы были в вагончике, у них десяток каскадов сгорело от перегрузок непонимания.
Петрович хотел что-то спросить ешё, но его собственные каскады были уже тоже на пределе. и, целуя милые губы, он шептал:
– Ласточка ты моя, только на этот раз давай без психушек обойдёмся.
Очнулся от толчков.
– Постель взял, а деньги где? – дёргала его за ногу проводница.
– Дематериализую… – вызверился, возвращаясь в родную систему, Петрович.
– Ах! Ты ешё и материшься?! – обиделась та, и удалилась за старшим поезда.
Уладив возвращение из космоса в вагон штрафом, Петрович нарисовал на пачке сигарет число 19 и вызвал Тамару.
– Ну что тебе? Всю причёску мне испортил, – отозвался ее голосок, – и выговор получила...
– Ладно, больше не буду. Когда можно, чтобы тебя не ругали?
– Да я пошутила, можно всегда. Только давай я к тебе буду сама во сне приходить, а то тебя опять в дурдом земляне упекут. Система дала согласие перевести тебя в мой отдел и больше не использовать.
– Так ты меня что? В колбу посадишь?…– обиделся Петрович.
– Зачем в колбу? Закончишь второй круг и будешь со мной всегда – мне тут скучно.