Здравствуй, незнакомец!

Мне, который день что-то нездоровится. Я скверно сплю уже третью ночь сряду, все снятся какие-то дурные сны, отчего я просыпаюсь в тревоге и смятении… Но сегодня, мне приснился ты, и меня вдруг поразило то, что я с такой ясностью, до мельчайших подробностей, вспомнил как мы познакомились. Я свел с тобой знакомство удивительно банально - на бегу.

Был теплый зимний вечер, шел снег, снежинки нежно щекотали мое лицо. Я торопился на новоселье к старым друзьям, и войдя в незнакомый двор, долго не мог найти нужное мне строение. Ты случайно проходил мимо, и я окликнул тебя: «Батя! Скажи, где здесь дом семь, третье строение?» Ты так растрогался, что невольно быстро забормотал: «Боже мой!.. Как вы хорошо это сказали… Батя!.. Умоляю вас, повторите еще разок!» Я расхохотался, и черт знает, что тогда стукнуло мне в голову - я уговорил тебя пойти вместе со мной в гости. Потом все меня спрашивали, где я отыскал это чудо, то есть - тебя. Ты был в ударе, это был твой вечер.

Позже я понял; больше всего тебе нравились незнакомые люди, - не близкие и родные, а именно - незнакомые, и особенно, простые женщины с большими, грустными глазами, робкими манерами, такие, чтобы ты мог их пожалеть, и это было мне несколько странно. Ты очень часто влюблялся, умел красиво ухаживать, но в понимании любви к женщине, у тебя было гораздо больше, чем обычно принято думать. Ты неустанно повторял: «О, как они на нас смотрят, какие слова говорят о нас, даже когда мы не заслуживаем того, когда бываем порой невнимательны. И даже тогда, несмотря…» Мне иногда казалось, что глубоко в тебе жила какая-то тоска по женщине, которую ты так и не встретил в своей жизни.

Мы быстро подружились, хотя ты был намного старше меня, прошел войну, госпиталь, ты жутко стеснялся своей неказистой внешности, робел, был непростительно скромен.
«Знаешь, - как-то признался ты мне, - я не способен создать уютного пространства для своей души, постоянно оглядываюсь, как бы не сделать какую глупость, не обидеть кого-нибудь. Когда-то пытался сочинять музыку, но понял, что делаю это скверно, а делать плохо, особенно в искусстве, это - унизительно. Одним словом - я не гожусь на что-нибудь особенное, толковое, и это правда… Прости, наверно неприлично рассказывать о своем потаенном, личном, но признаюсь тебе откровенно, я иногда чувствую до мельчайших нюансов настроение чужой души. Веришь, словно читаю ее, и от этого бывает так неспокойно на душе, что…»

В твоих глазах часто стояли слезы, просто - от свежего весеннего утра, или от неожиданного дождя. Ты был ранимый и наивный как ребенок, тебя надо было оберегать… Помню, как однажды, идя по бульвару, ты обратил внимание на скромную женщину, у которой, как тебе показалось, были очень грустные глаза, и ты ей сказал, - «Прошу вас, побудьте немного со мной.» Она ничуть не удивилась, вы сели на скамью, о чем-то долго говорили, она мило улыбалась…

Иногда, ты рассказывал о своем детстве, как жил потерянным, никому ненужным у дальних родственников, как твоя молодость пролетела без счастья, и как женился ты после войны из чувства долга, - особой любви не было, скорее - уважение, ответственность. Она писала тебе всю войну, на фронте все писали кому-нибудь, а потом… потом вместе состарились, она была больна, и ты не отходил от нее по ночам. И все же... ты однажды влюбился, но это было больше, чем любовь.

Она играла в одном оркестре с тобой. Безумно любила тебя, дышала тобой. Ты не хотел ребенка, но так получилось, что у тебя неожиданно появился сын. Когда ему было четыре года, она погибла под колесами автомобиля, и ты с трудом пережил эту смерть, резко постарел, стал замкнут, молчалив. Помню, какое пришлось пережить тебе потрясение, когда ты привел сына домой.

Не единожды вспоминал я минуты твоего откровения: «Бегает, он радостный, шлепает босыми ножками по полу, и вдруг подбежит, обхватит своими ручонками ноги жены… Она отдернет его, забери, мол, от меня… Невыносимо было смотреть… Я тогда встал перед ней на колени, на глазах слезы, и… Умоляю, - говорю, - дай ему хоть каплю ласки, чуточку тепла… Прошу, ради бога!»

Тебя давно уже нет, сын твой стал взрослым, постарел и я, и вот теперь, подойдя к той черте, когда охотнее я живу прошлым, чем будущим, когда на задворках памяти стараюсь отыскать, то что осталось еще дорогим и близким, я чувствую, как мне не хватает тебя. Господи, как я скучаю по тебе… Я с к у ч а ю!