Два лица. Один билет

ДВА ЛИЦА… ОДИН БИЛЕТ

Из цикла "Билеты встреч и разлук"



В багажном отсеке вот этого купе одно время пылился проездной билет. На нем - четкие записи отправления-назначения, а с тылу - неровные росчерки от руки.


- Здравствуйте. Я ваш попутчик. И это судьба.
Я говорю эту пошлость, потому что надо что-то говорить и говорить весело. Никто не заставляет говорить весело (да и весело ли? - еще вопрос), просто ни один мужчина не любит выглядеть скучным. Есть, правда, и оборотная сторона: навязываясь с, как это тебе кажется, шутками, рискуешь остаться занудой. Но в такие детали вдаются единицы. Я из них.
Накрученный задор моих слов никак не подкреплен решительностью взгляда, прямо и долго смотреть на женщин не могу. Кажется, что оскорблю, да и если долго - обязательно расплывусь от уха до уха.
Но не смотреть прямо - не значит не видеть. Мой взгляд остр и прихватчив. И я вижу: она не ответила на мое приветствие. Впрочем, вру: эту ракетную бирюзовую искось - а у нее прекрасные глаза - уловил не столько я, сколько кто-то очень чуткий внутри, подсознательный пеленгатор. Значит, не совсем без интереса?
- Переодевайтесь, пожалуйста.
И мягко прикрыла дверь. Познакомились.
Сквознячок взвихрил легчайший шлейф незнакомых, но чудных духов. После пятисекундной заминки, сосредотачиваюсь и начинаю распаковывать чемодан. Так, трико, майка. А тапочки? А тапочки в другом углу. А голос, кстати, приятен и текуч, можно сказать обволакивает. Или знаком? Потому и приятенЈ что знаком? Нет, разумеется, я ее не знаю, просто голос принадлежит к определенной категории. Все женские голоса делятся на категории (мужские - на классы). Раньше всех себя выдают хищные и истеричные. Этот не из хищных. Но даже те, из этой категории, какие знал, не так приятны. Плюс фигура, с чарующим изгибом, выплывшая из купе. Хорошая женщина.
Я делал все, что положено не наглому мужчине, по природе, скорее, застенчивому, но хорохористо блюдущему "сильное" реноме. Движения нарочито замедленны, хотя на самом деле внутренний ритм был просто сумасшедшим. Просто гидротурбина работала подпольно. Подытоживающий взгляд в зеркало, вздёрг чуба, невесть для чего приглаженная пальцем кожа на месте будущей складки... И я готов.
Приглашение войти повторил дважды. Первый раз все съела нежданная охрипь.
Она не замедлила ждать. И опять неуловимое дуновение в открытую дверь освежило ее запахом кубометры тоски.
Она села на диван и открыла толстую книгу. Перед тем, как положила ее на столик, успел выхватить фамилию автора. Шолом-Алейхем. И уже где-то посередке. Разлом проложен фантиком. "Белочка".
Вот так. Мы любим читать. Прекрасно. Нам же проще. Думаю почти с облегчением: похоже, не надо разыгрывать трепача. Это меня всегда радовало: все-таки по натуре не сердцеед, даже, наоборот: внутренне безжалостный критик этого циничного сословия. Но почему-то и не радовало. На этот раз. Что такое? Задета струна мужского самолюбия? Не иначе, как же, никакого интереса, ни капли внимания. Тоже не верно. Капля была - косая, но жгучая и увесистая - при знакомстве, - она впиталась в архив души. И случайным такой взгляд назвать довольно трудно. В нем было нечто...
Молчание затянулось. Уж лучше бы проявила интерес, который потом бы угас по вине моего занудства. Но хоть гран интереса, всего-то на начальной стадии... Ненавижу в себе вот это мелкое петушиное чванство. Хромосомы самца, и никуда не деться. Ну вот и дань лженауке. А ведь до войны посещал курс Вавилова Н.
Заглянувший проводник посулил чаю. Но как-то излишне сурово. Свысока даже. Откликнулись одновременно и единогласно: "Да, будем". Эта синхронность рассмешила обоюдно. Она отложила "еврейскую трагедию". Я не преминул прокомментировать:
- Какое счастье, что мы не тогда, а эти горести останутся в книгах.
- По-вашему, правильно доверяться книгам? Жизнь сложнее, а зло проще и оттого сильнее. Не верно зарекаться от чего-то.
Вот выдала! Своим голосом - красивым, живым и играющим. У барышень, пропаренных Кратким Курсом, таких ноток не бывает. Но как она неосторожна. Знал я одну... да, вот - с таким же - вспомнил - голосом. Тем же, да не тем. На 180 градусов не тем. Как много значит интонация и, главное, искренность. У нее - от души, а не от напускного энтузиазма. Нет, я люблю и Партию, и нашу Советскую Родину, но не люблю горнистов: ни в постели, ни за столом. Хотя сам из таких. Я как все. Ведь у каждого где-то на донышке запекается маленькое эхо от горна, всегда остается, даже затянутое ряской, и прорезается наш трубач в самый неподходящий момент. Но худо, когда голос высмеивает эхо. Еще подлее, если голос обвиняет эхо, а потом судит эхо И полная дрянь, когда голос сажает эхо. Но это закон общества: за голос отвечает эхо.
Проводник вернулся с чаем в тяжеленных дореволюционных подстаканниках. В этом поезде все старинное, как в музее, даже атмосфера. Такие люди меня слегка смущают, а при излишнем напоре - раздражают. Высок, грузен, чуть потаскан, мешки под глазами. Но во всем - холеность, непрогибаемость. Говорит едко, но совершенно без выражения. Точно из бывших. Как, впрочем, и я. Ведь я захватил первый класс гимназии. С отцом повезло. Офицер, георгиевский кавалер, в 1918-м перешел на сторону Советской власти. Голову сложил в Туркестане. Как угадал.... Смутное детство. Учебу я заканчивал в нашей школе. В Нашей, потому как был и остаюсь советским человеком. При этом не верю в вину Вавилова. Но и не кричу об этом. Как и о многом другом. Весь крик души я выплеснул в последней штыковой атаке - в 1945-м, под Бреслау. Там контузило. Фашистский штык был точен - спас блокнот у сердца...
Я хочу сделать ей комплимент. Но как? Сейчас она однозначно показала, что банальности тут не пройдут. С ней надо быть начеку. И обойтись без Безыменского. Женщину можно оскорбить самой пылкой похвалой. Скажи русской "Прекрасная дама", но по-чешски. И прозвучит - "Пани урода".
Сама пришла на помощь:
- Могу вам отдать свой сахар.
- Согласен. В обмен на конфеты. - достаю коробку шоколадных "мишек". И тут по ее глазам вижу: это женщина. Конфеты - одна из самых сильных ее... слабостей.
- Вы победили. Я сдаюсь. Мои любимые. Даже в блокаду их делали, - затрепетавшие пальцы приходят на помощь побежденным глазам. - Все так просто и сложно. - Вот и все - женщина победила декабристку. А благодаря кому? Разумеется, хозяину тайги - "Мишке на Севере". Впрочем, я был "за".
После этого беседа наладилась и потекла в живом русле простодушной непосредственности и, можно сказать, приятельства, дозволяемого, хотелось верить, не со всяким мужчиной. На мое "Сергей" последовало ее "Людмила". Я строго и чинно достал цимлянское и крабов. Она - сыр и булку. Поочередно и без сговора. Остальное было проще, чем и радовало: картошка, капуста, огурцы, сальце.
Никогда я не говорил с посторонней женщиной так легко и про все. Скоро унесло на гребень вдохновения. Не касался только войны, зато про юность, школу, вуз пару раз, кажись, прихвастнул. Но это простительно, потому что не ложь. Ложь - это когда неправда во всем. Обман - в чем-то. Ложь непростительна. Обман бывает благим, особенно если утешаешь и, тем более, когда правда способна убить.
Она говорила меньше, но говорила здорово и с большим достоинством. Я не мог наслушаться, и эта щебечущая редкость придавала каждому ее слову весомости и очарования. Ручеек был мелодичен и в меру серьезен, и в этой серьезности угадывалось самородное остроумие. Разговор мне казался драгоценностью, которую разбить страшно. Но разбить легко - достаточно одной неловкости. Точность и поэтичность ее сравнений свидетельствовала о филологическом кругозоре и немалом житейском опыте. Сколько ей лет? Если верить возрасту не травленной табаком речи - немногим меньше, чем тебе. А с виду не более тридцати. Здесь всё: ум и мудрость, а главное и самое ценное - терпимость. Она все понимала, но ничего не навязывала. Иногда она смеялась, и это было самое восхитительное - хрустальный колокольчик звенел с искристой вершины королевской елки.
- Видишь, как все просто и сложно. - Сказала она. И он заметил, что она давно не косится, а смотрит прямо и тепло. И локти ее были на столе, как у ученицы. Как у гимназистки Люсиль - дочери профессора Ларецкого. Но он не чувствовал себя учителем. В этой ее ученической позе было что-то трогательное, располагающее к доверию и... Насчет большего он угадывать боялся. И не столько от волнительного предвкушения... Он боялся того сильного и большого, что может прийти к ним, во всяком случае, к нему.
Когда вино закончилось, он предложил продолжить в вагоне-ресторане. Ее благосклонность сводила с ума, притом что не было в ней ничего жеманного, завлекающего. Естественно, ничего не усложняя, она говорила "да", но за этим не стояло ничего, что не позволяло ей в любой миг перейти на "нет". Тут как на минном поле. И я изо всех сил старался соответствовать, соблюдая такт и меру, "которых" искренне чтил. Себе же на пользу. Женщины, как известно, пол слабый, зато прекрасный. Но при этом, женщина является зеркалом своего мужчины. И не каждому дано уменье не обезобразить это зеркало.
Оказывается, бывают и такие женщины. Почему их встречаешь так поздно? В молодости таких не было. Это он знал точно. Он увлекался и не раз. До свадьбы не дошло ни разу. Но помнилась почему-то только та самая Люсиль - героиня первого романа. Они встречались, если без антрактов, два года - последние два класса и на первом курсе. Потом он не выдержал. Люсьена была настоящая барышня-недотрога, зазнайка. Сейчас, вспомнив ее капризы и нетерпимость, он поразился собственному долготерпению. Теперь бы его выдержки не хватило и на час общения с Люсиль. Нет, она была весьма недурна, упражнялась в балетной студии, одевалась со вкусом, но все в ней было - чопорность и перехлест. Собачились по поводу и без. Мирились - поцелуями. Сначала она ему нравилась. У них было то, что в этом возрасте прикидывается "любовью", но после двух с половиной лет кабалы он ее почти возненавидел.
С тех пор ты с Люси не виделся. Да и где? После разгона генетиков, ты тихо защитил диплом и мирно убыл в Комсомольск-на-Амуре. И скоро забыл. Строящемуся городу с сотнями молодоженов нужны были учителя. В итоге, к твоим химии с биологией приплели развесистый букет гуманитарных предметов... А потом война... Она сопровождала его все годы, но не тут, не рядом, а близко, по соседству.
...Вагон-ресторан был пуст, если не замечать колоритной парочки в самом углу. А это совершенно невозможное дело - не замечать такой дуэт. Что последний и доказал. Мы только заказали вино, коньяк и фрукты, как началось. Катализатором выступил официант, в меру образованный и не в меру речистый. Проходя мимо, он выразил восхищение:
- Какая красивая девушка. Завидую вам. Восточный разрез глаз. Азиатские черты. И имя наверное восточное. Гульнары или Гюльджан.
- Гюрза. - Спокойно поправил молодой парень и дрессированно закрыл грудь папкой с меню.
"Гюрза" сузила глаза и долгим взглядом, как алмазным ножом, разрезала "змеелова" от переносицы до пупка. При этом ее губы вымяукивали продолжительное: "Мау-у". Следующий такт был роковым и молниеносным. На его лоб обрушилась тарелка. Но буквально за миг до, он успел подложить меню. Это уберегло от фатальных последствий.
- Я же говорил. - Кротко улыбнулся он, ссыпая осколки у тарелки, и стремглав сыпанул в нее из перечницы.
Боевые действия ужесточились, но не выходили за пределы локального конфликта в масштабе столика. Сферу стратегических предпочтений "гюрзы" составили столовые приборы, по большей части, незаполненные: стаканы, тарелки и графин. Выбор объяснялся неугасимым женским рефлексом потенциальной постирушки. Сильный пол, наоборот, орудовал тем, для чего посуда предназначались: горчица, соль, вода. Мужской выбор объяснялся еще проще: блюд жирнее заказать не успели.
Заключительным аккордом битвы был обоюдный рывок к середине стола и слияние в упоительном поцелуе. Судорога ярости плавно перетекала в дрожь страсти...
- Видишь, как все просто и сложно. - Одними глазами улыбнулась Людмила. И уже не вслух: "НЕ УЗНАЕШЬ?"...
После этого пить и есть было трудно. Во-первых, от смеха, а во-вторых, от страха, как бы нам за этот смех не поплатиться. В итоге, удалось уговорить официанта завернуть заказ в кулек.
Дотрапезничали в купе.
Но вечер зрел. А с ним и сон. Перед сном был поцелуй - долгий и сладкий...
Он не сразу заснул, под кожей перекатывались дробинки забытого возбуждения. Романтика властно захватила мозги. В содружестве с хмелем это ей удалось без боя. Засыпал счастливый и влюбленный. И уже не видел, как долго и нежно я наблюдаю за тобой - спящим, вздрагивающим и беспомощным, Сережа.
Шматком строганины угрюмился месяц, а бирюза влажно сверкала из темноты, и губы грустно повторяли все те же два коротких слова.

...Меня разбудил дикий крик. Сначала не понял. Потом различил очертания, дошло: я в купе. Память быстро восстановила остальное. Она прижалась к стене как затравленный зверек. В глазах стыл лунный ужас. Видимо, она тоже только начинала ориентироваться.
Я выразил сопереживание: "Что-то страшное приснилось"?
Ее тело выгнулось в зябкой вибрации.
"Напали, да? Кто: вампиры, бандиты"?
"Белки напали"!
Категорически серьезный и неприступно трагический тон Людмилы не допускал и мысли, что кто-то в природе способен сравниться с кошмаром, именуемым белкой.
Ночную тишь расконопатил мой долгий гогот. Чуть позднее присоединилась она, как серебристая трель клавикорда. Мы сидели, прижавшись, на ее диване...

...Утром едва не проспали ее станцию. Собирались в темпе "полундра". Он все время ласкался, норовил ее поцеловать. И требовал ее адрес. Она достала карандаш и впопыхах начеркала каракули на... Оказалась изнанка его билета.
Неужели он не узнает меня? Он прав. Я была такой идиоткой. Как бы напоминанием - о той - не спугнуть снова...
Ее станция. Прощальный поцелуй не сразу разневолил ей путь на перрон.
Все так просто и сложно!
Моя - следующая.
Долго не мог унять дрожи восторга и возбуждения. Я влюбился?! А как же адрес, спохватился вдруг, но тотчас успокоился, увидев билет. Что там она накарябала? Вот это почерк! Такие каракули я видел только в школе. Была, понимаешь, одна Люсьена, ученица. Для нее все сложное было просто. А для этой... все наоборот.
"Здравствуй...". Это мы разобрали, а дольше... закорючки то ли адреса, то ли телефона, а, может, и то и то, а дальше подпись: "Лю... си".
ЛЮСИ? Еще совпадение. Сердце обожгло, и оно выпрыгивает, точно из проруби. Надо хлопнуть стакан. Хотя бы пива. Остальное разберу после.
Выпив в ресторане холодного "жигулевского", вернулся в купе.
Вот и моя станция. Где билет? Вот, кладем его в портмоне. Теперь пора - за чемодан.
Из открытого окна дует - рывками, кожаное портмоне приоткрывается, что-то вспархивает. Он второпях хватает и, спиной к сквозняку, заглядывает между желто-коричневых корок. Вроде все на месте. Ну, с богом. На выход. Прощай, вагон.
...Билет метался по багажному отсеку, выстреливая единственно внятным словом "Здравствуй"...

Именно этот билет оказался запавшим в багажный отдел, где прилип и коптился, покуда его не отодрал проводник...

2007 г.

Опубликовано
в журнале «Проза», № 4 за 2008;
литературно-художественном альманахе «Русское эхо», № 4 за 2008.