То, чего не было (часть 1)

Моя мама родила меня на две недели позже. Есть недоношенные дети, которые на протяжении своей жизни торопливы и порывисты, как при рождении. А есть я - тормоз изначально. И возможно, если бы я не отлеживалась в маме лишние две недели, все, что происходит со мной сейчас, было бы не то. Пожалуй, это основное из того, чего не было.
А потом, со временем, мне исполнилось восемь лет, а моей подружке Аленке - девять. Может это противоречит эстетике становления на лесбийский путь, но мы с ней не спали в одной кровати, не целовались, она мне не рассказывала дурацких пошлых историй про зачатие детей. Ну и прочая дивная хрень не имела место быть, потому что гораздо интереснее было кататься на велосипедах, играть в казаки-разбойники и лазить по обильно растущим в округе кленам.
Наш город Шишковск - маленький, тихенький, срань децельная – плюнуть некуда, со всех сторон заканчивается. Да и к тому же медленно и печально брели псевдобезопасные перестроечные годы, поэтому деткам с нашей улицы вменялось ходить за хлебом-молоком самостоятельно.
Сейчас, с высоты своих лет и роста, я понимаю, что до магазинов было почти рукой подать – аккуратно через оживленный Тюменский тракт, торопливо по заросшему скверу, еще чуть-чуть мимо папиной швейной фабрики – минут пятнадцать туда и обратно. Но мы ухитрялись растянуть эти магазинные прогулки на пару часов.
Мама периодически ехидно интересовалась, уж не ходим ли мы на хлебозавод самостоятельно булки ваять, коли так долго получается. И если это так, то почему тогда хлеб, приносимый мной вовсе не горячий и мягкий, а наоборот – жесткий и грязноватый?
Ну а что я могла объяснить маме? Что по пути в магазин мы катали блестящий шарик из большого подшипника и бежали за ним, а потом долго и несколько раз искали его в траве? Что нашли под кустами слепых котенков, которые сначала пищали и быстро умерли? Что долго рыли подземные ходы в куче песка, который какой-то дядька привез для постройки гаража? Потом вышел песковладелец, громко обозвал нас кротихами и оглоедками и настойчиво посоветовал портить жизнь кому-нибудь другому; права качать мы не решились и убежали. Что еще можно было сказать маме, которая уже добрые четверть века не была ребенком?
Кстати, с тех пор моя позиция не изменилась – маме ничего невозможно объяснить. А жаль.
Так вот, возвращаясь к возложенной на деток самостоятельности. Как раз в то время появился у нас в городе Тот, Кто Уводит Маленьких Девочек. Сначала в мутной мелкой Шишковке выловили Анюту - дочку автовокзальной кассирши. Анюта не утонула. Ее уже потом…после всего… сунул в речку Тот, Кто Уводит Маленьких Девочек.
А недели через три квартет зорких бабушек-ягодниц на входе в лес узрел большую сломанную куклу в синих носочках – трехлетнюю внучку ответсека городской газеты. Бабушки стали героинями тех летних дней и главными дезинформаторшами. Но благодаря слухам, запущенным ими, многие мамы взяли отпуск на все лето, забрали деток из садика и, возможно, эти действиями спасли хоть кого-то из них.
Конечно, нам, детям, ужасы происходящего знать не полагалось. Достаточно того, что мы вполне усвоили два правила – не брать конфеты у незнакомых дядек и не садиться в черные «волги». Почему детские мозги так исказили рекомендации взрослых, не знаю, ведь маньяки могут угощать зефиром и мороженым, а кататься приглашать и на белом ушастом «запоре».
Впрочем, мои демократичные родители считали, что ребенок в меру, но должен ориентироваться в суровых реалиях жизни, так что основные факты случившегося я знала, хотя и не совсем понимала. А Того, Кто Уводит Маленьких Девочек я не боялась, меня успокаивала тайная постыдная радость - он уводит маленьких, а я-то во второй класс пойду, а ростом так и вообще, как третьеклассница.
Аленкина мама, та вообще от дочери мало что скрывала – работа на станции «скорой помощи» приучает смотреть на жизнь по-другому и называть вещи своими именами.
Но Аленка тоже не считала себя Маленькой Девочкой, а поэтому наши походы за хлебом не стали более короткими и менее продуктивными.
Детское восприятие времени совершенно своеобразное. Три месяца лета казались бесконечными, то, что случилось в прошлом месяце – было 100 лет назад, да что там, между «позапозавчера» и «давно» смело проставлялся знак равенства.
Мы с Аленкой шли в кино. Точнее на самый главный советский мультсериал «Ну, погоди!». Я всегда «болела» за волка, а Аленка – за зайца, впрочем, подозреваю, что исключительно в пику мне. Такие отношения у нас были – товарищеско-сопернические. То мечты о том, как вырастем, выучимся и вместе поедем в Африку лечить голодающих детей, а иногда - ссоры из-за ничего, типа, у кого жук с рогами жить будет или кто лучше глазами косить умеет. Аленка ссорилась со вкусом – прищурится и таким сладко-злобным голосом: «Ладно-ладно, Махочкина, до смерти запо-о-омним…». Но, как правило, летом смертельные обиды быстро становились несмертельными – иначе могла пропасть целая стая славных дел.
Итак, мы топали на мультики. Я звонко печатала шаги новыми белыми кедами – мама привезла из Чехословацкой социалистической республики, десятикопеечная монета на билет в кино уютно покоилась во рту сбоку от языка, так как карманы на шортах безнадежно продырявились еще в июне.
Мы бодро перешли через ремонтирующийся Тюменский тракт, попутно захватив по куску липкого черного гудрона, который может быть пластилином, жвачкой и скотчем. Мамы, конечно, заставят выкинуть «пакость дорожную», но это будет только вечером, а пока можно еще жить.
О сквере, который раскинулся после тракта, стоит рассказать отдельно. Он относился к папиной швейной фабрике. Мой папа-директор плевать на него хотел и подписал бумагу о разбивке сквера, будучи после коньячной вечеринки с дядьками из областного управления. Поэтому хрупкие конструкции акаций, посаженные на случайном субботнике, вымахали и теперь выплескивались в разные стороны из утвержденной нетвердой папиной рукой территории. Когда мама заводила разговор про «подровнять кусты по линеечке», папа широким жестом предлагал ей секатор и портновский метр.
В центре сквера в силу экологических особенностей раскинулась лысина-поляна, на которой мой старший брат с приятелями играл в футбол. От настоящего футбольного поля эту плешь отличала одна небольшая деталь – огромный тополь в центре. Но к дереву все привыкли и воспринимали его, как необходимый футбольный инвентарь.
Там, где сквер упирался в арматурный фабричный забор, кусты росли особенно густо, скорее всего, потому что отдельные прохожие считали своим долгом в этих кустах какать. Поэтому брат с приятелями старались не особенно энергично бить по мячу в том направлении.
Основная тропинка пересекала сквер по диагонали, местами кусты над тропинкой смыкались широкой аркой и могли защитить от дождя.
Нам с Аленкой в парке нравилось. Во-первых, после дождя на утоптанную тропинку выползали дождевые червяки-камикадзе. Мы их спасали – собирали в горсть и относили под какую-нибудь акацию. Во-вторых, в кустах часто валялось множество интересных вещей – старые покрышки, чьи-то бывшие игрушки, почти целые кастрюльки. А в-третьих, мы там прошлым летом похоронили совсем мертвого воробья. Мы так тщательно готовились к похоронам стылой птички, что было жалко хоронить. И с тех пор периодически заглядывали на могилку и втыкали в нее голубиное перо. Правда, с апреля мы уже успели несколько раз поссориться, потому что, когда снег сошел, мы не могли точно определить, где наша подшефная могила. На всякий случай перья втыкали по очереди – в то и другое место.
Но в этот раз на могилу мы решили забить – она-то всегда будет, а мультфильмы районный кинопрокат раз в полгода привозит.
Если куда-то торопишься, наоборот всегда медленнее получается. Это я давно заметила, еще когда только ботинки зашнуровывать научилась – как только обувные черви чувствуют спешку, тут же оживают и запутываются в тугие узелки.
Так и тут случилось – до выхода из парка считанные шаги оставались, когда нас окликнули:
- Девочки, вы сумку не теряли?
Оглядываемся – дядька взрослый. Хотя опять же тут подвело детское восприятие, мы с Аленок в том возрасте находились, когда все люди старше 15 лет, казались нам одинаково взрослыми. Хотя нет, тех, кому было за 30, мы относили уже к разряду «старых».
Мы с Аленкой переглянулись. Сумку? Да вроде, нет. Однако уточнить надо.
- Какую сумку? – храбро спросила Аленка у этого прыщавого и хиловатого дядьки.
Дядька почему-то оглянулся по сторонам. Наверное, думал, кто еще мог сумку потерять. Но никого, кроме нас, на аллее не было.
- Пойдемте покажу.
Мы с Аленкой снова переглянулись. Ситуация-то явно нестандартная складывалась. Мужик хоть и был незнакомым, однако конфет и катаний на машине не предлагал, и даже хотел вернуть найденную им вещь.
- Идете, нет? – дядька сделал пару шагов по направлению к зарослям и нетерпеливо оглянулся.
- Так, - на правах старшей (как-никак целый год разницы) распорядилась Аленка, - стой здесь, а я быстро схожу и посмотрю. Вдруг мы эту сумку когда-то потеряли…
Я неохотно кивнула и осталась ждать. Время – штука странная, в режиме ожидания ползет медленно. Этот закон я выучила на собственном опыте еще когда меня, двухлетнюю, по ошибке определили в детском саду, в группу к трехлеткам. В детском саду поначалу многим несладко, а когда вокруг более крупные и доминантные особи, и мама только-только ушла, то и совсем тоскливо. Хорошо хоть во время прогулки из своей подготовительной группы ко мне пробрался братец и сунул в руку ириску. Обертка отдиралась плохо, поэтому конфету я съела полуободранную. Зато я поняла, что хоть кто-то родной рядом, и ждать прихода мамы стало легче. Вот именно со вкусом ириски и мокрой бумаги у меня ассоциируется ожидание.
С тех пор как Аленка с дядькой ушли в кусты, по аллее так никто и не прошел – будний день, все на работе. Почему-то показалось, что мультики давно уже начались и закончились, и что уже вечер, и что я так и буду тут всю жизнь стоять.
- Ты скоро? – крикнула я в сторону кустов.
Раз никто не ответил, то я почему-то на цыпочках подошла и заглянула в заросли. За кустами никого не было.
Обманула! Вот какая была у меня первая мысль. Аленка прокралась к выходу из сквера по другой тропинке и без меня ушла в кино. Основания подозревать ее в надувательстве у меня были. Она частенько говорила, что будет сидеть дома, а сама потихоньку куда-то убегала со своими одноклассницами гулять. Впрочем, отчасти я ее понимала, она стыдилась перед девчонками, что дружит с такой малолеткой, как я.
Я поняла, что сейчас заплачу, и побежала в сторону папиной фабрики. Отец меня всегда умел утешать лучше, чем кто-либо.
- К папе идешь, Машенька? – «угадала» вахтерша, которая абсолютно точно знала, что идти мне здесь больше не к кому – мама «инженерила» на другом предприятии.
Я пересекла фабричный двор и поднялась в приемную.
- А у папочки совещание! – натянула улыбку папина секретарша, протягивая мне шоколадную конфету. Посмотрела на мое мрачное лицо и нажала кнопку селектора. – Анатолий Максимович, вас тут дочка ждет.
- Займи ее чем-нибудь, Света, мы тут скоро закончим, - прошуршал из динамика голос отца.
Я сунула конфету в задний, наименее дырявый, карман шортов (мама потом жутко ругалась, отстирывая пятна растаявшего шоколада больше похожие на какашки) и села на кожаный диван. У папы в приемной не слишком интересно. Да и в кабинете тоже. Дубовая мебель, велюровые шторы да ковровые дорожки.
У мамы на работе мне всегда было гораздо веселее. По всей территории завода валялись всякие забавные железные штуковины. Мама называла их «брак» и брать домой не разрешала. Ну разве что особо симпатичная и не слишком ржавая гайка попадалась. Или подшипник. Или причудливо закрученная железная стружка. А в конструкторском бюро повсюду стояли кульманы, и мамины коллеги почти все время пили чай и беседовали про жизнь, которая у всех была разной, но одинаково неувлекательной. Потому что беседа все время шла про одежду, еду и диету. Мне давали основательно поюзанную миллиметровку и два простых карандаша «Конструктор». Я рисовала серые картинки и подписывала, какие детали рисунка, какого цвета должны быть на самом деле.
Так или иначе, папочка совещание свернул и вышел ко мне. Одного взгляда ему вполне хватило, чтобы понять, что к чему.
- Какое дерево вы в этот раз не поделили?
Папа никак не мог забыть события двухгодичной давности, когда мы с Аленкой забрались на дерево и решили там жить. Поскольку воображаемые семьи у каждой становились все больше, жизненного пространства требовалось тоже больше. Используя свой возраст как повод для психологического (и физического) прессинга, Аленка сместила меня почти на окраину клена, откуда я благополучно упала под ноги папе, идущему с работы.
- Не дерево, - прошептала я, проглотила будущие слезы (вместе с десятикопеечной монеткой, про которую в свете текущих событий забыла совершенно) и громче добавила: - И не дерево вовсе! А сумку!
- Какую сумку? – папа оглянулся на секретаря, подхватил меня под мышку и внес в кабинет. – Давай все с самого начала.
В кабинете-убежище я тут же разревелась, но послушалась и, пропустив начало дня, сразу перешла к странному, но дюже обидному, исчезновению подруги.
Против обыкновения, папа не стал доставать большой носовой платок, чтобы меня утешить, а кинулся звонить. Из огромного количества указаний, просьб и объяснений, я поняла только, что парк надо «прочесать и вырубить к чертовой матери». А потом я еще поняла, что, если парк вырубят, птичкину могилу я найти не смогу…
Мне задавали много разных вопросов, и теперь я уже ничего почти не помню.
Не могу до сих пор забыть только вопрос Аленкиной мамы: «Почему она? Почему не ты?».
Ни Аленку, ни маму ее я больше не видела. Папа мне потихоньку от всех сказал, что они уехали далеко-далеко.
А я до сих пор думаю – почему она…что?