За верность заплатишь!

Говорят, за всё в этой жизни надо отвечать. Притом, не только за каждое слово, но и за мысль, за мечту о несбыточном. Об этом ли думала семиклассница Тоня, когда, уставшая от занудного бормотания химички, с нетерпением ждала перемены, чтобы узнать, что было дальше с цыганкой Порпориной?
Первую книгу Жорж Санд – «Консуэло» - Тоня уже давно прочитала от корки до корки и, успевшая полюбить главную героиню всей душой, охотно принялась за «Графиню Рудольштадт». Не к добру оказалась гастроль Порпорины в Пруссию. Король Фридрих не простил ей ни отказал стать его фавориткой, ни дружбы с его сестрой Амалией. Обвинил в заговоре, заточил в крепость. Но при этом всё ещё желал наслаждаться её игрой на сцене. Порпорина играла, но никто ей не хлопал. Не потому, что не нравилась – просто, зная, что нынче она у короля в немилости, не хотели себе лишних проблем. Как же Тоня мечтала вдруг оказаться в этом театре! Просто для того, чтобы похлопать Порпорине.
От мыслей девочку отвлёк раздражённый голос учительницы:
- Исламкина, ты что, глухая? Я сказала: к доске!

- Андрей Борисович, расскажите мне про Гавела.
- Что же тебе ещё о нём рассказать? – вздохнул библиотекарь, поправляя очки.
- Ну, например, что делали его друзья и знакомые, когда его посадили за вольнодумство?
- Думаю, по-разному. Кто-то сразу сделал вид, что знать его не знает, а кто-то остался верным до конца. Как и со мной, когда меня посадили за Самиздат.
А Тоня и не думала униматься. Всё ей было интересно: были ли такие, что сразу после ареста не только бросили, но и стали активно поливать грязью? А когда Гавел стал президентом Чехословакии, начали громко за него радоваться, всем своим видом показывая, как они гордятся знакомством. Простил ли их бывший политзаключённый? Или сказал: катитесь к чёртовой бабушке!
- Не знаю, что сделал Гавел, - признался Андрей Борисович. – Но я бы именно так и сказал. Прощать предательство я не умею. Гавел, может быть, великодушнее меня? А может, и нет? Домбровский, например, смог простить стукача…
Оставшееся до закрытия библиотеки время несчастному Андрею Борисовичу пришлось рассказывать Тоне, кто такой Юрий Домбровский.
- Жаль, что меня тогда не было! – воскликнула девочка. – Я бы писала ему письма. И Вам бы писала! Вы такие классные!
Домой она снова вернулась к вечеру, и мать снова ругалась, что Тоня так и не пообедала.
- Школа, балет – нагрузка большая! – выговаривала она дочери. – Тебе надо хорошо питаться. Интеллектуальная пища – это, конечно, хорошо, но всё-таки…

Виллисы, танцуя, надвигались на Альберта, исполненный жаждой мести. Альберт – мужчина, а мужчина – злейший враг. Ни один не должен уйти живым! Так точно, повелительница! Да свершится возмездие!
Тоня двигалась вместе со всеми. Сейчас она – обыкновенная виллиса. Такая же, как все. Кем ты, призрачная дева, была при жизни? Девушкой, любившей всем сердцем и в ответ получившей предательство и бесчестье? Он поиграл и ушёл, оставив тебя с разбитым сердцем. Другие парни стали тебя сторониться, подружки – шушукаться. И ты, не выдержав тягот, утопилась? Или повесилась? Или приняла яд? Или умерла с горя, как Жизель?
Вот она умоляет повелительницу пощадить Альберта, но та и слышать ничего не желает. На мгновение тоска в душе Тони уступила место злобной радости. Зря ты, Маринка, просишь! Ещё попляшет Максим перед нами всеми! Получай, гад, и за Тоньку-пулемётчицу, и за «шлюху госдеповскую»!
Впрочем, это ощущение быстро прошло, и грусть снова навалилась, как снежный ком. Тяжело, когда в один день предаёт и любимый человек, и лучшая подруга.
Зритель продолжал думать, что Альберт обманул и предал несчастную Жизель, чья любовь к нему оказалась сильнее смерти. Всё правильно – так и должно быть. Зачем ему знать, что Максим Анасимов и Марина Балашова – только партнёры по балету? Зачем ему одна из виллис – Антонина Исламкина со своими чувствами к «Альберту»? Тем более зрителю до лампочки потерянная дружба между ней и «Жизелью».
Тоня не боялась ошибиться в движениях – заученные на репетициях, отработанные до автоматизма и повторенные много раз на сцене, они воспроизводились будто сами собой, вне зависимости от того, что было в голове. Даже самое трудное в балете – скрыть прилагаемые усилия, создать впечатление лёгкости – получалось почти без труда. Куда сложнее оказалось не ошибиться в людях. Ещё какие-то три года назад девушка думала, что её коллеги в основной своей массе добрые и порядочные. А получилось, Вася Лапонкин – единственный, в ком она не разочаровалась.
Они никогда не питали друг к другу тех чувств, что захватили Одетту и Зигфрида. Но в «Лебедином озере» прекрасно сработались. Они изображали любовь на сцене, за кулисами же – «привет-пока». Так бы и продолжалось, если бы в один прекрасный день Вася не пошёл на митинг требовать честных выборов. Он был одним из первых, кто попробовал вкус омоновской дубинки, после чего был брошен в автозак – за десять минут до того, как якобы ударил ногой своего потерпевшего. Как ему удалось клонировать себя – следствие не объяснило.
Вопреки ожиданиям Тони, труппа не бросилась возмущаться: не вышли на митинг, не стали писать коллективных писем и даже не пришли в суд заступиться за своего товарища. Они просто вычеркнули его из жизни – забыли, словно Василия Лапонкина никогда и не существовало.
Но Тоня забывать не желала. Никогда прежде не написавшая ему даже эсэмэски, теперь она буквально забрасывала его письмами, где рассказывала о жизни театра, бытовых мелочах и последних событиях. Иногда, в перерывах между репетициями и выступлениями, ей удавалось приходить на судебные заседания.
Вася был рад ей – живо интересовался новостями с воли, передавал приветы коллегам. Только Тоня не могла передать их приветов ему, хотя ни от кого не скрывала, что с ним переписывается.
Роль Зигфрида предложили Алёше Грошкову. И хотя Тоня честно старалась с ним сработаться, он был вечно недоволен своей партнёршей, жаловался директору, что не может танцевать с Исламкиной. В конце концов, роль Одетты и Одиллии отдали Тане Семёновой. Политика ли сыграла роль или Грошков просто желал протолкнуть свою невесту – Бог его знает! Конечно, Тоня горевала о потерянной роли, но недолго. В конце концов, это не конец жизни.
В труппе поначалу относились к её переписке с Лапонкиным вполне терпимо. Но чем больше «патриотическая» пропаганда с антизападной истерией захватывали умы граждан, тем чаще на Тоню стали кидать косые взгляды, упрекая её «коллег из Госдепа» во всех смертных грехах. Даже с Мариной, лучшей подругой, всё больше вырастала стена непонимания. Было горько смотреть, как спокойная и взвешенная когда-то подруга кричала, заламывая руки, что Соединённые Штаты стремятся захватить Россию, сравнять её с землёй и сделать на её месте искусственное озеро, но прежде – уничтожить всех мужчин, забрать в сексуальное рабство женщин, а детей пустить на донорские органы. И только наш президент – жёсткий и решительный – может спасти отечество и народ от этого кошмара.
Поначалу Тоня с улыбкой пыталась привести Марину в чувство: мол, не паникуй, подруга, эти журналюги вечно как нагонят страху – чтоб легче было держать нас всех на поводке, так что поменьше смотри телевизор – и всё будет окей. Но Марина не успокаивалась – напротив, распалялась ещё больше, обвиняла Тоню, что ей нет дела до своего отечества. Так что вскоре девушка стала избегать с ней разговоров о политике.
С Максимом она тоже не касалась этих тем. Да и вообще общалась с ним мало и только по делу. В его присутствии Тоня робела и смущалась, поэтому предпочитала молча созерцать его голубые, как небо, глаза, тёмные, словно смоль, кудри, благородный стан. Она любила его молча. Да и Максим как-то не пытался с ней сблизиться.
Сегодня Тоня решила: будь что будет – заговорю с ним первой. И момент выдался как раз подходящий – она и Максим пришли в театр пораньше. Кое-как преодолев робость, девушка спросила первое, что пришло в голову:
- Максим, а ты был когда-нибудь в Карелии?
Она уже предвкушала, как они будут говорить о крае голубых озёр и сосновых лесов, но Максим вдруг посмотрел на неё сверху вниз и резко спросил:
- Ты хочешь завести со мной разговор?
Тоня опешила, но всё же нашла, что ответить:
- А ты сейчас занят? Извини.
- Нет, просто не хочу общаться с госдеповскими шлюхами. Если я терплю Тоньку-пулемётчицу на сцене, это не значит, что я готов болтать с ней не по делу.
- Максим, ты чего? Ну, какая я пулемётчица? Я и пулемёта в руках не держала.
- Зато Родиной торговать научилась. Твоё счастье, что у нас президент – не Сталин! А то б расстреляли тебя как предательницу, и были бы правы!
И ушёл по своим делам, гордо вскинув голову.
Тоне казалось, что она спит и видит страшный сон. Хотелось ущипнуть себя, чтобы проснуться. В расстроенных чувствах девушка отправилась в гримёрку. Вскоре там же появилась и Марина. Ей, лучшей подруге, Тоня и рассказала о случившемся. Пусть у них разные взгляды, Марина поймёт, утешит. В этом у девушки не было никаких сомнений.
- Всё это грустно, - сказала ей в ответ подруга. – Но ты сами виновата. И эту неприязнь ты вполне заслужила. Ты пойми: общаясь с Лапонкиным, ты убиваешь себя и как человека, и как балерину.
- Это я убиваю себя? – возмутилась Тоня. – Вы предали Васю, так просто поверили, что он вредитель, «враг народа». Хотя давно его знаете. Так кто из нас себя убивает?
- Вася – прекрасный человек, но дурак! Америкосы его использовали. Мне его жалко, но поддержки он от меня не дождётся. Как и от всех нас.
- Дело ваше. А я его поддерживала, поддерживаю и буду поддерживать!
Дальше Марина и вовсе впала в истерику – завела старинную пластинку про западную агрессию, угрожающую суверенитету России, про Майдан и «лихие девяностые». И закончила свою пламенную речь словами:
- Максим прав: таких, как вы с Лапонкиным, надо расстреливать!..
На сцене уже рассвело. Виллисы, завидев дневной свет, вынуждены были вернуться назад, в свои могилы. Следом исчезла и Жизель. Альберт, чудом оставшийся в живых, провожал её печальным взглядом. До конца жизни ему не забыть этой ночи. Будет помнить он и ту, которой, играя, разбил сердце.
Поклон, аплодисменты зрителей, цветы для Марины и Максима. Оба улыбаются – они превосходно сыграли свои роли.
Тоня поспешила переодеться, чтобы поскорее уйти домой. Ей не хотелось, чтобы кто-нибудь из коллег видел её слёзы. Меньше всего – подруга и любимый человек. Бывшие. Не будет Тоня Исламкина за ними бегать, умолять о прощении – не дождутся!
На улице ещё не совсем стемнело. Прохожие спешили по своим делам, не обращая внимания на плачущую девушку. В метро – недоумённо косились, но Тоне было всё равно.
Добравшись до дома, девушка наскоро помылась и, выпив пустырника, легла спать. Но всё же заснуть ей удалось только в третьем часу.

Утро выходного дня встретило Тоню серым небом за окном, подгоревшими гренками и песней по радио:
«Летний дождь, летний дождь
Шепчет мне легко и просто,
Что придёшь, ты придёшь,
Ты придёшь, но будет поздно».
Несвоевременность – вечная драма – это уж точно!
День набирал силу, и вместе с ним возвращалась почти забытая за ночь боль. Как жить дальше, когда тебя будто со всей дури расплющили об стенку, и нет никакой возможности ни вздохнуть, ни пошевелиться?
«Надо сделать уборку. А ещё – постирать и завести хлебопечку».
Но ни стирка, ни уборка не отвлекали от грустных мыслей. Хлеб, тёплый и мягкий, также не обрадовал девушку.
Тогда Тоне пришло в голову зайти в Интернет и посмотреть ролики про животных. Там она увидела двоих лисят. Какой-то мужик массировал им животики. Рыжие плутовки смотрели на него, прищурив хитрые глазки и, по-видимому, получали удовольствие. И какое им дело, «пламенный патриот» он или оппозиционер!
Ну вот, опять вспомнила про «своих баранов» - и глаза на мокром месте! Песни Натальи Орейро (благо, Тоня по-испански не понимала ни слова) также не смогли отвлечь её надолго.
Что же ещё сделать? Чем себя занять? Не напиваться же, в самом деле! Если бы рассказать кому-то о своём горе – тогда было бы хоть чуточку легче. Но кому? Родные не поймут – скажут: нечего было трепать направо и налево про переписку с Васей! Васе тоже не напишешь – и так человеку досталось, зачем ещё ему знать, какую грязь на него вылили те, кого он считал своими товарищами? К тому же, так он станет невольно осознавать себя причиной её страданий.
А вот Андрей Борисович… Сам отсидевший при советской власти за инакомыслие, он, пожалуй, смог бы понять девушку.
Последний раз она видела библиотекаря года три назад – в день похорон Вацлава Гавела. Зал культурного центра, где проходил вечер его памяти, был забит правозащитниками, бывшими диссидентами, теми, кто знал покойного при жизни или имел к Чехии какое-то отношение. В сети, наверное, до сих пор гуляют фото и видеозаписи мероприятия. На одном из них – Андрей Борисович беседует с рыжеволосой девушкой в строгой чёрной юбке и в кроссовках. В тот день было «Лебединое озеро», и после выступления жутко устали ноги. Не прийти же показалось девушке преступлением. Не перед Гавелом, но перед той девочкой Тоней, которая живо им интересовалась.
Три года… Как быстро летит время! Сколько она уже не навещала Андрея Борисовича! А ведь школьницей каждый день бегала к нему в библиотеку – не столько книги почитать, сколько его интересные истории послушать.
Память тотчас же преподнесла сказанные тогда слова – обещание писать письма ему и Домбровскому.
- Не зарекайся, Антонина! – сказал ей в ответ библиотекарь. – Ох, не зарекайся!.
Но она зареклась. А высшие силы, видно, не любят праздных разговоров. И если что пообещал, рано или поздно заставят доказать на деле. Конечно, судьба не стала воскрешать Домбровского и Андрей Борисовича снова в тюрьму не упрятала. Но знакомого политзэка ей обеспечила. Давай, Исламкина, мечтала писать письма диссидентам – теперь отвечай!
Только по чьему злому замыслу за верность приходится платить любовью и дружбой? Как можно в обществе, где столько слов про нравственность, про духовные скрепы, подвергаться шельмованию за то, что не бросил товарища?
- Жизнь – это экзамен на порядочность, - вспомнились Тоне и другие слова библиотекаря. – Кто-то его с честью сдаёт, а кто-то с треском проваливает. А вопросы часто бывают непростыми. Потому и воспринимаются как наказание.
А ведь Васю, получается, жизнь не наказывала, позволив недобрым людям засадить его в тюрьму. Но решила испытать на прочность. И эти испытания ранимая душа служителя искусства выдерживает с поразительной стойкостью. Догадывается ли Вася, как поступают с ним товарищи по балету? Выдержала бы всё это сама Тоня, если бы, не дай Бог, оказалась на его месте? Она ведь не Домбровский, не Гавел и не Андрей Борисович. А если бы да, что стало бы с ней потом? Библиотекарь говорил, что вынести все несчастья с гордо поднятой головой – это ещё не самое трудное. Гораздо труднее после этого не впасть в гордыню, не думать, что ты лучше всех.
Тоня вдруг поймала себя на мысли, что крепко соскучилась по мудрым разговорам с Андреем Борисовичем.
«Завтра зайду в библиотеку, - решила девушка. – А сейчас, может, волосы покрасить?»
Хна отлично легла на светло-русые локоны, придавая им живой цвет меди. К зелёным глазам – самое то!
Следующие полчаса занял маникюр, потом – поиск малахитовых серёжек и бус, подаренных родителями в связи с окончанием школы.
Спать Тоня легла в первом часу ночи. Снилось ей, будто она танцует с Васей «Лебединое озеро». Но когда Одетта и Зигфрид выходят на поклон, зрители сидят с каменными лицами, и никто не думает аплодировать. И вдруг в мёртвой тишине слышатся одиночные аплодисменты. Это Порпорина, именно такая, какую Тоня видела на обложке романа «Консуэло». Следом начинает аплодировать и Гавел, сидящий радом с ней на балконе. Домбровский, Сахаров, Синявский, Даниэль – они тоже здесь. Солженицын, Шаламов и даже Радищев, и другие вольнодумцы, чьих лиц она не знает. Крики: «Предатели!» - тонут в гуле бурных оваций. И вот уже «фанаты стабильности» начинают робко аплодировать. Максим и Марина в костюмах Альберта и Жизель тоже принимаются хлопать, громко крича: «Браво!» и досадуя, что их голосов почти не слышно. Но их аплодисменты отнюдь не обрадовали девушку. Напротив, захотелось высказаться такими словами, которых от милой и женственной Одетты меньше всего ожидают. Лучше бы освистали, ей Богу!

Когда Тоня проснулась, солнце рассеяло свои лучи по всему небосклону. Один из них и разбудил девушку.
Наскоро позавтракав, Тоня надела льняное платье с ажурной накидкой, босоножки на каблуках с серебристым бантиком, вставила в уши серьги и, дополнив ансамбль бусами, подошла к зеркалу. Оттуда на неё смотрела вполне эффектная дама. И это ею, такой красоткой, Максим пренебрёг!
«Ну вот, Антонина – ещё не вынесла толком всех страданий, а уже считаешь себя лучше других! – подумала девушка с укоризной. – Порпорина, в отличие от тебя, обладала такой добродетелью, как скромность. Во всяком случае, красотой точно не хвасталась».
Мысль о Максиме не осталась безнаказанной. Тоска по утраченной любви и дружбе тотчас же накатила с новой силой… Ну нет, сходить с ума и умирать, как Жизель, Тоня не собирается!
«Катитесь вы оба к чёртовой бабушке! И без вас проживу!»
И по-видимому, Жанна Рождественская, чья песня звучала по радио, была с ней полностью согласна.
«Эту боль перетерпя,
Я дышать не перестану.
Всё равно счастливой стану!
Всё равно счастливой стану,
Даже если без тебя!»

Здание библиотеки с прошлых времён почти не изменилось. Лишь вместо облупившейся розовой краски её стены теперь украшала свежая белая. Тоня зашла вовнутрь, уже мысленно представляя себе, как через минуту увидит Андрей Борисовича, скажет ему: «Здравствуйте!».
Но вместо него за столом сидел незнакомый молодой человек.
- Здравствуйте, - рассеянно пробормотала девушка. – А где Андрей Борисович?
- Папа в больнице, - ответил парень после приветствия. – Увезли с сердечным приступом. Вчера прооперировали. А у меня пока есть время свободное, решил его подменить.
- А как он сейчас?
- Уже лучше, спасибо! Как раз думаю сейчас в больницу наведаться.
- Можно, я с Вами?
- Пожалуйста. А вы знакомы?
- Да. Я ещё школьницей к нему в библиотеку бегала.
- Ох, небось, папа Вас так заговорил, что мама не горюй! Я представляю! – молодой человек улыбнулся. – Кстати, меня зовут Егор.
- Очень приятно. А я Тоня. Только не пулемётчица.
Егор, услышав это, взглянул на неё с удивлением.
- Как-то Вы на пулемётчицу и не похожа. Даже не представляю, кому пришло бы в голову так Вас называть.
- Любимому человеку. Бывшему.
- А, ну если бывшему, тогда всё понятно. Девушка отвергла, вот он и бесится.
- Так это не я его, - зачем-то призналась Тоня. – Это он меня.
- Рискну предположить, что человек просто бесится от жира.
Тем временем они вышли из зала, и Егор запирал дверь на ключ.
- И снова не угадали. Ему не понравились мои отношения с Васей.
- Ревность? Ей Богу, не встречал на свете ничего глупее! Когда любишь – доверяешь человеку. А если подозреваешь измену на каждом шагу…
Они уже были на улице, когда Тоня, сама не зная, почему, стала рассказывать малознакомому человеку про Василия Лапонкина, про их переписку, про предательство балетной труппы. Упомянула и «замечательную» подругу, пожелавшую ей и Василию смерти.
- Тоня, да Вы безнадёжны! – воскликнул Егор, когда девушка закончила.
- Безнадёжная идиотка? – спросила Тоня.
- Нет, напротив. Вы безнадёжно верный товарищ. Это не лечится. Жаль только, что это не заразно. Но Вы, Тоня… Совершенно точно, что Вы обречены.
- Обречена на что?
- На то, чтобы рано или поздно стать счастливой. Жаль, люди начинают ценить верность только когда их прижмёт к стенке. Хотя папа – исключение. Когда его посадили, мама была его невестой. И она его не бросила, хотя красавицей была (она и сейчас красивая, а тогда, в молодости…). Женихи вокруг неё так и бегали. А она любила папу. Как её только ни клевали за эту верность! Типа, с «врагом народа» связалась, значит, сама такая же! Но мама всё равно от него не отказалась. Ещё у мамы тогда подруга была, тоже любила папу и обижалась, что он выбрал не её. А когда папу арестовали, она его и знать не захотела. Более того, поносила его, как только фантазии хватило. Вот так, выходит, не ошибся папа в выборе невесты. Теперь они уже сколько лет вместе. Мама его, кстати, и оперировала.
- Так Ваша мама врач?
- Да, хирург.
- Да, повезло Андрею Борисовичу! – вздохнула Тоня. – А я вот ошиблась и в любимом, и в подруге.
- Папа тоже в друзьях ошибся. Те, кого он считал друзьями, очень многие его тогда и бросили, и обгадили. А казались такими хорошими людьми!.. Ну вот, мы почти пришли.

Когда Егор и Тоня, одетые в белые халаты, вошли в палату к больным, коих было четверо, Андрей Борисович оторвался от газеты.
- Привет, папа! Смотри, кого я к тебе привёл!
- Тоня, да ты ли это? – библиотекарь явно обрадовался девушке. – Здравствуй, здравствуй! Присаживайся!
- Как Вы, Андрей Борисович?
- Да ничего, нормально. А ты-то как, балерина? Живёшь, танцуешь?
- Танцую, - ответила Тоня. – И с диссидентом переписываюсь, как и хотела.
- И с которым, если не секрет?... Лапонкин? Да, слышал про такого. Так это твой партнёр по балету? Да уж, Антонина, конкретно тебе жизнь вопрос поставила! Можно сказать, в лоб. Но я рад, что ты ответила на него так, как велит совесть. Как остальная труппа? Не сильно обижают?
Тоня вдруг поняла: уже не обидят. Ибо обидеть могут только друзья и любимые. Ни тех, ни других у неё среди коллег больше нет. Так, не кривя душой, девушка и ответила библиотекарю.
- Не расстраивайся, - Андрей Борисович похлопал Тоню по плечу. – Такие люди всё равно не были бы тебе хорошими друзьями.
Это точно – не были бы. Хорошие люди товарищей не бросают, не отрекаются.
Они ещё поговорили о жизни, об истории, потом в палату вошла симпатичная женщина средних лет, в белом халате, поздоровалась с гостьей, сказала Егору, что сегодня опять придёт поздно – два пациента очень тяжёлые, и откладывать операцию нельзя.
- Не беспокойся, мам, - ответил Егор. – Сготовлю, поужинаю.
- Андрей, ты там осторожнее, - обратилась она уже к мужу. – А то заговоришь барышню до полусмерти… Он же как заведётся про свой Самиздат, - это уже Тоне.
- Барышня в курсе, - улыбнулся библиотекарь.
Врач хотела ещё что-то сказать, но тут вошла медсестра и сказала, что пациенту Медведеву неожиданно стало плохо. Конечно, пришлось оставить разговоры и идти разбираться.
Вскоре Егор и Тоня, попрощавшись, ушли. Девушка вдруг поймала себя на мысли, что впервые за эти два дня ей стало легко – словно с груди спала пудовая гиря. Конечно, она понимала, что боль не оставит её сейчас раз и навсегда. Всякий раз при виде этих людей она будет возвращаться, напоминая о том, что не сбылось. Но теперь после разговора с Андреем Борисовичем Тоня знала наверняка – она справится.

На следующий день была репетиция балета «Дон Кихот», где Тоня должна была танцевать в массовке. Но директор сообщил неприятную новость: Вера Десятченкова, партнёрша Анисимова, неожиданно заболела, так что придётся тебе, Тоня Исламкина, срочно разучивать партию уличной танцовщицы Мерседес.
Танцы с Максимом, влюблённые, да ещё и вторая роль. Какую-то неделю назад девушка готова была бы прыгать от счастья (хотя нехорошо это – на чужой болезни). Теперь же просто подивилась, насколько циничной порой бывает судьба: растоптать настоящее светлое чувство, чтобы потом заставить изображать оное на сцене.
Максим, понятное дело, не пришёл в восторг от перспективы танцевать с Тонькой-пулемётчицей, но ослушаться директора не решился. Вместо этого он срывал зло на партнёрше: смотрел на неё с явной неприязнью и отпускал едкие комментарии, когда у неё получались не те движения. Казалось, что, поднимая Тоню на руках, Максим едва сдерживался от того, чтобы как будто нечаянно её уронить. Девушка же, стиснув зубы, старалась запомнить и воспроизвести движения как можно лучше. И это её старание, по-видимому, ещё больше раздражало партнёра. Она же дико завидовала Марине, которая тем временем повторяла привычную ей роль королевы дриад.
«И как она, бедная, срабатывалась с таким крокодилом?» - думала Тоня, вспоминая жалобы бывшей подруги на придирки «Альберта», когда они ещё только начинали танцевать вместе. Тогда она думала, что они, скорей всего, были вполне справедливыми. Теперь же, почувствовав их на своей шкуре, начала понимать, как жестоко ошибалась. Вот Вася – другое дело. Как бы он внутренне не протестовал против партнёрши, как бы ни был недоволен тем, что она делает, до язвительных оскорблений бы не опустился. По крайней мере, ни одна их балетных див на него не пожаловалась.
Конечно, в этот день девушка так и не смогла прийти к Андрею Борисовичу.

Когда, наконец, Тоне удалось посетить больницу, библиотекарь выглядел значительно лучше. Даже глаза его заметно повеселели. Но не он один обрадовался девушке.
- Значит, теперь у тебя роль второго плана? – Андрей Борисович был явно заинтересован. – Поздравляю!
- Присоединяюсь, - поддержал отца Егор. – Жаль, конечно, бедную Веру, но рад, что на эту роль выбрали именно Вас.
- Спасибо! Только было бы с чем поздравлять!.. Вот так, буду танцевать с бывшим возлюбленным. Что делать – работа!
- Что ж, удачи тебе!
- Спасибо! Надеюсь, у Максима хватит благоразумия не уронить меня прямо на сцене.
Так за разговорами незаметно пролетело несколько часов. Лишь когда Егор собрался уходить, девушка посмотрела на часы.
- Ой, кажется, и мне пора. Скоро выступление.
Распрощавшись, оба вышли из палаты.
- Думала домой зайти пообедать, - пожаловалась Тоня. – Но кажется, не успею.
- Я знаю тут одну хорошую забегаловку, - сказал Егор. – А то я тоже не успеваю, а у меня занятия. Предлагаю пообедать вместе.
Девушка с радостью согласилась. Вскоре они уже сидели в кафе и разговаривала о жизни. Егор, учитель русского языка и литературы, оказался интересным собеседником. Он рассказывал Тоне забавные и драматические случаи из школьной жизни. Девушка в свою очередь делилась с ним самым интересным, что происходит на театральных подмостках.
- Адский, наверное, труд – быть балериной? – посочувствовал парень.
- Есть немного, - призналась Тоня. – Впрочем, работа учителя, наверное, тоже не из лёгких?
Егор в ответ пожал плечами.
- Не без трудностей, конечно. Но когда любишь её, любишь детей – это преодолимо. К детям ведь нужен индивидуальный подход. И приходится им не столько вбивать в голову знания, сколько воспитывать.
- Согласна. Сразу вспоминаю Станислава Петровича, нашего географа.
Молодой, красивый, он был её первой любовью. Никогда не увлекавшаяся географией, Тоня полюбила этот предмет только за то, что его стал вести Станислав Петрович. Его большие карие глаза, смотрели, казалось, в самую душу. А голос, а стать! Создавалось впечатление, будто античный бог сошёл с картины талантливого художника.
Нечасто красота сочетается с добротой, но Станислава Петровича никак нельзя было упрекнуть в недостатке последней. К ученикам он относился скорее как старший товарищ. Кроме учебного материала, любил поговорить с ними о книгах, о фильмах, о музыке. Попросить у него одолжить диск или видеокассету считалось нормой. Ещё он очень любил театр и с удовольствием обсуждал эту тему.
Конечно, любовь к учителю редко бывает взаимной. Случай с Тоней не стал исключением. Чувство со временем прошло, осталась благодарность за то светлое, что только может подарить первая любовь.
- И говорил он прикольно! Когда мы чересчур шалили, говорил: «Детиш-ш-шки, не будите во мне Годзиллу!». Он был наполовину поляк, поэтому шипел просто отпадно! А когда вызывал к доске Костикова, который кричал: это унижение прав личности! – так и говорил: сейчас будет унижение прав личности Серёжи Костикова!
- Да, прикольно! Я иногда тоже деток подкалываю. Говорю: сейчас буду обижать, сейчас буду издеваться!
- Надеюсь, детишки не пугаются?
- Да их попробуй чем-то напугать! Сами кого хочешь запугают!.. Кстати, ты когда-нибудь боялась учителей?
- Было дело, - призналась Тоня. – У нас химичка была просто зверюга. Могла поставить двойку только потому, что была не в настроении.
- А я математичку боялся. Тоже злая была. Я тут как-то книжку у папы взял – стихи Юлия Даниэля. Она увидела – такое было! Весь урок кричала, что я продал Родину за тридцать серебренников. Потом ещё вплоть до окончания школы цеплялась и придиралась.
- А стихи у Даниэля хорошие? А то я так и не прочитала.
Оставшееся время обеда прошло в поэтических пересказах – и не только Даниэля. Егор читал стихи с душой, вкладывая в них всю радость и печаль, которую, очевидно, хотел передать автор. Слушать бы их и слушать! Ну, почему именно сегодня, как назло, выступление? Да ещё и с этим противным Анисимовым!
Противный… Анисимов… Ничего себе? Неужели репетиции оказалось достаточно, чтобы убить любовь? Или её ещё раньше убила Тонька-пулемётчица?
Когда Тоня и Егор распрощались, пожелав друг другу удачи, девушка чуть ли не бегом кинулась в театр. Опаздывать она не любила.
Выступление стало настоящей пыткой – не столько из-за непривычной роли, сколько из-за партнёра. Максим, не желая смириться с тем, что танцует с Тонькой-пулемётчицей, старался ей всячески напакостить. Пользуясь тем, что его партнёрше пришлось учить роль Мерседес чуть ли не в последний момент, «тореадор Эспада» пару раз сделал обманные движения, словно собирался поднять «возлюбленную» в воздух. Если бы Тоня, полагаясь на партнёра, доверчиво бы устремилась к нему на руки, то упала бы и больно ударилась. Один раз Максим незаметно сделал ей подножку. Чтобы не оказался на полу в не балетной позе, девушке пришлось выполнить сальто-мортале, никак сценарием не предусмотренное. И надеяться, что среди зрителей не оказалось никого, кто знал бы этот балет досконально.
Когда же «Эспада» брал «Мерседес» на руки, Тоня всерьёз опасалась, что переоценила его благоразумие – сейчас он её уронит. Но к счастью, так рисковать своей репутацией Максим не стал.
Кружась в танце, Тоня искренне не понимала, как могла полюбить такого мелочного, непорядочного человека. Человека, который так тупо и топорно гадить, притом в ущерб работе. Красиво разбить сердце, как Альберт Жизели – и то не додумался!
Но зрителю казалось, что тореадор и танцовщица безумно и страстно друг в друга влюблены. Никто и подумать не мог, что «Мерседес» глубоко презирает «Эспаду», и что он, в свою очередь, отвечает ей взаимностью.

«Привет, Вася! И тебе большое спасибо за письмо! Рада, что ты держишься, не теряешь присутствия духа, да ещё и думаешь о перспективах. Я не знаю, думал ли о таковых Вацлав Гавел, когда сидел в тюрьме. Но если так, то он не ошибся. Аналогичной должности я тебе, конечно, не обещаю, но не теряю надежды, что времена изменятся, и что случится это при нашей жизни.
Спрашиваешь, как мне роль Мерседес? Так-то неплохо, но Максим был каким-то неуклюжим. Я ему как партнёрша тоже не понравилась. С нетерпением жду, когда Вера поправится – пусть сама с ним танцует! Марина недовольна, что роль досталась именно мне, рассказывает всем, будто я нарочно подстроила Вере перелом.
Библиотекаря наделю назад выписали из больницы. Сейчас он, слава Богу, заметно пошёл на поправку. Егор собирается на выходные в Тулу – посмотреть музей пряника и музей самоваров. Приглашал меня поехать вместе с ним. Так что в субботу-воскресенье буду в Туле. Приеду – напишу о своих впечатлениях.
Кстати, Егор, оказывается, любит театр, правда, больше спектакли, но балет, говорит, тоже зрелище интересное. На днях смотрел «Жизель», ему очень понравилось.
Здорово, что ты взялся учить французский! Наверное, язык сложный? Впрочем, для меня иностранные языки всегда были гестаповской пыткой.
Наверное, ты прав: нынешнее время – нелёгкий экзамен для нас для всех. Экзамен на человечность, на порядочность. Среда, конечно, может искушать и развращать, называть чёрное белым и толкать на нехорошие поступки. Но тем не менее всегда находились и находятся люди, которые могут сказать «нет» стадному чувству и остаться собой. И я думаю, они правы: лучше уж сейчас стерпеть презрительное отношение агрессивной толпы, чем потом всю жизнь стыдиться, что поддался как последний дурак.
Рада, что ты в этом плане предпочитаешь не терять здравого смысла.
Ладушки, иду собираться, а то завтра вставать рано.
Счастливо!
Тоня».
Дописав письмо, девушка затолкала его в конверт, написала адрес и положила в сумку. Завтра по дороге на вокзал она будет проходить мимо почты и бросит письмо в ящик.
Скорей бы уже завтра! Увидеть Егора, услышать его голос! А там целых два дня с ним!
Надо, кстати, погладить салатовое платье. К рыжим волосам – самое то. К тому же, Егор её в таком ещё не видел.
Пока девушка ставила утюг, пока доставала платье из шкафа, подбирая к нему подходящие украшения, по радио звучало:
«Улыбнись мне, моя отрада!
Улыбнись мне, моя печаль!
Ты сегодня со мною рядом,
И былого тебе не жаль».

«Озари меня звездопадом,
Чтобы близкою стала даль.
Улыбнись мне, моя отрада!
Улыбнись мне, моя печаль!»
- Мамина любимая песня! – отозвался Егор.
Маршрутка стремительно проплывала по залитому дождём асфальту, минуя здание в форме шлеме – музей оружия, речку, динозавра у фасада экзотариума. Город не производил впечатления шумного, хотя «глухим затульем», отчего, видать, и пошло название, также не казался.
Они приехали утром рано – первой «Ласточкой». Город-герой встретил их мемориалом погибших за родной город, что расположился у самого вокзала, ларьками с тульскими пряниками разных форм и размеров, автобусной остановкой с маршрутками, готовыми доставить в любую точку города. Но всё же до гостиницы Тоня и Егор решили дойти пешком.
Однако путь оказался более долгим, чем девушка себе представляла. И пока они, наконец, дошли до гостиницы, ноги успели устать. Но несмотря на это, «экскурсионную программу» никто отменять и не думал. Оставили вещи в номерах – и вперёд.
- Куда идём сначала? – поинтересовался Егор.
- Давай в музей пряника, - ответила Тоня.
- Идёт.
- Только давай поедем, а то, чую, это не ближний свет.
- Я тоже так думаю.
Маршрутка остановилась за несколько метров от домика с вывеской и высоким крыльцом. Чуть поодаль меж металлических прутьев забора проглядывала калитка, через которую едва помещался зонт. Распахнутая настежь, она говорила о том, что сегодня в музее рабочий день. Во дворе на маленьком крылечке, защищаясь от падающей с неба воды, собралась толпа.
- Очередь? – осведомился Егор у пожилой рыжеволосой дамы.
- Да, ждём, когда часть группы выйдет.
- А не знаете, свободный просмотр возможен?
- Не знаю. Это вам лучше в магазине спросить. Там всё скажут.
Протиснувшись через калитку, Егор и Тоня поднялись по деревянным ступенькам на крыльцо. В магазине их глазам предстало обилие пряников. Среди них были и привычные прямоугольные, и круглые с рисунками копеечных монет, и овальные с изображением слив, явно говорящих о начинке, и чайниками, и сердечками. Одни, по законам классики, были просто покрыты сахарной глазурью, другие же поражали яркостью цветочных росписей.
Продавщица действительно была в курсе работы музея – сказала, что сейчас там водят группу туристов, и свободный осмотр будет возможен только через полчаса.
- Может, тогда пока чайку с пряником? – предложил Егор своей спутнице.
- Давай, - согласилась Тоня.
Пройдя под аркой в чайную, девушка заняла место за одним из столиков и, пока Егор стоял в очереди в магазин, купила пару чашек чая. Вскоре парень появился, держа в руках большое сердце.
Пока они сидели за столом и наслаждались сладким пряником с нежным яблочным повидлом, незаметно пролетело тридцать минут. К двери музея вернулись как раз когда оттуда выходила вторая часть группы.
Миновав сени, Егор и Тоня оказались в зале со стеклянными витринами. Справа от входа примостился, словно важный господин, огромный прямоугольный пряник, испечённый специально к юбилею города. Чуть нагнувшись, можно было почувствовать запах мёда. Стало быть, настоящий, съедобный!
Начинался осмотр с показал видеозаписи, как печётся пряник. Для наглядности на витрине было выставлено несколько пряничных досок.
Но самыми интересными, конечно же, были сами пряники. С Днём рождения, с Днём свадьбы, с Днём ангела, с Днём защитников Отечества, с праздником 8 марта, с Первомаем. А для праздника Великой Победы так и вовсе выделили целую витрину. 40 лет, 50 лет, 60, 65, 70. Города-герои Севастополь, Смоленск, Тула, Керчь – с гербами и памятниками воинской славы. Пряник – память о мужестве блокадных ленинградцев. Далее шли юбилейные пряники с круглыми датами СССР, ВЛКСМ, Интернационала. Последнюю витрину занимали пряничные рекламы разных организаций и политических партий, поздравления с юбилеями знаменитых туляков, а также сего славного города и Тульской губернии.
- А здесь нет юбилейной даты Тульского Мемориала? – спросил Егор, с любопытством разглядывая витрину.
- К сожалению, не заказывали, - ответила сотрудница музея. – Мы же делаем на заказ.
- То есть, можно заказать любой пряник с надписью? – уточнила Тоня. – И его сделают?
Сотрудница музея заверила, что там и будет. Заказывают на дни рождения, юбилеи, свадебные торжества, можно заказать именной пряник для любимой девушки, например. Цены? Это зависит от размера, формы и сложности рисунка. Изготавливается пряничная доска, по ней выпекается пряник. Авторское право? Это как заказчик пожелает. Если будет на то его добрая воля, разрешит музею испечь по этой доске экспонат для выставки.
- А если кто-то закажет нечто экстремистское? – спросил Егор. – Со свастиками и прочей фигнёй.
- Нет, такого ему, конечно, не сделают.
Распрощавшись с сотрудницей музея, парень и девушка вышли, подставив зонт под струи дождя. В магазине прикупили ещё пряников и конфет местной фабрики, что притулились на витрине слева.
- Жалко, тут нет пряничных форм, - поделались Тоня со своим спутником. – А то можно было бы взять и испечь. Пусть даже не по рецепту… Интересно, как у них пряники так долго хранятся?
- Я думаю, это во многом потому, что делаются на меду, - предположил Егор. – Ну что, теперь в экзотариум?
- Пошли.
Здание с бронзовым динозавром у входа оказалось по другой стороне улицы и совсем недалеко. Крупные мадагаскарские тараканы, скорпионы, ярко раскрашенные ядовитый древолазы, огромная жаба-ага, гадюка и сетчатый питон по кличке Сетка – все эти экспонаты показались Тоне довольно-таки интересными. Не меньшее впечатление производила ловкая обезьянка, большеглазая сова и ящерицы: маленькие жемчужные, резво лазающие по деревьям и стеклу аквариума, варан по кличке Зефир, что преданно по-собачьи смотрел на сидевшую у стекла сотрудницу.
- У нас с Зефиром большая любовь, - объяснила женщина. – Беру его на руки, целуемся.
- Так это ж опасно! – удивилась Тоня. – У них же слюна токсичная!
- Есть такая порода варанов, укусит – и мгновенное заражение крови. Но Зефир к ней не относится.
- А я, когда был в Таиланде, видел, как дрессировщик целовал кобру, - вспомнил Егор. – Они раскрыли капюшончики, шипят, а он отвлечёт внимание и раз – поцелует.
- Прикольно! – отозвалась Тоня.
- А потом выцедил яд и давал нам к одной прикоснуться. Кстати, на ощупь тёплая, приятная.
- Ты реально трогал кобру? Голыми руками? И не боялся?
- Нет, яд же выцедили. Да и дрессировщик её держал. Интересно, тут есть кобры?
Однако змей, кроме гадюки, питона, гремучника и вызывающе раскрашенной молочной в экзотариуме не оказалось.
Когда Егор и Тоня развернулись к выходу, серая сова, сонно потянувшись, проводила их взглядом. Зато старая черепаха, прожившая на свете двести лет, продолжала сидеть, вопреки всякому этикету, повернувшись к посетителям задом, всем своим видом показывая, что ей нет до них дела.
- Как тебе экзотариум? – спросил Егор уже на крыльце.
- Классно! Только маленький. Ну что, теперь в музей самоваров?
Но сначала туристы решили пообедать. К их радости, по дороге им попалась приличная и недорогая пиццерия.
Когда они после обеда вышли на улицу, почти сразу подъехал автобус, который за несколько минут довёз парочку до гостиницы. Бросив в номерах пакеты с пряниками, Тоня и Егор устремились к Кремлю.
У самого входа в Кремль, недалеко от фонтана располагалось голубое здание с колоннами.
- А вот и наш музей!
Зал на первом этаже заполняло множество стеклянных витрин с самоварами. «Шары», «дули», «рюмки», «вазы», большие и маленькие, с гранёными и гладкими боками, на некоторых были выгравированы затейливые узоры. Присутствовали и совсем необычные – в виде терема и паука, напоминавшего скорее НЛО.
В то же время в зале проходила экскурсия, и гид рассказывал группе туристов, как древние люди растапливали самовар, как сверху ставили чайник и варили дорогой по тем временам чай, как, завершая чаепитие, накрывали самовар тушилками.
На втором этаже разнообразия самоваров оказалось ещё больше. Притом не только тех, которые можно было бы использовать по прямому назначению, но и сувенирные, сплетённые из лозы, вырезанные из дерева, слепленные из сахарной глазури и украшенные сахарными цветами. В центре зала находился большой картонный самовар. Поднявшись по ступенькам, можно было войти внутрь него и увидеть самовары с росписями под хохлому.
- Вот папе на юбилей подарили похожий, - Егор указал рукой на один из них. – Друг из Тулы, председатель местного «Мемориала». Кстати, его солагерник. Правда, самоваром почти не пользуемся, но всё равно приятно.
- Да, интересный подарок! – откликнулась Тоня. – Я вот думаю, может, купить небольшой – как сувенир, чтобы много места не занимал.
Осуществить задуманное получилось на нижнем этаже – в лавке, где продавались сувениры. Из всего разнообразия Тоня выбрала красный с цветочным рисунком, высотой с ладошку.
Покинув музей, парочка решила посетить Кремль. Пройдя под аркой, Егор и Тоня оказались пере собором. Со всех сторон его окружали зелёные лужайки, разрезанные узкие дорожками, тянувшиеся до самых крепостных стен. Вдоль дорог усталого путника манили кованые скамейки.
Зайдя внутрь одной из башен, можно было по крутой лестнице подняться на изрезанную зубцами стену и полюбоваться окрестностями с высоты. Так парочка и сделала. Однако посмотреть музей в самой башне не получилось – рабочий день подходил к концу, и покупать билеты было уже поздно.
- Приходите завтра, - посоветовала вахтёрша.
Егору и Тоне оставалось только пройтись по стенке до соседней башни и там уже спуститься вниз.
- Ну, как тебе город? – спросил Егор, когда они, утомлённые, сидели на скамейки, созерцая собор и башни.
- По-моему, город интересный! А тебе как?
- Музеи впечатляют! Помню, я был в Туле десять лет назад, со школьной экскурсией. Но тогда мы галопом по Европам – посетили Кремль – и в Ясную Поляну, где Толстой жил.
Толстой… Славный писатель! Тоня помнила, как в школе, когда проходили «Войну и мир», зачитывая отрывки, она с интересом прочитала все четыре тома, не осилив только эпилога. Слишком уж длинным и скучным он ей показался. А потом с удовольствием смотрела фильм с Вячеславом Тихоновым в роли князя Андрея.
- Да, Тихонов был классный актёр! – отозвался Егор. – Помню ещё Штирлица из «Семнадцати мгновений весны»…
Впрочем, и Толстой, и Штирлиц вскоре были забыты. Мир для Тони вдруг стал будто нереальным. Егор, его глаза, губы, что становились всё ближе к её лицу… Когда девушка опомнилась, то обнаружила себя в его объятиях. Что делать? Сопротивляться? Вырываться? Или же?...
«Чего же я хочу на самом деле?»
Однако в следующее мгновение Тоня уже поняла это со всей ясностью. Так, словно по-другому и быть не могло.
Солнце, заходившее за горизонт, провожало розовым взглядом Тулу с Кремлём и целующуюся парочку на скамейке. Парень и девушка пробудут здесь ещё долго. Потом пойдут в супермаркет, купят всё что нужно для салата и, поужинав в Тонином номере, вернутся на городскую площадь – туда, где стоит гордость Тулы – бронзовый пряник. Вернутся, чтобы при тусклом свете фонарей полюбоваться, как вздымаются и оседают, переливаясь всеми цветами радуги, струи «танцующего фонтана».
А тем временем за несколько километров – в самом сердце столицы – уже начинались грандиозные события. События, которые в корне изменят жизнь всей страны.