Клеопатра

Ряд могильных крестов уходил в сумерки, терялся в тумане. Сырая осень на кладбище и вообще вокруг.

Городское кладбище на горе. В ясную погоду отсюда видно весь город. Тут бы хотел быть похороненным Тарас Шевченко. Но внизу не Днепр. Речка Илек.

Кроме красивого местоположения у кладбища нет больше положительных качеств. Земля – красная глина с камнями. Рыть могилы крайне неудобно. И ещё – вода. На дне свежей могилы всегда собирается вода. Гробы – простые, сияющие лаком и бронзой – все опускали в одинаковую грязь и слякоть.

Гроб, который рабочие кладбища опускали сейчас в могилу в присутствии одного Мефодия Тарасовича, особой роскошью не отличался. Но и не был совсем обыкновенным. Было видно, что хоронившие его близкие люди испытывали к усопшему определённый пиетет.
Из близких на похоронах присутствовал один Мефодий Тарасович. Да и вообще он был единственным, кто пришёл на похороны.
Ещё в тумане и слякоти рядом с ним находились четверо кладбищенских служащих и экскаваторщик Лёша. Небольшой экскаватор «Коматцу» стоял неподалёку, устало приткнув, опустив к земле свою когтистую японскую лапу.

Гроб опустили, Мефодий Тарасович наклонился, взял в руку горсть каменистой глины, бросил вниз.

Лёша надел шапку, пошёл к экскаватору. Через полчаса на месте ямы уже возвышался небольшой холмик. Рабочие лопатами его отформовали, оправили. Крест установили обыкновенный, деревянный. Без надписи.
Ряд таких похожих могилок уходил в туман, скрывался в посадках невысоких кустов карагача.
Они вообще располагались на отшибе, особнячком.

После похорон Мефодий Тарасович занялся текущими своими делами и домой вернулся только к вечеру.
В квартире было темно, несмотря на то, что супруга его, Алевтина, никуда не уходила. Вообще она работала. У неё был небольшой косметический салон на улице Красного Аскера Джангильдина. Но сегодня она никуда не выходила.

Мефодий Тарасович зажёг свет.

Супруга сидела в гостиной за столом. Чёрное платье на стройной фигуре. Чёрный газовый шарф покрывал красивую голову.
На столе – фото мужчины в рамочке. Ещё стояла свеча, но она погасла и Алевтина этого, по-видимому, не заметила.

- Пришёл? – Алевтина повернула голову в сторону мужа. – Проходи на кухню, ужин на столе.
Достала спички, чиркнула о коробок, зажгла свечу. И взгляд мужчины с фотографии встретился с глазами Алевтины. Из красивых глаз женщины временами вытекали струйки слёз, капали на стол. Мужчина на фотографии не плакал. Он спокойно смотрел на неё. Молодой, обаятельный – улыбался.

Мефодий Тарасович заглянул в гостиную: - Аля, я в душ. Ты подойдёшь?
- Да, конечно, - ответила Алевтина.
Тяжело поднялась со стула, пошла в спальню. Там неловко, медленно стала снимать с себя чёрные одежды. Даже трусики на ней были чёрные, из тончайшего тюля. И трусики тоже сняла. Накинула не себя простенький домашний халат, пошла к мужу в ванную.

Мефодий Тарасович принимал душ. Обычно супруги делали это вместе. И Алевтина – уж так у них было ещё с молодости заведено – опускалась на корточки и нежно, тщательно омывала мужу ноги. Вот и сейчас…
И сейчас – она отдёрнула занавеску ванной – уже без халата. Стройная, с идеальной фигурой. Груди упругие, круглые. Кто бы мог подумать, что Алевтина - мать уже двоих детей. Взрослых. Зенон уже заканчивает политехнический, Аввакум – на первом курсе в консерватории по классу валторны.

Мефодий Тарасович промыл глаза от шампуня и посмотрел на супругу.

Много у него в голове промелькнуло, как только он её коснулся глазами. И – Мгновение! Ты прекрасно! Остановись! И – Ах, какая женщина! И – Нельзя быть на свете красивой такой!..

В общем, от восторга и восхищения у Мефодия Тарасовича опять захватило дух.

Да, опять.

Супруги уже двадцать пять лет прожили вместе, и Мефодий Тарасович всё никак не мог привыкнуть к своему счастью. Он не просто любил, он боготворил свою женщину.
И никак не мог привыкнуть к её облику, к тому, что вот она всё время, безраздельно, со всей этой своей красотой принадлежит ему.
Да, и эти восхитительные груди, и бёдра и живот. И тонкая, удивительно стройная, гордая шея!
И он может всё это трогать, целовать, опрыскивать, наполнять семенем…

Алевтина ещё только перешагивала край душевой ванночки, как вид голого Мефодия Тарасовича обнаружил его жгучее желание любимой женщины.

Обычно омовение ног супругу Алевтина перемежала нежным, изысканным минетом. Но сегодня, растирая, массируя Мефодию мелкие суставчики на пальцах, тихо отстранилась: - Нет, Мефодий… Не могу… Прижалась щекой к вздыбившемуся, одеревеневшему, пульсирующему пенису и добавила: - Не сегодня… Не сейчас…


Супруги лежали в спальне с погашенным светом и молчали. Оба не спали. Вот – темно, а чувствовалось, что никто не спит. Хотя ни Алевтина, ни Мефодий Тарасович не шевелились. Так было принято. Лежать тихо, даже если никак не засыпается. Чтобы дать возможность уснуть другому.

Было уже далеко за полночь, когда Алевтина спросила в потолок: - Он не мучился?
Мефодий Тарасович ответил не сразу. Может, надеялся, что имитация спящего человека ему удалась и можно отмолчаться. А, может, не знал, как отвечать.
- Нет, не мучился... – всё-таки ответил Мефодий Тарасович. – Я один приём знаю – дружок-спецназовец научил. Совсем не больно. И – незаметно.
Они же, когда шкаф открываешь, когда их из шкафа вытаскиваешь – тихие все. Виноватыми себя чувствуют. Никакой агрессии. И защищаться никто даже и не думает. И – выходит он сам, или же я его оттуда вытаскиваю, а потом он стоит весь такой мягкий, тёплый, беззащитный…

Я ему спокойно за ушком специальную точку нажимаю, и всё – конец…

- Слушай, - Мефодий Тарасович со спины перевернулся на бок, лицом к супруге: - а почему ты их всех в шкаф прячешь? И всё время – в один и тот же?..
- Ну… как… - тоже не сразу стала отвечать Алевтина, - ты же помнишь, как вначале, когда мы только поженились… Ты тогда бегал по квартире, заглядывал под кровать, переворачивал мебель, бил посуду… А потом – всё равно находил… Вот я и не стала уже фантазировать. Если что, ты уже знаешь, где у нас что. Подходишь и сразу берёшь. И в квартире порядок, и как-то спокойнее …
- Мефодий, - позвала Алевтина, - она тоже повернулась к мужу, прижалась к волосатому телу своей левой упругой грудью, - Мефодий, а почему ты меня не убьёшь? Почему даже никогда не ударил меня, не замахнулся?..
- А – зачем?.. – Мефодий, как будто уже давно знал ответ на вопрос, который никогда в семьях не разрешался мирным путём. – Знаешь, Алечка, вот мужья, которые очень жён своих любят – они им подарки делают. Цветы, наряды, украшения. А я тебе разрешаю, позволяю – вот это. То, чего не может позволить себе подарить любимой женщине ни один богач в мире.

Я не ставлю тебе никаких запретов, никаких ограничений.

Я сколько раз видел, замечал в тебе это счастливое состояние – ты опять в кого-то влюбилась, ты светишься вся, твои ноги едва касаются земли… И дома у тебя замечательное настроение, и ты всё успеваешь и ко мне добра необыкновенно.
Потом случается… Вот это… Когда в шкафу…

Ну, я же не специально… Вы сами где-то забываетесь, теряете осторожность…

А, по большому счёту – ведь всё, что ни делается, всё к лучшему. Любовь, как и всё на земле, смертна.
Сам ли бросит тебя твой новый возлюбленный, или у тебя вдруг, ни с того, ни с сего охладеют к нему чувства…

Подумаешь – я чуть раньше, просто предупреждаю момент разрыва. И вы уже не можете в нём винить друг друга. А – вот просто так случилось – и всё.

О твоём возлюбленном у тебя сохраняются самые лучшие воспоминания.
Его фотокарточка на почётном месте где-то в его квартире, в его настоящей семье. Мама показывает её детишкам и рассказывает, какой у них был хороший отец.

Страшно представить, что бы пережила эта женщина, и что бы могла говорить детям, если бы узнала, что её муж обделался от страха в шкафу у любовницы. И там же и умер.

Кстати – вот уж не знал и самому как-то в голову не приходило, что эти самые мужчины в шкафу, случается от стыда, от страха… Об этом почему-то никогда не пишут в смешных водевилях...
Как будто их резать, расстреливать будут за шашни с замужней женщиной.

Ну, даже, допустим, и будут, так что? Пачкать нужно в том самом шкафу, где прячешься?..

Вообще, это единственное осложнение, которое приходится испытывать, когда сопровождаешь очередного усопшего казанову в последний путь.

Я ребятам доплачиваю, чтобы помыли, переодели.

Ну, не со всеми такое случается. Я так думаю, скорее у тех, кто тебе стихи писал. У них натуры нежные, чувства возвышенные, а кишки слабые.
А так, в основном приходят мужчины крепкие, уже ко всему подготовленные. Выкупаются перед свиданием, оденутся во всё чистое, новое.

Укладываешь такого красавца в гроб – видно, что шёл он, как на праздник!..

А на тебя я ни зла не держу, ни обиды. Хоть и сама ты себе выбираешь своё периодическое счастье, но всё равно – это от меня подарок… Ведь я позволяю…


И потом – ведь ты ни разу не предала меня. Я знаю, что ты меня любишь. Ну, по-своему. Так, как это можешь ты, как это у тебя получается. Ты хорошая мать. Мы вместе с тобой воспитали отличных сыновей…
И я знаю, что и в горе и в радости ты будешь со мной всегда. И больного не бросишь и - поддержишь в трудную минуту…

- Скажи… Мефодий, скажи, а ведь их же потом ищут… Ты не боишься, что как-нибудь всё раскроется, тебя вычислят?..
- Это почти невозможно. Обычно те, кто приходил к тебе на свидание, не говорят никому, куда они уходят и зачем. Они всем врут.
И потом - их просто не знают, где искать.

Либо ищут там, где они никогда не могли бы быть…

- А – семья? Ведь женатых ждут дома… И долгие годы не знают, куда человек пропал…
- А вот тут для семьи, может, даже и хорошо, что она никогда не узнает всей правды. Пропал – это, конечно, грустно. Но во сто крат ужаснее узнать замужней женщине, что её мужа убили где-то на квартире из ревности.
В этом случае ничего такого не знать – это почти счастье.

Оставляя всё в тайне, я сохраняю всем этим донжуанам доброе имя.

Их не проклинают семьи, которые они навсегда покинули, о них сохраняется добрая, светлая память. Их даже долгие-долгие годы ждут…

Мефодий Тарасович замолчал.

Он вскоре уснул, а его супруга ещё долго тихо плакала. Слёзы стекали по прекрасным щекам на подушку.
И даже тогда, когда Алевтина уснула, они ещё какое-то время сочились сквозь натуральные длинные ресницы.

Но к утру всё высохло.