Будь проклят Майдан!

- Будь проклят Майдан! – голос звучал так истерично, что, казалось, женщина вот-вот падёт на землю и станет биться в припадке.
Лена невольно оторвала взгляд от компьютера и уставилась на экран. Вика Цыганова? Офигеть! А казалась вполне адекватной. С каким задором она пела песни! Ещё будучи маленькой, Лена любила ей подпевать:
«Русская водка, что ты натворила?
Русская водка, ты меня сгубила!».
И что теперь? Искажённое лицо, истерика и пропаганда, пропаганда, коей не видно конца и края. Она-то и озлобила папу.
Пока он каждый день ездил на работу, было легче. Но когда ему поступило более удобное предложение – переводы на дому – телевизор стал ему доступен в любое время дня. И очень скоро Лена перестала узнавать своего доброго, весёлого папу. Постоянное ощущение войны под боком сделало его нервным и раздражительным. В каждом слове неодобрения действий Путина ему теперь мерещился кровавый Майдан, чуть ли не каждый второй стал для него бендеровцем или иностранным агентом. Своё раздражение он частенько вымещал на жене и дочери. Прежде ни разу не повысивший на них голоса, теперь он орал по любому поводу.
Как-то Павел Дмитриевич, учитель истории, сказал:
- Если сходишь с ума в одиночку – это не так страшно. Страшнее, когда сходишь в толпе. Потому что когда вокруг все неадекватные, некому тебя в чувство привести.
А телеведущие, судя по всему, и не собирались никого приводить в чувство. Наоборот, после просмотра новостей Лена чувствовала, как всё внутри закипает от злобы и ненависти. И от страха. Того дикого, животного страха, который парализует волю, лишает разума. Павел Дмитриевич не высказывался ни за Майдан, ни против. Однако не жалел времени, чтобы объяснить ученикам, что такое пропаганда, и как она действует. Много рассказывал про Германию 30-х годов. Он никогда не сравнивал Путина с Гитлером (Боже упаси!), но ощущение похожего сумасшествия народных масс не покидало девочку.
Вот и сейчас папа, воодушевившись энергичным голосом Цыгановой, аплодировал, кричал: «Правильно! Правильно!». Только бы он не увидел, чем Лена сейчас занимается! А то побьёт, как в августе, в день рождения. Теперь, наверное, Лена будет ненавидеть этот день до конца своей жизни! День, когда не стало Алиски…
При воспоминании об Алиске на глазах у девочки выступили слёзы.
Её четырнадцатилетние отмечали на даче. Как раз погода выдалась ясная. Солнышко, зелёная травка, с кустов смородины свивают, блестя, серёжки из чёрных жемчужин, из-под листов малины лукаво глядят бордовые ягодки. Пахнут приближающейся осенью астры и георгины.
Алиска лежала на крылечке, лениво шевеля кончиком белоснежного хвоста. В другое время она бы с радостью носилась по огороду, но сейчас ей было тяжело. В сентябре должен был появиться приплод. Лена с нетерпеливым интересом ждала: сколько будет котят? Трое, как в прошлый раз? Или больше? Может, мама с папой согласятся оставить одного? Остальных, как и в прошлый раз, раздадут. Следующего, скорей всего, не будет – папа говорит о том, чтобы стерилизовать Алиску.
Лене с утра подарили смартфон и пакетики с бисером. Мама готовила шашлыки, папа прибивал потолочный карниз. Сама же именинница, сидя на крыльце, одетая в нарядное платье, плела браслет. Бисеринки, синие, словно сумеречное небо, отлично складывались в узор вместе с жёлтыми, цвета солнышка. От этого занятия её отвлёк резкий голос отца:
- Ах ты, дрянь! Это ты нарочно? Нарочно, да?
- Что нарочно? – спросила испуганно девочка.
- Вот это!
Он вырвал браслет из рук дочери и, тыча в синие и жёлтые бисеринки, стал орать о гибнущих в Донецке детях, о трагедии в Одессе и вообще о войне на Украине, которую, по его словам, спровоцировали такие же «майданутые», как Лена.
- Папа, отдай браслет!
- Заткнись, тварь!
Он наотмашь ударил её по лицу и в бешенстве скинул на землю блюдце с бисером. Затем громко сказал матери, что если она заговорит с Ленкой, то может забирать её и выметаться из дома на все четыре стороны. Мать робко попыталась возразить, смущённо лепетала, что всё-таки сегодня у ребёнка день рождения, может, в честь праздника стоит её простить?
- Рит, я тебе что, неясно сказал? – отрезал отец. – Никаких поблажек! И так носимся с ней, как с писаной торбой, и что из неё растёт!
Интересно, поняла ли Алиска что-нибудь из речей разгневанного хозяина? Если даже и поняла, то, по-видимому, решила, что к ней это не относится. Сквозь слёзы девочка видела (е ещё раньше почувствовала), как об её ноги потёрлось что-то мягкое, пушистое. Потёрлось, оставило передние лапки к ней на колени и просительно заглянуло в глаза своими зелёными глазищами. Лена помогла ей забраться и принялась машинально водить рукой по белой, как снег, шёрстке. Алиска уютно замурчала.
Увидев мирную идиллию, папа пришёл в ярость. Обеими руками он ухватил расслабленное кошачье тельце и отшвырнул в сторону. Животное с жалобным мяуканьем полетело с крыльца…
Нет, она не убилась. Но от падения у неё начались преждевременные роды. Остановить кровотечения ветеринар не смог.
Папа закопал Алиску под деревом, вместе с пятью крошечными беленькими комочками, которые ещё даже дышать не научились. И никогда не научатся.
Папа не плакал, не просил прощения. Когда Лена, расстроенная, лежала на диване, отвернувшись к стенке, и отказывалась есть, он грубо разворачивал её к себе с криком: «Давай, жри, я сказал!»
Мало-помалу жизнь возвращалась в нормальное русло. Лена постепенно привыкла, что по утрам некому прыгать к ней на кровать и мягкой лапкой легонько касаться лица: мол, хватит спать, хозяйка, давай накорми меня; некому, когда она приходит домой из школы, бежать её встречать, ложиться на спину, подставляя живот: посмотри, мол, какая я мягкая, какая пушистая, послушай, как классно я умею мурлыкать.
Вот и сейчас некому прыгать на стол и гулять по клавиатуре, когда она пишет письма узникам Болотной. Как-никак, День защитников Отечества на носу. А двое из них, по крайней мере, вполне заслуживают поздравлений. Один морской пехотинец и, кстати, участвовал в одном из парадов в честь Победы. Другой – радист с корабля «Адмирал Ушаков».
Девочка уже отправила письмо морпеху, хотела было отправить и «радисту адмирала Ушакова», но слишком поздно заметила, как папа подошёл к компьютеру.
- Что делаешь?
Лена стала судорожно искать кнопку «Свернуть», но увы, отец уже увидел название сайта – «Росузник». Лицо его исказилось ненавистью.
- Ах ты шваль майданутая!
Он замахнулся, чтобы ударить девочку, но та в последний момент успела отскочить. Отец едва не упал на пол. Нескольких секунд, пока он пытался удержаться, хватило, чтобы добежать до двери, повернуть замок и выскочить на лестничную клетку.
Но он её догнал, схватил за волосы.
- Вить, прекрати! – мама неожиданно встала между ними.
- Это ты во всём виновата! – заорал на неё папа. – Ты, стерва, воспитала такую сволочную дочь! Но ничего – я из тебя дурь выбью!
- Папа, не бей маму! – Лена схватила его за руку.
Он со всей силы оттолкнул её. От удара она отлетела к противоположной стене. Сильный удар головой и…
Девочка слышала истошные крики матери, видела сверху, как отец, выкрикивая грязные ругательства, с остервенением лупит её головой об стенку. Как Кальтер Хеллианоса из «Квартиры в Афинах» - фильма, диск с которым недавно одалживал ей Павел Дмитриевич. А в глазах… в них не было ничего, кроме ненависти. К той, которой он когда-то дарил цветы, которую обнимал, целовал, носил на руках. С которой буквально пылинки сдувал. Когда-то. Теперь он видел перед собой не любимую женщину, а врага. Врага, которого надо уничтожить.
Неожиданно ему под ноги метнулась белая кошка. Алиска?! Откуда она здесь?
Отец, потеряв равновесие, полетел вниз. Его тело, миновав лестничный пролёт, приземлилось, с размаху врезавшись головой в трубу мусоропровода. Послышался треск черепа.
Потом были голоса, спонтанные мысли.
«Прости, хозяйка, папа погиб ещё до этого».
«Елена, тебе ещё рано. Время не пришло».
«Закончи начатое и начни новое».

В фильме «Щит и меч» есть эпизод, где после неудачного покушения на Гитлера журналистка истерично кричит о Провидении, которому было угодно сохранить жизнь фюреру.
Слушая по телевизору Ольгу Скабееву, Лена узнавала похожие интонации. Что именно говорила Скабеева, девочка не вслушивалась. Сказывалась выработанная за долгие месяцы привычка сидеть рядом, но не слышать. Возможно, именно благодаря ей Лена до сих пор не тронулась умом. Зато было хорошо слышно, как Скабеева говорила. Впрочем, «говорила» - это ещё мягко сказано. Она почти орала. Наверное, самой журналистке свой репортаж казался пылкой, зажигательной речью, способной вдохновить на подвиги народные массы. Однако на деле создавалось впечатление, будто Скабеева сдерживается из последних сил, чтобы не обругать эти самые народные массы «русским подзаборным».
Был уже пятый день, как Лену перевели из реанимации в общую палату. На два дня позже перевели маму. Папу так и не спасли.
Странно, но у девочки не было чувства утраты. Была какая-то тупая боль, словно родного отца она потеряла не сейчас, а давным-давно. А впрочем, разве это не так?
Для себя Лена уже решила, что не будет плакать и горевать. Она будет жить дальше, храня об отце светлую память. Да, светлую. Она будет помнить не того зомби, который швырял Алиску с крыльца и бил маму головой об стенку, а того папу, который заливисто смеялся, когда дочка его щекотала, валил на диван, когда она, накрывшись простынёй на манер привидения, прыгала на него, крича страшным голосом: «Кого бы тут съесть?». Того, которого она безуспешно пыталась обыграть в шахматы; того, который учил её нырять, когда они всей семьёй отдыхали в Крыму; того, который терпеливо объяснял ей, как правильно ставить артикли и произносить слова в английском языке. Того хорошего папу, которого она так любила. И не только она. Алиска, когда была маленькой, просто обожала взобраться на шею хозяина и, свесив лапки, изображать живой воротник.
«Закончи начатое»… Что же из начатого осталось незаконченным? Браслет, за который папа её побил? Его Лена так и не доплела. После смерти Алиски она вообще не брала в руки бисера. Теперь же девочка подумывала о том, чтобы снова взяться за плетение. Или, может, за гранью говорилось о неотправленном письме радисту? Она его обязательно отправит – как только выйдет из больницы. А что так поздно – объяснит тем, что с травмой головы лежала, так что раньше не получилось.
Ещё как только её выпишут, она возьмёт к себе «черепашку». Цыганка, чёрная от головы до хвоста, недавно родила двоих. Котик чёрно-рыжий, и кошечка – трёхцветка. С мамой Лена уже обо всём договорилась. Та, правда, сначала отказывалась, ссылаясь на предстоящие трудности. Но в конце концов, дочери удалось её убедить. А кошечка-то к ней как привязалась! Стоит только Лене выйти во двор, летит к ней со всех лап, трётся, мурлыкает. Знает, хитрюша, что девочка возьмёт её на руки и будет гладить, пока та не насытится ласками и не соскочит. Лена уже и имя ей придумала – Алиска. Не это ли имел в виду голос, который говорил: «Начни новое»?
Но только как быть со снами? С тех пор, как Лена попала в больницу, чуть ли не каждую ночь к ней приходит Киселёв. То он сталкивает маму с лестницы, а после с самодовольной улыбкой говорит, что это козни Запада. То, схватив за хвост Алиску, дубасит её об стенку, разглагольствуя при этом, будто её хозяйка продалась гнилому либерализму и должна быть наказана. А порой Вика Цыганова бьёт об стенку саму Лену и с искажённым лицом кричит: «Истери, тварь!».
Нет, истерить она не будет. Не будет также играть в патриотку, как не играли в них Ганс и София Шолль, попавшие на гильотину за измену Родине. Именно так считал фюрер, когда они разбрасывали листовки о мире… Будь проклята война! В том числе и та, что у людей в головах!