Хитрый, смелый, отвaжный

Сережкина, ты чего кислая? Опять со своим обормотом поцапалась?
Подруга беззаботно разглядывала свое идеальное отражение в бабушкином зеркале. Я героически терпела присутствие оптимистичной Мариши, и мученически пыталась придумать достойный ответ. Но его не намечалось. Впрочем, как и решения возникшей проблемы, вот-вот грозящей перейти в откровенную войну.
И все из-за него… Он - это самое страшное, во что может превратиться десятилетний мальчишка. Слишком умный, чересчур образованный и подозрительно сообразительный. При этом посещает все мои уроки и делает домашние задания. Он даже остается на этот чертов факультатив – драматический кружок на немецком языке - и добросовестно учит самые трудные роли. Он делает все, что бы я ни задавала. Но только было одно «но» - этот наглец говорит мне «ты» и обращается исключительно по имени. Ко мне – тридцатипятилетней женщине! Ко мне – учителю!
- Сережкина, улыбнись - жизнь прекрасна, плюнь на этого бандюгана и займись личной жизнью. Съезди куда-нибудь, подлечи нервы…
Да вы что сговорились все, что ли? Подлечи нервы… Стою сегодня, веду урок, пытаюсь говорить о каких-то там достопримечательностях Кельна. А мой мучитель возьми и спроси, отчего у меня цвет лица такой серенький? Я конечно намек на свою фамилию понимаю, но никак не реагирую. Так вот этот юнец встает, подходит ко мне вплотную и говорит, чтобы я особо не расслаблялась, потому до сего момента были одни лишь тычинки и пестики, а все плоды и прочая ягодность пока в стадии созревания. Так что пора мне сходить в аптеку и прикупить какое-нибудь успокоительное, потому нервы – штука тонкая и восстановлению не подлежащая. Я стою в полном шоке, и пытаюсь не заплакать. А Егор делает ручкой и выходит из класса. Задав абсолютно нетворческое задание, я выбегаю в школьный сад, чтобы там успокоиться. Прокричаться и выговориться, на березки, рябинки и топольки…
И все! Дальше крика на бедные саженцы ситуация так не продвинулась. И даже, если завтра что-то и изменится, все равно уже ясно, что педагог из меня никудышненький. И вообще я такая несчастная. Неудачница и невезучница… кап, кап, кап...
- Да нет Мариш, нет, я не реву. Это я лук чищу… Ага.
Зачем мне лук? Зачем? Может, не все так уж и плохо? Вон у меня какая симпатичная и жизнерадостная подруга. У нее есть богатый муж, красивый любовник, любимая и высоко оплачиваемая работа, трое (!) полусамостоятельных детей, ноль мимических морщин и перспектива выезда за рубеж на пэмэжэ. У нее есть перспектива! А у меня? Вот ведь проклятый лук, наверное, нужно ножик смочить… А что у меня? У меня есть любимая работа. Высоко оплачиваемая? Пока нет, но ведь это гимназия, элитное заведение для одаренных детей и их одаренных в финансовом отношении родителей. И потом директриса намекала, что если я возьму еще один факультатив для старшеклассников, то вполне могу рассчитывать. На что? Какой факультатив, о чем ты говоришь, тебя уже трясет и потряхивает мелкой дрожью. Как твоего кота… ой, Геша, прости, я совсем про тебя позабыла. И рыбки тебе не купила. Хочешь колбаски ливерной? Сама кушай? Гешуля, ты же знаешь, мне нельзя, у меня диета. Здоровый образ жизни, полноценное питание и минимум «сладких» калорий. Гешик, не злись, давай я сметанки налью, хочешь? Правильно, кому нужна эта разбавленная жидкость белого цвета. Кому? Кому нужна моя разбавленная жизнь? Гешуля-я-я, киса моя ненаглядная. Дай я тебя пожалею. Хоть бы меня кто-нибудь пожалел… Ну и подумаешь, что ты не породистый, зато две команды знаешь. Где вы еще увидите котика, который по приказу мяукает, и жмет к земле теплое пузико? Правильно – нигде. Потому что кот у меня исключительный. Геша, слышь, ты у меня исключительный. Только никто об этом не догадывается. Никто! Ну почему? Ведь я такая хорошая, я со всех сторон положительная. Я никому и никогда не делала в жизни зла. Специально. А этот Егор, этот чертенок… Господи, что мне делать? Вызвать его родителей? Но ведь это провал. Это тотальная капитуляция и признание своей беспомощности. У нас ведь даже личное дело ученика почитать не дают. Директриса вбила в себе голову какой-то там непредвзятый метод преподавания. А вдруг у него с моим именем какая-нибудь нехорошая ассоциация? Как узнать, как проверить и выведать?
- Да нет Мариш, это я не тебе… просто вслух думаю… Ага.
Подруга оторвалась от зеркала и покачала парикмахерским стайлингом.
- Сережкина, ты торты печь умеешь? Умеешь. Так вот возьми, разорись ради педагогического эксперимента, сооруди свой коронный «Наполеонище», распусти свои длинные косы и приди к нему к гости вечером. Представляешь, как твой Егорка «обрадуется»? Открывает он дверь, а там ты улыбаешься. И хорошо так, многозначительно. Побеседуешь с его мамашей-папашею, а потом, когда он тебя провожать пойдет, в коридор его да к стеночке. За грудки возьмешь и шепнешь ему пару ласковых. С обрисовкой дальнейшей перспективы в случае его тотального неповиновения и неисправления в нужную сторону. Пеки торт, обнажай свои идеальные ноги и иди - сражайся, сколько можно терпеть это хамство? На твоем месте я бы ему давно по попе нашлепала.
- Мариш, рукоприкладство не метод воспитания, а только его отрицание.
Подруга на минуту повернулась к зеркалу, критически взглянула на передние фарфоровые зубы и задумчиво спросила:
- Сережкина, а фамилия у твоего изверга есть?
- Конечно, есть – Ковалев. Егор Ковалев.
Маришка на минуту подняла глаза в потолок и разочарованно хмыкнула:
- Ковалевых в нашей местной правящей элите не наблюдается, значит, он один из «олигархиков». Или же фамилия у него мамашина… А он до гимназии на чем добирается? Машина, охрана, «сопроводиловка»?
Я пожала плечами и развела руками.
- Все ясно, зелень ты необразованная, начиталась своего Пуатье.
- Куатье.
- Тем более! Открой любой детектив, там же черным по белому сказано, что побеждает не тот, у кого бабок больше, а тот, у кого ин-фор-ма-ция! Так что тебе придется за своим Ковалевым слегка пропинкертонить. Проследишь, кто увозит-привозит и на каком транспорте. Номерочек потом мой Ивашка пробьет, будь спокойна – вычислим, кто у твоего охламона родители.
Я покосилась на зевающего Гешу и спросила:
- А смысл?
- Сережкина, а ты представь, если у тебя карьера на взлете, а тут приходит училка твоего сынишки и жалуется на его антиморальное и непотребное поведение. Это же такой удар по собственному имиджу и пиар-кондиции.
- Не пойду я жаловаться…
Мариша нахмурила брови и погладила засыпающего Гешу.
- Почему?
Я поставила сковородку в мойку, и взяла спящего кота на руки.
- Мариш, я не знаю… Но мне не хочется. Он ведь не виноват… В принципе…
Подруга открыла рот, потом закрыла его и покрутила наманикрюренным ногтем у виска.
- Приехали… Он с ней обращается, как с прислугой, а она его чуть ли не усыновлять собралась. Это ты у своего Поэльо вычитала?
- Коэльо…
-Тем более. И чему тебя только в твоем гэдээре учили?
- Фээргэ.
- Тем более. Без году неделя в нашем городе, а уже в сестру Терезу решила поиграть.
Я положила урчащего Гешу в его корзину, поправила попону и открыла холодильник.
- «Саперави»?
Мариша кивнула и отломила добрый кусок молочного шоколада – единственную радость моей пятилетней командировки за границей. Пригубив вина, подруга резюмировала.
- Не дрейфь, что-нибудь придумаем. Главное сейчас - до конца четверти дотянуть. А там глядишь… мы тебя и замуж выдадим.
Я закашлялась. Маришка засмеялась. Гешуля приоткрыл правый глаз и укоризненно взглянул на развеселившихся подруг.

***
Мужчина нахмурил брови.
- И что ты думаешь делать?
Егор пожал плечами, тоскливо посмотрел на отца и на всякий случай шмыгнул носом.
- Я никак не пойму, чем ты ей насолил? Что ни день, то «Алина Аркадьевна меня выгнала из класса», то «Алина Аркадьевна не принимает меня в кружок». Сколько можно терпеть издевательства этой старой и страшной девы?
- Пап, откуда я знаю. Я делаю все домашки, на уроке сижу тише всяких вод. Глаз поднять не смею, голоса подать, а уж возразить – тем более. А она как начнет ко мне придираться, произношение мое комментировать, внешний вид и так далее. Я сегодня вообще заявила, что на олимпиаду Сидорову вместо меня возьмут. Несмотря на то, что по баллам я ехать должен. Я ее спросил - почему, а она говорит, что мне с моим интеллектом только последнее место и светит. Пап, я же никогда меньше второго не занимал. Что она?
Мужчина сел рядом с сыном и обнял его за плечо.
- Егор, может мне стоит подъехать и поговорить с ней самому. Без посторонних.
Мальчишка ехидно хмыкнул.
- И как ты это себе представляешь? Даже если тебе удастся «поговорить», где гарантия, что еще хуже не станет. И потом, меня ребята засмеют. Я же не девчонка какая, чтобы за папочкину спину прятаться.
- Причем здесь моя спина? Ситуация намного серьезнее, чем ты думаешь, и если все пустить на самотек. Еще не известно, во что это выльется…
Егор отвернулся и недовольно пробурчал.
- Ну вот, я так и знал… А я-то думал, что тебе важнее собственный сын… А ты опять про свою… карьеру.
- Егоркин, не начинай…
Мальчишка скинул руку отца, вскочил с дивана.
- А я и не заканчивал. Ты… тебе наплевать, что я чувствую… для тебя важнее только твоя слава и твоя работа. Ненавижу, ненавижу! Если бы мама была жива…
- Егоркин, постой…
Мужчина проводил взглядом за выбежавшим из комнаты мальчиком, потом протянул руку к телефону и набрал номер.
- Алло, Афанасьев, передвинь завтра утром все на полчасика. Есть дело, надо будет кое-куда заехать.

***
Директриса посмотрела на меня поверх своих роскошных очков и покачала кудельками.
- Алина Аркадьевна, мне кажется, в последнее время Вы выглядите как-то не очень. Я бы отметила отсутствие энтузиазма в Вашем взгляде. Что-то случилось? Признайтесь. Я считаю, что должна знать, что на душе у моих подчиненных.
Я посмотрела в окно. Лохматый воробей ежился под проливным дождем, но никак не хотел улетать под крышу.
- Элеонора Рудольфовна, у меня нет никаких проблем.
- Вы уверены?
Я еще раз взглянула на отважного воробья. В этот момент дверь в учительскую распахнулась, и в помещение стремительно вошли трое огромных мужчин в черных костюмах. Вслед за ними в учительской появился еще один представитель наисильнейшей половины человечества. Высокий, худой и очень загорелый брюнет сорока пяти лет. Увидев его, Элеонора Рудольфовна вскочила со стула и открыла рот. Брюнет приложил палец к губам и поманил ее к себе. Директриса кивнула и как завороженная подошла к мужчине. Через несколько секунд она выскользнула из комнаты вместе с тремя великанами. Проследив их уход, я опасливо отодвинулась к стене и выжидающе уставилась на брюнета. Несколько минут мы разглядывали друг друга, и, наконец, я не выдержала и спросила.
- Кто Вы такой?
Неуверенным голосом брюнет сказал, что он папа Егора Ковалева…
… Давно я так не кричала. И еще не размахивала руками. И не топала ногами. По началу брюнет ошарашено молчал, а потом тоже начал кричать, размахивать и топать. Из его эмоционального, но очень обрывистого монолога мне удалось узнать о себе многого интересного. К примеру, что, несмотря на свою потрясающую модельную внешность, я все-таки настоящая горгона, издевающаяся над бедным ребенком. В отместку я высказала этому ужасно симпатичному брюнету все-все, что думаю о его педагогических способностях, родительском долге и способе общаться с хрупкими и ни в чем не виноватыми преподавательницами. На какую-то секунду он застыл, а потом вдруг подошел ко мне и схватил меня за плечи. Затем прижал к стене с портретом Песталлоци, уставился в меня своими зелеными глазищами и перестал дышать. И я перестала… А он хрипло спросил, понимаю ли я, на кого я только-то накричала. Я гордо вскинула голову и ответила что-то вроде того, что мне все равно, кем Вы, господин, работаете, хоть самим президентом Америки. Для меня важно, что ваш сын ведет себя очень неэтично, и судя по всему, это у него наследственное. В ответ «господин» неожиданно расхохотался. Я забеспокоилась. Уж больно мне не понравился этот смех. Где-то я его уже видела. Или слышала? И когда я уже собиралась спросить его, где, несчастная дверь опять распахнулась, и в учительскую ворвался Егор. Увидев нас, полуобнимающихся и взбудораженных, он густо покраснел, но потом вдруг заулыбался во весь рот, театрально извинился и закрыл дверь. Я непонимающе уставилась на брюнета и попыталась его оттолкнуть… А он…. А он прижал меня к себе, впился своими наглыми губами и поцеловал! А потом отпустил, извинился за поцелуй и вышел… А я… А я… По-моему, я присела или нет… Не помню…Ах да, у меня же закружилась голова… Точно, тогда я присела, и долго-долго, минуты две, смотрела на Песталлоци. Потом в учительскую на цыпочках вошла Рудольфовна. Она заискивающе заглядывала в мои отрешенные глаза, предлагала стаканчик воды… И спрашивала, спрашивала, давно ли я состою в столь «высокопоставленном» знакомстве… А я все сидела и смотрела на знакомого воробья. Дождь уже кончился, храбрец сушил свои маленькие и отважные крылышки и улыбался осеннему солнышку…