Коллега

«Какие у вас, у анестезиологов, всегда дружные коллективы. Я вот смотрю, если у вас осложнение какое, или запарка, - то прибегают все, кто может, всей гурьбой наваливаются, помогают. Спасают больного, выручают коллегу. У нас не всегда такое увидишь…». Так с завистью говорила мне одна врач гинеколог. «Точно», - отвечал я ей, - «Все верно. Это идет, во многом, от специфики работы. Если ваши ошибки видны не сразу, и их можно потом в большинстве своем исправить (откорректировать лекарствами, поменять процедуры, наконец, сделать еще одну операцию), - то наши осложнения внезапны, смертельно опасны и непоправимы… Неписанный кодекс взаимовыручки, - немедленной, действенной, вводится в организм анестезиолога как прививка еще во время интернатуры, стажировки, и остается там, в сознании, как второе «я». Если вы увидите, что по коридору больницы бегут врачи и медсестра с чемоданчиком, то знайте, - это бегут анестезиологи, и значит где-то умирает больной… Мы – бегущие врачи.»
Он поступил к нам на работу, приехав из-за границы. Из Африки, где, как немногие, работал по контракту два года. Лева был старше меня лет на шесть, с красивым тонким лицом, сединой, и с серыми рыбьими глазами. Росту среднего, стройный. Разговор тихий, как-бы ласкающийся. Во взгляде была какая-то неуверенность, пришибленность. Даже на фоне наших бравых интернов первого года, которые, конечно, страдали «суперменством», и панибратствовали с нами, - он вообще смотрелся студентом первого курса, несмотря на то, что стажа имел около двадцатипяти лет и высшую категорию по специальности. С ним учился в институте наш Володя, всеми любимый великан и незлобный грубиян. Когда Лева, после представления его заведующим на планерке, высказал желание походить, присмотреться с месяц по разным операционным, вроде как постажироваться, войти в курс, - Володя не выдержал:
- Лева, может я ослышался? Месяц? У тебя же высшая категория, стаж… У нас интерны первогодки на нейрохирургических и кардиохирургических операциях наркозы проводят. Ты че, с дуба упал?... Месяц!.. Три дня, - освоишься, и в ярмо…
Он «стажировался» две недели, и за этот срок постепенно становилось ясно, что это за устрица. Нет, поначалу он не вызывал ничего к себе, как ничего к себе не вызывает холодная рыба, кроме радости видеть ее красивую раскраску. Всегда корректен, правильноречив, галантен со слабым полом. Но ощущение того, что не была введена ему в свое время та прививка, о которой я говорил гинекологу, возникало у всех, кто с ним соприкасался. Это становилось видно сразу, - такая у нас специальность. Мы рискуем чужими жизнями и своей свободой.
Не прошло и месяца, как мы оттягивали от него Володю, чтобы тот не испортил красивое лицо коллеге. Выпив немного спирта и остыв, Вова поведал такое: «…представляешь, захожу я в нейрохирургию, а Иришка сидит в предоперационной и плачет. Спрашиваю, - в чем дело? А она рассказывает, что, на интубации чуть больную не потеряла. Женщина стодесять кило, шея короткая. Почти нет шеи… Сделала три попытки интубации, - заинтубировать не может, а пациентка уже почернела. Маской не «раздыхивается». Вот-вот будет остановка сердца. С четвертого раза вслепую получилось… Спрашиваю, а где же был Лева, он же к тебе «стажироваться» ходил?… К тебе, врачу первого года работы, - он, врач высшей категории со стажем… Говорит, - а он все время за спиной стоял и молчал, сам не помог, и даже не позвал никого…» Ну, пожурил его Семеныч на планерке, и все. Но с этих пор он окончательно стал «не наш», «бракованный», «ущербный». Вспоминались известные слова про разведку.
Оказалось, - это были еще цветочки. Я все не мог понять, кого мне напоминает его жест, когда он, стоя у стены, складывает ручки перед животом и потирает ладонью об ладонь. Помогли институтские воспоминания Володи о нем. Оказалось, - в институте Лева был председателем комитета комсомола курса, и регулярно закладывал своих же комитетчиков. Всё! Картинка вырисовалась отчетливо. Это – чеховский «Беликов», «человек в футляре», «…как-бы чего не вышло…». Через год Лева начал подсиживать нашего заведующего, - попросту стучать на Семеныча главврачу, о чем главный сам ему и рассказал. Мы хотели сексоту начистить рыльце, но наши дамы упросили, «не вымазываться в дерьмо…» Вот такой сослуживец, - коллегой его назвать язык не поворачивался.
Казалось, он не чувствует презрения, или не обращает внимания на плохо скрываемое отвращение окружающих. Случались и у него на наркозах тяжелые осложнения. Кто был рядом, - конечно помогал, но гурьбой не бежали. Скоро анестезиологическая служба роддома отделилась от общебольничной, и я остался в этой, заново созданной, группе. Семеныч с радостью и ко всеобщему удовлетворению «сплавил» к нам Леву.
Там проявилась еще одна сторона его натуры, - патологическая любовь к денежным знакам. Благодаря этой его черте, мы иногда оказывались в глупейшем положении. Лева мог часа по полтора беседовать с каждой беременной накануне предстоящего кесарева сечения. У нас на это уходило около получаса. Как оказалось потом, он убеждал женщину не покупать медикаменты, всякие шприцы, бинты, капельницы, и многое другое, что полагалось приобретать пациенткам для проведения анестезии. Он просил дать на это деньги ему, уверяя, что все обеспечит сам. Женщина с готовностью платила. Лева собирал пакет медикаментов для этой пациентки из сэкономленных с прошлых анестезий лекарств и всякой мелочи, вроде шприцев и капельниц, кое-что выпрашивал у старшей сестры, как-бы для себя лично. Пакет хранил у себя в столе под замком. Так он немного зарабатывал. Этим способом некоторые выживали тогда. Подчеркиваю – выживали, а не обогащались. Но роддом не хирургия. Кесарево сечение – операция условно запланированная. Роды ведь могут начаться когда угодно. Ночью наркоз проводит дежурный. И вот на смене другого анестезиолога, у этой беременной отходили воды, начинались роды, и ее нужно было оперировать срочно. Анестезистка в операционной, зная, что женщина готовилась еще неделю назад на плановую операцию, спрашивала у нее: «Вы приобрели пакет для анестезии? Где он?» Роженица стонала: «Нет, доктор сказал, что все будет…» Но Лева никогда никого не предупреждал. Суета, скандалы, нервозность… Потом он редко извинялся, иногда возмещал старшей сестре использованный для пациентки «нз», но, как говорится – «осадочек-то остался…»
Если беременная просила меня, чтобы я провел у нее наркоз на плановой операции, то на такой экстренный ночной случай четко оговаривался план доставки меня в роддом. Обменивались телефонами. Ближе к сроку родов я отменял все поездки, - на дачу, например. Мне звонил ночью, а затем привозил муж, с медикаментами вопросы я решал сам, никого не «напрягая» и не подставляя, потому что все знали – меня привезут. Гонорар заранее всеми силами старался не брать, ну только если уж совсем зарез…
Вот там, в роддоме, и произошла эта история, которая открыла мне такую сторону человеческой гнили, о которой я даже не подозревал.

***
Утренняя маршрутка изматывает за сорок минут езды так, что надо полчаса отдыхать. Давка, вонь, грязь, дребезжание, шансон… Впервые приехавшие к нам иностранцы не могут понять, почему по утрам лица у граждан на улицах такие, как будто их всех ведут на расстрел. Нет же. Просто это они идут на остановку маршрутки, чтобы добраться на работу.
Сегодня я приезжаю всего на полчаса позже. Работа сменная, уйти вовремя, если сменщика нет, - из роддома нельзя. Лева почти ласково, понимающе улыбается, - он великодушен. Сидим, пьем чай, сдаем-принимаем смену. Я ухожу покурить. А когда возвращаюсь, - застаю его еще в ординаторской.
- Ты чего еще здесь? Уже начало десятого…
- У тебя есть несколько минут?... Я хотел тут… с тобой поговорить об одном деле.
- О каком? – спрашиваю, невольно пряча руки в карманы.
- Знаешь, я недавно начал заниматься одним делом,.. ну, - одним бизнесом… Можно за короткое время сделать хорошие бабки. Только нужно начать прямо сейчас, - потом ничего не получишь… Значит, одна фирма выпускает репродукции картин мировых художников в высоком качестве. Ты покупаешь большую партию, и сразу выходишь на первый уровень. Это – сто баллов. Потом я тебе помогу найти покупателей оптом, когда их наберется десять человек, - ты выходишь на второй уровень, это пятьсот баллов. Картины уже нафиг никому не нужны, только набирай людей. Обзванивай друзей, знакомых, родственников! А за тысячу баллов уже…
- Хватит, Лева. Это пирамида. Я там уже побывал. «Тянь-Ши», слышал? А ты вообще знаешь, что большинство пирамид – это деструктивные секты?
- Да ну, - ты преувеличиваешь! - он обаятельно улыбается, и во мне закипает…
- Послушай, я-то попал в это «гэ» по глупости и от безденежья. Слава Богу, вылез, когда разобрался,.. - когда мне стали намекать, что прийдется бросить основную работу. А как же, - чтобы выйти на третий уровень необходимо управлять уже сотней таких же остолопов, большая часть которых заведомо потеряет вложения. Ты, я вижу, осознанно готов записать в такую команду своих друзей, знакомых и родственников.
- Ну, хозяин – барин… Только, смотри, - через две недели будет уже поздно. Ладно, я тебе оставлю вот эти две книжечки. Классные, почитай… Это нам на тренинге продавали… Только не потеряй…
- Сразу – нет. Забирай. Вообще мне надо идти. Сегодня кесарево, - двойня у бабы с тяжелым диабетом, пора готовиться. – он изменился в лице.
- Подожди, это какая, из восьмой палаты? Ее же на следующей неделе планировали. – он побледнел.
- Да. А что?... Позавчера был консилиум, - перенесли на сегодня. Она попросила меня провести эпидуральную анестезию.
- Как же?.. Я же с ней договаривался… Бли-и-ин! И остаться не могу, надо на тренинг…
- Расслабься, уже все вчера утрясли. Если деньги заранее брал – отдать женщине прийдется. Не буду врать, что я сожалею. Такое и со мной бывало. Женщины, знаешь …
Он остался сидеть с книжками в руках, глядя сквозь стену. Я ушел в операционную. Там уже начиналась бодрая возня. Неонатологи (детские врачи по новорожденным) готовились к приему двойни. Это всегда радостно, но для них большой напряг. Нужны две бригады «врач – сестра», нужно подготовить два инкубатора-кувеза, настроить два аппарата искусственного дыхания, с лаборантом договориться, чтоб был готов. Тяжелый сахарный диабет – это не шуточки. Новорожденным часто требуется реанимация. Особенно при недоношенности. Особенно при двойне. Рутинной проверкой своей аппаратуры я остался доволен: кислород в системе, мониторы, аппарат, инструменты, - все работало. Начал анестезию, все идет относительно хорошо. Анестезия эпидуральная, женщина не спит, и не должна. Она волнуется, хочет поскорее увидеть свою двойню. Она знает – это ее последний шанс выносить беременность. Диабет тяжелый..
Акушеры извлекают первого, - это мальчик. Кричит вяло, почти стонет. Извлекают второго, - девочка. Она висит на руке акушера как тряпочка, крика нет. Педиатры что-то долго возятся. Она не кричит. Такое бывает со вторыми. Ничего. Сейчас дадут кислород через маску, «раздышат».
- Килорода нет! – педиатр Коля поворачивается ко мне от столика с ребенком.
Я, леденея, выбегаю в коридор, - здесь кран открыт. Слетаю на первый этаж. – вентиль на стене открыт. В мозгу что-то лопается и просачивается липкий страх. «Дума-а-ай!!! Подожди, есть же еще один вентиль в приемном роддома, но он почти под потолком. Его никогда не закрывают, только когда ремонт…» Впрыгиваю в приемное, становлюсь на табурет, - и открываю закрытый кран. Кислород тихо шелестит в металлической трубочке на стене. Пока добегаю до операционной оба новорожденных уже розовые и орут в два горла так, что заглушают все вокруг. «Слава тебе, Господи!..»
Операция закончена. Дети в инкубаторах, относительно стабильные, мать в палате. Теперь я сижу в ординаторской и смотрю сквозь стену: «Как же так? Я отчетливо помню, что открывал вентиль на своем наркозном аппарате и кислород шуровал под давлением. Черт!.. А почему не проверил вентиль в коридоре? Да, не проверил!.. Значит, - перед мойкой роддома в приемном кислородчики завернули вентиль, а потом не открыли снова. А ты понадеялся… Давление могло быть остаточным… Ты проверил, выпустил остатки, а когда кислород понадобился – система была пуста. Краса-а-а-вец, чуть не угробил двойню на глазах у матери…» Так я казнил и съедал себя много дней. С детьми было все нормально. Выписались через две недели, минуя реанимацию. Утром на выписке молодая мамаша, стоя в приемном с двумя желанными конвертами на руках, дожидалась меня после ночного дежурства, чтобы сказать теплые слова. Их всегда хочется услышать.

Прошло полгода и роддом опять закрылся на мойку. Лева к этому времени давно рассчитался, наверное влез в «пирамидальные» дела по самое горло… Говорили, что он почти ежедневно обзванивает всех, кого знал по больнице. Не стесняется звонить даже домой.


***
Я собрал вещи и спустился в приемное, чтобы идти в анестезиологию. В дверях столкнулся с кислородчиком, сухощавым мужичком, лет шестидесяти. Он загружал пустые баллоны из-под закиси азота. Я решил попросить его насчет злосчастного вентиля, и сказал:
- Филиппыч, я вас очень попрошу, в следующий раз, когда будете закрывать кислород здесь в приемном, - открывайте его после мойки. А то я в прошлый раз забыл проверить…
- Доктор, претензии не ко мне. Я этот вентиль в жизни не трогаю. Да он, вишь, как высоко. Я и не достану. Нужен он мне,.. я закись азота вожу. К закиси претензий нет?...
- Да, то есть нет, Филиппыч. Спасибо. Извините…
Я шел в другой корпус, и пока шел, остатки моей веры в то, что хороших людей на Земле больше, чем плохих и подлых, таяли стремительно. Я вспомнил тот наш разговор с Левой, и понял, что это он завернул вентиль, чтобы насолить мне за «отнятый» наркоз… Но дети?... Господи, что же творилось в мозгу у этого «Беликова», чтобы удумать такое?.. Через год Лева привозил, говорят, свою новую жену рожать в наш роддом. Ему очень повезло, что я в это время был в отпуске.
Хотя… - нет, наверняка я бы просто не стал с ним говорить, - совсем.