"ЗА ЧТО"? Глава пятая. ЯША И ЕГО РАССКАЗЫ

Пятая глава состоит из нескольких рассказов.
1

Красоту украинской ночи можно прочувствовать только в деревне. Прошли коровы с пастбищ. Они оставили терпкий запах молока, что капает с их разбухших выменей, с добавлением своеобразного, тёплого запаха коровьего навоза. На завтра все подсохшие блинчики соберутся как ценный материал для удобрения огородов. К ночи ветер утих и этот особый запах, так похожий, но разный для каждой деревни, будет держаться долго. Часам к десяти, когда совсем потемнеет, примешивается, а потом всё вытесняет, запах ночных фиалок. Он одурманивает! Всё затихает и дышит покоем. Деревья соединяются в общую массу и стоят как очарованные, рисуя своими очертаниями всевозможные фантастические фантомы, пугающие и привлекающие. На ночном небе размытые силуэты сельских домиков с покошенными заборами, кое-где, с тусклым огнём в окошке или с тёмными оконными провалами, как глаза фантастической потворы. Вдруг в тишине залает собака, лай повторит вторая и через минуту уже перекличка со всех дворов – тенором, дискантом и басом. Ещё полминуты и такой подымается вой, что охватывает жуть и, кажется, что всё это село населяют только собаки. Ещё минута и всё мгновенно затихает. Невидимый дирижёр взмахнул волшебной палочкой. После собак, где-то рядом, заорёт не своим голосом кошка, не иначе, ей вырывают хвост. На самом деле это позывные. Она призывает друга, чтобы с ним издавать уже другие звуки, нежные, да ещё с мурлыканьем. Концерты кошек перекрывает хор лягушек и всё село утопает в неповторимом оркестре брачных песен. Всё окружено такими оркестрами. И спереди и сзади и сверху и, даже в самом тебе, играет красивая, неповторимая мелодия. Над всей этой единой жизнью висит тёмно-синий небесный свод с огромным диском, покрытого золотом, месяца. Он как пастух на подвластном пастбище пасёт, освещая и окрашивая в золото и лазурь проплывающее стадо туч. А как пахнут стога сена! Уже снизу, от недавнего дождика, они чуть подопрели и этот неповторимый запах смешивается со свежескошенной травой, создавая неповторимую композицию природных благовоний.

Под такой копной, во дворе сельсовета, сидит Яша. Свою трубку он положил на деревянную ногу и чистит сваренную в мундире картошку. Перед ним на земле развёрнутый платочек. Первоначально он, по-видимому, был белый. Но такие платочки, под продукты в полевом стане, или в приближённой к ним обстановке всегда считаются чистыми, хотя и никогда, с самого рождения не стирались. Они свои. А своя грязь, как родная. На платочке уже лежали две молодые луковицы с зелёными перьями, кусочек хлеба и горсточка соли. Яша собирался ужинать. Напротив Яши, на траве полукругом лежат, подперев голову руками, пять или шесть ребятишек. Они ждали интересного очередного рассказа, как плату за сегодняшний ужин. Почему пять или шесть? Потому, что они то приходили, то уходили.
– Яша, ну скоро? А то меня сейчас мать заберёт, – сказал самый маленький.
– Вот поем и начнём. Сами виноваты. Не могу же я пренебрегать вашим угощением.
Яша ел смачно. Ребята смотрели на него и у самих текли слюнки. Он поел, набил трубку, прикурил и посмотрел на месяц, что висел как решето над самой копной сена.
– Вот в нём-то и вся загогулина. В месяце-то. Да, в месяце. Помню я, отбились мы от основного табора и остановились двумя кибитками у околицы одного села, возле какой-то разрушенной и заросшей бурьяном и мелким кустарником постройки. Распрягли и стреножили лошадей, подвесили на треногу котел, чтобы приготовить ужин и мне выпал черёд обеспечить очаг горючим материалом. Ну, куда? Естественно, к этой развалюхе. Месяц был вот такой же. Точь в точь. Но не успел я сделать и три шага, как меня отбросило назад. Что за чёрт, думаю. Остановился. Подозвал пса. Славная была овчарка. Для лошадей лучше любого пастуха. Мы украли её в одной деревне ещё молодым щенком и теперь она стала равноправным членом семьи табора.
– А как звали собачку?
– Как звали... собачка, да и всё... Слушай.
Вижу, на ней шерсть поднялась дыбом и она упирается. Да ещё не скалит клыки, не рычит со злости, а как-то жалобно подвывает. Да и у меня картуз на голове зашевелился. Подходит брат. – «Чего стали»? – спрашивает. Но я вижу, что и он вперёд не торопится. – «Ладно – говорит брат – там кустарник, темно, можно поцарапаться. Вон вдали виднеется копна, наберём соломы и на соломе сготовим ужин». Как только мы отошли, пёс повеселел и радостно запрыгал. А какой у цыган ужин? Начистили картошки, распотрошили две курицы. Одну наша цыганка заработала за гадание, а другую украла. Вкус был одинаковый. Но они нам так и не достались.
– Яша, а почему цыгане воруют?- Яша замолк и задумался. Потом ответил.
– Видишь сынок, сейчас я тебе расскажу такую сказку. Было это очень давно, после того как Бог перемешал языки, чтобы люди не построили Вавилонскую башню. Но чтобы навести порядок Бог собрал весь народ и стал делить добро. При делёжке устроили праздник. А какой праздник без музыки и танцев. Вот цыгане на этом празднике и развлекали публику – пели, танцевали, играли. И Бог подумал: «Они и так счастливые, зачем им какое-то добро». А на вопрос как жить? Ответил: «Будете жить где душе угодно, и брать столько, чтобы прокормить одним днём живот свой. Вот мы и взяли ровно столько, чтобы поужинать. Что у цыгана есть? – Конь, кибитка, шатёр, да чистое поле. Всё богатство. Вот ты принёс мне картошину. Ты спросил у мамы?
– Нет, но эта картошина была лишняя, все уже поели.
–Так вот ты её принёс, потому что Яша хочет есть. Ты взял без спроса, а раз без спроса, значит украл. Или не украл?
– Нет, не украл.
– И мы посчитали, что там одна курица лишняя. Если она ходит по двору, значит хозяева не голодные, а мы голодны. Люди жадные стали, сами не предложат, вот и взяли без спроса.
– Ладно, Яша, ты остановился на развалинах. Что там было дальше?
– Подожди. Не лезь поперед батьки в пекло. Всё по порядку. – Из сельсовета вышла Любовь Петровна, она работает долго.
– Ну, ты Яша, всё брешешь. Смотри сено не подожги своей люлькой.
– За что купил, за то и продаю. А на счёт люльки, ты ж меня, Касаточка, знаешь.
– Знаю, знаю. – И Любовь Петровна захлопнула калитку.
– Так вот... На чём мы остановились?
– На курице. – Ответил самый маленький.
– Да, на курице... На курице, то на курице. Но потом целую ночь табор не спал. Каждому виделось своё, но каждому страшное.
– Как?
– Да так! Подвесили мы котел, развели огонь, а одна ножка треноги, возьми, да и переломись. Всё вывалилось, огонь залило водой. Пришлось начинать сначала. Никогда раньше такого не случалось. И поломалась именно та нога, что была ближе к развалинам. В это самое время кусты возле развалины пришли в движение, хотя ветра не было, а луну закрыла тучка. Но когда тучка ушла, мне показалось, что луна подмигнула и насмешливо улыбнулась. Такое заметил и мой брат, потому что заёрзал своей задницей и схватился за гитару. Но только он взял первый аккорд - две струны оборвались, одна из них порезала ему палец. Пес спрятался за переднее колесо под кибиткой. И так видимо надавил на него, что колесо сошло с оси и кибитка резко наклонилась.
– Как же оно сойдёт, там должен быть шворень.- Возразил один слушатель.
– То-то и оно, что шворня не оказалось. Ну, слушайте дальше.
В кибитке лежала баба Аза и ждала ужин. Баба Аза с криком: «Ой, конец света»! выпадает из кибитки и тащит за собой шатёр. Пёс испугался, выскочил, запутался в верёвках от шатра, потянул его и прямо на костёр. Шатёр зацепил треногу, обронил обратно в котёл, загорелся сам и помчался огненным факелом за собакой в поле. Естественно огонь опять был залит. И тут орёт маленький Федька. –
– Рога, рога! – и показал пальчиком на развалины. – Все посмотрели туда, Из кустов, на самом деле торчали огромные, скрюченные в три погибели рога, а чуть ниже светились недобрым огнём два здоровенных глаза. Брат отшвырнул гитару и схватился за лушню. Все соскочили со своих мест и издали ужасающий возглас. Не испугалась одна баба Аза. Она погрозила люлькой и крикнула: «Сгинь Сатана»! Рога укоризненно покачались сюда-туда и скрылись в кустах. Стало тихо–тихо,аж страшно.
– А может то был козёл? – Спросил один из слушателей.
– Ага, козёл! Видел бы ты этого козла ушёл бы домой с мокрой мотнёй. Я сам чуть в штаны не наделал, хотя мне тогда уже было двадцать два. И лет восемь, я уже ходил по девкам. Ну, слушайте дальше.

Пёс со своим факелом перепугал лошадей. Те тревожно заржали и хотя были стреноженные, разбежались, насколько могли, по всему полю. Ужин был испорчен. Собрали недоваренную картошку и куски курицы и решили уехать отсюда подальше, а вместо ужина, если даст Бог, позавтракать. Но тут вступилась баба Аза:
– Ну-ка, отойдите от котла, ставьте треногу... Ну-ка, айда за соломой... Федька, набей мою люльку, прикури и подай сюда да захвати там ведро с водой. Чертей они испугались!.. А ещё цыганами называются... Может то барана нам Бог послал. Тогда пора кого-то отправить в кусты, поймать его и он нам очень пригодится для следующего ужина. Все переглянулись. Идти в кусты желающего не нашлось. Костёр запылал, котел подвешен, пес вернулся и притащил за собой остатки тлеющего шатра. Внешне все успокоились, но мороз по коже нет-нет, да и пробежит. И вдруг Федька опять как закричал: «Смотрите, звезда падает»! И пальчиком в небо. Все: «Где, где»!? Пошарили по небу, но никто так ту звезду и не увидел. Но когда опустили глаза, то опять ахнули. Возле котла стояли два огромных мужика. Один ковырялся в носу и потом рассматривал козюли. Второй зевал и крестил свой рот. Ну как из-под земли выросли. Никто ж не видел, чтобы они подходили и вдруг стоят. Стоят и молчат. И мы молчим. Смотрим на них. Они смотрят на нас. Но мы смотрим с каким-то страхом, а они смотрят, как будто нас нет, как будто мимо нас.
– Чего надо? – не выдержала баба Аза. Они переглянулись и опять молчат, как - будто им ничего и не надо. Тогда баба Аза для установления контактов протянула им свою люльку. Взял тот, что помордастей. Затянулся дымком, опять затянулся и передал другому. Тот тоже затянулся и тлеющую трубку спрятал в карман. Из кармана минуты полторы шёл дым, потом появился огонёк. Верзила залез рукой в карман, вынул люльку, затянулся и передал первому. Прикрыл рукой тлеющий карман. Огонь потух, а он посмотрел на руку. Первый мужик тоже затянулся,потом еще раз, поплевал на дымящую люльку, выбил из неё табак и спрятал в карман. Баба Аза не выдержала.
– А ну ка отдай обратно, шельмец!.. Это люлька моего прадеда. Ишь ты, до чужого!
– Вы курей воровали? – Спросил первый басом.
– Они, они! – крикнул второй тенором, – вон в котле варятся.
– А какие курицы, – спросила баба Аза.
– Белые.
– Тогда не мы. У нас одна белая, а другая серая.
– Покажите перья.
– Нет, они в костре сгорели.
– Тогда мы с вами поужинаем, – сказал первый и отдал бабе трубку. Такой поворот в план нашего табора не входил.
– Мы, хлопчики, на вас не рассчитывали, нам самим еле-еле.
– Почему?.. Как раз! Две курицы и нас двое... А вы поедите навар с картошкой, – сказал первый басом.
–Тоже вкусно, – протянул тенорком второй. Изобразил на плотном лице что-то вроде улыбки и сзади из за пояса вынул топор, воткнул его за пояс спереди. Первый повторил тоже самое и сказал:
– Мы плотники, – да так засмеялся басом, что кусты вокруг развалины опять зашевелились.

Я начал примерять силы. Мы с братом – это актив, дед Хорвун не в счёт – поясницей страдает. Жена брата только на всякий случай, она беременная. Не курей же воровать. Сестра жены брата да, та может. Маленькие Федька и Маруська, просто будут кричать – это тоже подмога. Баба Аза даже может топор взять, но за ним нужно бежать до следующей повозки. Силы, пусть и не с большим перевесом, но на нашей стороне. И тут я вспомнил про собаку. Собака меняла всю диспозицию так, что наш перевес был огромный. Она займётся по своему усмотрению одним, а мы все набросимся на другого. Но как только я об этом подумал, пёс встал, подошёл к тенору, понюхал его прогоревший карман, лизнул его руку и сел возле его ног. Я тут же захотел вернуть собаку, но ещё не открыл рот, как пёс оскалился и сердито зарычал. Мы все в шоке. Опять холодок побежал по спине. Силы в мгновение ока оказались неравные, и пришлось соглашаться на их условие.
– Место гиблое, – констатировал тенор, потрепал собаку по холке. Та радостно залаяла. «Ах ты, стерва!» – подумал я.
– Будем трапезничать, – скомандовал тенор. – Ты старая неси миски и черпак. – Баба Аза направилась к возу, где лежал топор.
– Да не туда! Удрать хотела. Ишь, старая, да прыткая! Бери с этого воза, что колесо отвалилось. – И потом почти шёпотом: «Не торопись, ночь длинная». И от этого шёпота у меня волосы поднялись дыбом.
– Нет-нет! Черпак сюда и миски сюда, я наливать буду. Будете как в ресторане с официантами, – командовал тенор. Он по мискам разложил курицы, себе и напарнику и ещё по полной миске налил юшки с картошкой.
– А вот остальное разделите между собой. Да смотрите мне, честно делите. Ой, забыл. Дай ещё одну миску для собачки. После такого дележа в котле почти ничего не осталось. Эти оставшиеся крохи мы разделили между женщинами и детьми, сами остались голодные.

Я скрежетал зубами. Такая злость на меня напала, что я забыл даже про гиблое место. Только я об этом подумал, как сорвался сильный ветер, все заныло, затарахтело, зашумело. В развалюхе со скрежетом начались биться доски об доски. А потом сразу всё затихло. Ели молча. Они с издёвкой поглядывали на нас, мы со злостью и страхом на них. После трапезы бас снял ещё одно колесо с телеги, уже снятое отдал тенору, растянулись на земле и колёса положили под голову. Пёс лёг рядом.
– Ну, вот и всё, – сказал тенор. – Теперь слушайте про это гиблое место. Вы же видите, что рядом с ним нет ни одного дома. Все запустели и развалились. Кто хочет спать – спите, кто хочет слушать – слушайте, собачка на чеку. А топорика на том возе уже нет. Вот он родимый. – И тенор показал пальцем на свой топор. – Нас не бойтесь, мы люди мирные. Так вот. Это было очень давно. О революции ещё ничто не напоминало. Вы когда проезжали, видели на бугре большое поместье... – И тут же завыл пёс, и заржали кони...

Калитка раскрылась и пришла мать самого маленького слушателя.
– Ну-ка домой! Кончай Яша, а то они, целую ночь, с тобой сидеть будут.
– Да ребятки, на сегодня хватит, а то я уже охрип. Завтра дослушаете. Всё. Идите.