Сломленная войной

Ан­на по­теря­ла сво­его му­жа, Мак­си­ма, в пер­вые дни вой­ны. Он от­важно сра­жал­ся за свой го­род, за Ро­дину, но был по­вер­жен вра­гом. В об­щем-то, это бы­ло оче­вид­но - ма­лень­кий го­родок, не­боль­шое ко­личес­тво на­ших сол­дат. Нем­цам бы­ло лег­ко всех их пе­ребить, зах­ва­тить по­селе­ние, взять за­лож­ни­ков. И на всё это нем­чу­ги пот­ра­тили не­делю - да­же боль­ше, чем они из­на­чаль­но пла­ниро­вали. Не­боль­шое вой­ско рус­ских сол­дат пы­талось за­щитить своё, род­ное, как толь­ко мог­ли.

Ан­на по­пала в плен вмес­те со все­ми дру­гими. Она, её со­седи це­лыми дня­ми ра­бота­ли, раз­гру­жая кир­пи­чи или вы­пол­няя ка­кое-то дру­гое де­ло. Ког­да нем­цам ста­нови­лось скуч­но, осо­бен­но по­доз­ри­тель­ных или бес­по­лез­ных плен­ни­ков они от­прав­ля­ли в га­зовые ка­меры. Ту­да по­пали и её ро­дите­ли.

Сна­чала ей бы­ло боль­но, страш­но. Ан­на ре­вела це­лыми дня­ми, в пе­реры­вах рас­ска­зывая под­ру­гам о ро­дите­лях, боль­ной ма­тери и ког­да-то ве­сёлом, тол­стень­ком от­це, сво­ём му­же, вспо­миная её с ним пос­ледние раз­го­воры, обе­щания и на­деж­ды. Под­ружки всё зна­ли, прек­расно её по­нима­ли и го­рева­ли вмес­те с ней и по сво­им род­ным.

Как ужас­на смерть му­жа, ког­да ещё не­кото­рое вре­мя на­зад они меч­та­ли о но­вом до­ме, пла­ниро­вали, при­думы­вали имя бу­дуще­му ма­лышу, по­купа­ли дня не­го уже ка­кие-то ве­щи. А тут вдруг всё взя­ло и как-то стран­но, не­лепо обор­ва­лось в один миг. Рань­ше Ан­на толь­ко по ра­дио слы­шала, что лю­ди лю­дей уби­ва­ют, и ни­как не мог­ла вос­при­нять это всерь­ёз на се­бе, а те­перь она по­нима­ла - од­на пу­ля, один удар мо­жет обор­вать все мыс­ли и меч­ты, убить те­ло, унич­то­жить ду­шу и на­нес­ти та­кие глу­бокие, не­из­ле­чимые ра­ны род­ным.

Но го­рева­ла она не­дол­го. Вско­ре она по­теря­ла на­деж­ду и сов­сем опус­те­ла, слёз уже прос­то не бы­ло и она сда­лась. Ус­та­ла ре­веть, ус­та­ла жа­леть всех и се­бя, ус­та­ла на­де­ять­ся на спа­сение, на окон­ча­ние вой­ны. Прос­то ре­шила ни о чём во­об­ще не ду­мать. Воз­можно, в этом час­тично бы­ло ви­нова­то её по­ложе­ние бе­ремен­ной жен­щи­ны. Мо­жет, без это­го бы она пы­талась бо­роть­ся и жда­ла...

Днём она ра­бота­ла, мол­ча по­вино­валась ука­зани­ям. Она не пы­талась вы­жить, спас­ти ре­бён­ка, Ан­на прос­то не име­ла сил спо­рить. И она зна­ла, что сво­ей смертью ещё боль­ше бы на­пуга­ла сво­их, ра­бочих, ко­торые ещё при­ходи­ли в се­бя пос­ле расс­тре­ла од­ной жен­щи­ны, пы­тав­шей­ся на­чать бес­смыс­ленный, но сме­лый бунт. Не­сом­ненно, та бы­ла мо­лод­цом - умер­ла за сво­боду, за спра­вед­ли­вость, но то­же так быс­тро и не­лепо...

Мож­но по­думать, что Ан­на вол­но­валась за дру­гих. Но это бы­ло не сов­сем так - прос­то ей бы­ло тош­но смот­реть на эти уг­рю­мые, гряз­ные и у не­кото­рых за­рос­шие бо­рода­ми ли­ца, с каж­дым днём ста­новив­ши­еся всё бо­лее об­ре­чён­ны­ми и пе­чаль­ны­ми. Ан­на пред­став­ля­ла, что ес­ли так ум­рёт, её под­ру­ги ста­нут сла­быми, как ста­рухи, и бу­дут хо­дить с та­кими ли­цами.

Единс­твен­ное, что ос­та­лось у Ан­ны - её бо­гатая фан­та­зия. Рань­ше она да­же пы­талась что-то фан­тасти­чес­кое пи­сать. А сей­час, ког­да во вре­мя обе­да ей ста­нови­лось вдруг го­рес­тно, ког­да в од­но мгно­вение осоз­на­ние всех проб­лем взва­лива­лось ей на пле­чи, а ус­тавшие, опух­шие крас­ные гла­за пы­тались вы­давить из се­бя слё­зы, зас­тавляя ди­ко жечь грудь из­нутри, Ан­на ещё боль­ше ухо­дила в се­бя, при­думы­вая сказ­ки, рас­ска­зывая их са­мой се­бе, буд­то уте­шая. Час­то она де­лала это вслух и под­ру­ги ду­мали, что Ан­на рас­ска­зыва­ет это ма­лень­ко­му.

Пос­ледней из её ска­зок бы­ла про ве­лика­на, кра­сив­ше­го не­бо в ночь, день, ут­ро или ве­чер. Она рас­ска­зыва­ла её во вре­мя обе­да в осо­бен­но жар­кий день, ког­да сол­нце пек­ло, а пот ва­лил с гряз­но­го ли­ца. Ан­на ди­ко хо­тела пить, а ру­ки то по­тели, то сох­ли, сох­ра­няя на се­бе пе­сок и гли­ну, как пер­чатки. И во рту был пе­сок. Ка­залось, он по­пал и в гор­ло, раз­ди­рая его из­нутри.

Но ждать нуж­но бы­ло не­дол­го - при­нес­ли на обед не­боль­шой ку­сок хле­ба и нем­но­го во­ды. Рань­ше она бы мог­ла от­дать это со­бакам, но сей­час, из­го­лодав­шая, бро­салась да­же на крош­ки.

Ан­на, по­обе­дав, при­села на па­ру ми­нут в те­нёк. Нем­но­го уто­лила го­лод и жаж­ду, но это­го ста­ло не луч­ше - ста­ло тош­но. Она по­нима­ла, нас­коль­ко не­мощ­на, и как ужас­но её по­ложе­ние.

- Жаль, что жи­вот у те­бя ма­лень­кий. Не ви­дят нем­цы, что у те­бя ма­лыш. Так, быть мо­жет, по­жале­ли бы... - Про­тяну­ла ти­хо и хрип­ло ка­кая-то жен­щи­на. Ан­на ус­та­ло гля­нула ей в ли­цо. Не бы­ло по­нят­но, ка­кого та жен­щи­на воз­раста - слиш­ком гряз­ное, ус­тавшее это бы­ло ли­цо.

- Нем­цы по­жале­ли бы?! Ты са­ма по­няла, что ска­зала?! - нег­ромко отоз­ва­лась вто­рая, бо­лее бой­кая. Ан­на зна­ла эту де­вуш­ку , ког­да-то свою под­ру­гу, ры­жень­кую Нас­тю. Та бы­ла сов­сем мо­лодой, всё вре­мя пла­ниро­вала по­бег, пы­талась веч­но всем по­мочь, сох­ра­няя на­деж­ду, а са­мое глав­ное - уве­рен­ность. Она сме­лая. Та­кими бу­дут гор­дить­ся, та­ких бу­дут вспо­минать всег­да, ког­да кон­чится вой­на. Но сей­час Ан­на ду­мала толь­ко о том, как эту Нас­тю, та­кую сме­лую, не­покор­ную, ещё нем­цы не при­били.

Не­понят­ная жен­щи­на без воз­раста за­мол­ча­ла, и мол­ча­ние это бы­ло ка­кое-то стран­ное, буд­то её зат­кну­ли, а она всё пы­талась что-то ска­зать, то ли из­ви­ня­ясь, то ли оп­равды­ва­ясь. Но она мол­ча­ла, и ли­цо её бы­ло за­дум­чи­вое и уг­рю­мое. Нас­тя же про­дол­жа­ла ти­хо злить­ся, гля­дя на нем­цев, ти­хо ру­га­ясь ма­том. Ка­кой-то ста­рик сде­лал ей за­меча­ние.

Ан­на от­се­ла, нас­коль­ко это бы­ло воз­можно, по­даль­ше от дру­гих, в са­мую тень. От­сю­да, имен­но с это­го мес­та, при­ят­но бы­ло смот­реть на пе­сок, на сол­нце, нас­лажда­ясь прох­ла­дой. Сей­час она ста­ралась за­быть о пле­не и обо всём на све­те, пог­ру­зив­шись в свои фан­та­зии. Они бы­ли её спа­ситель­ным кру­гом, тем, что мог­ло при­дать ей ра­дость в та­кие уто­митель­ные, се­рые и до ужа­са оди­нако­вые дни пле­на.

- Зна­ешь, как ме­ня­ет­ся день на ве­чер, а ве­чер на ночь? - Так Ан­на об­ра­тилась са­ма к се­бе, сло­жив ру­ки на ко­ленях, об­тя­нутых не слиш­ком длин­ным и очень гряз­ным, саль­ным плать­ем. Нас­тя, под­слу­шав, улыб­ну­лась са­ма се­бе и опус­ти­ла взгляд в зем­лю, пы­та­ясь скрыть слё­зы.Она ду­мала, что Ан­на рас­ска­зыва­ет это ма­лышу. - Есть ле­ген­да, что оди­нокий, ог­ромный зверь хо­дит по ле­сам и кра­сит не­бо в раз­ные цве­та, по нас­тро­ению ме­няя их, иног­да да­же де­лая по­году или очень хо­рошей, или жут­ко пло­хой. Обыч­но он доб­ро­душен к нам. Этот зверь боль­шой, хо­дит на че­тырёх пу­шис­тых ла­пах. Он не монстр - прос­то неп­ри­выч­ный лю­дям...

- Вся­кую дре­бедень го­воришь сво­ему ма­лому, дев­ка. - Вдруг очень раз­дра­жён­но ска­зал дед, ко­торый сде­лал Нас­те за­меча­ние. - Рас­ска­жи ему луч­ше, как поль­зо­вать­ся ав­то­матом. Вы­рас­тет - нем­цев отс­тре­ливать ста­нет.

- Ес­ли ро­дить­ся... - ти­хо про­шеп­та­ла Ан­на и да­же не гля­нула на ста­рика. Со­вер­шенно не ве­ря в се­бя, в си­лы рус­ской ар­мии, она ду­мала лишь о том, что ско­ро все ум­рут, и буд­то бы с этим сто­ит сми­рить­ся.

- Ду­ма­ешь, ес­ли муж по­мер, то нуж­но сда­вать­ся? - злоб­но, как про­читав её мысль, про­цедил дед сквозь зу­бы. Ока­зыва­ет­ся, он дос­та­точ­но о ней знал. - На нём не за­кан­чи­ва­ет­ся вой­на! И бо­рол­ся он за те­бя, за твоё ди­тят­ко, что­бы вы жи­ли. А ты тут си­дишь, смот­ришь на всех, как на тру­пов. А мы жи­вы ещё! И я те­бе зуб даю - мно­гие из этих ре­бят ещё по­уби­ва­ют фа­шис­тов вдо­воль.

Ан­на на­конец пе­реве­ла взгляд на де­да. В гор­ле её пе­ресох­ло, а гла­за буд­то на­чали го­реть, ко­лоть­ся. Они опять пы­тались пла­кать. Ру­ки у Ан­ны очень силь­но зад­ро­жали, та­кие ху­дые и гряз­ные, би­ли её по ко­лен­кам.

- Пло­хая ты ба­ба, Аня. Не ду­ма­ешь ни о мёр­твых ро­дите­лях и му­же, ни о жи­вой се­бе и ди­тят­ке. А о чём же ты тог­да ду­ма­ешь? О не­ведо­мых зве­рях?! А ты на ме­ня пос­мотри! - он встал в пол­ный рост. Дед был ху­дой, гор­ба­тый, всё его ли­цо за­рос­ло бо­родой, а го­лова бы­ла пок­ры­та длин­ны­ми во­лоса­ми. Весь гряз­ный, на пер­вый взгляд жал­кий - но жи­вой и ре­шитель­ный. Его гла­за го­рели так, буд­то бы он тут был тут са­мым мо­лодым, глав­ным, буд­то бы он - спа­ситель и сол­дат. На миг Ан­на по­вери­ла в не­го и в то, что он го­ворит ней. На па­ру мгно­вений она за­хоте­ла жить и за­щитить ре­бён­ка.

А дед этот по­дошёл к двум нем­цам, ох­ра­ня­ющим плен­ных. Он что-то гром­ко им ска­зал, и за­мах­нулся, пы­та­ясь дать од­но­му из них, мо­лодо­му, бри­тому и чис­то­му, по за­горе­лому ли­цу. Тот не­мец сло­вил его ру­ку, а его гла­за ста­ли не нас­мешли­выми, а злы­ми и не­чело­вечь­ими. Без­бро­вый мо­лодой фа­шист с си­лой тол­кнул ста­рика на земь и быс­тро дос­тал пис­то­лет. Он что-то крик­нул на не­мец­ком, так хрип­ло, злоб­но, ры­чаще, и уда­рил ста­рика но­гой. Но тот не по­корил­ся - он плю­нул кровью на бо­тин­ки нем­чу­ги и гром­ко крик­нул:

- Ты сла­бак, фа­шист во­нючий! На­ши вас пор­вут, по­тому они силь­ные, они бу­дут за­щищать род­ных, Ро­дину до кон­ца, а ты мо­жешь толь­ко бить ста­риков и зас­тавлять но­сить жен­щин кир­пи­чи! - Дед в пос­ледний раз гром­ко рас­сме­ял­ся и пос­лы­шал­ся в тот же мо­мент ог­лу­шитель­ный выс­трел. И нас­та­ла мёр­твая ти­шина. Удив­лённое, зас­тывшее ли­цо ста­рика рас­пахну­тыми, не дви­жущи­мися гла­зами смот­ре­ло в не­бо, а вок­руг его те­ло об­ра­зова­лась лу­жица све­жей, па­хучей яр­кой кро­ви. Не­мец фыр­кнул и при­казал ко­му-то уб­рать те­ло. За­тем он что-то злоб­но крик­нул, на­вер­ное, уг­ро­жая, и ушёл чис­тить са­поги.

Жен­щи­ны ти­хо пла­кали в сто­роне, и Ан­на не по­нима­ла, от­че­го они так пла­кали. Са­ма она не скор­бе­ла, не жа­лела ста­рика. Сей­час она вер­ну­лась к сво­ей об­ре­чён­ности и уг­рю­мос­ти, ещё боль­ше убе­див­шись в том, что на­деж­ды нет.

Ма­ло кто в этот день го­ворил. Му­жики уш­ли в ра­боту, ста­ра­ясь не под­ни­мать сво­их взгля­дов от зем­ли. Ан­на же, за­быв да­же о сказ­ках, то­же ре­шила за­нять­ся де­лом. Но что-то всё-та­ки не да­вало ей спать этой ночью...


С ут­ра сле­ду­юще­го дня всё пош­ло точ­но так же. Нем­цы, как обыч­но, пос­та­вили плен­ных в ряд, и на­чаль­ник их, тол­стый и всег­да вспо­тев­ший, наг­лый и важ­ный хо­дил и с не­навистью заг­ля­дывал всем в ли­цо, по­дыс­ки­вая но­вую жер­тву. Ан­на дол­жна бы­ла сто­ять ров­но, но по­чер­невши­ми паль­ца­ми нер­вно вце­пилась в по­дол платья и за­жала зу­бами су­хие, кро­вото­чащие гу­бы, ког­да к ней стал приб­ли­жать­ся этот муж­чи­на.

День был, как и обыч­но, сол­нечный, бе­зоб­лачный, и на ос­ве­щён­ной пес­ке бы­ло вид­но каж­дый ка­мешек. Ан­ну это уг­не­тало. Она не лю­била сто­ять в та­ком мес­те, где есть сол­нце и пе­сок, а нап­ро­тив об­го­рев­шие, раз­ру­шен­ные се­рые зда­ния. Очень хо­телось дож­дя, но­чи, где ос­ве­ща­ет нем­но­го пред­ме­ты толь­ко лу­на и звёз­ды, а зе­лёная влаж­ная тра­ва лас­ка­ет но­ги. Стран­но, что Ан­на так об этом сей­час меч­та­ла. Мо­жет, тот дед, хоть она са­ма то­го не по­нима­ла, пов­ли­ял на неё...

За тол­стым нем­цем хо­дил его пе­ревод­чик. По­рой не­мец за­давал воп­ро­сы плен­ным, а этот мо­лодой па­рень пе­рево­дил, еле-еле вы­гова­ривая и ко­вер­кая рус­ские сло­ва, ры­ча, ста­вя уда­рения не там и не так скло­няя.

Ан­на чувс­тво­вала что-то не то. Впер­вые за эти дни она ощу­щала страх, пред­чувс­твуя что-то не­лад­ное. И ли­цо её вы­дава­ло мыс­ли - оно бы­ло оза­бочен­ным, взгляд боль­ших глаз бе­гал и за­горе­лая ко­жа вдруг блед­не­ла, зу­бы боль­нее ку­сали гу­бы, зас­тавляя их ещё боль­ше кро­вото­чить.

Она слы­шала, как приб­ли­жа­ет­ся не­мец, неп­ри­ят­но шар­кая но­гами по пес­ку, чу­яла имен­но его за­пах по­та, ка­кой-то не та­кой, как у ра­бочих. А мо­жет, ей все­го лишь это ка­залось.

Он ос­та­новил­ся ря­дом с ней, гля­нул ей в ли­цо, и злоб­но на­супил свет­лые бро­ви, от­че­го на его лбу об­ра­зова­лись склад­ки.

- Jüdin? - спро­сил он аг­рессив­но на не­мец­ком, и, об­хва­тив пот­ны­ми ру­ками её ли­цо, раз­вернул его в про­филь, что­бы ещё луч­ше раз­гля­деть. Ан­на так ис­пу­галась этих дви­жений, не­понят­ной ре­чи, что зас­ты­ла и не смог­ла ни­чего ска­зать, ни дви­нуть­ся, ни да­же по­думать о чём-то. По лбу толь­ко стал кап­ля­ми сте­кать хо­лод­ный пот.

Мо­лодой не­мец от­кашлял­ся и с ужас­ным ак­центом пе­ревёл на рус­ский:

- Ев­рей­ка?

Ан­на пис­кну­ла, за­хоте­ла кри­чать вдруг, са­ма уди­вилась это­му и ещё боль­ше ис­пу­галась. По­чему сей­час она ста­ла вол­но­вать­ся об этом? Ни­ког­да не бо­ялась смер­ти, да­же хо­тела её, но что-то из­ме­нилось вдруг...

Пос­лы­шал­ся из сто­роны зна­комый де­вичий го­лос Нас­ти.

- Она бе­ремен­ная! Или вы что, бе­ремен­ных жи­довок то­же уби­ва­ете?!

Ей ни­чего не от­ве­тили, по­тому что пе­ревод­чик не стал это­го пе­рево­дить, а тол­стый ко­ман­ду­ющий по­чему-то не об­ра­тил на это вни­мания. Он вни­матель­но смот­рел на Ан­ну, на её тём­ные куд­ри, вы­тяну­тое ли­цо, гор­ба­тый нос, ог­ромные чёр­ные гла­за. Она прав­да по­ходи­ла на ев­рей­ку, хо­тя та­ковой не яв­ля­лась.

Ан­на вся дро­жала, да­же не пы­та­ясь ему объ­яс­нить, кто она и что она. Ан­на вдруг по­няла, что она чувс­тво­вала - приб­ли­жение смер­ти. Ожи­дание бы­ло страш­ным. Нап­ря­жён­ная, тя­жёлая и му­читель­ная ти­шина, ко­торая буд­то длить­ся уже це­лую бес­ко­неч­ность.

Ан­на заж­му­рила гла­за, но тут же рас­кры­ла их, и ра­зум её про­яс­нился - она по­няла, что и ре­бёнок её ум­рёт, ма­лень­кий Мак­си­мович, а мо­жет и Мак­си­мов­на, не ста­нет жить. И ей ста­ло так хо­лод­но, так стыд­но и боль­но за то вре­мя, ког­да она на­ходи­лась в от­ча­янии, что сей­час её го­лова зак­ру­жилась и она чуть не упа­ла в об­мо­рок. Од­на­ко, неч­то не поз­во­лило ей это­го сде­лать.

Вдруг из­да­лека пос­лы­шал­ся шум. Он ра­зор­вал ти­шину по час­тям, убил её, пор­вал, а лю­дей, буд­то бы оку­нул в ле­дяную во­ду, зас­та­вив вол­но­вать­ся, дви­гать­ся, го­ворить вдруг. Это бы­ли кри­ки, выс­тре­лы, взры­вы. Ко­ман­ду­ющий не­мец гром­ко стал кри­чать ка­кие-то при­казы сво­им, а навс­тре­чу ему бе­жал не­мец­кий сол­дат, ко­торый гром­ко во­пил из­да­лека, раз­ма­хивая ру­ками:

- Russisch kam! Russisch kam!

Пе­ревод­чик ти­хо, опус­тив ру­ки, по­чему-то про­бор­мо­тал на рус­ском:

- Рус­ские приш­ли...

Все плен­ные вдруг встре­пену­лись, а на их ли­цах бы­ло вол­ни­тель­ное счастье, ка­кого не бы­ло уже очень дав­но. Мно­гие пе­рес­та­ли слу­шать­ся, и вдруг по­бежа­ли. Это был ма­лень­кий бунт, гло­ток сво­боды, то, че­го они жда­ли. Это спа­сение. И Ан­на по­няла - про это го­ворил дед. Вот, че­го нуж­но ждать. Вот, о чём на­де­ялись все плен­ные, кро­ме неё, и она, вдох­нув воз­дух, крик­ну­ла "Ура!". За­тем Ан­на упа­ла на ко­лени, ца­рапая их кам­ня­ми, и зак­ры­ла ли­цо ру­ками, вздра­гивая пла­кала. Пе­ред её гла­зами сей­час нес­лись не вол­шебные фан­та­зии, не мрач­ные мыс­ли, а вос­по­мина­ния о му­же, о ро­дите­лях. Она дол­жна бы­ла на­де­ять­ся рань­ше, но хо­рошо, что осоз­на­ла сей­час - спа­сение бу­дет. Мо­жет, са­ма она ум­рёт, но идут на­ши сол­да­ты, её сол­да­ты, ко­торые спа­сут. Они вер­нут всё, отом­стят за неё, за му­жа, за ро­дите­лей.

Она пла­кала от счастья.

Ко­ман­ду­ющий раз­дра­жён­но, нер­вно гля­нул на убе­га­ющих и дос­тал пис­то­лет. Он был так зол, что рык­нул и стал по ним стре­лять. Дру­гие плен­ные на­чали сто­ять ти­хо, мир­но, но в гла­зах их всё ещё чи­талась ра­дость, на­деж­да, ко­торые и да­вали си­лу на­шим сол­да­там. Это зли­ло нем­ца, и он, от­да­вая при­казы сво­им, ис­кал се­бе ещё жер­тву, что­бы уб­рать эти улыб­ки с ли­ца лю­дей.

Ан­на и это по­чувс­тво­вала, но про­дол­жа­ла пла­кать от счастья, ощу­щая, как ря­дом под­ни­ма­ет­ся пыль, как по­дул ве­тер. Она уб­ра­ла ру­ки от ли­ца и опух­ши­ми, зап­ла­кан­ны­ми гла­зами в пос­ледний раз пос­мотре­ла на сол­нце. Не­мец, уви­дев её, си­дящую на пес­ке, сде­лал на ли­це гри­масу от­вра­щения и не­навис­ти, пос­ле че­го нап­ра­вил пис­то­лет в её сто­рону. Ан­на ти­хо про­шеп­та­ла "Спа­сибо", но это бы­ло об­ра­щено не к не­му. Не­мец на­давил тол­стым паль­цем на ку­рок, и пос­лы­шал­ся ещё один выс­трел, ко­торый те­рял­ся сре­ди дру­гих. Толь­ко че­рез нес­коль­ко се­кунд пос­лы­шал­ся ду­шераз­ди­ра­ющий крик ры­жень­кой Нас­ти, ко­торая не сра­зу осоз­на­ла, что слу­чилось.

Ан­на ле­жала на пес­ке, а её ру­ки как-то сов­сем не­лепо и неж­но об­хва­тыва­ли жи­вот. Всё ещё влаж­ные гла­за нап­ра­вили свой взгляд к сол­нцу, а на ли­це бы­ла мёр­твая, пос­ледняя её счас­тли­вая улыб­ка.

Она умер­ла не слом­ленной, а уве­рен­ной в по­беде, и она те­перь по­няла, за что бо­рол­ся и по­гиб её муж. На за­щиту сю­да шла ве­ликая со­вет­ская ар­мия.