Сталин и ЛГ

«Сталин, по многочисленным свидетельствам современников, был человеком выдающимся. Даже его враги признавали это. Потомственный аристократ герцог Уинстон Черчилль, который вообще терпеть не мог всех коммунистов, а главного коммуниста в особенности, признался однажды, что на переговорах в Ялте решил не вставать при появлении советского лидера. Но он ничего не мог с собой поделать, когда увидел входящего в комнату Сталина. Неведомая магнетическая сила подняла всесильного государственного мужа с кресла. Было в этом восточном правителе, вспоминал впоследствии премьер-министр Великобритании, что-то грандиозное, демоническое».

«На долгие страшные тридцать лет он воцарился в России. Конечно, Сталин – фигура исполинская, неординарная. В нем беспринципность, возведенная в принцип, соединилась с железной, жестокой и злой волей. А природные способности, среди которых феноменальная память и острый, беспощадный ум, – с той детской блажью, которая съела душу и превратила его в чудовище, не признающее сомнений в своей правоте и не знающее простых человеческих чувств».

Обо всем этом я думал, рассматривая воскресшего Иосифа Виссарионовича Сталина.

— Скажите, - обратился ко мне отец всех народов, - почему ваши любимые демократы, ввинтившиеся во власть, никак не могут решить чеченского вопроса? Можете не отвечать. Отвечу я. Они не способны принимать ответственных решений. Пример? – задал он риторический вопрос. – Пожалуйста! Возвращение чеченцев на Кавказ – это ошибка. Большая и трагическая ошибка! И ее необходимо исправлять... Вы знаете, что чеченцы встречали фашистов как дорогих гостей, даря им белых арабских скакунов? Я отлично знаю чеченцев. Они без войны не могут. Война для них – профессия, единственно достойное занятие для мужчины. Это их досуг и хобби. Они ничего другого делать не умеют и никогда не умели. Они просто обожают убивать, мучить и отрезать врагам головы. В этом для них смысл жизни. Дикий народ! Война с Чечней будет длиться вечно, – уверенно продолжал Сталин, – и если чеченцев не загнать в резервации и не содержать там, как диких животных, до тех пор, пока они там не перемрут все до единого, русские мамаши будут умываться кровью своих сынов еще не одно десятилетие.

— Как вы могли додуматься до этого? – ошеломленно сказал я. – Это ведь целый народ! И перед этим народом мы, русские, виноваты. И не только мы, нынешние русские, но и наши предки. Мы как-то подзабыли, что в далеком девятнадцатом веке не чеченцы напали на Россию, а хорошо вооруженная царская армия пришла с огнем и мечом на землю маленькой Чечни. Пришла как агрессор. И с тех пор чеченцы считают русских агрессорами. Я не политик и не знаю, как можно решить эту проблему...

Сталин самодовольно ухмыльнулся:

— А я – знаю. Твердая рука... И я не боюсь ответственных решений...

— Пойдите вы к черту с вашей твердой рукой! Россия и так отстает от всего цивилизованного мира на сто лет...

— А вы думаете, – взорвался Сталин, – это я повинен в том, что Россия всегда отставала в своем развитии от Запада? За годы сталинских пятилеток был ликвидирован разрыв между Западом и Советским Союзом во всех областях науки, техники и промышленности! Мы выиграли величайшую из войн, когда-либо бывших на земле...

— Но какой ценой?! И правда ли, что ликвидировали?..

— Правда, правда... А цена в России другой не бывает. Давно пора всем это понять.

— И все же, – не унимался я, – миллионы погибших... в этом ваша вина. Вам никогда не бывало... не по себе? Можете ответить откровенно?

Сталин надолго задумался. Потом посмотрел на меня и сказал:

— Существует такое понятие, как историческая неизбежность. Надо лишь уметь провидеть ход предстоящих событий. Даром политического предвидения обладают немногие. И лишь единицы обладают способностью управлять этими событиями по своему разумению. Да, я ошибался, признаю, но случалось это редко. Не ошибается лишь тот, кто ничего не делает. Эти слова приписывают Марксу, но я-то знаю, что пословица наша, русская. Бывало ли мне не по себе? Пожалуй, нет. Переживания на эмоциональном уровне надо оставить курсисткам, особам, как известно, слабонервным и склонным к обморокам. А политик, когда речь идет о государственных делах, должен действовать, не забивая себе голову вопросами нравственности.

— Макиавелли? Цель оправдывает средства?

— Это как повернуть. В мире все так перемешано... Вот возьмите, к примеру, приказ, его назвали в народе «Ни шагу назад»… Так вот, если бы не было его, мы могли проиграть бы войну еще в сорок первом! За отступление – расстрел. Настоящий мужчина не имеет права сдаваться в плен! Иначе он не мужчина!

— Может быть... А кто виноват в том, что в начале войны у солдат подчас была одна винтовка на троих? Уж не вы ли? И как прикажете воевать этой винтовкой? Что, стрелять по очереди? И после каждого выстрела передавать винтовку соседу, чтобы тот тоже немножко поупражнялся в меткости?

— Это ложь! Что вы знаете о том времени? Лишь то, что, по мнению находящегося в данный момент у власти политика, вам положено знать. Лишь то, что вам нарыли в архивах журналисты, которые, как проститутки, отдаются тому, кто больше платит, или горе-историки, отличающиеся от писак лишь тем, что меньше берут с клиента. Вот вы сказали: «репрессии». Хотите откровенно? Я глубоко убежден, что бардак, установившийся в нашей стране после 53-го года, есть следствие недостаточно жестко проводившейся до этого политики в отношении врагов народа. Я был непростительно доверчив и оставил на свободе огромное число предателей, изменников, ревизионистов, троцкистов и перерожденцев. Если бы я тогда придушил до конца гидру контрреволюции, сегодня вы жили бы в другой стране...

— Только этого не хватало! Господи, мало вам трупов! А как же мировое общественное мнение? Не поймут же вас на Западе, если вы опять начнете преследовать...

— «Не поймут вас на Западе!..» – передразнил меня собеседник. – Понимают и уважают только силу. Немножко почистим страну, и станет сразу легче дышать, а то народу слишком много развелось – воздуха не хватает. А в Чечне откроем государственный заповедник, где иностранным туристам за валюту будем показывать уцелевших аборигенов.

— Так никакие ж интуристы к вам не поедут...

— Поедут, поедут, – утешил меня Сталин, – иностранцы страх как любят все необычное. А не поедут – не беда: своих будем возить, особенно тех, из бывших автономных республик, чтоб неповадно было даже заикаться о самоопределении!

— Слава Богу, это только слова! Вы отстали от времени. Слишком хорошо сейчас все знают, сколько на вас и ваших подручных крови. Народ за вами не пойдет...

— Вы думаете? – иронично спросил Сталин. – Во-первых, народ устал от бардака и ненавидит богатеньких даже больше, чем в семнадцатом году, а во-вторых, мне ли не знать русский народ! Да у него всегда на уме было одно и то же: как бы поменьше работать да побольше получать. Русские люди всегда обожали собираться в толпы и громить все, что подвернется под руку. А если им еще скажут «грабь награбленное», только другими словами и на официальном, государственном, уровне, то вряд ли найдется сила, которая сможет их удержать.

Я испугался:

— А потом, значит, вы захватите власть?..

— А как же! Конечно, захватим! – уверенно произнес Сталин. – Но сначала, как в семнадцатом, необходимо разогнать к чертовой матери Думу, опыт у нас имеется! Потом овладеем стратегически важными объектами: почтамтом, телеграфом, мостами, вокзалами, аэропортами, складами с оружием и провиантом, банками...

— И банями! Вы забыли бани...

— Вы смеетесь, а одну баню мы уже оприходовали. А вы, – сказал он с грустью, – судите обо мне, ровным счетом ничего не зная. Легко говорить с расстояния во многие и многие годы. И осуждать. А мы работали по двадцать четыре часа в сутки. Мы боролись. Время было такое. Мы были одни во всем мире, и мы были окружены со всех сторон врагами...

— Вы сами окружили себя врагами, сделались пугалом для всех нормальных стран. Да с вами просто боялись иметь дело, потому что вы могли обмануть в любой момент! От вас отшатнулись, когда вы затеяли игры с Гитлером, намереваясь между собой поделить мир, только он тогда оказался проворней и напал первый. Если бы не эти игры, то и Второй мировой войны могло бы не быть, разве попер бы Гитлер против объединившейся с нами Европы?

— Вы рассуждаете, как малолетний ребенок. Ну, нельзя же быть до такой степени наивным! Вы сложные геополитические проблемы низводите до уровня кухонных сплетен. Я уже сказал, что мы были окружены внешними врагами. Но не только это. Подчас страшнее был враг внутренний. Коллективизация выявила этого врага. Им оказался богатый крестьянин! Мироед! Кулак!

— Это, по-вашему, кулак, а, по-нашему, справный мужик! И на этом-то мужике вся дореволюционная Россия держалась: сама себя одевала и обувала. Да еще кормила пол-Европы.

— Сказки! Сказки, придуманные нашими врагами. Хотите знать, какой была Россия до революции? Я ведь это знаю не понаслышке. В отличие от вас, я это видел собственными глазами. До революции Россия была лапотной. Ла-пот-ной! Ходила в лаптях и щи хлебала лаптем. Так-то! И безбожно, запойно пила. Летом крестьянин кое-как работал, а зимой как ленивый медведь заваливался спать. Если не верите, почитайте классиков, того же Чехова, например. Русский крестьянин в основной своей массе представлял жалкое зрелище. Несчастный, безграмотный, склонный к пьянству, замордованный помещиками и кулаками, вечно голодный русский мужик. Кормил пол-Европы! Все это байки, придуманные виртуозными мистификаторами, фальсификаторами истории и кинорежиссерами, которые пролезли в Думу, чтобы очернять наши достижения, превратившие отсталую лапотную Россию в процветающий Советский Союз.

— Господи, да что вы сделали для этого мужика? Лишили его даже тех прав, которые были у него при царе-батюшке. Лишили возможности самостоятельно решать собственную судьбу, отобрали паспорт и тем самым навсегда привязали его к одному месту, к деревне, где он родился и где был обречен умереть. Вы вернули русского мужика в крепостное право! И это в двадцатом веке!

Сталин ответил четко и уверенно:

— Мы дали советскому трудовому крестьянину возможность коллективно работать и коллективно жить. Что может быть лучше такой доли? Днем трудолюбивый и правильный крестьянин с радостной улыбкой самоотверженно возделывал колхозные поля, а вечером при лучезарном свете лампочки Ильича изучал «Краткий курс ВКП (б)», написанный под моим руководством для формирования у граждан коммунистического сознания. И решительно все были довольны и счастливы – ведь они родились в такое замечательное время и в такой замечательной стране.

— Это лишь пример необъяснимого феномена массового гипноза или повального идиотизма, охватившего значительную часть русского народа.

— В вашем тоне постоянно звучит обвинительная нотка. А я хочу, чтобы вы поняли, что такое тогда было время. И мы в то время жили. Жили и работали. Мы хотели изменить мир. И мы, хорошо ли, плохо ли, его изменили. Судить нас должны не вы, а отдаленные потомки, которые, уверяю вас, скажут, что в семнадцатом году свершилась Великая Октябрьская революция, а вовсе не произошла октябрьская катастрофа, как сейчас говорите вы. Революцию, к вашему сведению, с восторгом встретила и передовая часть русской интеллигенции и широкие массы рабочих и крестьян, доведенных до последней черты непосильным трудом на эксплуататоров – помещиков и капиталистов.

Я незаметно посмотрел на часы. Мы беседовали уже три часа. А Сталин все говорил:

— Первая мировая, эта страшная бойня, унесшая миллионы жизней по обе стороны фронта, переполнила чашу народного терпения, и революция стала просто неизбежной. И потом, всем надоело видеть на троне императора, царя Николая II, не блиставшего, мягко говоря, умом и добродетелью. Он был примитивен, этот обожатель Мариинских шлюх, как какой-нибудь заурядный коллежский асессор. Открою вам секрет, Николай был по-детски наивен и глуп. Не удивлюсь, если когда-нибудь станет известно, что он всю жизнь ходил под себя. Русская Православная церковь, эта насквозь продажная и изолгавшаяся организация, которую я в свое время приручал с помощью кнута и пряника, недавно канонизировала Николашку, сделав святым человека, повинного, пусть и неосознанно, в позоре и гибели Российской империи. Как можно канонизировать царя, которого сам народ прозвал «Кровавым»?! Смех, да и только! Похоже, церковные иерархи, принявшие такое решение, были не в своем уме. Самого Николая оправдывает лишь то, что жил он в ирреальном мире – мире фантазий, догадок, утопий, гаданий на кофейной гуще, он существовал в мире химер и туманных иллюзий, в мире, где царили спириты, привидения и лично Гришка Распутин, кстати, весьма предприимчивый и от природы одаренный мошенник. Из всей тупоголовой камарильи, окружавшей полоумного императора, этот презабавный проходимец, пожалуй, единственный, кто достоин упоминания в истории. Яркая, неординарная личность на фоне тривиальности, ограниченности и вульгарности, – всего того, что было свойственно вырождавшемуся классу аристократии.

Царь, живя в далеком от реальной жизни мире, созданном им самим и его приближенными, практически не ведал, что творил. Не понимаю, как у современных церковников хватило духу назвать святым человека патологически равнодушного к чужим жизням, чужим судьбам, чужим страданиям? Разве я не прав?

— Умеете вы убеждать, с вами нужно держать ухо востро!

— Николай по своей природе был холоден, как черепаха. Ему было скучно жить, да он и не понимал, что это такое – жить. Почитайте его дневники. Какое убожество мыслей, если то, что он записывал своей царственной рукой, вообще можно назвать мыслями! Он жил по схеме: ешьте меня мухи, мухи с комарами. В то время, когда на полях Империалистической войны гибли миллионы его подданных, он скрупулезно, по-немецки пунктуально, записывал, как он провел тот или иной день и что он, российский император, успел совершить полезного, знаменательного и великого. И выясняется, что дни свои царь проводил удивительно однообразно: один день от другого у него отличался количеством выигранных у царедворцев или родственников карточных партий, числом выкуренных папирос, выпитых чашек чая и подстреленных ворон в царскосельском парке. Последнему занятию он, похоже, предавался с некоторой долей страсти, если слово «страсть» не приходит в противоречие с его абсолютно бесстрастной натурой. Какой нафталинной тоской и безысходной скукой веет от его дневниковых записей! Ему было скучно жить, и он плохо осознавал себя в действительном мире. Воплощенная посредственность, серая, ничтожная фигура, по воле слепого случая вознесенная на вершину власти, – вот что такое царь Николай Александрович. Если бы он был простым смертным, сердобольные родственники непременно засадили бы его в психиатрическую лечебницу. Там, среди таких же ненормальных, он чувствовал бы себя комфортно. Уверен, что, лишив жизни, мы не слишком его огорчили, мы проявили истинно христианское милосердие, освободив царя от утомительной необходимости думать и принимать с таким трудом дававшиеся ему решения. По сути, мы избавили его от альтернативы «жить или умереть», мы тяжкое и неблагодарное бремя выбора взяли на себя, и он на том свете должен быть нам благодарен. Ему было на все наплевать. Абсолютно на все. И на себя в том числе.

— С царем ясно. Прикончили вы его, бедолагу... А дети? Вы же и детей расстреляли!.. Они-то в чем повинны?..

— Это все Ильич. Жестокий и мстительный человек! Не мог царям простить смерть брата. Вот и решил их всех... под корень…

(Фрагмент романа «Тринадцатая пуля»)