Бюст великого человека

Дело было в деревне. Ну, в обычной деревне, каких полным-полно в сибирской глубинке. Обычно в таких имеется одна главная, длинная-предлинная улица, широкая и грязная, да две-три кроме нее, но в точности таких же, с неизменными свиньями в лужах. С одной стороны деревни – мастерские по ремонту разной сельскохозяйственной техники, с раскиданными по всей громадной территории запасными частями и останками старых машин, комбайнов и сеялок, с другой – животноводческий комплекс, где в унылых, полных навоза загонах грустно бродят тощие коровы, свиньи, и иногда и две-три облезлых лошади.
Кто бывал в глубинке – тот знает.
Утро после ночного дождичка, добавившего грязи в и без того грязные улицы, занялось хорошее, солнечное. Несмотря на ранний час, от мокрой земли под утренними лучами исходили теплые испарения. Пахло сыростью, сеном, обычными деревенскими запахами. Свиньи с наслаждением ложились в свежие лужи, и воробьи, чувствуя хороший денек, орали на своем воробьином языке, как оглашенные.
В деревне, особенно летом, встают рано, - бригадиры и прочее мелкое начальство должны идти на планерку в колхозную контору, где их ждет начальство покрупнее и самое крупное. Простые же колхозники, из тех, что поленивее, собираются вокруг конторы покурить с утра, поделиться воспоминаниями о вчерашнем возлиянии, чтобы восстановить полную картину прошедшего вечера, что сделать в одиночку из-за провалов в памяти от превышенной, как всегда дозы, невозможно.
Как и всегда в это утро крутился в толпе мужиков у конторы и Ванька, по прозвищу, конечно, дурак, прославившийся на всю деревню и всю округу тем, что абсолютно ничего делать не умел и не хотел, способен был выполнять только одну простую операцию – «бери больше – кидай дальше». Но и эту незатейливую работу Ванька-дурак делал плохо, и то, если рядом стоял бригадир, или учетчик, или еще кто-нибудь. Поэтому в колхозе старались использовать Ваньку только там, где требуются несколько человек, - чтобы он был под присмотром.
Сказать по правде, тот, кто подумает, что Ванька был действительно дураком, глубоко ошибется. Был он скорее придурком, притворой, не желающим работать на колхоз, мужиком себе на уме. В собственном огороде у него все росло, как на дрожжах, украсть куль-другой зерна или комбикорма с колхозного склада или фермы – было для него делом чести, а кроме того, еще и давало неплохой навар, особенно если толкнуть украденное какому-нибудь городскому лопуху-интеллигенту, поплакавшись ему на совсем худую жизнь и тупость колхозного начальства.
Милые мужицкому сердцу разговоры у колхозной конторы прервал появившийся на крыльце бригадир.
- Ванька, - сказал он, - дуй в гараж. Там найдешь Семеныча и поможешь ему сегодня. Он тебя уже ждет.
Выслушав этот краткий приказ, Ванька солидно кивнул, мол, понятно, не впервой, все будет сделано. И даже сделал десяток шагов, направляясь в сторону гаража. Оглянувшись, увидел, что бригадир снова зашел в контору, и мгновенно вернулся к кучке перекуривающих мужиков.
- Разбежался Ванька в гараж, аж падает, - сказал кто-то.
- Прям подметки горят, - ехидно поддержал другой.
- Не ходи, Ванька, - резонно заметил третий, - работа, она не …столб, стояла и стоять будет. Успеешь, день длинный.
- Если Семеныч ждет, то он в курсе, - с неотразимой логикой ответил Ванька всем сразу. – А если он в курсе и меня ждет, то зачем это я сам в гараж пойду? У него машина, так пусть он сюда и едет.
Нет смысла пересказывать все темы разговоров, длившихся в течение минут сорока, пока за Ванькой не подъехал хорошо знавший его привычки Семеныч. Все мужики хорошо знают, о чем говорится в таких случаях, а женщины пусть у мужей спросят. Главное – это, что расчет у Ваньки был абсолютно верным, и своими ногами ему не пришлось сделать и шага. Конечно, с государственной точки зрения – это хамство, лень, нерадивое отношение к выполнению приказов вышестоящего начальства и так далее. Но Ванька человек маленький, у него свой интерес, и поди докажи ему, что по большому счету из-за таких как он, наш бюджет, и без того дырявый, ежегодно не досчитывается многих рублей. И скажи ему об этом кто-нибудь, Ванька, пожалуй, искренне удивился бы.
Не спеша подойдя к машине, Ванька соскоблил о подножку грязь с кирзовых сапог, открыл дверцу, сел и сам того не ведая, повторил слова Гагарина:
- Поехали.
Семеныч нажал на педали, отчего в кабину проникла синяя струя едкого, щипавшего глаза дыма, и старый грузовик съехав с асфальта приконторской площадки, потащился по грязной улице, распугивая свиней, неохотно перебиравшихся из центральных луж в аналогичные, но ближе к забору. Ванька молчал, рассеянно глядя в окно. Семеныч насвистывал. Машина медленно миновала деревенскую улицу, оставила по правому борту ферму, проехала мимо пруда, над поверхностью которого по раннему часу клубился густой сизый туман, и свернула на дорогу, ведущую в райцентр. Тут Ванька понял, что задание не обычное, забеспокоился внутренне и совершенно безразлично внешне спросил:
- Слышь, Семеныч, что, в город едем?
- В город, - небрежно ответил Семеныч после недолгой паузы, - на станцию, на товарный двор. Надо там груз забрать.
- Какой груз?
- Да, бюст какой-то.
- Какой еще бюст?
- Хрен его знает. Приедем – увидим, - легкомысленно заключил Семеныч и снова засвистел, глядя через маленькое и мутноватое лобовое стекло на дорогу.
Колхоз, где работали Ванька, Семеныч и все остальные, носил имя одного великого человека. Кого конкретно – неважно, это не имеет никакого значения. Суть в том, что полтора года назад в колхоз прислали нового председателя, человека передовых взглядов, работавшего раньше в райкоме комсомола, который сразу же заметил упущение своего предшественника: во всей деревне не было ни одного изображения того, чьим именем назван колхоз и кто должен был своим революционным прошлым вдохновлять колхозников на дойку, пахоту и другие сельские работы. Отсутствие изображения вдохновителя влияло, по мнению поднаторевшего в значении наглядной агитации больших и малых форм председателя, на состояние дел в колхозе самым скверным образом: дела шли из рук вон плохо. И чтобы исправить это вопиющее упущение, новый командир немедленно заказал в столичном Художественном фонде бюст великого человека, авансом оплатил из колхозной кассы работы, а потом в великой текучке, «в сплошной лихорадке буден» о своем заказе благополучно забыл, как впрочем, и все, кто об этом знал. И вот вчера, как снег на голову, позвонили с товарного двора и сообщили, что заказанный товар доставлен и забрать его надо как можно быстрее.
На товарном дворе Семенычу в обмен на доверенность выдали товарно-транспортную накладную. В ней плохо разборчивым почерком было написано, кроме разных цифр, что бюст – одна штука, размер три натуры (то есть, в три раза больше оригинала), изготовлен в металле (именно последнее сразу же накрепко засело у Ваньки в голове). Служащая в сером халате проводила их на территорию, показала на внушительных размеров ящик из кривых досок, стоявший в похожей на осоку траве, и ушла восвояси, потеряв к ним всякий интерес.
Пока Семеныч доставал из-под сиденья монтировку, чтобы вскрыть ящик, Ванька присел на валявшуюся рядом корягу, свернул огромную козью ножку и с удовольствием пустил в небо длинную струю табачного дыма. Семеныч с хрустом отодрал доски на передней стенке ящика и из-под осыпавшихся стружек и опилок на белый свет выглянуло мертвое металлическое лицо великого человека.
- Семеныч, с изумлением сказал Ванька, - так ведь это…
- Чего орешь, сам вижу, не слепой, - оборвал его Семеныч, пристраиваясь рядом на корягу и тоже закуривая.
Курить было приятно. Но вот-вот должен был наступить самый неприятный для Ваньки момент – погрузка. Так не хотелось вставать с уютной коряги, тащить бюст к машине, как-то поднимать в кузов. Напротив, хотелось посидеть, греясь на теплом летнем солнце, которое стояло уже довольно высоко и испускало лучи, не жалея своих солнечных сил и ультрафиолета. Работать Ванька не любил и не хотел, но увильнуть, вроде бы, было некуда. И когда, казалось, исчезла последняя надежда и вместе с ней возможность увильнуть от неприятной процедуры погрузки, Ваньку вдруг осенило: он вспомнил слова из накладной.
- Семеныч, сказал он обреченно, с деланным сожалением, - мы его не погрузим. Он, падла, железный, не поднимем. Даже и пробовать нечего.
- Но-но, - отозвался Семеныч, - дерьма-то, и не такое грузили.
Он встал было с коряги, но в этот момент сообразил, что Ванька прав: железо, действительно, - штука тяжелая. Удельный вес его он когда-то знал, но со времени школы и техникума прошло уже много времени и все знания, естественно, забылись. Семеныч походил вокруг ящика, припоминая, - в голову приходили разные цифры, но все равно выходило тяжело, вручную не поднять.
- Да-а-а, - протянул он и снова сел на корягу.
- Надо кран, - скрывая радость поддакнул Ванька.
Семеныч поглядел вокруг – кран на товарном дворе был. Но катался он по рельсам, а рельсы в сторону бюста проложены не были.
- Знаешь, Ванька, - произнес он после продолжительного раздумья, - надо бюст прицепить тросом к машине и дотащить до крана. Трос у меня есть. Пошли цеплять.
- Это не выход, Семеныч, - отозвался Ванька, - крановщик обязательно бутылку потребует, а у нас ее нет, и денег на бутылку тоже нет. Да и неудобно как-то герою революции на шею петлю одевать, да еще из железного троса. А вдруг потащим, да нос обломаем или еще что. Это дело такое – политика, обдумать надо.
- Ему царские жандармы своими тюрьмами и ссылками ни хрена не сделали, а ты говоришь трос… - огрызнулся Семеныч, вставая. Но вдруг вспомнил слышанный от кого-то рассказ о том, как кому-то из вождей мальчишки отбили нос. И где теперь те мальчишки? Правда, время сегодня не то, уже даже развитой социализм построен, но все-таки…
- Черт знает что, - пробурчал Семеныч и снова сел.
Замолчали, закурили. Задумались каждый о своем. Семеныч о том, как бы все-таки погрузить и скорее домой поехать. Ванька – как бы погрузить, не утруждая себя. А хоть бы даже и не погрузить. Зато можно не работать. Тем более, что есть объективная причина. А собственное здоровье дороже всего.
За тяжкими раздумьями и разговорами день подошел к половине. Солнце палило вовсю. Семеныч, так ничего и не придумав, снова взял монтировку и, обливаясь потом, разломал ящик до конца. Теперь металлический бюст стоял на самом днище бывшего ящика и с хитрым прищуром глядел куда-то за линию горизонта.
- Семеныч, сказал Ванька, - поехали домой. Доложишь, что его голыми руками не погрузить. А завтра возьмем наш кран и вернемся. Да, и в самом деле: что мы, лошади?
- Да уж, - поддакнул Семеныч с раздражением от того, что ничего не выходит, - мы не лошади. А у меня к тому же и радикулит, и надрываться, как папа Карло, я не буду. Но вот с тебя, как с гуся вода, а мне получать от бригадира, а если «повезет», то и от председателя.
- Ты им скажи, что если они сильно умные, пусть сами едут и грузят, - сочувственно посоветовал Ванька.
- У-у, душегуб, - добавил он, проходя мимо бюста, и злобно пнул его ногой.
Бюст упал навзничь и ударился затылком о доски. Ванька и Семеныч удивленно, посмотрев друг на друга, нагнулись над не сломленным царской охранкой, но поверженным с одного пинка, великим человеком. Через минуту оба истерически хохотали. И вот почему: поднять бюст и погрузить его в машину мог бы даже подросток. Великий человек снаружи выглядел монолитно, но был склепан из тонкого листового железа и внутри был совершенно пуст…
Прошло с тех пор почти пятнадцать лет. В стране началась и продолжается бесконечная перестройка. В колхозе сменилось несколько председателей. Великий человек спокойно стоит на железобетонном постаменте перед сгоревшим зимней ночью клубом и глядит в необъятные дали коммунизма. Но, увы: дела в колхозе все так же плохи. А точнее, - и дел-то нет никаких. Все развалено.