СВАДЬБА

1.
Вот все орут: «Рокеры, панки, блядь, — музыкальные солдаты в войне с хуевой жизнью, властью, пидарасами и прочей атрибутикой тоталитарного режима!» Эти смелые и талантливые граждане разбивают в кровь пальцы о лезвия струн и мрамор клавиш. Они несут новое и заглядывают «за горизонты». Они — лакмусовая бумажка общества и, когда становится совсем кисло, они краснеют не только от пива.
Пиздежь. Заверяю прямо: пиздежь и утопия!
В рок попадают те, кому в «попсе» дали по жопе мотком шнура «Proel». Не заработав реального «бабла», эти диссиденты принимаются зарабатывать ореолы (мучеников, героев, революционеров и пр.) Ну, хуле, я знаю, что говорю. Ведь в начале 90-х сам с подельниками устраивал кошмарные рок-сейшены, квартирники, пьянки с политическим подтекстом, и не вылезал из местных райотделов. Мы плевали на общество, и общество плевало на нас.
Но вскоре мы заметили, что общество плюет как-то увесистей и точней. У нас в руках гитары «Музима» и «Диамант», а из барабанов — незабываемый набор «Энгельса» (да, тот самый, где приходилось привязывать «бочку» и «хай-хет» к стулу, чтоб они не разъезжались). И еще орган «Vermona», самопальные «гробы» с «кинаповскими» динамиками, да пульт «Электроника-ПМ01», со скрипучими фейдерами. Микрофоны МД заставляли нас, «свободных», выдавать такие протесты, что мама родная… А если мы не выдавали протесты, то микрофоны выдавали хуйню. Вот и вся революция.
А у кабацких лабухов — Gibson’ы и Shure’ы, самоиграйки Yamaha и лавэ в каждом кармане. Ведь они лабали всякую продажную поеботину не собственного сочинения, и все были «в шоколаде».
Но мы — гордые, блядь: у нас барабанные палочки за 1 р. 30 коп и белорусские струны, после которых надо тщательно мыть руки! Мы призывали к деструкции, рвали оковы и блевали дешевой закуской, типа,жвачки «Турбо».
Но в один дождливый вечер бас-гитарист Боря сел на край сцены в актовом зале «Агропромпроекта» и, допив странный алкогольный коктейль «Ореховая ветвь», грубо сказал: «Идите вы нахуй!»
Вся рок-банда застыла в непонимании момента и слов. Ведь нельзя же так вот просто взять и послать всех нахуй. То есть, без причины…
Блондин, пошатываясь от того же напитка, оставил прощальный аккорд на клавишах и подошел к Боре.
— Ты чо, охуел, да? — попытался успокоить он депрессирующего басиста.
— Это вы охуели, — ответил тот, и глубоко в нос засунул талантливый палец.
— Если не можешь выучить партию, то при чем тут пацаны?! — заорал сверху кучерявый соло-гитарист Лёня (ему везде виделась «лажа»).
— А кто за бухлом пойдет, пока магазин не закрылся? — не в тему, а, вернее, в тему сказал барабанщик Монстр.
— Я схожу. А то вы опять какой-нибудь хуйни купите, — вызвался я, понимая, что сейчас будет политсобрание на тему «Пора зарабатывать деньги». А я так не любил эту тему... То есть, деньги, конечно, я любил, а вот зарабатывать да еще святым — музыкой… Ну, в пизду.
Короче, когда я вернулся с тремя «фанфуриками» «Женьшеневой» и рыбой селедкой, все уже было решено. Мы будем готовить «халтурную» программу и ездить по свадьбам, поскольку кабаки были заняты, да и вообще, вольготней шабашить напрямую, договариваясь с клиентом. Как оказалось, Борька давно вынашивал эти предательские планы и даже уже имел заказчиков.
— Часть денег себе заберем, а остальное — на «аппарат» и пиво, — агитировал он, размахивая селедочным хвостом.
— А как же рок-фестиваль в Политехе? — обреченно спрашивал я, понимая, что назад пути нет.
— Куда он нахуй денется! — бодро говорил перебежчик Блондин, слюнявя стакан.
— Да и хуй с вами. Только я Муромова петь не буду, — поставил условие Леня.
На том и порешили.
Дождь вливал все сильнее, а мы, словно на похоронах, составляли перечень песен для музыкальных «шабашек». Блядь, чего там только не было: и Газманов, и Белоусов, и «Любэ», и Маликов, и Крылов и еще какая то поебень из «Ласкового мая», а также Державин, «А-Студио» и пиздец еще кто.
Разъехались мы к утру. Ведь через две недели наша первая «свадьба».

2.
Утро выдалось просто заебательское. С ласковым солнцем, слабым ветерком и волнительным настроением первого «выхода». Уже забылось то ощущение ущемленной гордыни, когда приходилось заучивать пиздоблядские эстрадные песни того времени. Это как прыгнуть с моста первый раз — вроде высоко и ну бы его нахуй, а надо…
Мы вынесли аппаратуру и инструменты на улицу и, не успев докурить «Тройку», увидели, как к подъезду подкатил бодрый, как упомянутое выше утро, ПАЗик. Из него выскочили шофер и какой-то мужик в затертой толстовке, представившийся Колюхой.
— Ну, че, грузимся? А то нам ехать пиздец сколько, — весело крикнул он кому-то на той стороне улицы.
Мы резво затащили наши «орудия производства» в автобус, и Боря, посмотрев на свои командирские часы, сказал:
— Блядь, где эта скотина?
— Мы кого-то ждем? — спросил Колюха.
— Тромбониста, — коротко ответил Борька.
— Какого тромбониста?! — хором спросили мы.
— Кота. Мы с хозяином договорились, что марш Мендельсона начнем с духовых, а Кот сегодня из оркестра отпросился за «пожрать и бухнуть», — открыл тайну наш бас-гитарист.
Сразу же после этих слов из-за угла показался черный кофр и с ним сам Кот в серой кепке и с мороженым руке. Он не спешил. Он знал цену «прекрасному». А мы, блядь, не знали, посему пизды он, конечно, не получил, но был обруган нехорошим словом (мне, право, неудобно его даже произносить).
Короче, мы поехали, в какую-то Синявку иль там Хуявку — не помню. Но точно возле пруда, и газ там был проведен почти по всей улице.
Встретили нас хорошо. Нет, встретили нас просто охуенно! Ведь тогда еще было какое-то преклонение перед городскими музыкантами — типа выписали аж из областного центра, нихуя б себе! А мы так с достоинством и интеллигентностью деловито устанавливали колонки, подключали шнуры к усилителям ТУ-100 и глубокомысленно говорили в микрофоны: «Раз-раз…» Местная несовершеннолетняя босота окружила наш ансамбль, и десятки чистых, не обремененных логарифмами взглядов сверлили нас как алмазные буры.
Стереофонически кудахтали куры, мычала корова за забором, и где-то на краю села тарахтел трактор «Беларусь». Пахло жареным мясом, сивушными маслами и сеном. Мы даже не дышали, мы пили этот воздух, в котором и была та сила, про которую когда-то говорил товарищ Троцкий.
Столы расположились под целлофановым навесом, а на столах… О, бля, чего только не было, на столах! Котлеты в тазиках, салаты в салатницах размером с ведро, картошка в кастрюлях, куриные части, гусиные ножки, холодец, помидоры, яблоки, стрелки лука, соленые, бочковые огурцы, горячий хлеб и трехлитровые банки с волшебным отливом.
— Музыканты на свадьбах не пьют, — строго предупредил нас Бориска, грозно шевеля усами.
— А что они на свадьбе пьют? — поинтересовался барабанщик Монстр чисто из вредности. Ведь ему как раз пить-то было нельзя: он лечился от триппера какими-то новомодными уколами, при которых запрещалось бухать.
— Они пьют компот и квас, — не поняв иронии, ответил Боря.
Ну, хуле — квас так квас. Ему виднее, это его вторая свадьба.
А вокруг нас носились сельские барышни с волосатыми подмышками и добротными телами — именно такими телами должна гордиться наша страна, а уж никак не подиумными моделями с наркотическим взглядом и выпирающим наружу скелетом! Сельчанки бросали на нас лукавые взгляды, и это дарило надежду на полноценные поёбки и вечернее молоко.
Короче, все было готово к свадьбе. Не было только самой процессии, которая задержалась в райцентре по причине объезда всяких родственников. Ну, да все знают подобные ожидания. Они приятны. Да.
Вот только Кот был не совсем спокоен. Мороженое натощак сделало свое дело. Ему мучительно приперло в сортир. В тот самый, с окошком-сердечком на дверце.
— Я сейчас, по-быстрому, — заверил он нас, как-то мучительно сгибаясь к востоку.
После этого он вместе со своим тромбоном шмыгнул в глубину двора и заперся в скрипучей сельской уборной. В праздничной суете это прошло незаметно, и глухие удары в деревянном клозете никоим образом не омрачали всеобщего настроения.
Мы были полностью готовы грянуть Мендельсоном по бездорожью и распиздяйству. По сценарию вначале звучит трубный глас Кота: «Та-та-та-та, та-та-та-та!!!», а потом мы всей мощью: «Трам-пам-парарум-пам-пам-пам-тарарам-тарарам-пам!!!»
— Едут, едут!!! — взвизгнула какая-то вертлявая девочка с разными косичками. Все кинулись к воротам, забыв о нас и кулинарии.
Но вот Бориска бы очень обеспокоен.
Две «Волги» и несколько «Шестерок» в пыли и собачьем лае подкатили к воротам, как корабли Колумба. Из машины вышли жених, невеста, свидетель и свидетельница. Жених был ростом высок и лицом необычен. Невеста слегка косила и чем-то напоминала Софи Лорен (особенно бедрами). Свидетель был пьян, свидетельница держала какие-то папки. В окружении родственников виновники торжества приблизились к воротам, где их встречали родители.
Последовали торжественные поцелуи, кидание мелочи, всхлипывание какой-то бабки и веселые «базары» про «долго и счастливо». И, наконец, заветные слова: «Проходите, наши дорогие Сергей и Елена…». И они проходят. Сейчас должен грянуть вечный марш старины Феликса в нашем исполнении. Мы напряжены как высоковольтные столбы.
А в деревянном приюте с сердечком слышится отчаянная возня и звяканье меди. Секунда-вторая — и дверца сортира торжественно распахивается. С не совсем подтянутыми штанами на тропинку ступил тромбонист Кот и сделал свое, неповторимое: «Та-та-та-та, та-та-та-та!!!» Это было достойно и удивительно. Не успел народ опомниться, как и мы грянули наше: «Трам-пам-парарум-пам-пам-пам-тарарам-тарарам-пам!!!»
Все захлопали в ладоши, и кто-то крикнул: «Ура!» Кот уже стоял рядом с нами и тоскливо смотрел на бывшего боксера Борю. Он знал, да все знали, кроме гостей, что может Боря в обиде нанести мерзавцу. И мать невесты (заведующая сельской библиотекой) тоже знала, и смотрела на Кота с искренней жалостью. А пока вся рать родственников и соседей усаживалась за столы, мы играли что-то легкое, как смерть мотылька.
Играли мы не долго. Колюха шустро усадил нас за крайний, специальный столик для музыкантов. На этом столике присутствовало все меню сельского гостеприимства, включая водку, самогон и «Буратино». Это заставило нас усомниться в словах Борьки о напитках для музыкантов. Но, тем не менее, мы пили квас и лимонад, а жрали все без гурманских выебонов.
В это время гости восхваляли рождение новой семьи и дарили подарки. Первое застолье изобиловало тостами, стихами, членораздельной речью и открытым деревенским смехом, которого очень боялись уцелевшие куры. Потом все кричали «горько» и пили по интересам. Насыщение пришло быстро и неожиданно.
— Всё, пора, а то потом хуй кто встанет, — деловито сказал Боря и, рыгнув, направился к инструментам.
Мы отправились за ним, кроме Кота, который отработал свою жрачку, хоть и весьма сомнительно. Побряцав струнами и цыкнув в микрофон, мы приготовились въебать «танец для молодых». По умолчанию это должна быть инструменталка на песню Стиви Уандера «I Just Called To Say I Love You». Но были «custom» варианты, типа, «Обручального кольца», «Не плачь, Алиса» и прочая музыкальная обойма. У каждого из нас имелись бумажки с программой и порядком песен. Правда, писали мы эти бумажки каждый по-своему. Я всегда говорил, что по пьяни можно разрабатывать стратегию, но уж никак не тактику.
В итоге, после того, как Монстр отстучал палочками темп, мы грянули все варианты танца молодоженов одновременно. Бля, это был шедевр мировой культуры в одном аккорде! Если кто из современных суперкомпозиторов будет в глубочайшем творческом климаксе, пусть применит наш способ — для intro может сгодиться.
— Аппаратура работает в штатном режиме, а теперь мы просим наших молодоженов выйти из-за стола и закружиться в своем первом семейном танце! — весело и непринужденно подсуетился я в микрофон (так всегда надо выходить из неудобного положения).
— Играем «слепого», — пошипел Леня в коллективе.
И мы заиграли чертов соул…
Жених с невестой нежно топтались возле сцены, улыбаясь штампу в паспорте и новизне ситуации. Родные и близкие окружили пару и умилялись в сытом спокойствии.
Танец мы особо не затягивали и, наконец-то, приступили к основной программе — «Обручальное кольцо» и далее по расписанию до остановки «Второе застолье» (песня «Чужая свадьба»). Во время танцев гости держали себя в руках и сознании. Они старались попадать в ритм и следили за координацией. Мы тоже помнили все слова и аккорды. Этот этап — прелюдия к собственно свадьбе, которая, как я уже упомянул, начинается со «Второго застолья».
Все снова расселись по лавкам и начали пить и закусывать уже хаотично, пропуская поводы и мотивацию. Мы же мрачно пили все тот же квас и «Буратино». Какого хуя? Смотреть на пьянеющую публику трезвыми глазами, по-моему, аномалия. И, тем не менее, мы начали второе отделение по графику, и было хорошо тем, кто уже «всадил» по-взрослому, включая дам. Танцы становились все более грязными и с налетом псевдоэротики. «Эскадрон», мы разбавляли Булановой, Буланову — «Яблоками на снегу», «Яблоки» — Добрыниным. Народ потел и производил революции в телодвижениях. Визжали девки и гоготали гуси. Парни и пожилые граждане ходили кругами и прыгали нехореографично, но искренне.
Внезапно я почувствовал, что мы начали лажать в басовом регистре. Я повернулся к Борису и не увидел его на месте. Тем не менее, бас гитара рычала, варьируя в четверти тона. Последив по шнуру, я обнаружил пропавшего басиста плотно сидящим за нашим столом с Колюхой и Котом. Виртуозно манипулируя струнами и стопками наш администратор-гитарист бухал жестко, как в немецком порно. Нихуя себе! Мы, оставшиеся на сцене, почувствовали, как рушится Берлинская стена или что там еще может рушиться! А Борьке было похуй. Музыка играет, люди пляшут — чего еще надо? Отъебитесь, граждане.
Кое-как доиграв второе отделение, мы собрали совет за столом.
Развенчав культ личности бас-гитариста, мы наполнили стаканы водкой и выпили. Потом еще. Ну, а потом вообще по капельке. Мир грубого деревенского быта стал мягок и незатейлив, как соха. Мы поняли свою святую миссию — нести в массы доброе и вечное. Поняли настолько, что попросили местного гармониста сыграть «Мотаню», а затем частушки. Всем народонаселением мы пели матерные русские куплеты и щелкали пальцами.
А потом наступило третье отделение. Ебаная попса перестала казаться такой убогой и глупой как раньше. Ведь на нее был нехуевый отклик из толпы! Поэтому «Белые розы» я пел так, что Шатунов мог бы смело идти к первому приличному пруду и топится с чувством выполненного долга перед Родиной. Как видим сейчас, он этого не сделал. И хуй с ним.

3.
— «Джули, Джулия, Джули, Джулия…» — пел я вторым голосом.
О, как я люблю петь вторым голосом, в терцию особо! Солист там напрягается, за дикцией следит, а ты так фоном как во сне создаешь полифонию из хаоса и мрака. Это прекрасно до охуения, и поэтому я напрочь забыл о тактах и ебашил как заклинание «Джули, Джулия…» Ебашил до тех пор, пока не получил по жопе доброго пинка от Лёни, который потерял всякое терпение, а руки его были заняты струнами.
— Бля, пидарас! — возмутился я в микрофон, но танцующие пары даже не оглянулись.
— Следи, че поёшь, олень! — ответил мне соло-гитарист и запел второй куплет.
Конфликт был погашен в самом начале, и я начал понимать, что мозг мой в алкоголе, а душа — в оливковых рощах. Мы играли громко, и это было важно. Непьющий Монстр держал-таки ритм, из которого мы норовили улизнуть и проветриться во «free style». Но народу нравилось. Я понял важное преимущество попсы: ее можно исполнять, имея в арсенале психические отклонения, алкогольное отравление и обычную бытовую ебанутость. Попсе похуй. Она все стерпит, как Спаситель. И она терпела.
Вечер перешел в фазу, где фазы меняются местами. А местами нет.
Во дворике зажгли фонари, под навесами — лампочки. Обслуга из трезвых тетушек и ребятни вертелась и кружилась вокруг тех, кому по штату положено было веселиться. Подносились холодные закуски и обновлялось пойло. На «третьем застолье» мы сидели кто где хотел и общались на различные темы.
— А чего это ваш барабанщик не пьет? Печень, поди? — таинственно спрашивал меня дядя жениха в помятом пиджаке.
В это время грустный Монстр поглощал молоки и лук кольцами. Это смотрелось если не странно, то необычно.
— А он колется наркотиками, потому и не пьет, — ответил я тем же заговорщическим тоном.
— Ах! — схватилась за сердце неизвестная бабушка.
— Прямо так и колется, иголкой? — допытывался дядя, нехорошо всматриваясь в жующего Монстра.
— Да, отец, иголкой в вену. Уйдет в туалет, ширнётся и кайф ловит, — откинувшись на столб, освещал я темные стороны жизни барабанщиков.
Тогда в глубинке, полной самогона и трудовых будней, наркоманы были еще в диковинку, ну, примерно, как агитбригада из райцентра. Поэтому живой «нарик» придавал пикантность нашему появлению в этих краях.
В этот момент Монстр неторопливо встал и направился к уборной. Мои соседи по выпивке замерли, словно увидели Красную площадь. Когда барабанщик вернулся, дядя жениха подсел к нему и тихо сказал:
— Ты это бросай, нехорошо.
— Чего, бросать? — вальяжно спросил Монстр, ковыряясь в зубе.
— Ну, это, типа, по уборным прятаться… И иголки, — пояснил добрый мужик.
— Какие иголки? — взволновался наш ударник.
На этом моменте, я покинул дискуссию и отправился к сцене. Там Бориска с искаженным от водки лицом настраивал кассетный магнитофон «Комета 225С-2». Как настоящий администратор, он запасся парой кассет с хитами в режиме «Non Stop», и в решающий момент делал все возможное для продолжения банкета. Я помог ему с засовыванием собственно кассеты в подкассетник и настроил пульт. Грянул Женя Белоусов: «Девочка моя, синеглазая-я-я-я….» и новый виток гульбища захватил двор и стал просачиваться на улицу.
Редкие фонари выхватывали из тьмы кусты и заборы, колодец и старую телегу без одного колеса. Посреди этой идиллии бродили пьяные люди и собаки. Со всех сторон звучала гармошка, и бабские голоса визжали о ком-то любимом. А под навесом творился праздник урожая. Русская печень работала в предельном режиме, и от этого кругом царило веселье и любовь.
Вот о любви как раз и пришла пора вспомнить... И я вспомнил. Где эти, с волосатыми подмышками? Где крестьянское тело и малиновые губ?. А вот же они! Прямо здесь, перед сценой. И не одни, и пьяные, как поцелуи. Лёня с Блондином уже вцепились в крепкие торсы и воздушные груди как энцефалитные клещи, а я, бля, как последний баран стою тут и любуюсь девственной природой... Кому она нахуй нужна, эта девственность? И я бросился в гущу событий.
Ее звали Настя. Ее было за что, и было как. Нет, что ни говори, а городские лярвы — полный пиздец супротив деревенской кобылицы! Я почувствовал, что если меня вдруг покинут силы или разум, то я не останусь лежать на пыльной обочине в коровьей лепешке. Это факт. И мы медленно вальсировали под «Больно, мне, больно…» Вадика Казаченко. Я лизал ее шею, она давила меня грудью. Мы почти не разговаривали. Разговоры — лишь вибрация воздуха. Куда там им до вибрации тела!
В итоге мы пошли тропой ночною в теплую развратную тьму. Под ногами шуршал песок и ломались невидимые былинки. И где-то возле неведомого водоема мы сделали это. Она ухватилась за какой-то сломанный ствол березы, я задрал подол шуршащего платья и, как говорили древние римляне, «вошел в нее». Наши движения были безупречны как с точки зрения механики, так и с художественной. То, что сейчас принимают за секс, называется шоу-бизнес. Все эти журнальные позы напоминают рекламу стирального порошка. Они как бы и красивы по форме, но ложны по содержанию, как и «отфотошопленный» товар. А вот у нас было не красиво, но честно и фантастически эротично. Я чувствовал себя царем природы, а она — царицей. Мы были одной неразделимой частью Вселенной. Кто ебался ночью в лесу, поймет, а остальные — читайте первоисточники.
Итак, мы сделали все возможное и даже больше, но жизнь полна тайн, сюрпризов и неожиданностей. Одна из таких неожиданностей произошла в этот святой момент.
Из темноты,вдруг резко выскочили световые лезвия фар. Вернее, одной фары. Поскольку скорость света все-таки больше скорости звука, то рев «днепровского» двигателя мы услышали секунду спустя. Этого хватило, чтобы подтянуть штаны и поправить платье Насти.
Мотоцикл с местным экстремалом и Борисом в люльке лихо подкатил к нам по грунтовой дороге (мы, оказывается, на дороге стояли, а «березой» был сломанный указатель на деревню Колодино).
— А-а-а… Ебемся? Хорош, давай на мотоцикле кататься! — заорал Борька на всю округу.
Я очнулся в настоящем, и понял, что жизнь — это не только фрикции под звездами, но и технический прорыв в будущее. Я стоял между мотоциклом и женщиной. И будь я проклят, если мотоцикл не тянул меня, как Фритьофа Нансена, к новым берегам и приключениям! Это извечный закон. Его еще никто не смог нарушить, даже президент Ельцин.
Настя спокойно взбила челку и, притворно зевнув, мурлыкнула: «Пошла я до дому, а то голова что то болит от водки…»
Мотоциклист в танкистском шлеме заржал на местном диалекте и бибикнул в ночь. Дева не спеша пошла по дороге в сторону околицы. Я, было, сунулся за ней, но меня грубо прервали:
— Заебал! Ну, ты едешь или будешь шататься по закоулкам? Завтра что, не встретитесь? — кричал Борька.
— Езжай, Bespyatkin, мы еще завтра увидимся. Споешь мне про «Светку Соколову»! — из полутьмы ответила мне Настя.
— Конечно, спою! — крикнул я, и, не оборачиваясь, кинулся к мотоциклу.
Как все-таки просто было тогда в сельской местности! Не надо было бояться маньяков или инопланетян. Ты точно знал, что твоя корова вернется с пастбища в хлев без посторонней помощи и все эти джентльменские ужимки здесь «не катят». Ну, это я образно, типа, скаламбурил.
А вот уговорить мотоциклиста уступить руль железного коня оказалось совсем не просто. Короче, за литр самогона и показ трех блатных аккордов он согласился. И вот я в жестком кресле 40-сильного «Днепра» мчусь по просторам страны навстречу рассвету и безымянному оврагу. Да, там был овраг…. И никто меня не предупредил. Но это в будущем, а сейчас я выкручивал газ, и в свете треснутой фары панически метались «грунтовка», ночные бабочки (не проститутки) и полевые мыши.
— Там тебя Монстр ищет насчет каких-то игл, — громко сообщил из люльки Боря.
— А нахуя ему иглы? — спросил я, совершенно забыв обо всем, опьяненный скоростью.
Ревет двигло, и в ушах шумит ветер перемен! Мы летим вдоль посадок, как всадники ночи. Великие посланцы темных сил. Кто ездил, тот знает. Это передать невозможно, об этом можно только молчать...
Но, как я и говорил, сюрпризы бывают разные. Пиздатые и хуевые — выбирайте на вкус. Эх, если б можно было выбирать. Я бы выбрал, но…
Когда я понял, что двигаюсь вперед, как и прежде, но только без мотоцикла, я вспомнил о сюрпризах. Такие овраги не отмечены ни на одной карте мира, даже в атласе по географии за 5-й класс. Тяжелый агрегат просто рухнул вниз, а мы с его владельцем по инерции перелетели на другую сторону. Мягко приземлившись, мы услышали откуда-то из Преисподней зловещий крик Борьки:
— Ебал я такие гонки!!!
Мотоцикл заглох, а Борис продолжал материться и ориентироваться на местности. В овраге было темно и не было севера.
— Борь, ты цел? — в волнении спросил я темное ущелье.
— Вот я сейчас вылезу и всем пизды раздам, ага! — ответило эхо голосом Бориса.
Он выбрался быстро, но был грязен и зол.
— Посмотри на мои брюки: они порвались! — кричал он.
— Да хуле брюки? Главное — жив! Пойдем, выпьем, — предложил я.
— А мотоцикл? — Борис был очень ответственным, чего нельзя было сказать о мотоциклисте в танкистском шлеме.
— Да, хуй с ним. Утром с братьями заберем, — успокоил он нашего басиста.
И побрели мы обратно в село, усталые, грязные и счастливые.
Рассвет только, только начал пробиваться сквозь горизонт, и роса на траве искрилась алмазными россыпями. Слабый туман у пруда клубился как пушистая, белесая анаконда. В разных концах деревни орали петухи, и скрипело что-то. Я всегда хотел узнать, что же это скрипит в «глубинке» по утрам. Так до сих пор и не узнал. А ведь это важно, поверьте мне.
К дому мы подошли тихо, как тени предков.
Под навесом почти никого не было, кроме бородатого деда, спавшего, как и его дед, на лавке, укрывшись звездами. Мы присели за стол и наполнили стопки. Сейчас был тот самый момент, когда ты еще не похмеляешься, но уже и не продолжаешь. Это переходный период между «перегаром» и «сушняком». Ты все понимаешь, и полон надеж на новый день. Ты знаешь, что скоро ляжешь в теплую пушистую нишу и заснешь с улыбкой на устах и с мечтами в груди.
— Бульончику утиного, горячего хлебните, ребята, — сказала мать невесты (заведующая сельской библиотекой), ставя на стол кастрюльку с ароматным питанием.
Мы хлебнули, не обращая внимания на трупики мелких плодовых мушек в жидкости. Это был тот самый, легендарный бульон, после которого ты не чувствуешь угрызений совести и тошноты. Он переваривает плохие чакры и не трогает хорошие. А под самогон — это уже нанотехнологии, про которые все время спорят президенты на каких-то там саммитах. Так или иначе, перекусив и все такое, я пошел в «хату».
Монстр, по-видимому, меня не нашел, и спал под платьем невесты на топчане в коридоре. Лёня и Блондин покоились на длинноногих кроватях под лоскутными одеялами. У Блондина на лбу расцвела здоровенная лиловая шишка (наверное, опять со ступенек ебнулся). Кота я не увидел — значит, гуляет...
Занавески на окнах не давали ранним лучам солнца проникать в помещение, где отдыхали «музыканты из города». Ведь им еще предстоит играть «второй день», а это уже марафон. Марафон волшебный, и если не отдохнуть, то можно сойти с дистанции. А кому это нужно? Поэтому я лег на продавленный диван с подушкой-тулупом и накрылся… Нет, я не накрылся, я только снял кроссовки и носки. А уж сон сделал свое доброе дело — оградил меня от пережитого и непонятого железным занавесом. Так было, так есть и так будет. Всегда и вовеки веков…

…Интересно, на какой кассете выключили магнитофон: на той, где группа «Мираж» или где «Электроклуб»?..
А про рок я даже и не вспомнил. Незачем…