Григорий Борзенко «Судный день Англии» книга 1 том 3

Григорий Борзенко «Судный день Англии» книга 1 том 3
Книга первая «Революция»
ENGLAND DOOMSDAY (three books)
The first book is Revolution
Г. Борзенко, Grigory Borzenko
Т. Крючковская, иллюстрации,
Трилогия «Судный день Англии» является продолжением романа «Премьера века». Можно смело сказать, что «Судный день» - самое эпохальное произведение автора. Произведение можно смело относить к категории «Исторический роман». Польку даже тот, кто в свое время прогулял в школе уроки истории, когда изучалась тема Великой Английской революции ХVII века, теперь, читая эту трилогию, может «по полочкам» рассмотреть подробно и доходчиво, как проходила драма великого народа во время великого перелома на стыке истории, когда «брат шел на брата» в противостоянии Карла I и Оливера Кромвеля.
Когда-то Григорий Борзенко, прочтя книгу «Унесенные ветром», сказал: «Я тоже хотел бы написать что-то эпохальное, где бы личные судьбы героев повествования переплетались с величайшими историческими событиями, происходящими вокруг них». В «Судном дне Англии» это ему вполне удалось.
Тетрология «Судный день Англии» включает в себя четыре книги: первая – роман «Премьера века», вторая – трилогия «Судный день Англии» книга первая «Революция», третья – трилогия «Судный день Англии» книга вторая «Война», четвертая – трилогия «Судный день Англии» книга третья «Казнь». Автор планирует продолжить описание приключений полюбившихся вам героев, выпустив пятую, а, возможно, и шестую книгу этого монументального произведения.

The action of the novel “England Doomsday”, at which the author working now, takes place on the background of the real historical events. The fates of the main characters are so rightly interlaced with the stormy events of the Great English Revolution and the fates of people that ran it (Oliver Cromvel, Charles I Stewart, etc.) that the reader, while reading is going to be carried away to those remoted, romantic and unique times.
The trilogy comprises three boors over 500 pages each. The first book is “Revolution”, the second “War” and the third “Execution”.

Григорий Борзенко
Grigory Borzenko
Приключенческая серия
Adventures
«Пиратские клады, необитаемые острова»
Pirate Treasures. Uninhabited Islands

Григорий Борзенко – автор приключенческой серии «Пиратские клады, необитаемые острова», сказок, повестей и рассказов. Все они читаются с неослабевающим интересом.
Зарегистрировано автором в Государственном комитете Украины по авторским правам (г. Киев, ул. Богдана Хмельницкого 34).
Любое использование данного произведения, полностью или частично, без письменного разрешения правообладателя запрещено.
Охраняется законом Украины об авторском праве. Любые попытки нарушения закона будут преследоваться в судебном порядке.
Автор готов сотрудничать с издательствами на взаимовыгодных условиях! Обращайтесь: Украина, 73021, г. Херсон, ул. Дорофеева 34/36, Борзенко Григорий,
Тел. 0(552)27-96-46, +38-066-254-93-86 – Григорий Борзенко
Сайт: www.premiera.at.ua
Е-mail: borzenko_g@i.ua
Образцы книг Григория Борзенка можете увидеть на сайтах:
http://www.neizvestniy-geniy.ru/users/42517/works/
http://www.orionis.ru/avtory/user197/
http://premiera.at.ua/index/knigi_g_borzenko/0-37

Приключенческая серия «Пиратские клады, необитаемые острова»

Хотите найти пиратский клад?
Все мы родам из детства. Воспоминания детства самые добрые, самые теплые, самые светлые. Кому-то запомнилась колыбельная матери, кому-то первый школьный звонок, кому-то первое увлечение, со временем переросшее в первую, пусть и трижды наивную детскую любовь. Все это было и в моей жизни. Однако из детских и юношеских воспоминаний мне наиболее запомнилось то, какое потрясающее впечатление произвели тогда на меня прочитанные книги «Остров сокровищ», «Робинзон Крузо», «Одиссея капитана Блада»... Совершенно неповторимый и романтический мир, в который я окунулся при прочтении этих романов, настолько поразил меня, что и спустя годы, став уже взрослым человеком, я так и остался «болен» этим увлечением. Все книги, что я написал, и которые, дай Бог, напишу в дальнейшем, появились на свет благодаря упомянутому, все никак не проходящему, увлечению.
Дальние плавания и необыкновенные приключения, воинственный клич, доносящийся с палубы пиратского судна и жаркая абордажная схватка. Это то, что волнует души многих романтиков. Однако при всем этом существует и нечто иное, что еще больше приводит в трепет любителей приключений и кладоискателей. Я имею в виду клады и сокровища. Не обошла эта страсть стороной и вашего покорного слугу. Сколько литературы мне пришлось перечитать в детстве и юности, чтобы выудить оттуда все, что касалось таинственных историй о сказочных сокровищах, на островах Пинос, Оук, Григан, Кокос и других. Сколько вашим покорным слугой было перелопачено земли в местах, где по рассказам матери раньше находились дома помещиков, спешно бросивших их, и бежавших прочь, от революции семнадцатого года.
Но самое удивительное заключается в том, что .мне всегда нравилось не столько искать клады, сколько самому прятать их! Не один такой «клад» я закопал, будучи пацаном, на подворье родительского дома, да замуровал тайком от взрослых в стену дворовых построек, в то время, когда строители уходили на обед. Я не зря взял слово клад в кавычки, поскольку ничего сверхценного спрятать в шкатулки, выпрошенные для этой цели у матери, я тогда, естественно, не мог. Впрочем, это как сказать. Помимо моих «Обращений к потомкам» да дневников, там были и старинные дедовы пуговицы, с выгравированными гербами да годам изготовления, найденные на чердаке, ХVIII века коллекция собранных мною же старинных монет, среди которых, помнится, были очень редкие.
Проходили годы, и мысль о самом настоящем, реальном кладе, приобретала все более зримые очертания. Повторюсь: мне хотелось не найти такой клад, а самому спрятать его. Было бы просто здорово, если бы мой клад начал интересовать и волновать кого-то так же, как .меня самого увлекали в юности клады островов Григан, Кокос и других. Какие страсти кипели вокруг этих кладов! Какие величайшие драмы разыгрывались при поисках этих сокровищ! Так до сих пор, кстати, и не найденных! Сколько кладоискателей, с горящими от возбуждения и азарта глазами, копались в архивах, выуживая любые сведения обо всем, что касается интересующего их вопроса, а затем лично брали в руки лопату и с трепетом в душе, замирали, когда ее лезвие натыкалось на очередной находящийся в земле камень.
Естественно, что самолично и в одночасье я не мог предложить миру клад, окутанный ореолом подобных легенд. Однако сделал все возможное, а может быть, и невозможное, чтобы моя задумка имела и неповторимую изюминку, и интригу, и, конечно же, тайну! Что это за клад, если его не окружает все, перечисленное выше?! Идея самому спрятать клад, зашифровать координаты этого места и включить его в текст одного из своих книг, родилась, возможно, у меня еще в детстве, когда я исписывал толстые общие тетради своими первыми, пусть трижды примитивными, повестями и романами «Приключения одноглазого пирата», «Приключения на суше», «Морские приключения» и так далее.
И вот теперь, в зрелом возрасте, пришло время воплотить свою мечту в реальность. В каждом из своих романов, из приключенческой серии «Пиратские клады, необитаемые острова», я зашифровал место, где может быть спрятан клад. Это не простая шифровка. Это целая история, умело вплетенная в сюжетную линию, которая и будет являться разгадкой того, где же находится обусловленное место. Сама по себе эта тайна, спрятанная в книге, должна волновать кладоискателей не меньше, нежели сам клад. Чего-чего, а опыт в подобных зашифровках у вашего покорного слуги имеется! Еще в детстве, мы, пацаны, начитавшись о похождениях Шерлока Холмса, зашифровывали друг другу послания в виде пляшущих человечков.
Признаться, в этих, зашифрованных мною местах, реального клада пока нет. Автор приглашает к сотрудничеству банки, спонсоров и других заинтересованных лиц, изъявившим желание предоставить золотые банковские слитки или средства для их приобретения, из которых и будут состоять клады для книг этой серии. Автор и издательство гарантируют им широкую рекламу, размещение их логотипов на обложках книг и другие взаимовыгодные условия.
Но, как мне кажется, если даже такая договоренность с банками или иным спонсорами не будут достигнута, все рано уже сейчас серия «Пиратские клады, необитаемые острова», на мой взгляд, является настоящим подарком, для любителей приключений, романтиков и кладоискателей. Как я любил раньше ломать голову над разгадкой всевозможных логических задачи прочих расшифровок! Хотелось бы верить, что и другие, читая мои книги, познают присущий вашему покорному слуге азарт, пытаясь разгадать тайну неуловимой зашифровки. Пусть сам клад не будет найден, но многого будет стоить и азарт для читателей, которые загорятся желанием все-таки найти в текстах книг серии «Пиратские клады, необитаемые острова», абзацы и фрагменты текста, где зашифрованы реальные места на земле, где лично бывал автор, и точно знает эти места. Они находятся в нескольких странах Европы.
Утешу самых нетерпеливых: в первых книгах серии я совсем легко зашифровал вожделенное место, чтобы у вас была возможность рано или поздно добраться - таки до цели и убедиться, что автор вас не обманул. Но в следующих книгах...
Вы знаете, я не против, чтобы мои тайны волновали многих и после меня. Я просто поражен выходкой знаменитого пирата Оливье Вассера, который во время казни, в последние мгновения своей жизни, уже с петлей на шее, с криком: «Мои сокровища достанутся тому, кто прочитает это!», бросил в толпу, собравшуюся вокруг виселицы, нарисованную им карту с замысловатыми и непонятными надписями по краям. С той поры прошло ни много, ни мало: два с половиной столетия, а ни одно поколение кладоискателей многих стран так и не могут разгадать тайну загадочной карты, которая не перестает будоражить их воображение.
Григорий Борзенко, автор серии «Пиратские клады, необитаемые острова»

Григорий Борзенко

Судный день Англии

Книга первая «Революция» том 3


XXVII.

В достопамятную ночь 24 августа 1572 года, когда по сигналу из Лувра раздался звон колокольни Сент-Жерменской церкви, возвестивший о начале самой ужасной резни в истории человечества, получившей, ставшим впоследствии нарицательным, определение «Варфоломеевская ночь», в одном из небольших селений близ Сарагосы, тишину небольшой хижины, сиротливо покосившейся набок у самого берега реки Эбро, сотряс еще неокрепший, но достаточно пронзительный крик новорожденного малыша. За окном хижины властвовали тишина и покой. Лишь слабые всплески мирно протекающей реки нарушали ночное безмолвие. Кровавая бойня происходила очень далеко, и здесь, естественно, не могли быть слышны предсмертные крики и вопли тысяч протестантов - мужчин, женщин и детей, гибнущих под лезвиями ножей благочестивых католиков. Но, дурные предзнаменования - вещь не шуточная! То, что первый крик новорожденного совпал по времени с первыми криками тех, кому достались первые смертоносные удары религиозных фанатиков, могло служить некой нехорошей приметой для младенца, способной стать в дальнейшем неким злым роком, отметиной судьбы.
Рассуждая о том, кем мог бы стать человек, родившийся в такую ночь, можно было бы предположить, что судьба уготовил ему роль инквизитора, палача или, в крайнем случае, роль священника, который ревниво будет преследовать еретиков. Наши предположения сбудутся, но, лишь на половину. Хуан Эрманас де Борика действительно станет священнослужителем, однако, пристрастием всей его жизни станет не борьба с еретиками, а… Впрочем, не будем торопить события и забегать наперед. Всему свое время.
Семья маленького Хуана жила за счет того, что отец, а иногда и мать, нанимались в услужение к соседнему фермеру. Нетрудно предположить, что сия участь не миновала и подросшего Хуана. Но, чем больше взрослел юноша, тем больше утверждался в мысли, что незавидная роль свинопаса его больше не устраивает. Странствующий монах-иезуит, с которым мальчик случайно столкнулся и разговорился на одной из близлежащих деревенских дорог, решил его участь. Видимо, тот не зря ел свой хлеб и умел донести слово Божье к душам людским, поэтому вскоре случилось так, что Хуан оказался в одном из иезуитских монастырей. Юный послушник, попавший на обучение к монаху-богослову, был не по годам развит, проявлял редкие способности и огромное усердие в занятиях науками.
Обладая таким, прямо скажем, даром продвигаться вверх по ступенькам «божественной» карьеры, грех было не добиться значительных высот в этом деле. Что Хуан и сделал! К тридцати годам он получил звание доктора богословия и кафедру профессора. Отец Эрманас, прослывший как отменный проповедник, возможно, мог бы сделать еще более потрясающую карьеру, если бы и дальше проявлял столь же прилежные старания и работоспособность. Он вполне мог стать генералом иезуитского ордена, затем епископом, а там, глядишь, и до пурпурной мантии и шапки кардинала недалеко! Все это вполне могло бы случиться, если бы отец Эрманас не соблазнился тем, чему отныне стал посвящать большую часть своего времени. Речь идет о любострастии.
Если проследить обстановку, которая все эти годы окружала отца Эрманаса, то нужно удивляться не тому, почему святоша предал себя этому греху, а тому, почему он не сделал этого раньше. Ведь в те времена во многих монастырях Европы процветало множество пороков, среди которых выделим прелюбодеяние, содомию, кровосмешение и скотоложство. Разврат настолько стал обыденным явлением в стенах многих Божьих обителей, что погреба и подвалы подавляющего большинства монастырей были буквально заполнены трупами новорожденных детей.
Возможно, среди читателей найдутся такие, кто трепетно относится к вопросам веры, поэтому вполне вероятно, что все, что было уже изложено, и будет сказано в дальнейшем, может неприятнейшим образом затронуть их чувства. Автор приносит искренние извинения верующим, но для полноты картины он должен беспристрастно констатировать факты. «Какие факты?!» - возможно, возмущенно вскрикнет кто-то из наиболее ранимых душой. «Такого просто не может быть!» - добавит он и вопрошает: «Разве могут те, кто посвятил себя столь высокой, и светлой миссии, кто своим личным примером должен служить образцом чистоты веры, непорочности даже мыслей, не говоря уж о физическом воздержании, совершать столь чудовищные прегрешения?!» Милые мои! Автор полностью разделяет вашу точку зрения, однако, после многих лет работы над всевозможными хрониками и архивами убедился, что понятия «так должно быть» и «так происходит на самом деле», увы, вещи столь же отдалены друг от друга, как, к примеру, удалена планета Земля от созвездия Центавра. К сожалению, жизнь настолько разнообразна и противоречива, что все в этом мире происходит с точностью до наоборот. Неужели вы сами никогда не сталкивались с примерами, когда добрый и честный человек вынужден влачить жалкое существование и терпеть нужду, в то время когда корыстолюбивый подлец и обманщик, добившийся благосостояния именно нечестным и обманным путем, жирует всласть?! Да еще и насмехается над теми, за счет кого он обогатился! Неужели вы не обращали внимание на то, что на вершинах власти почти всегда находились, да и сейчас находятся, не те, кто больше этого заслуживает, и кто будет наиболее плодотворно работать и способствовать, чтобы нация процветала, а, те, кто в результате самой грязной из существующих в мире игр, носящей почему-то неоправданно благозвучное название «политика», воссел на мягкие перины вожделенного кресла? С высоты его нахождения так доступен умиляющий взор вид на личное благополучие, благополучие своих родных и знакомых, тех, кто помог новоиспеченному правителю взойти на сияющий трон. Сколько их всех! Никого нельзя забыть! Разве останется после этого у руководителя державы время, чтобы хоть немного подумать и о благополучии всей нации?!
Но вернемся к монастырям. Подозреваю, что мне не удалось убедить наиболее ретивых читателей, и те продолжают сомневаться: «Ну, не может в столь святых местах, где лишь должны звучать высокие молитвы и властвовать благодетель, существовать даже сама мысль о столь чудовищных, упомянутых автором, пороках!» Ну что же. Тогда обратимся к документам. Общеизвестно, что папа Сикст V в одно время решил обуздать распоясавшихся иезуитов и назначил специальную комиссию, во главе с кардиналом Альдобрандини, для расследования жалоб на иезуитов. Вот отрывок из заявления членов комиссии: «Мы не нашли в Италии ни единого монастыря, где бы монахи не предавались бы пьянству, праздности, содомии и прочим мерзостям. Посетив сто двадцать два мужских и женских монастыря в Австрии, мы насчитали в мужских монастырях сто девяносто девять проституток, пятьдесят пять мальчиков или девочек моложе двенадцати лет; в женских монастырях – четыреста сорок пять мужчин, исполняющих роль слуг и возлюбленных». Относительно монастырей, расположенных во Франции, то положение там было признано еще более скандальным. Нетрудно догадаться, что и в Испании отец Эрманас со своими сподвижниками по вере вел себя не лучшим образом.
Бывший свинопас буквально сорвался с цепи, стараясь как можно скорее наверстать то, что им было упущено в этом плане за все былые годы. Но было бы заблуждением считать, что изголодавшийся по любовным утехам святоша, бросался, скажем так, на все, что имеет свойство передвигаться. Отнюдь, нет! Благочестивого святошу привлекали только юные девушки, вернее девочки, совсем еще дети, и чем моложе они были, тем большее волнение клокотало в груди ненасытного сластолюбца. Поначалу ему доставляло удовольствие одно только созерцание и любование юным, восхитительных форм, телом. Сознание того, что через минуту он будет всецело владеть этим чудным Божьим созданием, которое всецело будет покоряться ему, исполнять все его прихоти и самые неуемные фантазии, доводило святошу до такого состояния, что неопытный пока любовник ощущал первые результаты прелюбодеяния еще до того, как он приступал к главному, и неизбежному в таких ситуациях действу.
Вскоре вошедшего в раж распутника уже не удовлетворяла пассивная роль безропотно отдававшихся ему девочек. Он возжелал, чтобы каждая новая его партнерша могла доставлять ему новые, доселе неизведанные ощущения. И чем поразительней они будут, тем лучше! Отца Эрманаса стали устраивать только искушенные в распутстве юные создания, которых он выбирал только после тщательного изучения их свойств и способностей.
Смеем предположить, что иногда наш герой все же, пусть и не на много, отрывался от главного своего хобби, и разнообразил свой досуг какими-нибудь иными занятиями. Ну, скажем, молитвой. Монастырь ведь все-таки! Интересно: что выпрашивал он у Всевышнего? Чтобы тот простил ему земные грехи, и в свое время определил его душе место в раю? Но в таком случае, позвольте спросить: зачем ему рай небесный, если он вполне мог удовлетвориться раем земным? Именно раем, и ничем иным, нельзя было назвать ту обстановку празднества и бесконечных удовольствий, которым предавался отец Эрманас и его сподвижники по вере. От вин и яств во время более чем частых вечеринок ломились столы. Иногда шуты, актеры и поэты развлекали распоясавшуюся компанию непристойными комедиями и песнями. Зачастую бывший свинопас, приняв изрядную порцию возлияний, снимал с себя одежду, предлагая другим сделать то же самое, напяливал на себя маскарадный колпак, и начинал вместе со всеми водить причудливый хоровод, приплясывать и распевать непристойные песни. В завершение всего потерявшее окончательный контроль над собой скопище обнаженных мужских и женских тел начало образовывать то и дело изменяющийся, скажем так, архитектурный ландшафт, подробно описать который ваш покорный слуга ни в коем случае не решился бы.
Предвижу очередной возглас не, в меру сердобольного читателя, все еще не желающего расставаться с детскими иллюзиями, и продолжающему смотреть на мир сквозь розовые очки: «Не верю! Автор мог бог весть что выдумать о каком-то свинопасе, который вполне может быть вымышленным литературным героем, следовательно, все, что сказано о нем, враки!» Ну, чем тут ответить? Привести пример того, чем занимались исторические личности, люди известные, поступки и деяния которых прилежно увековечивалась для истории ретивыми борзописцами? Рассказать о том, как папа Лев X, предаваясь чревоугодию (один только стол папы обходился христианам в семь миллионов в год!), давясь изысканными, специально приготовленными для него блюдами, среди которых выделим особенные, нашпигованные мясом павлина, сосиски, наблюдал, восседая за столом, за дивным празднеством, устроенным специально для него сотнями шутов, актеров и акробатов, массой самых красивых, специально отобранных и подготовленных для такого действа обнаженных девушек и юношей, которые затем плавно перерастали в такие неслыханные оргии, по сравнению с которыми распутные вечеринки отца Эрманаса могут показаться невинным детским ковырянием в носу.
Может, стоит рассказать вам об императоре Константине - защитнике и подлинном спасителе христианской религии, которого первосвященники из благодарности причислили к лику святых? Для нашей истории вовсе не интересным будет тот факт, что этот человек заколол собственного сына Криспа, задушил в бане жену Фаусту, отдал приказ об убийстве своего двенадцатилетнего племянника Лициниана. Это, так сказать, внутрисемейные разборки, выглядевшие не столь ужасающе, как другая слабость святого: несказанное удовольствие доставляло ему зрелище наблюдать, как дикие хищники растерзывают несчастных, которых и бросили-то к зверям именно по приказу Константина. А чтобы подкрепить свои силы после столь утомительных зрелищ, император любил принимать ванны из теплой крови специально убитых для этой цели младенцев!!!
Может, вам еще рассказать о другом святоше, который также в перерыве между оргиями и пытками, в которых сам принимал участие, тоже любил принимать ванны, то только уже наполненные теплым женским молоком?
Собственно, почему мы приводим примеры давно минувших дней? Неужто отцу Эрманасу с некого больше было брать пример? Неужели ему, и другим монахам, не позволялось тайком в своих монастырях творить грехи, укрытые от постороннего взора, если в самом Ватикане и на святом престоле творилось такое, что автор, если бы даже и захотел, то не смог бы описать: его перо не просто покраснело бы, а расплавилось от стыда и позора! В то время, когда отец Эрманас нежился на перинах с такими милыми для его души и тела юными девицами, его духовный наставник и более приближенный к Богу папа Павел V, восседавший в то время на святом престоле, предавался любовным утехам со своими многочисленными фаворитами, среди которых особо выделим кардинала Боргезе. В то время, когда искренне верующие прихожане жертвовали церкви свои средства, твердо веря (они тоже как и вы, наверное, считали, что такого не может быть!), что пожертвования пойдут на богоугодные цели, щедрый папа столь же щедро оплачивал этими деньгами любовные услуги своих фаворитов. Четыре миллиона экю пошло на покупку земель для Боргезе, восемьсот тысяч на постройки и сады в своем замке. И так далее, и до бесконечности!
Если снова особо недоверчивые потребуют особо убедительных доказательств, то придется опять прибегнуть к цитатам из книг летописцев: «Всем известно, что в Ватикане нет ни справедливости, ни чистоты, там не заботятся даже о том, чтобы скрыть свое гнусное поведение. При свете дня прелаты, облаченные в епископские мантии, отправляются к публичным девкам, не стесняясь, убивают мужей и отцов похищенных жен и дочерей. Что касается самого папы Павла V, то он только тешится распутством, и, как истинный боров, купается в смердящей жиже прелюбодеяния, кровосмешения, мужеложства. Да и как может быть иначе, если он сам отравил жену одного из своих братьев, когда она посмела отказать ему в благосклонности? Как не потворствовать кровосмешению, если он имеет незаконных детей от родной сестры, и сам является отцом кардинала-племянника?»
Для тех, кто не особо разобрался в, возможно, несколько заумной цитате исторического документа, постараюсь более доходчиво сформулировать суть, кем же на самом деле являлся папа Павел V, высший глава христианства, наместник Бога на земле. Всего лишь одна фраза! Но вдумайтесь в нее, пожалуйста! Я позволю себе даже выделить самое, на мой взгляд, впечатляющее. Так вот, чтобы понять, каким был моральный облик Его святейшества, и какой личный пример подавал он отцу Эрманасу и другим святошам, нужно до конца осмыслить суть вопиющего факта: В ЛИЦЕ КАРДИНАЛА БОРГЕЗЕ СВЯТОЙ МУЖЕЛОЖЕЦ И КРОВОСМЕСИТЕЛЬ ИМЕЛ ПЛЕМЯННИКА, СЫНА И ЛЮБОВНИКА ОДНОВРЕМЕННО!!! Ежели и этот аргумент вас ни в чем не убедил, я примиряющее поднимаю вверх руки.
28 января 1621 года Павел V, после шестнадцатилетнего царствования, наконец-то избавил этот бренный мир от своего присутствия. С этого момента начинается новая страница в жизни отца Эрманаса. Преемник усопшего венценосца Александро Людовизи, принявший имя Григория ХV, попытался восстановить былое величие папской власти. Ввиду своего преклонного возраста новоиспеченный папа не мог достаточно энергично заниматься делами, поэтому и решил обратиться к помощи иезуитов. Он создал при Ватикане особый совет, состоявший исключительно из сынов Игнатия Лойолы, назначив его председателем своего племянника Людовико Людовизи. Нетрудно догадаться, как с этой поры зажилось отцу Эрманасу и другим иезуитам, учитывая, что Людовико сам принадлежал к святому ордену.
Именно в это время бывшего свинопаса увлекла новая идея, и он, всецело загоревшись ею, решил, во что бы то ни стало добиться намеченной цели! Уж больно часто в последнее время до его слуха стали доходить разговоры о сказочной жизни иезуитов на землях Нового Света. Сказочные богатства новооткрытых земель в описаниях все новых и новых рассказчиков приобретали с каждым разом также огромные, и даже чудовищные размеры, что после всего услышанного было просто глупо ничего не менять в своей жизни, и дальше ограничивать себя и свою деятельность в стенах этого, вдруг опостылевшего ему монастыря. Отцу Эрманасу внезапно захотелось простора! И в прямом, и одновременно в переносном смысле этого слова. Он возжелал не только вырваться на простор из этого монастыря, но захотел простора действий, широты и размаха во всем! Цель отныне была для него единой, и более чем ясной: нужно, во что бы то ни стало, попасть в страны Нового Света, сделать там карьеру, а, главное, сказочно обогатиться!
В это время упомянутый нами совет развернул буйную деятельность, направленную на разжигание религиозного фанатизма среди населения Европы, религиозный пыл которого стал заметно, по мнению совета, остывать. Именно с этой целью папа канонизировал ряд новых блаженных, и среди них основателя ордена иезуитов Игнатия Лойолу. На волне этой новоявленной моды Хуан Эрманас и решил проделать трюк, который можно было бы в какой-то мере назвать гениальным, если бы все, задуманное смекалистым святошей, не имело явно святотатский оттенок. Но наметивший себе серьезную цель бывший свинопас решил закрыть глаза на такую мелочь. Он отыскал на ближайшей скотобойне дюжину наиболее подходящих, по его мнению, костей, объявив их реликвиями знаменитого святого! Все это он сопроводил таким душещипательным «правдивым» рассказом, так все обустроил и придал своему поступку столь громкий резонанс, что он не только выгодно продал эти, якобы, мощи святого, но поспособствовал тому, чтобы сделать себе, в буквальном смысле слова, громкое имя. Став известным и войдя в доверие очень и очень влиятельных духовных санов, он вскоре не просто попал на вожделенные земли Нового Света, но и отправился туда в качестве весьма важной особы.
Все дело в том, что на следующий год после своего восхождения на святой престол Григорий ХV, совместно с королем Филиппом III, издает специальный указ, согласно которому в Кордовском университете отныне имели право обучаться не только студенты-иезуиты, но и молодые люди, еще не вступившие в орден. Дон Хуан отправился в Кордову в числе тех, кто должен был поспособствовать введению этого папского указа в действие.
Нетрудно догадаться, что повлекло нашего героя в столь дальний путь, отнюдь не желание посвятить себя наукам и стремление сеять доброе, разумное, вечное среди тамошней паствы. Его привлек сам город Кордова. Дону Хуано прекрасно было известно, что Кордова тесно связана с центром колонизации всей Южней Америки - Лимой. Из Кордовы открывались удобные пути к Тихоокеанскому побережью, и по рекам Парана, Уругвай и Парагвай - к Атлантическому, а также в центральные районы и на юг материка. Столь удачное расположение этого города, думалось дону Хуану, несомненно, должно было способствовать тому, что здесь должна была сосредотачиваться немалая часть сокровищ, добытых из тамошних недр.
Вчерашний свинопас глубоко ошибся, полагая, что в Кордовском университете можно будет столь же наплевательски относиться к своим обязанностям, как это он делал в монастыре. Да, во многих иезуитских учебных заведениях процветало невежество и мракобесие, однако, справедливости ради нужно заметить, что бывали и приятные исключения. Одним из них и был открытый иезуитами в Кордове «старший» колледж, где, помимо кастильской и латинской грамматик, преподавались теология и философия, а также индейские языки. Этот колледж, известный под названием Колледжа Лорето, предназначался в первую очередь, для подготовки священников и проповедников-миссионеров. В 1613 году иезуиты добились от короля и папы преобразования этого колледжа в Кордовский университет, который по прежнему полностью оставался в руках ордена Игнатия Лойолы, считаясь, таким образом, университетом частным, а не королевским. Больше привыкший за последнее время к оргиям, а не к добросовестному исполнению своих обязанностей, связанными со служением вере, дон Хуан оторопелыми глазами следил, как его братья по ордену добросовестно преподают студентам философию, каноническое право, мораль и теологию, а те, вменяющие своим учителям и столь же прилежно изучая эти науки, получали по завершению учебы степени бакалавра, лиценциата, магистра искусств и доктора.
Нет! Здешние порядки были явно не по нраву дону Хуану! Во время длительного плавания к берегам Америки он только и мечтал о том, как будет набивать карманы водящимися в тамошних местах золотом и серебром, а вышло все далеко не так, как того хотелось бы. Раздосадованный таким поворотом событий, несостоявшийся сеятель доброго, разумного и вечного, хотел уже возвратиться в родную Испанию и окунуться в такой тихий и спокойный, а, главное, привычный ему уклад жизни, как на втором году своего пребывания в Кордове услышал, что его братья по вере в городе Чукисака основали колледж, который недавно был преобразован в университет. И на этот раз дона Хуана привлек не сам университет, как и в первом случае, а город, в котором он находился. Чукисака располагался вблизи крупнейшего в Южной Америке центра добычи серебра - Потоси. Воспаленное воображение вчерашнего свинопаса вновь начало строить воздушные замки. Коль в тамошних, местах так много серебра, то неужели ему не сможет достаться лакомый кусок из этого пирога?! Так думал дон Хуан, отправляясь на новое место. К тому же он надеялся, что в университете Чукисаки порядки будут, не столь строги, как в Кордове.
Но наш герой вновь ошибся. Все у него не заладилось там с самого первого дня. Поиски нового, более спокойного и тепленького для него местечка, в конце концов, привели к тому, что он оказался в провинции Япей. Учитывая, что там он умудрился пристроиться весьма и весьма недурно, исполняя обязанности викария, то отныне душа дона Хуана наконец-то успокоилась. Пусть золото индейцев не сыпалось на него целыми горами, как он мечтал об этом, отправляясь в свое время в дальнее плавание, но и говорить о том, что для нынешнего его существования не подходит определение «Жизнь всласть», тоже нельзя. Единственное, чего он был лишен находясь здесь - это развратных оргий, в которых не знал недостатка, находясь в монастыре. В остальном же он не ведал нужды: отменные яства, явно непыльная работенка, преклонение паствы - все это вполне устраивало вчерашнего свинопаса. А, учитывая то, что дон Хуан находился в уже весьма преклонном возрасте, то сильно огорчаться по поводу отсутствия здесь милых его сердцу оргий, он не стал. Святоша утешил себя мыслью, что монастырская одиссея полностью удовлетворила все его потребности в этом плане на всю оставшуюся жизнь.
Правда, вскоре к его патрону - священнику, возглавлявшему провинцию Япей - дону Педро, приехала из Испании его племянница. Некая, дивной красоты, юная особа, которую звали Хулия. Достаточно было бывшему ловеласу взглянуть на безупречную фигуру юной красавицы, на ее потрясающей красоты личико, как он тут же вспомнил о своих былых любовных похождениях. О сценах, которыми изобиловали бесконечные оргии в развратном монастыре. Дон Хуан вспоминал тех девочек-подростков, с которыми он совокуплялся неимоверное количество раз в еще более неимоверных и развратных позах, мысленно представлял на их месте красавицу Хулию, и едва не терял рассудок от желания всецело владеть ее телом. Естественно, что святой отец не позволял себе выдавать своих истинных чувств. Он был смиренен в поведении, спокоен в своих речах, но трудно передать то, что творилось в его душе, когда он украдкой смотрел вслед Хулии. В каких только позах он не овладевал ее телом! Каких только изощренных, самых невероятных методов совокупления, он не применял на бедняжке! Сколько раз он мысленно входил в нее, а затем проделывал такое, что если бы все эти сексуальные фантазии изложить на бумаге, а затем издать, то неизвестно еще, каким бы тиражом можно было бы удовлетворить читательский спрос на этот опус, заранее обреченный стать бестселлером.
Иногда желание любвеобильного старца доходило до такой степени, что он рад был бы заманить эту недоступную для него красавицу в укромное место и овладеть ею силой. Но, сколь не были бы огромными его желания, он понимал, что это было бы равносильно самоубийству. Такая вольность, в отличие от монастыря, где он овладевал подростками зачастую против их воли, здесь была невозможна.
Естественно, что викарий не позволял себе открыто флиртовать с племянницей главного лица в редукции, но иногда делал ей робкие комплименты. Девушке, возможно, приятны были и его слова, и сам тот факт, что кто-то умиляется ее красотой, но она, вне всякого сомнения, понимала, что к комплименту, вырвавшемуся из уст почти семидесятилетнего старца, нужно относиться просто как к уважительному отношению старших к младшим. Ответив любезностью на любезность, Хулия продолжала заниматься какими-то своими делами, мало обращая внимание на дона Хуана. Он же, привыкший в монастыре к безусловному ему послушанию, видел все в другом свете. Там похвальба, вырвавшаяся из его уст, должна была непременно восприниматься юными созданиями, как неоспоримая благодать, и они тут же должны были ублажать все мыслимые и немыслимые похотливые прихоти своего благодетеля. Этим они как бы благодарили его за то, что тот несказанно осчастливил их одним только тем, что обратил на них внимание.
Именно поэтому любвеобильные чувства к Хулии у него часто сменялись праведным гневом в ее адрес. Его искренне возмущало то, что она никак не воспринимает его, а иногда наступали такие моменты, что он готов был удушить ее, лишь только бы добиться своего. Но, понимая, чем может это завершиться здесь, в тихой и спокойной провинции, где такие происшествия никогда не случались, он отказывался от этой своей безумной затеи.
Поначалу дон Хуан почти равнодушно отреагировал на прибытие к ним Неда и его друзей. Но, стоило ему лишь узнать, что те прибыли сюда, разыскивая дона Диего, родственника дона Педро, которому тот пообещал место викария, весь мир в его глазах, в буквальном смысле слова, перевернулся. Ведь именно здесь, именно на этой, такой тихой и спокойной, такой милой его душе должности, он и мечтал завершить остаток своих дней. Ежели этот Дон Диего вскорости появится здесь, как это следует из рассказа англичанина, и из слов самого священника, и займет его, дона Хуана, место, то куда, позвольте спросить, придется потом ему деваться?! Страшные картины нищенского существования и голодной смерти в забвении и унынии, раз за разом рисовало воспаленное воображение викария, учуявшего запах горелого. Он еще не знал, что именно он должен делать, но твердо понимал одно: такое не должно произойти! Этот ненавистный ему преемник, хотя дон Хуан его и в глаза-то пока не видел, ни в коем случае не должен появиться здесь! Так твердил себе впавший в отчаянье викарий. Понимая, что тот рано или поздно все же явится сюда, усиленно размышлял, что же предпринять, чтобы тот все равно не смог занять его, и только его, дона Хуана, место! И какие бы варианты выхода из сложившейся ситуации он не придумывал, наиболее разумным решением выглядело одно: дона Диего непременно нужно устранить! Проще говоря, убить. Он еще не знал, как именно он это сделает, чтобы при этом ни в коем случае не попасть самому в тень подозреваемых в этом злодеянии, но, в том, что он непременно это сделает, наш святоша не сомневался. Иного выхода он просто не видел. Уж больно его пугала мысль о нищенской старости и голодной смерти.
Время шло, а дон Диего все не появлялся. Вскоре бывший свинопас так свыкся с мыслью, что он непременно должен совершить смертоубийство, что уже с нетерпением ожидал, когда же это произойдет! Удивительнейшим образом устроен человек! Казалось бы, совсем недавно, решив, что без убийства не обойтись, дон Хуан ужасался одной только мысли о том, что ему придется лишать кого-то жизни. Ведь каким бы развратником он не был раньше, но убивать людей ему прежде не доводилось. Он даже сомневался: а получится ли это у него? Решится ли он на такое? Поднимется ли его рука для того, чтобы совершить смертоубийство?! Теперь же, ежедневно и еженощно думая об убийстве, он так настроил себя на него, что уже жаждал крови, а не опасался ее! Он чувствовал, что если кого-то не отправит на тот свет, то просто сойдет с ума. Нужно было на ком-то излить свой гнев, а заодно и испытать себя, испробовать свои возможности в намечаемом деле. Оставалось только найти подходящую кандидатуру для этого дела, вернее говоря, жертву. Долго думать новоявленному убийце не пришлось. Он знал, кого в первую очередь нужно отправить на тот свет! Им должен быть это мерзкий чужестранец, который своим появлением нарушил блаженный покой дона Хуана! Как вы поняли, речь идет о Неде Бакстере. Чем больше викарий размышлял о том, как он убьет англичанина, тем больше убеждался, что сделать это будет отнюдь непросто. Уж больно молод и крепок, плечист и силен, был чужестранец. Справиться с таким дону Хуану в его преклонном возрасте и с его далеко не молодецкими силами будет, конечно же, непросто, а то и вовсе невозможно. Естественно, викарий был далек от мысли, чтобы сразиться с тем в открытом и честном поединке. Понятно, что он рассчитывал нанести жертве смертельный удар внезапно и непременно исподтишка. Но трусливого святошу пугала мысль: а что если он нанесет этот удар недостаточно расчетливо или чужестранец окажется таким крепышом, что первого удара будет недостаточно, чтобы лишить его жизни? Именно первого, поскольку второго может уже и не быть. Вернее, второй удар будет, но только это уже будет ответный удар.
Естественно, что допускать такую оплошность викарию ох как не хотелось, поэтому он решил не спешить с реализацией своего желания, а еще и еще раз продумать: как ему лучше всего поступить? За это время жажда крови настолько усилилась в нем, что он уже желал смерти не только одному Неду, но и всем его людям! Он все больше и больше утверждался в мысли, что все они, а не один только Бакстер, повинны в том, что место под викарием так сильно зашаталось, и что он, начавший неоправданно страдать, потерял отныне покой. Ненависть к этим людям крепла в душе дона Хуана день ото дня, и вскоре он уже именно в них, а не в доне Диего, видел угрозу своему благополучию. Нужно было непременно устранить их всех! Только как это сделать?! Если с одним Недом еще можно было как-то справиться, то со всеми... Нет! Нужно было придумать что-то необычное, чтобы у него имелась возможность одним махом справиться со всеми ими. Но что именно?!
В это время дон Хуан сделал для себя еще одно, разозлившее его, открытие. Он обратил внимание, как Хулия пару раз предприняла попытку флиртовать с Бакстером! Собственно, это даже и назвать флиртом было бы несправедливо: всего лишь робкие знаки, внимания, однако, ревнивее самолюбие отверженного ранее ухажера было сильно уязвлено. Бывшему свинопасу стоили бы подумать: разве можно его, почти семидесятилетнего, некрасивого и старого, сравнить с, пусть и далеко не ровесником Хулии, однако высоким, стройным, всегда подтянутым и моложавым Недом? Сама мысль о том, что он ревнует ее, которой еще и двадцати лет не исполнилось, к кому бы то ни было, должна вызывать у стороннего наблюдателя ироническую, но безобидную улыбку: что мол, возьмешь с выжившего из ума старика? В таком возрасте человек, все равно, что дитя несмышленое, поэтому и насмехаться над его чудачествами грех. Но чудачество викария в данном случае было далеко не безобидное. Именно в то время, когда дон Хуан украдкой наблюдал за мило беседовавшими, ни о чем не подозревавшими, Хулией и Недом, в его голове и родился план преступления, от которого вскоре в буквальном смысле слова содрогнется провинция Япей...

XXVIII.

23 октября 1641 года произошло событие, которое еще больше подтолкнуло Англию к той роковой черте, которую ей вскоре предстоит переступить. Правда, произошло оно не в самой Англии, а в соседней Ирландии. Доведенные до отчаяния жестокой политикой Страффорда ирландцы, узнав о его казни, осмелели и подняли восстание. Католики против протестантов. История сделала свой очередной виток. Сколько существует человечество и сколько существует всевозможных религий и вер на земле, столько и льется кровь человеческая: то одни, то другие пытаются доказать, что их вера самая истинная, а все остальные - только заблуждения. И что интересно: каждая вера призывает к милосердию и смирению, каждая учит добру и всепрощению, но на деле получается так, что именно религиозные резни и войны почти всегда отличались исключительной жестокостью и кровопролитием. Постулат «Ежели тебя ударили по левой щеке, то ты должен подставить правую», в таких ситуациях верующие как с одной, так и с другой стороны почему-то не спешат применять на деле. Скорее даже наоборот: упомянутая пощечина не только не должна была повториться, но и непременным образом должна быть отомщена! Нетрудно догадаться, что ответное действие явно не ограничивалось равноценной пощечиной. На вторую чашу таких себе незримых и зловещих весов должны были ложиться человеческие жизни. И чем больше их было положено, тем смелее можно было говорить об удовлетворенном чувстве мести и тщеславии. Если в природе вообще существует понятие, что чувство мести и тщеславия человек вообще способен когда-либо удовлетворить.
Не хотелось бы, чтобы автора обвинили в предвзятости. Он, мол, все обставил так, что во всем, что произошло дальше, виноваты католики-ирландцы. Отнюдь нет! Они действительно испытывали бесчеловечное угнетение, и их месть выглядела вполне справедливой. В таких случаях говорят не месть, а возмездие. Но давайте проследим за тем, что было дальше. Восставшие не щадили ни женщин, ни детей, ни хозяев, ни слуг. Они врывались в мирные дома и вырезали там всех поголовно! Всех до единого! Обезображенные трупы валялись неприбранные у дорог, почти непрерывным потокам плыли по рекам. Пылали дома, везде стояли виселицы. Даже те, кому поначалу удалось спастись, гибли полураздетые от холода и голода, так и не добравшись до Дублина, к которому стремились, поскольку тот еще продолжал оставаться в руках англичан.
Нетрудно догадаться, что ни женщины, ни слуги, выполнявшие у своих хозяев самую безобидную работу, а уж, тем более, безвинные младенцы, не были, да и не могли быть причастными к тем притеснениям, которые испытывали раньше католики-ирландцы от протестантов-англичан. Будь человек в действительности «гомо сапиенсом», то есть тем, кому, в отличие от животных, известно понятие «разум», он непременно должен был бы задаться вопросом: что же я делаю?! А мальцов-то за что убивать?! Но, когда вокруг звучит оголтелый клич «Око за око! Зуб за зуб!», у человека просто не остается времени на такие неуместные, на его взгляд, размышления. В такие минуты те, кому в свое время многочисленные проповедники и собратья по вере натерли уши постулатом «Не убий!», и к чему они неоднократно призывали других, хватались за любое, пусть самое примитивное, оружие и убивали, убивали, убивали…
Самое удивительное, что речь в данном случае идет не о несмышленых юных задирах, которых достаточно взрослым успокоить, объяснить им, сколь глупо они поступают, и те, осознав смехотворность и никчемность повода, послужившего раздору, только будут потом посмеиваться над собой и над своей несдержанностью. Речь идет о взрослых людях, способных, казалось бы, соображать! Да, повод их раздора далеко не безобиден. Но кто бы не начал, по простецки говоря, первым, кто бы не был в этой ситуации прав, а кто виноват, все равно кто-то должен оказаться умнее, и первым остановиться! Ведь после всего, после стольких обид и претензий, ударов как с одной, так и с другой стороны, в подобных противостояниях (которых в мире ой как много!), уже нет ни правых, ни неправых. Нет ни, победителей, ни побежденных. От такой ситуации в проигрыше все! Неужели это «человек разумный» не в состоянии понять?! Вы только вдумайтесь: резня, о которой мы упомянули (не станем касаться предыдущих конфликтов), началась именно в Ольстере 23 октября 1641 года, но до сих пор (взгляните на календарь, уважаемые читатели, и сопоставьте года!), там льется кровь!!! Противостояние католиков и протестантов (или наоборот), до сих пор продолжается!!! Искренне сожалею о безвременно ушедших из жизни одних и других, ни в коей мере не беру на себя ответственность быть третейским судьей в этом споре, однако, как имеющий право голоса, не могу задать сам себе вопрос: как после сего вопиющего примера вакханалии безрассудства, что длится вот уже почти полтысячи лет, человек все еще продолжает носить приставку «разумный»?!
В первых числах ноября известие о вспыхнувшем восстании в Ольстере достигла Лондона, и еще больше накалило и без того напряженную там обстановку. Слухи о пятидесяти, затем ста, ста пятидесяти, двухсот тысячах англичан и ирландских протестантов, зверски убитых мятежниками, потрясали воображение лондонцев. Возмущению их не было предела. В то время, когда в Ирландии католические священники провозглашали анафему англичанам и грозили адскими муками всем, кто окажет им помощь, в Лондоне в адрес ирландцев звучало столь же гневное: «Иезуиты! Проклятые паписты! Ирландские собаки!» Слухи о все большем и большем количестве жертв, возможно, были умышлено преувеличены, не без политического, скажем так, умысла. Злые языки упорно распространяли слухи о хитроумном заговоре, в котором замешаны очень и очень влиятельные особы. Другие напрямую заявляли, что мятежники действуют от имени короля. Масла в огонь подлило дошедшее до столицы заявление главаря восставших О'Нейла, который, якобы, сказал, что имеет полномочия от самого короля. Немалая доля упреков досталась и королеве Генриетте-Марии, которая, по уверениям сплетников, была в сговоре с восставшими. Не забыли вспомнить «незлым и тихим словам» и папу римского.
Всем в Лондоне было понятно, что нужно что-то непременно предпринимать. Впрочем, почему «что-то»?! Выход из сложившийся ситуации виделся один и единственно верный: мятеж нужно подавить! А чтобы организовать военную экспедицию в Ирландию, нужны были деньги. Ведь процесс создания и вооружения армии требовал денег и немалых! Обычно в любом деле денежный вопрос является самым щекотливым, и зачастую отсутствие оных ставит крест на многих, даже самых гениальных и многообещающих начинаниях. В данной ситуации парламент сделал по-своему разумный, а, главное, безошибочный ход. Он предложил конфисковать два с половиной миллиона акров ирландских земель и передать их англичанам! Это было бы и актом возмездия и компенсировало бы все затраты. И хотя до акта о займе дело пока не дошло, всем было понятно, что денежные мешки Сити охотно согласятся предоставить заем для организации военной экспедиции в Ирландию по подписке под залог будущих земельных конфискаций после подавления восстания.
Помимо наведения порядка в Ирландии парламент в это время беспокоила еще одна, не менее важная для него, а то и более важная, забота. Некоторые читатели могут удивиться: что в такую минуту может быть важнее для парламента, чем безопасность и благополучие своего народа?! Разве могут слуги народа думать о чем-то другом, когда льется кровь этого самого народа, о котором они так, судя по громогласным заявлениям, пекутся?! Оказывается, могут! Да еще как! Человек устроен так, что он готов из невозможного сделать возможное и забыть обо всем другом, когда речь идет о том, с чем даже золото не может сравниться по своему магическому воздействию на людей. Этот феномен именуется кратким, но емким словом: власть.
Неужели парламент, почувствовав столь пьянящий вкус власти, остановится на достигнутом, и прекратит притеснять короля? Ну, что вы! Неужели вы так плохо думаете о парламенте, который войдет в историю под названием долгого парламента?! Неужели в нем заседали такие глупцы, что не понимали: каждая новая частичка власти, отнятая у короля, автоматически переходила в руки к ним? А кто откажется от еще больших полномочий и еще большего объема реальной власти? Тому, кому никогда в жизни не доводилось обладать реальней властью, даже маленькой ее толикой, и кто никогда не повелевал кем-либо, исключая кошек и собак, увы, не дано понять, о чем идет речь. Тот, кто хоть раз в жизни занимал, пусть даже кратковременно, место в каком-нибудь, пусть самом захудалом, но начальническом кабинете, и перед кем заискивали и преклонялись подчиненные, пусть самого низкого ранга, прекрасно понимают, о чем идет речь.
Встречаются, конечно же, люди равнодушные к власти, но такие никогда не займут это место в руководящем кресле. Тот, кто стремится воссесть на нем и, в конце концов, восседает, делает все возможное и невозможное, чтобы если уж не сесть в кресло повыше, то хотя бы удержаться на нынешнем. К какой из вышеупомянутых категорий принадлежали Пим, Кромвель и компания, вы, надеюсь, догадались. Поэтому они вновь и вновь предпринимали очередные попытки, чтобы лишить короля очередной порции власти и прибрать ее к своим рукам. Очередным таким шагом стало принятие так называемой «Великой ремонстрации».
Чтобы добиться своего, нужно было как можно сокрушительней дискредитировать короля, а уж потом брать его, что называется, голыми руками. Кто станет стопроцентно утверждать, что среди причин, поспособствовавших появлению на белый свет упомянутой ремонстрации, не присутствовала и эта? В двухстах четырех пунктах перечислялись все мыслимые и немыслимые просчеты и грехи короля: и роспуски предыдущих парламентов, и монополии на наиболее необходимые и ходовые предметы (соль, вино, мыло, кожу, уголь), и штрафы, и тюремные заключения, и даже неудача под Ларошелью, и провал экспедиции в Кадис! Не станем спорить: многое из вышесказанного соответствовало действительности. Возможно, правильно историки назвали «Великую ремонстрацию» (на то она и Великая!) «важным документом конституционного этапа революции в виде «жалоб» на «положение страны», сложившееся в период единоличного правления Карла I, в котором по сути была изложена программа классов-союзников в революции». Фу-у-у... Аж устал цитировать фразу, которую, признаюсь откровенно, бессовестно передрал (грешен!) со страниц одного из многочисленных учебников, документов и хроник, над которыми изрядно пришлось попотеть во время работы над этой книгой.
Все, приведенное в цитате, тоже, в принципе, верно. Но давайте не будем, уважаемые читатели, в этой книге повторяться, дублировать общепринятые точки зрения, а постараемся взглянуть на все происходящее именно своим, может быть особым, непредвзятым взором. Ведь каждому из вас, вне всякого сомнения, не единожды приходилось сталкиваться со случаями, когда многочисленные правители самых высоких рангов с серьезным видом на лице говорили вам одно, а вы в это время только качали сокрушенно головой и возмущались: «Господи! Какая ерунда! Бред собачий!» Мы уже говорили о той пропасти, которая разделяет понятие «так должно быть» и «так есть на самом деле». Говорили о священниках, которые, казалось бы, должны, стоять на пути греха, однако, сами являются такими грешниками (уточним: не все! Немало и истинных служителей вере!), что приходится только удивляться: как их земля на себе носит?! Давайте продолжим наши изыскания и пополним страницы этой книги своими, может быть отличными от других точек зрения, размышлениями. Ведь каждый из вас может на то или иное явление посмотреть под разным углом и сам определиться: какая же точка зрения единственно верная. Какая именно из них является неоспоримой истиной.
Хотя, впрочем, о чем мы говорим? Разве может быть она одна, общая для всех? Для каждого она своя. За примером далеко ходить не нужно. Совеем недавно мы говорили (и дальше будем говорить), о противостоянии в Ольстере католиков и протестантов. Не нужно мечтать о машине времени, чтобы отправиться в далекую эпоху описываемых в этой книге событии. Поговорите прямо сейчас и с теми, и с другими, и каждый из них станет уверять вас, что правда именно на его стороне. И что самое удивительное, это то, что каждый из них по-своему прав!
Но вернемся к «Великой ремонстрации». К той, в которой изложена «программа классов - союзников в революции». А ну-ка понаблюдаем, на каких ступеньках иерархии находятся «равноправные» союзники? На чьей чаше весов лежит более жирный и лакомый кусок?! Полистаем все 204 статьи «Великой». Вот те на! О тех союзниках, у которых на штанах заплат гораздо больше, нежели монет в карманах тех же штанов, в ремонстрации почти не упоминается, в отличии от другой «союзной стороны», где заплаты, как таковые, отсутствуют вообще, а деньги хранятся вовсе не в карманах, поскольку не в силах поместиться в них.
Впрочем, справедливости ради отметим, что в паре-тройке пунктов (из 204-х!!!) интересы низов вроде бы и затронуты (в пунктах 31-32 мельком затронут вопрос об огораживании общинных земель, в 53-54 упомянуто о разорении суконной промышленности и эмиграции суконщиков в Голландию и Новую Англию). Но достаточно вчитаться в формулировки, чтобы понять: в данном случае речь идет об интересах не столько низов, сколько их «благодетелей»- работодателей и лордов маноров. Вот вам и равноправные союзники!
И уж вовсе не могу отказать себе в удовольствии, чтобы не упомянуть о специальном параграфе в «Петиции», которая являлась приложением к «Великой ремонстрации». Так вот. Там содержались требования запрета каких-либо раздач короной без одобрения парламента из фонда земель, которые будут конфискованы в Ирландии после подавления мятежа и перейдут в распоряжение короля! Не будем называть это попыткой выхватить из рук короля кусок мяса, который он уже поднес ко рту. Назовем это более правильным определением: дележ шкуры неубитого медведя!
Вот видите: мы сумели в важном историческом документе, вполне серьезном, отыскать материал, который можно было бы поместить в сатирическую рубрику «Нарочно не придумаешь!»
Но довольно отвлекаться! Вернемся к героям нашего повествования.
Леди Кэлвертон, как можно догадаться, не стояла в стороне вышеперечисленных событий. Напротив: во всем, что произошло и произойдет в дальнейшем, была немалая ее заслуга. Иной засомневается: так уж ли много могла сделать одна дама, когда революцию вершили массы, весь народ?! Не станем спорить, однако, напомним, что зачастую одна, но яркая личность, превосходит во всех отношениях многотысячную толпу, поскольку среди нее личностей нет и быть не может! Потому она и называется толпой. Жаль, что этой прописной истины не понимают многочисленные крикуны и горлопаны, образовывающие толпы во все времена. В том числе и в нынешнее время, и слепо верящие, что чем больше слюны и ругательных слов у них вылетит изо рта во время всевозможных митингов и протестов, тем большими борцами за всевозможные права и свободы они могут сами себя считать. Не будем забывать, какой смекалкой и удивительной дееспособностью обладала леди Кэлвертон. И пусть она была злым гением, однако, признаем, что некоторые свои аферы она проворачивала действительно гениально.
Если во время формулировок статей «Великой ремонстрации» многие парламентарии думали лишь о собственных выгодах и привилегиях, добиваясь того, чтобы и текст, и всевозможные формулировки смогли в будущем оградить их от всевозможных неприятностей, то мстительную даму интересовала в первую очередь дальнейшая дискредитация королевской власти и самого короля. Уж больно ей хотелось отомстить тому за долгие годы, бесцельно проведенные в Тауэре. Естественно, что о причине, по которой она туда попала, наша благородная дама не вспоминала, зато об обидах и лишениях, сопряженных с пребыванием в тюрьме, не забывала ни на минуту.
Формулировки многих статей ремонстрации родились именно в голове нашей героини. Затем многократно слетающие с ее уст в кулуарах парламента (не брезговала она и вариантом нашептывания на ушко), прочно заседали в умах парламентариев, которые и предлагали их к внесению в текст ремонстрации. В конце концов, многим мыслям смекалистой дамы посчастливилось стать увековеченными в знаменитой «ремонстрации», и мы теперь, по прошествии столь немалого времени после описываемых событий, читая текст этого документа, имеем возможность как бы заглянуть в душу этой женщины, понять, чем жила она, и что мыслила тогда.
Некоторые статьи безжалостно разоблачали неудачи, просчеты и злоупотребления Карла I во время его правления. Но леди Кэлвертон и этого было мало. Ей не хотелось терять время. Она желала как можно быстрее достичь того, что задумала. Ее просто приводило в ярость то обстоятельство, что некоторые парламентарии, предъявляя королю требования, облекали их в форму смиренных прошений, и не забывали изъявлять венценосцу все внешние признаки верноподданнических чувств. Еще больше ее раздражали формулировки в тексте «ремонстрации», где гнев парламента обрушивался на обнаглевших папистов, сговорившихся с ними епископов, а также «дурных советников» короля. При чем здесь советники?! - гневно вопрошала разъяренная дама. Во всем виноват сам король! И только он! Его нужно не только как можно поскорее лишить власти, но и… Дальнейшее леди Кэлвертон пока не решалась говорить открыто, во всеуслышание, поскольку опасалась возможной нежелательной для нее реакции со стороны некоторых парламентариев. Ведь она видела, что многие из них, стремясь больнее ущипнуть Карла, в то же время не желают ликвидации самой монархии, как таковой. Только такая форма управления страной, считали они, способна удержать в повиновении народ. Происходящие перемены многие из них представляли не как установление нового режима, а как возвращение к старинным английским вольностям.
Все это, повторим, сильно раздражало леди Кэлвертон, но, опасаясь, что среди этих людей могут найтись такие, кому очень и очень не понравятся ее излишние откровения относительно будущего страны, и что среди них отыщутся такие, с которыми в случае серьезного конфликта, ей будет трудно сравниться силами, она предпочитала пока помалкивать. Естественно, что лишь в этом смысле. В остальном она проявляла чудеса красноречия и дееспособности.
Король королем, месть местью, но не забывала наша героиня и о личном. Джозеф Каннингем виделся ей настолько лакомым кусочком, что было бы просто преступлением упустить его из своих рук. Тем более что он уже практически в них находился! Умелый флирт, томные вздохи, прозрачные намеки, пьянящие и привораживающие благовония, тонкий расчет и непринужденный с виду разговор, искусно доведенный интриганкой до логического завершения - вот не полный перечень того, что служило своеобразным арсеналом леди в ее своеобразной войне с богатеньким Каннингемом. В которой она, в конце концов, как того и ожидала, одержала победу. Особенно наша дама почувствовала, что Джозеф уже окончательно принадлежит ей, и никуда теперь от нее не денется после того, как провела с ним несколько безумно бурных ночей. Она буквально выплеснула всю массу нерастраченной сексуальной энергии, накопившейся в ней за долгие годы заточения в Тауэре. В то время в их спальне, возможно, оказалось не лишним бы упомянутое нами выше «Пособие по любострастным утехам», которое мог бы издать дон Хуан, если бы изложил на бумаге все свои мысли, посещающие его голову в то время, когда он наблюдал за Хулией. А если бы в уголке этой же спальни неприметно посадить расторопного художника, то вслед за упомянутым «Пособием» вскоре можно было бы издать иллюстрированное «Приложение» к нему, которое, уверен, пользовалось бы среди читателей еще большим успехом.
Вскоре жизнь умелой интриганки стала наполняться тем, чего она, собственно, и добивалась: дорогие подарки, роскошные экипажи, наряды и драгоценности. Ломать голову над вопросом: за чьи деньги это все приобретено? - это, значит, принадлежать к тем, кто с первого, раза не понимает. И дело заключалось не только в подарках. Покровительство столь богатого и влиятельного человека, его деньги и его связи - это, возможно, значило для амбициозной, желающей добиться в этой жизни очень многого, дамы даже больше, чем золотые и бриллиантовые побрякушки, которыми влюбившийся по уши толстосум задаривал свою пассию. Понимая, что момент максимальной эйфории, кипящей сейчас в душе Каннингема, нужно использовать в своих целях как можно выгоднее, соблазнительница и дальше усиленными темпами продолжала все больше и больше его обхаживать, влюблять в себя. Кому, как не леди Кэлвертон, было известно, что чувства - это нечто такое, что может со временем или изрядно остыть, или угаснуть совсем. Нашей героине не нужно читать морали, уверяя, что встречаются такие ухажеры, которые ради того, чтобы пополнить список своих любовных похождений еще одним экземпляром и добиться взаимности, а, главное, тела очередной красавицы, готовы наплести невесть что, а пообещать и того больше. Но когда в итоге таки добиваются своего, то их интерес к «пройденному этапу» вдруг резко меняется. Прямо-таки задыхающийся от пылких признаний кавалер, который вот-вот самопроизвольно воспламенится и мгновенно сгорит, не оставив даже пепла от бушующего в его груди любовного огня, после того, как сделает «это», вдруг резко стает холодной и бесчувственной глыбой льда!
Все эти начальные азы прописных истин наша героиня давно прошла. Поэтому повторять прежние ошибки никак не входило в ее планы. Сейчас она понимала одно: пока она не успела еще ему надоесть, нужно как можно сильнее привязать его к себе. Чтобы потом, если он вдруг и захочет бросить ее, уже не смог бы это сделать. Ведь обремененный семейными узами богач может в любое время воспламениться прежней любовью к законной жене, без сожаления расстаться с приевшейся ему любовницей - и все! Прекратится золотой дождь, который сейчас столь щедро сыплется сверху на леди Кэлвертон, иссякнет источник покровительства и заступничества. Ведь это только сейчас он в ссоре со своей женой. Но кто даст гарантию, что это будет продолжаться вечно? Не вернется ли в жизни Каннингема все на круги своя, и не окажется ли леди Кэлвертон в итоге той третьей, которую по обыкновению, именуют также и лишней?
Нет! Этого нельзя было допустить ни в коем случае! Единственно верное решение в этой ситуации было, по мнению нашей героини, одно; яд! Миссис Каннингем нужно было устранить! И чем скорее, тем лучше! Джозеф, конечно же, первое время будет переживать, и любовные оргии после случившегося если на время не прекратятся совсем, то станут не столь бесшабашными и упоительными. Леди Кэлвертон, еще не успевшей утолить свой специфический голод после стольких лет воздержания, очень этого не хотелось, но такая своего рода жертва была в ее понятии оправдана. Зато потом, когда все уляжется и успокоится, когда время траура в доме Каннингема останется позади, она может войти в его дом полновластной хозяйкой!
Чтобы раз и навсегда поставить в этом деле точку, а заодно и в истории с Драббером, наша героиня незамедлительно послала своего человека в Саутуорское предместье по уже знакомому нам маршруту, в столь же знакомый, заросший дикорастущей травой, дом, вернее, в его подземелье, к колдующему над всевозможными жидкостями монаху-отшельнику. Пока тот, с прилежной старательностью исполнял заказ, добавляя в зловещее варево то одни, то другие ингредиенты, леди Кэлвертон веселилась вместе со своим покровителем весь вечер на одной из вечеринок, которая закончилась обильным возлиянием и щедрой на любовные утехи оргией.
В эту ночь любвеобильная дама была, что называется в ударе! Возможно, чувствуя, что скоро у нее все получится в затее с миссис Каннингем, и настанет ее, леди Кэлвертон, звездный час, она, будучи в прекрасном расположении духа, позволила себе немного расслабиться и выпила больше, нежели себе это позволяла раньше. Не исключено, что именно винные пары поспособствовали ее полному раскрепощению во всех смыслах этого слова.
Ее партнер был в восторге, наговорил ей кучу безумно приятных комплиментов, и вконец потерявшая над собой контроль дама рассказала своему возлюбленному все! Абсолютно все! Или почти все, но именно то, что для нее сейчас было самым главным в жизни.
Откровения были столь потрясающи, что они вмиг отрезвили любовника. Видя его, не совсем адекватную реакцию, протрезвела и пришла в себя также его возлюбленная. Понимая, что взболтнула лишнее, она внутренне корила себя на чем свет стоит, и страшилась того, что скажет ей в ответ впавший в раздумье Джозеф. Что касается планов ее мести королю и прочих ее задумок, то здесь не стоило особо сокрушаться: сколь бы не безумны были ее идеи. Рано или поздно она собиралась посвятить в них Каннингема и надеялась на его поддержку, поскольку была уверена, что все должно быть именно так, а не иначе! А вот относительно ее планов на будущее миссис Каннингем... Тут она, вне всякого сомнения, дала промах! Разве можно было позволять себе обронить даже слово о таком?! Ведь все нужно было обставить так, чтобы все выглядело как естественная смерть, или смерть от какой-либо болезни. Но в любом случае леди Кэлвертон была бы ни при чем!
Чтобы как-то сгладить неловкость, пришедшая в себя болтушка принялась уверять своего воздыхателя, что это только ее предложение. Она, дескать, слышала, что миссис Каннингем крайне прескверная женщина, что не только не поддерживает такого прекрасного мужа, коим является Джозеф, но и всячески мешает ему в его делах, раздражает и часто огорчает его. Разве это справедливо? Разве так должно быть? Нет! У леди Кэлвертон, мол, сердце обливается кровью, при одной только мысли, что рядом с таким неподражаемым умницей находится такая... Голос бедолажки срывался от волнения, и было заметно, что она искренне переживает за Каннингема и желает ему добра. В эти минуты наша героиня проявила все свое актерское мастерство, чтобы с минимальными потерями для себя выйти из этой ситуации. Она чувствовала, что полностью довести ситуацию до такого состояния, что ничего как будто бы и не случилось, ей, скорее всего, не удастся. Однако, нужно же было предпринять хоть что-нибудь!
Труды ее не пропали даром. Вскоре Каннингем, судя по его поведению, успокоился, но настороженность во взгляде все еще чувствовалась. Понимая, что останавливаться на достигнутом не стоит, обольстительница свернулась беззащитным комочком возле своего возлюбленного, положила ему голову на грудь, и тихим и мечтательным голосом завела заунывную песнь о том, как бы она его жалела и ублажала все его желания, если бы ей довелось иметь счастье быть постоянно рядом с ним. Речи леди Кэлвертон были столь сладкими и чарующими слух, что вскоре Каннингем окончательно успокоился, а когда он, наконец, заговорил, то услышав лишь первые его слова, почивавшая на его груди дама облегченно вздохнула и внутренне возликовала. Еще бы! Это нужно иметь просто необыкновенный талант повернуть все так, что Джозеф в итоге не обвинял ее, а наоборот: как бы сам извинялся. Он долго и невесело говорил о том, что с женой у него действительно не самые лучшие отношения, и что во многих его начинаниях она является для него скорее помехой, нежели помощницей. Но он безумно любит красавицу-дочь, единственного ребенка в семье, и ему не хотелось бы, чтобы ее сердце было ранено страшным известием о смерти матери. Нет! Пусть все остается как есть, а там будет видно. Когда он утром следующего дня покидал дом, ранее принадлежавший Неду Бакстеру, в одной из спален которого влюбленная парочка и провела ночь, он еще раз напомнил леди Кэлвертон о своей просьбе, и строго-настрого запретил ей принимать какие бы то ни было действия против миссис Каннингем. Та клятвенно заверила его, что непременно исполнит его просьбу и ничего не станет предпринимать. Она, собственно, ничего и не собиралась делать! Новоиспеченная хозяйка чужого дома вновь напомнила возлюбленному, что она лишь только предложила тому один из вариантов того, как ему, страдальцу, избавиться от столь неблагодарной жены.
Весь последующий день леди Кэлвертон мерила нервными шагами комнаты дома и на чем свет стоит ругала себя за несдержанность. Ну, кто ее за язык тянул?! Зачем вообще нужно было заводить речь о его жене?! Какая непростительная ошибка! Вскоре святой отец доставит ей приготовленный яд, который она тут же поспешила бы передать Елене Кед, чтобы та подмешала его в пищу миссис Каннингем. И та заняла бы свое достойное место на погосте. Дело, в итоге, было бы сделано! Путь к мечте был бы открыт полностью!
Теперь все значительно усложнилось. Будущее теперь покрыто непонятным мраком, сквозь который что-либо определенное разглядеть было практически невозможно. За это время Каннингем может помириться с женой, не исключено, что он устанет не только от ласк своей любовницы, но и от нее самой. И тогда все! Конец всему! Все нужно было решать сейчас и только сейчас!
Леди Кэлвертон еще и еще раз задавала себе вопрос: как она смогла позволить себе совершить такой просчет и не находила ответа. Сколько раньше ей доводилось восседать за обильно накрытыми столами на всевозможных балах и вечеринках, но никогда она не позволяла себе хватить лишку. Расчетливая интриганка понимала, что опьяненный винными парами человек теряет над собой контроль, способен потерять чувство бдительности, склонен к болтливости и совершению необдуманных поступков. Поэтому она никогда не преступала эту твердо установленную для себя черту, что позволяло ей всегда и полностью контролировать ситуацию. И надо же: первый просчет, и в самое неподходящее для этого время!
Но что-либо вернуть назад было уже невозможно: непоправимое свершилось, и теперь нужно было думать, что же предпринять дальше. А то, что предпринять что-либо нужно непременно, в этом леди Кэлвертон нисколько не сомневалась.
Тем временем в Лондон вернулся король. Он был в дурном расположении духа: подписать договор с шотландцами ему так и не удалось. А тут еще и парламент вконец испортил ему настроение, вручив предлинную ремонстрацию с грозными обвинениями и оскорбительными для королевской прерогативы требованиями. Нетрудно догадаться, что Карл с холодным презрением отверг ремонстрацию, и нанес ответный удар своим оппонентам: удалил парламентскую охрану, сменил коменданта Тауэра и принял ряд иных мер. Именно в это время опечаленную головку леди Кэлвертон осенил новый, и, как всегда, гениальный, по ее разумению, план. Во время очередной встречи с Еленой хозяйка приказала своей служанке незаметно украсть в доме что-нибудь из бумаг, написанных рукою миссис Каннингем. Леди Кэлвертон непременно нужен образец почерка жены Джозефа! Смекалистая горничная никогда не вынуждала кого бы то ни было повторять ей дважды. Вскоре у интриганки было то, что ей требовалось. Но горничная принесла ей не только незаметно украденный ею в доме Каннингемов листок, исписанный рукой хозяйки дома, но и смогла сообщить многое такое, о чем ранее не докладывали даже Бэрд и Трессер. Теперь леди Кэлвертон было известно не только о тщательно охраняемой от постороннего взора пусть и небольшой, но самой настоящей тюрьме, находящейся в подземелье дома, но и о том, что хозяйка категорически не согласна с таким соседством и даже однажды закатила истерику и устроила скандал по этому поводу своему мужу. Ей, видите ли, жалко тех несчастных, что томятся в тех застенках, и терпят муки под пытками искусного в своем деле палача.
Леди Кэлвертон от души радовалась, услышав из уст Елены эту и не только эту новости. Эти сведения были как раз кстати! Они очень пригодятся ей в том, что она задумала!
Не успела один гость, то есть Елена, покинуть кабинет леди Кэлвертон, как дворецкий доложил о прибытии другого, который вскоре в нерешительности застыл у порога, бережно прижимая, к груди нечто, завернутое в кусок грубо тканой материи.
- Господи Исуси! Кого я вижу?? - радостно воскликнула хозяйка кабинета и поднялась навстречу вошедшему. - Нет! У меня сегодня определенно удачный день! А я как раз о вас думала, святой отец. Вы так мне нужны!
- Прошу прощения, матушка, но я старался, как мог. Мне хотелось приготовить такое зелье, чтобы у вас ко мне, как всегда, не было никаких претензий.
- Благодарю вас, святой отец, но я желала видеть вас не по поводу яда. Он мне, кстати, уже и не нужен.
Монах, подошедший к столу, и уже собравшийся было сесть в кресло, в котором обычно сидели гости, застыл от неожиданности, и оторопело посмотрел на хозяйку кабинета.
- Как не нужен?! Я так старался...
- Да вы не волнуйтесь, святой отец! Я вам непременно уплачу за работу. Я возьму яд. Просто он мне именно сейчас без надобности. Обстоятельства изменились, и теперь я планирую поступить иным образом. И именно вы мне в этом поможете!
По нескрываемому возбуждению, которое слышалось и в голосе леди Кэлвертон, и читалось на ее лице, монах видел, что хозяйка дома намеревается предложить ему что-то важное, но это по обыкновению уже никак не касалось яда. Тогда в чем же дело?
- Вы так бережно прижимаете свою ношу к груди, святой отец, словно у вас там младенец. Давайте поскорее то, что принесли. Дайте рукам возможность отдохнуть.
Гость осторожными движениями развернул ткань и затем поставил перед собеседницей пузатую бутылочку, с широким низом и длинным и узким горлышком. Хозяйка взяла ее в руки, поднесла к глазам и посмотрела сквозь нее на свет. Некоторое время в комнате властвовала тишина. Непосвященному могло бы показаться, что леди Кэлвертон любуется не ядом, а чистой воды бриллиантом, который настолько красив и неповторим, что она не может оторвать от него восхищенный взгляд.
- Да...- Наконец-то медленно, словно в раздумьях, молвила она. - Хороша работа! Ой, да хороша! Мне доставляет истинное удовольствие любоваться этим магическим зельем! Какая внутренняя сила скрыта в нем! Этого не передать словами! Да… Жаль, что все отменяется. Но ничего! - Хозяйка комнаты направилась к уже знакомому нам шкафу, который она именовала кабинетом, открыла его дверцу и поставила на одну из полок принесенный монахом сосуд. - За этим дело не станет. Скоро начнется такое, что эта вещица вполне может мне понадобиться. Так что ваши труды, святой отец, не пропадут даром. Можете мне в этом поверить!
Перед тем, как закрыть дверцу кабинета, дама позволила себе еще на некоторое время задержать свой взгляд на бутылочке, что произвело, в итоге, до еще одной паузы в разговоре, которую нетерпеливый монах выдержать уже не смог.
- Простите, матушка, - смиренным голосом робко молвил он, напустив на лицо мину, которая в основном свойственна тем, кто собирается просить деньги взаймы, - но вы изволили обмолвиться о том, что желали видеть меня не по поводу яда. Буду откровенен: меня гложет любопытство, по какому такому вопросу я еще смог заинтересовать вас?
Леди Кэлвертон умиленно улыбнулась, захлопнула дверцу кабинета и снова села на свое место у стола.
- Святой отец! - Она укоризненно, но при этом игриво, покачала головой, и невозможно было не заметить, как веселые искорки-бесинки прыгают в ее глазах. - Вам ли мне рассказывать, по какому поводу вы мне можете понадобиться?! Впрочем, я забыла, что мы столько лет не имели общих дел, а после возращения из Тауэра, кроме яда, нас ничего больше не связывало. Это действительно так. Но вспомните былые времена, святой отец! Какое это было время! Какие самые разнообразные услуги вы мне тогда оказывали! Вы настоящий мастер своего дела, святой отец! Ваши золотые руки и светлая голова способны сотворить чудо! Столь разносторонние дарования сосредоточены в одном человеке! Это само по себе чудо! Впрочем...- Леди Кэлвертон сокрушенно вздохнула. - С тех пор прошло много лет. Возможно, какие-то навыки вами уже утрачены. Возможно, старческая рука уже не столь тверда и начала, пусть и немного, подрагивать и не столь четко повторяет стиль правописания того, чей почерк вы подделываете?
Поняв, в чем суть дела, гость позволил себе улыбнуться:
- Так вот в чем дело?! - Легкое покачивание головы было предвестником того, что он сейчас попытается возразить своей собеседнице. - Вы уж совсем, матушка, плохо обо мне думаете. Да, годы всех нас не красят, и за то время, что мы не виделись, я, естественно, не стал моложе. Однако, ежели канувший в Лету отрезок жизни в чем-то и изменил меня, так это, наверное, только в том, что я теперь веду себя совершенно спокойно, в минуты, когда беседую со столь миловидными дамами, как вы, матушка. Простите, ради Христа, богохульные речи мои, но во всем остальном, (и это истинная правда!), я сноровки и умения не потерял. Можете мне поверить!
- А зачем мне верить на слово? Вы докажите это на деле! С этими словами леди Кэлвертон положила перед гостем лист бумаги, исписанный аккуратным женским почерком.
- Вы бы смоли так повторить эту руку, чтобы никто не смог заподозрить подделку?
Задавать в данной ситуации такой вопрос, означало ставить себя на место робкого и нерешительного кавалера, который, путешествуя на судне, и не зная, с чего бы начать знакомство с приглянувшейся ему дамочкой, осчастливливает ее вступительным вопросом: «Простите. Вы тоже плывете на этом корабле?» Вышесказанную фразу смело можно было сравнить с этим перлом. Зачем было спрашивать о том, что понятно само собой. Да гость, собственно, уже и не слушал хозяйку дома. Она еще не успела задать свой вопрос, а он уже пристально рассматривал написанное. Взгляд его в это время был настолько сосредоточен, что, казалось, весь мир перестал для него существовать. Создавалось впечатление, что монах не только всей душой, но и всем телом находиться там, в чернильных извилинах и загибах впервые виденного им почерка, сквозь которые он упорно пробирается, стараясь как можно тщательнее ощупать чернильную твердь, чтобы лучше понять структуру ее строения, специфику обустройства, неповторимость построения. Понимая, что в такой ситуации отвлекать монаха излишними разговорами - это означало бы лишь только потратить лишние силы и энергию. Леди Кэлвертон предпочла отмолчаться и дождаться когда тот спустится с небес на землю.
Вскоре он оторвал взгляд от написанного, и вздохнул при этом так, словно только что закончил выполнять тяжелую физическую работу.
- Не извольте сомневаться, матушка, - уверенно сказал он. - Все будет исполнение так, что и сам дьявол, прости меня, Господи, что упомянул об этом нечестивце, да и родной муж этой дамочки, не смогут отличить подделку от оригинала!
Лицо леди Кэлвертон расплылось в ухмылке.
- Я не перестаю вам удивляться, святой отец! Ко всем иным вашим достоинствам и талантам, оказывается, следует добавить еще и дар провидения! Вы прямо-таки настоящий предсказатель будущего! Все верно: именно для мужа этой дамы и предназначается то, что вам предстоит написать! Желаете взглянуть на текст?
- Да. Мне бы хотелось иметь полное представление о том, что мне предстоит сделать.
Хозяйка молча положила перед гостем второй лист бумаги и стала наблюдать за тем, как он реагирует, читая написанное. Теперь казалось, что эти двое поменялись местами. Гость читал с совершенно спокойным выражением лица, в то время как хозяйка напряглась и пристальнейшим образом вглядываюсь в лицо монаха, стараясь не пропустить ни единого жеста или мимики, которые выдали бы его внутреннюю, внешне скрываемую, реакцию на прочтенное. Но ни один мускул не дрогнул на его лице, не говоря уж о вскинутых кверху от удивления бровях или вытаращенных от потрясения глазах. А именно так бы отреагировал среднестатистический житель столицы, если бы прочел эту бумагу. Этот эксцентричный монах был действительно необыкновенен и талантлив во всем. Даже в этом.
- Вы ничего не хотите мне сказать, святой отец? - спросила хозяйка дома уже после того, как тот положил бумагу назад на стол.
- Только одно: завтра работа будет готова.
- Вас ничего не удивило в тексте?
Голос дамы был настороженным и серьезным, но монах только сдвинул плечами.
- Меня может удивить только тот текст, который написан рукой, которую мне предстоит повторить. Иногда попадается такой прескверный почерк, с такими причудливыми завитушками, над которыми нужно будет изрядно попотеть. А такие тексты, что я прочел сейчас, мне интересны только тем, что я должен знать, как мне расположить его на странице, и прочие тонкости, непременное выполнение которых может возжелать заказчик. Остальное в таких текстах, меня не то, что не должно удивлять, даже интересовать никогда не интересовало! Для меня такие тексты всегда оставались и остаются эдаким нагромождением букв и знаков препинания. И только!
- Так уж «и только»?! - Хозяйка хитро посмотрела на гостя сквозь узкую щелку прищуренных глаз. - Неужели вам неведомо чувство любопытства, и не интересует то, что сказано в таких письмах?
Монах улыбнулся и покачал головой.
- Ах, вот к чему вы клоните! - Он позволил себе еще раз улыбнуться. - Любезная вы моя! Неужто я не понимаю, какой опасности подвергаю свою жизнь, вольно или невольно вторгаясь в чужие тайны?! Чтобы избежать излишних волнений и терзаний, я давно приучил себя забывать даже о том, какие и кому я раньше услуги делал, не говоря уж о том, чтобы запоминать, о чем говорилось в том, или ином, подделанном мною письме.
Леди Кэлвертон сокрушенно вздохнула и недоверчиво покачала головой.
- Не лукавите ли вы, святой отец? Ведь в том, что вы сейчас прочли, содержится тайна общегосударственного масштаба. Она настолько важна, что мне следовало бы, после того, как вы выполните поручение, отдать приказ убить вас, чтобы избежать малейшей вероятности ее разглашения.
Ни один мускул не дрогнул на лице монаха после столь обескураживающих для него слов. Он лишь снова, в который уже раз, загадочно улыбнулся и на удивление спокойным, почти равнодушным, голосом ответил:
- Любезная вы моя! На своем долгом веку мне доводилось выполнять поручения, где речь шла о таких жгучих тайнах и неслыханных интригах, что ваша нынешняя просьба выглядит на их фоне невинной детской забавой. Вы уж простите меня за такое неучтивое сравнение. А теперь мне бы хотелось с вашего позволения удалиться. Дел много, матушка. Ой, как много! А дорога к вам отняла у меня много времени и сил. Беседа с вами доставляет мне истинное удовольствие, но, осмелюсь просить вас: ежели дело таково, что достаточно вам послать ко мне своего человека - воспользуйтесь этим! - Монах поднялся. - Завтра к полудню письмо будет готово. А сейчас, матушка, вы уж простите, что напоминаю вам, но мне бы хотелось получить обещанное. Я имею ввиду – за зелье.
Гость стоял, а хозяйка все еще продолжала сидеть, укоризненно покачивая головой.
- Стареете, святой отец, стареете! Это проявляется не только в вашем равнодушии к красивым женщинам. Память тоже стала изменять вам. Чем иначе можно объяснить ваше напоминание мне о деньгах? Неужели запамятовали, что я всегда непременно, и притом щедро, рассчитывалась с вами за подобные услуги? - Она поднялась. - Ладно! Бог с вами! Останемся друзьями. Вы еще понадобитесь мне, я в этом не сомневаюсь, да и мои денежки вам будут нелишними. - Она позвонила в колокольчик, стоявший на столе. - Кстати, святой отец! А зачем вам столько денег? Вы ведь человек достаточно преклонного возраста. Вы уж простите меня за такую прямоту! Да и одиноки! Чтобы понять, сколь скромный образ жизни вы ведете, достаточно взглянуть на полуразрушенный, заросший дикорастущей травой, дом, в подвале которого вы не только работаете, но и, насколько я понимаю, живете. Так кому же достанутся все эти сбережения?!
Впервые за время их встречи хозяйке показалось, что ее гость слегка замялся.
- Да, уж, матушка, и не спрашивайте! Оно вроде бы и действительно в могиле мне ничего не понадобиться, но… Я уже говорил вам, что в молодости я был ужасным грешником относительно молоденьких да хорошеньких на личико дамочек. Тогда мне некогда было задуматься о вечном. А не так уж давно я узнал, что у меня есть сын... Даже видел его! Он так похож на меня в молодые годы!
В это время в комнату вошел дворецкий.
- Слушаю вас, госпожа.
- Погодите, Фрэнклин. Я желаю дослушать, рассказ святого отца...
- Нет-нет! - поспешно перебил ее тот. - При следующей встрече я непременно расскажу вам обо всем. А сейчас позвольте мне удалиться.
- Хорошо, - легко согласилась леди Кэлвертон. - Только не забудьте о своем обещании и о сегодняшнем поручении тоже. Завтра к полудню я пришлю к вам своего человека. Письмо должно быть непременно запечатано, чтобы я смогла убедиться, что его никто не читал. Фрэнклин! - Она повернулась к дворецкому. - Проведите гостя к моему казначею. Пусть он уплатит святому отцу оговоренную нами сумму.
Уже в дверях монах остановился и, попросив подождать дворецкого за дверью, вернулся к стоявшей невдалеке леди Кэлвертон.
- Вы уж простите меня, матушка, что делаю вам своего рода замечание, - тихим и сдавленным голосом молвил он, стараясь, чтобы его не смог услышать дворецкий, даже в том случае, если надумает подслушивать и припадет ухом к дверной щели, - но... Мне не раз доводилось подделывать письма, в которых плелись жуткие интриги против самых высокопоставленных лиц в стране. Но в вашем письме действительно есть нечто такое, с чем мне ни разу не доводилось сталкиваться. Думаю, не стоит доверять его вашему человеку, сколь бы надежным он не был. Лучше я сам привезу его завтра в полдень. Так надежнее.
Дверь за монахом тихонько закрылась…

XXIX.

Теплый воскресный день незаметно перерос в тихий и безветренный вечер. Длительная церковная служба осталась позади, и теперь индейцев гуарани, проживающих в редукции Япей, ждали игры. Для европейцев, избалованных блеском роскошных балов и веселой круговертью иных многочисленных развлечений, которыми изобилуют города Старого Света, эти игры могли бы показаться унылыми и скучными. Но для самих индейцев, всю неделю занятых на самых разнообразных, в том числе и очень тяжелых, работах, такие игры, устраиваемые для них руководителями редукции лишь раз в неделю по воскресным вечерам, являлись настоящим праздником.
Стоит ли говорить о том, что на такие празднества собиралось немалое количество тех, кто являлся низшей социальной прослойкой населения провинции: метисов, мулатов, самбо, возникших из смешения европейской, индейской и африканской крови. Главное лицо редукции – священник, который в соответствии с тщательно разработанными иезуитскими инструкциями осуществлял руководство хозяйственными делами редукции, редко посещал подобные мероприятия. Не был частым гостем на этих мероприятиях и викарий, который в основном нес ответственность за правильное отправление богослужений и прочие духовные дела.
Следить за порядком на таких празднествах дон Хуан вменял в обязанность кому-то из креолов - чистокровных потомков европейцев, родившихся в колониях. Именно они были промежуточным звеном между уроженцами метрополии, стоявших на высших ступенях социальной лестницы колониального общества, и теми, кто находился на самом низу. Иногда викарий и сам осчастливливал подобное действо своим высочайшим присутствием, но было непонятно, что за этим стоит: то ли второй человек в редукции хочет проконтролировать, как исполняют свои обязанности нижестоящие сановники, то ли ему самому захотелось немного развеять скуку и лично присутствовать на воскресных играх.
Как только дон Хуан был замечен на празднестве, сразу несколько креолов из числа низшего духовенства и мелких чиновников колониальной администрации принялись услужливо вертеться возле него, как бы ненавязчиво предлагая свои скромные персоны в качестве почетного эскорта для столь уважаемого лица. Викарий сразу же пресек эти попытки, объяснив им, что он в этот теплый воскресный вечер хочет не столько проконтролировать действия своей паствы, сколько совершить эдакую успокоительную прогулку. Он, дескать, планирует не только посетить празднество, но и погулять по живописным окрестностям, полюбоваться закатом, побыть наедине с собой, подышать чистым вечерним воздухом. Подхалимам не нужно было повторять дважды: волю тех, пред кем они преклоняются, они привыкли исполнять сразу же. Дон Хуан, видя, что его оставили в покое, сразу же приступил к осуществлению того, ради чего он, собственно, и покинул в этот вечер стены своего уютного и роскошного дома.
Он долго и упорно искал в многочисленной толпе того, вернее тех, кого он так надеялся здесь увидеть. Он непременно должен их увидеть! Иначе осуществление своего плана ему пришлось бы отложить до следующего воскресения. А зачем ждать еще целую неделю, если он горит желанием осуществить задуманное уже сегодня?!
Не заметив сразу же тех, кого он так страстно желал увидеть, викарий не на шутку разозлился. Неужели все действительно придется отложить? Нет! Этого ему очень и очень не хотелось.
Вот он заметил Хулию! Прекрасно! Она здесь! В том, что она должна быть на этом празднестве, дон Хуан практически не сомневался. Ему было известно, что племянница священника никогда не пропускает подобные мероприятия. Это было легко объяснимо: молодая девушка, видимо, изнывала от скуки в этих невеселых для нее местах. Поэтому посещение подобных зрелищ являлось для нее хоть каким-то развлечением. Ее высокопоставленный родственник запрещал девушке опускаться до такой низости, чтобы принимать участие в играх наравне с чернью, чтобы тем самым не подрывать свой высокий авторитет, но той доставляло удовольствие даже наблюдать за тем, как развлекаются другие. Облаченный беспрекословной властью в своей редукции, священник наивно полагал, что несказанно осчастливил родственницу, поселив ее в роскошном доме и предоставив ей сытный стол с изысканными блюдами. Святоше и невдомек было, что в таком возрасте молодых девушек интересует не только то, что им подают на обеденный стол.
Итак, Хулия была здесь! Викарию можно было бы возрадоваться в душе, но он понимал, что это только полдела. Необходимым условием для осуществления того, что он задумал, должно было присутствие здесь проклятых англичан. Дон Хуан знал, что Нед и его друзья также часто посещают вечерние воскресные игры. Видимо, по той же причине, что и Хулия. Все видели, что ожидания прибытия дона Диего стало для тех настоящей пыткой. Им явно не сиделось на месте, поэтому посещение этих празднеств было для них одной из немногих возможностей разнообразить свое унылое пребывание в редукции.
Время шло, а англичане все не появлялись. Викарий заволновался. Он то и дело украдкой поглядывал на Хулию и чем дольше он за ней наблюдал, тем более нетерпимым становилось желание, чтобы все произошло именно сегодня и как можно скорее! Красота и формы молодого девичьего тела настолько сильно разожгли огонь в душе любвеобильного старца, что ему все тяжелей и мучительней приходилось сдерживать свои низменные порывы.
Наконец-то! Сердце дона Хуана стало стучать более учащенно! Нед Бакстер заявился-таки на празднество! Причем не один, а со всеми своими дружками! Со всеми! Эта обстоятельство имело для викария немаловажное значение! Если бы хоть один из его людей проигнорировал это мероприятие и остался в том домике, который священник выделил им для временного жилья, то все планы бывшего свинопаса могли бы рухнуть. А так получалось, что все складывается для злоумышленника удачно, и теперь ничего не помешает ему совершить задуманное!
И еще одно обстоятельство несказанно обрадовало викария: видимо, вечер сегодня был как никогда теплый, поэтому Нед явился сюда без привычного для него камзола. Поскольку он практически не снимал его все время, проведенное в редукции, то успел изрядно примелькаться всем и самим камзолом и его необычно блестящими пуговицами. Этот камзол, и особенно примечательные пуговицы, запомнились многим, кто видел Неда здесь. Ведь на фоне иезуитских сутан да однообразного одеяния индейцев, о чем мы с вами уже говорили, шикарный камзол Неда со сверкающими пуговицами не мог не бросаться в глаза. Именно вид этих пуговиц и натолкнул викария на мысль, каким образом он сможет завладеть сводящей его с ума красавицей, и заодно расправиться с неугодными ему англичанами. Именно одна из этих пуговиц должна стать основой того, вокруг чего и должны развернуться, согласно плану викария, дальнейшие неминуемые события!
Понимал святоша и то, что если Нед будет одет в этот камзол, то заполучить эту пуговицу будет практически невозможно. Но расчетливый злодей придумал план, согласно которому он все же добился бы желаемого. Правда, это усложнило бы задачу и могло бы вызвать излишние подозрения, что было для него вовсе не желательно. На худой конец викарий удовлетворился бы любым предметом, принадлежавшим Неду, но, что бы это не было, оно изначально не могло идти ни в какое сравнение с примелькавшимися для всех удивительными пуговицами Бакстера.
Теперь же, увидев, что Нед оставил камзол дома, викарий просто возликовал в душе! Уже сейчас он понял, что уже ничто и никто не помешает ему осуществить первую часть задуманного им плана. Заявив кому-то из креолов (свидетели ему на всякий случай не помешают - рассудил он), что он устал от шумного многоголосья и решил прогуляться в одиночестве по редукции, викарий побрел неторопливо по ее улочкам, на которые уже начала опускаться ночь. Именно темнота позволила ему незаметно юркнуть в опустевший дом, в котором проживали англичане, и столь же незаметно покинуть его. Пробыл он в нем совсем недолго, но о том, что он там делал, нужно непременно рассказать. Это имеет немаловажное значение для дальнейших событий. Впрочем, наиболее смекалистые читатели, наверное, уже успели хорошо представить себе, что именно там происходило. Расчетливый подлец быстро отыскал среди прочих вещей упомянутый камзол Неда, уцепился в одну из пуговиц и что есть силы потянул ее на себя. Он не просто старался оторвать ее. Ему очень хотелось, чтобы оторвана она была, вместе с нитками, что и было им умело сделано. Убедившись, что все получилось как нельзя лучше, злоумышленник аккуратно положил свое приобретение в один из карманов, скрытых за многочисленными складками сутаны, и вновь поспешил на празднество.
Теперь дело оставалось за немногим, но, возможно, за самым главным: нужно было уловить момент, когда Хулия осталась бы одна. Это могло случиться и по окончанию игр, когда она отправится домой, к этому могло привести и желание девушки просто прогуляться, побыть одной в этот вечер. Правда, викарий опасался, что в любом из случаев она могла бы быть не одна: ее непременно мог бы кто-то сопровождать. Но и на этот случай у него был запасной план: неоднократно бывая в доме своего патрона, он прекрасно изучил расположение комнат и окон в этом здании. Стоит ли говорить о том, что последнее время его в первую очередь интересовали двери и окна спальни Хули, то, как они устроены и как открываются. Поэтому, если бы у него ничего не получилось во время празднества, он имел возможность совершить задуманное уже после его окончания, когда юная красавица вернулась бы домой, и отправилась к себе в спальню. Пусть даже за это время она уже успела бы отойти ко сну: для нее это уже ничего не меняло бы.
Нынешний вечер был действительно как никогда, прекрасен, поэтому веселье и затянулось допоздна: игры продолжались уже при свете костров. Всем своим видом дон Хуан показывал, что он следит за поведением своей паствы, и уж всячески старался, чтобы никто не заметил, что он то и дело поглядывает на Хулию. А хотелось не просто поглядывать: в эти минуты он и глаз от нее не мог отвести! Если раньше он сдержанно наблюдал за ней, понимая, что она для него недоступна, то теперь, веря, что совсем скоро он всецело будут владеть ею, ее телом, упиваться им, он еле сдерживал эмоции. Настроив себя на то, что все задуманное непременно должно произойти, он теперь и мысли не допускал о том, что все может быть иначе. Что может случиться так, что эта дивная красавица так и останется для него недоступной. Нет! И еще раз нет! Он не то, что откажется от своей затеи, он даже наступления ночи ждать был уже не в силах! Ему страстно хотелось подойти к Хулии прямо сейчас, схватить ее за руку, и, расталкивая всех на своем пути, потащить ее в близлежащие заросли! И это все мы говорим о почти семидесятилетнем старике! Как все-таки многолетний опыт развратных оргий в монастыре самым, что ни на есть благоприятнейшим образом, в плане мужской силы и возможностей, повлиял на бывшего свинопаса!
И вдруг викарий заметил, как Хулия поднялась и, стараясь не обратить на себя внимания остальных, незаметно направилась в темноту, в сторону находившейся невдалеке рощи и кустарника. Никто не стал сопровождать ее! Она направилась туда одна! Почувствовав, как учащенно стало биться от волнения его сердце, дон Хуан незаметно огляделся. Он обратил внимание, что никто в эту минуту не обращает на него особого внимания, поскольку возле костра в эту минуту решалась судьба победителей очередной игры, поэтому взоры всех присутствующих были обращены именно туда. Викарий незаметно отошел в сторону, где его скрыла темнота, и, убедившись, что и теперь никто не обратил на его никакого внимания, он поспешил вслед за Хулией.
Когда начались заросли, он пошел еще более осторожно, чтобы не наступить случайно на сухую ветку, чем мог бы все испортить, раскрыв раньше времени свое присутствие. Пока он не видел и не слышал Хулии, но понимал, что она непременно должна была находиться где-то рядом, поскольку догадался, зачем именно она направилась в это уединенное место. Буквально через несколько секунд его догадка подтвердилась, поскольку совсем рядом, буквально от соседнего куста послышался характерный звук, свидетельствующий о том, что его будущая жертва в это время справляет малую нужду.
Вы уж простите автора за эту пикантную подробность, о которой обычно не упоминается в книгах, но для полной ясности мы должны в понятной и доходчивой форме рассказать обо всем. Увы, но по сравнению с тем, что произойдет в дальнейшем, это безобидное упоминание о естественной потребности любого человека периодически опорожнять от бремени свой мочевой пузырь, покажется невинной деталью.
На притаившегося за кустом викария неизбежный в таких случаях звук проливающейся жидкости подействовал самым невероятным, даже для наго самого, образом. Раньше, в эпоху монастырских оргий, отцу Эрманасу не раз доводилось слышать о непонятных для него тогда оргиях: некоторые монахи не только сожительствовали один с другим и с лошадьми, которых держали в монастырях для выполнения всевозможных перевозок и прочих монастырских треб, но и мочились друг на дружку и на девиц, которые также принимали иногда участия в подобных диких оргиях. Девицы, кстати, отвечали святым отцам тем же и те, судя из слов, доносившихся до ушей отца Эрманаса, испытывали при этом истинное наслаждение.
Тогда бывший свинопас считал подобные утехи более чем сомнительными, теперь же, услышав звук проливающейся мочи, и даже ее легкий запах, он словно сошел с ума.
Еще раз извинюсь за те детали, о которых неизбежно придется упомянуть в дальнейшем, но, чтобы более достоверно отобразить степень морального и физического падения дона Хуана, такие подробности необходимы. Каждый человек, или почти каждый, сколь не применен он был бы при поведении в обществе, оставаясь наедине с самим собой и со своими мыслями, позволяет себе такое, во что не принято посвящать никого. Один, или, если хотите, одна, поскольку это в равной степени относится как к мужчинам, так и к женщинам, раздевается донага и долго любуется перед зеркалом своими прелестями. Другой сам удовлетворяет свои же сексуальные потребности вдали от посторонних глаз, стараясь в дальнейшем исключать из своего лексикона слова онанизм и мастурбация. Третий, маясь от одиночества, изначально представив рядом с собой представителя (представительницу) противоположного пола, затем отдается во власть таких сексуальных фантазий, что... Четвертый, таясь, лезет в чужой дом с целью обворовать его, и старается вести себя как можно непреметно, чтобы его, не дай Бог, никто не заметил. Пятый в это время истязает кошку или собаку и, наблюдая за ее мучительной смертью, испытывает истинное удовольствие. В руках шестого жизнь отнюдь не собаки, а человека, но и он не останавливается перед грехом смертоубийства, поскольку не в состоянии устоять перед соблазном, приносящим ему удовольствие. Так было, есть и будет всегда. Где та грань, отделяющая человека от животного, способного совершать такие поступки, которые просто стыдно излагать на бумаге? Из уст отца Эрманаса тоже ведь не единожды звучали постулаты «Не убий!» и призывы не совершать какие бы то ни было грехи. Сейчас мы убедимся, сколь огромной бывает пропасть между тем, о чем человек говорит «для всех», и что он делает лично: «для себя». Не простой, заметим, человек! Лицо духовное! Казалось бы: святой человек! Не раз грозивший другим карой Господней за грехопадение!
Буквально в два прыжка потерявший над собой контроль святоша очутился за спиной своей жертвы. Зажав левой рукой ее рот и крепко прижав ее затылок к своей груди, он с удивительной для его возраста проворностью пустил в действие и правую руку. Все произошло настолько быстро, что несчастная не успела прервать процесс мочеиспускания. Теплая влага оросила руку святоши, от чего он почувствовал еще большее возбуждение. В следующее же мгновение его ладонь уже лежала на самом интимном месте девушки, а еще через секунду его худощавые и крючковатые пальцы, с давно нестрижеными ногтями, уже проникали внутрь ее, царапая и раня нежнейшую кожу.
Можно только представить (а еще, лучше - не представлять вовсе), каким бы душераздирающим был вопль несчастной, если бы злодей предусмотрительно не лишил бы ее возможности кричать. Левая рука настолько крепко удерживала бедняжку, что та совершенно была лишена способности вырваться. Правая же, буквально истерзывала все внутри жертвы. Он то и дело подносил влажную ладонь к своим губам, с остервенелым безумством слизывал столь пьянящую и возбуждающую его влагу и вновь повторял экзекуцию. Жертва страдала не только от боли. Потерявший над собой контроль святоша зажал ей не только рот, но и нос. Девушка начала задыхаться. Насильник, принявший ее конвульсии за вполне естественное желание вырваться, продолжал удерживать, а, заодно и душить несчастную.
Сколь не был бы злодей безумен этой жестокой оргией, он помнил, что согласно его плану девушка должна быть непременно изнасилованной. Поэтому пора уж было переходить к главному, так сказать, действу. Впрочем, план планом, но и без него насильника к этому подталкивал вполне естественный в таких случаях опыт или, если хотите, инстинкт.
В эту минуту в нем родилось новое, доселе неведомое ему желание. Ему захотелось не просто насиловать ее, а делать это, и одновременно убивать ее! Он будет ее душить, она будет умирать и одновременно с этим он будет ее насиловать! Злодей представлял, как он испытает оргазм, в то же мгновение последние жизненные силы покинут ее жертву. Ему казалось, что это будет высшая степень блаженства! Доселе недоступная ему красавица, кокетничающая перед этим проклятым англичанином, и совершенно игнорировавшая его, дона Хуана, в такую минуту будет всецело принадлежать ему! Во всех смыслах! Он возьмет не только ее тело, но и саму жизнь!
Продолжая одной рукой удерживать жертву, второй, лихорадочно покопавшись в сутане, насильник, с нимбом святого над головой, извлек свое, скажем так, орудие преступления, которое намеревался сразу же применить в действие. Нет! Он не станет терять время для того, чтобы класть ее на траву! Он просто наклонит ее вперед! Так даже интересней! Более волнующе!
Но далее произошло то, чего, во всяком случае именно в эту минуту, насильник никак не ожидал. Что нарушило все его дальнейшие планы. Потерявший от перевозбуждения чувство реальности, злодей и не заметил, как девушка задохнулась. Остатки жизни окончательно покинули ее тело, и оно безвольной массой повисло у него на руках, всей своей тяжестью устремляясь вниз. Поняв, что произошло, любвеобильный старец вместе с тем осознал, что он также потерял способность к совокуплению. И хотя ему все еще помнилась услышанная когда-то поражающая свой циничностью фраза «С женщиной можно совокупляться до самой смерти и два часа после смерти», он теперь вдруг понял, что мертвое тело не возбуждает его, а скорее даже наоборот. Возможно, здесь насильника подстерег еще и психологический надлом. Ведь он много раз в жизни насиловал, но ни разу никого не убивал! И вот теперь...
Раздосадованный неудачей, святоша понимал, что согласно его плану жертва должна быть непременно изнасилована, но после случившегося он был в таком состоянии, что и рад был бы совершить главный акт этого зловещего действа, да нечем было!
Насильник разжал руки, и его жертва безжизненной грудой свалилась к его ногам. Что же делать?! Голову злодея тревожила одна мысль: те, кто ее рано или поздно найдут здесь, должны понять, что она была изнасилована! В пылу растерянности он не сообразил, что даже того, что уже произошло, будет достаточно, для нужного ему восприятия картины преступления в глазах людей, которые ее найдут. Но святоше хотелось полной картины достоверности! Он положил безжизненное тело на спину, раздвинул ноги жертвы, упал перед ней на колени и принялся остервенело царапать пальцами самое интимное место. Наличие крови здесь свидетельствовало бы, по его понятию, о том, чего от Хулии добивался насильник.
Удовлетворившись содеянным, дон Хуан достал из кармана оторванную раннее от камзола Неда пуговицу, уложил ее в руку несчастной, да так, чтобы оборванные нитки торчали между пальцев, и зажал эту руку в кулак. Видя, что рука несчастной так и осталась лежать на траве зажатой в кулак, сквозь пальцы которой выглядывали кончики ниток, злодей удовлетворился содеянным и направился уже было прочь от места преступления, как вдруг совершенно бредовая мысль потрясла его сознание. А вдруг кто-то затем, тщательно осматривая пострадавшую, заметит, что девственная плева ее отнюдь не исчезла, а находится на своем месте?! Окончательно обезумевший и потерявший над собой контроль насильник принялся делать то, что, в его понимании поможет ему добиться желаемого.
Бедная Хулия! Коль мы уж позволили себе раньше заглядывать в самые сокровенные человеческие мысли, то и теперь посмеем предположить, что взрослеющая девушка, возможно, уже мечтала не только о своем будущем возлюбленном, но и о том, как она отдаст ему, первому, свою девичью честь. Кто знает: возможно, она, неискушенная в любовных ласках, но, чувствуя это интуитивно, в своих смелых фантазиях представляла, как нефритов стержень ее возлюбленного впервые войдет в нее и подарит ей необыкновенное, доселе неведомое ей, наслаждение. Наверняка тогда бедняжке и в страшном видении не могло привидеться то, что на самом деле ее лишат девственности, а заодно и жизни, крючковатые пальцы семидесятилетнего старика с давно нестрижеными ногтями!
Понимая, что с того времени, когда Хулия покинула празднество, прошло немало времени, и ее вскоре должны хватиться, дон Хуан поспешил ретироваться с места преступления. Сделав немалый круг, чтобы, чего доброго, не столкнуться с теми, кто уже, возможно, отправился на поиски девушки, святоша примкнул к тем, кто еще продолжал наблюдать за играми у костра. Но примкнул ненадолго. Ему казалось, что будет лучше, если он покинет празднество. И если несчастную найдут сегодня, то его не должно быть рядом. Согласно логике святоши, все должно было выглядеть так: раз его не было во время обнаружения преступления, то он как бы и ни причем.
Единственное, о чем нужно было в эту минуту позаботиться, думалось дону Хуану, это о свидетелях, которые бы в случае чего, могли бы подтвердить, что он, викарий, исполнив свой «заботливый» долг перед паствой, преспокойно удалился к себе домой и столь же мирно отошел ко сну. Такими свидетелями в его понятии должны были стать креолы. Те мелкие чиновники и представители низшего духовенства, кто в самом начале празднества уже пытались подольститься перед своим патроном. Подойдя теперь к ним, викарий в меру громко, чтобы это и не выглядело нарочито, и в то же время привлекло к себе внимание окружавших его людей, поблагодарил тех за прилежное исполнение своих обязанностей. Мол, он, викарий, достаточно внимательно осмотрел, как отдыхает от трудов праведных его паства, и как они, его ближайшие помощники, следят за порядком на подобных мероприятиях. Креолы были явно польщены хвалебными словами в свой адрес.
Сославшись на то, что он устал, и желает поскорее улечься в постель, дон Хуан вопрошал: нет ли желающих проводить его домой. Нетрудно догадаться, что недостатка в желающих не наблюдалось. Дорогой святоши вели непринужденную беседу, причем викарий вел себя так, что креолы совершенно не заметили в его поведении никаких перемен, а уж тем более не догадывались о том, какое страшное преступление совершил тот всего несколько минут назад. Видели бы вы, как услужливо желали те спокойной ночи своему патрону. А ночь у того действительно была спокойной. Еще бы! Он знал, что дело сделано. Что меч над головами ненавистных ему, и еще пока ни о чем не подозревавших англичан, уже занесен, и осталось подождать совсем немного, пока он окончательно на них не обрушится.

XXX.

Ожидание «Лайма» явно затягивалось. За это время команда «Сциллы» успела не только отремонтировать свое судно, изрядно потрепанное после прохода мыса Горн, но и кренговала его, старательно очистила днище корабля от ракушек, произвела другой, на этот раз уже более мелкий ремонт. На все это ушло немало времени, за которое, по всем логичным и прочим расчетам, «Лайм» обязан уже был прибыть на встречу к заранее обусловленному месту. Но он все не появлялся. С каждым последующим днем на «Сцилле» все больше убеждались, что их партнерам с «Лайма» явно не повезло. Коварный мыс Горн отнял у них лишь время, силы и мачты с реями. У «Лайма», судя по всему, он отнял не только все, выше перечисленное, но и жизни моряков. Иначе, чем можно объяснить столь долгое их отсутствие?
Наконец-то осознав, что дальнейшее ожидание бесполезно, на «Сцилле» подняли якоря и устремились вдоль побережья на север, к Лиме. Сунтон с некоторой долей тоски взирал на тающее вдали место стоянки судна. Здесь у него впервые, за время его пребывания на этом корабле, была возможность сбежать. Но безлюдный берег и холодный и суровый климат стали причиной того, что он решил отказаться от попытки побега, отложив задуманное до луч лучших времен. «Неужели у меня больше не будет возможности сбежать?» - задавал он сам себе вопрос, и тут же отвечал: «Непременно будет!» Они ведь движутся по направлению к экватору, и проблем с климатом там, естественно, не будет. Понятно, что там территория более густо населена, что избавит его от возможности погибнуть от голодной и холодной смерти, которая казалась вполне вероятной здесь, в суровой южной Патагонии.
Единственное, что могло помешать его побегу, это то, что за время дальнейшего плавания «Сцилла» ни разу не подойдет близко к тихоокеанскому побережью Америки настолько близко, чтобы к берегу можно было добраться вплавь. Но такое казалось маловероятным. Они не только приблизятся к берегу, но и непременно высадятся на него! Иначе как они будут грабить Лиму и Панаму, что входило в главные планы Лайленда и Клоуда? Вот там-то Эндрю и постарается подобрать благоприятный момент, чтобы, попав на берег, затеряться в зарослях, затем добраться до какого-нибудь селения, затем порта и так далее. Мечта поскорее вернуться домой, к родным, ни на миг не покидала его.
За время следования к Лиме со «Сциллы» не раз были замечены расположенные на берегу большие и малые селения, но, будущие триумфаторы (надеемся, вы понимаете, что речь идет о хозяине корабля и его капитане?), не желали размениваться на такие пустяки. Им хотелось многое, все и сразу! Им грезились большие богатства, которые могли ждать их только в богатых городах, какими и являлись Лима и Перу. Именно сюда, считали они, стекается богатство, добытое на тамошних рудниках. Именно там они возьмут то, чем под завязку набьют трюм «Сциллы». Потому-то и игнорировалось все, что попадалось на их пути. Лима! Вот их цель! Вот их маяк! Мы же можем только представить, насколько возрастало нетерпение и азарт командиров и команды корабля, по мере того, как они приближались к золотому городу. В таких случаях обычно говорят: чесались от нетерпения руки. Одни хотели быстрее взять в руки оружие, чтобы с его помощью добыть вожделенное золото, другие уже мысленно пересыпали из одной ладони на другую это самое золото. Третьи ломали голову над тем, как разумней всего истратить богатство, которое вскоре свалится им на головы.
И вот наконец-то цель достигнута! Вот она - Лима! Совсем рядом! Где-то там за горизонтом! Еще немного и...
Но то, что увидели все, находящиеся на борту «Сциллы», повергло их в глубокое разочарование. Недалеко от города, у самого берега, стояли на якоре пять мощных и, по всей видимости, хорошо вооруженных, испанских галеона! Прогуливаться, а тем более стоять безнаказанно у самого берега, как это произошло близ Буэнос-Айреса, здесь «Сцилле» никто не позволил. Лишь только испанцы заметили приближение англичан, флотилия сразу же снялась с якорей и двинулась навстречу неприятелю. Испанцы действовали настолько быстро и решительно, что несостоявшиеся покорители Лимы сразу же запаниковали. Понимая, что силы явно не равны и что ввязываться в бой при такой ситуации было бы более, чем неразумно, на «Сцилле» решили спастись бегством. Резко изменив курс на запад, на судне поставили предельное количество парусов и на предельной скорости устремились прочь от преследовавшей их эскадры.
Погоня длилась долго. Возможно, фрегат англичан отличался более лучшими ходовыми качествами, чем тяжеловесные галеоны испанцев. Возможно, не последнюю роль сыграло и то, что на «Сцилле» совсем недавно очищали днище. Но, в конце концов, все закончилось для золотоискателей благополучно: они оторвались от своих преследователей.
Раздосадованные неудачей путешественники еще какое-то время следовали в западном направлении, но вскоре сменили курс, направившись к экватору. Все, и старшие, и нижние чины, и простые матросы, на все лады проклинали невесть откуда взявшуюся здесь испанскую эскадру, которая нарушила все их планы. Лайленд на все лады склонял Клоуда, припоминая ему давнюю беседу, когда тот уверял его, что движение испанских судов сосредоточено только в водах Карибского бассейна, а тихоокеанское побережье явно не балуют своим вниманием какие бы то ни было суда. Тот, оправдываясь, продолжал настаивать на своей точке зрения, что так, мол, оно и есть. Просто в данную минуту им здорово не повезло. И угораздило же эту треклятую эскадру появиться в этих водах именно сейчас! Капитан судна гневался на судьбу и на обстоятельства еще больше, нежели его владелец.
Чтобы избежать возможной повторной встречи с эскадрой, «Спила» продолжала двигаться к экватору по незримой нити 85-го меридиана, однако, только, лишь, миновала, экватор, сразу же изменила курс, на северо-восток, направившись прямиком к Панаме. Лайленд и Клоуд упорно продолжали игнорировать все иные поселения, встречавшиеся на их пути, зациклившись на одной конкретной цели, как это было в случае с Лимой. Правда, тогда они двигались вдоль берега и соблазн пристать и ограбить какой-нибудь городишко, замеченный ими, был более вероятен. Сейчас же земля находилась вне пределов их видимости. Поэтому ничего не могло не привлекать их, не манить к себе. Цель была одна и на этот раз упускать намеченную добычу из своих рук золотоискатели не желали.
Каким же огромнейшим было их потрясение, когда, приблизившись к Панаме, они увидели на рейде эскадру, состоящую из пяти испанских галеонов! Судьба просто издевалась над ними! Это же нужно было умудриться попасть в столь удручающую полосу невезения! Мало кто верил на «Сцилле», что повторная встреча с испанцами - это всего лишь случайное совпадение. Большинство было уверено, что испанцы здесь отнюдь не для того, чтобы совершать увеселительные прогулки. Скорее всего, в обязанности эскадры вменялось патрулирование вдоль тихоокеанского побережья с испанскими колониями, а также отражение набегов охочих до грабежей английских, французских, голландских и прочих пиратских кораблей, которые уже порядком надоели испанцам. Видимо, подданные Его Католического Величества решили усмирить охотников к дармовщине не только на Карибах, но и здесь. Как ни прискорбно это было осознавать невезучим золотодобытчикам, но они, получается так, попали под горячую руку тех, кто стремился на деле доказать грабителям, что залазить в чужой карман - это занятие отнюдь не безопасное.
Конечно же, могло случиться так, что эскадра, патрулируя побережье, сама по себе направлялась к Панаме и просто опередила англичан, попав туда раньше их.
Но большой была вероятность и того, что испанцы, разгадав намерения англичан, намеренно поспешили к Панаме, осознав, что после отпора, полученного ими вблизи Лимы, они последуют именно сюда! И оказались правы!
Как бы там ни было, но и на сей раз, увидев, как эскадра устремилась в погоню за ними, на «Сцилле» подняли паруса и пустились наутек. Сколько проклятий в адрес Всевышнего, фортуны, судьбы, черта и дьявола сорвалось в эти минуты из уст раздосадованных золотодобытчиков! Сколько новых, возможно, ранее неизвестных собирателям подобного фольклора слов и словосочетаний, родилось в это время на белый свет!
Наступившие вскоре сумерки помогли и на этот раз авантюристам выпутаться из новой старой переделки. На «Сцилле» были погашены топ-огни, поднято максимальное количество парусов, судно то и дело меняло курс. В конце концов, все эти ухищрения привели к тому, что убегавшие все-таки оторвались от своих преследователей.
Собравшись в капитанской каюте, Лайленд, капитан Клоуд, помощник капитана Эгер Беттерж и другие офицеры долго ломали голову над тем, как же им теперь поступить дальше? Подставлять себя под удар в стычке, где силы противника явно предпочтительнее, им не хотелось. Но и расставаться с золотой мечтой, столь долго и трепетно обласканной душой и сердцем, тоже было бы обидно. Возвращаться домой с пустыми карманами, вернее трюмами? Нет! Отказываться от задуманного никто не собирался, правда, теперь все понимали, что сделать это будет намного сложнее.
После долгих споров и огромного количества выдвинутых предложений, как же все-таки действовать дальше, был выбран один, но, по мнению большинства, наиболее приемлемый вариант. Придется оставить в покое, пусть и на время, богатенькие Перу и Лиму, а все внимание сосредоточить на небольших, не столь тщательно охраняемых, городишках и прочих испанских поселениях вдоль тихоокеанского побережья. А вдруг там тоже окажется немалый запас золота? Ведь золото, алмазы и серебро с рудников, расположенных в глубине материка, испанцы доставляют к побережью, а уж затем грузят на свои галеоны. Всем известны Веракрус, Пуэрто Бельо, Панама, Лима. А что если испанцы, думалось Лайленду и его подельщикам, хитрят перед всем миром в этом вопросе? А что если у них помимо этих, общеизвестных мест, есть и другие, о которых никто, кроме самих испанцев, не знает? Не может ли случиться так, что если хорошенько потрусить какой-нибудь с виду ничем неприметный небольшой городишко, то в нем может оказаться столько добра, что никакая хваленая Панама не сможет с ними сравняться?! Пусть это и маловероятно, но почему бы и не попробовать пойти по этому пути? В любом случае они хоть что-то, но должны отыскать в этих городах или поселениях. Ведь здешние территории так богаты на дары, добытые из недр земли.
Итак, решено! Нужно следовать вдоль побережья и грабить все, без исключения, города, которые попадутся на их пути! Но как быть с эскадрой? Что если та нагрянет в тот момент, когда они высадятся на берег? Риск был очевидным, но отказываться от своей затеи проходимцам ох как не хотелось. Выход из ситуации подсказал капитан. Его предложение показалось всем вполне логичным: нужно было перехитрить командование эскадры! Пусть те думают, что «Сцилла» направилась к Акапулько! А почему бы и нет?! Ведь испанцы уже убедились, что англичан интересуют только крупные аванпосты на тамошнем побережье: Лима, Перу. Но ведь к ним в полной мере можно отнести и Акапулько! Почему бы тем не предположить: коль у их неприятеля не получилось с задуманным в первых двух аванпостах, то теперь они последуют к третьему? Тем более, что, убегая от, эскадры, «Сцилла» все больше жалась к берегу у полуострова Асуэро, из чего испанцы могли предположить, что англичане планируют продолжить курс в северо-западном направлении.
Чтобы полностью убедиться, что их догадка верна и что эскадра последует именно к Акапулько, на «Сцилле» было решено замедлить свой ход и подождать эскадру в районе мыса Марьято. Правда, получалось, что авантюристы вновь дразнили бы при этом судьбу. Ведь где была гарантия того, что, попавшись в третий раз на глаза во много раз превосходящего тебя в силах соперника, они смогли бы в третий раз столь же безнаказанно скрыться? А вдруг испанцы на этот раз проявят или большую расторопность, или смекалку, что стало бы западней для столь невезучих золотодобытчиков?
Чтобы избежать этого, было решено, как можно больше обезопасить себя от возможных неприятностей. Заминка у мыса Марьято должна была не столько продемонстрировать испанцам, что «Сцилла» направляется именно к Акапулько, сколько помогла бы авантюристам убедиться самим, что эскадра держит курс именно туда. Для этой цели в «воронье гнездо» был посажен еще один матрос, которого в отличие от впередсмотрящего, вполне можно было назвать назадсмотрящим. Именно назад пристально смотрел этот человек, предполагая, что на горизонте вскоре должны показаться корабли направляющейся к Акапулько эскадры.
Так оно в итоге и вышло, К тому же «назадсмотрящий» оказался на редкость внимательным наблюдателем. Неприятельские суда были замечены им уже тогда, когда верхушки их мачт только-только начали вырисовываться на горизонте. На «Сцилле» немедленно были поднята максимально возможное в такой ситуации количество парусов, она резко устремилась вперед, и вскоре потеряла из виду своих преследователем. Все произошло настолько быстро, что Клоуд высказал предположение: вполне вероятно, что испанцы даже не успели их и заметить! Это с одной стороны еще больше упрощало задачу. Хотя и в противном случае нечего страшного не произошло бы: пусть испанцы видят, что англичане действительно направились на север.
Ликуя в душе, что все идет по их плану, и что им удалось-таки обмануть испанцев, золотоискатели еще некоторое время следовали на север, чтобы как можно дальше оторваться от своих преследователей, а затем резко изменили курс на запад. Сделав, таким образом. немалый крюк, они устремились на юг.
И тут новая идея сотрясла командиров «Сциллы»: а почему, собственно, они должны отказываться от планов разграбления Панамы? Коль так удачно пришлось обмануть руководство эскадры, которая теперь уже не защищает этот город, почему бы не вернуться вновь к этому золотому месту и не попытаться завладеть им? Предложение было вполне логичным, хотя теперь многие признавали, что после случившегося совершить задуманное им будет сложнее. Пропадал элемент внезапности. В Панаме отныне наверняка знали, что поблизости ошивается английский фрегат, с явными намерениями поживиться золотишком, и предприняли все необходимые меры предосторожности и укрепили оборону. От командиров эскадры городское начальство наверняка узнало, что этот же фрегат планировал нападение и на Лиму, стало быть, намерения у него серьезные. В мелкие же города и поселения, расположенные на побережье, эскадра, скорее всего, не заходила и не смогла предупредить тамошних жителем об опасности. Поэтому на «Сцилле» было решено не отказываться от нападения на Панаму, но до пути туда разумно было бы испытать свои силы на других, более мелкие селениях, ограбить их, а заодно и разузнать обстановку. А что, если местные жители смогут рассказать им нечто, что поможет одолеть сопротивление панамцев?
В поисках подходящего объекта для нападения не нужно было далеко ходить, вернее - плыть. Им стало первое же попавшееся на их пути поселение на берегу Панамского залива. Форт этого небольшого городишка, как и полагалось, был опоясан турами, которые сверху были засыпаны землей, что служило хорошим укреплением. Но батарея, расположенная за турами, имела всего пять орудий, что не могло не радовать Лайленда и Клоуда. Они не сомневались, что без труда завладеют этим городом.
То, что произошло дальше, подтвердило их предположение, и даже превзошло его. Они ожидали, что испанцы непременно соорудят на берегу брустверы, откроют огонь из орудий, окажут отчаянное сопротивление. Но к большому их удивлению орудия форта молчали, а, ступив на берег и пройдя по улицам городишка, обескураженные нападавшие вообще не встретили ни единого человека! У каждого из нападавших было доброе ружье, на боку патронташ с порохом на тридцать зарядов, а также по два пистолета. Но применить все это на деле истосковавшимся по схваткам воякам, так и не пришлось! Причина, как вы понимаете, была прозаически проста: весь этот арсенал, по большому счету, не на ком было применять! Не являлось секретом и то, куда именно подались горожане. Никто не сомневался, что те, завидев англичан, укрылись в горах или в зарослях.
И Лайленд, и Клоуд на все лады проклинали ненавистных им испанцев. Их бесило не столько то, что те скрылись от них, сколько то, что те, убегая, успели прихватить с собой самое ценное. Так что золото и алмазы, если они и имелись в городе, сейчас надежно были спрятаны. Раздосадованный неудачей капитан приказал своим людям тщательно обыскать дома, хотя в глубине души понимал, что ничего они здесь не найдут. Ему уже сейчас хотелось отдать приказ сжечь к чертям этот проклятый городишко, состоящий из деревянных построек, но надежда на то, что его людям удастся хоть что-то найти здесь, заставила его пока воздержаться от опрометчивых решений.
Лишь только люди Клоуда начали обыск домов, почти сразу же один из них выскочил из двери, в которую минуту назад вошел, с громогласным криком:
- Испанец! Я нашел испанца! Он хочет с вами поговорить, господин капитан!
И Клоуд, и Лайленд и другие офицеры, стоявшие на небольшой центральной городской площади, и ожидавшие результатов осмотра, сразу же поспешили на зов матроса. В указанном доме они действительно увидели лежавшего на полу молодого испанца, правая нога которого от самой щиколотки и практически до паха была обмотана каким-то тряпьем. По выражению боли на его лице и по тому, как он обоими руками держался за эту ногу, было понятно, что именно поврежденная нога доставляла юноше нестерпимую боль. Подняв глаза на вошедших, и осознав, что перед ним находятся командиры нападавших, он со стоном в голосе вымолил:
- Не убивайте меня! Я все расскажу! Они, мерзавцы, бросили меня! Беспомощного…
Хотя испанец, говоря на английском, искажал его ужасным акцентом, но всем было понятно то, о чем он говорит. Это не могло не радовать: так они быстрее добьются от него всего, что захотят.
- Говори все, что тебе известно! - Лайленд почуяв, что появилась возможность ухватиться за кончик ниточки, который, вскоре приведет к золотому миражу, решил войти в историю первым, кто сделает первый шаг к неслыханной удаче, потому-то и опередил Клоуда, взяв инициативу в свои руки. - Твоя жизнь зависит от того, насколько искренним будет твой рассказ!
- Я все расскажу, синьор! Не убивайте меня! Я еще молод! Я хочу жить!
- Где все?! - перебил его Лайленд, выказывая явное нетерпение. - Они спрятались в горах? Они взяли с собой золото и все свои другие богатства?!
- Они все убежали, синьор, как только увидели ваш корабль. На нас раньше уже нападали ваши соотечественники и жестоко обращались со всеми жителями. Поэтому теперь, завидев чужеземцев, мы всегда прячемся! Я тоже всегда прятался, но на этот раз... Я не могу ступить и шага, синьор! А они вместо того, чтобы взять меня с собой, бросили меня! Мерзавцы! Они спасали только свои паршивые шкуры и свое добро!
- Ты сказал «добро»?! Что ты имел в виду? Они взяли с собой золото?
- Да, синьор! И золото, и алмазы. Их совсем недавно доставили сюда с близлежащих рудников.
Радостный вскрик одновременно вырвался из груди тех, кто слышал эти слова. Все со значением переглянулись. А уж с какой жадностью горели их глаза - об этом только можно догадываться!
- Из рудников?! - Голос Лайленда срывался от перевозбуждения. - Значит, золота и алмазов к моменту нашего появления в городе было немало?!
- Да, синьор, очень много. Галеоны на обратном пути должны зайти сюда и забрать все. Но вы опередили их. А горожане, увидев вас, поспешили спасти сокровища, а обо мне и забыли! Мерзавцы! Желтый металл для них дороже моей жизни?! Ну, ничего! Я отомщу им! Я укажу вам место, где они спрятались и спрятали свое добро. Только с одним условием, синьор! Гарантируете ли вы сохранить мне жизнь? Я ведь так молод! Я не хочу умирать.
- Даю слово, что жизнь тебе будет сохранена! Где они?!
- В пещере. За городом, у подножья одной из гор находится пещера, в которой мы всегда прячемся от подобных набегов. Я укажу вам это место. Только пощадите меня, синьор!
- Я уже сказал, что никто не посмеет тебя обидеть. Веди нас скорее туда!
- Как же я могу повести вас, синьор? Я не могу сделать и шага. Я могу объяснить вам, как пройти туда.
- Хитришь, испанская собака! Вижу, что хочешь обмануть нас!
- Нет-нет, синьор! Вы не дали мне досказать до конца! Я желаю помочь вам и отомстить мерзавцам, променявшим меня на золото! Но я не могу идти!! Может, ваши люди понесут меня? Или как?
- Хорошо! Так и сделаем! В путь!
Вскоре длинная процессия, впереди которой несли раненого испанца, покинула город и направилась к подножью гор. Глаза авантюристов горели лихорадочным огнем. Все предвкушали предстоящий триумф.
В это время среди них не было практически ни единого человека, кто бы мысленно не запускал свои пальцы в бочонки и ларцы, наполненные золотом и алмазами, не пересыпал бы эти сокровища с ладони на ладонь, не любовался бы блеском возделанных сокровищ. Сколько воображаемых списков предстоящих трат возникли в эту минуту перед их взором!
Лайленд с Клоудом не могли наговориться! Их возбужденный разговор красноречиво свидетельствовал о том, что творилось в это время в их душах. Еще бы! Чем не повод порадоваться?! С самого начала и уже такая удача! И это всего лишь маленький городишко, даже название его им неизвестно! А каким огромным может быть куш в Панаме, если они со временем нагрянут и туда?! Об этом можно только догадываться! Лайленд мысленно представлял, как Сцилла Блаунт будет заламывать от отчаяния руки во время их триумфального возращения в родной Плимут. Как она будет корить себя за то, что в свое время отвергла любовь столь блистательного ухажера! Какой завистью будут гореть ее глаза, взиравшие на грузы золота и алмазов, выгружаемых из трюма корабля, названного ее именем! Нет! Она вновь бросится к его ногам со словами прощения и новых пылких признаний в любви! Так будет! Так непременно случится!
А вот и горы! После длительного подъема они увидели перед собой нечто, напоминающее каньон. Это была небольшая долина, расположенная на дне эдакой впадины, с крутыми отвесными стенами, вершины которой густо поросли травой и кустарником. Это было удивительнейшее творение природы! Такой себе сухопутный залив с зеленым травяным покровом долины, вместо глади моря, над которой с трех сторон возвышались каменные колоссы, укрытые сверху буйной растительной шапкой. Изюминкой всей этой композиции была зияющая дыра в самом центре каменного треугольника, которая и являлась входом в пещеру.
- Они здесь! - Палец испанца был направлен в сторону входа, за которым виднелась темнота. - Они всегда здесь прячутся, мерзавцы! Вон как спешили: даже кто-то свои пожитки обронил!
Действительно: у самого входа в пещеру на траве валился хорошо заметный издалека пестрый лоскут ткани. При ближнем рассмотрении оказалось, что в нем была завернута какая-то мелкая серебряная утварь.
- Они там! - радостно вскричал Клоуд, решивший на этот раз наверстать упущенное и опередить Лайленда. - Вперед, орлы! Перебьем их всех! Золото будет наше! Указывай нам путь, испанец!
Авантюристы подожгли заранее приготовленные факелы и двинулись вперед, навстречу темноте. Пламя факелов освещало лишь небольшое пространство вокруг золотоискателей. Всепобеждающая чернота и неизвестность при иных обстоятельствах могли бы удручающе подействовать на тех, кто бросил вызов этому творению природы. Но только не нашим героям. Реальная близость того, к чему они так стремились, окрыляла их, подбадривала, подавляя чувство страха и опасности. К тому же, они понимали, что впереди находится не вооруженная армия, а толпа перепуганных местных жителей, которые вряд ли смогут оказать какое-то, даже самое слабое, сопротивление.
Если бы в пещере имелось множество различных ходов и разветвлений, то без проводника, скорее всего, авантюристам пришлось бы туго. Но пока перед ними зиял всего лишь один ход, по которому они и продвигались уверенно вперед. Единственная помощь, исходящая от испанца, заключалась лишь в его непрерывном бормотании: «Уже скоро. Совсем скоро. Вот за этим изгибом начнется короткая прямая, ведущая в большой грот, в котором они прячутся». Говорил он тихо, все остальные сохраняли молчание. Нападавшим не хотелось раньше времени раскрывать свое присутствие, поскольку элемент внезапности при нападении, считали они, вещь далеко не лишняя. Так проще будет одолеть неприятеля. Первые будут убиты сразу же, воля остальных, после происшедшего, будет подавлена, и они не то, что не станут оказывать сопротивление, а будут молить о пощаде!
- Постойте!
Приказ капитана, произнесенный им, хотя и тихо, сдавленным голосом, тем не менее, услышали все, и остановились. Все вопросительно уставились на него: чего же он хочет? По выражению озабоченности на его лице, было понятно, что капитана что-то насторожило.
- Вы обратили внимание, - тоном заговорщика начал он, - что языки пламени наших факелов наклоняются вперед, туда, куда мы идем. Я впервые вижу, чтобы в пещере был сквозняк! Впереди должен быть выход! Не ловушка ли это? Не дурачишь ли ты нас, висельник?
- Нет-нет, синьор! - поспешил оправдаться испанец, понимая, что столь малоутешительное обращение было адресовано именно ему. - Просто эта пещера устроена так, что в большом гроте, где мы всегда прячемся, в самом верху имеется созданное природой отверстие, или, если хотите, дыра, сквозь которую во время сильного ветра и уходит воздух создаваемого им же сквозняка. Таких дыр даже несколько и все они очень высоко, под сводами каменного потолка! До них не добраться человеку! Они даже помогают нам: при столь большом скоплении людей и при такой тесноте мы не рискуем умереть от удушья. Свежий воздух всегда поступает в грот. Вам нечего бояться, синьор! Я говорю правду!
Капитан и все, кто находился в это время рядом, пристально, при свете факелов, вглядывались в лицо испанца, пытаясь убедиться: не лукавит ли он? Но, судя по невинному выражению лица юноши, можно было предположить, что говорил он действительно искренне,
- До грота, - продолжил тот, - осталось всего лишь несколько шагов. Можете напасть на этих мерзавцев, бросивших меня на произвол судьбы, молча, внезапно. Но если хотите, могу помочь вам. Я окликну их скажу, что это я приковылял на одной ноге. Они отзовутся. Вот тогда и нападете. Только прошу вас: оставьте меня здесь, а то они за предательство убьют меня.
Клоуд немного поразмышлял, затем злобно посмотрел на юношу, подозрительно спросил:
- А на каком же языке ты с ними будешь разговаривать? Говоря на испанском, у тебя будет возможность предупредить их, а мы и не заметим подвоха. Не одурачишь ли ты нас, мерзавец?
- Да говорю же: нет! Я могу обратиться к ним и на английском: среди горожан есть те, кто имел дело с вашими соотечественниками и успел немного выучить английский. Но только это может их насторожить: почему вдруг я обращаюсь к ним на непривычном для нашего городишка языке?!
Клоуд от удивления даже вскинул брови:
- Действительно! Здравое рассуждение. Вижу, тебе действительно можно доверять! Пойдемте дальше!
Продвинувшись еще какое-то расстояние под сводами каменного тоннеля, ведущего непосредственно в саму пещеру, все вскоре вновь остановились. Причиной тому была не команда капитана, а поднятая вверх рука проводника-испанца.
- Вот за тем выступом начинается грот, в котором все и находятся. - Юноша произносил слова шепотом, боясь, чтобы его не услышали горожане. - Приготовьте оружие. Что прикажете делать мне: говорить им, что я иду, или нет? Да опустите же меня на землю! Теперь я буду только мешать вам. Зачем тащить и носилки, и меня? Так окликнуть их или нет?
- Да. Но говори на испанском. Что ты им скажешь?
- Я крикну: «Это я! Не бойтесь! Я приковылял на одной ноге! Зачем вы бросили меня и не помогли убежать вместе со всеми?!» Так можно? Или я должен буду произнести какие-то другие слова?
- Пойдут и эти! Орлы! Приготовьте оружие! Смотри, испанец! Не болтай лишнего! Не смей предупредить их! Хотя, впрочем, это уже не меняет дела: мы их одолеем в любом случае!
Юноша, стоя практически на одной ноге, поджав под себя другую, которая, по всей видимости, доставляла ему невыносимые мучения, закричал в темноту, обращаясь к горожанам, которых пока никто из авантюристов не видел. Все напряглись. Некоторое время в ответ звучала тишина, а затем послышалась испанская речь. Клоуд даже не стал переспрашивать у юноши, что же ему ответили. Испанцы были там, впереди! Это было совершенно очевидно, а ничего больше для авантюристов, собственно, и не требовалось! Все сломя голову бросились вперед, держа наготове оружие. Да так проворно, что едва не затоптали бедняжку-испанца. Впрочем, так уж и бедняжку? В том, что для него такое определение не подходит, мог бы убедиться любой из англичан, если бы остановился и посмотрел назад. Пред его взором открылась бы прелюбопытнейшая картина! «Хромой» юноша проворно вскочил на ноги, столь же проворно бросился к стене, нащупал в темноте конец толстой веревки и несколько раз дернул за нее. Кто-то там, находящийся наверху, быстро стал поднимать веревку наверх, увлекая за собой и юношу. Он так интенсивно отталкивался от стенки ногами, что можно было только удивляться: как он это делает, если минуту назад даже ступить не мог на «больную» ногу?!
Оказавшись наверху, юноша юркнул в узкий лаз, выбрался наружу, поблагодарил наспех своих друзей за помощь, побежал ко второму лазу, который выходил уже непосредственно в грот, и снова юркнул в него. В темноте он коснулся рукой того, кто уже находился на небольшом выступе-площадке, находящейся под самым верхом, и молча сдавил его плечо. Это означало немую благодарность за помощь в осуществлении задуманного. Именно этот человек отвечал ему на испанском, в тот момент, когда юноша якобы сообщал горожанам о своем прибытии. Отсюда, сверху, им прекрасно, словно на ладони, было видно то, что происходило в гроте. Оба испанца буквально давились беззвучным смехом, наблюдая, как англичане рыскали из угла в угол грота, но вопреки своему ожиданию так никого и не нашли!
- Дьявол! - орал капитан. - Здесь никого нет! Неужели этот щенок надул нас! Ведите его немедля сюда!
Через некоторое время послышался голос кого-то из авантюристов:
- Его нигде нет, капитан! Он словно сквозь землю провалился!
- Дьявол! - Голос Клоуда срывался от гнева. - Эта испанская собака обманула нас! Ну, я ему…
- Капитан! Смотрите! - Послышался чей-то отчаянный вскрик от самой отдаленной стены грота. – Посмотрите, что я нашел! Здесь черепа! Скелеты! Пресвятая дева! Здесь горы скелетов! Вы только посмотрите!
Все бросились на голос кричавшего матроса. Удручающая картина открылась пред их взором. При свете факелов они увидели огромное количество скелетов. Некоторые лежали сваленные один на другой на земле, некоторые были прислонены к стене и один к другому. Видимо, несчастные умирали, прижимаясь друг к другу, принимая свою смерть безропотно, не оказывая сопротивление тому, кто умертвил их. Почему они так поступили? Что за неведомая и могущественная сила вторглась в жизни такого немалого количества людей и оборвала их?!
В этом было что-то мистическое, что нагоняло еще больший страх на авантюристов. Каждый из них представил на месте этих несчастных себя, и холодок страха пробежался по их душам. Как они мечтали увидеть здесь горы золота, а увидели горы костей, черепов и скелетов. Зримый лик смерти подействовал на всех. Впрочем, не на всех. Нашелся шутник, который постарался разрядить ситуацию не совсем уместной в такой ситуации шуткой:
- О! Мы так спешили сюда, а, оказывается, все-таки опоздали. Горожане встречают нас в не очень-то свеженьком виде!
Ожидаемого смешка не послышалось, лишь кто-то из матросов, принявший шутку острослова за чистую монету, в задумчивости протянул:
- Не-е-ет... На испанцев это не похоже. Посмотрите на полуистлевшие камзолы и прочую одежду. Они, по всей видимости, были англичанами.
Гробовая тишина воцарилась в гроте. Последние слова, произнесенные совершенно безобидным тоном, и не таящие в себе ни малейшего намека на что-либо, в душах авантюристов отозвались безжалостным приговором. Дурное предчувствие вмиг овладело сознанием каждого из них.
- Это западня...- сдавленным, почти срывающимся голосом прошептал Клоуд. - Испанские собаки!
- Приготовьтесь к смерти, английские собаки!
До боли знакомый голос, прозвучавший откуда-то сверху, из темноты, заставил всех содрогнуться. Словно по мановению волшебной палочки все дружно вскинули головы, но ничего, кроме непроглядной темени, не увидели. Но ужасный акцент, которым был пронизан голос, прозвучавший из тьмы, недвусмысленно показал несостоявшимся золотодобытчикам, что ничего хорошего их впереди не ждет.
- Что? Дармового золотишка захотели, мерзавцы?! - Голос, который совсем недавно можно было сравнить с жалким блеянием ягненка, теперь звучал твердо и уверенно. - Эти тоже были охочи до чужого добра - и видите, что с ними случилось? Занимайте места поудобнее рядом с ними! Вас ожидает то же самое! И всех других чужеземных собак, вроде вас! Наша пещера-ловушка всех примет! Не вы первые - не вы последние!
- Собака! Предатель! - Голос Клоуда срывался и от возмущения, и от страха. - Погоди! Я доберусь до тебя! Я сожгу ваш вшивый городишко дотла!
- Да нет! Как раз и наоборот! Это вы будете сожжены! Правда, погибнете не столько от огня, сколько от дыма.
На некоторое время в гроте воцарилась тишина. Сказанное было настолько ужасно, что авантюристам требовалось некоторое время, чтобы осмыслить его. Находясь в самой пещере, они, естественно, не могли знать о том, что происходит возле входа в нее. А события там происходили, смеем заметить, весьма прелюбопытнейшие. Когда золотодобытчики вошли внутрь, вокруг еще некоторое время властвовало абсолютное безмолвие. Создавалось впечатление, что вокруг нет ни души. Но стоило авантюристам углубиться в недра пещеры настолько далеко, чтобы не слышать того, что происходит возле входа, под лучами близившегося к закату солнца, начали происходить бурные события. С края обрыва, находящегося как раз над входом в пещеру, вниз полетели десятки заранее приготовленных связок сушняка, которые образовали внизу достаточно большую горку, которая едва ли не полностью закрыла вход в пещеру. После этого вниз полетели зажженные факелы, которые и подожгли сушняк. Когда пламя разгорелось и начало полыхать во всю свою мощь, сверху на него полетели другие связки, но на этот раз состоящие уже из сырых веток. Возникшие при этом густые клубы дыма, засасываемые сквозняком, устремились внутрь пещеры.
Нужно отдать должное испанцам: ими было продуманно все, до мелочей! Даже если бы англичане заподозрили что-то неладное и быстро вернулись, они не смогли бы никого застать врасплох. Поскольку никого вокруг просто и не было! Все испанцы находились на безопасном и недоступном для англичан склоне, где на всякий случай в зарослях были спрятаны несколько орудий, для того, чтобы расстреливать беглецов, если тем все-таки удастся вырваться из ловушки.
Обо всем этом авантюристы до сей минуты не знали и не догадывались ни о чем. Но именно после устрашающих слов юноши до них дошли первые запахи дыма, а затем все увидели его густые клубы, стремительно наполняющие пространство грота. Животный страх сковал буквально всех. Будем справедливы: некоторые из них были действительно отчаянными людьми и не боялись смерти. Они подсознательно готовы были умереть, но только в бою, со шпагой в руках. Но умереть такой смертью... Что может быть ужасней? К тому же, осознание того, что они оказались так жестоко одураченными, еще более ранило и разрывало душу.
- Подыхайте же, английские собаки! Не ты ли, капитан, называл меня собакой? Ну, тогда и помирайте, как презренные псы!
Юноша коснулся в темноте плеча своего соотечественника, что означало: пора уходить. Впрочем, это было и так понятно: клубы дыма уже спирали дыхание этих двоих, заставляли их глаза слезиться. Оставаться здесь дальше было нельзя. Воспользовавшись гениальным творением природы, которое они столь же гениально использовали для защиты от врагов своего городишка, испанцы по хорошо знакомой им каменной дорожке, образуемой благодаря выступу, направились к лазу, сквозь который вскоре и выбрались на свежий воздух.
В самой пещере в это время царствовал дым и ужас. Задыхающиеся и от дыма, и от страха англичане, карабкались на стены, безуспешно стараясь отыскать выступы, по которым можно было бы вскарабкаться сначала наверх, где, предположительно, находился предатель-испанец, а затем и выбраться наружу, бежали стремглав к выходу из, пещеры, надеясь выбраться из нее раньше, нежели силы покинут их. Но там клубы дыма были еще гуще. Дышать там было совершенно невозможно. Несчастные падали, натыкаясь на выступы в стенах, задыхаясь от удушающего дыма. В замкнутом мирке, коим является эта пещера, началось настоящее пиршество смерти.
О чем думали эти несчастные, покидая бренный мир? О грудах золота и алмазов, в которые они так хотели воткнуть свои пальцы, но так и не дожили до этого желанного для них часа? О чем думал Клоуд, жаждущий покорить весь мир, но проигравший первое же свое сражение? Сражение без единого выстрела! О чем думал Лайленд, мечтающий о победоносном возвращении в родной Плимут - о жарких объятиях раскаявшейся в своем проступке Сциллы Блаунт? Увы, умер он не в ее объятиях, а в объятиях дыма...
На следующий день испанцы возвратятся сюда вновь. Дым к тому времени выветрится, они беспрепятственно соберут оружие своих поверженных врагов, осмотрят их карманы и заберут все, заслуживающее их внимания. Тела снесут и свалят к упомянутой уже нами стене, чтобы следующие любители дармовщины не увидели их раньше времени и не раскрыли подвоха испанцев. Пройдет время и тлен возьмет свое: от некогда пышущих здоровьем крепышей останутся только лишь скелеты и истлевшая одежда. Пройдут века и случайные любители старины или археологи, проникнув в пещеру и, найдя останки, возьмут, к примеру, в руки череп Лайленда, повертят его в руках, словно безмолвный камень, не догадаются при этом, что когда-то творилось внутри этой черепной коробки. Какие грандиозные планы строились человеком, которому она принадлежала! Какие мечты обуревали его! Вся его жизнь, по его глубокому убеждению, была еще впереди! Сколько свершений виделось там, впереди, за горизонтом! Громкие победы, несметные сокровища, слава, соизмеримая с популярностью Френсисса Дрейка, и что-то наподобие Баклендского замка, где они прожили бы со Сциллой Блаунд долгую и счастливую жизнь...

XXXI.

То, на чем ехали путешественники, назвать дилижансом, в прямом понимании этого слова, было бы, наверное, не совсем правильно. Скорее, это была такая себе повозка, с примитивно оборудованными местами для сидения. Правильнее ее было бы назвать прапрабабушкой дилижанса, поскольку он, дилижанс, как таковой, появился на дорогах Европы намного позже. Правил этой таратайкой человек, который столь же был похож на кучера, или, скажем, извозчика, какими мы с вами их сейчас представляем, так же, как и сама повозка была похожа на упомянутый нами дилижанс. Индеец гуарани, со стороны казавшийся спящим на своем «рабочем месте», подавал признаки жизни лишь тогда, когда нужно было подстегнуть лошадей, чтобы те вовсе не остановились. Видимо, двойке животных передалось сонливое настроение того, кто ими правил. Иные хорошие лошади всем своим видом всегда должны как бы вопрошать хозяина: «Достаточно ли быстро мы мчим тебя к цели, хозяин? Доволен ли ты нами? Может, ускорить бег?» Эти же, если и способны были что-то спросить у хозяина, то только лишь одно: «Нет ли рядом с тобой, хозяин, свободного местечка? Подвинься-ка ты, родимый! Мы приляжем рядышком с тобой, да и вздремнем все вместе за компанию!»
Четверка пассажиров, восседавших в повозке, должна была бы, по идее, пожурить нерадивого погонщика, заставить его ехать быстрее. Но эти люди настолько были увлечены разговором, что совершенно не обращали никакого внимания на то, быстро или медленно они едут. Собственно, это была не столько беседа, сколько монолог. Один рассказывал, а все остальные слушали. Правда, двое других изредка поддакивали рассказчику, добавляли какие-то упущенные им подробности или детали. Поэтому этих двоих правильнее было бы назвать не слушателями, а сорассказчиками, ежели такое словосочетание вообще существует в природе. А вот кого действительно можно было в полной мере назвать слушателем, то это испанца, который с неподдельным интересом внимал рассказчику. Видимо, его по-настоящему заинтриговал рассказ этих троих и в первую очередь того из них, кто обладал явным даром красноречия. Хотя эти трое были англичанами, и рассказ их звучал на английском, испанца это ничуть не смущало. Было совершенно очевидно, что он отлично понимает все, о чем идет речь.
Умелым рассказчиком был никто иной, как Том Бэнкс, а теми, кто его изредка поправлял и вставлял в его повествование различные добавления, были Джеймс Осборн и Бэн Кейнс.
Закончив свое повествование, рассказчик еще некоторое время молчал, переводя дух после довольно утомительного занятия. Молчал и испанец. Скользя безучастным взглядом по медленно проплывающим мимо деревьям и кустарникам, он тем временем осмысливал услышанное. Видимо ему сильно запал в душу рассказ чужеземца. Наконец-то он встрепенулся, словно очнулся от сна, сокрушенно вздохнул и на довольно сносном английском промолвил:
- Да уж! Не зря говорят: пути Господни неисповедимы! Поверите ли вы мне, уважаемые, что с упомянутым в вашем рассказе Недом Бакстером, и с остальными, кто в то время находился с ним рядом, я уже встречался!
Вскинутые кверху от удивления брови англичан не стали для испанца неожиданностью. Именно такой реакции от них он и ожидал.
- Да, да, уважаемые! Мы даже долго беседовали с господином Бакстером. Именно поэтому я и просил вас столь подробно рассказать о ваших злоключениях. Я сразу же догадался, о чем, и о ком идет речь.
- Да что же вы так долго молчали и не говорили нам об этом, дон Хосе Рамирас де... Вы уж простите, Бога ради! Запамятовал ваше имя! Испанские имена, вы уж простите за откровенность, на мой взгляд, сложно произносимые.
- Ничего, ничего. Я понимаю. Дон Хосе Рамирес де Лайва - это имя для тех, к кому я направляюсь. Вы же можете меня звать Хосе Рамиресом. А молчал я потому, что особо рассказывать, по правде говоря, было не о чем. Мне просто-напросто довелось вместе с вашими друзьями плыть из Буэнос-Айреса вместе с иезуитами на их суденышке вверх по реке Парана.
- Да! Все верно! - Радостно вскричал Бэнкс. - Господин Бакстер говорил, что договорился с иезуитами и они возьмут его с собой! Но ведь с той поры прошло столько времени!
- Это уж верно! Видимо, не только меня судьба успела с того момента изрядно побросать из стороны в сторону, из угла в угол на этой далекой от Европы земле. Немало, я вижу, досталось и Бакстеру, как, впрочем, и вам. Надо же! Вы проделали тот же самый путь, что и он! Но ничего! Насколько я понимаю, уже совсем скоро мы доберемся до миссии Япей, где вы наконец-то, после стольких мытарств, обнимите своих друзей!
Все трое радостно закивали головами. Видимо, им уже самим не терпелось поставить точку в этих своих похождениях на чужбине, да и вернуться домой.
- А судьба, что ни говорите, таит в себе что-то плутовское! Это же надо было такому случиться, чтобы она свела меня и с вашими друзьями, и с вами самими, практически на пути к одной и той же цели. Я имею в виду вашу цель. Ведь я за это время преспокойно управлялся со своими делами, не подозревая, что когда-либо окажусь в миссии Япей. Теперь же, когда дела меня позвали именно сюда, оказалось, что и вы направляетесь туда же! Мало того: и друзья ваши уже находятся там! Причем совершенно не подозревают, что томительное ожидание дона Диего абсолютно бессмысленно: он никогда туда не явится! Ну, надо же! Как все переплелось!
В это время дорога шла на подъем, пусть и небольшой, но достаточный для того, чтобы животные, и до этого еле-еле тащившие повозку, на сей раз едва ли не остановились. Это не ускользнуло от внимания Хосе Рамиреса, который на испанском окликнул индейца, правившего лошадьми:
- Да ты, уважаемый, совсем решил заморить нас в пути! Животина такой скоростью может продвигаться только на скотобойню и то при условии, что будет знать о предстоящей своей незавидной участи. Кто ее, сердешную, осудит? Растягивая таким образом время, она пытается пожить на этом свете какое-то лишнее время. Но ведь конечная цель нашего путешествия нож мясника вроде бы и не предусматривает. Так почему же, уважаемый, твоя животина еле плетется? Ежели у тебя, возможно, не подымается рука, чтобы подстегнуть лошадей, то почему ты уверен, что не отыщется рука, которая с удовольствием отстегает тебя самого за подобную медлительность?!
Неизвестно, что больше подействовало на индейца: воззвание к его совести, или рука, неравнодушная к порке, которая из образной вполне может перевоплотиться в реальную, но он даже привстал, чтобы ему удобней было стегать лошадей. Смеем предположить, что если бы он обратился к ним лишь только со словами, и тоном, способным разжалобить даже камень: «Лошади! Родимые! Прошу вас! Будьте более расторопны!», то они отреагировали бы да его просьбу так же, как и вышеупомянутая каменная глыба. Но кнут - это такое дополнение к просьбе, которое удивительнейшим образом способно до минимума сокращать время на раздумья, относительно того, насколько быстро стоит выполнять вышесказанную просьбу. Ну, а о том, чтобы полностью игнорировать сию просьбу при таком «приложении», вообще не могло быть и речи! Лошади побежали более расторопно и вскоре выбрались на макушку возвышенности, с которой открылся, чудесный обзор на лежавшее в долине поселение. Оно, по всей видимости, и являлось миссией Япей.
Впрочем, ломать голову над тем, справедливы ли их предположения, долго не пришлось. Они сразу же увидели приближающуюся им навстречу двухосную повозку, на которой одиноко восседал погонщик, также, оказавшийся индейцем гуарани. Хосе Рамирес махнул ему рукой, прося остановиться. Поскольку разговор между ними завязался на испанском языке, и Бэнкс, и Осборн, и Кейнс терпеливо дожидались конца их беседы, предвкушая скорее хорошие новости. Им так хотелось, чтобы Хосе Рамирес сейчас веселым тоном известил их: «Итак, уважаемые, это и есть миссия Япей! Приготовьтесь! Совсем скоро вы обнимите своих друзей!» Они почти не сомневались, что так оно и будет!
Но, чем больше говорил индеец, тем более озабоченным становилось лицо испанца. Мало того: он то и дело поглядывал на своих попутчиков, словно то, о чем они говорили, касалось именно их. Пугало даже не столько это, сколько растерянность и озабоченность в глазах Хосе Рамиреса. Было совершенно очевидно, что случилось что-то ужасное. Но вот что именно, и каким образом оно касалось их троих, это англичане рассчитывали узнать от испанца сразу же, как только тот закончит разговор с индейцем. Тот то и дело оглядывался назад, тыкал пальцем куда-то в сторону поселения и крайних домов, находящихся поблизости и продолжал о чем-то рассказывать своему собеседнику. По его взволнованному лицу также можно было предположить, что говорит он о чем-то неординарном. Ведь по пустякам столь возбужденно душу не изливают.
Говорил индеец настолько увлеченно, что поначалу ничего не замечал вокруг. Но его взгляд, вдруг остановился на тройке англичан, и он на некоторое время даже умолк, не зная, что и сказать. Глаза его расширились от удивления. Он открыл рот, пытаясь, что-то сказать, но резко осекся и продолжал говорить дальше. Но боковым зрением то и дело поглядывал на чужестранцев. Поведение индейца насторожило тройку наших героев. Им не нравилось не только его поведение, но и сама внешность. Если индеец, правивший повозкой, на которой ехали они сами, был худощавым и рослым, как и большинство увиденных ими в этих краях индейцев, то этот поражал низкорослостью, полнотой и лысиной. Он скорее напоминал повара сытной харчевни, из которой то и дело воровал продукты, благодаря которым и нажил увесистое брюшко. Масляные глазки его беспокойно бегали, устремляясь то к испанцу, то к ним, и наоборот. Масса глиняных мисок и иной посуды, которыми была наполнена его повозка, говорила о том, что предположения друзей относительно его принадлежности к поварам могли оказаться верными. Впрочем, он мог быть простым гончаром.
Узнав от собеседника все, что ему было нужно, Хосе Рамирес махнул индейцу рукой, мол, езжай, уважаемый, дальше. Тот внял совету, но еще и еще, находясь уже в движении, подозрительно посмотрел на англичан. Даже оглянулся, но путь свой, в итоге, продолжил. Те же в это время не сводили глаз с Хосе Рамиреса. Они видели, что он собирается с мыслями, поэтому решили не торопить его.
Тяжело вздохнув, испанец начал:
- Плохи ваши дела, уважаемые. Совсем плохи!
Три пары изумленных глаз смотрели на собеседника. Бэнкс, Осборн и Кейнс и без того догадывались, что коротышка-индеец рассказал тому не самую приятную новость. Но меньше всего они ожидали услышать в первую очередь, то, что плохи не чьи-либо, а именно их дела. Как им хотелось вскрикнуть: «Не томите же вы нас, Хосе Рамирес! Расскажите обо всем поскорей!», но продолжали мудро хранить молчание. Видя, что тот и сам так удивлен услышанным. Притом, до такой степени, что и сам до сих пор не может прийти в себя.
- Видите ли, - он настолько растягивал слова, что было заметно: собраться с мыслями ему до сих пор не удалось. - Дело в том, что и упомянутый вами Бакстер и все остальные, кто был с ним, не далее, как завтра в полдень, все они будут казнены.
Прозвучавшее было настолько невероятным, что теперь англичанам требовалось какое-то время, чтобы привести в порядок свои мысли. Всякое они ожидали услышать минутой раньше, но только не это!
- Оказывается, вчера этот Бакстер, не только изнасиловал, но и зверски убил совсем молодую девушку-испанку...
- Не может быть!— В один голос вскричали все трое. - Господин Бакстер на мог этого сделать! Это чушь!
- Боюсь, что нет. В руке девушки была зажата пуговица, которую она вместе с нитками вырвала с одежды своего убийцы, защищаясь от него. Уж больно приметной оказалась эта пуговица. Ни у кого другого в миссии таких, или даже подобных$, не было на одежде. Принадлежала она Бакстеру...
Холодный пот прошиб каждого из троих. Все трое вмиг вспомнили о камзоле Неда и о его, действительно, приметных пуговицах. Неужели он мог это сделать?! - задавали они себе вопрос и тут же отвечали: - Нет!
- Увы, но это так, - как бы читая их мысли, продолжил испанец. - Вина Бакстера очевидна, и он будет казнен при любых обстоятельствах. Но не исключено, что издевался он над несчастной вместе со своими соотечественниками. Во всяком случае, так считает викарий, который требует смертной казни для всех! Уж больно гневается он на них. Уверяет, что именно чужестранцы стали причиной всех бед, которые обрушились на редукцию. Смерть девушки настолько потрясла всех, что, по словам индейца, в миссии сейчас буквально нет ни единого человека, кто не желал бы смерти чужестранцам! Боюсь, что все обстоит настолько худо, что опасаться за свои жизни нужно не только вашим друзьям, но и вам самим.
Голова каждого из троих буквально разрывалась от мыслей и предположений. Неужели все это правда?! Да нет же! Нет! И еще раз нет. Такого просто не может быть! Чтобы Бакстер, который просто поражает всех своей рассудительностью и хладнокровием, вдруг опустился до столь низкого злодеяния… Нет! Скорее мир перевернется вверх тормашками, а воды рек и горы поменяются своими местами, нежели такое может произойти!
- Не верю! И еще раз не верю! - Том Бэнкс кипел он перевозбуждения. - Такого просто не может быть! Это какая-то чудовищная ошибка! Мы будем добиваться справедливости! Мы пойдем просить за своих друзей к тамошнему руководству...
- Вы уж простите, уважаемые, что прерываю вас, но вы, видимо, не совсем хорошо осведомлены о структуре обустройства редукций. Так вот: главное лицо в редукции - священник. Вторым человеком является викарий - помощник священника. Фактически они вдвоем всем руководят. Каково мнение викария относительно ваших соотечественников, я вам уже сказал. Боюсь, что его вряд ли удастся разубедить. По словам индейца, я понял, что викарий лютой ненавистью ненавидит англичан, и всеми силами добивается их казни!
- Тогда мы пойдем к священнику! Ведь, как вы говорите, он главный здесь! Как он скажет, так и будет! И если нам удастся убедить его...
- Вам не удастся убедить его, поскольку убитая являлась племянницей священника.
Гробовое молчание и отвисшие челюсти всех троих красноречиво свидетельствовали о том, как эта весть подействовала на них.
- Положение настолько худо, - продолжил испанец, - что хуже, боюсь, уже и не бывает. Священник очень любил племянницу, специально позвал ее из Испании, чтобы она была рядом. А тут такое... Похоже, что все, рассказанное индейцем, похоже на правду. И дона Диего, судя по вашему рассказу, священник тоже пригласил к себе. Не он первый, кто, добившись власти, окружает себя родственниками. А ежели вы еще расскажете ему и о гибели дона Диего... Да... Положение не из приятных.
Все на некоторое время замолчали, не зная, что и сказать. Индеец, - правивший повозкой, видя, что никто не дает ему команды трогаться с места, не торопился подстегнуть лошадей. Поэтому повозка так и продолжала стоять на вершине холма, не торопясь спуститься в долину.
- Индеец сказал, - продолжил Хосе Рамирес, - что убийц девушки… То есть ваших друзей держат в местной тюрьме. Он даже показал ее. Вот она: ближайшее к окраине здание с крышей красноватого цвета. Видите?
- Да! Да! - В один голос вскричали все трое. - Оно немного в стороне от всех остальных, да?
- Совершенно верно! Судя по словам индейца, это и есть тюрьма. Не сладко сейчас вашим друзьям. А уж завтра пополудни... Да и ваше положение не лучше. Боюсь, что, появившись в такое время здесь, вы попадете под горячую руку разъяренной толпы, и еще более усугубите ситуацию.
- Не хотите ли вы сказать, - почти вызывающим тоном выпалил Кейнс, - что мы должны поскорее и подальше бежать отсюда, бросив при этом своих друзей в беде? Неужели вы считаете, что мы способны так поступить?!
- Не горячись, Бэн! - оборвал его Том Бэнкс. - Зачем ты повышаешь голос на человека, который выручил нас. Который не только объяснил нам, как добраться до миссии Япей, но и любезно предложил сопровождать нас. Он ведь оплатил индейцу услугу из своего кармана, а мы едем бесплатно. Нет! Нельзя больше злоупотреблять вашим доверием, Хосе Рамирес. Не будем больше обременять вас своим присутствием. Мы останемся здесь, а вы езжайте. Благодарствуем вам за все, что вы для нас сделали. Последуйте за мной, друзья!
Бэнкс спрыгнул с повозки. Осборн вслед за ним. Разгоряченный Кэйнс все еще продолжал сидеть, удивленно уставившись на Тома.
- Ты ли это, Том?! - возбужденно вскричал он. - Я не узнаю тебя! С каких это пор ты начал предавать друзей и бросать их в беде?!
После этих слов улыбнулись все, кроме, естественно, самого Бэна и индейца. Первым заговорил Хосе Рамирес;
- Это очень хорошо, уважаемый, что у вас благородное сердце и храбрая душа. Но смею вас заверить, что и холодная голова, а также острый ум, вещи для человека тоже не лишние. Не успел еще ваш друг закончить свою речь, а я уже понял, что он задумал. В дальнейшем будьте более внимательными и рассудительными, а то сгоряча можно таких дел натворить, что...
Испанец повернулся к Бэнксу.
- А все ли вы хорошо продумали, уважаемый? Вдруг ваша затея окажется напрасной? И вы не только не выручите своих друзей, но и сами займете место рядом с ними.
- Нет! Внезапность и темнота на нашей стороне! Да слезай же ты, Бэн, с повозки-то, в конце концов! Неужели ты до сих пор не понимаешь, о чем идет речь?!
Кейнс поспешил выполнить просьбу, вернее приказ друга, а испанец только недоверчиво покачал головой:
- Ох, и не нравится мне эта затея! Возможно, не стоило бы торопиться? Я бы побывал в редукции, узнал, что к чему, а потом и подсказал вам, как лучше поступить.
- Как не торопиться в такой ситуации, Хосе Рамирес?! Это ведь последняя ночь! Стало быть, и последний шанс! Завтра пополудни ничего уже нельзя будет изменить! Хотя я глубоко уверен, что господин Бакстер не совершал этого преступления, все же сердце мое чует, что быть беде! Им не удастся выпутаться! Эта приметная пуговица...
- Да… - задумчиво молвил испанец. - Она меня самого заинтриговала. Уж больно все просто... До ночи думаете отсидеться в зарослях?
Бэнкс недоверчиво из-под бровей посмотрел на Хосе Рамиреса, собрался что-то сказать, но осекся.
- Понимаю, понимаю, - улыбнулся тот, - но вместо того, чтобы обидеться за то, что мне не доверяют, наоборот: напомню вам о пузатом коротышке, который поведал мне всю эту историю. Вы обратили внимание, как подозрительно он смотрел на вас, как суетливо бегали туда-сюда его жирные глазенки? Вашему непонятливому другу я мог бы объяснить, что я думаю по этому поводу, вам же, считаю, не стоит.
- Я не забыл о нем, Хосе Рамирес. Мы из-за зарослей будем следить за дорогой. Лишь только увидим его повозку, ну, стало быть, и его самого, мы... Все будет хорошо, Хосе Рамирес! Спасибо вам за все! Удачи вам!
- В настоящее время в ней больше нуждаетесь вы. Ее-то, родимую, я вам и пожелаю!
Он что-то сказал по-испански индейцу, успевшему к этому времени вновь впасть в дремоту, тот встрепенулся, стеганул лошадей, и повозка резво покатилась вниз по уклону. Тройка англичан поспешила к близлежащим зарослям. Если они куда-то, кроме зарослей, и поглядывали в это время, то только на удаляющуюся повозку, на которой теперь в одиночестве восседал Хосе Рамирес. А напрасно! Если бы они догадались посмотреть назад, в ту сторону, откуда они только что приехали, и куда недавно направился пузатый коротышка, с глиняными мисками в повозке, то увидели бы его, плешивого, низенького и жирненького.
Правда, увидеть его было бы не так-то просто: полуприсев от напряжения (ведь понимал человек, свидетелем чего он в эту минуту является!), он отчаянно прятался за кустами, раздвигая ветки, и не отрывая взгляд, загоревшийся алчным огнем, от интересовавшего его действа. Когда повозка испанца скрылась вдали, а сами англичане исчезли в зарослях кустарнике, он еще некоторое, и довольно-таки продолжительное время следил и за дорогой, а, главное, за кустарниками. Видя, что ничего не происходит, он, продолжая прятаться за зеленью буйной растительности, побежал туда, где на время оставил свою повозку. Вскочив в нее, он стеганул животное и помчался... Если кто предположил, что он поедет назад, мимо того места, где спрятались герои нашего повествования, тот глубоко ошибся. Присутствие огромного количества жира в брюхе, отнюдь не означает отсутствие мозгов в голове. Индеец, видимо, сообразил, что к чему и помчался вперед, туда же, куда и направлялся изначально. Но вскоре свернул с пути, сделав, таким образом, немалый крюк - выехал на совершенно другую дорогу и по ней возвратился назад в редукцию. Ежели среди вас, уважаемые читатели, найдутся такие, кто на вопрос: «К кому в первую очередь побежал коротышка, возвратившись в миссию?», лишь недоуменно пожмут плечами, значит вас, уважаемые, можно вполне сравнить с недогадливым Бэном Кейнсом. Вы уж простите за такую прямоту, но с соображением у вас явно не «того»!
Согласно неотвратимому закону природы, день сменил вечер, а вечер сменила ночь. Но друзья не спешили покидать свое укрытие. Каждый из них понимал: чем ближе к утру приближается время, тем больший соблазн овладевает человеком относительно того, чтобы хоть на мгновение сомкнуть ресницы, вздремнуть буквально минутку-вторую. Англичане были уверены, что к утру бдительность охранников тюрьмы будет ослаблена, поэтому нападение лучше всего совершить именно в это время.
Они не теряли времени зря: ими были вырезаны и сильно заострены палки, которые за неимением лучшего оружия сослужат им в предстоящей вылазке роль копья или чего-то в этом роде. Ни о каком сне не могло быть и речи! Если бы кто и предложил вздремнуть на часик-второй, чтобы быть более свежим ночью, то у них все равно ничего бы не получилось. Сон просто не пришел бы к ним, настолько сильно они были возбуждены.
Давно минула полночь, и друзья, решив для себя: «Пора!», отправились в путь. Шли крадучись, тихо и бесшумно, пригибаясь и оглядываясь по сторонам. Пока что все было отлично. Но они понимали, что главная опасность их ждет впереди. В первую очередь нужно было преодолеть ров, которым была обнесена редукция, ну и, естественно, необходимо было проникнуть в небольшое здание тюрьмы, скорее напоминавшее небольшой обыкновенный домик, где вполне могла проживать какая-нибудь семья. Именно то, что тюрьма была небольшой, и позволило нападавшим поверить в успех своего предприятия. Коль тюрьма небольшая, то и охрана должна быть там малочисленной. А если еще и напасть внезапно, то успех практически гарантирован.
Ров преодолевали буквально ползком. Ведь кроме рва на некотором удалении друг от друга находились небольшие бастионы с пушками. Там тоже могли находиться дозорные, поэтому никак нельзя было им попадаться на глаза. Возможно, именно потому, что все это расстояние они преодолели ползком, у них все и получилось. Первый рубеж был взят! Теперь тюрьма. Возможно, это самое главное.
Медленно и крадучись пробирались наши герои к зданию тюрьмы. Как зорко всматривались они в темноту, ожидая вот-вот увидеть первого дозорного. Но их все не было. Это казалось странным: ведь должен же кто-то охранять тюрьму! Шаг за шагом друзья пробирались к двери темницы. Вот и она: крепкая, кованная железом. Все это верно, но где же охрана?! Возможно, думалось нападавшим, в этой чужеземной стране свои особые порядки? Возможно, здесь полагаются на крепкую дверь и надежный замок, поэтому и обходятся без охраны?
Как бы там ни было, но нужно было в любом случае продвигаться вперед. Чтобы освободить Бакстера и всех остальных, нужно было пробраться внутрь тюрьмы, к двери камеры, в которой те находились. Иначе и быть не может!
Друзья подошли к самой двери. Прислушались. Вокруг тишина. Нащупали в темноте огромную металлическую ручку двери, предвидя, как им придется помучиться, чтобы каким-то образом открыть ее. Но, о чудо! Дверь открылась от первого же их толчка! Вконец обескураженные они застыли на месте, стараясь понять, что бы это значило, и как им поступить в дальнейшем. Возможно, они и заподозрили бы подвох и поступили бы как-то иначе, если бы в следующее мгновение не услышали доносящийся откуда-то из глубины тюремного помещения, пусть и слегка отделенный, но до боли знакомый храп. Такой храп мог принадлежать только Грету Фальстафу и никому другому! Этот храп был в свое время притчей во языцах на «Лайме». Кто-то из команды не мог уснуть при сильной качке, к кому-то сон не шел тогда, когда вокруг шумели, смеялись и бесились окружающие. Грет же при любых обстоятельствах извергал все сотрясающий вокруг храп буквально уже через минуту после того, как его голова коснулась гамака. Причем, храп был таковым, что можно было только искренне сочувствовать тем, кто находился рядом с ним. Пусть там наверху неистовствует ураган, и корабль трещит по швам, он будет спать! При этом еще у его друзей имелась возможность заключить пари: что издает громче звуки: оглушительный треск сломленных ветром рей и мачт, или удивительнейший храп Грета Фальстафа!
Вот и теперь: наверняка многие не спали в эту ночь, понимая, что она последняя в жизни. Грет же храпел, как ни в чем не бывало! Нет! Это он и только он!
Осязаемо почувствовав близость такой желанной для них цели, друзья потеряли бдительность, и сломя голову бросились вперед на звуки храпа. В следующее же мгновение услышали за своей спиной сначала скрип и грохот захлопывающейся двери, а затем и громыхание задвигающегося засова. Тут же послышалась испанская речь и злорадное гоготанье и смех.
Еще не успев до конца осознать, что произошло, троица бросилась назад к двери, но, если минуту назад она открылась свободно, то теперь напоминала собой каменную глыбу! Это была ловушка! Друзья оцепенели от неожиданности. Слова Хосе Рамиреса оказались пророческими: они и друзьям своим не помогли, и сами подали в беду. Почти никто из троих не сомневался, что завтра в полдень они будут повешены вместе с остальными.

XXXII.

События, происходившие в это время в столице Англии, можно было сравнить с искрой, из которой, как известно, порой возникает нешуточных размеров пламя. Или со снежным комом, способным увеличиваться в размерах, по мере развития ситуации.
Как мы уже с вами говорили, в политике нет, и не могут даже теоретически существовать люди, исповедующие принципы: ударили тебя по одной щеке, подставь вторую. В противном случае, они никогда бы не стали политиками, а если такое бы и произошло, то они ни за что в жизни не добились бы там значительных высот. Ведь политика не только дело грязное, как принято говорить, но, я бы сказал, и жестокое. Выливание ушата грязи на своего конкурента-оппонента - это самый безобидный из приемов, применяемый политиками. Зачастую народные избранники и прочие власть предержащие, прибегают к действиям, которые можно было бы охарактеризовать одним выражением, но, думаю, понятным для всех: кто кому горло перегрызет.
Парламент Англии в данном случае также не стал отступать от общепринятых правил. Зачем создавать прецедент? - резонно рассудил он. Зачем входить в историю под названием «уступчивый парламент», думалось парламентариям, если куда более приятным будет определение "долгий парламент". И дело даже, как вы понимаете, не только в благозвучности определения. Чем дольше человек будет находиться у власти, тем дольше он будет пользоваться всевозможными льготами и всем прочим, чем она, неизменно щедрая, одаривает своих избранников.
Карл сменил коменданта Тауэра и удалил парламентскую охрану?!
Прекрасно! Мы, парламентарии, в долгу не останемся! Мы прибегнем к испытанному методу: привлечем на свою сторону народ! Мы поднимем его! И народ действительно поднялся! На улицы города вновь высыпают толпы недовольных, которые, благодаря повелительному персту своих кормчих, направляющих гнев народа в нужное русло, устремились не куда-нибудь, а к площади, которая находилась возле королевского дворца.
Впрочем, мы неоправданно часто употребляем в данной ситуации слово народ. Ведь народ и орущая толпа - это отнюдь не одно и то же! Повторюсь: не автору этих строк судить, кто был прав, кто нет в том грандиозном противостоянии, которое переживала в те дни Англия. Со стороны Карла I действительно было допущено множество не только просчетов, но и таких действий, которые можно было бы назвать если не преступлением, то преступной халатностью или преступной непредусмотрительностью. Но мы говорим сейчас о другом. О том, что, горлопаня постулат «Ударили по одной щеке - подставь вторую», кричавшие, в жизненной практике такую пощечину компенсируют выбитым оппоненту зубом или целым рядом оных. О том, что ратующие за народ в первую очередь думают о себе, а потом уже за народ. Если они о нем вообще думают. Почему этот народ не понимает, что политики зачастую используют его в своих, и только своих, корыстных целях?! Еще можно понять ситуацию, когда доведенный до отчаяния народ, подавляемый репрессиями и томимый голодом, скандирует: «Свободу! Хлеба!» Ведь каждый их этих угнетенных думает в первую очередь о своей семье, о своих детях, поэтому слова их звучат искренне. Но ведь как часто мы видим толпы (подчеркиваю: толпы!), скандирующие от имени всего народа зачастую бредовые лозунги в поддержку то одной, то другой партии. Сытее ли станут дети тех, кто вместо занятия полезным трудом, рвет глотку за какую-то партию, которая по большому счету им и не нужна! Но те, кто обладает даром повелевать толпой, подбрасывают им очередные, выгодные для себя лозунги, а те и рады стараться! Как вы думаете: какой лозунг звучал чаще всего на площади возле королевского дворца? Ну...- скажете вы, - коль народ голодный и доведенный до отчаяния, то в первую очередь, наверное, и требовал хлеба своим детишкам, свободы и прочих вещей, что в таких случаях душа желает. А вот и не угадали! Помимо «Долой епископов!» все же чаще звучало: «Привилегии парламенту!» Какие еще к этому могут быть комментарии?!
Не будем идеализировать и Карла I Стюарта. Он тоже не пожелал подставлять вторую щеку, а решил предпринять ответный удар. Ох уж эти ответные удары!
Король решил, что с оппозицией нужно покончить. И чем быстрее, тем лучше! Не успел наступить новый 1642 год, как уже третьего января против Пима, Гемпдена, Холльза, Строда, Гезльрига и лорда Манчестера было выдвинуто обвинение в государственной измене. Как хотелось королю видеть своих обидчиков в Тауэре! По его приказу их дома были опечатаны, прокурор явился в палату общин и потребовал ареста обвиняемых. Как и следовало ожидать, парламентарии отказались выдать обвиняемых.
Это был неслыханный вызов! Монарх, привыкший к беспрекословному выполнению любой своей воли, пришел в бешенство! В это время он принимает беспрецедентное решение, неудачная попытка реализации которого будет описана затем многими историками. Он сам пойдет в палату общин и потребует выдачи обвиняемых! Ну, и что здесь особенного? - возможно удивится тот из читателей, кто не осведомлен с вековыми традициями Англии, согласно которым монарху возбранялось переступать порог нижней палаты парламента. Это было едва ли не единственное место в королевстве, куда он не мог зайти. Это прекрасно понимал Карл, как и то, что до него ни один монарх Англии этого не делал. Впрочем, и после него этого никто больше не сделает. Поэтому на такой поступок еще нужно было решиться.
И он решился! На следующий же день 4 января 1642 года король, в сопровождении четырехсот солдат явился в зал заседаний. Впрочем, солдаты, естественно, остались у входа, а король буквально один на один оказался со своими оппонентами. Беглого взгляда было достаточно, чтобы заметить, что тех, за кем он пришел, здесь нет, и в то же время понять, что он уже сейчас проиграл. Но сдаваться раньше времени ему не позволяло самолюбие. Он, не спеша, проходит по залу и неторопливо усаживается в кресло спикера, которое тот ему поспешно уступил. Депутаты поднялись, обнажили головы. Все знаки почитания, казалось бы, соблюдены. Но кому, как не королю, было известно, что в душах этих людей сейчас происходит нечто иное, что они пока скрывают.
- Господа, - начинает он, и сильное, чем обычно, заикание, выдает в нем волнение. - Я очень огорчен случаем, приведшим меня сюда. Вчера я приказал арестовать людей, обвиненных в государственной измене, и ожидал повиновения. Я сам пришел арестовать их. Мистер спикер, мне нужны эти пять джентльменов. Прошу вас, скажите, где они.
Вслед за небольшой заминкой последовал ответ Лентхолла. Его фраза станет впоследствии знаменитой:
- Да не прогневают мои слова Ваше Величество, но в этом помещении у меня нет ни глаз, чтобы видеть, ни языка, чтобы говорить, пока мне не прикажет палата, ведь я ее слуга...
Хотя спикер и опустился перед ним на колени, но Карл, как никто другой, понимает, что это больше, чем неповиновение. Это сродни плевку в лицо! Им, монархом, уже пренебрегают! Какое унижение!
- Ну, что же, - с угрозой, и в то же время бледный, произносит король. - Я вижу, что птички улетели. Надеюсь, вы их ко мне пришлете, иначе я сам найду способ их отыскать!
Предупрежденные за полчаса до прихода короля, лидеры оппозиции успели вовремя покинуть палату общин и укрыться в Сити. Но король, хотя и был удручен и огорчен до невозможности, все же не спешил сдаваться. Он надеялся на помощь мера города, к которому собирался обратиться. Если он поддержит короля и выдаст ему всех пятерых обвиняемых, то дело практически будет сделано! Обезглавив оппозицию, Карлу затем проще будет расправиться с остальными.
Именно в такое непростое время, когда было еще непонятно: чья же возьмет в этом противостоянии, и в чьих руках окажется, в конце концов, реальная власть, на глаза Каннингема попалось письмо, которому суждено будет изменить дальнейший ход событий этой книги.
Если вы не сразу вспомнили, о каком письме идет речь, то, посмею вам напомнить о «скромном» задании леди Кэлвертон монаху-отшельнику. Тот как всегда был прилежен в исполнении любых заказов, доверенных ему, и вскоре фальшивое письмо уже лежало на столе леди Кэлвертон. Впрочем, долго оно там не задержалось. Умелой интриганке достаточно было лишь несколько раз прочитать его, чтобы осчастливить мир довольной ухмылкой. Работа святого отца ее вполне удовлетворила. Дальнейшую «заботу» о письме взяла на себя Елена Кед. Как вы понимаете, хороший слух и умение оказываться в нужное время и в нужном месте, чтобы в итоге подслушать важный разговор хозяев, были далеко не единственными достоинствами этой удивительнейшей дамочки. Вот и на сей раз она так умело положила письмо, что его нашел никто иной, а именно тот, кто и должен был найти. Причем все было обставлено так, чтобы оно было, как будто бы спрятано, но уголок его, со столь знакомым Каннингему почерком, все же выглядывал на свет Божий и так манил к себе!
Все мы с детства привыкли слышать наставление, что читать чужие письма, дескать, нехорошо. Но «нехорошо» и «неинтересно» понятия, как вы понимаете, разные. Именно их и интересней всего читать! Возможно, именно этими соображениями руководствовался хозяин дома, беря полуспрятанное письмо со столика в комнате своей жены. Остается только гадать, как служанка, не уступающая в смекалке своей хозяйке, умудрилась положить его тогда, когда и миссис Каннингем покинула комнату, и в то же время сам Каннингем посетил ее и увидел то, что и должен был увидеть.
Наверное, если бы это оказалось послание его дражайшей супруги, к примеру, своей прапрабабушке, которая умерла много лет назад, Каннингем так не удивился бы, как теперь. Достаточно было беглого взгляда на первые строки письма, чтобы руки его задрожали от волнения! Да, да! Именно так! Холодный и рассудительный богач, не терявший присутствия духа в любой ситуации, теперь просто опешил от неожиданности! Это же надо: его жена тайком от него, Каннингема, писала не кому-нибудь, а самому королю! Но главное: что писала! Потерявший дар речи от того, что происходит, хозяин дома еще и еще перечитывал те места, которые поразили его больше всего:
«Надеюсь, Вы, Ваше Величество, оцените те старания, с которыми я выполняла Ваше задание. Ведь проникнуть в логово этого мерзкого человека, которого я люто, всеми фибрами своей души, ненавижу - это одно дело. Но стать к тому же его супругой, да еще и завести ребенка - это поистине великая жертва с моей стороны. Мне уже невмоготу жить под одной крышей со столь отвратительным чудовищем. Однако, утешает одна мысль: мои труды не пропадают даром. Сколько уже полезной информации я успела сообщить Вам о нем. То, о чем поведаю я сейчас, вообще, по моему мнению, бесценно. Все дело в том, что этот негодяй, являющийся моим супругом, совместно с некой особой задумал смертоубийство, столь дерзкое и неслыханное, что я даже не решаюсь произнести имя того, кого они наметили своей жертвой. Весь ужас состоит в том, что этим несчастным должны стать Вы, Ваше Величество! Ничего более ужасного, и представить невозможно! Надеюсь, Вы понимаете, что с этими мерзавцами пора разобраться окончательно. Каннингем заслуживает не только места в Тауэре, но и крепкой пеньковой веревки! Я ведь давно Вам говорила, личная тюрьма в подвалах его дома и прочие злодеяния - это далеко не самое худшее, на что способен этот человек. От него можно ждать абсолютно всего, даже самого невероятного! И вот чем все закончилось! Я все-таки была права».
Каннингем скрипнул зубами от ярости, кляня себя за то, что все эти годы грел змею возле своей груди, даже не подозревая о том, кто она есть на самом деле.
«Если Вы, Ваше Величество, захотите расправиться с ним при помощи своих людей, то будь на то Ваша воля. Но если прикажете и передадите мне яд, то я с удовольствием сама подброшу его в пищу этому мерзавцу! Лютая ненависть к нему поможет мне в этом! Ничто более не будет держать меня в опостылевшем мне доме, и я смогу снова быть подле Вас, Ваше Величество. Я буду иметь счастье вновь, пусть и изредка, видеть Вас, слышать Ваши... Впрочем, сантименты оставим на потом. Ибо чует мое сердце: близок тот час, когда мои мучения закончатся, и моя душа вновь обретет свободу».
Стоит ли говорить о том, что все последующее время Каннингем только тем и занимался, что ходил по дому, лихорадочно обдумывал случившееся, вновь и вновь перечитывал письмо и снова задавался вопросом: «Не сон ли это?!» Как могло так случиться, что его жена, которую, как ему казалось, он знал прекрасно, вдруг оказалась его врагом. Правда, он и раньше замечал в ней некоторые странности, которые мешали их взаимопониманию, и становились некой стеной между ними. Чего стоило одно только вмешательство этой глупой женщины в разговор Каннингема и Сунтона. Каков хороший шанс был одурачить этого простачка и без особых проблем выведать у него тайну сокровищ острова Вилсона. Тогда Джозеф был уверен, что это все результат ее мягкосердечности и доброты. Пожалела она, видите ли, несчастного, которого мучили в застенках тюрьмы. А теперь вот, оказывается, какая она «добренькая»!
Кого-то она, видите ли, пожалела, а его самого она с удовольствием отправит на тот свет! Причем с удовольствием! Ну, погоди!
Иногда, правда, в его душу закрадывалась тень сомнения: нет! Такого просто не может быть! Это какая-то нелепая, просто чудовищная ошибка! Пусть его жена трижды глупа и пусть он сам не питает в последнее время к ней трепетных чувств. Но, даже учитывая все это, вряд ли она могла написать такое письмо. Это просто невероятно!
Нет же! Вроде бы все верно: почерк ее! Это - вне всякого сомнения! К тому же, в письме упоминаются факты, о которых могла знать только она или же узкий круг хотя и других лиц, но тех, кому Каннингем всецело доверял. Возможно, это письмо она писала не по доброй воле, а по принуждению? Вряд ли. С каким упоением она пишет, что с удовольствием подмешала бы яд в пищу своего супруга! Кто бы заставил ее писать такие подробности, да и кому они, собственно говоря, нужны. Кто-то мог бы компрометировать Каннингема, плести вокруг него какую-то интригу. Но кому нужна ненависть супруги к своему мужу, и все прочее, что с этим связано?! Нет! Все это миссис Каннингем писала добровольно и искренне, и в этом нет никакого сомнения!
Какова негодница! Она следила все это время за ним, выведывала все его секреты, а затем передавала королю! Но почему Карла заинтересовала, казалось бы, скромная персона некого Каннингема, в которой он вряд ли мог видеть своего врага, а тем более конкурента? Возможно, король обладает даром читать чужие мысли, и однажды прочел в глазах своего поданного то, что тот тщательно скрывал от других, лелеял свои планы в самых отдаленных уголках души. Каннингем ведь, действительно, планировал занять место короля! Пусть это были сверх дерзкие и сверх сумасбродные планы, но они были! Впрочем, они остаются и сейчас, особенно после предложения леди Кэлвертон.
Кстати: как жена могла узнать о том, что за планы вынашивают в голове Каннингем и леди Кэлвертон?! Ведь пока лишь они вдвоем знали о грандиозном плане, который, если будет осуществлен, потрясет всю Англию. Более ни одна живая душа, коль верить словам своей любовницы, не знала об этом! Как же миссис Каннингем удалось все пронюхать?! Возможно, она сама следила за ним, возможно, послала своих людей, чтобы те следовали по пятам ее супруга и докладывали ей о каждом его шаге? Если даже и так, то они могли заметить лишь то, что Каннингем наведывается в дом леди Кэлвертон, и не более того! Не мог же кто-то проникнуть в комнату и, сидя за изголовьем кровати или стоя за портьерой, слышать обо всем, что говорилось в спальне! Хотя, впрочем, почему бы и нет?! А что, если эта женщина настолько хитра и расчетлива, что оказалась хитрей его, Каннингема, и переиграла его?! Почему бы и нет, если учесть, что все эти годы она умело прятала свое истинное лицо за личиной-маской примерной супруги? Коль она знала, что ее супруг иногда проводит ночи в доме своей пассии, то почему не могла не отдать приказ своим людям, чтобы те проникли в спальню заблаговременно, когда там еще никого не было. Возможно ли такое? При достаточной расторопности вполне!
Да... Дела... Каннингем ходил взад-вперед по комнате, представлял, как чьи-то глаза следили за упоительными оргиями, происходящими в спальне леди Кэлвертон, и ему становилось не по себе. Впрочем, возможно, все это плод его фантазии и никаких соглядатаев в доме его любовницы отродясь не бывало? Но как тогда его жена узнала обо всем?!
И тут Каннингему вспомнилась давняя где-то услышанная история о том, как у кого-то во сне выведывали все, даже самые сокровенные его тайны. Во время сна, оказывается это очень легко сделать. Человек полностью расслабляется, чувство опасности в нем или совершенно исчезает или значительно притупляется. Достаточно взять его за мизинец и тихим и нежным голосом расспрашивать у него все, что ты хочешь от него узнать, и тот медленно, сонным голосом, словно загипнотизированный, будет доверчиво говорить обо всем. Напрягши память, Джозеф вспомнил, что это он услышал в детстве, и они, детвора, помнится, абсолютно поверили тому, что такое может быть. Особенно юному Джозефу врезалась невинная, казалось бы, деталь: спящего непременно нужно взять за мизинец! А почему, собственно?! - задавался тогда он вопросом, но не находил ответ. И что самое интересное: он настолько увлекся идеей узнавать чужие тайны, что проделывал этот трюк со своими родными. Особенно досталось его сестре, ныне покойной матери Сайласа Прингла. Джозеф вспомнил, как пробирался к ней в спальню, брал ее, спящую, за мизинец, и тихим и, завораживающим голосом стал выспрашивать у нее какие-то, теперь уж и не помнится, детские секреты.
Сейчас Каннингем не мог, как ни старался, вспомнить, увенчался ли этот его эксперимент над сестрой успехом, или нет. Скорее всего, нет. Но где гарантия того, что этот же метод не применила на нем самом его дражайшая супруга и что она, в итоге, оказалась более удачливым экспериментатором, нежели он сам в детстве? Возможно, именно так она выведывала все это время из него его тайны?
Стоит ли говорить, как он ждал первой встречи с женой после того, как нашел письмо. Та как раз почти на целый день отлучилась из дома (где она была, нужно непременно выяснить!), а когда возвратилась, долго находилась в своей комнате, приводя себя в порядок после утомительной для нее поездки. Каннингем нисколько не сомневался, что за это время она непременно обнаружит пропажу письма, и представлял, какой удрученной он увидит ее за ужином.
Но, к глубочайшему его удивлению, ничего этого не произошло. Миссис Каннингем была в прекрасном расположении духа. Она упомянула о поездке, о тех нарядах, которые присмотрела в лавках торговцев, что, по ее мнению, очень подойдут для взрослеющей дочери, и о том, что они завтра непременно отправятся вдвоем с Джейн туда снова, чтобы та сама смогла одобрить или отвергнуть выбор матери. Элизабет Каннингем болтала, а ее супруг сидел, словно на раскаленных углях, и не мог не удивляться: это какое же хладнокровие нужно иметь, думалось ему, чтобы вот так вести себя, зная, что страшная улика, изобличающая ее, попала в чьи-то руки! Это мы с вами, уважаемые читатели, понимаем, что по-другому она себя и вести-то не могла, поскольку ни о каком письме и слыхом не слыхивала. Джозеф же только укрепился в сознании, что перед ним находится настоящее чудовище, которое столь хладнокровно и лицемерно, что таких еще нужно поискать!
Вконец удрученный и, не зная, как поступить, на следующий день Каннингем, прихватив с собой письмо, помчался к леди Кэлвертон. Чем дольше читала она врученную ей Джозефом улику, изобличающую его жену, тем большей гримасой неподдельной боли покрывалось ее лицо. Дочитав последние строки, она потрясенным взглядом уставилась на своего возлюбленного, пытаясь что-то сказать, но было заметно, что овладевшее ее душой волнение мешало ей сделать это. Наконец-то она буквально с болью выдавила из себя:
- Какая грязь! Какая мерзость! Как она могла! Как могла так поступить?! Вот так жена! А вы, мой друг, еще и ругали меня за то, что я посмела подумать о ней дурно! Да кроме яда, эта предательница, ничего более другого и не заслуживает! Господи! Как ты позволяешь таким людям ходить по земле!
Леди Кэлвертон буквально задыхалась от гнева и негодования! Было очевидно, что она просто потрясена! Какая все-таки актриса умерла в этой женщине! Посвяти она себя не интригам, а театру, не исключено, что она вошла бы в историю, как непревзойденный мастер сцены! О ней бы писали книги! И автор этого опуса не иронизировал бы по поводу таланта этой неординарной женщины, а искренне преклонялся бы перед ней.
Увы, но история не приемлет сослагательных наклонений. Поэтому мы и описываем не то, что могло бы быть, а то, что произошло на самом деле.
- Вы только вдумайтесь в ее слова: «Я с удовольствием подброшу сама яд в пищу этому мерзавцу!» Каково?! Лютая ненависть, видите ли, поможет ей в этом! Нет! Оставлять все это так, безнаказанным, никак нельзя! Коль она просит яда для вас, мой друг, то пусть сама же его и получит! Разве я не права?!
Угрюмое и задумчивое лицо Каннингема свидетельствовало о том, что вряд ли стоит леди Кэлвертон ожидать от него поспешного и обрадованного: «Да! Это выход из ситуации! Я согласен!» Что творилось сейчас в его душе, умело игравшая свою роль интриганка не знала, но понимала: коль тот колеблется, нужно окончательно убедить его в своей правоте. И она продолжила:
- Что еще может удерживать вас от этого шага, друг вы мой любезнейший?! Какие могут быть сомнения и раздумья в такой ситуации, после столь яркого доказательства ее чудовищной измены. Измены в прямом смысле слова! Вдумайтесь в смысл слов: «Ничего более не будет держать меня в опостылевшем мне доме, и я снова смогу быть подле Вас, Ваше Величество! Я буду иметь счастье вновь, пусть и изредка, видеть Вас, слышать Ваши»… Неужели вы не понимаете, о чем идет речь?! Дом ваш для нее, видите ли, опостылевший, к вам она питает лютую ненависть. Зато испытывает истинное наслаждение от того, что … Да что я вам все это объясняю?! Неужели непонятно, что этой мерзавке уже пришлось побывать в постели короля, и она всеми силами стремится запрыгнуть туда вновь! Какая гнусность! Господи! Неужели вы простите ей эту измену?! Неужели не накажете ее за столь чудовищный грех?!
Беседа с Каннингемом затягивалась. Это насторожило интриганку. Она была уверена, что состряпала столь обличающую улику, что оскорбленный и униженный супруг быстро согласится с тем, что отправить на тот свет свою бывшую жену - это лучший выход из сложившейся ситуации. Но он почему-то медлил. Это не просто бесило леди Кэлвертон. Внутри нее клокотал такой ураган, что она еле сдерживала себя, чтобы не выговорить «этому безмозглому ослу» все, что она в данную минуту о нем думает. А тот, глупый, вдруг почему-то вспомнил о родном дитяти. Он, видите ли, сильно любит свою дочь, и не хочет навсегда лишать ее матери. Это еще больше раззадорило хозяйку дома:
- Так почему же хваленая мамаша, в таком случае, ни разу не вспомнила о своей дочери! Неужели вы не заметили, что о ней в письме не упоминается ни слова! А коль ей опостылели вы, дом, в котором она столько лет прожила, то, надо так понимать, опостылела также и дочь, к которой, вполне возможно, она питает такую же ненависть, как и к вам. Возможно, именно потому, что ее отцом являетесь вы! Она ведь ни словом не обмолвилась о том, что будет сожалеть о дочери! Нет! Что вы! Ее единственное и непреодолимое желание - это поскорее покинуть «опостылевший дом» и вновь запрыгнуть в постель к своему любовнику - королю! Да неужели вы столь слепы, мой друг, что не понимаете это?!
По выражению лица собеседника интриганка видела, что тот уже почти согласился с ней, но, чтобы окончательно преодолеть все еще имеющиеся колебания, она решила выложить на стол главный козырь. Если до этого она не говорила, а буквально кричала, руководствуясь лишь эмоциями, то теперь вдруг заговорила спокойно и рассудительно, буквально ледяным тоном, отчетливо чеканя каждое слово:
- Прошу не забывать, что все это касается не только вас. Этой мерзавке каким-то образом... Кстати, откуда ей все известно? Не вы ль, мой друг, подвели меня, проявив излишнюю болтливость со своей женушкой?! Так вот. Ей известно о том, что мы задумали. Насколько я понимаю, она еще не успела доложить обо всем королю. Но представьте, что с нами будет, если ему обо всем станет известно! Неужели вы не понимаете, что он тут же отдаст приказ своим людям в лучшем случае отправить вас в Тауэр. Хотя Карлу лучше всего будет, если мы вообще избавим этот мир от своего существования. Так о ком вам в первую очередь нужно позаботиться: о своей личной безопасности и самой жизни, или об этой изменщице, что кроме яда ничего другого не заслуживает?! А как, прикажете, закрыть ей рот? Будете держать под домашним арестом? Но она рано или поздно передаст королю то, что у нее вертится на языке. Или сама, или через своих людей. Ведь я нисколько не сомневаюсь, что к ней может быть послан кто-то, кто напрямую затем передает от нее весточки королю. Итак: каково ваше решение?
Каннингем начал сбивчиво, как бы чувствуя свою вину, объяснять своей пассии, что и рад бы избавиться от жены, но как-то не решается рубить все вот так, сразу, что называется, с плеча. Все-таки смерть есть смерть и ничего, в случае чего, уже потом нельзя будет исправить. А вдруг со временем окажется, что все это какое-то чудовищное недоразумение, и жена как бы будет ни при чем, но жизнь ей уже нельзя будет возвратить. К тому же, любовь к дочери…
И тут леди Кэлвертон в который раз осенило. Она вдруг поняла, что не обязательно действовать вот так, напрямую, прямолинейно. Главное, добиться конечного результата: убрать миссис Каннингем. А как она этого добьется - это уж не столь важно. Коль ее супруг оказался человеком столь щепетильным, то можно поступить и по-иному.
- Хорошо, - спокойным и примирительным тоном начала она. - Давайте, действительно, сохраним этой изменщице и предательнице жизнь, хотя она, откровенно говоря, этого и не заслуживает. Но даже и в такой ситуации вы должны понимать, что оставлять все так, как было, тоже нельзя. Ежели вам удалось перехватить это ее письмо, то не исключено, что ею будет написано второе, которое, попав в руки королю, будет означать для вас смертный приговор. Если вы не хотите, чтобы она исчезла навсегда, то хотя бы согласитесь с тем, чтобы она по крайней мере исчезла из Лондона. Хотя бы на некоторое время. Вы ведь посмотрите, что сейчас творится в столице! Карл буквально объявил войну лидерам оппозиции! Он самолично явился - в нижнюю палату, чтобы арестовать их! Он нарушил вековые традиции, чтобы поквитаться со своими обидчиками! Можете представить, как он поступит с вами!
- И с вами тоже. Это ведь, кстати, ваша затея…
- О! Уже начались первые разногласия! Прекрасно! - Леди Кэлвертон нервно захохотала. - Вот что натворила ваша дражайшая супруга! Да! И со мной тоже! Вот почему я не прошу, а требую, чтобы вы поступили так, как я предлагаю! Если вам ваша жизнь безразлична, и вы готовы пожертвовать ею лишь ради того, чтобы эта мерзавка вновь имела возможность «любоваться внешностью короля и слышать его обворожительный голос», то я еще хочу пожить на этом свете, и успеть раздать кое-кому давние долги!
Тут умелая интриганка как всегда слукавила. Да, она тоже, как и Каннингем, рисковала. Но, сама же составляя вышеупомянутое письмо, она старалась максимально обезопасить себя от всевозможных неожиданностей. Не исключая возможности того, что ее творение при каком-то, совершенно невероятном стечении обстоятельств, все же попадет к королю, она все сделала так, что в письме не только нигде не фигурировало ее имя, но и не содержалось даже намека на то, что той, второй заговорщицей, была именно она. А имя Каннингема она сознательно упоминала чаще, создавая тем самым иллюзию того, что именно он является вдохновителем идеи умерщвления короля. Это еще больше сузит петлю вокруг шеи ее подельщика, причем до такой степени, что тому не останется иного выхода, кроме как согласиться.
- Правда, нижняя палата отказалась выдать королю Пима и других лидеров оппозиции, - спокойно продолжила хозяйка дома, - но всем известно, что завтра Карл собирается посетить мэра города. И кто знает, как все обернется, ежели тот окажется на его стороне. Вместе с лидерами оппозиции в Тауэре, благодаря вашей женушке, мой друг, можем оказаться и мы. Не знаю, как вы, а мне уже довелось побывать там, и скажу откровенно: у меня нет ни малейшего желания возвращаться туда и вновь пережить все те ужасы и лишения. Поэтому не прошу, а требую: урезоньте свою ненаглядную! Коль вы не желаете ее смерти, тогда предлагаю иной, более щадящий вариант.
Все это время хозяйка дома возбужденно ходила взад-вперед по комнате, поэтому ее ноги за это время, по всей видимости, успели устать. Теперь, казалось бы, в самый решающий момент, она вдруг в изнеможении плюхнулась всем телом в одно из кресел, и продолжила столь безразличием тоном, что, казалось, то, о чем она говорит, не имеет к ней совершенно никакого отношения:
- Возможно, вам известно, что остров Барбадос является одной из наиболее процветающих наших колоний. Недавно мне стало известно, что помощником губернатора на этом острове является мой давний знакомый, с которым мы раньше были очень дружны. Я оказывала ему в свое время массу всевозможных услуг, что теперь уверена, он не откажет мне в моей просьбе, если я с таковой к нему обращусь. Вы еще не успели уловить ход моей мысли? Не догадываетесь, к чему я все это клоню?
Недоумение на лице слушателя свидетельствовало о том, что если озвучить все, что роилось в это время у него в голове, все это будет выражено кратким, но емким «Нет!»
- Хорошо! Продолжаю дальше. Мы ведь уже говорили о том, что если миссис Каннингем и стоит сохранить жизнь, то, при этом, нужно убрать ее на время не только из столицы, но и вообще из Англии. Скажем так: подальше от греха. А почему таким бы местом, где ваша женушка могла бы отсидеться все это неспокойное время, не смог бы оказаться Барбадос?!
Вскинутые от удивления кверху брови Джозефа можно было расценить и так: а почему бы и нет?! Поэтому наш оратор позволил себе продолжить дальше:
- Нам с вами остается только узнать, когда к Барбадосу направится ближайшее судно. Я напишу помощнику губернатора письмо, с просьбой не только присмотреть за миссис Каннингем, но и оказать ей всецелую поддержку во время проживания там: позаботиться о месте, где она могла бы жить все это время, о хорошем питании, и так далее. Дочери вы могли бы сказать, что мать нуждается в лечении, и вы направили ее к видным докторам. Можете придумать что-либо иное. Боюсь, что она будет требовать от вас потом быстрейшего ее возвращения. Возможно, лучше будет, если она исчезнет внезапно, ничего никому не сказав? Впрочем, решайте сами. Видит Бог, что сердце мое подобрело, и я готова согласиться с тем, чтобы не наказывать слишком сурово эту изменщицу. Хотя повторюсь: ее злодеяние заслуживает смерти! Но, будь по-вашему: пусть живет! Однако, и оставаться здесь ей никак нельзя! Думаю, это уже и вы поняли. Считаю, что мое предложение - это лучший выход из ситуации.
Каннингем еще молчал, но уже начал утвердительно качать головой, мысленно все еще витая где-то под облаками. Леди Кэлвертон, видя это, и радуясь в душе, что ее планы наконец-то начинают осуществляться, решила, что пора подводить итог этого разговора:
- Итак, распределим роли. Я сейчас же посылаю в порт своего человека, чтобы он узнал, когда оправляется ближайшее судно на Барбадос. Сразу же будет оплачено одно место на этом судне.
- Постойте! Я одну ее не отпущу! Кто-то должен и ухаживать за ней, и присматривать.
- Хорошо! Я распоряжусь о двух местах…
- Троих! Их будет трое! Миссис Каннингем, ее служанка и кто-то из моих людей, кто будет и оберегать ее от всевозможных неприятностей и в то же время не позволит ей возвратиться в Лондон раньше, нежели я того пожелаю.
- Отличная идея! Браво, мой друг! Вы также предусмотрительны, как и я! Действительно: а вдруг желание миссис Каннингем поскорее увидеть светлый облик дражайшего короля, к которому она так неравнодушна, да услышать ее обворожительный голос станет столь нестерпимым, что она бросит все, и первым же кораблем, отправляющимся из колоний в Англию, вновь примчится сюда! В таком случае ваш человек предотвратит этот душевный порыв.
- Перестаньте паясничать, сударыня! Неужели вы не понимаете, что эта тема мне неприятна!
- Была бы она вам действительно неприятна, вы бы воздали этой мерзавке то, что она заслуживает! - холодным тоном произнесла хозяйка дома. - А коль вы ей еще и услужливо подсовываете служанку, то, по всей вероятности, волнуетесь не о своей репутации, а о сохранности белой кожи одной из фавориток короля, которой не терпится поскорее вновь оказаться в постели своего возлюбленного! Но довольно об этом! Не возражайте мне! Неуместная ссора ни к чему хорошему не приведет! Надзор за ней действительно нужен, и вы правильно поступаете, что посылаете вместе с ней своего человека. Так будет надежней!
Леди Кэлвертон и в данном случае подтвердила свою репутацию злого гения. Аферу с фальшивым письмом она провернула не только удачно, но и вовремя. Буквально в тот же день, когда судно с миссис Каннингем, ее служанкой Мери и слугой Джеком Бреффом отчаливало от причальной стенки одной из набережных Лондона, мэр столицы ответил королю отказом на требование выдать изменников. То есть, лидеров оппозиции. Это было полнейшее, можно сказать, сокрушительное поражение Карла. Столица отныне не повиновалась ему!
Вполне возможно, что в такой ситуации, понимая, что король для него уже не страшен, Каннингем и не стал отправлять бы жену по другую сторону океана. И уж тем более не стал бы он этого делать буквально через пять дней после этого. Король, понимая неизбежность и необходимость поездки на север, чтобы собрать силы для вооруженной борьбы, решил покинуть Лондон. Слишком уж опасным для него был этот город - оплот враждебно настроенного против него парламента, с ополчением и толпами простолюдинов, от которых в любую минуту можно было ожидать открытого бунта. 10 января 1642 года король с королевой и детьми отбыл в Гемптон-Корт, а оттуда направился в Виндзор. Он был уверен, что вернется обратно совсем скоро и непременно триумфатором.
А в это время на всех парусах по направлению к Барбадосу неслось судно с миссис Каннингем, ее служанкой и слугой на борту. Все трое не знали и не догадывались, что совсем рядом, буквально за деревянной перегородкой соседней каюты, находится тот, кому расчетливой леди Кэлвертон было приказано на пути к Барбадосу убить всех троих и выбросить за борт, не оставив при этом никаких следов преступления...

XXXIII.

Никогда еще на главной площади редукции Япей не было столь многолюдно. Близился полдень и многие, зная, что в этот час будет происходить на этом месте, поспешили сюда, чтобы не пропустить редкое зрелище. Собственно, нечто подобное было здесь не такой уж редкостью. Но публичные телесные наказания провинившихся, практиковавшиеся здесь довольно часто, не могли идти ни в какие сравнения с массовой казнью, которая вскоре должна была здесь произойти. Правда, прежде, чем состоится казнь, должен был заседать суд, на котором, по идее, и необходимо было выяснить: действительно ли виновные являются таковыми, и заслуживают ли он и смертной казни. Но людская молва уже давно вынесла свой вердикт: виновны! Поэтому практически никто не сомневался, что сегодня ему придется пощекотать нервы, наблюдая, как кого-то лишают жизни.
Кому-то, конечно же, это невеселое зрелище может показаться отвратительным, способным вызвать душевный протест. Кто-то отведет взгляд в сторону, чтобы не видеть самый душераздирающий момент. Но не будем забывать, что на свете немало тех, кто еще не созрел для того, чтобы лично поковыряться лезвием ножа в груди или в горле своей жертвы, но отнюдь не прочь воочию понаблюдать за этим со стороны. Какое это блаженство: ты в полнейшей безопасности, в тепле, так сказать, и уюте, тебе ничего не угрожает, а прямо перед тобой, совсем рядом, находится тот, кого сейчас лишат жизни. И любителям волнующих ощущений не обязательно ждать кульминации, когда тело повешенного задергается в предсмертных конвульсиях, или отрубленная голова несчастного скатится вниз по эшафоту, роняя горячие и крупные капли крови на деревянный настил. Такие начинают чувствовать волнение в душе уже тогда, когда, вглядываясь в лица приговоренных к смерти, видят страх в их глазах, выражение ужаса на лице, замечают дрожание пальцев и рук несчастных. Именно такие любители острых ощущений, во все времена и составляли основную массу тех, кто ручейками стекался к площадям, образовывая целые толпы, на всевозможные публичные казни, проводимые человечеством на протяжении всей истории своего существования.
В этот знойный полдень на главной площади редукции не присутствовали, наверное, только те, кто был занят земледелием. Еще ранним утром все они отправились на поля, поэтому возвращаться назад, тратя время на дорогу, было непозволительной роскошью. Зато в толпе было множество тех, кто в это время должен был трудиться в сапожных, швейных, гончарных, свечных, кожевенных, прядильных и прочих мастерских. Все они не боялись, что будут наказаны за то, что на время бросили свои рабочие места. По редукции прошелся слушок, что духовенство, дескать, будет не против, если многие посетят судилище и выскажут свое гневное мнение по поводу того, что заслуживают гнусные убийцы юной испанки. Нетрудно догадаться, что инициатором подобных слухов был викарий, которому так не терпелось сначала услышать дружное скандирование: «Смерть проклятым чужеземцам!», а затем и увидеть, как они болтаются на веревке. Он очень опасался того, что англичане смогут каким-то чудом выкрутиться и избежать казни, потому-то и надеялся, что судьи не устоят против всеобщего скандирования: «Смерть убийцам!» Это психологически подействует на судей - резонно рассуждал он.
Утром он лично посетил тюрьму, поскольку не мог отказать себе в удовольствии поиздеваться над попавшими в ловушку англичанами, предпринявших нынешней ночью попытку выручить из беды своих соотечественников. Какая это удача, что на их пути оказался этот сообразительный индеец, который, к тому же, поспешил поделиться этой вестью не к кому-нибудь, а именно к нему, к викарию! Тот, естественно, знал, как поступить в такой ситуации, поэтому ни о чем не подозревавшие Бэнкс, Осборн и Кейнс легко попались в расставленные для них сети.
Утром, увидев перед собой священника, они решили, что он и есть тот, который является главным в редукции, поэтому и стали наперебой рассказывать ему все, в том числе и о погибшем доне Диего, которому, увы, никогда, уже не суждено прибыть сюда и заключить в объятия своего родственника. Можете представить, какой душевный подъем охватил в это время Хуана Эрманаса! Свершилось! Никто теперь не помешает ему тихо и спокойно дожить остаток своей жизни здесь, занимая такую милую для него должность викария! Теперь осталось только расправиться с этими чужеземцами - и все! Врагов у него, викария, больше не будет. Виновные в смерти Хулии будут наказаны, и никто и никогда не вспомнит об этом злодействе, и уж тем более не заподозрит в нем его, Хуана Эрманаса!
И вот настал полдень. Толпа заволновалась, понимая, что сейчас начнется самое интересное. Все чаще и чаще собравшиеся начали поглядывать на руководство редукции, в полном составе собравшееся здесь: когда же те начнут?! Пока те медлили. За выставленными на площади огромными столами восседали не только священник и его помощник, но и вся местная знать, в том числе и индейская. Именно из их числа был составлен магистрат, называемый в редукции не иначе, как кабильдо. Вот сидит преисполненный важности бургомистр (коррехидор), со своим заместителем. Не менее суровы на вид были и судьи (алькальды), и рехидоры, всевозможные советники и секретари со всем подобающим штатом. Одним словом, весь муниципальный совет.
Все же иезуитам нельзя отказать в сообразительности. Еще в самом начале освоения ими далеких земель Нового Света, они, видя, сильное сопротивление со стороны местного населения, решили при помощи индейских касиков и иных вождей, создать внушительную декорацию местного самоуправления, по своему же, испанскому образцу. Всех перечисленных выше чиновников из числа индейской знати святые отцы осыпали особыми милостынями: им разрешалось роскошно одеваться, в том числе и по европейской моде, позволялось носить при себе шпагу, называть себя идальго, с дворянской приставкой «дон». Они освобождались иезуитами от налогов и публичных телесных наказаний. Но вся эта мишура служила лишь ширмой, для замыливания глаз индейцев. Коль люди устроены так, что невпроворот любят всякие разные независимости, то получайте, родимые, самоуправление - решили хитрые иезуиты. Ведь они сами, в отличие от индейцев, понимали, что все эти расфуфыренные свадебные генералы не обладают какой-либо юрисдикцией, а являются всего лишь исполнителями воли и приказов священника и викария, которые никогда не позволяли апеллировать к другим испанским судам и властям. Поэтому-то Хуан Эрманас и был уверен в своей безнаказанности, и в том, что сейчас произойдет именно то, на что он и рассчитывает.
Наконец-то действо началось! Правда, для тех, кто желал поскорее увидеть самое интересное, начало могло показаться скучным и пресноватым. Что уж тут поделать: официоз, так сказать, другим и не бывает. Судьи заунывными голосами, более подходящими для пения колыбельных, зачитывали обвинения, клеймили на все лады убийц, а основной массе зевак только и оставалось, что поглядывать на выстроенных в шеренгу англичан, которые помимо того, что были крепко связаны, еще и охранялись внушительным количеством военных, вооруженных мушкетами.
Вскоре заговорил викарий, и толпа перестала скучать. Казалось бы: очередная речь, служащая продолжением официальной части. Чего уж здесь интересного? Но речь святоши была настолько эмоциональной, голос его звучал настолько выразительно, в отличие от заунывного бормотания судей, что толпа, что называется, не дышала, внимая проникновенной речи своего духовного наставника.
- Прошу вас учесть, сестры и братья мои, свидетелями чего мы сейчас с вами являемся! - торжественно начал он. - Клянусь чревом девы. Вся история существования этого бренного мира еще не знала столь чудовищного злодеяния, на которое решились эти мерзавцы! Эти нелюди, которые не заслуживают чести быть названными людьми! Скрываясь под личиной эдаких добродетелей, которые принесли дону Педро весть о скором приезде его родственника, эти мерзкие чужеземцы вынашивали свои, совсем иные планы, безвинной жертвой которых стало безгрешное дитя, любимица многих, красавица Хулия. Можно понять и оправдать многое, но как можно оправдать то гнусное злодеяние, которое совершили эти люди?!
В эту минуту викарий напоминал леди Кэлвертон, которая, читая ею же придуманное письмо, на чем свет стоит поносила ни в чем неповинную миссис Каннингем. Видно, лицемерие и подлость - понятие интернациональные.
- Можно не оправдать, но хотя бы понять человека, которого голод и нищета довели до отчаяния и он, воруя черствую крошку хлеба, попался на содеянном и, обороняясь, убил того, кто на него напал. Повторюсь: оправдать это невозможно! Злодеяние есть злодеяние! Смертоубийство есть смертоубийство и за него нужно отвечать по всей строгости перед людьми и перед Создателем. Но где-то в глубине души понять этого человека, мучимого голодом и потерявшим контроль над собой, чисто по-человечески можно. Но чем, скажите на милость, можно оправдать проступок этих холенных и сытых чужеземцев, ожиревших на наших же с вами продуктах, ибо все это время именно мы, то есть вы, их, дармоедов, кормили, которые совершили смертный грех ради своих плотских утех?! И не более того!
Гул негодования прокатился среди толпы. Послышался первый выкрик: «Смерть негодяям!» и викарий понял, что его старания не пропали даром. Он еще раз взглянул на приготовленные виселицы и злорадно в глубине души возликовал: «Скоро! Совсем скоро ваши шеи, мерзавцы, сдавят смертельные удавки!» Подбодряемый толпой он продолжил еще более гневно и обличающе:
- В ином случае я, пусть и с брезгливостью, но все же выслушал бы обвиняемых. Возможно, в их речах прозвучало бы то, что смогло служить им хоть каким-то оправданием. Но о каком оправдании, а тем более о помиловании, могут заводить речь эти мерзавцы, которые ради удовлетворения своих плотских утех не пожалели жизни безвинного дитяти?! Я понимаю, что эти трое, которые явились к нам лишь нынешней ночью, непричастны к убийству Хулии. Но то, что они хотели похитить злодеев и убийц, поспособствовать тому, чтобы они избежали заслуженной кары, делает их такими же злодеями, как и тех, кого они хотели освободить. Все чужеземцы - мерзавцы! Это они принесли смерть и разброд на нашу землю! Как тихо и мирно протекала жизнь в нашей редукции, до той поры, пока на нее не ступила нога этих мерзавцев! Вспомните! И вот теперь. Если мы их не накажем, как они того заслуживают, то иные, еще более зловещие смерти и убийства будут и дальше сотрясать умы и сознания всех тех, кто здесь собрался. Поэтому считаю: выслушивать оправдательный лепет тех, кому нет, и не может быть оправдания - это пустая трата времени! Клянусь чревом девы, что эти мерзавцы не заслуживают иной участи, нежели быть повешенными. Все до одного! Выслушивать их оправдания - значит унижать себя! Как верный сын Матери-Церкви я хочу и требую, чтобы убийцы безвинной девушки были повешены!
Толпа взорвалась одобрительными криками, но, понимая, что вскоре гул возрастет с такой силой, что его, викария, просто уже будет не слышно, он поспешил поставить эффектную точку в своем монологе:
- Я думаю... Вернее, я уверен, что ни у кого из судей, да и не только судей, нет и не может быть вопросов к этим мерзким чужеземцам, принесшим горе в нашу редукцию. Но прежде чем судьи вынесут свой вердикт, хочу, чтобы они представили себе наполненные страхом глаза невинной девушки, которую грубо лишили не только чести и достоинства, но и самой жизни. Хочу, чтобы судьи, перед тем, как сказать - виновны эти негодяи или нет, заслуживают они смерти, или нет, в своем воображении услышали стон и плач несчастной, которая умоляла своих убийц сохранить ей жизнь, но бесчувственные звери оборвали ее, эту жизнь, едва начавшуюся. Возможно, прозвучавший в ваших ушах предсмертный стон страдалицы развеет все ваши сомнения и подтолкнет к принятию верного решения. Хотя, собственно, неужели здесь еще возможны какие-либо раздумья и иной вердикт кроме одного: «Смерть негодяям!»? Клянусь чревом девы, что среди присутствующих не найдется ни одного глупца, кто бы думал иначе! Или я не прав?! Может, пощадим этих чужеземцев, будем и дальше кормить их, а они пускай снова и снова насилуют и убивают наших жен и дочерей?!
Взрыв негодования сотряс площадь. Примерно с тем же остервенением толпа в Лондоне под окнами королевского дворца кричала: «Привилегии парламенту!». Здесь такая же безликая масса скандировала: «Смерть негодяям!» Вокруг творилось такое, что если бы кто из судей и захотел, если не оправдать обвиняемых, то хотя бы более досконально разобраться в случившемся, он просто бы не решился на это. Судьба Неда Бакстера и его друзей была предрешена.
Множество услужливых рук вмиг потянулось к петлям, которые тут же были наброшены на шеи несчастных. Все, кто были в толпе, в свою очередь вытянули шеи и привстали на кончики пальцев, чтобы не прозевать самое интересное, ради чего, собственно, они и пришли сюда. Еще мгновение и произойдет непоправимое.
Но именно в эту минуту на средину площади вышел человек и поднял руку, призывая всех к тишине. Вел он себя настолько вызывающе, что толпа вскоре утихла, недоуменно уставившись на незнакомца, поведшего себя столь необычным образом. Тот, видя, что внимание практически всех сосредоточено на нем, начал сдержанным, но вполне уверенным тоном:
- Прошу прощения достопочтимой публики, что прервал столь милые посиделки и лишил вас столь ожидаемого многими зрелища, но я не мог не удержаться перед просьбой уважаемого викария. - Он склонился перед тем в почтительном поклоне. - Он вопрошал: нет ли здесь среди присутствующих того, кто изъявит желание задать какие-то вопросы обвиняемым? Так вот я хочу ответить ему: такие есть!
Толпа возбужденно загудела, но тут же притихла, понимая, что сейчас начнет происходить нечто необычное. Лишь Кейнс тихим и сдавленным голосом прошептал: «Да это же Хосе Рамирес!», но Бэнкс тут же строго взглянул на него, и тот сразу же понял (как это ни странно!), что сболтнул лишнее.
Нед также сразу же узнал испанца, с которым они в свое время поднимались вверх по течению реки Парана на суденышке иезуитов, только-только покинув Буэнос-Айрес. Неду помнилось, как тот предостерегал его от беды. И вот тебе на: предсказание сбылось!
- Впрочем, у меня вопрос не только к осужденным, но и к судьям! - продолжил Хосе Рамирес тоном человека, абсолютно ничего и никого не опасающегося, и столь же уверенного в своей правоте и в своих силах. - Скажите-ка мне, любезные, - он повернулся к судьям, - кого мы судим? Чужеземцев как таковых или же конкретно убийц Хулии? Ежели убийц девушки, то почему в ваших речах, кроме огульных обвинений, не прозвучало ни единого более или менее веского доказательства того, что убийцами Хулии являются именно главный обвиняемый Бакстер и его соотечественники, а не кто-либо другой?!
Бывший свинопас почувствовал, как волна дурного предчувствия неприятным холодком пробежала у него по спине. Толпа, заинтригованная происходящим, притихла настолько, что можно было бы слышать, как пролетит невдалеке комар.
- Удивляет меня и то, - продолжил самоуверенный оратор, что больше всех гневается по этому поводу викарий, хотя все происшедшее больше касается священника, а не его помощника. В этой ситуации резонен вопрос: нет ли во всем этом какой-то личной корысти викария? Дон Хуан! Просветите нас относительно этого.
Взоры всех в одно мгновение устремились на викария. Тот, ощущая на себе всеобщее внимание, даже побледнел. Это, заметили все. Толпа еще более притихла, ожидая дальнейшего развития событий. Дон Хуан, понимая, что ситуацию нужно спасать, и уж никак нельзя выпускать ее из своих рук, решительно поднялся и столь же грозно, но слегка срывающимся голосом, произнес:
- Кто этот умник?! Кто он, собственно, такой? Клянусь чревом девы, я впервые вижу этого человека!
- Я знаю кто это! Я знаю!
Из толпы отделился уже знакомый нам низенький и пузатый индеец, и услужливо склонился перед викарием:
- Это тот человек, вместе с которым ехали те три англичанина, которые и напали нынче ночью на тюрьму. Это о нем я вам говорил! Это он и есть! Клянусь!
С сердца приунывшего было викария свалился тяжелый камень. Он расплылся в самодовольной улыбке и ехидно произнес:
- Так вот кто, оказывается, у нас в заступниках-то ходит! Сообщник тех, кто натворили здесь столько преступлений, и кто сам является таким же злодеем, как и его дружки! Клянусь чревом девы: этот негодяй заслуживает такой же веревки, как и его дружки! Схватите этого мерзавца! - Викарий повернулся к солдатам. - Чего стоите, олухи?! Вам говорю! И приготовьте петлю для шеи этого умника!
Хосе Рамиресу явно нельзя было отказать в сообразительности. Видя, что солдаты уже бросились к нему и совсем скоро скрутят ему руки, а в таком положении доказывать что-либо кому бы то ни было будет уже невозможно, он поспешно положил перед главным лицом в редукции священником какую-то бумагу и учтиво поклонился:
- Прошу простить меня, но перед вами находится отнюдь не мерзавец, а дон Хосе Рамирес де Лайва! Надеюсь, что для вас слова «ресиденсиа» и «висита» не пустой звук. Да! Да! Именно Совет по делам Индий направил меня к вам!
Если бы сейчас посреди площади подорвали весь пороховой запас, находящийся на данную минуту в редукции, этот взрыв не произвел бы большего эффекта, нежели слова, произнесенные этим нахальным незнакомцем. Читателям, для того, чтобы они поняли, что, собственно, произошло, просто необходимо, пусть даже вкратце, объяснить, что же такое ресиденсиа и висита.
Несмотря на огромные расстояния, отделявшие Испанию от ее колониальных владений, в том числе и в Южной Америке, каждый шаг всех высших чинов колониальной администрации был подчинен строжайшему контролю со стороны короны. Для этого во всех испанских владениях существовала как бы вторая власть, неусыпно следившая за первой. В обязанность органов, называемых ауденсиа и ресиденсиа, вменялась слежка за дисциплиной духовенства и других чиновников в вице-королевствах, генерал-капитанствах и редукциях, на протяжении всего срока их пребывания в должности.
Эта пирамида слежки и наблюдения за положением дел в колониях венчалась виситой, то есть генеральной инспекцией. Висита заключалась в том, что Совет по делам Индий периодически и, заметим, без всякого предварительного уведомления, направлял в колонии особо доверенных лиц, которые должны были представлять совершенно достоверные сведения о положении дел в вице-королевствах, генерал-капитанствах и редукциях, собирать сведения о поведении высшей администрации. Полномочия этих людей были настолько велики, что в период пребывания в каком-либо из вице-королевств, где проводилась инспекция, они могли занимать место вице-короля! А что уж говорить о редукциях! Если добавить к этому, что они же исполняли и фискальные функции, то можно представить, как боялись этих людей на местах в колониях. Именно поэтому смертельно побледнели все, кто до этого вальяжно восседал на своих креслах, считая себя Богом в отведенной ему вотчине. А уж о викарии и говорить нечего! На нем просто не было лица!
- Прошу прощения, дон Педро, - Хосе Рамирес застыл перед священником в учтивом поклоне, - но мне хотелось, чтобы бумагу, подтверждающую мои полномочия, увидел также и тот, кто назвал меня умником и мерзавцем.
Хосе Рамирес взял из рук растерявшегося священника бумагу, и положил ее на стол перед викарием. Тот лишь бегло взглянул на текст, но было совершенно очевидно, что его интересует не то, что там, написано, а то, как на него смотрит податель сего.
- Прошу прощения, дон Хосе, - запинаясь, начал он, - но я... Я право… Мне и в голову не могло прийти, что вы... Я обманулся вашим внешним видом... Ой! Что я такое говорю?! Простите меня, дон Хосе, верного сына Матери-Церкви, что не сразу признал столь достопочтимого господина! Осмелюсь обратиться к вам с мольбой о прощении, что посмел осквернить себя столь неблагозвучными словами в ваш адрес! Заверяю вас, что впредь, я не позволю себе столь заблуждаться!
- Это как раз хорошо, что мне удалось ввести вас в заблуждение! - усмехнулся Хосе Рамирес. – Именно за это меня и ценят в Совете по делам Индий! Этот маскарад и приносит мне успех! Я не хочу являться разодетым в дорогие одежды в инспектируемые мною места, где бы меня с почетом встречали, сытно кормили, соответственно провожали, но после моего отбытия там снова бы продолжались твориться всевозможные бесчинства. Нет! Этот маскарад позволяет мне не спеша рассмотреть как бы со стороны все то, что творится в редукциях. А творятся в них, нужно признаться, прелюбопытнейшие события! После многих моих проверок люди, занимающие самые высокие места в вице-королевствах, генерал-капитанствах и редукциях, после творимых ими безобразий, скажем так: плохо кончали. Но то, что я увидел у вас, превзошло все мои, даже самые смелые, ожидания!
Хосе Рамирес подошел к викарию, взял из его трясущихся от страха рук бумагу, сложил ее и отправил к себе назад в карман, откуда она и появилась несколько раньше на белый свет. Вокруг продолжала властвовать абсолютная тишина. Все ожидали услышать обвинения, но уже в адрес тех, кто совсем недавно сам обвинял.
- Единственное, что произвело на меня благоприятное впечатление, - продолжил Хосе Рамирес, - это пламенная речь викария и особенно его слова относительно того, что убийца не в чем не повинной девушки должен быть непременно повешен. Вы не отказываетесь от своих слов, дон Хуан?
- Да! Да! Конечно! - инстинктивно кивнул тот, тупо глядя на неожиданно явившегося инспектора и стараясь понять: к чему это он клонит?
- Вот и прекрасно! А что скажет суд?! - Он повернулся к судьям. - Вынесут ли они смертный приговор тому, кто убил несчастную? Впрочем, зачем я спрашиваю?! Зачем же тогда судьи, ежели они не будут осуждать к смерти убийц?! Разве я не прав?!
Те дружно закивали головами: мол, да! Так все и должно быть!
- Вот и хорошо, - задумчиво молвил Хосе Рамирес, в нерешительности потирая подбородок. - Только я вот в одном не уверен: стоит ли доверять суду, который за все прошедшее после убийства время, так и не смог отыскать каких-либо веских доказательств, которые бы не оставили сомнений в том, что это сделал действительно Нед Бакстер, или кто-то из его людей, а не кто-либо другой? Кроме пресловутой и вскользь упомянутой здесь пуговицы.
- Но ведь пуговица - это разве не веское доказательство, дон Хосе?! - Викарий всеми силами пытался спасти положение. - Какие еще должны в таком случае быть доказательства?! Прошу прощения, что осмелился возразить вам, но ведь такие пуговицы были только на камзоле у этого англичанина! Это все знают!
- Вот это-то меня и насторожило! - улыбнулся Хосе Рамирес. - Согласитесь, что если бы кому-то взбрело в голову совершить это злодейство, но свалить при этом вину на другого, он вряд ли смог найти лучший выход из ситуации, нежели пресловутая, столь приметная для всех пуговица. Не так ли?!
Все зашумели вокруг, а Хосе Рамирес уставился при этом на викария, буквально испытывая его взглядом. Тот не выдержал этого испытания - отвел глаза в сторону.
- Меня удивляет одно, - продолжил обличитель. - Почему эта мысль мне сразу же пришла в голову, в то время как никто из многочисленных находящихся сейчас судей, не стал утруждать себя подобными умозаключениями?! Почему никто из вас не провел за это время хотя какое-нибудь, пусть даже поверхностное, расследование случившегося?! Всех так ввела в заблуждение эта пуговица, что никто не стал даже опрашивать свидетелей! А это святая святых при любом подобном разбирательстве! Почему я один успел за день узнать намного больше, чем вы все, вместе взятые, за все время, случившееся после убийства?!
Судьи понуро склонили голову, а толпа только прищелкивала от удивления языками, мол, как он их!
- И вы считаете, что Совет по делам Индий оставит вас всех на своих должностях после того, как я им расскажу обо всем, что здесь увидел?!
- Но ведь как могла оказаться пуговица англичанина, - не унимался викарий, все еще надеясь на благополучную для него развязку, - в руке убитой?! Ведь это совершенно очевидно, дон Хосе! Несчастная в пылу борьбы ухватилась за пуговицу, оторвала ее, но именно в это время злодей оборвал и ее жизнь! Пуговица убийцы так и осталась в руке его жертвы! Какие еще могут быть доказательства?!
- А если предположить, что все было по-иному?! Если представить, что убийца, готовясь к преступлению и желая свалить вину на другого, сам оторвал пуговицу с камзола англичанина, разумеется, в то время, когда камзол был не на Бакстере, положил на время ее в карман, а когда совершил преступление, всунул пуговицу в остывающую руку своей жертвы. Чтобы все подумали, что это совершил тот, кому принадлежит камзол? Разве можно исключать такой поворот событий, дон Хуан?!
Тот замялся:
- Да мыслимо ли такое?!
- Мыслимо! Ежели это сотворил человек, которого и человеком-то после этого назвать невозможно! Кажется, именно так вы говорили?
На викария больно было смотреть. Что творилось у того в душе - об этом мы можем только догадываться. Досада от того, что все, так хорошо началось, и теперь так беспардонно оборвалось, может закончиться отнюдь не тем, на что рассчитывал бывший свинопас. А может страх, а также неведенье относительно того, к чему же клонит проверяющий?! Что означают его намеки и подозрительные взгляды?! Или это просто у него таков стиль поведения, или он действительно что-то заподозрил, или о чем-то догадывается?!
- Я, с позволения сказать, сделал то, что поленились сделать уважаемые судьи. Я расспросил свидетелей, которые были в тот вечер на празднестве, когда случилось это преступление. Так вот. Все утверждают, что тот вечер был как никогда теплый, потому-то Бакстер и явился на празднество без камзола! Вы понимаете, что это значит?! То, что несчастная никак не могла оторвать в пылу борьбы пресловутую пуговицу со столь же пресловутого камзола, поскольку тот во время празднества, я, разумеется, имею в виду камзол, преспокойно лежал в доме, где проживали англичане, среди прочих, оставленных ими там вещей! Ежели это злодейство совершил действительно Бакстер, то в руках несчастной могло оказаться все, что было в то время на теле англичанина: воротник его рубашки, клочок волос, в конце концов, или что-либо другое, но только не пуговица! То, что эта нехитрая вещица все же оказалась в руке убитой, свидетельствует не о причастности Бакстера к убийству, а совсем наоборот! О том, что он не имеет к нему никакого отношения! Неужели это вам непонятно?!
Судьи с изумлением поглядывали один на другого, а толпа неистовствовала: а ведь он прав! Действительно, нелогично как-то все получается. Нед и его друзья слегка воспряли духом: неужели им удастся выпутаться из безнадежной, казалось бы, ситуации?!
- Но ведь не мог же кто-то другой одеть камзол англичанина, дон Хосе! – не унимался викарий. - Ведь все видели, что именно Бакстер постоянно в нем ходил, сверкая своими приметными пуговицами!
- Вот именно это лишний раз и свидетельствует о том, что эти-то пуговицы и подтолкнули злодея к мысли свалить всю вину на Бакстера! Видя, что тот явился на празднество без камзола, а все его друзья находятся рядом с ним, злоумышленник понял, что дом англичан в данное время пустует. Он скрытно навестил этот дом, отыскал камзол, оторвал от него пуговицу, да так, чтобы вместе с ней оторвались и нитки, что придало бы мистификации большую достоверность, положил ее до поры до времени себе в карман и снова явился на празднество. Улучив момент, когда девушка оказалась одна, злодей совершил свое гнусное дело, по завершению чего извлек из кармана заранее оторванную пуговицу и вложил ее в руку умирающей. Я уверен, что все было именно так!
Толпа вновь заволновалась, на все лады обсуждая услышанное, а Хосе Рамирес продолжал:
- И еще одно обстоятельство, на которое судьи почему-то совершенно не обратили никакого внимания и которое также свидетельствует о том, что Бакстер не мог быть причастным к этому преступлению. Многие, с кем я беседовал, говорили о том, что замечали, как Хулия кокетничала с Бакстером. Да, она все еще оставалась в какой-то мере ребенком, но в то же время это была, скажем так, почти сформировавшаяся женщина. В этом возрасте юных девушек уже начинают интересовать красивые и статные джентльмены, коим и является, вне всякого сомнения, Нед Бакстер. Да, разница в возрасте немалая, но я вполне допускаю, что Хулия могла увлечься англичанином. Думаю, что он также не слеп и не глуп. Видя, что миловидная девушка проявляет к нему знаки внимания, он вполне мог бы выбрать более подходящее место для близости с ней. Ни в коей мере не хочу порочить доброе имя пострадавшей, но ведь могли же они просто прогуливаться теплым вечером, где англичанин, оказавшись с ней наедине, решился на такой поступок. В чем я, повторяю, сомневаюсь. А как все произошло на самом деле? Те, кто был на празднестве рядом с Хулией, утверждают, что она отлучилась для того, чтобы справить малую нужду. Никогда не поверю, что этот гордый человек, который сейчас, перед лицом неминуемой смерти вел себя на удивление мужественно, выбрал бы для своего поступка именно такой, ну, скажем так, не совсем подходящий для его намерений момент!
Понимая, что нужно высказать свою мысль прежде, чем интерес публики начнет спадать, обвинитель твердо и уверенно продолжал свою речь:
- И еще одно, но отнюдь немаловажное. Здесь так много говорилось о том, что девушка была изнасилована, но я подозреваю, что близости, как таковой, вообще не было!
Гул удивления прокатился среди присутствующих, но, обвинитель не обратил на это никакого внимания. Он продолжил:
- Судя по тому, как все было буквально расцарапано возле самого интимного места пострадавшей, насильник не столько насиловал ее, столько имитировал это. Вернее, он все сделал так, чтобы все подумали, что девушка была именно изнасилована. Сам же он, возможно, уже не в силах сделать это. А что если убийцей был дряхлый старик, уже утративший способность иметь близость с женщинами?
Что тут началось! Каждый на все лады обсуждал услышанное. Многие сомневались, что такое вообще возможно.
- Вижу! Вижу, что многим это кажется невероятным, - не обращая внимание на всеобщий гул, продолжил Хосе Рамирес. - Но это, хоть какие-то, но все же предположения! Многоуважаемый суд не удосужился рассмотреть хотя бы несколько из возможных версий случившегося. Хорошо! Пусть все сказанное мной выше, выглядит, как ни на чем необоснованные догадки. Тогда перейдем к доказательствам! Прошу тишины! Сейчас вы услышите имя настоящего убийцы!
Последняя фраза произвела потрясающий эффект! Все вмиг утихли, выпялив глаза на этого удивительнейшего человека, который в течение столь короткого времени так все перевернул здесь с ног на голову. Что же он сейчас скажет? - задавались вопросом многие, которые до сих пор продолжали верить, что истинным убийцей является Бакстер, но после проникновенных речей инспектора, вера в этом у многих сильно пошатнулась.
- Итак! Нужны не догадки, а доказательства! - Голос проверяющего звучал торжественно. Всем своим видом он показывал, что сейчас наступает самое главное. Это понимали все, поэтому среди присутствующих не было ни единого человека, кто бы не внимал ему. - Хорошо! Приступим! С чего начнем? Как вы считаете, дон Хуан, - он повернулся к викарию, - не могло ли случиться так, что после того, как злосчастная пуговица побывала в кармане злоумышленника, хотя тот затем и достал ее и вложил в руку своей жертвы, хотя бы одна ниточка, вырванная вместе с пуговицей, взяла да и осталась в кармане убийцы? Злодей, естественно, не заметил бы в своем кармане обличающей его улики. А нитки, между прочим, которыми были пришиты пуговицы на камзоле, насколько я понял, были столь же приметными, как и сама пуговица. Ежели проверить карманы всех, кто проживает в редукции? Не будет ли свидетельствовать такой обрывок нити, найденный в кармане кого-либо, о том, что именно этот человек и совершил убийство? Как вы считаете, дон Хуан?
Хосе Рамирес подошел к викарию, облокотился на краешек стола рядом с ним и пристально посмотрел тому в глаза. Бывший свинопас не знал, куда их деть. Обвинитель же, понимая, что психологическое воздействие на человека имеет немаловажное значение, буквально испепелял святошу взглядом.
- Ну, что же вы молчите, уважаемый дон Хуан? - Голос Хосе Рамиреса звучал и издевательски, и в то же время требовательно. - Не вы ли ратовали за то, чтобы убийца невинного дитяти непременно был наказан! Вы, как верный сын Матери-Церкви, должны были бы самоличным примером подтолкнуть к активным действиям свою паству и добровольно первым предоставить свои карманы для проверки: нет ли там злополучной ниточки?
Толпа сдавленно застонала: настолько невероятным было то, что звучало в эти минуты на площади. Вошедший в раж обвинитель продолжал:
- Что же вы молчите, дон Хуан? И почему вы так сильно побледнели? Все вокруг могут ведь подумать Бог весть что. Но вы не волнуйтесь, начинать с карманов мы не будем! Есть более действенный способ безошибочно определить виновного.
Викарий всем нутром почувствовал, как незримая петля вокруг его шеи затягивается все туже и туже. Его руки, которые он держал на столе, начали подрагивать все заметней, но он был настолько потрясен происходящим, что не сообразил их убрать под стол, положить на колени. Хосе Рамирес тем временем положил свою руку сверху рук викария, лежавших одна на другой, и успокоительно похлопал ладонью тыльную сторону ладони той руки викария, что находилась сверху.
- Ежели убийца остервенело расцарапывал в кровь все, находящееся ниже живота несчастной, то под ногтями убийцы непременно должна остаться, засохшая кровь. Если он даже их тщательно вымыл после этого, все равно хоть малая часть запекшейся крови где-то под ногтями все же должна остаться! Не правда ли, дон Хуан? - Обвинитель не просто испепелял, он буквально уничижал взглядом викария. - А что же это ваши руки так начали дрожать? К чему бы это?
Теперь викарий сильно пожалел, что не спрятал руки под стол раньше. Сейчас он, хотя и запоздало, пытался это сделать, но крепкая ладонь Хосе Рамиреса столь же крепко прижимала его ладони к столу, и тот никак не мог освободить их. Хотя, впрочем, он уже почти и не пытался это сделать. Если раньше он только догадывался, что этот страшный проверяющий подозревает его, то теперь уже не сомневался в этом. Он почти уже сдался.
- Так почему же у вас так дрожат руки, дон Хуан?! – Не унимался обвинитель. - Может, вы хотите подать пример своей пастве и первыми покажете свои руки для осмотра? А возможно, они у вас потому-то так и дрожат, что вы знаете, что я сразу же замечу засохшую кровь под вашими ногтями? Ведь так, да! Отвечайте! Я вас спрашиваю!
В ответ на повелительный выкрик Хосе Рамиреса викарий лишь жалко попытался пролепетать что-то, но в результате издал какой-то нечленораздельный хрипловатый звук, более похожий на стон, и сразу же осекся. Обвинитель же продолжал наступать:
- Поведение ваше, дон Хуан, как для верного сына Матери-Церкви и как для безвинного человека, скажу я вам, весьма странно. Не опасаетесь ли вы разоблачения? Возможно, вы чувствуете, что кровь Хулии под вашими ногтями могла остаться, поэтому и боитесь, что мы сейчас обнаружим эту улику? Ах, как вы побледнели! Видимо, все так и есть. Так давайте же убедимся в этом!
Викарий отчаянно пытался вырваться, но Хосе Рамирес прочно удерживал его правую руку. Он поднес ее к своим глазам и заглянул, не скрывая брезгливости на лице, под давно нестриженые ногти бывшего свинопаса.
- Кровь! - вскричал обвинитель, и толпа ахнула. - Я вижу, пусть и небольшие, но все же сгустки засохшей крови под ногтями дона Хуана! Это кровь Хулии! Вы изобличены, викарий! Вы убийца! Покайтесь!
Шок! Потрясающей силы шок! Иными словами невозможно передать состояние тех, кто находился в это время на площади. Всего ожидали зеваки, но чтобы события прибрели столь неожиданный поворот - это было уже что-то невероятное! Люди отказывались верить своим ушам, и вместо того, чтобы шуметь и на все лады обсуждать увиденное, еще более затаили дыхание, чтобы не прозевать того, что будет дальше. Для многих их духовный наставник был едва ли не олицетворением божества. У них просто не укладывалось в голове то, что викарий способен совершить такое! Они были почти уверены, что тот сейчас непременно отвергнет эти чудовищные обвинения и все завершится благополучно.
Но викарий, вместо этого, с криком «Нет!» вырвал руку, и принялся остервенело грызть ногти, тереть их о грудь, вернее о ткань сутаны, потом с обезумевшим видом плевал под ногти, и снова грыз их!
- Да вы только посмотрите на него! – не унимался Хосе Рамирес, еще более взвинчивая и без того накаленную атмосферу. - Он пытается скрыть следы преступления! Это же очевидно! Судьи! Неужто вы настолько слепы и глупы, чтобы не видеть и не осознавать очевидного?! Викарий сам себя выдал! Он убийца! Он! Покайтесь, святоша! Возможно, это смягчит вашу участь!
И в этот момент нервы викария не выдержали, он с шумом упал на колени и буквально взревел каким-то ужасным, буквально животным голосом:
- Пощадите! Это было наваждение! Клянусь чревом девы, я не хотел ее убивать! Я верный сын Матери-Церкви… Я... Не убивайте меня! Я каюсь! Каюсь!
Что тут началось! Судьи повставали со своих мест, выпучив от удивления глаза, таращились на викария, отказываясь верить в реальность происходящего. Толпа дала волю словам, на все лады обсуждая случившееся. Лишь только Хосе Рамирес не терял хладнокровия, продолжая доводить дело до логического завершения.
- Вот теперь-то, уважаемые судьи, и посмотрим, как вы выполняете свои обязанности. Вспомните слова викария, который требовал, чтобы убийца невинного дитяти непременно был повешен. Так выполните же волю своего духовного наставника! Коль имя убийцы доподлинно известно, то и вынесите же ему смертный приговор!
Судьи в бессилии вновь попадали в свои кресла, не зная, как же им поступить. А обвинитель все продолжал:
- Собственно, при чем здесь воля викария? Первейшая обязанность судей строго соблюдать букву закона! А закон требует наказывать убийц! Я для того сюда и прибыл, чтобы убедиться, насколько добросовестно вы выполняете законы! Сейчас посмотрим, о чем я буду говорить касательно вас в Совете по делам Индий.
Все взгляды от викария переметнулись в сторону судей. Те были не просто в замешательстве, они были в глубочайшей растерянности. С одной стороны убийца действительно заслуживает смертного приговора, но с другой... Повесить викария, второго по значимости человека в редукции - это было выше их понимания!
- Хорошо! - примиряющее поднял руки Хосе Рамирес. - Я понимаю, что вам нужно время подумать. Я согласен его вам дать! Однако, я категорически не согласен с другим! Почему, спрашивается, эти ни в чем не повинные люди, сами ставшие жертвой чудовищной провокации негодяя, до сих пор стоят с петлями на шее?! По вашей же милости они томились в местной тюрьме! Вы должны немедленно отпустить их, а чтобы хоть как-то компенсировать все их душевные переживания и страдания, вам необходимо предоставить им животных и повозки, которые бы доставили их в нужное им место. Насколько я понимаю, речь идет о Буэнос-Айресе. Почему же все стоят, словно никого это и не касается?! Немедленно выполняйте приказание!
Кто-то из судей нашелся, и первым сделал отмашку рукой. Несколько солдат бросились к англичанам, сняли с них петли, развязали руки и ноги, которые все это время были связаны. Хосе Рамирес, видя, что он в данную минуту обладает реальной властью в редукции, продолжал выжимать максимум пользы из сложившейся ситуации:
- Гостеприимность - это черта, которая всегда украшала человека. Вы же со своими гостями поступили... Чтобы хоть как-то сгладить все происшедшее, я провожу их в путь. Вы же за это время должны решить участь убийцы. И когда будете оглашать приговор, уважаемые судьи, вспомните о стонах несчастной, которая, возможно, умоляла убийцу сохранить ее молодую, едва начавшуюся, жизнь, но которую он все же оборвал, не вняв ее мольбам. Пусть пред вашим взором предстанут ее полные слез глаза, в которых с каждой минутой все слабел и слабел огонек жизни. Проводив наших гостей на окраину редукции, я возвращусь и увижу, насколько добросовестно вы выполняете обязанности судей. В зависимости от того, что я увижу, и будет составлен мой доклад для Совета по делам Индий. От которого и будет зависеть: останетесь ли вы и далее на этих должностях или нет!
Видимо Хосе Рамирес был не только хорошим оратором, умным и смекалистым человеком. Он, вне всякого сомнения, был еще и отменным психологом. Согласитесь, что он ловко нашел самое уязвимое место в сознании судей.
…Миновав ров, которым была ограждена редукция, путники остановились. Повозки остались стоять в стороне, возле них скучали животные и погонщики, а Нед Бакстер и его друзья обступили Хосе Рамиреса и с выражением крайнего восторга на лицах дружески похлопывали его по плечу и благодарили за столь чудесное спасение.
- Ну, что вы, уважаемые, - скромно пожимал он плечами. - По вашему пониманию я прямо-таки совершил какой-то подвиг! А ведь ничего героического в моих действиях нет! Просто немного смекалки, сообразительности, трезвого расчета - и все понятно! Я еще только расспрашивал свидетелей празднества, а уже догадался, кто убийца. Все отлично, друзья! Я очень рад, что все завершилось благополучно!
- Вы просто не представляете, дон Хосе, насколько мы благодарны вам! - Нед снова и снова крепко жал ему руку. - Вы столько для нас сделали!
- Вы уж извините за откровенность, но это я делал не столько для вас, сколько для себя?!
Те взглянули на него с удивлением.
- Понимаете, в чем дело, - улыбнулся испанец видя недоумение на лицах англичан. - Помните, я рассказывал вам, как был однажды в плену у ваших соотечественников? Как скверно мне тогда было! Как я молил тогда небо, чтобы кто-то пришел мне на помощь и выручил меня из того кошмара. Увы, помощи от кого бы то ни было, я тогда так и не дождался. Теперь же, видя, что вы попали в беду, я как бы поставил себя на ваше место. Я представил себе, что выручаю из беды не вас, а себя, еще того, юного, доведенного до отчаяния, и разуверившегося в том, что мне способны помочь не только люди, но и даже чудо. И вот теперь я подарил и вам, и самому себе такое чудо! Может, я выражаюсь не совсем понятно, но я как бы отдал долг самому себе. Удачи вам, друзья!
- Спасибо вам, дон Хосе! Вы удивительнейший человек! Мы, действительно, уже не надеялись даже и на чудо. И тут появились вы, разоблачили настоящего убийцу, обнаружили кровь Хулии под его ногтями, что стало доказательством...
- Какая кровь?! О чем вы говорите?! Под ногтями у него я не увидел никакой крови.
Отвисшие челюсти и выпяченные глаза всех без исключения англичан красноречиво свидетельствовали о том, какой именно эффект произвели слова испанца в их душах.
- Как же так?! А...А почему же он тогда грыз ногти и тер их о сутану, чтобы скрыть следы преступления?
Хосе Рамирес добродушно улыбнулся в ответ на этот наивный вопрос Бэнкса.
- Ежели бы мне этот вопрос задал вот этот милый человек, - он весело подмигнул стоявшему рядом Кенсу, - то я бы не удивился. Но вы…
- Боже правый! Да вы просто гений, дон Хосе! - Бакстер изумленно покачал головой. - Судьба впервые свела меня с вами и, скорее всего, больше уже никогда не сведет, но вы оставили в ней такой след! Пусть благословит вас Господь! Пусть всегда вам сопутствует удача и всевозможное продвижение на вашей службе в Совете по делам Индий.
Добродушный смех, вырвавшийся из уст испанца, заставил англичан вновь с удивлением посмотреть на него: неужто и на этот раз что-то не так?!
- Вы уж простите меня, уважаемые, но вы только обижаете меня тем, что считаете меня одним из этих религиозных фанатиков! Неужто я похож на того, кто смог бы посвятить свою жизнь сумасбродным учениям Игнатия Лойолы?!
Казалось бы: уж довольно сюрпризов для одного дня, ан нет! Испанец еще и еще продолжал удивлять озадаченных англичан.
- В одно время меня свела судьба с человеком, - начал тот, видя, что от него ждут объяснений, - который в тот момент находился в таком состоянии, что я, увы, уже ничем не мог ему помочь. Говорю это искренне! Единственное, что я смог для него сделать, это предать его тело земле. Бумаги, которые были при нем, я хотел отдать при встрече с представителями власти. Но затем возникла идея с этой бумагой поколесить по редукциям, выдавая себя за их подателя. Можете осуждать меня: я действительно сытно кормлюсь, ведь испуганные чиновники из кожи вон лезут, выслуживаясь предо мной. Но я стараюсь при этом приносить пользу не только себе, но и другим. После моих визитов самодуры из управления редукций умеряют свой пыл, жизнь индейцев там становится намного легче. Во всяком случае, откровенный произвол исчезает. Можете мне поверить. Вот и здесь я побыл всего один день, а уже успел совершить доброе дело. Или нет?
Все дружно засмеялись. Нед вновь пожал руку испанцу:
- Вы удивительнейший человек, дон Хосе! Храни вас Господь!!
Вскоре повозки скрылись вдали, а дон Хосе, возвратившись на площадь, увидел болтающееся в петле тело викария. Так бесславно закончилась жизнь родившегося в Варфоломеевскую ночь свинопаса, ставшего затем монахом, викарием, а, в конце концов, висельником. Толпа все еще не расходилась, на все лады судача о происшедшем. Пройдет немало времени, одно поколение сменит второе, а отцы и деды будут рассказывать детям и внукам, об удивительнейшей драме, разыгравшейся однажды на главной площади редукции.

XXXIV.

После того, как Драббер, усилиями леди Кэлвертон был освобожден из тюрьмы и поселен в ее доме, она часто навещала его в отведенной для бедолаги комнате. Ничего, кроме душевной боли, эти свидания ей не приносили. Она с сожалением смотрела на эту, грубо выражаясь, рухлядь, с отсутствующим взглядом и с тупым выражением лица, и вспоминала о днях, когда восхищалась этим человеком, когда чувствовала себя под его покровительством в абсолютной безопасности. Не было в Лондоне, да, наверное, и во всей Англии человека, который для Джеффри был бы не по зубам. Если он не смог кого-то одолеть в открытом поединке или с помощью своих людей, тогда он пользовался чудеснейшей способностью владения гипнотическими свойствами. Под его мощным гипнотическим воздействием не мог устоять никто! Леди Кэлвертон нисколько не сомневалась, что легкой жертвой ее фаворита стал бы и сам король, если бы роковое стечение обстоятельств, да этот настырный Бакстер, который все спутал в гениальном, казалось бы, плане.
А каким любовником был Драббер! Правда, и она сама тогда была намного моложе. Возможно, именно поэтому тогда она и воспринимала более эмоционально любовные утехи, даримые ей Джеффри. Теперь же...
С того момента, как в ее жизни появился Каннингем, леди Кэлвертон поняла, что Драббер отныне является для нее лишней обузой. Мы уже рассказывали о том, как она собралась отравить его, но не в меру ретивый памфлетист появился в доме интриганки на свою беду явно не вовремя, поэтому и принял внутрь себя порцию яда, предназначавшуюся для Драббера. Любительница ядов рано или поздно все равно собиралась отравить мешавшего ей нахлебника, да все, как говорится, руки не доходили.
Правда, ей не очень-то хотелось, чтобы все завершилось именно смертью Драббера. Да еще и тогда, когда он проживает в ее доме. За этим неизбежно последует лишняя масса хлопот, связанных с погребением, да и злые языки начнут сплетничать обо всем, что кому взбредет на ум. Поэтому, когда было решено, что миссис Каннингем будет отправлена на Барбадос якобы для лечения, интриганку осенило: а почему же нельзя то же самое сделать и с Драббером?! Одним махом она и обузы лишиться и лишних разговоров, и расходов на погребение. Ежели что с ним там и случится, то она, леди Кэлвертон, естественно, будет ни при чем. Никто ее ни в чем не посмеет упрекнуть.
Зная, какие места Каннингем оплатил на судне, отправляющимся на Барбадос, для своей жены, ее служанки и слуги, леди Кэлвертон, особо не афишируя свои намерения, через своих людей приобрела в соседней каюте еще два места, где и разместились Драббер и сопровождавший его Генри Рэгель. Этот Рэгель был надежный малый. Не раз он выполнял самые грязные поручения своей хозяйки, в том числе и убийства. Ничего нового на этот раз от него, собственно, и не требовалось. Задание у него было вполне конкретное: где-то на полпути между Англией и Барбадосом Рэгель должен был отправить за борт и Драббера, и миссис Каннингем, и ее служанку, и слугу! Ни много, ни мало! Все концы, как говорится, в воду и пускай затем кто-то что-то попытается доказать! Нет никаких ни следов, ни свидетелей!
Долго пролеживая от безделья на постели в своей каюте, Генри прислушивался к монотонному шуму океана за бортом корабля и прокручивал в памяти все то, что ему предстоит сделать. Перво-наперво, думал он, нужно убрать слугу. Рэгель уже не раз видел его на судне и успел заметить, что соперник тот довольно серьезный. Широк в плечах, рука, по всей видимости, крепкая. Не было никакого сомнения и в том, что тот отменно владеет шпагой, с которой никогда не расстается. Впрочем, зачем гадать?! И так понятно, что Каннингем послал этого человека вместе со своей женой не для того, чтобы подносить ей блюда да сменять постель, а именно с целью защищать ее от всевозможных неприятностей. Можно было не сомневаться, что на службе у Каннингема этот человек исполнял ту же роль, что и сам Рэгель на службе у леди Кэлвертон.
Убрав этого здоровяка, думалось Генри, он затем легко справится с остальными. О двоих хрупких женщинах и говорить нечего, а что касается Драббера, то эту безвольную размазню выбросить за борт будет даже легче, чем женщин. А вот со слугой нужно будет что-то придумать. Нет! Генри не боялся его! Не таких он уже много раз отправлял на тот свет! Просто ему хотелось максимально исключить степень риска, чтобы не провалить все дело. Ведь тот мог поднять лишний шум, появились бы свидетели и тогда, если обнаружится пропажа миссис Каннингем и всех остальных, первым подозреваемым в содеянном будет именно он, Рэгель!
Впрочем, излишняя осторожность не помешает и в целях личной безопасности. А вдруг этот крепыш, почуяв неладное, изловчится, да и отправит за борт вместо себя самого Генри! Нет! Нужно действовать наверняка! Нужно непременно усыпить его бдительность, заманить его к борту, под предлогом полюбоваться ночной гладью океана, выбрать подходящий момент, да и перебросить его через не такую уж и высокую возвышенность! Об него даже и шпагу марать не нужно: один посреди океана - это неминуемая смерть!
Для полной реализации своей идеи нужно было завести знакомство с этим человеком. Бутылка хорошего рома, да тоска по приятной джентльменской беседе, во время распития оной, сделали свое дело: вскоре они болтали уже как старые и добрые знакомые. Здоровяка звали Джеком Бреффом, он был не прочь опрокинуть в себя рюмочку - вторую, поболтать о том, о сем, а уж послушать хорошую, увлекательную историю и тем более. В этот вечер они расстались как старые и добрые друзья, поблагодарив один другого за приятно проведенный вечер. Оба, действительно так устали от одиночества (ведь они фактически не общались с теми, к кому были приставлены), поэтому и почувствовали облегчение после того, как от всей души наговорились.
На следующий вечер одной бутылки рома было уже мало. Дело близилось к полночи, а друзья все еще судачили о том, о сем, не забывая время от времени промочить горло. Вскоре оба так захмелели, что предложение Генри выйти на палубу, подышать свежим воздухом и полюбоваться гладью ночного океана, было воспринято Джеком без возражений. К тому же Рэгель начал рассказывать такую интересную историю, да еще и оборвав ее на самом интересном месте, что Брефф готов был последовать за ним куда угодно, лишь бы дослушать, чем завершился этот потрясающий случай.
Облокотившись на фальшборт, друзья некоторое время любовались бликами отражающихся на водной поверхности звезд, но слушатель вскоре поторопил рассказчика: мол, доскажи, милый, чем все закончилось! Генри продолжил свой рассказ, однако, меньше всего в это время он думал о том, о чем рассказывал. Поглядывая по сторонам, он хотел убедиться: пустынна ли палуба? Можно ли приступать к тому, что он задумал? Также он частенько искоса поглядывал на свою будущую жертву: как тот себя ведет? Не клонит ли того ко сну? Это обстоятельство сильно бы облегчило выполнение задания. А почему бы и нет?! Ведь это он, Рэгель, хитрил, зная, что ему предстоит, и не пил все то, что наливалось в его кружку. Незаметно для Бреффа он то выливал содержимое кружки себе в сапог, то не выпивал все до конца, что для его сотрапезника было незаметно: кружка-то ведь была непрозрачной! А Брефф пил все, что Генри ему наливал! Должна же столь солидная масса выпитого спиртного рано или поздно дать о себе знать! Поэтому рассказчик умышленно затягивал свой рассказ, ожидая, что слушатель вскоре начнет «клевать носом».
И таки дождался своего! Видя, что у слушателя начали тяжелеть веки, он то и дело закрывал их, рассказчик понял, что его час настал! Собравшись с силами, он нагнулся, обхватил ноги своей жертвы, и резко поднявшись, швырнул бедолагу за борт. Но не станем забывать, что этот бедолага сам в свое время не раз бывал в различных схватках, и не одного лишил жизни, отправив на тот свет. Хотя сейчас хмель и сыграл с ним злую шутку, но все же былая реакция и навыки помогли ему сделать то, что он и сделал. Уже падая за борт, он успел изловчиться и мертвой хваткой вцепиться за камзол Рэгеля. В результате тот под тяжестью тела своей жертвы, сам полетел за борт! Вслед за своей жертвой!
Можно только представить степень отчаяния Генри, который, не доведя дело до конца, в душе уже начал было начал праздновать победу. Видя полудремавшего Джека, он настолько был уверен в том, что без труда справится с ним, что теперь едва не взвыл от досады. Успех был так близок! И вдруг такое...
Два всплеска раздались почти одновременно. Оба быстро выплыли на поверхность, и с ужасом заметили, как темный силуэт удаляющегося парусника стремительно таял вдали. Вскоре он исчез совсем. Что затем происходило между этими двумя, и как они выясняли между собой отношения, до тех пор, пока окончательно не обессилили и не сдались на милость океана, мы рассказывать не будем. Пусть каждый положится на свою фантазию.
А в это время судно, никак не отреагировав на потерю двух своих пассажиров, на всех парусах следовало к Барбадосу. Мирно дремали в своих каютах миссис Каннингем, ее служанка и Драббер, совершенно не догадываясь о том, что их ожидает впереди...

XXXV.

Буэнос-Айрес встретил Неда и его друзей неприятной вестью. В гавани города не нашлось ни единого судна, которое ближайшим временем отправлялось бы к берегам Европы. Впрочем, речь идет не только о ближайшем времени, но и отдаленном. Единственным выходом было ждать прибытия корабля, который, управившись здесь со своими делами, взял бы затем курс обратно, к берегам Европы. Было совершенно понятно, что рано или поздно такое судно непременно прибудет в Буэнос-Айрес, но в любом случае нужно было запасаться терпением и ждать его прибытия. Однако, вся беда состояла в том, что именно терпения намаявшимся путешественникам как раз и не хватало! Они были согласны на все, но только не на то, чтобы ждать! Уж больно долго они ждали в редукции Япей, уж слишком трагически могло завершиться для них это ожидание!
Что же делать?! Добираться сухопутным путем на север континента, где судоходство намного интенсивнее, и где несоизмеримо больше шансов быстрее попасть на борт какого-либо судна? Эта идея, робко предложенная Кейнсом, была сразу же отвергнута, поскольку являлась не просто трудновыполнимой, а просто бредовой. Именно так охарактеризовал ее Бэнкс. Впрочем, и сам автор идеи понимал, что ляпнул что-то не то. Такое путешествие займет настолько много времени, что если бы они, скажем, разделились на две группы, то в Англию непременно быстрее добралась бы та группа, которая осталась бы в Буэнос-Айресе ожидать прибытия подходящего для их намерений судна. Поэтому все единогласно решили остаться.
Решить-то решили, но что последовало за этим, можно было бы назвать пыткой. Ведь практически все, о ком идет речь, были люди действия. Сидение на одном месте было для них мучением. Они и так уже находились на грани нервного и психологического срыва под конец своего пребывания в иезуитской редукции. Как они радовались, что наконец-то все завершилось, и они снова могут насладиться неописуемо приятным блаженством, что дарит человеку движение. А тут снова нуджо ожидать!
Гамма чувств переполняла в эти дни Бакстера. С одной стороны он досадовал, что вновь испытывает пренеприятнейшее ощущение неопределенности. С другой, не мог не радоваться, что их опаснейшее приключение в среде иезуитов, где они находились в нескольких мгновениях от смерти, в конце концов, благополучно разрешилось. В то же время и радости особой не было, поскольку главная цель, ради которой все они и отправились в это путешествие - спасение Сунтона, так и не достигнута. И что самое ужасное: она уже никогда не будет достигнута! Весть Бэнкса о гибели «доньи Анны», дона Диего, направлявшихся в Парагвай иезуитов, а, главное, конечно же, Эндрю Сунтона, больно ранила душу Неда. Бедный Эндрю! Столько перетерпеть всяческих лишений и, в конце концов, погибнуть от рук кучки негодяев, возомнивших себя великими покорителями! Это просто ужасно! Неужели они с Эндрю уже больше никогда не увидятся, не посудачат о делах давно минувших дней, не вспомнят о бурных событиях, предшествовавших премьере в театре миссис Далси? Не обсудят все детали дня премьеры, пожалуй, самого удивительного дня в их жизни?! Как Нед теперь корил себя за то, что последнее время они так редко встречались с Эндрю! Проклятые дела! За ними да за постоянной суетой, стремлением чего-то достичь, люди порой забывают о главном: о человеческом общении! Все откладываем на потом, не задумываясь о том, что это «потом» может уже никогда не наступить. Как часто в детстве мы страстно мечтаем совершить что-то, но все никак не решаемся. А когда решаемся, то осознаем, что мы уже повзрослели, и то, что когда-то нам казалось таким желанным, теперь нас просто перестало интересовать. Детская мечта так и осталась нереализованной.
В юности одни из нас мечтают о дальних путешествиях и романтических островах, другие о карьере или громком имени в живописи или литературе, третьи мечтают покорить сердце недоступной красавицы и всласть наслаждаться ее прекрасным телом. Но проходят годы, и человек понимает, что ему никогда уже не суждено побывать на далеких островах своих юношеских мечтаний, поскольку старческие болячки не лучший спутник в дальних походах. Они же, родимые, становятся причиной того, что женская красота нас интересует ровно настолько, насколько мучает вопрос: есть ли жизнь на Япете - одном из семи самых крупных спутников Сатурна?! А наслаждаться прекрасным женским телом хочется почему-то меньше, чем полежать на диване с газетой в руках. Манящая вас в юности недоступная красавица так и осталась недоступной. Впрочем, кто-то, естественно, рано или поздно сполна насладился ее прекрасным телом, но только, увы, не вы.
Как много людей, оглянувшись назад, с грустью в душе осознают: жизнь фактически прожита, а вспомнить-то, особо и нечего. Были, конечно же, какие-то радости и горести, небольшие взлеты и падения, но все это можно отнести к определению «день до вечера». Каких-то ярчайших эпизодов, какого-то Большого Приключения, о чем можно было бы потом описать в книгах или рассказывать детям, как раз и не было! Всему виной пресловутая суета, и, не менее пресловутое откладывали на потом.
То же самое происходит и в отношениях между людьми. Нам все некогда выкроить время для того, чтобы навестить старых друзей, собраться всей семьей за одним столом, посетить отчий дом, прижать к себе седеющую мать. Прижать так, как она сама нас, крохотных, а затем и взрослеющих, прижимала к своему сердцу. Проходит время, и мы замечаем, что друзей вокруг нас стает все меньше и меньше.
Проплывут года, и мы, наконец-то собравшись за одним общим семейным столом, с болью в душе замечаем, что семья-то собралась не в полном составе, а в полном уже никогда не соберется: место у стола некоторыми сменено на постоянное место на погосте. Вспоминаем мы и о матери, и спешим к ней, зачастую преодолевая огромные расстояния. Но уже не для того, чтобы погладить ее морщинистые руки, успокоить ее сердце ласковым словом, а для того, чтобы в день памяти усопших, постоять над ее могилой. Уткнуть лицо в раскрытые ладошки, дать волю слезам, не стесняясь посторонних глаз, и еще и еще раз покорить себя за то, что проклятые дела и повседневная суета, которые теперь, с высоты прожитых лет, кажутся вам такими мелочными и несущественными, были важнее, нежели самый родной на свете человек.
О чем-то подобном думал теперь и Нед. Как он корил себя за то, что последнее годы они, практически, ни разу не собрались у миссис Далси. Жива ли она сейчас? Вот Эндрю, увы, уже нет. Никогда они уже не соберутся вот так, втроем, и не посудачат о страстях, кипевших в день премьеры в ставшем знаменитым после этого театре. Как корил теперь Нед себя за то, что слишком поздно спохватился, и так неоправданно запоздало отправился на выручку другу. Явись он буквально на несколько дней раньше на остров Вилсона, не было бы этой вереницы всевозможных треволнений, которые едва не завершились гибелью Неда и его друзей, и которые все-таки привели к смерти Эндрю Сунтона. Да... Как весомы иногда бывают в нашей жизни промедление или спешка, как много решают день или два, а иногда и короткий миг.
И еще одна, на первый взгляд второстепенная, но с каждым днем все более обостряющаяся проблема, волновала в эти дни Неда. Проблема эта так хорошо знакома многим из нас. Я имею в виду деньги. Вернее, их отсутствие. Впрочем, у Неда оставался еще какой никакой запас желтого металла, но его уже сейчас, по прикидкам Бакстера, хватало лишь для того, чтобы оплатить плавание всей их группы к берегам Европы. А если учесть, что в Буэнос-Айрес скорее всего прибудет испанское судно, и, в итоге, доставит их не куда-нибудь, а именно в Испанию, то придется еще ломать голову и над тем, где же изыскать средства, с помощью которых можно было бы оплатить путь из Испании в Англию.
Но и эти деньги, которых уже сейчас не хватало для оплаты дороги домой, стремительно таяли. Ведь это в редукции, обрадованный вестью, что к нему едет родственник, священник приказал кормить героев нашего повествования без каких-либо условий и оплат. Здесь же, в огромном городе, они были никому не нужны. Теперь они сами должны были оплачивать и проживание здесь, и питание. Если с проживанием вопрос можно было решить не столь болезненно для своего кошелька: каждый из них согласен был свернуться комочком в любом, мало-мальски подходящем для ночлега месте, то с питанием дело обстояло намного сложней. Здоровые и крепкие тела молодых мужчин хотя и расходовали в данный момент мало энергии, но все же требовали энное количество калорий, выбрав посредником в своеобразных переговорах со своими хозяевами многострадальный желудок. Именно голодное урчание внутри этого органа подсказывало пригорюнившемуся его обладателю, какие именно действия он должен предпринять в самое ближайшее время. Находись наши герои в это время в пути, проблема с питанием, наверное, не стояла бы столь остро. Друзья готовы были бы ограничить свой рацион самыми неприхотливыми блюдами, потому-то и перешли бы, скорее всего, на, так сказать, подножный корм. Любой съедобный корень или ягода, подвернувшиеся на свою беду им на пути, вполне смогли бы заменить жареную индейку или увесистый кусок говядины, а то и буженины. Но в городе проблему с питанием можно было решить только с помощью денег. Хотя недостатка в отношении всевозможного харча здесь и не было, (прилавки на городских рынках ломились от обилия самой разнообразной снеди), все это могло попасть вам вовнутрь лишь в том случае, если в вашем кармане имелось то, чем можно было все это оплатить. Пока, как мы уже говорили, имелось. Но это состояние постепенно переходило в ту стадию, к которой уже больше подходило определение «не имелось», потому-то беспокойство в душе Неда возрастало буквально с каждым днем. Он с ужасом представлял себе ситуацию, когда они, наконец, дождутся прибытия корабля, но тот, в итоге, отправится в Европу без них. Убедившись, что у пассажиров нечем оплатить путешествие, капитан просто-напросто не пустит их на палубу своего судна!
Долгими бессонными ночами, ломая голову над тем, как же все-таки выпутаться из сложившейся ситуации, Бакстер нет-нет, а то и дело вспоминал о «Лайме» и о его капитане Джоне Гокетте. Сколько мысленных проклятий Нед адресовал этому негодяю! И где он взялся на его, Неда, голову?! И угораздило же Бакстера отправиться перед плаванием к королю! Того грех винить: он хотел как лучше. Небось, утешает себя, что хотя бы в такой вот мере вернул должок за то, что они когда-то с Эндрю спасли его от неминуемой смерти. Все же оказалось наоборот. Отправься тогда Нед в плавание на своем корабле, всего бы того, что мучает их сейчас, не было бы. Уж его-то, Неда, люди на его же корабле, никогда бы не оставили в беде! Не сбежали бы так подло, как это сделал Гокетт. Они бы непременно дождались возвращения своего хозяина в Буэнос-Айрес. Сейчас все они были бы уже на пол пути к Англии.
Хотя и жили друзья почти впроголодь, деньги все равно неумолимо таяли.
Вскоре Нед с ужасом заметил, что их почти не осталось. Этого мизера не хватило бы даже для того, чтобы оплатить плавание хотя бы одного из друзей, который мог бы отправиться домой, а затем прибыть с помощью для остальных. К тому же плавание туда и обратно заняло бы немало времени. На какие средства, прикажете, жить все это время остальным? Заняться каким-то ремеслом и тем самым зарабатывать себе на пропитание? Друзья уже думали об этом, и даже занялись поиском чего-то подходящего для них, но эти попытки найти достойную работу до сих пор не увенчались успехом.
Так что же все-таки, прикажете, делать?! Кто-то вспомнил о плане, предложенном в начале Кейнсом, но отвергнутым по той причине, что тогда он казался совершенно нереальным. Имеется в виду пеший поход вдоль Атлантического побережья к Карибам. Теперь же все думали не столько о трудностях, ожидаемых их в пути, сколько о том, что, путешествуя по лугам и полям, у них будет возможность хоть кое-как, но все же решить проблему с питанием. Вначале некоторые оживились и даже одобрили эту идею, но когда Нед призвал их трезво задуматься о том, какое сверхгигантское расстояние им придется преодолеть, пыл многих заметно угас. Хорошо! - соглашались они. - Столь безумный поход - это не выход из положения. Но где же тогда, в конце концов, выход?!
Тем временем деньги закончились окончательно, и положение их действительно оказалось безвыходным. Именно в это время, когда степень отчаяния бедолаг достигла наивысшего предела, и свершилось то, чего все они так долго ждали! В порт Буэнос-Айреса зашло французское судно! Ликование одних было охлаждено иронической ухмылкой других: мол, судна мы-то дождались, ну, а что это изменит? Все равно у нас нет денег, чтобы оплатить путь к берегам Франции, куда, скорее всего, и последует затем этот корабль. И последует ли вообще? А что, если французы собрались совершить кругосветное, или же какое-либо иное дальнее плавание, и не скоро возвратятся к родным берегам?
Как бы там ни было, но Бакстер решил все выяснить сам. Вместе с Бэнксом они направились в гавань, где Нед высыпал на ладонь лодочника все те крохи, что оставались у него в кармане, и тот переправил их на борт французского корабля, который только-только убрал паруса и бросил якорь. Такая спешка в понимании Неда была не излишней. Этим он надеялся расположить к себе капитана. Как-никак Нед первый, кто встретил его в этих далеких от Франции водах, и, тот, возможно, не откажет в его просьбе.
Капитан «Арля», а именно такое название носило это судно, добродушно встретил англичан, которых, судя по его словам меньше всего ожидал здесь увидеть. Он практически не сомневался, что здесь ему придется иметь дело только с испанцами. Узнав, что, управившись здесь со своими делами «Арль», зайдет потом в Кайенну и на Мартинику, а затем последует в Булонь, Нед едва ли не вскрикнул от радости! - Это же практически прямая дорога домой! Вот если бы их взяли на это судно! Им бы несказанно повезло! Нужно было только упросить капитана. Но тот, услышав о просьбе своих гостей, помрачнел. Особенно после того, как Нед чистосердечно признался, что у них нечем оплатить предстоящее плавание.
- Простите, господин... Ах, да! Бакстер! Прошу прощения! Так вот. Я понимаю все ваши проблемы, но поймите и вы мои. Боюсь, что это плавание и так принесет мне одни убытки, поэтому я намеревался хоть как-то покрыть свои расходы тем, что выручу какие-то суммы от перевозки пассажиров. Мест на судне, как вы понимаете, не так уж и много, поэтому перевозить кого-либо, да еще на столь значительные расстояния у меня нет никакого желания. Надеюсь, что на ваши места найдутся более состоятельные пассажиры.
- Но перед вами не просто состоятельный пассажир! - возмутился Нед. - Ежели вы доставите меня и моих людей в Лондон, я уплачу вам сумму, на которую вы можете прибрести несколько таких кораблей, как этот!
Признаться, Нед рассчитывал приберечь эту фразу на самый конец разговора. На тот случай, если капитан ни под каким предлогом не захочет их брать с собой. Эта фраза виделась Неду эдакой козырной картой, выложив которую на стол, он сможет с облегчением вздохнуть и удовлетворительно пробурчать под нос: «Я выиграл!» Но сделал это уже сейчас видя, сколь категорично настроен капитан. Тот к тому же, привстал, как бы давая знать, что разговор окончен. По его внешнему виду было заметно, что он уже сожалел о том, что пригласил гостей в свою капитанскую каюту и оказал им столько почестей. Такое внимание к тем, у кого совершенно пустой карман - это явный просчет капитана. Теперь же, услышав последнюю фразу, капитан удивленно вскинул брови, глядя на гостя, и вновь опустился в кресло. У Неда появилась надежда: тот, скорее всего, согласится на его предложение. Но буквально через мгновение новый прилив отчаяния овладел его душой, когда он увидел, как капитан иронически ухмыльнулся и недоверчиво покачал головой.
- Ох, уж эти услуги в долг! - шумно вздохнул он. - Как мне все это надоело! Я ведь и сюда-то прибыл, скажем так, за оплату в долг. Так много мне наобещал этот испанец, но чует моя душа, что все это обман. Останусь я без ничего!
- Простите меня, господин капитан, - Нед никогда в жизни не перед кем ни заискивал, но сейчас старался вести себя по возможности учтивей. Понимая, что от этого человека, сидящего сейчас напротив него, зависит судьба его друзей, да и его самого, - но какое отношение имею я к какому-то испанцу, который, по всей видимости, вас обманул? Я ведь этого делать не собираюсь! Какие-либо гарантии в столь затруднительном положении, в каком я сейчас нахожусь, я вряд ли вам могу предоставить. Однако, для тех, с кем мне доводилось иметь дело раньше, лучшей гарантией было мое слово! И, поверьте, никто ни единого разу не посмел меня упрекнуть, что я, дескать, не сдержал его!
Проникновенные слова Неда, судя по безучастной мимике на лице капитана, нисколько не тронули его. Он все так же недоверчиво покачивал головой.
- Предложение ваше лестно, господин Бакстер, чего уж греха таить, но второй раз быть обманутым никак не хочется. Этот ведь испанец тоже умолял: спасите, мол, меня! Доставьте в Буэнос-Айрес. Мой родственник, который, здесь проживает, озолотит вас за мое спасение! А я возьми да и покусись на столь лестное предложение! Тогда он, каналья, молчал о том, что родственник проживает не в самом Буэнос-Айресе, а где-то неподалеку, судя по его словам, в Парагвае. Где теперь, прикажете, искать этого родственничка, ежели этот иезуит и сам толком не знает, где его искать?! Не удивлюсь, если со временем окажется, что родственничка-то, как такового, вообще в природе не существует, а использовал этот святоша меня, дурня безмозглого, только лишь для того, чтобы добраться туда, куда ему нужно! Нет уж! Увольте! Второй раз одураченным я быть не хочу!
Бакстер с Бэнксом невольно переглянулись. Каждый из них еще до конца не осознал, о чем идет речь, но уже сейчас понял: в речах капитана улавливается что-то до боли знакомое!
- Простите, капитан, - взволновано промолвил Нед. - Не могли бы вы в двух словах объяснить нам, в чем суть дела и что это за испанец и как он к вам попал. Это очень важно.
- Нет, уважаемые, не могу! - Капитан поднялся. - Вы и так отняли у меня уйму времени! Денег у вас нет, а вас и доставить нужно туда, куда вы хотите, и рассказать вам нужно все, что вас интересует. Удивительные наглецы эти англичане! Ступайте прочь!
- Постойте, капитан! - Голос Неда звучал хотя и взволнованно, но где-то даже требовательно. Об этом же говорил и решительное выражение его лица. - Это просто невероятно, но боюсь, что испанца, о котором вы только что говорили, зовут дон Диего. Я прав или нет?!
Капитан, который уже взял со стола лежавшую на ней шляпу и собрался выйти прочь из каюты, застыл на месте с величайшей степенью изумления на лице. Видя, что слова его попали в цель, не меньше изумился и Нед, а вслед за ним и Том. Все трое застыли, изумленно вытаращив друг на друга глаза, и было непонятно, кто же больше из них потрясен, и чья новость больше поразила того, кому она была адресована.
- Это просто невероятно!
Сверхневероятным было и то, что одну и ту же фразу оба, и капитан, и Нед, произнесли фактически одновременно! Первым нашелся Нед:
- Но этого просто не может быть! И дон Диего, и все остальные должны были затонуть вместе с «доньей Анной», после того, как на них напали англичане!
- Да, судно, действительно, носило название «донья Анна»...- Вконец обалдевший капитан снова положил на стол шляпу, которой недолго суждено было находиться в его руках, и опять плюхнулся в кресло. - Откуда вам все это известно?!
- Я непременно расскажу вам обо всем, только вы скажите: не было ли вместе с доном Диего англичанина, вернее даже француза, вашего соотечественника, которого зовут Эндрю Сунтон?! И как вы вообще с ними встретились?! Ведь когда нападавшие бросали их на милость судьбы, их судно безнадежно тонуло! И это посреди океана! Они непременно должны были утонуть!
- Должны были, но не утонули. Видимо, судьба действительно смиловалась над ними. Судно было затоплено лишь наполовину, но не утонуло окончательно. Если бы нагрянул ураган, то он, вне всякого сомнения, послал бы на дно агонизирующую посудину. Но Атлантика, к счастью, была спокойной, и они выжили. Правда, далеко не все. Долго их, бедолаг, швыряло по волнам и палило нещадным солнцем, пока мы случайно не наткнулись на них! Видели бы вы их изможденные лица и потрескавшиеся от жажды губы! Из всей команды и пассажиров в живых осталось только пятеро...
- Был ли среди них тот, о ком я только что спрашивал?! Я имею в виду француза.
По взволнованному виду гостя, который даже привстал от напряжения на своем стуле, капитан понял, что этот вопрос для него очень важен.
- Увы, - беспомощно развел тот руками, - но боюсь, что не смогу ничем вас утешить: все пятеро испанцы. С доном Диего я не раз общался с помощью своего боцмана Франсуа Дюбарри, который, на удивление, прекрасно, бестия, владеет испанским. В юности ему доводилось плавать на испанском судне. С остальными четырьмя спасшимися я, правда, почти не общался, но видел их. А поскольку я пока, слава Господу, прекрасно могу отличить испанца от француза и наоборот, то, боюсь, что вашего друга, господин Бакстер, среди них нет. Увы, но он, скорее всего, погиб вместе с остальными.
На Неда жалко было смотреть! Смирившись с горькой потерей лучшего друга, он, едва ли не завопивший от радости, узнав, что Эндрю, возможно, жив, вскоре снова впал в уныние, осознав, что чуда не произошло, и сказочного воскрешения вместе с ним тоже. Сколько уже, судьба испытывала Неда! Казалось бы, вполне достаточно для одного человека! Пора бы уж этой привередливой даме и меру знать. Но, увы... На то она и женского рода, чтобы обладать всем букетом именно тех качеств, которые характерны в первую очередь прекрасной половине человечества.
Придя немного в себя после столь удручающей для него вести, Нед немного собрался с мыслями и взглянул на капитана:
- Предлагаю вам сделку, господин капитан. На то чтобы отыскать дона Педро, родственника дона Диего, мы истратили несколько месяцев, все имеющиеся у меня деньги, массу сил, нервов. При этом едва не лишились жизни. Вас же, или ваших людей вместе с доном Диего, мы проведем кратчайшим путем, обезопасим от многих неприятностей, от которых едва не погибли сами. Дон Педро действительно богатый человек! Он - первое лицо в редукции, где все во всем ему подчиняются. У него действительно много денег, и я не сомневаюсь, что он щедро заплатит вам за то, что вы доставите ему родственника, которого он уже мысленно похоронил. Вы получите обещанные деньги! Но прежде, чем мы выполним свою миссию, вы должны дать слово, что, в итоге, доставите меня и моих людей в Лондон! В крайнем случае, мы согласны, чтобы вы высадили нас в любом, удобном для вас месте на побережье Англии, что будет для вас совершенно не затруднительно. Ведь это фактически почти не потребует изменить маршрут! Вы согласны?!
- Вполне! - незамедлительно ответил заметно оживившийся француз. - Услуга за услугу! Вы помогли мне воспрянуть духом! Признаться, я уже рассчитывал покинуть эти воды, так и не пополнив свой кошелек соответствующей монетой. Я вижу, что вы человек дела. Мне почему-то кажется, что вы говорите искренне.
- Я действительно говорю искренне, господин капитан, и надеюсь, что и вы мне ответите тем же. Хотелось, чтобы вы тоже остались верны своему слову и выполнили свое обещание. Мы же готовы приступить к выполнению своего прямо сейчас!
- Вот и отлично! Мы так и сделаем! А что касается моего обещания, то я тоже имею право гордиться тем, что никто и никогда не упрекал меня, и, надеюсь, не упрекнет и в дальнейшем, что я когда-либо не сдерживал своего слова! Так что к этому вопросу больше возвращаться не будем! Я сейчас же отдам приказ собираться в дорогу!
- Хорошо! Но не забудьте о главном! Разыскивая дона Педро, нам доводилось плыть вверх и вниз по течениям не одной реки, путешествовать по суше, сменяя суденышки на повозки. Все эти переезды я оплачивал из своего кармана. Теперь он, как я уже сказал, увы, пуст. Все расходы в пути вам теперь придется взять на себя. Единственное, чем я могу вас утешить, это то, что теперь, зная путь, нам не нужно проделывать столь огромный крюк. Путь нам предстоит не столь уж далек, так что вполне подойдут несколько, возможно, даже две, повозки, которые и нужно будет оплатить. Не стоит, на мой взгляд, делать это путешествие слишком громоздким. С моей стороны двух человек вполне будет достаточно. Если вы сами желаете отправиться в этот путь, то я готов составить вам компанию. Хотя мне лично, откровенно говоря, после всего пережитого там, не очень-то хочется туда возвращаться. Сколько будет ваших людей - решать вам самим. Ну и, естественно, пятеро испанцев - вот и все, кто отправится в путь.
Капитан непонятно улыбнулся:
- Все дело в том, что не все испанцы после случившегося стремятся попасть вместе со своим духовным наставником в этот южноамериканский рай. Это только дон Диего да его ближайший сподвижник так рьяно рвутся к родственнику первого, видимо, зная, что под крылышком у того им будет житься всласть. Еще троих испанцев все, происшедшее с ними в пути, настолько сильно потрясло, что они хотят вернуться назад, в Европу, к привычному укладу жизни. Так что если дон Педро, или дон Диего оплатят мне их вояж назад, я их возьму с собой. А коль нет... Пока же они останутся ждать моего возвращения на судне.
- Я хотел бы просить вас, господин капитан, - взбодрился Нед, словно бы вспомнил о чем-то, - чтобы и мои люди, кто не отправится в поход, пожили пока на судне. Ведь в Буэнос-Айресе нам негде жить. Раньше снимали жалкий уголок, за который теперь нечем платить. Надеюсь, вы не против?
- Не против, господин Бакстер, но с одной оговоркой. - По веселым искоркам, прыгающим в глазах капитана, невозможно было понять: он шутит или говорит серьезно. - Если у нас все получается и мы возвращаемся на «Арль» с полными карманами звонкой монеты, которую нам отвалит дон Педро за своего родственничка, я полностью сдерживаю свое слово и доставляю вас и ваших людей в Англию. В этом можете не сомневаться. Но, ежели все окажется мыльным пузырем, или по какой-либо причине сорвется, и я останусь без обещанных денег... Вы уж извините... Прошу простить меня за откровенность, но, думаю, что моя искренность не содержит в себе и унции подлости. Все по-деловому: каков результат, таково и вознаграждение! Или я не прав?!
- Быть посему, господин капитан! Не будем медлить! В путь!
А еще говорят, что истории не свойственно повторяться! Думалось ли хоть одному из героев нашего повествования, покидая негостеприимную редукцию Япей, и зарекаясь, что никогда больше его нога не ступит на эту, едва не лишившую его жизни, землю, что совсем скоро, на удивление скоро, он вновь возвратится сюда. Если бы кто-то сказал ему, бросившему последний взгляд на исчезающую из виду площадь, где еще находилась толпа, которая совсем недавно злобно и дружно скандировала, требуя его смерти, что совсем скоро он вновь, причем добровольно, ступит на эту площадь, он просто бы рассмеялся в глаза такому бездарному шутнику. На самом же деле все, в итоге, получилось именно так.

XXXVI.

Пристрастие к курительной трубке зародилось у Мака Ренса еще тогда, когда он служил корабельным юнгой на одном из купеческих суден. Отдаваться своему пристрастию ему тогда приходилось постоянно в каком-нибудь укромном уголке, поскольку бывалые матросы постоянно отбирали у него табак. В ответ на молчаливый упрек юного курильщика старые морские волки нравоучительным тоном советовали своему молодому коллеге «сначала научиться делать сплесни и узлы вязать, а уж потом курить трубку и табак жевать!» Жевать табак заядлых курильщиков заставляла не какая-либо прихоть, а специфика корабельной жизни. Во время корабельных работ, при лазании по вантам, выбирании тросов, приборки палубы и выхаживании якоря курительная трубка, естественно, мешала. Поэтому для тех, кто не то что дня, а и часа не мог прожить без табака, жевательный табак был настоящим спасением. Со временем пристрастился к жевательному табаку и Мак. Хотя был этот товар не столь уж дорогим (фунт английского табака стоил всего лишь два пенса), но, экономии ради Ренс поступал так, как поступали многие его собраться по курительной трубке: изжеванный табак он не выбрасывал, а сушил для того, чтобы со временем набить им свою «подругу». Бывало так, что во время длительных плаваний, когда его судно подолгу не заходило в какой-либо порт, где можно было бы приобрести табак, Мак, за неимением лучшей альтернативы, пускал на курево чай или морскую траву из своего матраса. Случалось, что заядлый курильщик так увлекался, что к концу плавания от его матраса оставалась одна лишь тканевая оболочка! Его не смущало то, что приходилось спать на твердых досках без мягкой подстилки - главное, что курильная страсть души ублажена! Тяга Мака к табаку была столь огромной, что однажды, когда был «приговорен» уже и матрас, и все иное, что можно было искурить и изжевать он, как, впрочем, и многие другие курильщики, принялся жевать просмоленную каболку! «А что?! Вполне пойдет! - утешал себя, слегка сбивший свой пыл куряга. - Ведь жевательный табак тоже черный и тоже слегка отдает дымком!»
Но все, сказанное выше, вовсе не означало, что курильщикам на судах, в том числе и Ренсу, жилось вольготно. Ведь корабли были деревянными, легко воспламеняющимися. Долго ли огню, в случае чего, добраться до крюйс-камеры?! И тогда все! Фактически мгновенная смерть для всех, кто находился на борту! Именно поэтому курение на многих судах запрещалось, а уж после захода солнца это однозначно запрещалось делать практически на всех кораблях! В некоторых портах, где суда становились вплотную один к другому, и пожар в случае чего мог испепелить все корабли, был введен постоянный запрет на курение. Иногда запреты относительно противопожарных мер были настолько строги, что приходилось даже отказываться от приготовления пищи на борту. Для этих целей служили специальные портовые кухни.
В одно время Репсу приходилось плавать под началом капитана, который был настолько ярым противником курения, что даже погрозил отрезать уши тому, кто будет на его судне застигнут во время этого неблаговидного занятия. А если это произойдет еще и ночью, то проштрафившийся матрос вполне может быть повешен! Ни много, ни мало! Капитан слыл человеком слова, а уж о его твердом и своенравном характере и говорить было нечего! Именно поэтому на судне заядлые курильщики притаились до поры до времени. Но Мак принадлежал к числу тех, для кого даже угроза смерти не смогла стать преградой между ним и вожделенной трубкой! По злой иронии судьбы любил курить он не когда-нибудь, а именно ночью! Какая это благодать: вокруг таинственный полумрак, высоко в небе мерцание звезд, тихо плещется волна, а ты ароматно затягиваешься душистым дымком и, вглядываясь в очертания Южного Креста или Большой Медведицы, стараешься понять тайны мироздания и вечности! Это, наверное, сродни тому, как многие из нас любят посидеть у камина или у ночного костра, когда так приятно окунуться в какие-то свои личные раздумья, наблюдая за причудливой пляской извивающихся языков пламени.
Вот именно за таким занятием, то есть за курением, и был застукан однажды наш заядлый курильщик боцманом, о чем тот сразу же доложил капитану.
Гнев того был настолько огромен, что тотчас же, прямо посреди ночи, была выстроена на палубе вся команда, перед которой капитан и намеревался повесить того, кто посмел не выполнить его приказ. Это действо, по мнению капитана, служило бы более чем ярким назиданием для других, кому взбрело бы в голову повторить «подвиг» Ренса.
Тут же была приготовлена веревка, и болтаться бы бедолаге на рее, если бы не то обстоятельство, что буквально на следующий день, (вернее, в тот же день, поскольку время незаметно миновало незримую отметку полночи), всем тем, кто находился в данный момент на судне, не предстояло принять участие в давно планируемом сражении. Об этом сражении знали на судне все. Как и о том, что не было на нем лучшего канонира, нежели Мак Ренс. То, что его виртуозное умение и меткий глаз, бесспорно, пригодятся в предстоящем сражении, и решило в пользу того, что ему была все-таки сохранена жизнь. Но отнюдь не уши. Вид у Мака после этого стал еще более экзотический. Представьте себе: лысый, практически блестящий череп, уши отрезанные, а внизу большая и длинная борода, именуемая снопом! При такой внешности, по большому счету, и не требуется умение канонира: врагам достаточно взглянуть на него и они сами убегут, куда глаза глядят, не дожидаясь пока этот монстр еще и поднесет зажженный фитиль к орудию!
Именно страсть к курению и заставила Мака вскоре подыскать себе место на другом судне, где не столь строго обстояли дела с запретом на его любимое занятие. Его мало интересовало жалование, питание и все прочее, из-за чего матросы стремятся наняться на какой-либо корабль. Главное, чтобы там можно было бы накуриться всласть, не опасаясь, что за это для тебя снова среди ночи не станут укреплять на рее пеньковую веревку.
Такой посудиной и стала для Мака «Сцилла». Будущие покорители - всех и вся Лайленд и Клоуд меньше всего думали о курении и прочих второстепенных в их понимании вещах. Главное, возвратиться из этого плавания с наибольшим количеством золота, а остальное - это мелочи! Курение? Да пускай дымят ребята, соблюдая осторожность, лишь бы дело свое знали, да справлялись с ним умело! А коль так, то за курильщиками дело не стало! Кто откажет себе в удовольствии в дружеском мужском кругу приятно провести время за беседой, теша себя ароматным дымком и пряным запахом, витавшим под потолком камбуза. Именно к камбузу спешили после каждой кормежки курильщики, чтобы усладить свои души куревом. Сколько историй было рассказано, пересказано во время таких посиделок! Сколько родилось экспромтов, матросских баек, переросших потом в легенды!
Матросы обычно не были притязательными в своих запросах: их вполне устраивали неприхотливые каменные или глиняные трубки, а так же просто деревянные. Но дерево дереву рознь. Бывая на берегу, Мак присматривался, кто из каких трубок курит. И не только присматривался, но и заводил разговор с теми, кто, на его взгляд, курит из необычных трубок. Он был до такой степени увлечен всем, что связанно с курением, что интересовался из чего и где сделана та или иная трубка. Так, к примеру, он узнал, что кучера обычно курили трубки, изготовленные из шишковатых наростов на стволе вяза, а щеголи-франты - пеньковые трубки, изготовленные в Вене, а также трубки из вереска, родившиеся на белый свет из-под ножа французских мастеров.
Сам Мак как начал в свое время курить каменную трубку, так до сих пор и остался, неизменно верен ей. Правда, сейчас она была немного короче, нежели таковой, какой была изначально. Всему виной чрезмерное нервное напряжение Мака во время одного из сражений. Тогда, в самую критическую минуту боя, он до того сильно сжал трубку в зубах, что раскрошил не только кончик, венчающий чубук трубки, но и несколько зубов, оказавшихся более хрупкими, нежели камень. К тому времени Рейс настолько прикипел душой к своей трубке, что не стал ее менять. Просто затупил заостренные выступы, появившиеся на раскрошенном конце, и так продолжил после этого курить привычную трубку, но уже с более укороченным чубуком. Не раз потом Мак во время дружеских посиделок в кругу курильщиков рассказывал об этом, довольно, согласитесь, редком случае, демонстрируя сомневающимся в правдивости его рассказа, в качестве доказательства не только укороченный чубук трубки, но и отсутствие верхних и нижних зубов в том месте, где в тот злополучный момент был зажат кончик трубки.
Хотя Маку Ренсу не суждено было стать знаменитой исторической личностью, но он был настолько ярким, если это слово, конечно же, применимо в данном случае, и неординарным курильщиком, что если бы создавался музей курения, его примечательная трубка с укороченным чубуком вполне могла бы занять место рядом с почти такой же каменной трубкой легендарного Рейли, с которой, не вынимая ее изо рта, он так и взошел на эшафот. Лишь только уже после того, как его отрубленная голова покатилась по песку, знаменитый авантюрист волей-неволей расстался со своей неразлучной спутницей.
Вот и теперь, не спеша раскурив свою трубку, Ренс, облокотившись на фальшборт задумчиво уставился в сторону темнеющего невдалеке берега. Нетрудно догадаться, о чем он думал в эти минуты. В первую очередь его должен был волновать вопрос: куда же поделись все, высадившиеся накануне на берег?! Почему они до наступления темноты не вернулись на судно? С одной стороны ничего необычного в этом, в общем-то, нет: возможно, они не до конца разобрались с жителями городишка, которые продолжают упорствовать и не отдают англичанам свои сокровища. Не исключено, что Лайленд и Клоуд вместе с командой остались на ночь в этом городке, чтобы с утра приступить к выполнению какого-то задания. Не исключено, что испанцы согласились-таки показать, где именно они прячут золото и иные ценные вещи. Скорее всего, что где-то за городом, в горах, поэтому и было принято решение переночевать в городе, чтобы рано утром отправиться в поход. Но почему в таком случае капитан не послал хотя бы кого-то, всего лишь одного человека, назад, на «Сциллу», чтобы уведомить оставшихся на борту, как идут дела?
Поначалу удивляло Рейса и то, почему за весь день со стороны берега не прозвучало ни единого выстрела?! Ведь испанцы должны были обороняться! Но вместо ожидаемой перестрелки абсолютная тишина! Это было более чем удивительно. Немного поразмыслив над всем происходящим, Мак решил, что испанцы, видя явное превосходство нападавших и в численности, и в вооружении, чтобы избежать бессмысленного кровопролития, где исход противостояния был заранее известен, решили сдаться. Это было вполне вероятно, потому-то Мак и не стал терзать себя изнуряющими догадками. По его представлению, все складывалось удачно: эскадру они обманули, превосходство в силе над местным гарнизоном у них безоговорочное, так что можно ожидать в самое ближайшее время первых успехов. То, ради чего они и отправились в это путешествие, совсем скоро начнет наполнять трюмы «Сциллы»! Как все на ее борту уже соскучились по звону вожделенного металла! Как не терпится всем услышать золотой перезвон! Скоро! Совсем скоро сей желанный миг наступит! Он был практически уверен, что произойдет это буквально завтра!
Маку хотелось быть в числе тех, кто первым увидит вожделенное золото и первым прикоснется к нему, возьмет его в руки. Увы, он не попал в число тех, кто отправился на берег. Сначала это его удивило и даже обидело. Чего сидеть здесь, без дела, на борту «Сциллы», в то время когда на суше происходит самое интересное. Неужели Лайленд и Клоуд не нуждаются в его услугах или, хуже того, не доверяют ему? Нет! Все это чушь собачья! С какой стати они не стали бы ему доверять! Скорее всего, наоборот: они берегут своего лучшего канонира. Ведь для него, Рейса, там, на суше, работы сейчас практически нет. Из мушкетов и без него есть кому стрелять. А вот при походе на Панаму, возможно, заговорят тяжелые орудия. Вот тогда Мак и скажет свое слово. Здесь же вообще обошлось без каких-либо выстрелов. Так что все складывается нормально.
- О чем грустим? - Мак так увлекся мыслями, что не заметил, как к нему подошел Сунтон и, облокотившись рядом на фальшборт, тоже принялся неторопливо рассматривать скрытый ночной пеленой очертания берега. – Небось, о доме вспоминаешь, о родных, что, поди уж, соскучились за кормильцем?
Мак вдохнул в себя немалую порцию ароматного дыма, не спеша выпустил его через нос, и, не поворачивая головы, как бы нехотя, вздохнул:
- Это ты, мил человек, хорошо подметил насчет кормильца. Что ж мне по дому скучать, если мои карманы еще пусты? Вот если набьем их золотишком, тогда и можно о доме вспомянуть, представить, как обрадуются родные, увидев, с чем возвратился кормилец! А коль карман пустой, то какой же это, разрази меня гром, кормилец?!
- А ты уверен, что при таких командирах у тебя вообще в кармане когда-нибудь появится хотя бы Одина золотая монета? Неужели ты не заметил, что они не только отчаянные неудачники, но и бездарные стратеги и командиры?
Мак, поднесший было трубку ко рту, застыл на мгновение, повернув голову, устремил взгляд в сторону собеседника и долго, а вместе с тем и пристально, принялся его рассматривать.
- К чему ты это клонишь, чип? - все еще не вспоминая о трубке, настороженно спросил он. - К тому же нужно еще разобраться, кто здесь неудачник. Это ты, поговаривают, если судить по твоим же словам, был раньше, хозяином мануфактур, фабрик и верфи, а теперь здесь на положении раба. Это ты, чип, неудачник, а не капитан и хозяин судна!
Тот, казалось, вовсе не обиделся на прозвище, а спокойно продолжил все тем же тоном, каким и начал:
- Я, собственно говоря, не только был хозяином всего тобой перечисленного, а до сих пор и остаюсь им. Стоит мне снова вернуться в Лондон, я снова стану руководить своими людьми и получать прибыли со своих заводов. А у Лайленда и Клоуда, боюсь, прибылей никогда не будет.
- Как это не будет?! - искренне удивился Мак. - А где же, по-твоему, они сейчас находятся?! Я уверен, что они потому-то и задержались в этом вшивом городке, что здесь есть что потрясти из карманов местных богачей. Чует мое сердце, что уже завтра мы сможем полюбоваться блеском дьявольского металла и послушать, как он звенит.
- А мое сердце подсказывает мне совершенно обратное! И задержали их на суше не золото, а, возможно, какие-то неприятности. Во всяком случае ничего хорошего от того, что их до сих пор нет, я не жду. Да и золото их призрачное. Получишь ли ты его, вернее, свою долю, или нет - это еще только догадки. А вот я бы прямо сейчас мог твердо гарантировать бы тому человеку, который помог мне добраться до Англии, заранее оговоренную сумму в золоте. Немалую сумму!
Мак, вспомнивший было о уже начинающей загасать трубке, снова забыл о ней. Он уже было поднес ее ко рту, но, услышав последнюю фразу, снова опустил руки, уперев их локтями в верхнее окончание фальшборта, и снова пристально уставился на собеседника.
- К чему ты это, клонишь? - подозрительно, растягивая слова, промолвил он. - Уж не предлагаешь ли ты мне...
- Предлагаю! И если ты не глупый человек, то примешь мое предложение. Глупо его отвергать. Ведь я не подвергаю тебя никакому риску: не нужно убивать кого-либо, или ввязываться в какие-то стычки, не говоря уж о сражениях. Нужно только проделать мирный путь к Лондону и не более того. Одному мне это будет сделать сложно, а вдвоем все ж веселей. А по прибытию в Лондон я уж не поскупился бы! Такую услугу можно и нужно щедро оплатить. Так, что за золотишком дело не станет!
Некоторое время Мак молчал, и по напряженному взгляду его можно было догадаться, что он теряется в догадках.
- Я так понимаю, что ты надумал сбежать?! - Вопрос был, в общем-то, уместный, но Эндрю не понравилось, каким тоном Мак задал его. - Верно, я говорю?!
- Не верно! - Сунтон говорил как можно спокойным тоном, стараясь не выдать свое волнение. - Я мог бы решиться на побег, но если бы было с кем. Сам я опасаюсь это делать, да, честно говоря, и не очень стремлюсь к этому. Все же я предпочитаю как-то отличиться перед командованием «Сциллы», чтобы они в награду за это все же отпустили меня. Ведь первейшая моя мечта не набить карманы золотом, которого у меня и так достаточно, а вернуться поскорее к своим близким, жене, сыну. Я это не скрываю, да, собственно, и раньше не скрывал. Поэтому не хочу, чтобы меня неправильно поняли, посчитав, что я хочу кого-то обмануть.
Эндрю сейчас глубоко раскаивался, что затеял этот разговор. Он давно присматривался к каждому из матросов, стараясь определить: нет, ли среди них такого, кто мог бы принять его, Сунтона, предложение. Перед деньгами мало кто способен устоять, поэтому он и решил начать с оговорки о щедрой плате за предстоящую услугу. Волей обстоятельств все сложилось так, что сейчас для Эндрю представилась просто уникальная возможность для побега. На «Сцилле» их осталось всего лишь семеро, включая Эндрю, до берега рукой подать: тут и лодка не нужна, можно вполне вплавь добраться. Первая же возможность, предоставленная для побега, была едва ли не идеальной, поэтому терять ее было просто глупо. Он уже сам намеревался совершить давно задуманное, только, немного погодя, когда дремота будет одолевать все больше тех, кто остался на судне, и тут он заметил скучающего у фальшборта Мака, дымящего своей неразлучной трубкой. Понимая, что вдвоем будет действительно легче выжить в этом чужом краю, а затем и добраться домой, Эндрю решил рискнуть и сделать канониру давно обдуманное предложение. А что, если тот согласится?! Это было бы неплохо!
Увы, теперь Сунтон понял, что ошибся в нем. Теперь приходилось только ругать себя за излишнюю болтливость, и опасаться, что тот вообще сейчас может поднять шум на судне и помешает тем самым побегу. Теперь нужно было думать только о том, чтобы как-то выкрутиться из сложившейся ситуации.
Ренс, видимо, понял, что его пристальный взгляд может вспугнуть корабельного плотника и узника в одном лице, потому-то и перевел свой взор на звездное небо, вовсю стараясь изобразить, что его в данную минуту больше всего на свете интересуют небесные светила и ничего более. Трубка его в это время окончательно погасла, но он пока что о ней не вспоминал.
- Ну что же, - медленно, словно разжевывая слова, промолвил Мак. - Я мог бы согласиться подсобить тебе в этом деле, да только вот... Неужели ты действительно отвалишь мне столько золота, сколько я захочу?
Казалось бы: Ренс уцепился за приманку! Нужно только дать ему возможность и время, чтобы он полностью проглотил ее! Но, почуявший опасность Сунтон сразу же заметил перемену в интонации своего собеседника. Пусть даже и еле уловимая, но все же, вне всякого сомнения, присутствовавшая напряженность в его голосе недвусмысленно свидетельствовала о том, что тот не совсем искренен в своих словах. Эндрю почти не сомневался: канонир или темнит, или что-то задумал. Естественно, что волнение в голосе могло быть вызвано иными причинами: тот же разговор о золоте заставит поволноваться всякого! Но Эндрю все же внутренне чувствовал именно опасность, поэтому вместо того, чтобы обрадоваться, продолжил играть свою роль. Ответ его прозвучал если и не равнодушным тоном, то и отнюдь не таким, каким его, возможно, ожидал услышать заядлый курильщик:
- Ну, если эта сумма не будет выходить за рамки здравого смысла, то уплачу все обещанное непременно. Возможно, Лайленд и Клоуд обещали вам золотые горы... Но я уже говорил и повторяю: то все миф! Мираж, до которого, уверен, вам не дойти, сколько ни шагай. Мои же деньги - реальные! Они есть! Они находятся сейчас в Лондоне. До них нужно только добраться.
- Ты убедил меня, чип! - разгорячено прошептал Мак и оглянулся, стараясь убедиться, что рядом никого нет, и их никто не подслушивает. - Когда будем бежать? Сегодня ночью?
Как рад был бы Эндрю услышать эти слова при иных обстоятельствах. Ведь именно эта ночь, на удивление, благоприятная для побега. Завтра уже на «Сциллу» возвратятся те, кто отправился на берег за испанским золотом, и при таком раскладе совершить побег будет намного сложнее, а то и вообще невозможно. Ведь не исключено, что завтра же они снова отправятся в дальнейшее плавание и тогда планы относительно побега придется отложить до неопределенного времени. Если бежать, то это нужно делать именно этой ночью! К тому же, похоже на то, что нашелся тот, кто поможет Эндрю в реализации его планов. Все это верно, если бы не одно обстоятельство: предчувствие! Что-то подсказывало Сунтону: остерегайся этого человека! Он лжив в своих словах! В таком случае для Эндрю самым разумным решением было бы одно: перевести все на шутку, посмеяться над канониром, что тот принял его розыгрыш относительно побега за чистую монету, да и делу конец! Но нашего героя не мог оставить в покое и другой вопрос: а вдруг тот все-таки действительно позарился на обещанное вознаграждение и решил помочь в побеге плотнику вполне серьезно? Что тогда?! Отказать? И лишиться, в итоге, такого необходимого для него помощника? Глупо! Но как же, черт возьми, быть?!
Все же чувство опасности пересилило, и Эндрю все тем же спокойным и невозмутимым голосом ответил:
- Как это сегодня ночью?! Сегодня ночью я намереваюсь хорошенько отоспаться, пока есть такая возможность. А то за повседневными заботами на корабле некогда и лишний часок выкроить для сна. - Некоторое время помолчав и поняв, что такой неполный ответ может не удовлетворить канонира и вызвать у него излишние подозрения, Эндрю добавил: - Я все же не хотел бы все заканчивать именно побегом. Боюсь, что я никогда на него не решусь. А вот в надежду на то, что Лайленд и Клоуд все же поймут, что они не правы и отпустят меня, я верю! Вот тогда мне и понадобится твоя помощь, Мак Ренс! Вот тогда и поговорим о деньгах и золоте! Тогда и потолкуем о размере суммы. Боюсь, что мне придется согласиться на все, поскольку одному добраться до Англии будет тяжело. В таком случае я вовсе не отказался бы от твоей помощи.
Некоторое время оба помолчали.
- Жаль...- Сожаление в голосе Мака было вроде бы искренним. - Так много наобещал вначале, а потом... Я уж, разрази меня гром, успел за это время представить себя богачом! Мне бы твои денежки, чип, вовсе не помешали бы! - Все это он говорил, тупо уставившись в темнеющую внизу водную гладь. Но вдруг резко повернулся и заглянул своему собеседнику прямо в глаза. - А может, этой ночью и сбежим, а, чип?! Ночь-то, какая! Самое время для побега!
Мысли и душа Эндрю буквально разрывались пополам: соглашаться или нет на предложенную помощь канонира?! Все верно: если и бежать, то только этой ночью! Но дурное предчувствие вновь и вновь овладевало им и заставляло сдерживать свои эмоции. Отвечать категорическим отказом Сунтону не хотелось, потому он и оставил себе, пусть и небольшую, но все же реальную, в его понимании, лазейку для отступления.
- Да...- задумчиво, но все же по-прежнему равнодушно, ответил он. - Ночь действительно хороша для побега. Сейчас мне точно не хочется бежать, но ближе к утру я, возможно, и передумаю. Так что толкни меня локтем под бок перед рассветом. Ежели к тому времени и ты не передумаешь то мы, чем черт не шутит, может, действительно выручим друг друга! Тебе мои деньги не помешают, а я с твоей помощью наконец-то попаду домой. А сейчас я больше всего на свете хотел бы поспать! Ты же можешь снова побаловаться со своей неразлучной спутницей. Вон она уж совсем погасла!
И с преспокойным видом Эндрю направился к баку. Но только лишь направился, поскольку именно это входило в его дальнейший план. Отправляться туда окончательно он не намеревался. С этой минуты главнейшим для него заданием было одно: понаблюдать за канониром и проследить за тем, что же он предпримет дальше?! Если все будет хорошо, то почему бы и не воспользоваться его помощью и не совершить побег вдвоем? Хотя для этого вовсе и не обязательно дожидаться рассвета. Чем раньше они покинут борт корабля, тем лучше.
Но все это было хорошо лишь в одном случае. Более реальным, в понятии, Эндрю, было другое развитие событий. Вот он и решил затаиться и проследить за канониром: так ли все получится или нет?
Спрятавшись за мачтой, Сунтон наблюдал за тем, как Рейс еще некоторое время постоял у фальшборта, все так же держа в руке погасшую трубку, затем поспешно сунул ее в карман и столь же решительным шагом направился к корме. Предчувствуя, что последует дальше и, стараясь не, пропустить самого интересного, Эндрю украдкой, под прикрытием ночных сумерек, последовал вслед за канониром. Как и предполагал Эндрю, тот вскоре скрылся за дверью каюты офицера, оставшегося сейчас, на время отсутствия остальных, старшим на корабле. Прильнув ухом к щели двери, Эндрю услышал взволнованный голос своего недавнего собеседника:
- Простите, господин офицер, что потревожил вас, но разрази меня гром, если мне не удалось разоблачить на нашей посудине лазутчика! Сдается мне, что этот мерзавец чип надумал бежать!
То, о чем будут говорить эти двое дальше, Эндрю уже нисколько не интересовало. Главное было услышано. Теперь все зависело то того, насколько быстро ему удастся покинуть корабль и насколько далеко уплыть от него. Оставаться здесь было равносильно смерти. Можно сотню раз корить себя за болтливость и сожалеть о том, что он, не подумавши, доверился этому негодяю-канониру, но делу этим уже помочь было нельзя. Нужно бежать, и чем скорее, тем лучше!
Отойдя тихонько от офицерской двери, Эндрю затем проворно, буквально со всех ног, бросился к носовой части судна, добрался до якорного каната и проворно спустился по нему к поверхности воды и сразу же поплыл к темнеющему вдали берегу. Он понимал, что ночная темень является ему неплохой союзницей и что она надежно укроет его от взоров тех, кто будет его разыскивать. Но не исключал и того, что на судне, не найдя его, поймут, что он сбежал и откроют, пусть и беспорядочную, слепую, но все же пальбу ему вслед. Всякое может случиться: а вдруг какая-нибудь шальная пуля попадет в беглеца?! Как себя обезопасить от этого? Казалось бы, предпринять что-либо практически невозможно: ведь он абсолютно незащищен и беспомощен, находясь в воде!
Но не зря говорят, что в самые критические минуты, когда жизни человека угрожает реальная опасность, он способен принимать верные, а, главное, молниеносные решения. То же сейчас, пусть и не в столь ярко выраженной форме случилось и с Эндрю. Он подумал: куда те будут стрелять, когда обнаружат, что его нет на судне? Вне всякого сомнения, по воде, но именно в том месте, которое является кратчайшим путем к берегу. Следуя логике, именно по этой прямой и должен уплывать беглец, именно сюда и нужно обрушить град выстрелов!
Чтобы избежать этого, Эндрю повернул резко вправо и поплыл, хотя и к берегу, но как бы наискосок. Понимая, что он может выдать себя не только, скажем так, визуально, но и лишними шумами и всплесками, он старался плыть как можно тише, не делая излишне резких движений и неоправданно сильных ударов по воде. Можно сказать, что он плыл почти бесшумно, делая из, практически, невозможного возможное, ради того, чтобы сохранить себе жизнь. Через какие-то промежутки времени он останавливался, оглядывался назад и прислушивался: не слышно ли шума на корабле? Не успели ли за это время там хватиться его? Пока на судне властвовала тишина. Но беглец был уверен, что это ненадолго. Как он сейчас корил себя за то, что посвятил в свою тайну чужого, совершенно непроверенного человека! Насколько проще сейчас все складывалось бы, если бы о его планах никто не знал! Ведь чего-чего, а бдительности на «Сцилле» в это время было меньше всего! Ведь все были уверены, что их друзья, высадившиеся на берег накануне, полностью контролируют здесь в округе ситуацию, поэтому ожидать каких-либо подвохов не следует. У Эндрю было бы достаточно времени покинуть судно, доплыть до берега и скрыться в зарослях. Если бы утром, не говоря уж о более позднем времени, Лайленд, Клоуд и все остальные вернулись бы назад, то Сунтон к тому времени был бы уже далеко, поэтому месть своих бывших компаньонов ему бы уже не грозила. А теперь... Возможно, они начнут стрелять ему вслед не только из пистолетов и мушкетов, но и с любимой пушки канонира Ренса! Правда, изменив маршрут своего бегства, беглец был уверен, что удар будет нанесен не по нему, а в сторону, но тем не менее. Излишний шум может всполошить того, кто находится на берегу. А что если авантюристы уже завершили свою вылазку на сушу и сейчас отдыхают на берегу? Чтобы с рассветом погрузиться вместе с отобранным у испанцев золотом на судно и продолжить свой путь. В таком случае он, если и избежит пуль, то попадет в руки находящихся на берегу Лайленда и Клоуда.
И именно в это время произошло то, что заставило беглеца вздрогнуть от неожиданности. Чего угодно ожидал он, но только не этого! Вдруг немного слева от него из темноты выросло множество темных силуэтов лодок, беззвучно скользящих по воде в сторону «Сциллы»! Все произошло так внезапно, что было похоже на мираж или привидение! Первой мыслью было: это команда возвращается назад после вылазки на берег. Но сразу же удивило и другое: почему они двигаются так бесшумно?! В каждой лодке столько людей, но при этом никто не проронил ни слова! Весла же вообще входят в воду и выходят из нее без единого всплеска! Если бы это были Лайленд, Клоуд и остальные, то зачем бы им нужна была такая конспирация? Это было совершенно непонятно!
В это время на судне послышалась возня, шум и громкие разговоры. Громкий выкрик, который был в ночной тиши хорошо слышен Эндрю: «Эй, чип! Мерзавец! Ты где?! Уже успел сбежать?!» красноречиво свидетельствовал беглецу, что его отсутствие уже обнаружено. Но для тех, кто находился в лодках, такая излишняя активность на судне, скорее всего явилась полной неожиданностью. Естественно, они надеялись, что в столь поздний час на корабле будет властвовать тишина и дремота, а тут вдруг такой взрыв активности. Видимо, это обстоятельство вынудило их обмолвиться между собой несколькими словами, поскольку в следующее мгновение беглец услышал доносящийся со стороны лодок тихий разговор, больше похожий на шепот. Правда, Эндрю ничего не разобрал из услышанного, но главное он понял: звучит не какая-либо, а именно испанская речь!
Это было более, чем важное открытие! Это объясняло многое, если не все! С этого момента для Эндрю стало понятно, что события на берегу скорее всего разворачивались далеко не так, как это считали те, кто остался на «Сцилле». Если бы Лайленд и Клоуд со своими людьми были полновластными хозяевами на берегу, допустили бы они столь масштабную вылазку к их кораблю тех, кто по идее должен был в это время находиться в их, Лайленда и Клоуда, руках и молить их о пощаде. Эти в лодках, мало походили на тех, кто собирается просить о пощаде. Скорее наоборот. Не получилось ли так, лихорадочно думалось Сунтону, что испанцы, перебив напавших на них англичан на берегу, теперь принялись за тех, кто остался на корабле? А почему бы, собственно говоря, и нет? Ситуация для этого была благоприятной; под прикрытием темноты незаметно пробраться на корабль и без труда перебить на нем тех, кто остался там? Испанцы, вне всякого сомнения, должны были догадаться, что главные силы нападавших брошены на берег, поэтому на судне осталась лишь горстка людей. Все это верно, и коль все действительно так, то почему в таком случае с берега за все это время не прозвучало не единого выстрела?! Ведь чтобы одолеть хорошо вооруженный отряд Лайленда и Клоуда, испанцам просто необходимо было пережить ожесточенное сражение! А коль его, по всей вероятности, не было вообще, то почему сейчас именно испанцы властвуют на берегу, а не те, кто рассчитывал легко одолеть их?! Да... Пока для Эндрю во всем происходящем больше было загадок, нежели ответов.
Видя, что испанцы приостановились, замер на месте и наш беглец, боясь обнаружить себя. В данной ситуации он больше опасался испанцев, чем своих соотечественников на судне, поскольку он отплыл уже на довольно-таки приличное расстояние от корабля, и с его борта беглеца в этот момент вряд ли могли увидеть. А вот испанцы, наоборот, находились хотя и чуть в стороне, но в то же время рядом. Одно неосторожное движение, излишне громкий всплеск - и он будет разоблачен! Утешало одно: все внимание испанцев в это время было сосредоточено на корабле, поэтому смотреть по сторонам у них не было никакой необходимости. Разве могли они предположить, что на судне, среди тех, кто явился сюда обогатиться за счет испанского золота, найдется такой, кто не разделяет точку зрения остальных и именно в эту ночь он совершит побег?!
- Чип! Марзавец! - Послышался со стороны судна голос канонира. - Так ты говоришь, что нужно подождать до утра?! Хорошо же ты утра ждешь! Ну, погоди, мерзавец! Ты не успел далеко уплыть! Стреляйте, друзья! Он должен быть где-то на полпути к берегу!
И в следующее же мгновение послышались первые пистолетные выстрелы. Кто-то из испанцев приглушенно вскрикнул: видимо, в него попала шальная пуля. Столь удручающее для испанцев развитие событий не сломило их воли, а заставило действовать более расторопно. Негромкий окрик на испанском, дружный взмах весел и лодки с удивительной быстротой устремились к кораблю. Сунтон, понимая, что последует дальше и как ему лучше всего поступить в данной ситуации, со всех сил поплыл к берегу. Теперь он уже не соблюдал излишней осторожности. Тишина, при все возрастающими за его спиной криками и перестрелкой, была уже не нужна. Да и услышать его уже не мог никто: ни испанцев, ни их лодок рядом с ним уже не было. Они к этому времени уже приближались к «Сцилле».
Эндрю плыл настолько быстро, что темная громада берега вырастала перед ним с пугающей быстротой. Опасаясь, что на берегу мог оставаться кто-то из испанцев, он повернул вправо, так сказать, для верности. Добравшись, наконец-то до спасительной суши, он добежал до ближайших зарослей и только там позволил себе устало опуститься на песок и перевести дух после столь утомительного заплыва. И не только отдохнуть. Нужно было как-то собраться с мыслями, понять, что же произошло и как быть дальше.
Ночная тишина хорошо способствовала распространению звуков, поэтому Эндрю прекрасно слышал все, что происходило на корабле. Помимо выстрелов и воинствующих выкриков теперь уже были слышны топот ног по палубе, какие-то гулкие удары и предсмертные крики и стоны умирающих. Эндрю нисколько не сомневался, что испанцы устроили резню для тех, кто остался на корабле. В такой ситуации можно было только похвалить себя за предусмотрительность: как вовремя был совершен побег! К тому же, если поначалу он ругал себя за то, что доверился Маку, то теперь все получалось наоборот: именно это спасло ему жизнь!
Во-первых, Эндрю планировал совершить побег намного позже. Испанцы к тому времени наверняка были бы уже на «Сцилле и перерезали бы ему горло точно так же, как и всем остальным его соотечественникам. Осечка с канониром позволила ему не только раньше совершить побег, но и изменить сам маршрут побега. Именно из-за опасения того, что вдогонку по нему откроют пальбу, он и принял вправо, что позволило ему разминуться с испанцами. Не сделай он этого, ему пришлось бы непременно столкнуться с теми на полпути к берегу, и кто знает: может, он в тот момент и стал бы первой жертвой местных жителей, жаждущих мести и переполненных злобой к чужеземцам, явившимся сюда с далеко не безобидными целями.
По большому счету, можно было бы радоваться и благодарить судьбу за то, что она смилостивилась над Эндрю, даровала ему жизнь. Но и сейчас, находясь в относительной безопасности, ему меньше всего нужно было предаваться, пусть и вполне понятной, эйфории, а так же почивать на лаврах. Ведь он, образно говоря, сделал только первый шаг, преодолел всего лишь начальную преграду, отделяющую его от дома и родных. Вопрос: «Что же дальше?» - неминуемо должен был рано или поздно возникнуть. Действительно: а что же делать дальше? Ведь это только на первый взгляд кажется, что, сбежав со «Сциллы», служащей ему тюрьмой, он решил все свои проблемы и приобрел такую желанную свободу. На самом же деле все (если оценивать происходящее с помощью все того же, упомянутого в предыдущей фразе, мерила) только начинается!
И это не преувеличение! Уже сейчас Эндрю понимал, в какое затруднительное положение он попал. И дело даже не только в том, что Англия в данную минуту находится от него очень далеко и попасть туда будет более, чем трудно. Весь ужас происходящего заключается в том, что и находится-то он в таком месте, откуда добраться к родным берегам будет ох как не просто. Особенно после того, что здесь произошло. Стоит ему попасться на глаза испанцам и те, питающие лютую ненависть к англичанам, непременно расправятся с ним! Побережье в районе Карибского бассейна не раз подвергалось многочисленным нападениям со стороны английских и прочих пиратов, поэтому и у коренных жителей, и, особенно у испанцев, к англичанам давно сложилось более, чем враждебное отношение. Как ему, прикажите, быть в такой ситуации?!
Положение казалось почти безвыходным. Но что-то ведь нужно было делать! Что именно? Отбросив в сторону все эмоции, Эндрю постарался мысленно начертить план своих дальнейших действий. Перво-наперво ему нужно было добраться до одной из английских колоний, находящихся здесь, в районе Карибского бассейна. Первое, что ему пришло на ум, и где он сам не раз бывал в свою бытность моряка, - это Барбадос. Не забывал он и о Ямайке, и о Багамских островах, но почему-то сразу ему пришел на память именно Барбадос, с которого затем без проблем можно было бы добраться в Лондон, поскольку корабли от этой островной колонии Англии курсировали в Европу и обратно довольно регулярно. Сесть на Барбадосе на судно, отправляющееся к берегам Англии, было, в понятии Эндрю, не проблемой. Главная, и почти неразрешимая, проблема виделась ему в другом: как добраться до самого Барбадоса?! Как это сделать, если тебя со всех сторон окружают враги, которым доставит глубочайшее удовольствие отправить тебя на тот свет?! Что уж говорить о дальнейшем, если проблема состоит уже в том, как выбраться из окрестностей расположенного рядом городка! Ведь местные жители, после нападения на них отряда Лайденда и Клоуда, вне всякого сомнения, непременно расправятся с Эндрю, стоит только ему попасться им в руки.
Тем временем шум борьбы и крики на борту «Сциллы» давно умолкли, и Сунтон, увлеченный мыслями, не успел заметить, как быстро пролетело время и на горизонте начал зарождаться рассвет. Его багряный свет показался Эндрю дурным предзнаменованием. Он ни в коем случае не собирался опускать от бессилия и от безысходности руки, но его не могла не пугать мысль о том, какие трудности и лишения, возможно, еще более ужасные, чем ему довелось пережить ранее, ждут его впереди. Как он раньше мечтал о побеге со «Сциллы». Ему казалось: соверши он это, и для него все неприятности закончились бы. Теперь он все яснее, одновременно с все более яснеющим утренним небом, с грустью понимал: все только начинается…

XXXVII.

Вот и Кайенна осталась позади. Пока все складывалось для Неда и его друзей удачно. Осталось только посетить Мартинику, и затем «Арль» последует прямым курсом на Лондон. Блажен будет миг, когда они снова ступят на родной берег! Как уже успел Нед за это время соскучиться по родному городу, по друзьям, по своему делу! Ему уже порядком надоели мытарства по океанам и континентам, продолжительные плавания и утомительные сухопутные походы. Он устал от испанцев и иезуитов, от чужого языка и чужих земель, от непривычного климата и непрерывной болтанки на судне. Хотелось поскорее вернуться домой, плюхнуться всем телом в привычную и такую удобную кровать и проспать, не просыпаясь, несколько дней подряд, чтобы, проснувшись бодрым и свежим, понять, что вместе с усталостью исчезли и былые переживания, неудобства и все самое неприятное, что окружало его последнее время. Все плохое, думалось Неду, останется позади, а впереди его будут ожидать одни лишь радости и всевозможные удовольствия. Будет так, твердил он мысленно себе, и только так! И никак иначе!
Одна только мысль неприятной занозой колола в груди: все его старания оказались напрасными. Ему так и не удалось отыскать, а, следовательно, и спасти своего друга! Что уж теперь утешать себя тем, что он, Нед, был так близок к успеху, и лишь роковое стечение обстоятельств не позволило ему застать Сунтона на острове Вилсона, забрать его с собой на «Лайм» и вернуться вместе с ним домой. Вернуться быстро и скоро, без излишних мытарств и треволнений. И угораздило же эту «донью Анну» так некстати пристать к злополучному берегу, а Эндрю на свою беду напросился к ним на борт! Чем все это, в итоге, обернулось, всем известно. И сам Сунтон погиб, и Бакстеру пришлось немало намаяться в погоне за призрачной тенью, которую ему так и не удалось настигнуть. Мало того: отправляясь спасать друга, он едва не погиб сам! Нет-нет, а иногда перед глазами Неда в воспоминаниях вырисовывалась картина, когда он, вместе с остальными своими людьми, стоял на площади, окруженной жаждущей крови толпой, с петлей на шее, и всего лишь миг отдалял его и его друзей от смерти. Своевременное появление Хосе Рамиреса можно сравнить с чудом. А то потрясающее действо, которое было разыграно здесь же в дальнейшем, можно сравнить с премьерой века, изумившей публику шестнадцать лет назад в театре «Белая лилия». Только тогда всем действом руководил сам Нед, спасая короля, теперь же роль того, кого спасают, досталась ему самому.
День клонился к вечеру. «Арль» на всех парусах мчался по направлению к Мартинике, матросы были заняты своими делами, а некоторые пассажиры, переждав в каютах дневной зной, любили под вечер выйти и прогуляться по палубе, подышать свежим ветром, полюбоваться умиляющей взор картиной заката. Любил в это время совершать подобные прогулки и Нед. В основном, ему в такие минуты хотелось побыть одному, предаться воспоминаниям и мечтаниям, поэтому чаще всего он не встревал в какие бы то ни было разговоры. Но иногда ему хотелось простого человеческого общения. В таких случаях он сам проявлял инициативу, подходил к кому-то, заводил разговор, завязывалась приятная дружеская беседа. Чаще всего случалось так, что его собеседник, видимо, также соскучившийся по доверительному общению и облегчающими душу исповедями, настолько раскрывался перед ним, что Нед невольно становился как бы свидетелем жизненных драм, которые зачастую были настолько трогательны и увлекательны, что впору было браться за перо, чтобы запечатлеть для потомков эти удивительные истории.
Вот и сейчас, завидев скучающего у фальшборта испанца, одного из тех троих, спасенных с «доньи Анны», кто не захотел оставаться в Парагвае с доном Диего, а решил вернуться домой, в Европу, Нед решил подойти к нему. Ему уже однажды доводилось вести, пусть и непродолжительную, беседу с доном Эстеваном де Гусманом, а именно так звали испанца. Нед заметил, что дон Эстеван был приятнейшим человеком в беседе. Возможно, это обусловливалось тем, что с испанцами на «Арле» фактически никто не общался. И дело здесь, наверное, вовсе даже и не в том, что, получив от дона Педро деньги в уплату за то, что они будут доставлены в Европу, интерес к ним пропал не только у капитана «Арля» Жана Феррана, боцмана Франсуа Дюбарри, но и у остальных членов команды. Все объясняется скорее тем, что никто на французском судне, исключая вышеупомянутого боцмана, не владел испанским, отсюда и такой результат.
Поэтому, услышав довольно-таки сносный испанский из уст Неда, дон Эстеван, искренне обрадовался, что кто-то обратил на него внимание, завел разговор, проявил участие.
Неду было известно, что двое других испанцев, решивших вернуться домой, не на шутку слегли, и последнее время дон Эстеван только тем и занимался, что ухаживал за своими друзьями. Ежедневное наблюдение за страданиями своих соотечественников, видимо, угнетающе подействовало на дона Эстевана, поскольку Нед обратил внимание на то, как сильно он осунулся в последнее время. Такое трепетное отношение к своим друзьям в доне Эстеване не могло не тронуть душу Неда, потому-то он и решил теперь подойти к нему и завести разговор. После почтительного приветствия Нед сразу же поинтересовался о главном:
- Я хотел справиться о здоровье ваших соотечественников, - голосом, в котором сквозило участие, начал Нед. - Возможно, они уже поправляются.
Испанец тяжело вздохнул и сокрушенно покачал головой.
- Это было бы просто чудесно, если бы все обстояло именно так, как вы говорите! - грустно промолвил он. - Увы... Все, скорее, обстоит наоборот. Особенно меня волнует дон Хуан Переса де Кампо, вернее, его состояние. Оно все ухудшается. Боюсь, что может случиться непоправимое...
Видимо, многое накипело в душе испанца и ему хотелось выговориться. Он долго и увлеченно рассказывал Неду, как они дружны были с доном Хуаном еще с детства, как совместно постигали азы жизненных наук, как польстились на заманчивое предложение дона Диего посетить Парагвай – страну, где золото буквально валяется под ногами, где можно не только сказочно обогатиться, но и сделать головокружительную карьеру. Увы, золотой мираж оказался недоступным для друзей. Привыкшие к оседлому образу жизни, они болезненно, особенно дон Хуан, перенесли все случившееся с ними, потому-то и стоят они сейчас перед фактом возможного печального конца не только этой последней одиссеи, но и всей многолетней дружбы этих людей.
Испанец надолго замолчал, облокотившись на фальшборт и тупо уставившись в пенящуюся внизу водную массу. Нед попробовал успокоить своего собеседника, предположив, что все обойдется, и дон Хуан непременно поправится. Но тяжелый вздох дона Эстевана и угрюмое покачивание головой, как бы говорящее: «Вряд ли», свидетельствовало о том, что дела у дона Хуана действительно плохи. Чтобы как-то прервать неловкое молчание и утешить убитого горем испанца, Нед начал рассказывать ему свою историю. Это было пусть и краткое, но трогательное описание того, как Неда Бакстера в свое время свела судьба с человеком, по имени Эндрю Сунтон, какие приключения и испытания им довелось пережить, что в свое время претерпел Эндрю, спасая его, Неда, и какие мытарства пережил Бакстер, чтобы выручить из беды своего друга. Но, увы... Судьба, подарившая Неду прекрасного друга, в результате безжалостно отняла его, вычеркнув из списка живых. Не устоял рассказчик перед соблазном упрекнуть дона Эстевана и всех остальных его соотечественников, находящихся в то время на борту «доньи Анны». Если бы они, мол, в тот злополучный день, не подошли к острову Вилсона, чтобы высадить на берег проштрафившегося матроса, его друг Эндрю не напросился бы на борт испанского судна и не погиб бы потом вместе с другими, после нападения шайки авантюристов со «Сциллы». Он, дескать, остался бы на острове, где Нед через некоторое время забрал бы его живым и здоровым!
Испанец все в той же позе, облокотясь на фальшборт и тупо уставившись в пенящийся внизу океан, казалось бы, и не слушал рассказчика, а думал о чем-то своем. Но в следующую минуту Неду показалось, что тот вздрогнул и застыл на месте. Тело испанца настолько напряглось, что он, казалось, в эти минуты и не дышал-то вовсе. За тем, как повел себя дон Эстеван в дальнейшем, желательно было бы понаблюдать воочию! Он медленно, словно внутри него находился какой-то сковывающий его механизм, не позволяющий испанцу сделать это более проворно, повернулся к Неду и устремил на него свой изумленный взгляд. Глаза его были настолько широко открыты от удивления, что Нед даже опешил: что в его, Неда, рассказе так могло поразить испанца?
- Так тот англичанин, которого мы забрали с собой с того острова, - медленно растягивая слова, словно бы приходя в себя, спросил дон Эстеван, - и есть ваш друг, о котором вы только что рассказывали?!
- Да, это был именно он.
Нед смотрел на изумленное лицо испанца, стараясь понять природу его столь необычной реакции на эти слова, а тот в свою очередь не сводил удивленных глаз со своего собеседника.
- И вы уверяете, что он погиб вместе с остальными, после того, как на нас напали пираты?! – не унимался испанец.
Нед вскинул от удивления брови.
- Вы уж простите меня, дон Эстеван, но это не я уверяю, а вы. Именно из ваших слов, вернее из слов тех, кто выжил после этой страшной драмы, в том числе и со слов дона Диего, я понял, что мой друг погиб вместе с остальными. Да и как, собственно говоря, может быть иначе?! Ведь выжить, уцелеть удалось всего лишь пятерым. А поскольку моего друга среди них, то есть, среди вас, не было, стало быть, он погиб вместе с другими, кто находился на «донье Ане». Ведь после, посещения острова Вилсона вы, насколько мне известно, больше не приставали ни к какому берегу. Стало быть, у Эндрю не было никакой возможности покинуть борт вашего судна. Поэтому он и пошел ко дну вместе с остальными. Или я не прав? Почему вы так странно реагируете на мои слова?
- Вот именно, что не правы! – радостно вскрикнул испанец. - Вы пытались утешить меня в моем горе, и я отвечу вам тем же! Ваш друг ни при каких обстоятельствах не мог утонуть вместе с «доньей Анной»! Ваш друг жив!
Теперь пришла очередь Неда выпятить от удивления глаза на своего собеседника. Он некоторое время изумленно смотрел на испанца, потом как-то неловко потряс головой, как будто хотел сбросить с себя путы наваждения, и снова уставился на дона Эстевана.
- Прошу простить меня, но....- Нед был настолько удивлен, что даже голос его срывался. - Как прикажете понимать ваши слова?
- Да так и понимайте, господин Бакстер, - улыбаясь, предчувствуя неминуемый шквал радости в душе того, молвил испанец, - ваш друг не мог отправиться на дно вместе с «доньей Анной», поскольку его в это время на борту данного суд судна не было! - И видя непонимание на лице своего собеседника, продолжил: - Пираты забрали его вместе с собой.
- Что?!
На Неда в эту минуту жалко было смотреть! Сколько уже раз он мысленно хоронил своего друга, а тот чудеснейшим образом воскресал, но затем все повторялось вновь. После прибытия в Буэнос-Айрес «Арля» и после того, что он узнал о судьбе «доньи Анны» из уст капитана Феррана, казалось бы, поставлена окончательная, и, увы, безрадостная точка в судьбе Эндрю Сунтона. И вдруг... Это же надо! Неужели все обстоит именно так, как говорит этот испанец?
- Прошу простить меня, дон Эстеван, - срывающиеся от волнения голосом начал Нед, - но если вы преследуете цель просто утешить меня и подарить мне призрачную надежду...
- Я не обманываю вас, господин Бакстер! - Испанец прогнал с лица. улыбку, видя, что разговор приобрел серьезный оборот. - Я был на палубе «доньи Анны» в то время, когда пираты покидали наше судно. Многих они убили во время захвата судна. Но видя, что оно тонет, видимо, какое-то шальное ядро попало ниже ватерлинии нашего корабля, они убрались восвояси, понимая, что мы погибнем вместе с тонущим судном. Но перед тем, как покинуть борт поверженного ими корабля, они прихватили с собой своего соотечественника, то есть вашего друга.
- Вот это новость! - Со стороны казалось, что Нед все еще не верит в реальность происходящего. – Может, вы ошибаетесь, дон Эстеван? Возможно, авантюристы забрали с собой другого англичанина, который мог находиться на борту вашего корабля?
- Ну что вы! Я ведь также был свидетелем того, как ваш друг напросился к нам на борт. Я хорошо запомнил его лицо. Он был умелым плотником! Он ведь и на «донью Анну» попал именно благодаря этому. Ведь ни капитан, ни дон Диего не хотели его брать с собой. Они даже уже отдали приказ вышвырнуть его прочь за борт. Вы уж простите, господин Бакстер, что я так говорю о вашем друге. И матросы бросились уже было исполнять волю своего капитана, да только ваш друг проявил удивительную смекалку! Ну и сноровку, естественно, тоже. Как раз в это то время плотник «доньи Анны» что-то мастерил на палубе судна. То ли нерадивым он был плотником, то ли неопытным, но у него что-то там постоянно вываливалось из рук, никак не получалось сделать то, что он задумал. И в это время ваш друг, видя, что его не хотят брать с собой и через мгновение бесцеремонно отправят за борт, буквально в два прыжка подскочил к этому плотнику, взял из его рук инструмент и ловким движением умело сделал то, что так долго не получалось у его менее расторопного коллеги. Это настолько поразило капитана, нуждающегося в хорошем плотнике, что он вешил взять вашего друга с собой.
- Да! Это был он! Но почему же тогда его не было на «Сцилле»?! Ведь, судя по словам Бэнкса, судно этих авантюристов стояло на рейде близ Буэнос-Айреса, причем рядом с тем судном, на котором туда прибыл и я! Почему же Эндрю не дал о себе знать?! Естественно, он не мог догадываться, что я нахожусь на «Лайме», но все же! Встретить судно своих соотечественников так далеко от родных берегов...
- А может, его к тому времени уже не было среди пиратов? - спросил испанец.
- А куда же он, скажите на милость, мог деться? - удивился Нед.
- А почему вы считаете, что после стычки с «доньей Анной» они сразу же последовали в Буэнос-Айрес? К тому же, если бы все вышло именно так, то они первыми бы попали туда. Судя же по вашему рассказу, сначала в Буэнос-Айрес прибыли вы, а затем, во время вашего личного отсутствия, туда прибыли эти пираты. Значит, за это время они куда-то успели зайти. Не так ли?
- Точно! - радостно воскликнул Нед. - Господи! Мой Эндрю жив! Вот это новость! Да благословит вас Господь, дон Эстеван, за то, что вы сообщили мне такую новость! Только где же мне теперь искать Сунтона?! Куда же они могли заходить?!
- Кажется, и в этом вопросе я смогу вам помочь, господин Бакстер.
Лукаво прищуренные глаза испанца говорили о том, что он собирается удивить своего собеседника в очередной раз. Нед даже затаил дыхание, чтобы не пропустить то, что сейчас скажет этот, бесконечно удивляющий его человек. Видя, что от него ждут объяснений, тот не стал долго томить Неда:
- Я же говорил вам, что был свидетелем того, как пираты забирали вашего друга к себе на корабль. Он что-то спросил у них, они ответили. Я ничего не понял из этого разговора, так как не понимаю английский. Но одно слово, услышанное тогда, я хорошо запомнил. Ведь и звучит оно на всех языках одинаково, и значение его знал прекрасно, поскольку мне уже не раз доводилось его слышать. Слово это...- Испанец сделал едва уловимую паузу, по всей видимости, для того, чтобы подчеркнуть важность слов, которые будут вскоре им произнесены. Для пущего эффекта, так сказать. - Слово это - Барбадос! Они упоминали о Барбадосе! Я так понимаю, что ваш друг спрашивал у них, куда они направляются, а те ему и ответили. Вот где ваш друг, господин Бакстер, мог сойти на берег! Вот где вы смогли бы отыскать или его самого, или его следы!
Что творилось в это время в душе Неда, невозможно было передать словами! Одна потрясающая новость сменялась другой! Узнать о том, что Эндрю жив - это уже сверхсобытие! А тут этот удивительный испанец подсказывает ему, Неду, еще и место, где он может отыскать своего друга! Это было просто грандиозно! Понимая, что он должен сделать в первую же очередь, Нед бросился прочь от испанца, но затем, спохватившись, поспешно вернулся, долго и взволнованно благодарил того за столь радостную для него новость и лишь только тогда со всех ног бросился в каюту капитана.
Тот, выслушав Неда, и будучи, по всей вероятности в прекрасном расположении духа, игриво подергал бровями и столь же добродушно молвил:
- Искренне рад за вас и вашего друга, господин Бакстер! Воскрешение из мертвых - это просто чудо! И напрасно, скажу я вам, вы так горячо упрашивали меня сменить курс и подойти к Барбадосу, видимо, опасаясь того, что я откажу вам в этой просьбе. Во-первых, с моей стороны было бы просто бесчеловечно отказать вам в такой ситуации. Во-вторых, это меня не затруднит, поскольку и курс-то, по большому счету, менять не нужно! Направляясь к Мартинике, мы неминуемо будем проходить рядом с интересующим вас островом. Так что мне не составит большого труда отдать приказ бросить якорь возле Барбадоса, однако...- Капитан сделал многозначительную паузу, но, видя реакцию Неда, поспешно добавил. - Нет- нет! Я имею в виду не деньги! Я умею держать свое слово, однажды мною данное, поэтому не будем возвращаться к этой теме! Вы меня не правильно поняли. Я имел в виду то, что в связи со всеми, известными вами событиями, я потерял очень много времени, которое теперь сильно торопит меня. Поэтому подойти к Барбадосу я могу, но долго оставаться там – нет. Вы уж извините! Поиски вашего друга, насколько я понимаю, могут продлиться довольно долго и оставаться все это время без движения с грузом на борту, погруженном в Кайенне, памятуя о том, что на Мартинике нас также ожидает давно заждавшийся нас груз - это, согласитесь, непозволительная роскошь. Или я не прав?
- Я понимаю вас, капитан, - решительно молвил Нед. - Поэтому и соглашусь на любые условия. Я не хочу задерживать вас, как, впрочем, и подвергать новым испытаниям своих людей. Поэтому наш договор остается в силе: вы доставляете моих людей в Англию, а я останусь на Барбадосе!'
Капитан Ферран восхищенно взглянул на своего собеседника.
- Вы благороднейший человек, господин Бакстер! - Эмоции в его голосе были искренними, не ложными. - Я искренне преклоняюсь перед вашими дружескими чувствами, однако я, в отличие от вас, переполненного эмоциями, не потерял способность трезво рассуждать. Мне кажется, что, подвергая себя новым, уж и без того изрядно намучившим вас, похождениям и лишениям, вы поступаете не совсем, скажем так, разумно. Вы отдаете себе отчет в том, что после того, как эти проходимцы на.... Запамятовал... Ах, да! На «Сцилле»! Так вот. Неужели вы не понимаете, что после того, как эти головорезы на «Сцилле» посетили, судя по вашим предположениям, Барбадос, прошло довольно много времени?! Неужто вы не подумали о том, что ваш друг за это время давно мог уже добраться домой, в свой родной Лондон, ведь корабли с Барбадоса к берегам Англии курсируют довольно-таки часто?! Не проще было бы отправиться вместе с вашими людьми домой и, дома обнять своего друга, ведь он, я уверен в этом, уже давно находится там?!
- Нет! - твердо молвил Нед. - Не проще! Это не говорит о том, что я не согласен с вами. Возможно, он уже действительно давно добрался к родным берегам и я, кстати, тоже думал об этом. Но я думал и о другом! А вдруг у него что-либо не заладилось, и он, бедолага, до сих пор сидит на Барбадосе, не зная как оттуда выбраться?! Возможно, у него нет средств, или он испытывает еще какие-то затруднения. Нет! Я должен во всем разобраться! Хоть какие-то сведения о нем я должен же там раздобыть! Даже если я узнаю, что он давно отправился в Англию, то, что помешает мне после этого и самому направиться туда? Так что домой я попаду в любом случае. Небольшая задержка не в счет! Большего натерпелся!
- Вот именно! Это я и хотел сказать! Вы столько всего пережили особенно в Парагвае! Не страшно ли начинать все сызнова? А вдруг ваши поиски вновь затянутся?
- Не накликать бы вам такими разговорами беду, господин капитан! Уж чего-чего, а вновь пережить подобное тому, что мне уже довелось пройти, откровенно говоря, не хотелось бы. Но и бросать друга в беде я не намерен! Стало быть, договорились, капитан? Высадите меня на Барбадосе?
- Неужели я, господин Бакстер, похож на того, кому нужно что-либо повторять дважды? - Добавить к этому что-либо было практически невозможно. - У меня к вам, если позволите, всего лишь один, последний вопрос.
- Да, конечно же! Говорите!
- Я помню, - с легкой долей иронии в голосе начал капитан, - нашу первую встречу в этой же каюте в Буэнос-Айресе. Вспомните и вы, в сколь затруднительном положении вы тогда находились, не имея возможности выбраться из этого города. Теперь все повторится снова. На какие средства, позвольте вас спросить, вы собираетесь отбыть из Барбадоса в Англию? Ведь у вас совершенно нет денег!
Было заметно, что Нед слегка стушевался:
- Да, это верно. Но ничего! Что-нибудь придумаю! Главное, что Эндрю жив!
Капитан поднялся, подошел к Неду и похлопал его по плечу, по-отечески приговаривая:
- Вы, удивительнейший человек, господин Бакстер! Наверное, именно благодаря вам и таким как вы, столь же одержимым, этот мир никогда не будет скучным и унылым! Я помогу вам! Я не только высажу вас на Барбадосе, но и дам достаточное количество денег, чтобы вы вместе со своим другом добрались к родним берегам. Да и жить, а так же питаться на острове вам за что-то ведь нужно. Нет-нет! Не нужно благодарить меня. Ведь эти деньги в какой-то мере принадлежат и вам! Именно благодаря вам мне удалось разыскать этого, поначалу мифического, как мне казалось, дона Педро, который на радостях заплатил мне столь щедро! Небольшую часть этих денег я и вручу вам. Время уже позднее, отправляйтесь отдыхать. Запасайтесь силами перед предстоящими поисками своего друга. До Барбадоса не так уж и далеко! Удачи вам во всем, господин Бакстер! И в первую очередь в ваших поисках! Пусть благословит вас Господь!
Зря капитан желал ему спокойной ночи, поскольку Нед до утра так и не сомкнул глаз. Положительные эмоции переполняли его. Он то и дело рисовал перед собой радостные сцены, как встретит на Барбадосе друга, как заключит его в свои объятия, как вместе они отправятся домой и никогда уже не будут расставаться!
А действительно ли все будет именно так, как о том мечтает Нед? - спросим мы, тем самым как бы подводя итог первой книги этого романа. Всегда ли человека впереди ждет то, что он сам хотел видеть, мысленно заглядывая в свое будущее. Так уж ли редки случай, когда все происходит с точностью до наоборот: человек настроился на что-то радостное, а судьба-злодейка возьми и оглуши его новым, более сокрушительным, нежели прежде, ударом? Не произойдет ли нечто подобное и с Недом? Впрочем, разве только с Недом?! Вы обратили внимание, сколь интересная ситуация у нас складывается: Нед направляется к Барбадосу, Эндрю тоже рассчитывает попасть тужа же, миссис Каннингем и Джерри Драббер или уже находятся на острове, или только-только подплывают к нему! Представляете, что может получиться, если судьбе будет угодно свести всех этих людей воедино, или кого-то из них на этом острове?!
Какой невообразимый клубок событий может получиться в дальнейшем, если все это произойдет!
А что, если все получится не так, как то планировали герои нашего повествования? Ведь и Карл, отправляясь с королевой и детьми в Гемптон-Корт, а оттуда в Виндзор, тоже ведь рассчитывал возвратиться в Уайтхолл весьма скоро и непременно триумфатором! Увы, вернется он туда совсем не скоро и далеко не триумфатором. Даже король, личность, в понятии многих, всемогущая, вынужден будет смириться с напором обстоятельств. А что уж говорить о Сунтоне, миссис Каннингем, Драббере и других, от которых, откровенно говоря, в данную минуту ничего не зависело. Напротив: они зависели от множества обстоятельств! А что, если в дальнейшем события наберут столь непредсказуемый оборот, что...
Впрочем, к чему гадать? Эти события уже начали набирать упомянутый нами оборот. Чего стоит только то, что творилось в это время в Лондоне!
После отъезда короля столица торжествовала победу. На следующий же день пятеро обвиненных королем в измене членов парламента сели в лодки и в сопровождении шерифов и отрядов милиции торжественно отправились по реке к Вестминстеру. Темза буквально кишела множеством барок и шлюпок, а вдоль берега шли толпы, сотрясая окрестности радостными возгласами. Многие понимали, что отъезд короля означал не только разрыв, а нечто гораздо большее.
Вскоре по Лондону прокатилась новость: королева, не забыв прихватить с собой принадлежащие английской короне бриллианты, отбыла на материк к своему братцу. Король в свою очередь отправился в Йорк, надеясь на помощь северных графств. Не дремал и парламент: был вынесен и тут же одобрен билль о создании комитета обороны. Видя, что война неизбежна и весьма близка, решили не оставаться в стороне от этого действа и многочисленные проповедники. Отложив на время в сторону прилично заезженный ими постулат «Не убий!», они принялись яростно цитировать тему двадцать третьего стиха пятой главы древней «Книги судей»: «Будь, проклят каждый, кто удержит свои руки от пролития крови!» Нетрудно догадаться, что после столь пламенного божественного наставления нашлось немало рук, которые потянулись к кольям и прочим орудиям убийства. Мы не в силах с высоты нынешнего времени, взглянуть на эти руки, и в частности, ладони. Но лично ваш покорный слуга уверен: они вряд ли были изображены трудовыми мозолями. Привыкший держать в руках орудие мирного труда с большой неохотой изменит его, если вообще изменит, на орудие убийства. И наоборот: у кого руки чешутся к убийствам, практически невозможно заставить взять в руки мотыгу или лопату. Увы, но именно так устроен этот трижды несовершенный мир!
Готовясь к войне, парламент старается набрать больше средств. Вывеска для непосвященных в тонкости подобных интриг была вроде бы благородной: для подавления ирландского мятежа. Не забыли доблестные парламентарии и о том, чтобы ухватить себе еще, как можно больше власти. Они решили, что все главные вопросы в государстве - назначения министров, советников, послов, командование вооруженными силами, церковные дела, распоряжение судами и юстицией, внешняя политика - решались не иначе как с утверждения парламента. Каково?! Парламент сам же решил, что главный в стране он, парламент! Сам пью, сам гуляю!
Дорвавшиеся до власти вчерашние голодранцы, сельские учителя с грязными полотняными воротниками и прочая братия, додумались даже до того, что решили: отныне под их контроль отдавалось даже воспитание королевских детей!
Нетрудно догадаться, как Карл отреагировал на подобную, а также другую, последовавшую вслед за этой, активность парламента. В памятный день 22 августа 1642 года в Ноттингеме процессия пестро одетых всадников вслед за королем и знаменосцем выехала на главную площадь Ноттингемского замка. Зазвучали трубы, послышалась дробь барабанов, и герольд начал читать королевскую прокламацию. По обычаю предков Карл призывал верных ему людей выйти на битву с непокорным парламентом. «...Мы выполним наш долг в такой степени, что Господь снимет с нас вину за ту кровь, которую должно будет пролить при этом...» Лишь только чтение было закончено, в воздух полетели шляпы и крики «Боже! Храни короля!» сотрясли округу. Тут же на вершине одной из башен замка было укреплено огромное старинное знамя с изображением королевских гербов по четырем углам с короной в центре и указывающим «с неба» перстом: «Воздайте кесарю кесарево». Выражаясь другими словами, Карл развернул свой королевский штандарт, что по старинному феодальному обычаю означало объявление войны. С этой минуты Англия вступила в один из самых драматических периодов в своей истории...