Григорий Борзенко «Судный день Англии» книга 1 том 2

Григорий Борзенко «Судный день Англии» книга 1 том 2
Книга первая «Революция»
ENGLAND DOOMSDAY (three books)
The first book is Revolution
Г. Борзенко, Grigory Borzenko
Т. Крючковская, иллюстрации,
Трилогия «Судный день Англии» является продолжением романа «Премьера века». Можно смело сказать, что «Судный день» - самое эпохальное произведение автора. Произведение можно смело относить к категории «Исторический роман». Польку даже тот, кто в свое время прогулял в школе уроки истории, когда изучалась тема Великой Английской революции ХVII века, теперь, читая эту трилогию, может «по полочкам» рассмотреть подробно и доходчиво, как проходила драма великого народа во время великого перелома на стыке истории, когда «брат шел на брата» в противостоянии Карла I и Оливера Кромвеля.
Когда-то Григорий Борзенко, прочтя книгу «Унесенные ветром», сказал: «Я тоже хотел бы написать что-то эпохальное, где бы личные судьбы героев повествования переплетались с величайшими историческими событиями, происходящими вокруг них». В «Судном дне Англии» это ему вполне удалось.
Тетрология «Судный день Англии» включает в себя четыре книги: первая – роман «Премьера века», вторая – трилогия «Судный день Англии» книга первая «Революция», третья – трилогия «Судный день Англии» книга вторая «Война», четвертая – трилогия «Судный день Англии» книга третья «Казнь». Автор планирует продолжить описание приключений полюбившихся вам героев, выпустив пятую, а, возможно, и шестую книгу этого монументального произведения.

The action of the novel “England Doomsday”, at which the author working now, takes place on the background of the real historical events. The fates of the main characters are so rightly interlaced with the stormy events of the Great English Revolution and the fates of people that ran it (Oliver Cromvel, Charles I Stewart, etc.) that the reader, while reading is going to be carried away to those remoted, romantic and unique times.
The trilogy comprises three boors over 500 pages each. The first book is “Revolution”, the second “War” and the third “Execution”.

Григорий Борзенко
Grigory Borzenko
Приключенческая серия
Adventures
«Пиратские клады, необитаемые острова»
Pirate Treasures. Uninhabited Islands

Зарегистрировано автором в Государственном комитете Украины по авторским правам (г. Киев, ул. Богдана Хмельницкого 34).
Любое использование данного произведения, полностью или частично, без письменного разрешения правообладателя запрещено.
Охраняется законом Украины об авторском праве. Любые попытки нарушения закона будут преследоваться в судебном порядке.
Автор готов сотрудничать с издательствами на взаимовыгодных условиях! Обращайтесь: Украина, 73021, г. Херсон, ул. Дорофеева 34/36, Борзенко Григорий,
Тел. 0(552)27-96-46, +38-066-254-93-86 – Григорий Борзенко
Сайт: www.premiera.at.ua
Е-mail: borzenko_g@i.ua
Образцы книг Григория Борзенка можете увидеть на сайтах:
http://www.neizvestniy-geniy.ru/users/42517/works/
http://www.orionis.ru/avtory/user197/
http://yapisatel.com/search/texts/author/borzenko/
http://premiera.at.ua/index/knigi_g_borzenko/0-37

Григорий Борзенко
Grigory Borzenko
Приключенческая серия
Adventures
«Пиратские клады, необитаемые острова»
Pirate Treasures. Uninhabited Islands

Приключенческая серия «Пиратские клады, необитаемые острова»

Хотите найти пиратский клад?
Все мы родам из детства. Воспоминания детства самые добрые, самые теплые, самые светлые. Кому-то запомнилась колыбельная матери, кому-то первый школьный звонок, кому-то первое увлечение, со временем переросшее в первую, пусть и трижды наивную детскую любовь. Все это было и в моей жизни. Однако из детских и юношеских воспоминаний мне наиболее запомнилось то, какое потрясающее впечатление произвели тогда на меня прочитанные книги «Остров сокровищ», «Робинзон Крузо», «Одиссея капитана Блада»... Совершенно неповторимый и романтический мир, в который я окунулся при прочтении этих романов, настолько поразил меня, что и спустя годы, став уже взрослым человеком, я так и остался «болен» этим увлечением. Все книги, что я написал, и которые, дай Бог, напишу в дальнейшем, появились на свет благодаря упомянутому, все никак не проходящему, увлечению.
Дальние плавания и необыкновенные приключения, воинственный клич, доносящийся с палубы пиратского судна и жаркая абордажная схватка. Это то, что волнует души многих романтиков. Однако при всем этом существует и нечто иное, что еще больше приводит в трепет любителей приключений и кладоискателей. Я имею в виду клады и сокровища. Не обошла эта страсть стороной и вашего покорного слугу. Сколько литературы мне пришлось перечитать в детстве и юности, чтобы выудить оттуда все, что касалось таинственных историй о сказочных сокровищах, на островах Пинос, Оук, Григан, Кокос и других. Сколько вашим покорным слугой было перелопачено земли в местах, где по рассказам матери раньше находились дома помещиков, спешно бросивших их, и бежавших прочь, от революции семнадцатого года.
Но самое удивительное заключается в том, что мне всегда нравилось не столько искать клады, сколько самому прятать их! Не один такой «клад» я закопал, будучи пацаном, на подворье родительского дома, да замуровал тайком от взрослых в стену дворовых построек, в то время, когда строители уходили на обед. Я не зря взял слово клад в кавычки, поскольку ничего сверхценного спрятать в шкатулки, выпрошенные для этой цели у матери, я тогда, естественно, не мог. Впрочем, это как сказать. Помимо моих «Обращений к потомкам» да дневников, там были и старинные дедовы пуговицы, с выгравированными гербами да годам изготовления, найденные на чердаке, ХVIII века коллекция собранных мною же старинных монет, среди которых, помнится, были очень редкие.
Проходили годы, и мысль о самом настоящем, реальном кладе, приобретала все более зримые очертания. Повторюсь: мне хотелось не найти такой клад, а самому спрятать его. Было бы просто здорово, если бы мой клад начал интересовать и волновать кого-то так же, как .меня самого увлекали в юности клады островов Григан, Кокос и других. Какие страсти кипели вокруг этих кладов! Какие величайшие драмы разыгрывались при поисках этих сокровищ! Так до сих пор, кстати, и не найденных! Сколько кладоискателей, с горящими от возбуждения и азарта глазами, копались в архивах, выуживая любые сведения обо всем, что касается интересующего их вопроса, а затем лично брали в руки лопату и с трепетом в душе, замирали, когда ее лезвие натыкалось на очередной находящийся в земле камень.
Естественно, что самолично и в одночасье я не мог предложить миру клад, окутанный ореолом подобных легенд. Однако сделал все возможное, а может быть, и невозможное, чтобы моя задумка имела и неповторимую изюминку, и интригу, и, конечно же, тайну! Что это за клад, если его не окружает все, перечисленное выше?! Идея самому спрятать клад, зашифровать координаты этого места и включить его в текст одного из своих книг, родилась, возможно, у меня еще в детстве, когда я исписывал толстые общие тетради своими первыми, пусть трижды примитивными, повестями и романами «Приключения одноглазого пирата», «Приключения на суше», «Морские приключения» и так далее.
И вот теперь, в зрелом возрасте, пришло время воплотить свою мечту в реальность. В каждом из своих романов, из приключенческой серии «Пиратские клады, необитаемые острова», я зашифровал место, где может быть спрятан клад. Это не простая шифровка. Это целая история, умело вплетенная в сюжетную линию, которая и будет являться разгадкой того, где же находится обусловленное место. Сама по себе эта тайна, спрятанная в книге, должна волновать кладоискателей не меньше, нежели сам клад. Чего-чего, а опыт в подобных зашифровках у вашего покорного слуги имеется! Еще в детстве, мы, пацаны, начитавшись о похождениях Шерлока Холмса, зашифровывали друг другу послания в виде пляшущих человечков.
Признаться, в этих, зашифрованных мною местах, реального клада пока нет. Автор приглашает к сотрудничеству банки, спонсоров и других заинтересованных лиц, изъявившим желание предоставить золотые банковские слитки или средства для их приобретения, из которых и будут состоять клады для книг этой серии. Автор и издательство гарантируют им широкую рекламу, размещение их логотипов на обложках книг и другие взаимовыгодные условия.
Но, как мне кажется, если даже такая договоренность с банками или иным спонсорами не будут достигнута, все рано уже сейчас серия «Пиратские клады, необитаемые острова», на мой взгляд, является настоящим подарком, для любителей приключений, романтиков и кладоискателей. Как я любил раньше ломать голову над разгадкой всевозможных логических задачи прочих расшифровок! Хотелось бы верить, что и другие, читая мои книги, познают присущий вашему покорному слуге азарт, пытаясь разгадать тайну неуловимой зашифровки. Пусть сам клад не будет найден, но многого будет стоить и азарт для читателей, которые загорятся желанием все-таки найти в текстах книг серии «Пиратские клады, необитаемые острова», абзацы и фрагменты текста, где зашифрованы реальные места на земле, где лично бывал автор, и точно знает эти места. Они находятся в нескольких странах Европы.
Утешу самых нетерпеливых: в первых книгах серии я совсем легко зашифровал вожделенное место, чтобы у вас была возможность рано или поздно добраться - таки до цели и убедиться, что автор вас не обманул. Но в следующих книгах...
Вы знаете, я не против, чтобы мои тайны волновали многих и после меня. Я просто поражен выходкой знаменитого пирата Оливье Вассера, который во время казни, в последние мгновения своей жизни, уже с петлей на шее, с криком: «Мои сокровища достанутся тому, кто прочитает это!», бросил в толпу, собравшуюся вокруг виселицы, нарисованную им карту с замысловатыми и непонятными надписями по краям. С той поры прошло ни много, ни мало: два с половиной столетия, а ни одно поколение кладоискателей многих стран так и не могут разгадать тайну загадочной карты, которая не перестает будоражить их воображение.
Григорий Борзенко, автор серии «Пиратские клады, необитаемые острова»


Григорий Борзенко

Судный день Англии

Книга первая «Революция» том 2

XIV.

Дни, проведенные Эндрю на острове, казались ему неделями, недели - месяцами, месяцы - целой вечностью. Время тянулось необычайно медленно. Неудобства физические усугублялись страданиями моральными, и весь этот жуткий коктейль просто сводил его с ума. Он то и дело вспоминал период его первой робинзонады, сопоставлял с тем, что он имеет и чувствует сегодня, и каждый раз приходил к выводу, что нынешнее его заточение в этой экзотической тюрьме он переносит болезненней, нежели в первый раз. Да, сейчас на его стороне опыт выживания в подобной ситуации, знание местности и способов добывания пищи. Но Эндрю то и дело вспоминал о своем образе жизни перед тем, как он впервые попал на этот остров. Тогда уединенную жизнь в замкнутом мирке корабля он сменил на столь же уединенное затворничество на острове. Сравнение, возможно, не самое удачное (ведь на корабле было общение с себе подобными, на острове – нет), но, по мнению Эндрю, вполне подходящее. Неудобный, вечно болтающийся при качке, гамак в полутемном форпике «Элиабель» он сменил на пусть и не роскошное, но вполне приемлемое (а главное - не качающееся из стороны в сторону в унисон болтанки судна на волнах), ложе в пещере острова. Бесконечные вахты и далеко не легкий труд на корабле сменился заботой о пропитании, на острове. И если посмотреть на ситуацию объективно, то рыбалка, охота и добывание плодов на свежем воздухе живописного острова смотрелись более предпочтительней, нежели серые будни корабельной жизни.
Правда, ничто на острове не могло заменить ему живого человеческого общения. Но, если вспомнить обстановку, творящуюся среди команды «Элиабель» в то время, то какое это было, к чертям, общение?! Все угрюмые, замкнутые, во взглядах злоба и подозрение, подобная атмосфера вполне могла подтолкнуть к действию такого негодяя, как Гуччо, с провокации которого тогда и началась вереница всех последующих событий. И остальные тоже хороши! Все они тогда провожали его, увозимого к берегу острова, безучастным взглядом, и никто не вступился за невинного! Ведь многие тогда наверняка понимали, что история с часами капитана - это наверняка дело рук Гуччо. Впрочем, это личная обида и не стоило бы ей предавать особого значения. Но ведь как они вели себя, когда «Элиабель» увозила с острова троих робинзонов. Ради золота они готовы были не только поднять бунт на судне и проявить неповиновение капитану, (впрочем, почему «были готовы»? Фактически так оно и произошло!), но и убить троих ни в чем не повинных людей, лишь бы завладеть их добром! Достаточно вспомнить озверевшие лица бывших друзей Эндрю, требовавших вскрыть подозрительные бочонки, увозимые с острова.
Теперь же все обстояло иначе. Теперь снова приходилось смиряться с твердым ложем в до чертиков опостылевшей ему пещере, но, если раньше, после беспокойного и неудобного гамака, оно казалось ему вполне удобным, то теперь, после мягких и привычных домашних перин, весь этот неуют сильно раздражал. Пусть постель и быт были сейчас не главным вопросом для него, все же нельзя не согласиться, что человек, привыкший к определенным благам цивилизации и комфорта, лишившись всего этого, вне всякого сомнения, будет испытывать дискомфорт.
Не меньше сводила его с ума и тоска по любимому делу, о чем мы уже упоминали. Но, чем больше проходило время, тем острее чувствовал Эндрю в себе потребность к действию, все более непреодолимым становилось желание узнать, как же там сейчас обстоят дела на его заводах и фабриках? Что творится на верфи? И чем больше он об этом думал, тем сильнее ему хотелось, чтобы у него прямо сейчас выросли крылья, благодаря которым он мог бы преодолеть эту чертову водную преграду, отделяющую его от дома, от его мануфактур и верфи. Прибыв домой и увидев, какой-то непорядок, он готов был бы сам взять топор или иной инструмент в руки, лишь бы тот же час исправить оплошность и наладить нормальное, не вызывающее угрызения совести, производство. Как он соскучился по любимому делу!
Но все перечисленное выше, было, конечно же, не главным. Главное - ужаснейшая, сводящая его с ума тоска по жене и сыну! Если, опять-таки, проводить аналогии с днями его первой робинзонады, то тогда, будучи человеком холостым, он не испытывал подобных мук. Теперь же это было главной его душевной болью. И чем больше проходило времени, тем все более жгучим становилось желание обнять жену, прижать к себе бесконечно любимого сына. Как часто он, долгими вечерами, перерастающими в ночь, садился на один из облюбованных им валунов возле пещеры, и с высоты своеобразного наблюдательного пункта всматривался в вечернее, а затем и ночное море, и думал о семье. Отражающиеся на поверхности бесконечной океанской глади миллионы бликов звезд и луны, прыгали и извивались в причудливом танце. Вид этого волшебного действа умиротворяющим образом действовал на Эндрю, навевал на него воспоминания. В такие минуты и часы он словно со стороны посмотрел на всю свою прожитую жизнь. Всплыли из пелены воспоминаний милые сердцу эпизоды детства, юности. Вспомнилась вся от начала до конца история, связанная с посмертным посланием Вилсона, прибытием в Лондон, поисками Неда, в результате чего он, Сунтон, и познакомился с Люси. Все последующие годы были самыми счастливыми в его жизни. Нежные чувства к любимому человеку и приятное осознание того, что тебе отвечают взаимностью. Первый крик новорожденного и до безумия приятное ощущение, когда держишь на своих руках этот бесконечно дорогой твоему сердцу живой комочек. Бережно прижимаешь его в себе и осознаешь: это мой сын! Моя плоть и кровь! Продолжение меня!
Каким стал сейчас Мартин? Наверное, возмужал еще больше. Эндрю гордился им! Видя, как взрослеет сын, он отмечал, что тот мужает не по годам. В таком юном возрасте и такая рассудительность, такая бесшабашность, мужество и отвага. От кого это все к нему перешло? Ведь отец его был пусть и не робкого десятка (сколько раз, бывало, отражая нападение пиратов, Эндрю приходилось брать в руки оружие, и среди сражающихся он был далеко не в последних рядах), но все же считал себя человеком вполне миролюбивым. Он не искал стычек, а если ситуация позволяла, то и избегал их. Если, конечно, видел, что это не унижает его, а возникшее напряжение вполне можно решить мирным путем.
Мартин также не был задирой и никогда первым не ввязывался в потасовки. Однако, коль уж его что-то или кто-то выведет из себя, то... Эндрю, наблюдая как-то за сыном в подобной ситуации, видя его горящие азартом глаза, радовался, что тот всегда сможет постоять за себя. Благодаря жизненному опыту, Сунтон-старший знал, насколько этот мир порой бывает жесток и несправедлив, поэтому подобное качество отнюдь на помешает юноше в дальнейшем.
А лунные и звездные блики на водной глади океана все продолжали прыгать и извиваться. После долгого созерцания подобного действа у Эндрю в глазах эти разрозненные огоньки начинали вырисовываться в линии и изгибы. Вскоре он начинал отчетливо видеть перед собой светящийся образ жены или сына. Эндрю понимал, что это мираж, что эти милые его сердцу черты рисует не океан, а его воображение. Но, тем не менее, радовался, когда такое видение открывалось перед ним. Он с замиранием сердца всматривался в этот, по его мнению, знак судьбы, боясь ненароком моргнуть, чтобы видение не исчезло.
Мужчины разных стран и в разные времена демонстрировали завидное постоянство: утешение в любовных страданиях, душевных муках и несчастной любви они всегда находили в вине. Такая панацея от всех бед. И что удивительно: почти каждый из них знал, что подобный выход отнюдь не спасет положение, а только усугубит его, но вино давало возможность забыться, залить пламя боли, бушующее в груди.
Не стал исключением из этого ряда и Эндрю. Он никогда не был пристрастен к чрезмерным возлияниям, а уж тем более никогда не испытывал тяги к вину. Но сейчас, вспомнив, что на острове растут винные пальмы, из которых он во время своей первой робинзонады добывал жароутоляющий и понижающий душевную боль напиток, Эндрю решил вспомнить былое занятие. Поскольку винные пальмы растут в основном на высоких местах и в скалах, Эндрю, прихватив из пещеры верой и правдой служивший ему топор, оставленный здесь еще Вилсоном, и отправлялся к ним еще с раннего утра, надеясь плодотворно провести целый день до самого вечера.
Необычный вид винных пальм всегда удивлял его. В высоту они были не больше сорока-пятидесяти футов, а от самых корней и примерно до половины ее ствол был не больше трех пядей, но затем он раздувался, словно бочонок. Именно это утолщение наполнено мякотью и соком, которые, если перебродят, становятся напитком, покрепче любого вина. Вволю поработав топором, Эндрю валил дерево, делал в сердцевине отверстие и толк там мякоть до тех пор, пока она не разбухала. Затем сок вычерпывал из углубления руками, очищал его листьями и вскоре прихваченные им из пещеры сосуды наполнялись чудодейственным напитком.
Добывал наш робинзон его не только из винных пальм. Капустные пальмы были более доступны и намного упрощали производственный процесс. Достаточно спилить ее ствол примерно в трех или четырех футах от земли, на спиле сделать надрез и спустя какое-то время в нем накапливается сок, причем настолько крепкий, что его можно пить как вино.
Капустная пальма приносила Эндрю не только напиток. Ее крепкими и довольно большими листьями, достигающих примерно двух или трех футов в ширину и семи или восьми футов в длину, предварительно прокоптив их, Эндрю как когда-то вновь укрыл сделанный им у самого берега шалаш, который снова стал его наблюдательным пунктом. Пещера, служившая ему укрытием от непогоды и местом ночлега, была, казалось бы, еще более удачно приспособлена для обзора за горизонтом. Ведь находилась на одном из самых возвышенных мест острова. Стоя на небольшой поляне перед входом в пещеру, можно было наблюдать за океаном. Но робинзона смущало то, что это место находилось достаточно далеко от воды. А именно к ней, родимой, его больше всего и тянуло. Стоя у самой черты прибоя, настолько близко, что ослабевшие от удара о мелководье волны едва-едва достигали его ног, и приятным холодком щекотали их, он подставлял лицо навстречу вольному ветру, на полную грудь вдыхал его свежесть и, всматриваясь в даль, мечтал, что рано или поздно появится на горизонте корабль, который умчит его к родным берегам. Где он сможет наконец-то обнять дорогих его сердцу людей! Присутствие моря как бы сближало его с родными, делало мечту о встрече с ними более явственной. Вот почему он вновь построил шалаш у воды, вот почему снова и снова приходил сюда к месту, где когда-то первый раз ступил на берег этого острова, и проводил целые часы в мечтах и воспоминаниях. Ему казалось, что если Провидению будет угодно распорядиться так, чтобы к острову подошел желанный корабль, то это должно случиться именно тогда, когда он будет находиться здесь, у берега. Это позволит ему быстрее броситься навстречу своему спасению и скорее ощутить радость спасения.
Но на самом деле произошло все иначе. Накануне Эндрю едва ли не всю ночь просидел, не смыкая глаз, на излюбленном валуне возле входа в пещеру и, наблюдая за ночной гладью океана, усеянной лунными бликами, все вспоминал о доме и мечтал, мечтал, мечтал... Спать отправился он уже с первыми лучами утреннего солнца, поэтому проспал едва ли не до полудня. Это было непривычно для него, ведь поднимался он всегда необычайно рано. Теперь же, выходя из пещеры и жмурясь от яркого солнца, он долго не мог привыкнуть к свету и к обстановке вокруг. Он хотел по обыкновению осмотреть горизонт. Это было его первейшим занятием после сна. Но сейчас океан, отражая яркие солнечные лучи, переливался таким огромным количеством ослепительных солнечных зайчиков, что на него невозможно было смотреть. Лишь только тогда, когда глаза полностью привыкли к свету, Эндрю взглянул на океан и…
Сердце его оборвалось: в лагуну заходил корабль, на котором поспешно убирали паруса!!! Издав нечленораздельный звук, Эндрю бросился со всех ног к берегу.

XV.

Тем временем в самом Лондоне продолжали бушевать политические страсти. После казни Страффорда парламент, как бы в благодарность за то, что Карл пошел на уступки и утвердил смертный приговор опальному графу, проявляет щедрость. В давно пустующей королевской казне наконец-то появляются средства! Правда, предназначены они были для оплаты и роспуска домой стоявших на севере страны двух армий - шотландцев и англичан.
Почувствовав вкус успеха, парламент продолжил дальше свое наступление. Еще в декабрьской петиции парламент рассматривал вопрос об отмене епископата. Теперь же оппозиция снова решила вернуться к обсуждению этой проблемы и рассмотреть поданную в парламент от имени жителей Лондона, Мидлсекса и других графств «Петицию о корнях и ветвях». Ее тщательно изучают Гезльриг, молодой Вэн, а также некий Оливер Кромвель, который, невзирая на свое провинциальное происхождение и не совсем презентабельный внешний вид (мешковатое простое деревенское платье, шляпа без ленты, прямой полотняный воротник не первой свежести), проявлял чудеса не только ораторства, но и действия. Благодаря чему удивительными темпами продвигался к признанию и уважению среди окружающих его соратников. Проявил он свое старание и здесь: плодотворно поработав над проектом, он, вместе с остальными своими соавторами по труду, уже к концу мая ставит его на обсуждение парламента.
И вот тут-то начинается самое интересное! Во время обсуждения в парламенте этого документа, вместе с другим – ставшей потом знаменитой «Великой ремонстрации», обнаружилось, сколь глубоки были расхождение позиций в самой палате общин…
Политика, как известно, штука такая, которая зачастую бывает столь же чистой, сколь чистыми бывают воротнички тех, кто ею занимается. Давать обещания своему народу и выполнять их - эти понятия столь же далеки друг от друга, как Земля и Луна. Кричать с усердием, способным спровоцировать появление грыжи: «Свобода! Равенство! Долой епископат - древо угнетения свободы совести, свободы проповеди слова Божия!», и реализовать эти лозунги в жизнь - это тоже понятия иногда не совместимые. Вспомним, мы об этом уже вскользь упоминали, как отреагировал парламент на борьбу крестьян против огораживаний на востоке страны. Революционный парламент, по логике событий, должен был бы поддержать революционные чаяния своего народа, за защиту интересов которого против королевского абсолютизма он так громогласно ратовал. Но не будем наивными: как же мог парламент поддержать идею равного распределения земли и имущества, если девять десятых от общего количества парламентариев составляли землевладельцы?! Неужели они не понимали, что революционная инерция всеобщего негодования могла быть обращена против их самих, их собственности?! При таком раскладе из своего лексикона парламентариям срочно пришлось бы исключать словосочетание «многострадальный народ, терпящий королевский произвол», и заменять его другим определением: «грязные голодранцы, посмевшие позариться на чужое добро». Стоит ли удивляться тому, что в итоге, новая власть объявила о неприкосновенности изгородей, возведенных до созыва парламента.
То же самое случилось и теперь, когда речь зашла об угрозе существованию самого парламента. Ведь это только лишь в громогласных заявлениях англиканские священники были «ленивыми, распущенными и невежественными», не проповедующие «Божьей правды», то есть учения о предопределении. В своем же внутреннем общении в дебатах о «равенстве и самоуправлении» многие парламентарии смотрели на епископат с другой позиции. Достаточно процитировать красноречивые слова депутата от Корнуолла сэра Эдмунда Уоллера: «Я смотрю на епископов, как на своего рода внешнее защитное укрепление. Однако, когда народ овладеет этим валом, перед ним будет разоблачена тайна, после чего мы ни в чем не сможем ему отказать. Тогда нам придется переходить к защите своей собственности. Если народ добьется равенства в церковных делах, то ему захочется и равенства в светских делах. Следующим его требованием будет аграрный закон».
Естественно, не все смотрели на проблему с этой точки зрения. Мелкие джентри и средние слои бюргерства имели по этому поводу иное мнение. Но крупные лендлорды и городские толстосумы помнили об убийственном аргументе Джона Стрэйнджуэйса: равенство в церкви означает равенство в государстве. Да и как же могли голосовать за отмену прелатства лорды, едва ли не треть которых сами носили епископскую мантию?! В итоге, все закончилось как в свое время и в истории с огораживаньями: билль на данной стадии его обсуждения был отвергнут!
Все эти страсти, бушевавшие в парламенте и за его пределами, живо интересовали леди Кэлвертон. Нетрудно догадаться, что она не изводила себя мыслью: окажется ли бедный народ с землей или без нее, добьется равенства или нет. Ее интересовало совсем другое. Она жадно выуживала информацию обо всем, что происходило вокруг, еще более тщательно анализировала услышанное, а затем долго и упорно размышляла и взвешивала: нельзя ли использовать сложившуюся ситуацию для своей личной корысти? Что максимально полезное для себя можно извлечь из всего этого?
Чего стоила одна лишь волна конфискаций имущества у врагов парламента! Леди Кэлвертон сразу же вспомнился дом Неда, который ей до сих пор нравился, и в котором она вновь, как когда-то, не прочь была бы обитать. И когда ее люди, следящие за Недом, доложили, что тот имел встречу с королем, леди сразу же смекнула: это обстоятельство нельзя оставить без внимания! Коль Бакстер заодно с королем, то, значит, он против парламента! А коль он против парламента, то и с его имуществом нечего церемониться! Пусть эта цепочка непосвященному на первый взгляд кажется хаотичной, нелогичной и даже сумбурной. Но с талантом леди делать из невозможного возможное, достаточно умело подать фильтрованную информацию нужным особам, в выгодном для себя свете, преподнести умело подтасованные факты - и дело сделано! Призвав к себе в союзники кого-либо из членов парламента, можно было одним махом расправиться с ненавистным ей Бакстером, и заодно снова завладеть его великолепным домом.
Леди Кэлвертон нисколько не сомневалась, что поступит совершенно справедливо, если в своих дальнейших планах и интригах она сделает ставку на парламент. Впрочем, изначально испытывая столь лютую ненависть к королю, она была лишена права выбора. Будь она в данной ситуации даже нейтральным человеком, дилемма: на кого поставить в этом грандиозном противостоянии, на короля или на парламент, для нее не стояла бы. Уж больно безрадостными виделись перспективы короля, и уж больно всесокрушающим казалось наступление парламента. Умная, рассудительная и дальновидная леди понимала, что тот, кто будет стоять в авангарде этих грандиозных перемен, потрясших страну, сможет добиться многого. Стоит ли говорить о том, что, желая себя видеть в числе тех, кому суждено будет творить историю Англии, она планировала себе место далеко не среди тех, кто был в последних рядах.
Итак, почувствовав, что время акклиматизации к новым для нее условиям жизни, после выхода из тюрьмы, прошло, леди Кэлвертон решила: пора приступать к делу! Но действовать спонтанно хладнокровной и расчетливой интриганке вовсе не хотелось. Она прекрасно понимала, что добиться успеха в таком грандиозном деле, что она задумала, одной ей будет необычайно трудно. Увы, но верных и фанатично преданных делу единомышленников, которые готовы были бы свернуть горы на пути к намеченной цели, в данную минуту она рядом с собой не видела. А найти быстро и без проблем такового было ой как не просто. Раньше это не было бы проблемой, но за полтора десятка лет изоляции от внешнего мира для леди оборвались многие связи и нужные знакомства.
И тут леди Кэлвертон вспомнила о Драббере! Более желанного компаньона трудно себе и представить! Тем более, учитывая его гипнотические способности! С такой всесокрушающей силой можно многого достигнуть!
Кстати: и с Бакстером Драббер поможет поквитаться! Впрочем, Бакстер не Карл. С ним она справилась бы и сама. Это для короля она задумала месть необычную, и чтобы реализовать этот план, нужны время, силы и помощники. А для Бакстера сгодилась бы и прозаическая удавка или кинжал в спину. Стоит только отдать соответствующий приказ своим людям. Но не следует торопиться: нужно сначала отыскать Драббера и освободить его. Он тоже пострадал от вмешательства в это дело Неда. Пусть и Джеффри удовлетворит свою жажду мести и полюбуется, как его обидчик будет корчиться в предсмертной агонии! Они оба, и леди Кэлвертон, и Джеффри Драббер, пострадали от вмешательства в их планы Бакстера, поэтому оба и имеют право рассмеяться в лицо агонизирующего врага и приумножить его страдания смачным плевком в лицо. Хотя, конечно, удавка или кинжал - это слишком просто для такого негодяя. Король, конечно же, фигура посерьезней и заслуживает более изощренной мести, но и для Бакстера, едва ли не главного виновника случившегося, быстрая смерть была бы неслыханно щедрым подарком. В отношении его непременно нужно что-то придумать, но обязательно что-то оригинальное. Впрочем, что гадать? В первую очередь нужно найти и освободить Драббера, а уж вместе они непременно что-нибудь сообразят.
И энергичная леди столь же энергично занялась поисками. Причем лично. Конечно же, не только сама: этим же активно занимались и ее люди. Но, если они в основном проверяли другие тюрьмы, то леди Кэлвертон, понимая, что короли Англии имели привычку упекать своих врагов и неугодных им людей не куда-нибудь, а именно в Тауэр, с него она и начала. Как всегда проявив изобретательность и хитрость, вчерашняя узница этого невеселого заведения быстро добилась своего: Драббер действительно оказался узником одного из самых отдаленных и уединенных подвалов Тауэра. Узнав это, леди почувствовала, как у нее от боли сжалось сердце: сколько лет они находились рядом, а так ничего один о другом и не знали!
Оставалось только освободить своего бывшего дружка из неволи, а это, по логике событий, должно быть самым трудным. Но на стороне неугомонной леди была не только изворотливость и смекалка, но и обстоятельства. Во-первых, Драббер - это не Страффорд, за каждым шагом которого следила вся страна, поэтому никто, в том числе и сам комендант Тауэра, не решился ни за какие посулы, чтобы посодействовать его побегу. О некогда грозном и могущественном Драббере все уже давно успели позабыть, поэтому его судьба мало кого волновала. Стало быть, ничто не должно препятствовать его освобождению. К тому же, по стране все еще катилась волна освобождения из тюрем тех, кто в свое время пострадал от произвола короля, а коль Драббер подходил под это определение, то данный вопрос должен был решиться без каких-либо проволочек!
Изобретательная интриганка придумала ловкий ход, который не только облегчил бы освобождение Джеффри из Тауэра, но и уже сейчас начал бы приносить ему популярность. Даже из пребывания в тюрьме, думалось леди, нужно извлечь выгоду! Для того, чтобы оказаться в первых рядах оппозиции, а затем и добраться до вершин власти, уже сейчас нужно громко заявлять о себе. Вот леди и решила сделать Драбберу громкое имя. А уж она, скромно оставаясь в тени своего единомышленника, затем смогла бы сполна воспользоваться сложившейся обстановкой.
Впрочем, леди Кэлвертон не нужно было изобретать что-то новое. События, свидетелем которых она была сама, и которые происходили еще до того, как леди вышла из застенков Тауэра, подсказали, каким именно образом она должна действовать в настоящую минуту. Уж больно впечатляющими были рассказы о триумфальном возвращении в Лондон мученика-пуританина Басквика, освобожденного парламентом и революцией из тюрьмы. А взять, к примеру, тех же Бертона и Прима! Гемпден, в свое время отказался (причем, сделал это в открытую) платить королю «корабельные деньги», из-за чего оказался в опале, теперь на удивление умело пожинал плоды своей популярности. Все эти люди, в итоге, стали самыми близкими соратниками лидера оппозиции Джона Пима.
Чутье подсказало леди: не нужно придумывать ничего нового! Достаточно поставить на место Басквика Драббера, создать ему образ такого же великомученика, пострадавшего от своенравия короля, и дело сделано!
И неутомимая интриганка взялась за дело. Ей даже не пришлось тратиться на посулы памфлетистам, чтобы те создали Драбберу ореол и славу великомученика. Достаточно было с дрожью в голосе, как это умеет не лишенная актерского таланта леди, рассказать, как в свое время, едва только на венценосную голову Карла 1 возлегла корона, проницательный и необычайно справедливый Джеффри Драббер сразу же раскусил короля. Озаренный едва ли не Божественным провидением, он предугадал будущую лавину неблаговидных поступков, которые совершит в будущем ненавистный теперь народу правитель. Желавший счастья своему народу, Драббер, не найдя поддержки среди тех, кто окружал в то время короля и всячески заискивал перед ним, бесстрашно решил в одиночку избавить народ Англии от грядущего произвола. Но королевские ищейки пронюхали о готовящимся смелом поступке одинокого борца за счастье народа и доложили об этом королю. Тот решил жестоко расправиться со своим противником. Хитрым и коварным Карлом был задуман мерзкий фарс во время одной из премьер в театре «Белая лилия». Подкупленные королем театралы все подстроили так, что в итоге изменником в глазах всех стал выглядеть именно Драббер! Этот кристальной честности человек был тут же вероломно отправлен королем в Тауэр!
Душещипательный рассказ вошедшей в роль повествовательницы, то и дело смахивающей слезу обиды и жалости к невинно пострадавшему, возымел должное впечатление на памфлетчиков. Лондон вмиг наводнили листовки, брошюры, газетные и журнальные статьи, с броскими заголовками, типа «Свободу первой жертве королевского произвола!»
Переступая уверенным шагом порог палаты общин, а затем и палаты лордов, леди Кэлвертон в душе радовалась возможности показать себя тем, с кем она желала сотрудничать в дальнейшем, и заодно познакомиться с ними ближе, а также помочь делу освобождения Драббера. Тут уже она мало напоминала ту скромную рассказчицу, со срывающимся от волнения голосом, какой она предстала перед памфлетистами. Здесь она с гневным видом трясла перед лицом парламентариев листовки и памфлеты, вопрошала: читали ли они их? И не дождавшись утвердительного или отрицательного ответа, с поражающей твердостью в голосе буквально кричала в лица тех, от кого зависела судьба Драббера: «До каких пор этот мученик, ваш же единомышленник, первым выступившим против произвола короля, будет мучиться в тюремных застенках?!» Проявив неординарный ораторский талант, леди помогла не только Джеффри, но и себе: многие обратили внимание на уверенную, целеустремленную даму, несомненные организаторские способности которой могли бы принести немалую пользу в борьбе с королем.
Лидеры оппозиции сразу поняли, что такая нескрываемая неприязнь к королю, приумноженная неукротимым темпераментом потрясающе уверенной в себе леди, может быть использована ими, как некая сила, в их дальнейшем противостоянии с королевской властью. И если совсем недавно леди Кэлвертон гадала, как ей хотя бы познакомиться, не говоря уж о том, чтобы сблизиться с теми, кто стоял в авангарде борьбы с ненавистным ей человеком, то теперь они сами, проявляли активность и первыми заводили разговор с ней! Ликующая в душе дама не могла себе позволить упустить такую благоприятную для нее возможность. Вскоре она могла свободно вести задушевные беседы не только с Бертоном, Гезльригом, Принном, Сент-Джоном, но и с Пимом и другими. Повода для разговоров не нужно было искать: дело борьбы против произвола короля - это тема, одинаково интересна всем. Правда, каждый вкладывал в это понятие совершенно разный смысл. Если среди лидеров оппозиции большинство было таких, кто искренне желал своей стране лучшего будущего, и хотел ограничить власть короля, особенно в тех случаях и моментах, где тот действительно был с общепринятой точки зрения не прав и поступал неверно, то леди Кэлвертон, нетрудно догадаться, меньше всего думала об Англии. А, уж тем более, о ее народе. Ею двигали две основные цели: месть королю и личная выгода, которую она сможет извлечь из всего этого в дальнейшем.
Многие парламентарии за пятнадцать, вернее за почти шестнадцать лет, коль уж быть более точным, порядком успели позабыть и о самом Драббере и о том, кто был прав, а кто виноват тогда в его противостоянии с королем. Но случай в театре «Белая лилия», о котором тогда судачил весь Лондон, вспомнился многим. А коль так, то и все то, о чем так настойчиво говорит эта дама, наверное, чистая правда. Стоит ли удивляться тому, что вскоре было дано «добро» на освобождение Драббера из Тауэра.
Сама леди Кэлвертон в это время также не сидела, сложа руки. Она вновь и вновь подбрасывала памфлетистам пищу для новых опусов. Те, скрипя перьями, старались вовсю, возводя неудавшегося заговорщика в ранг не только великомученика, а едва ли не национального героя. Жители Лондона, с отменой цензуры жадно внимающие каждому печатному слову, и принимая за чистую монету все то, о чем там говорилось, устроили у стен Тауэра встречу Драбберу едва ли не более торжественную, чем в свое время Басквику.
Среди встречавших была и леди Кэлвертон. Она с нетерпением ждала, когда откроются ворота и навстречу ей шагнет тот, с кем она в свое время провела так много прекрасных минут! Будущее рисовалось размечтавшейся карьеристке в самых радужных тонах. Еще бы! Им не нужно будет начинать все сначала. Благодаря ее задумке сделать из Драббера великомученика и борца против королевского произвола, они уже сейчас, прямо в сию минуту, могут смело отправляться к лидерам оппозиции. С их мнением в том кругу будут не просто считаться! Они сами станут лидерами! Нужно только непременно сейчас все объяснить Джеффри, чтобы он знал, как себя вести и что говорить в сложившейся ситуации,
Видя, как ворота отворились, и навстречу к ликующей толпе вышел освобожденный узник, леди Кэлвертон приготовилась вместе со всеми бурно, отбросив всю напыщенность и культурные манеры, поприветствовать своего друга. Но стоило ей лишь взглянуть на его странную поступь, сгорбленную фигуру и неуверенное поведение, она с замиранием сердца поняла: что-то здесь не так! Дурное предчувствие больно сдавило горло. Она бросилась, расталкивая всех, к объекту всеобщего внимания. Она обнимала его, гладила его руки, повторяла многократно: «Джеффри! Это я! Неужели ты не узнаешь меня?!» Но на нее смотрели совершенно безучастные, пустые и выцветшие глаза. Взгляд, как таковой, отсутствовал совершенно! Ни на что не реагирующие глаза просто уставились в одну точку и всего лишь! Вскоре ей стало совершенно ясно, что годы, проведенные в одиночестве в застенках тюрьмы, не прошли для узника бесследно: он лишился рассудка...
Леди Кэдвертон, видя, как перед ней с катастрофической быстротой рассыпаются совсем недавно возведенные ее воображением воздушные замки, в изнеможении упала на колени, и взвыла. Взвыла дико, протяжно, страшно. Толпа, минуту назад взорвавшаяся ликованием при появлении того, в ком они видели нового народного героя, догадываясь, что произошло что-то страшное, вмиг затихла. При всеобщей тишине вопль отчаяния леди Кэлвертон казался еще более отчаянным и страшным. Он придавал происходящему еще больше драматизма.
Впрочем, это и, действительно, была драма. В междоусобной борьбе, какими бы красивыми лозунгами не оправдывала каждая из сторон свои действия, никогда не было, нет, и не может быть победителей или проигравших. Здесь будут только проигравшие. В эту минуту Англия только лишь стояла на пороге величайшего противостояния, результатом которого станет огромное количество жертв и сломанных судеб. Драббер стал одним из тех, кому предстояло открыть этот печальный список,

XVI.

Давно уже Эндрю не приходилось демонстрировать такую прыть. Впрочем, за последние годы у него и не было необходимости столь быстро бегать. Сейчас же, завидев приближающийся к острову корабль, он не мог сдержаться, чтобы со всех ног не броситься навстречу своему спасению. Но совсем скоро, устав от быстрого бега, он подумал: зачем такая спешка? Ведь судно только лишь подходит к острову, а не собирается покинуть его. В любом случае он успеет: коль эти люди решили пристать к берегу, то так быстро они его вряд ли покинут. Но стоило ему какую-то часть пути пройти неторопливым пешим ходом, чего было вполне достаточно для того, чтобы перевести дух, как он тут же снова начинал бежать. Что поделать: уж больно огромным было желание поскорее увидеть людей, попросить их быстрее забрать его с этого острова. И уж вовсе непреодолимым было желание, как можно раньше ступить на палубу прибывшего судна, которое непременно унесет его подальше от этого опостылевшего ему места.
Правда, хотя Эндрю и пребывал в состоянии эйфории, когда способность человека трезво размышлять резко снижается, тем не менее, понимал, что радость его, возможно, преждевременная. Ведь можно было бы считать безумно удачным стечением обстоятельств ситуацию, при которой оказалось бы, что на этом корабле находятся его соотечественники, которые после посещения этого острова сразу же отправятся к берегам Англии и доставят робинзона прямо домой. Эндрю понимал, что это могут быть и французы, и португальцы, и испанцы, кто угодно. А свой дальнейший путь они могут держать отнюдь не к берегам Европы, а скорее даже наоборот. Но отчаявшийся робинзон был готов на все, лишь бы быстрее покинуть свою пусть и экзотическую, но трижды осточертевшую, тюрьму. Если даже судно и направляется к берегам Нового Света - не беда! Конечно, из-за этого будет потеряна уйма времени, но это хоть что-то, чем вовсе ничего. В колониях можно будет пересесть на какое-нибудь английское судно, отбывающее к родным берегам, а там и долгожданная встреча с родными не за горами.
Чем больше проходило времени, тем чаще Эндрю останавливался отдохнуть. Бег утомил его не на шутку. Чего уж здесь удивляться: в Лондоне его окружали слуги, кареты, поэтому столь интенсивными нагрузками он себя не обременял.
Путь с горы к берегу залива был немалым. Поэтому разумней было бы равномерно распределять силы. Все-таки не стоило так изматывать себя непривычно быстрым бегом, чтобы потом, что называется, еле волочить ноги. Чувствуя, что без отдыха, пусть и небольшого, ему не обойтись, Эндрю упал на траву, разбросал по сторонам руки и ноги и с величайшим удовольствием перевел дух. Но вскоре он снова вскочил и устремился к берегу. Правда, при этом уже не бежал, но ходьба его была довольно быстрой.
Все это время Эндрю приходилось преодолевать то заросли кустарника, то овраги, то лесной массив, откуда лагуна и стоящее на якоре судно, не просматривались. Ему очень хотелось взглянуть на корабль, на то, что происходит на нем, а также на берегу. Ведь прибывшие за это время уже вполне могли высадиться на остров. Но специально взбираться на какое-нибудь высокое место, откуда можно было бы посмотреть, что происходит в лагуне, Сунтон не стал - на это просто не было времени. Логичней всего было бы самым коротким путем добраться до берега залива, а там уж на месте во всем и разобраться. Именно так Эндрю и поступил.
Когда он подходил ближе к лагуне, сквозь густые кроны деревьев уже были видны солнечные блики, отражающиеся от ее водной глади. Ему показалось, что за это время прошла целая вечность. Утешало одно: он уже у самой цели. К тому же, сквозь все редеющие с каждым шагом ветви деревьев был отчетливо виден силуэт корабля, покачивающегося на волнах недалеко от берега. Правда, все те же ветви и листья на них все еще мешали тщательно разглядеть и определить: что это за судно и какой стране оно принадлежит. Но это для робинзона пока было не главным: корабль рядом, совсем близко, а все остальное - это не столь существенно!
Вот уже заросли совсем поредели, еще несколько шагов, и Эндрю выйдет на лишенную всякой растительности песчаный отрезок берега. А там уж до воды всего лишь несколько десятков ярдов! Вот эти шаги сделаны, заросли остались за спиной. Но лишь только герой нашего повествования ступил на песок и увидел открывшуюся перед ним картину, как из его уст вмиг вырвался сдавленный крик отчаяния. В то же мгновение он почувствовал, как внутри него что-то оборвалось...
Во-первых, и по очертаниям корабля, который теперь был очень хорошо виден, и по костюмам людей, прибывших на остров (особенно по хорошо заметным издали белоснежным жабо), Эндрю понял: это испанцы! Вариант этот был для робинзона, в силу исторически сложившихся к тому моменту разногласий между Испанией и Англией за господство в колониальной Америке, скажем так, не самый благоприятный. Но даже не это в первый момент так смутило Эндрю. А увидел он прелюбопытнейшую, но до боли знакомую ему картину. Спиной к Эндрю на берегу стоял испанец и уныло понурив голову провожал прощальным взглядом лодку, которая с каждым дружным ударом весел о воду, все больше удалялась от берега. Она совсем скоро должна была пришвартоваться к поджидавшему ее судну. Небольшая горка каких-то вещей, сложенных у ног оставшегося на берегу испанца, красноречиво говорила о том, какая участь постигла этого бедолагу. Примерно такая же кучка предметов первой необходимости, дававшем возможность какое-то первое время выжить на острове, лежала много лет назад у ног тогда еще молодого Эндрю Сунтона, который точно таким же печальным взглядом сопровождал уплывающую к «Элиабель» лодку. Увы, но история имеет свойство повторяться. Этого бедолагу-испанца, точно так же как и когда-то Сунтона, за какие-то грехи высадили на берег безлюдного острова. Эндрю нисколько не сомневался, что в эту минуту он стал свидетелем исполнения именно этого, давно бытующего среди морского люда наказания.
Но, будем откровенны и честно скажем, что вовсе не жалость к, возможно, несправедливому наказанному испанцу, как это случилось тогда с ним самим, заставила Эндрю вскрикнуть от отчаяния. Это была скорее жалость к самому себе. Ведь для Сунтона было совершенно очевидно, что еще немного - и надежды на спасение, которые он связывал с прибытием корабля, сейчас безнадежно рухнут. Дальнейшее развитие событий было легко прогнозируемо: лодку, которая доставила будущего робинзона к острову, сейчас подадут на судно, вслед за ней, поднимут и якорь, поставят паруса и... Истосковавшийся по людям робинзон так и останется снова на острове и снова потянется череда долгих и бесконечных, насквозь пропитанных скукой и тоской, дней. С той лишь разницей, что теперь он будет не один. Отныне сию невеселую участь с ним разделит и этот, чем-то провинившийся перед своими соотечественниками, испанец.
Нет! Только не это! Только не затворничество на этом проклятом острове! Еще не поздно! Его еще могут услышать! Если он будет кричать! И бросившись со всех ног к воде, Эндрю закричал:
- Постойте! Погодите! Вернитесь! Вернитесь немедленно!
Этот крик был такой неожиданностью для наказанного испанца, что он даже робко попятился в сторону, давая дорогу довольно заросшему человеку, который, забежав по колена в воду, продолжал орать во всю мощь своих легких:
- Вернитесь! Прошу вас! Вернитесь!
По замершим веслам можно было понять, что старания Эндрю оказались не напрасными: он был услышан. Возможно, именно этот отчаянный крик и столь же энергичная жестикуляция, а, возможно, простое любопытство, сыграли свою роль: лодка развернулась и устремилась к острову! Ликующий в душе робинзон, понимая, что непоправимого не случилось, и он будет спасен, не смог удержать своих эмоций. С криком: «Мы спасены!» он на радостях бросился обнимать испанца. Но тот в испуге бросился бежать прочь. Ситуация была трагикомичной, учитывая, к тому же то, что Эндрю был совершенно безоружен, в то время, как у ног испанца сверху оставленных ему для жизни на острове пожитков лежало ружье!
Едва лодка успела уткнуться носом в прибрежный песок, как переполняемый радостными эмоциями Эндрю, бросился к ним, изливая поток благодарностей людям, сидящим в ней. Но вид испанцев немного охладил ликующий пыл робинзона. На него тупо смотрели угрюмые лица, а взгляд каждого из них был так безучастен, словно все сказанное, адресовалось не им, а куда-то в пространство за их спинами.
Поначалу Эндрю смутила столь холодная реакция со стороны своих спасителей, но, потом его вдруг осенила догадка: так ведь это, наверное, потому, что испанцы ни слова не понимают из всего того, что он сказал на английском! Поскольку он совершенно не знал испанского, то, чтобы хоть как-то исправить положение, попытался изъясниться на давно позабытом им французском. Но все та же, не выражающая никаких эмоций маска на лицах испанцев, свидетельствовала о том, что они были такими же знатоками французского, как и английского.
Впору было бы прийти в отчаяние, но в это время один из испанцев показал знаком Эндрю, чтобы тот садился в лодку. Большего, вновь восприявшему духом робинзону, и не нужно было! Главное, что он попадет на судно! Все остальное - не столь важно, пусть испанцы увезут его с собой в Испанию, пусть еще куда - лишь бы подальше от этого острова!
Дружный удар весел о воду - и лодка вновь устремилась к кораблю. Эндрю от переизбытка эмоций не мог усидеть на месте. Но уже в следующее мгновение он вспомнил об оставшемся на берегу испанце. От одной только мысли, что этому бедолаге, как раньше и ему, придется провести здесь, возможно, немало времени, у него больно сжалось сердце.
- А как же он? - Эндрю повернулся с этим вопросом к тому, кто пригласил его в лодку. - Может, и его заберем? Это жуткое место. Не оставляйте его здесь!
Глядя на продолжающее оставаться непроницательным лицо испанца, Сунтон понял, что все попытки помочь бедолаге, будут бесполезными. К тому же, Эндрю показалось, что лицо испанца еще более нахмурилось. Видимо, на него раздражающим образом действовала болтовня новоиспеченного пассажира лодки, поэтому, чтобы не доводить дело до крайностей, Эндрю решил помолчать. В данной ситуации нужно было думать в первую очередь о себе, а не о ком-то.
По мере приближения лодки к судну, оно становилось все более громадным, а его мачты, казались еще выше, нагромождение такелажа все более величественным. Сунтону вспомнилось, как еще во время его скитания по морям любил такие моменты, когда, сидя в лодке, подплывал к кораблю. И с палубы громада мачт и рей, возвышающихся над головой, кажется внушительной, а отсюда, фактически с поверхности воды, все это видится еще более величественно.
На палубе собралось немало испанцев для того, чтобы поглазеть на неожиданного гостя. Движимые любопытством они собрались вокруг Эндрю, с интересом посматривая на него и ожидая: что же он скажет? Эндрю в свою очередь поглядывал на них и думал: с чего же начать? Завести разговор самому или они сами начнут расспрашивать его?
На палубе становилось все более людней, и только сейчас Сунтон начал обращать внимание на то, насколько разношерстным был внешний вид испанцев. Одежда моряков была интернациональной. Примерно такой же, как и у их коллег тянущих фалы и на английских кораблях, и на французских, и на голландских. Если у кого-то на теле и имелась вполне приличного вида полотняная рубашка да штаны без заплат, все равно они попадали под общее определение: голодранцы. Не вызывал удивление у Эндрю и чопорный испанский костюм, который был на многих, кто окружил его: гладко обтянутый камзол, шарообразные верхние штаны, широкие, подбитые ватой панталоны до колен, а также туго накрахмаленная широкая фреза. Эндрю не сильно разбирался в ризах, митрах, посохах, стихарях - кому и что предназначено носить и иметь по рангу, но то, что на судне было так много людей, облаченных в одежду духовных лиц, - это его несказанно удивило. Что это? Плавающий монастырь? Кто эти люди? Чего можно ожидать от них?
Из всей этой компании выделялись два человека, которые держались особо надменно и перед которыми расступались все остальные. Хотя и держались они вместе, но, были полной противоположностью один другому: круглолицый, толстый и краснощекий священник, а также поражающий своей худобой, по всей видимости, капитан судна, который к тому же выделялся среди остальных широкополой мягкой шляпой и гладким отложным воротником вместо фрезы. Именно он первым обратился к Сунтону, но тот не понял ни единого слова из его речи. Понимая, что молчание в ответ эти люди могут воспринять как какое-то пренебрежение в свой адрес, Эндрю заговорил:
- Я Эндрю Сунтон. Я дворянин из Лондона. Англия! Англия! - Повторил он, справедливо полагая, что если даже испанцы и не поймут ничего из его речи, то слова «Лондон» и «Англия» должны им о чем-то сказать. - Я случайно попал на этот остров. Заберите меня с собой, прошу вас! Я не могу здесь больше оставаться!
Лица этих двоих были столь же непроницаемы и безучастны, как те, которые Эндрю уже имел удовольствие лицезреть, находясь в лодке. От его внимания не ускользнуло то, что все исподтишка поглядывали на этих двоих. Видимо, первоначальное впечатление Сунтона было верным: именно эти двое главенствовали на судне, и именно от них сейчас зависела судьба жаждущего спасения робинзона.
Капитан (будем называть его так) повернул голову к священнику. Тот после еле уловимой паузы что-то сказал, после чего капитан лишь утвердительно кивнул головой. В следующее мгновение взгляд его был уже адресован тем, кто доставил сюда незваного гостя на лодке. Пренебрежительная отмашка тыльной стороной ладони от себя была понятна и без перевода на любом языке мира. У Эндрю от дурного предчувствия пересохло во рту. Несколько дюжих испанцев, которые совсем недавно проворно управлялись с веслами, сейчас уверенно направились к Эндрю. Все еще веря, что он ошибся в своих предположениях, поскольку такая дикая несправедливость просто не имеет права совершаться, Эндрю стоял, и надеялся, что все обойдется. Но, когда матросы начали подталкивать его к борту и указывать пальцами, мол, прыгай за борт, мил человек, и сам вплавь добирайся к берегу, Эндрю стало понятно, что произошло то, чего он больше всего боялся. Можно только догадываться чего стоило ему, человеку, знающему себе цену, смирить гордыню и упасть на колени перед этими людьми.
- Пощадите! Не прогоняйте меня! Я отплачу вам добром! Я...
И именно в эту минуту произошел инцидент, который по сути своей был настолько пустяшным, что в иной раз о нем никто бы и не стал упоминать. Но именно, то, что произошло дальше, подсказало Эндрю, как нужно ему поступить, чтобы найти выход из, казалось бы, совершенно безнадежной ситуации.
А произошло следующее. Чуть в стороне от описываемых нами событий, но там же, на палубе, все это время работал плотник, подготавливая клинья для какой-то нехитрой конструкции. Теперь нужно было их вставлять в предназначенные для них отверстия. Первая же попытка плотника сделать это оказалась неудачной. То ли он что-то сделал не так, то ли деревянный клин просто выскользнул из его рук, но именно грохот, спровоцированный падением и ударом клина о палубу, привлек всеобщее внимание. Все инстинктивно повернулись, чтобы взглянуть: что же там произошло? И увидели, как, по всей видимости, не слишком расторопный плотник попытался вновь вставить поднятый с палубы клин, но снова, к счастью Эндрю, уронил его. Именно к счастью Эндрю, поскольку он сразу же понял: это его шанс!
Буквально в несколько прыжков оказался возле нерадивого испанца, Эндрю взял у него из рук клин, и буквально одним ударом топора загнал его в отверстие. В следующее мгновение он берет второй клин и столь же умело вгоняет его во второе отверстие! А когда третий клин оказался намного шире предназначенного для уплотнения отверстия, и не смог войти в него, Эндрю проявив чудеса обращения с топором, ловко подтесал стороны клина, после чего с первого же маху, вогнал предназначенное для него место!
Теперь уже капитан с какими-то словами обратился к своему собеседнику, а тот в свою очередь, как несколькими минутами раньше его компаньон, ограничился утвердительным кивком головы. В следующее мгновение прозвучала громкая команда капитана, и все на судне пришло в движение. Одни налегли грудью на вымбовку, и привели в движение шпиль, на который начал наматываться якорный канат, другие привели в движение фалы, брасы и иные снасти. Вскоре корабль, величаво расправив паруса, словно благородная птица крылья, устремился, подгоняемый свежим ветром, прочь от острова. Эндрю, не отрываясь от своего занятия, краем глаза взглянул на остров, и на одинокую фигуру испанца, застывшего на берегу залива, вновь вспомнил события полуторадесятилетней давности и мысленно отметил для себя: как все переменчиво в этом мире, и в то же время так постоянно...

XVII.
Когда в 1534 году в Париже испанским мелким дворянином, религиозным фанатиком Игнасио (Игнатием) Лойолой был основан орден иезуитов – воинствующих католиков – мало кто мог предположить, сколько бед и слез принесет человечеству эта организация. Лойола, в прошлом подвизавшийся на военном поприще, дал «Обществу Иисуса» многие организационные принципы регулярного войска. В ордене существовала строгая дисциплина, предписывавшая беспрекословное подчинение всем, стоявшим выше на иерархической лестнице. А если к этому еще и добавить систему обязательного взаимного недоверия внутри ордена - каждый следил и шпионил за каждым - то можно понять, на каком поприще лучше всего могла проявить себя эта организация. Иезуиты активно участвовали в деятельности инквизиции, преследовали передовых ученых и мыслителей, став оплотом мракобесия, клерикализма и политической реакции,
После тайного совещания Игнатия Лойолы с Павлом III, на голове которого в то время возлежала священная тиара, был созван Тридентский собор. И когда в 1540 году папа Павел III утвердил создание нового религиозного ордена, иезуиты сполна отплатили своему благодетелю за эту услугу: в подходящий для папы момент они отравили пылкого противника папства Лютера. Кстати, это не единичный случай, когда иезуиты выполняли кровавые поручения своих обличенных высшей духовной властью покровителей. Вошедший со временем на святой престол Григорий ХIII также воспользовался услугами иезуитов, чтобы убрать со сцены одного из наиболее грозных противников римской курии принца Оранского. Правда, иезуит, которому было поручено выполнить святую миссию, промахнулся - его поймали с поличным, и разгневанный народ расправился с ним.
Но неудача заговора еще больше раззадорила святого папу. С помощью иезуитов он нашел фанатика, который вскоре и заколол принца Оранского. Это несказанно обрадовало наместника Божьего на земле и подтолкнуло к новым «свершениям». Снова воспользовавшись услугами учеников Лойолы, он вооружает другого фанатика, и отправляет его в Англию с заданием поскорее избавиться от Елизаветы Английской. Но незадачливого палача изобличили и казнили, королева Елизавета, выведенная из терпения постоянными происками иезуитов, запретила им под страхом смертной казни появляться на Британских островах.
Но глупо было бы считать, что иезуиты были такой себе послушной игрушкой в руках тех, кто восседал на святом престоле. В первую очередь последователи Лойолы думали о себе. Поэтому, если на пути их интересов мог стать даже папа, то они и против него не гнушались применять излюбленное свое средство - яд. Так, к примеру, Сикст V имел неосторожность заявить, что бесчисленные преступления, предательства и ненасытное честолюбие иезуитов истощили его терпение и побуждают думать о радикальной реформе и полном искоренении зла. И как вы думаете, отреагировали на это игнатиане? Через несколько дней его святейшество умер от яда!
Вступивший след за Сикстом на папский престол Урбан VII в день коронования уплатил собственными деньгами все долги, приказал раздать хлеб и мясо беднякам Рима и его предместий. Если многочисленные предшественники Урбана VII использовали апостольский престол исключительно для личной наживы и удовлетворения своих узкородственных благ, то он проявил удивительнейшую честность: отказался пожаловать своим родственникам высшие чины римского двора, обязал хлебопеков «улучшить качество хлеба, и уменьшить цену», взял на себя заботу об инвалидах. Иезуиты, пока волна перемен не коснулась их лично, с усмешкой наблюдали за чудачествами нового папы. Но стоило его святейшеству приступить к реализации своих миролюбивых планов, и назначить комиссию для преобразования религиозных орденов, чтобы обуздать слишком могущественное общество Иисуса, сыны Лойолы сразу же вспомнили о столь любимом ими яде! 2 сентября 1590 года, всего лишь через двенадцать дней после своего восшествия на святой престол, Урбан VII скончался. Стоит ли говорить о том, что стало причиной смерти?
Новым папой был провозглашен кардинал Николая под именем Григория ХIV. Опасаясь яда иезуитов, Григорий ХIV сразу же после восшествия на престол объявил себя сторонником сынов Лойолы, и установил добрые отношения с Испанией и с руководителями католической лиги. Но и это не помогло новому папе, видимо, до конца так и не осознавшему, со сколь грозной и могущественной силой он имеет дело. Пришлось бедолаге необычайно рано расстаться с местом на святом троне, так и не насладившись до конца всеми прелестями, даруемыми властью.
Еще больше не повезло новому папе, принявшему имя Иннокентия IX. И угораздило же его объявить о своем намерении начать политику умиротворения в Европе, устранить причины разногласий и разрешить иезуитам обращать еретиков только путем убеждения и примером добродетели! Это кто будет убеждать и применять добродетель?! Те, которые жить не могли без умиляющих их слух и зрение предсмертных стонов и агонизирующих конвульсий, умирающих на кострах инквизиции?! Те, которые с неописуемым восторгом праздновали «счастливый» исход Варфоломеевской ночи, в то время как вся Европа в ужасе содрогнулась от известия о неслыханно жестокой резне?! Выпад против иезуитов предрешил его участь: 30 сентября 1591 года, через два месяца после своего избрания, он был отравлен все тем же ядом!
Также не повезло новому папе, принявшему имя Иннокентия IX. В этом ряду уместно будет упомянуть и имя короля Генриха IV, узнавшего, что иезуиты приступили к организации заговора против него, поэтому и решившего призвать сынов Лойолы обратно во Францию, откуда они в свое время были с позором изгнаны. Стоят того, чтобы быть процитированными, слова, сказанные королем своим приближенным, прежде чем предпринять такой шаг: «Мы стоим перед дилеммой - либо вернуть в наше королевство иезуитов, сняв с них проклятие и позор, которых они вполне заслуживают, либо преследовать их со всей жестокостью, запретив им приближаться к нашим владениям. Но тогда нам придется быть начеку, носить латы даже в собственных апартаментах, не принимать пищи без предварительной проверки врачей, дрожать при приближении вернейших наших подданных, ибо эти люди повсюду имеют своих агентов и умеют ловко повернуть настроение умов, как им нужно. Страх перед иезуитами превратит нашу жизнь в ад!» Согласитесь, что, вряд ли можно придумать более красноречивую характеристику этим страшным людям! Как вы думаете, чем они отблагодарили короля, который тут же подписал указ, разрешающий ордену Иисуса вернуться во Францию? Да, вы правы! Спустя несколько лет после их возвращения, 14 мая 1610 года, Генрих IV пал от кинжала фанатика Франсуа Равальяка. Кто вложил в его руку смертоносное оружие - известно всем.
Чтобы не надоедать читателю, ограничимся упоминанием имени еще одной жертвы иезуитов - папы Льва XI. Его начинания заставили всех поверить, что пришло владычество доброго папы: он изгнал большую часть придворных из Ватикана, упразднил часть налогов, которыми его предшественники облагали провинции, объявил о реформах в управлении церковью. И все было бы ничего, если бы обуреваемый гуманными идеями папа не посягнул на святое святых: не надумал уничтожить два ненавистных всем ордена - доминиканцев и иезуитов. Как отреагировали сыны Лойолы на подобное известие, легко предсказать. Они угостили его одним из самых быстродействующих ядов и, процарствовав всего двадцать шесть дней, папа Лев XI скончался …
Чтобы до конца понять доктрины общества иезуитов, с которыми нам еще не раз придется встретиться на страницах нашей книги, позволю себе процитировать несколько образчиков иезуитской морали. Некоторые места в этих сочинениях настолько выразительны, что автор не удержался от соблазна выделить некоторые слова, чтобы читателю больше было понятно, насколько абсурдными иной раз бывают постулаты и призывы тех, кто... Впрочем, что говорить?! Читайте - и решайте сами:
«В некоторых случаях кража не является грехом. ЖЕНА может В ТАЙНЕ ОТ МУЖА брать из общей кассы столько денег, сколько найдет нужным. Она может его обкрадывать, используя деньги на игры, туалеты и даже для ОПЛАТЫ ЛЮБОВНИКОВ, но при условии, что ОТДАСТ ПОЛОВИНУ ДЕНЕГ ЦЕРКВИ. Прислуга может обкрадывать хозяев, но при этом ДЕЛИТЬСЯ СО СВЯЩЕННИКОМ».
«Если монах, знающий о том, какая опасность подстерегает его, если он будет застигнут во время прелюбодеяния, входит вооруженный в комнату к своей возлюбленной и убивает мужа, он может продолжать церковные функции. Если священник у алтаря подвергается нападению ревнивого мужа, он вправе прервать обедню для того, чтобы убить нападающего, и затем без перерыва, С РУКАМИ, ОБАГРЕНЫМИ КРОВЬЮ, вернуться к АЛТАРЮ и ПРОДОЛЖИТЬ СЛУЖБУ».
«СЫН может ЖЕЛАТЬ СМЕРТИ ОТЦА, чтобы воспользоваться наследством, МАТЬ может ЖЕЛАТЬ СМЕРТИ ДОЧЕРИ, чтобы не кормить ее и не давать приданого. СВЯЩЕННИК может ЖЕЛАТЬ СМЕРТИ своего ЕПИСКОНА в надежде стать его преемником. СЫН, УБИВШИЙ ОТЦА в пьяном виде, может РАДОВАТЬСЯ богатству, которое ему достанется».
«ДЕТИ-католики обязаны ДОНОСИТЬ на своих РОДИТЕЛЕЙ-еретиков, хотя, и знают, что ересь понесет за собой СМЕРТНОЕ наказание. Если же они живут в протестантской стране, то могут без страха и упрека ЗАДУШИТЬ РОДИТЕЛЕЙ».
Каково?! Читатель с нормальной психикой может в этом момент отшвырнуть в сторону книгу и с гневом возразить: «Ну, автор и зарвался! Не может человек, высшее творение на этой земле и воплощение разума опуститься до подобных слов! Такое не то, что исполнять, о таком и думать страшно!» Что автору возразить на такое? Достаточно лишь процитировать еще нескольких людей, кстати, не каких-то там вымышленных литературных героев, а вполне конкретных исторических лиц, которые не только думали об этом и говорили, но без угрызений совести внедряли сказанное в жизнь!
Альберт III, герцог Баварский, находящийся под влиянием иезуитов, браво откликнулся на призыв святого отца Пия IV провести в жизнь постановления Тридентского собора, заявив, что «ГОТОВ ПЕРЕБИТЬ ТРИ ЧЕТВЕРТИ СВОИХ ПОДДАННЫХ, лишь бы возвратить оставшуюся четверть в лоно католической церкви».
Вспомним о знаменитом «пороховом» заговоре, когда иезуиты собрались взорвать здание парламента, когда на открытии должна была присутствовать королевская семья и, конечно же, сам Яков I, которого святые отцы решили проучить за то, что тот осмелился поставить их на место. На вполне резонный вопрос: «При открытии парламента будут присутствовать столько же католиков, сколько и еретиков, и нам придется ответить перед Богом за смерть наших братьев», благочестивые отцы ответили: «Если бы благочестивых ВЕРУЮЩИХ было даже на ОДНОГО МЕНЬШЕ, чем еретиков, то и этим следует пренебречь, УНИЧТОЖИВ ИХ ВСЕХ ВМЕСТЕ: Бог простит нам это во имя той великой славы, которую пожинает».
А вот цитата из инструкции генерального инспектора трибунала инквизиции при Пие V: «...ПОРАЖАЙТЕ всех, НЕВИННЫХ или виновных, ибо ЛУЧШЕ УМЕРТВИТЬ СТО НЕВИННЫХ, чем оставить в живых хотя бы ОДНОГО виновного».
Вот вам и «высшее творение на земле», да «воплощение разума»…
О каком разуме может идти речь, если люди на протяжении всей истории существования человечества, с завидным упорством, достойным лучшего применения, уничтожают себе подобных только за то, что те исповедуют другую религию, другую веру?!
Но вернемся к любвеобильным сынам Игнатия Лойолы. Вынашивая планы мирового, «вселенского» государства иезуитов, они быстро вышли за пределы Европы: в 1542 году они проникают в Индию, в 1549 г. - в Японию, в 1563 г. - в Китай, в 1594 г, - на Филиппины. Но наибольшего размаха деятельность ордена иезуитов достигла в Америке. Хотя и появились они там позже других католических монашеских орденов - доминиканцев, францисканцев и августинцев. Лишь в 1566 году первые иезуиты прибыли во Флориду, в 1568 г. - в Перу, в 1572 г. - в Новую Испанию. Вскоре многочисленные полки черной армии распространились по всем испанским владениям, вплоть до самых отдаленных их уголков.
Значительно усилился приток иезуитов в Испанскую Америку в первые годы XVIII века, после, появления, а затем и быстрого распространения брошюры побывавшего в Перу иезуита Диего де Торреса, который в прикрашенных тонах расписывает грандиозные перспективы для деятельности последователей Лойолы в Америке. Мало кто обращал внимание на явно пропагандистские цели этого опуса, многие кинулись через океан, руководствуясь не только стремлением приумножить славу Божью на землях Нового Света, но и наслышавшись массу захватывающих дух историй о несметных богатствах, хранящихся в недрах этих земель. Желание отхватить и себе лакомый кусочек от общего пирога было таким, с которым было трудно бороться.
К числу таких искателей счастья и принадлежал дон Диего де Мендосо. Впрочем, сказать, что его повлекло через океан только стремление обогатиться, было бы неверно. Как ярый последователь учений Игнатия Лойолы, он слепо верил в незыблемость постулатов той веры, которой служил, и был преисполнен желанием донести слово Божье до заблудших душ тамошнего населения. Но и рассказы о серебряных и алмазных копях, которыми изобилуют земли по ту сторону океана, также не проходили мимо его ушей.
К тому же, ехал он, как говориться, не на пустое место. В свое время в поисках своего счастья отправился в этом же направлении его родственник дон Педро де Арренсуэло, который теперь звал дона Диего к себе, на все лады расхваливая в своих посланиях все прелести тамошнего бытия. Дону Диего и без того было известно, каких успехов добилась миссионерская деятельность его братьев по вере на землях Нового Света. Она достигла там такого размаха, что все же без малейшей доли преувеличения говорили о Иезуитском государстве в Парагвае. Именно туда и звал Диего дон Педро. Письма родственника окончательно убедили искателя приключений: нужно ехать!
А зародилась в его душе подобная мысль еще тогда, когда он впервые услышал пересказ речи известного теолога Антуана Арно перед парижским парламентом. И хотя ставшая после этого знаменитой речь Арно изобличала гнусные действия сынов Лойолы, дон Диего умудрился закрыть глаза на неприятные для него изречения, а выудить из этого выступления то, что так взволновало его душу. «Пусть все знают, - говорил Арно, - что любовь иезуитов к золоту столь же ненасытна, как их жажда крови: они уничтожали населения целых островов у берегов Америки, дабы утолить свою алчность. Они изобретали новые, массовые пытки, которым подвергали четыре тысячи человек одновременно, раздевая их донага, приковав, друг к другу железными цепями. В течение нескольких месяцев они избивали их трижды в день, требуя, чтобы несчастные открыли, где находятся спрятанные сокровища».
Из всего текста (здесь воспроизведена только малая его часть) дон Диего обращал внимание только на слова «золото», «сокровища». Тогда он еще не знал, как поступить. Как сделать так, чтобы его желание отправиться по ту сторону Атлантики не выглядело в глазах его соратников по вере чем-то предосудительным, вызванным меркантильными интересами. Теперь же, когда миграция сынов Лойолы по всему свету стала явлением обыденным, отправиться в такой вояж не составляло большого труда. К тому же, за это время дон Диего сумел завоевать определенный авторитет, продвинутая вверх по ступенькам иезуитской иерархической лестницы. Поэтому не нужно было у кого-то что-то просить иди от кого-либо зависеть: теперь он уже и сам мог нижестоящим диктовать свою волю.
Естественно, что, снаряжая экспедицию через океан, благочестивый отец обставил все так, что со стороны все должны были видеть: он направляется туда, чтобы совершить пришествие «истинного креста» в страну индейцев, возвратить их заблудшие души в лоно христианства, поспособствовать триумфу веры воинства христова. Компанию ему на борту «доньи Аны» составили такие же единоверцы, как и он сам. Впрочем, не совсем такие. Этим юнцам еще рано было думать, по мнению дона Диего, о золоте, наживе и прочих утехах души. Их нынешний удел - слово Божье, и не более того.
Привыкший во всем полагаться на своих родственников, дон Диего и здесь не удержался от соблазна, и подключил к делу своего, пусть и дальнего, но все же родственника Сан-Хуана де Толедо, который был одновременно и владельцем, и капитаном судна «донья Ана». Правда, вскоре благочестивый отец пожалел о своем выборе. Родственные узы - это, конечно же, святое, но и о деле нужно не забывать. С виду величественная «донья Анна» на деле оказалась изрядно изношенной посудиной, которая давно требовала ремонта. С первых дней плавания то одна, то вторая поломка, или другая какая-либо заминка изрядно портила нервы и расстраивала дона Диего. Для плотников здесь работы было - хоть отбавляй, а они вместо того, чтобы работать с удвоенной энергией, еле волочили ноги. Чувствовалось, что капитан уделил недостаточное внимание при подборе экипажа.
Это лишний раз подтвердилось в истории со строптивым моряком, из-за которого им пришлось немного сменить курс, чтобы высадить негодяя в наказание на безлюдном острове. Дону Диего очень не хотелось терять время для этого маневра, но все же согласился с доводами капитана, что для профилактики дисциплины на корабле это необходимо сделать. Чтобы другим неповадно было. А то ведь стоит дать поблажку этому сброду - и кто знает, как все обернется в дальнейшем. Ведь плавание, по сути, только началось. За время пути многое чего может произойти.
Правда, из визита к острову они сумели извлечь для себя и немалую выгоду. Штат судна пополнился еще одним столь необходимым плотником, который, впрочем, хоть и был англичанином, а ко всем англичанам дон Диего питал отчаянное отвращение, тем не менее, оказался весьма расторопным малым. Он, вне всякого сомнения, справлялся с работой двоих, а то и троих плотников! Его умение на этой хлипкой посудине было явно кстати. Благо дело, попутный ветер весело наполнял паруса, судно неслось вперед к намеченной цели, и на душе дона Диего стало намного спокойней: ну теперь-то ничего больше, думалось ему, не помешает им благополучно достичь намеченной цели.
Беда пришла неожиданно, когда ее не ждали. Находясь примерно на полпути между северным тропиком и двадцатой параллелью на «донье Ане» заметили, как их стремительно настигает какое-то судно. Капитан приказал добавить парусов, но преследовавшее их судно имело явно лучшие ходовые качества, нежели истосковавшаяся по ремонту «донья Анна». Вскоре все на испанском судне поняли: стычки с неприятелем им не миновать. А когда еще дон Диего осознал, что преследуют их не кто-нибудь, а именно англичане, его просто переполнили эмоции! Здесь смешалось все: и раздражение, что эти мерзавцы мешают продвижению к намеченной цели, злоба и ненависть к самим англичанам, которых, как мы уже говорили, он жутко не любил, и страх перед ними. Ведь он понимал, что произойдет, если среди англичан найдется такой же противник и ненавистник всего испанского.
Глядя на открывающиеся пушечные порты на английском судне и появляющиеся из темноты трюмного помещения жерла пушек, дон Диего ощутил, как недоброе предчувствие предательские холодком пробежало по его спине. Но он старался изо всех сил отогнать от себя прочь мысли о самом худшем. Он просто не хотел верить в то, что непоправимое может случиться.
Увы, но все вышло именно так. Вскоре англичане, после ожесточенного сопротивления «доньи Анны» и пушечной перестрелки, взяли их на абордаж и перебили добрую половину испанцев. Но в стане победителей явно не ощущалось радости. Капитан английского судна только лишь сыпал проклятия в сторону поверженного противника:
- Испанские свиньи! Я только зря потерял нескольких своих людей! Вместо золота я вижу только пустые трюмы и противные рожи этих святош! На кой черт они мне нужны?! Грехи замаливать я пока что не собираюсь, поскольку еще до обидного мало я их совершил. Вот отправлю побольше на тот свет таких, как вы, да побольше натрушу золотишка из ваших тугих кошельков, вот тогда можно будет подумать о покое. А пока что...
Видя, что получившая в бою пробоину ниже ватерлинии «донья Анна», начала медленно погружаться в воду, капитан, со словами: «Так умрите же, испанские свиньи!», приказал своим людям срочно покинуть тонущее судно.
Вскоре абордажные крюки были убраны, судно англичан отошло в сторону, на нем подняли паруса, и оно устремилось к горизонту. Дон Диего стоял на палубе полузатопленной «доньи Анны», которая с каждым часом все больше погружалась в пучину, испепелял злобным взглядом тающий вдали корабль и сыпал ему вслед проклятия. Мечты о счастливой жизни на золотоносной земле, так и не увиденной им страны, таяли столь же быстро, сколь быстро погружался в пучину Атлантики корпус так и не дожившей до своего очередного ремонта «доньи Анны».

XVIII.

Со смешанными чувствами ступил Нед на песчаный берег острова Вилсона. С одной стороны, после долгого перерыва ему было интересно побывать в знакомых раннее местах, вспомнить, как приходилось ему здесь когда-то робинзонить вместе со своими друзьями, искать сокровища и извлекать их из недр острова. С другой стороны он понимал, что вскоре ему придется увидеть то, что за это время осталось от его лучшего друга. Одна только мысль об этом угнетающе действовала на Неда.
Недалеко от берега мирно покачивался на волнах «Лайм», доставивший его сюда. Рядом, за спиной, гребцы вытаскивали лодку подальше на берег, чтобы за время их пребывания на острове шальная волна не смогла увлечь за собой эту небольшую посудину в открытый океан. Нед продолжал стоять, осматривая печальным взглядом берег, на котором они когда-то ловили черепах и крабов, разделывали их и сушили на солнце мясо. Сколько раз, стоя на этом берегу, вглядывались они втроем вдаль, в надежде увидеть желанный парус, мечтали о том, чем займутся, по возвращении на родину. Господи! Как давно это было! И было ли вообще?! События тех незабвенных лет были столь бурными, и развивались столь стремительно, что теперь, прожив столько лет в мире и спокойствии, Неду кажется, что все случившееся было если не удивительным сном, то какой-то невероятной, выходящей за рамки обыденного бытия эдакой вспышкой, всплеском событий, которых в ином случае хватило бы другому на целую жизнь. Казалось, что все это кануло в Лету и возврата к этому уже больше не будет никогда! А ведь нужно же было такому случиться, что все как будто бы возвратилось вновь, и вот он снова стоит на берегу острова своей молодости.
Внезапно внимание Неда привлек находящийся недалеко в начале зарослей крытый листьями пальмы шалаш. С чувством необычайного волнения, вмиг овладевшего его душой, Нед поспешил к этому шалашу. Это было просто поразительно! Точно такой шалаш, причем на этом же месте, они построили тогда втроем здесь, во время их совместной робинзонады. Кстати, построили не на ровном месте: он был сооружен там, где еще находились разбросанные непогодой и ветром остатки первого шалаша, построенного в свое время одним Сунтоном. Нед вспомнил, насколько сильно разрушенным было то, что когда-то строил Эндрю. А ведь с того времени, когда Сунтон покинул остров, а потом они сюда прибыли втроем, прошло не так уж много времени. И то непогода за прошедшие месяцы успела почти окончательно разрушить шалаш. Теперь же, когда прошло около полутора десятка лет, шалаш стоял целехонек, словно был построен совсем недавно!
Чувствуя, как стучит в груди сердце, Нед осмотрел шалаш снаружи, дивясь тому, что метод подобного строения ему необычайно знаком!
Чего стоила только такая деталь: шалаш был укрыт прокопченными с одной стороны листьями пальмы, причем все они были положены прокопченной стороной вовнутрь! Как во всем этом чувствовалась рука Эндрю! Ведь он настаивал тогда построить шалаш именно таким образом! Неужели и это творение его рук дело?! Неужели он жив?! В любом другом случае он просто не мог бы построить этот шалаш. Ведь он был пленником на «Фаворите», был ограничен в действиях. Кто в такой ситуации позволил бы ему заниматься постройкой шалаша? А потом получил пулю. Но кто же тогда построил шалаш? Причем, построил именно так, как это делал Эндрю!
Намереваясь заглянуть вовнутрь шалаша, Нед так хотел увидеть там если не спящим самого Эндрю, то хотя бы найти там какую-нибудь вещь, что напоминала бы о нем! Увы, внутри этого нехитрого сооружения было совершенно пусто. К тому же, как ни искал что-либо заслуживавшее внимания Нед вокруг шалаша, но так найти и не мог. Но ведь кто-то построил этот шалаш! К тому же было это не так уж и давно! Кто?! Пусть не Сунтон, тогда кто?! Кто-то наверняка должен быть на острове! Но тогда почему о таковом ничего не упомянул в своем рассказе Дэвид Росс? Сознательно скрыл этот факт? Не может быть! Нед нисколько не сомневался, что Росс был с ним совершенно искренен. Возможно, кто-то из членов «Фаворита» остался на острове? Но, судя по рассказу Росса, все покинули этот клочок земли. За исключением Эндрю, разумеется. Но выстрел в упор... Нет. Вряд ли он мог остаться в живых, хотя с этой минуты Нед начал верить в это. Вернее, не верил, а сохранял надежду, что такое может быть. С одной стороны, ему очень хотелось, чтобы его шальная, почти невероятная догадка подтвердилась. С другой стороны, много свидетельствовало о том, что Эндрю действительно уже давно нет среди живых.
Как бы там ни было, но Нед, заметно восприявший духом, поспешил, (вместе с другими членами команды «Лайма», высадившихся на остров), к месту, где по рассказам Росса, он должен был обнаружить тело Эндрю. Поспешил с надеждой, что страшная находка так и не будет им обнаружена.
Поваленное дерево и огромная, довольно приличной глубины яма, на месте, где Вилсон в свое время спрятал клад, а Нед вместе с Эндрю и Спенсом перепрятали его, свидетельствовала о том, что людям Каннингема здесь действительно пришлось поработать на славу. Еще бы: такой лакомый кусочек был отхвачен! Лишь на мгновение, взглянув на дно ямы, и обнаружив, что она совершенно пуста, Нед сразу же бросился к оврагу, где, по словам Росса должно было находиться если не тело Сунтона, или хотя бы то, что от него осталось.
Стоя на самом краю оврага, Нед внимательно осмотрел все, что находилось на его дне, но ничего, кроме кустарников да высоких трав, так обнаружить и не смог. Это еще ни о чем не говорило. Нед спустился вниз и начал тщательно осматривать там все, буквально заглядывать под каждый кустик. Стоит ли говорить о том, что этим же занялись и все остальные, те, кто участвовал вместе с Бакстером в этой вылазке на остров. Увы, вернее, к счастье, тщательный осмотр не только этого места, где, согласно логике, и разыгралась трагедия, но и ближайших окрестностей, никаких результатов не принес. Нед ликовал в душе. Вера в то, что его друг все же не погиб, а выжил, укрепилась в нем с этой минуты окончательно. Если бы он действительно, если руководствоваться рассказов Росса, свалился на дно оврага сраженный пулей, то сейчас они непременно нашли бы что-нибудь, свидетельствовавшее о разыгравшейся здесь в свое время трагедии. С тех пор прошло несколько месяцев, и за это время труп Эндрю мог быть расклеван птицами и растерзан зверьем. Но ведь все равно должно было что-то остаться! Череп, кости, одежда, обувь. Но всего этого на дне оврага нет! Даже если и предположить, что звери могли оттащить тело несчастного куда-то в сторону, все равно хоть что-нибудь из вышеперечисленного должно было бы находите где-то поблизости! Но окрестности и самого оврага, и всей остальной местности, были осмотрены тщательным образом, но ничего, что могло бы подтверждать гибель Эндрю, так и не было найдено!
Теперь Нед уже нисколько не сомневался, что его другу удалось выжить. Нужно только поскорее отыскать бедолагу, над которым судьба, с одной стороны, и смилостивилась, а с другой стороны в третий раз заставила терпеть лишения нелегкой жизни робинзона. Но где его искать? Первая мысль о пещере. Но ведь оттуда хорошо просматривается залив. Будь Эндрю именно там, он наверняка должен был бы заметить стоящее в заливе судно, а, следовательно, и сразу же примчаться к берегу. Возможно он, увлекшись охотой, углубился вглубь острова, поэтому и не догадывается, что происходит в водах залива,
Как бы там ни было, но непреодолимое желание все же заглянуть в пещеру, заставило Неда и его отряд направится прямо к ней.
Поскольку уже вечерело, Нед приказал поторапливаться, чтобы провести ночь именно в укрытии, которое в свое время уже успело сослужить подобным образом Неду и его друзьям. Но как не старался небольшой отряд ускорять свой шаг, ночь все же застала его на полпути к пещере. Делать нечего: пришлось ночевать под открытым небом. Нед не сильно расстраивался по этому поводу: настроение у него было прекрасное, и на все временные неудобства он готов был пренебрежительно махнуть рукой. Главное, что его друг, по всей вероятности, жив, а все остальное - это пустяки!
Утром наступившего дня, вернее еще не наступившего, поскольку рассвет только-только начал загораться на горизонте, отряд поднялся и продолжил свой путь. Нед шел впереди, показывая дорогу остальным. Хотя и прошло немало лет с тех пор, когда он здесь был, бывший робинзон не смог окончательно забыть этот путь, от пещеры к месту, где спрятаны сокровища, и обратно. Ведь тогда, занявшись поисками сокровищ, им не единожды приходилось преодолевать этот путь в обоих направлениях. Поэтому хотя весь маршрут и был насыщен всевозможными подъемами и спусками, да проходил иной раз через довольно густые кустарники, Неду он не казался утомительным, для него это была своего рода прогулка, путешествие в свое прошлое, такое далекое, но в то же время такое дорогое душе,
А вот и пещера! Как все знакомо вокруг! Сколько вечеров просидели они здесь у костра вместе с Эндрю и Спенсом, сколько всякого было перерассказано ими за то время! Нед почувствовал, как предательский комок подкатился к его горлу, но пересилил себя, заставил отогнать прочь ностальгические воспоминания, и поспешил внутрь пещеры, момент, действительно был таковым, что не должен был располагать к ностальгическим воздыханиям: сейчас должно было решиться многое. Сейчас будет дан ответ на вопрос: жив Эндрю или нет? Находится ли он сейчас на острове?
Нед зашел в пещеру и оглянулся. Увиденное там заставило стучать его сердце еще более учащенно. Его внимание сразу же привлекла стоявшая невдалеке у стены посуда, которая была полностью наполнена солониной! Именно в этом месте опытный робинзон, каким тогда и Нед, и Спенс считали Эндрю, держал просоленное мясо и запас других продуктов! Все как тогда! Неужели это действительно все дело рук Сунтона?!
Ликующий в душе Нед взглянул на ложе для сна: все так же аккуратно сложено, как и тогда, когда Эндрю всегда старался тщательно поправить и сложить после сна!
Сунтон был здесь! Причем совсем недавно! Теперь это уже не вызывало у Неда ни малейшего сомнения! И мясо явно недавно просолено, и фрукты свежие вон лежат на столе, на котором они когда-то расшифровывали послание Вилсона, дающее ключ к поискам сокровищ! С все более нарушающим волнением в душе Нед подошел ближе к столу. Вначале он не заметил, а теперь обратил внимание та то, что фрукты были не такие уж и свежие: одни только начали гнить, другие уже сгнили почти до половины, а то и полностью. Это сильно насторожило Неда. Зная чистоплотность Эндрю, он был уверен, что тот никогда бы не допустил, чтобы у него на столе творилось что-то подобное! Вывод напрашивался один: Сунтон, если, конечно, это был он, не посещал пещеру уже несколько дней. Почему? Возможно, с ним что-то случилось? К тому же он также не вышел навстречу прибывшему на остров судну, что выглядело более, чем странно. Что-то здесь не так! Недом снова начало овладевать беспокойство. Выйдя из пещеры, он что есть мочи несколько раз прокричал «Эндрю!», а затем еще и выстрелил вверх из пистолета. В ответ лишь только прозвучали шорохи улетающих прочь птиц, встревоженных выстрелом. Впрочем, Нед и не надеялся на то, что сейчас из-за деревьев выйдет Эндрю и вальяжным голосом скажет: «Да здесь я, здесь! Чего шумишь?» Но он надеялся, что тот, если находится где-то в глубине острова, услышав звук выстрел поймет, что на острове находятся люди, и поспешит обнаружить себя,
- Джон, - обратился Нед к одному из своих людей. – Возможно, он не услышал мой выстрел. Разряди-ка и ты для верности свой пистолет в небо. С двух-то раз шанс увеличивается.
Еще один выстрел окутал слабым эхом окрестности.
- Слабоват звук, - задумчиво сказал стрелявший. - Вот если бы из пушек «Лайма» сигнал ему дать - это было бы совсем другое дело! Достаточно одного выстрела! Но его было бы слышно в самых удаленных уголках острова.
- Верно, говоришь, - согласился Нед, - Сейчас мы это и сделаем. Пойдемте к судну, друзья! Услышав выстрелы и увидев в заливе судно, Эндрю непременно поспешит именно туда.
Отряд устремился вниз, к берегу. Этот путь также был хорошо знаком. Робинзонам тогда доводилось преодолевать его даже чаще, чем уже упомянутый нами путь от места, где были спрятаны сокровища к пещере и обратно.
Преодолевая последний участок зарослей, за которым уже находился берег залива, Нед и его друзья рассчитывали увидеть картину на берегу таковой, какой она была перед тем, как они отправились в свой поход вглубь острова: покачивающийся в водах залива «Лайм», одинокую лодку на берегу, на которой они прибыли сюда, ожидающую их возвращения, и столь же одинокого матроса, оставшегося дежурить у лодки. Но выйдя к берегу они увидели немного странную для себя картину. Нет, «Лайм» никуда не делся - он продолжал покоиться на якоре, а вот на самом берегу вместо одной лодки находились две (вторая тоже с «Лайма»), и вместо одного матроса они увидели небольшую группу прибывших на берег людей с корабля, которые о чем-то оживленно беседовали. Кто-то из них, увидев возвращающийся отряд, поспешил ему навстречу.
- Господин Бакстер! - еще издали закричал матрос. - Тут к берегу недавно вышел какой-то человек, который, сдается мне, жил на этом острове. Возможно, он что-то знает о том, кого вы ищете? - Нед уже начал ликовать в душе, предвкушая радостную встречу, но следующие слова матроса сразу же охладили его пыл. - Только он... испанец.
Испанец?! Может, матрос ошибся - подумалось Неду. Вряд ли Эндрю можно было бы принять за испанца. Тогда кто это и как он сюда попал? Вся эта история становилась все более запутанной.
И действительно, окруженный прибывшими по такому случаю с «Лайма» на второй лодке матросами, с испуганным, и даже несколько обреченным, видом стоял человек, и черты лица которого, и одежда красноречиво говорили о том, что он испанец. Как бы подтверждая догадки Неда, все тот же матрос обратился к нему:
- Господин Бакстер! Совершенно нельзя понять, о чем он говорит! Сдается мне, что кроме испанского он никакого другого языка не понимает.
- Это не проблема, - улыбнулся Нед. - Восхищаясь прочностью постройки испанских галеонов, я в свое время пригласил к себе на верфь двоих прекраснейших мастеров из Виго. Благодаря им, я не только улучшил качество сходящих со стапелей моей верфи кораблей, но и научился довольно сносно изъяснятся на испанском. - И уже на испанском языке обратился к незнакомцу. - Кто вы, милостивый государь и как здесь оказались?
Тот, услышав родную речь, даже слегка вздрогнул от неожиданности. Видимо он рассчитывал увидеть пред собой своего соотечественника, но понял, что ошибся. Но сознание того, что рядом появился человек, который сможет выслушать его и понять, придало испанцу уверенности.
- Я Фрей Хуан де Гаве, - робко начал он, но потом слова его стали звучать все тверже. - Я моряк судна «донья Анна», который несколько дней назад заходил в воды этой бухты.
Было видно, что испанец хотел сказать что-то, но запнулся на полуслове, - в последний момент, видимо, решив, что говорить это не стоит. Нед сразу же уловил в поведении рассказчика эту заминку и со всей серьезностью взглянул на того.
- Послушайте, Фрей Хуан, - по имени обратился он к испанцу, пытаясь тем самым войти в доверие к тому, склонить его к откровенности. - Надеюсь, вы понимаете, что ваша судьба, нынешняя и дальнейшая, всецело зависит от того, насколько искренними вы будете, и настолько много я от вас узнаю того, что меня интересует?
- Я не хочу ничего утаивать от вас! - Тот, почувствовав, что недомолвки и неискренность могут дорого ему обойтись, поспешил исправить положение. - Просто мне стыдно признаться в том, что я был высажен капитаном в наказание на этот остров. Но я не виноват! Я только хотел... Вы только послушайте! Когда...
- Простите меня, ради Бога! Мне бы не хотелось терять время и выслушивать то, что для меня не главное. Я ищу одного человека, который должен был находиться на этом острове. Он англичанин. Возможно, за эти несколько дней, что вы находились на острове, вам доводилось или встречать его, или же сталкиваться со свидетельствами того, что вы на острове не один. Не доводилось ли вам слышать отдаленный выстрел, или...
- Так ведь я видел его, господин!
- Что?! - Глаза Неда лихорадочно заблестели. - Где?! Когда?! При каких обстоятельствах?!
Все вокруг с любопытством наблюдали за происходящим, хотя и не понимали ни слова из того, о чем говорили эти двое. Только сейчас, заметив, как оживился Нед, они поняли, что испанец сообщил ему что-то чрезвычайно важное.
- Так вот здесь и видел, на этом же месте. Только лишь меня высадили на берег, и лодка отправилась назад к судну, как вдруг на берег выбежал запыхавшийся от быстрого бега человек и стал звать тех, кто был в лодке. Это был англичанин. За ним вернулись и доставили на корабль. Вскоре «донья Анна» подняла паруса.
- Вы хотите сказать, что этого человека они взяли с собой? - Оторопевший Нед с трудом выдавил из себя эти слова.
- Да, господин. Он уплыл вместе с остальными.
- Ну, надо же! - Нед не знал, что сказать. С одной стороны он радовался тому, что Эндрю жив, а с другой сокрушался: где он теперь будет искать своего друга?! - А куда следовало это судно?
- В Парагвай.
Ответ испанца ошарашил Неда. Конечно, наивно было ждать, что на испанском судне, бросив все свои дела, тут же начнут всевозможно угождать Эндрю и, изменив свой первоначальный курс, направятся в Лондонский порт, чтобы доставить Сунтона домой. Но его проще было бы искать, если бы Фрей Хуан сказал сейчас, что судно направляется в один из портов Испании или в конкретный пункт одной из близлежащих ее колоний. Но Парагвай...
- Надеюсь, вы сможете назвать точные координаты места, куда следовало судно. Я имею в виду порт, город и так далее.
- Извините, господин, - сокрушенно вздохнул испанец, - но я обычный матрос. Это капитану да офицерам было все известно, а мы лишь исполняем приказы. Правда, судя по слухам, гулявшим на судне, мы направлялись к родственнику дона Диего, а тот, я имею в виду дона Педро, находится в каком-то месте, что расположено в междуречье рек Парна и Тебикуари. Упоминался также левый берег реки Уругвай. Вообще-то, не буду вводить вас в заблуждение, господин. Я хотя и прислушивался к разговорам на судне, но так окончательно ничего не понял. Однажды я даже стал невольным свидетелем разговора дона Диего с капитаном. Говорили они и о Буэнос-Айресе, и о его губернаторе, и о Потоси, где много добывают серебра и о многом другом, что мне совершенно было непонятно. Да и как их понять этих иезуитов. Они все какие-то странные, замкнутые, угрюмые.
- А при чем здесь иезуиты? - искренне удивился Нед.
- Так именно их-то, родимых, мы и везли в Парагвай! Говорят, они там целое государство свое иезуитское основали! Разве не слышали? В Испании от них проходу нет, так они еще и туда добрались!
Все услышанное сильно озадачило Неда. Теперь все значительно усложнялось. Радовало одно: Эндрю жив! Хотя, постойте! А что, если тот, о ком они ведут речь с этим испанцем, был все же не Сунтон?! Прежде, чем пускаться в столь длительное и трудное путешествие, нужно этот вопрос окончательно выяснить.
- Послушайте, Фрей Хуан, - Нед посмотрел собеседнику прямо в глаза. - Прошу вас: поподробней и как можно более точно опишите внешность того англичанина, которого вы видели здесь.
Испанец почесал затылок и в задумчивости покусал губы.
- Уж и не знаю, господин, - растягивая слова, наконец-то проговорил он. - Все так быстро произошло. Он так внезапно выбегал из-за моей спины, что я поначалу даже опешил от неожиданности. Все ведь были уверены, что остров необитаем. К тому же я видел только его спину,
- Но все-таки! Хоть общие черты вы заметили?
- Он почти такового же, как вы, роста и сложения тела, только, сдается мне, чуть уже в плечах. Волос прямой, запрокинутый, так сказать, назад. Лоб был, кажется, открытый, высокий. Не знаю... Вроде бы и все. Впрочем, волос не совсем прямой. Кончики волос его вились по плечам. Точно! Они слегка касались его плеч. Я помню!
- Хорошо, Спасибо. Что еще можете сказать о нем? Прошу вас вспоминайте, Фрей Хуан!
- Да все, говорю вам! Говорил по-английски, взволнованно. Хотя я ничего и не понимал из его слов, но по интонации можно было понять, что он просил гребцов забрать его с собой на судно. Уж больно умоляющим было это обращение. Сдается мне, много лишений довелось перетерпеть этому бедолаге на острове. Чувствовалось, что он соскучился за людьми, стремился к ним. А они... Его ведь хотели выбросить за борт.
- Как за борт?! - Глаза Неда округлились от удивления. - Зачем? О чем вы вообще говорите? А не понимаю.
- Так ведь «донья Анна» стояла недалеко от берега, и я видел все, что происходило на палубе. Он что-то объяснял им, капитану и главному иезуиту, а они взяли да и приказали своим людям столкнуть его вовсе в воду. Сдается мне, что не захотели они брать на борт чужестранца. А тут как раз плотник, который там же, на палубе, что-то мастерил, уронил деревянный брус. Так этот англичанин, воспользовавшись моментом (молодец! Сообразительный малый!), взял у этого растяпы-плотника его инструмент, и начал с такой ловкостью справляться со своим делом, что на судне, сдается мне, только лишь ахнули от восхищения. А поскольку на «донье Ане» нуждались в плотниках, то они, сдается мне, ради этого и оставили его на корабле.
- Это Эндрю! - Нед ликовал, - Это без сомнения он! Это так похоже на него! Садимся в лодки, друзья! Все на «Лайм»! А вы, Фрей Хуан, постарайтесь вспомнить все, что могло бы нам помочь в поисках «доньи Анны».
Вскоре Нед уже сидел, а, вернее, не столько сидел, сколько взволнованно расхаживал взад-вперед по каюте капитана «Лайма» Джона Гокетта и не прекращал извергать свою словесную тираду:
- Помимо всего прочего нам известно также имя родственника дона Диего. К тому же, тот занимает, настолько я понял, весьма высокий пост в иерархической иезуитской лестнице. Так что достаточно объехать все редукции и миссии в этом районе и расспросить о доне Педро де Арренсуэло и кончик интересующей нас нити будет ухвачен. К тому же, корабль - не щепка. Нам известно и название судна, и имя капитана, и многое другое, нет, мистер Гокетт! Мы непременно должны сейчас же сниматься с якоря и держать путь к Буэнос-Айресу!
Капитан не спешил с ответом.
- Видите ли, господин Бакстер, - не спеша, начал он. - Совершить такой прыжок с сороковой параллели северной долготы к сороковой параллели южной - это не так просто, как может показаться в начале. Мы ведь не готовились к столь длительному плаванию. К тому же король уполномочил меня только доставить вас к острову, на котором мы сейчас находимся, и обратно. О столь долгом плавании речи не шло. Я таких указаний от него не имел.
- Простите, капитан, - резко оборвал его Нед, - но король также уполномочил вас, насколько мне известно, беспрекословно выполнять любые мои приказания! Поэтому не будем возвращаться к этому разговору! Вы должны немедля отдать команде приказ об отплытии!
По внешнему виду капитана было заметно, что он и рад бы взорваться в свою очередь негодованием, да все же продолжал, пусть и с трудом, сдерживать себя,
- Хорошо, господин Бакстер, - капитан говорил если и не со злобой, то с явным раздражением, - я отдам такой приказ. Однако, по многолетнему опыту знаю: не стоит ждать чего-то хорошего от плавания, если... – Но, наткнувшись на твердый взгляд Неда, переменил тон - Хорошо! Не будем делать выводы раньше времени. Именно время нас и рассудит!
Вскоре «Лайм» поднял паруса и устремился в южном направлении.

XIX.

Все в этом мире переменчиво. Никому не гарантирован постоянный успех или наоборот - хроническая неудача. В один прекрасный момент все чудеснейшим образом может перемениться. Правда, определение «чудо» здесь не совсем уместно. Во всем должны быть свои закономерности. Так, к примеру, вполне понятно, что успех чаще всего сопутствует людям мужественным, отчаянным и рискованным, для которых понятие «действие» не пустой звук. В то же время пополнить безрадостный список неудачников легче всего человеку ленивому, нерешительному, опасающемуся сделать какой-нибудь неверный шаг, который может стать для него роковым. Все это, безусловно, трижды верно, но назвать все, сказанное выше, безоговорочной истиной, было бы тоже неверно. И у ленивого случаются моменты невероятной удачи, а у человека действия может подстеречь полоса неудач.
Фрэнсис Лайленд был твердо уверен, что сейчас он как раз переживает такой каскад неудач, который, впрочем, рано или поздно должен был непременно закончиться. Он безоговорочно верил, что и на его улицу также вскоре придет праздник. Смущало одно: уж больно эти неудачи затянулись! Лайленд старался не задавать себе вопрос: а были ли вообще в его жизни удачи, поскольку заранее знал отрицательный ответ. Это было тем более обидно, что он не считал себя человеком нерешительным, а уж тем более ленивым. Он то и дело со свойственной ему энергией приступал к очередному своему начинанию, где, по его понятию, он должен был добиться непременного успеха, но каждый раз все заканчивалось неудачей. Поначалу юному Фрэнсису казалось, что вся причина в унизительно небольшой ренте, которую получал он от отца. Она не позволяла ему развернуть широкий размах дела и добиться больших успехов. А юноше хотелось добиться именно чего-то большого, необычного, что заставило бы окружающих смотреть на него с восторгом и завистью. Быть таким, как все, он считал просто унизительным для себя.
Понимая, что со смертью отца он смог бы унаследовать немалое его состояние, а, следовательно, и лично распоряжаться им, Френсис в душе начал желать смерти отцу и чем больше проходило времени, тем сильнее неблагодарный сын мысленно ругал старика. Мол, что же это ты, старый пень, живешь до сих пор, хотя твое старческое существование и жизнью-то полноценной назвать невозможно?! Ты лишь только мешаешь тому, чтобы твой отпрыск в полной мере вкусил радости этого бытия! Дошло до того, что сын украдкой стал просить в своих молитвах Всевышнего, чтобы тот послал отцу смерть! Видимо мольба эта была услышана (а чего ж отказывать? Не для себя ведь человек просит!), и вскоре безжизненное тело старого Лайленда предали земле на одном из городских погостов.
Будущее для взбодрившегося Фрэнсиса виделось в розовом цвете. Бросив значительную часть денег отца на воплощение в жизнь нескольких задуманных им авантюр, которые, по мнению начинающего покорителя всего и вся, должны были принести ему колоссальный доход, другую, пусть и не столь значительную, но в то же время и немалую, он позволил себе тратить на балы, на женщин и на прочее приятное для себя времяпровождение. Вот здесь-то судьба и свела его с некой Сциллой Блаунт, которая, видя, как неуемный гуляка легко тратит деньги налево и направо, решила положить конец этим бездумным тратам. Нет-нет, она не стала направлять Фрэнсиса на путь праведный, а уж тем более обучать его бережливости. Для нее вопрос был в другом: на кого эти деньги будут тратиться? Ведь, если на кого-то другого, то это самое что ни на есть бездумная трата денег. А, ежели, на нее саму, на Сциллу, то это совсем другое дело! Главным с этой минуты для нее было следующее: направить неудержимый поток денег этого транжиры в нужное русло!
Вопрос «Как направить?» на повестке дня не стоял. Слово «как» здесь явно неуместно. Над вопросом «Как?» пусть ломают голову те неопытные скромницы, которые теребят свои веера, переминаясь с ноги на ногу, у стен дворцовых зал, надеясь, что какой-нибудь красавчик обратит на них внимание. Сцилла Блаунт была одной из тех, кто не ждет милостыни от судьбы, а сама управляет ею. Ждать, пока богатенький Лайленд обратит на нее внимание? Вот глупости! Зачем зря терять время, если все это можно необычайно ускорить! Не особо при этом напрягаясь. Ведь это так просто: игривый взгляд, томный вздох, умелый флирт - и сраженный твоими чарами кавалер у твоих ног! Первый раз что ли?!
Увлекшись Сциллой, Фрэнсис позабыл обо всем на свете. Тонко чувствуя душу и настроение кавалера, она знала, когда восхитительным тоном произнести: «Вы такой богатый и щедрый, Лайленд, что я не могу вами не восхищаться!». Проходя (вроде бы случайно) возле ювелирной лавки, она ухитрялась восхищенно взвизгнуть глядя на какую-нибудь дорогую безделицу, а потом с кротким видом опускала глаза и робко произносила: «До чего же хорош этот браслет! Как он был бы мне к лицу!» Естественно, она тут же ставала обладательницей этого браслета. За ним последовали кольца, серьги, ожерелье и снова кольца, и так дальше по бесконечному кругу.
Наивно было бы полагать, что на этом притязания Сциллы завершились. Аппетит, как известно, может усиливаться не только во время приема пищи. Дама ведь имеет право возжелать не только какую-нибудь золотую безделушку. Имея здоровый аппетит явно не кулинарного происхождения, она рано или поздно захочет вдобавок к украшениям приобрести и блистательные наряды, роскошный экипаж, богатое имение. Все это стоило немалых денег. Средства, доставшиеся Фрэнсису в наследство и поначалу казавшиеся ему огромными, теперь начали таять еще более катастрофическими темпами, чем до знакомства со Сциллой. Но влюбленный кавалер или не обращал, или не хотел обращать на это внимание. Зачем утруждать себя мыслями о плохом? Жизнь ведь так прекрасна! Балы, возлияния, прогулки, упоенные сладострастием ночи, проведенные в ложе возлюбленной - все это казалось вечным, чему нет и никогда не будет конца!
Увы, реальность оказалась жестокой: по мере того, как пустел кошелек Фрэнсиса, все более холодным становилось отношение к нему некогда пылкой поклонницы его щедрости. А в один прекрасный момент он вдруг увидел ее такой, какой еще никогда не видел: раздраженной, злой, с холодным блеском в глазах и с еще большей прохладой и отчуждением в голосе.
- Прошу простить меня, любезнейший мистер Лайленд, - резко начала она, - что затеваю этот разговор, но он, увы, необходим. Надеюсь, вы понимаете, что я достаточно прекрасно знаю себе цену, а тем более уровень, ниже которого я не могу себе позволить опуститься. Я нуждаюсь в постоянном обновлении своих нарядов, экипажей и многого прочего, чего вы последнее время, увы, мне дать не можете. Следовательно, рядом со мной должен занять место другой, для которого не существуют финансовые проблемы.
И, не став утруждать себя выслушиванием ненужных ей объяснений, она махнула ему на прощание ручкой. Которую, к слову сказать, было не так уж легко поднять, из-за обилия на ней всевозможных браслетов и колец. Приобретенных для нее ни кем иным, а именно Фрэнсисом. Она повернулась к нему спиной, зашуршав при этом подолом шикарного платья, приобретенного на те же деньги, и укатила с новым воздыхателем на роскошной карете, которая... Впрочем, что продолжать? И так понятно.
Другой бы на месте Лайленда махнул рукой на неблагодарную вертихвостку и не стал бы изводить себя любовными страданиями. Достаточно только было задать себе вопрос: достойна ли она того, чтобы за ней убиваться? Ведь ни для кого из окружения Фрэнсиса не было секретом то, настолько доступной была эта дама еще до встречи с ним. И это при том, что она давно была обременена семейными узами! Бедному супругу неуемной в любовных похождениях Сциллы можно было только посочувствовать. Она сделала его буквально посмешищем всего Плимута (а именно в этом городе происходили описываемые нами события). Она наставила ему столько рогов, что их бы с избытком хватило не только на всех мужчин небольшого Плимута, но и соседних Экстера, Портленда и многих других. К слову сказать, была она старше, выше и толще Фрэнсиса! Полный набор! Но не зря говорят: любовь слепа! В свое время он похвалялся друзьям: «Я добился ее!», видя себя со стороны эдаким победителем, покорителем женских сердец, и не понимал, что это она его добилась, она использовала его, а также его кошелек, в своих интересах.
С этой минуты наиглавнейшим вопросом для Фрэнсиса было: где бы взять денег, да побольше, чтобы вернуть к себе Сциллу? Только сейчас он вспомнил, что немалую часть наследства истратил, чтобы воплотить в жизнь несколько своих задумок, которые справедливей было бы назвать авантюрами. Но, вкладывая во что-то деньги и надеясь, что это принесет тебе доход, нужно следить за дальнейшим ходом событий, контролировать и корректировать их, чтобы избежать случайностей, обойти преграды на пути к успеху и завершить задуманное именно успехом! Фрэнсис успел только дать толчок делу и выделить на это деньги. Дальше он самоустранился от всего. Ведь некогда было делами заниматься - нужно было постоянно потакать прихотям возлюбленной. Он поручил следить за всем своим друзьям. Или те оказались далеко не лучшими коммерсантами, или обстоятельства оказались все же выше их, но все завершилось полным конфузом: ни денег, ни результата.
Известие об этом стало тяжелым ударом для вчерашнего наследника огромного состояния. Вкусив радость и все прелести «настоящей» в его понимании жизни, Фрэнсис уже не хотел возвращаться к полунищенскому существованию. Ему тоже, как и Сцилле, уже не хотелось «опускаться ниже своего уровня». Нужны были деньги и еще раз деньги! Где их взять?!
Вот тут-то и появляется в зоне видимости Лайленда его давнишний приятель Джеймс Клоуд. В разговоре выяснилось, что пока Фрэнсис пытался проявить себя, находясь, так сказать, на берегу, то друг его юности попытался сделать это, бороздя воды морей и океанов. Судя по его рассказам, тот, несмотря на далеко не зрелый возраст, успел за это время пережить столько всевозможных приключений, что Фрэнсису ничего не оставалось, как отрыть от удивления рот, слушая его. А когда Джеймс стал рассказывать о том, что происходит на Карибах, о тех несметных богатствах, что таят в себе недра тамошних земель, и об том огромном количестве всевозможных авантюристов, которые, случается, в одночасье могут стать богачами, сумев удачно откусить жирный шмат от общего пирога, Лайленд предложил немедля зайти в один из близлежащих портовых кабачков, невдалеке, от которого они и встретились.
Предложение Фрунсиса: «Я угощаю!» было бодро воспринято его другом, карманы которого в эту минуту были явно не обременены лишним весом. Заняв место за столом, что находился в самом отдаленном уголке таверны, чтобы меньше было желающих подслушать их разговор, друзья, заказав изрядную порцию бургундского и буженины к нему, окунулись в оживленную беседу. Впрочем, беседа была потом. Вначале был монолог. Длинный и эмоциональный монолог Клоуда, который увлекательно рассказывал обо всем, что связанно с Карибами, а Лайленд жадно впитывал каждое его слово.
По большому счету, многое из того, что услышал Франсис, не было для него новостью. Проживая в портовом городе, он вольно или невольно был посвящен во многие новости, доставляемые сюда морским людом из тех уголков земли, где им удалось побывать. Даже детям было известно, что ненасытные испанцы, используя рабский труд тамошнего населения и труд рабов, завезенных из Африки, выкачивают из алмазных и золотоносных копий, которыми буквально усеяны территории многих колоний Нового Света, огромное количество этого вожделенного добра. Затем грузят все в пузатые трюмы своих прочных галеонов и доставляют в Испанию. Каждый знал, что такое Золотом флот и для чего он предназначен. Пусть не каждый, но многие. Слышал обо всем этом и Фрэнсис, но как-то не придавал всему этому большого значения. Сейчас же он взглянул на все иными глазами.
Нужно отдать должное Клоуду: он обладал даром не только хорошего рассказчика, но и неплохого генератора идей. Во всяком случае, для Фрэнсиса предложение его друга сразу же показалось не просто спасительным, но и даже фантастическим. Это ничего, что тот из-за слишком честного капитана, не пожелавшего ввязываться ни в какие авантюры и от греха подальше, а, следовательно, от смуты среди экипажа, решил высадить смутьяна на берег, в результате чего тот теперь ошивается без дела не имея средств к существованию. Главное, что идея у него потрясающая. Тем более, что тот не только предлагает ее, но и сам поможет Фрэнсису воплотить ее в жизнь!
- Все дело лишь в отсутствии судна! - возбужденно, полушепотом, чтобы его никто не мог услышать, шептал Джеймс, подавшись всем телом навстречу своему благодарному слушателю. - Если только мы будем иметь судно - все остальное не проблема! Это я беру на себя! Я достаточно побродил по морям, изучил навигацию, все тонкости устройства корабля и все такое прочее, что вполне мог бы справиться с обязанностями капитана. Не говоря уж о штурмане, боцмане и так далее. Мог бы самолично набрать команду, ведь по опыту знаю: достаточно лишь взглянуть на хорошего моряка, чтобы определить чего он стоит.
- Но нам нужны не только хорошие моряки, но и отчаянные воины, которым придется отчаянно сражаться.
- А разве я возражаю?! Думаю, и за этим задержки не будет. На Карибах такое творится! Даже моряки торговых кораблей и те имеют достаточный опыт сражений, поскольку им то и дело приводится отражать нападение веселых роджеров. Но помимо этого, я знаю, где и как подыскать настоящих головорезов! Есть такие отчаянные морские вояки, что они без малейших раздумий полезут в пасть самому дьяволу! Ради того, чтобы услышать чарующий их слух золотой перезвон, они совершат невозможное! Эх, было бы только судно, а там мы бы горы свернули!
- Да будет судно, Джеймс, будет! Не мельтеши! Говори по сути дела!
Клоуд, выпалив столь эмоциональную тираду, решил промочить горло и потянулся к кружке с вином. Он даже успел поднести ее к губам, однако стоило лишь ему услышать слова своего собеседника, как он тут же застыл, словно парализованный, пораженный услышанным.
- Ты... Ты шутишь или серьезно? - Медленно ставя обратно на стол кружку, из которой так и не пригубил вина, дрожащим от волнения голосом спросил он.
- Вполне, - спокойно ответил Франсис.
- У тебя что, есть такие деньги, чтобы приобрети хороший корабль?!
Тот снисходительно улыбнулся и укоризненно покачал головой:
- Мы ведь друг друга с детства знаем: неужели я когда-нибудь тебя обманывал?! Если бы мы повстречались немного раньше, то с этим вообще бы не было проблем. Сейчас у меня, сказать по правде, немного сложный период в жизни, но и при этом я вполне могу собрать нужную для покупки корабля сумму. Продам мануфактуру отца или дом. Главное: я должен быть уверен, что дело действительно стоящее. Мне нужны деньги и много денег! Если я буду убежден, что предложенная тобой авантюра принесет колоссальный доход, тогда я не только помогу тебе с приобретением судна, но и сам всецело с головой окунусь в это дело! Вдвоем нам будет гораздо легче управиться со всем.
Переизбыток эмоций мешал Клоуду говорить. Наконец-то, справившись с волнением, он увлеченно начал доказывать Фрэнсису свою правоту:
- Конечно это дело стоящее, друг мой! Как ты можешь в этом сомневаться?! Скажу больше! - Джеймс подозрительным взглядом окинул все вокруг и, убедившись, что их никто не подслушивает, продолжил, - Я не просто так говорю тебе обо всем, руководствуясь лишь эмоциями и ничего не обдумав! Напротив! Я давно вынашиваю эту мысль и давно готовлюсь к этой афере, которая, уверен, потрясет многих! Другие только болтают об испанском золоте, а я все тщательно выслушиваю, запоминаю, анализирую и, главное, записываю! Вот посмотри!
Клоуд достал из кармана порядком потрепанную карту, развернул ее и положил на стол. Пока Фрэнсис мало понимал, в том, что видел. Очертания берегов, всевозможные изображения рельефа местности, какие-то крестики, надписи и прочее. Но Джеймс не был бы хорошим рассказчиком, если бы к нему нужно было обращаться с просьбой, объяснить увиденное. Он и сам это прекрасно понимал, поэтому после еле уловимой паузы продолжил:
- Это карта земель Нового Света. Вот так отмечены все колониальные владения Испании. - Указательный палец Клоуда неотрывно двигался по карте. - Крестиками я отметил все известные мне золотоносные и алмазные копи испанцев. Посмотри сколько их здесь! Это же настоящее Эльдорадо! Горы этого добра, а также серебра, испанцы свозят в главные свои города Веракрус, Пуэрто-Бельо, Панаму и так далее. Раз или два раза в год Золотой флот прибывает из Севильи в эти города, грузит в свои трюмы сокровища и направляется обратно в ту же гавань Сен-Лукар-де-Баррамеда, из которой он в свое время отправился в этот золотой вояж. Такие уж у испанцев порядки: право на торговые сношения со всеми заокеанскими землям имеет единственный их порт - именно Севилья. Сам маршрут Золотого флота у них также строго определен, и ни о каких его изменениях они и речи не ведут! Вот он у меня на карте отмечен. Пока трюмы галеонов пусты, их маршрут, по большому счету, ни для кого не представляет интереса. Но вот после того, когда их вместительные чрева под завязку наполняются золотом, серебром и драгоценными камнями, и они отправляются в обратный путь, тогда каждый шаг испанцев находится под пристальным вниманием многочисленной веселой братии, которая бороздит воды Кариб под корсарским флагом. Мы бы могли просто пополнить их многочисленную армию. Но мы поступим необычно! Не так, как все! Мы окажемся умнее всех!
После этих слов рассказчик потянулся к кружке с вином и жадно припал к ней. Было непонятно: то ли он после длинной тирады действительно нуждается в увлажнении горла, то ли таковым образом старается еще больше заинтриговать своего собеседника, который, проникшись рассказом друга, с нетерпением ерзал на табурете, ожидая продолжения рассказа.
- Почему я предлагаю другой план, а не прозаическое прямое нападение на суда Золотого флота? Во-первых. Говоря о Золотом флоте, речь-то ведь идет не о каком-нибудь одном судне, с которым легко справиться. Мы говорим о целой флотилии, которая, скажем так, сумеет дать отпор. Во-вторых. Золотой флот - это не только галеоны, груженные золотом. Хотя и они сами по себе не подарок! Это сверх крепкой постройки суда, на которых установлено немалое количество пушек для отражения нападения неприятеля. Но главное - это, что вся эта армада идет под охраной боевых кораблей! А зачем, спрашивается, нам лишний раз подвергать себя шквальному огню противника? Я предлагаю другое. Меньше риска, больше шансов на успех, а, главное, меньше конкурентов!
Джеймс снова с украдкой оглянулся по сторонам и тут же продолжил. Видимо, нетерпение - это не только удел слушателя. Этим страдают и рассказчики. Кому из нас хотя бы раз в жизни не хотелось выговориться, да еще, чтобы при этом тебя и не перебивали? Не приходится сомневаться, что и Клоуду сейчас очень хотелось того же самого. Он так долго вынашивал в себе эту идею! Как, хотелось ему теперь выплеснуть все задуманное наружу!
- А предлагаю обогнуть Америку, зайти, так сказать, неприятелю с тыла. - Джеймс сделал еле уловимую паузу и, видя, что друг смотрит на него ничего не понимающим взглядом, продолжил. - Я предлагаю отобрать у испанцев золото не тогда, когда оно уже погружено в трюмы галеонов Золотого флота и усилено охраняется, а до того! Ведь куда проще нападать на не столь уж хорошо охраняемые города, расположенные на западном побережье Америки! И золотишка, я уверен, мы там сумеем добить немало и риска меньше! Но повторюсь: главное - это то, что там практически нам никто не будет мешать! Ведь все толкутся, там, в водах Карибского моря, страшно мешая друг другу, а на Тихоокеанском побережье - тишь и благодать! Лима, Панама, Арика! В эти города стекаются просто реки испанского золота! Чего стоит одна только Лима! Это ведь центр испанского вице-королевства! Представь, Фрэнсис, с какой добычей мы сможем оттуда вернуться!
Рассказчик снова отхлебнул глоток вина, но, на сей раз, сделал это довольно расторопно, без томительной паузы, и продолжил:
- И чтобы окончательно убедить тебя в том, что идея моя беспроигрышная, скажу, что все предложенное мною - это не нечто такое неизведанное и непонятное, которое, не имея аналогов, может закончиться полным нашим провалом. В том-то и дело, что аналоги есть! Вернее один, но какой! Надеюсь, тебе довелось слышать о Дрейке? - И получив утвердительным кивок головы со стороны слушателя, продолжил, - Он в свое время сделал именно то, что я задумал. Практически не встречая на своем пути достойного сопротивления, он опустошил испанские города на тихоокеанском побережье Америки и Арику, и Лиму, и Акапулько и многие другие острова и земли других стран! Он ведь совершил целое кругосветное путешествие! Сказать по правде, Фрэнсис, - Джеймс снова оглянулся вокруг, - в идеале я мечтаю совершить такую же кругосветку, как Дрейк! Представь снова, с какой добычей вернулись бы мы домой! Впрочем, зачем гадать, когда есть для ориентировки конкретные цифры?! У меня все записано! Вот! Кругосветное плавание принесло, Дрейку четыре тысячи семьсот процентов чистой прибыли! Чистой! Вдумайся, Фрэнсис! На пороге какого большого дела мы сейчас стоим! Чем мы хуже Дрейка?! Тот одной только авантюрой обеспечил свою безбедную старость, купил Баклендский замок! И это притом, что львиная доля его добычи досталась пайщикам этого предприятия, в том числе и Елизавете. А если мы все организуем сами, то нам же все и достанется! Зачем объявлять о своей затее всем заранее и зачем с кем-то делится?! Вот когда мы вернемся триумфаторами домой...
Эта фраза была ключевой. Она подействовала на Фрэнсиса даже сильнее, чем весь предыдущий разговор. Отвергнутый любовник вдруг представил, как он, овеянный славой побед, вернется к родной Плимут. Как при виде несметных сокровищ, добытых им, раскаявшаяся Сцилла бросится к его ногам с мольбой о прощении. А он небрежно пнет ногой в груду алмазов, которые от его пинка раскатятся сотнями манящих взгляд брызг в разные стороны, и с чувством достоинства спросит: «Ну что? Теперь я достоин быть рядом с тобой?!» Ради такого момента, решил в этот миг, Фрэнсис, он готов на все! И вокруг света, и на край света!
На следующий же день началась подготовка к предстоящему плаванию. Заводы и фабрики старого Лайленда, которые он по крупицам воздвигал и лелеял всю свою жизнь, были в одночасье проданы. Впрочем, как и сам дом. А зачем он теперь нужен? Ведь по возвращению из кругосветки Фрэнсис рассчитывал купить себе что-нибудь наподобие Баклендского замка Дрейка. Не станет же новоиспеченный супербогач унижать себя пребыванием в родительском доме, который не выделяется из числа других? При продаже хозяин недвижимости руководствовался не принципом как бы продать подороже да по выгодней, а принципом: как бы побыстрее!
Впрочем, нельзя сказать, что друзья все делали безалаберно. Их подводила только спешка, вызванная неуемным желанием поскорее отправиться в долгожданное и так много обещающее путешествие. Все остальное делалось продуманно и взвешено. Корабль они приобрели не какой-нибудь, а неплохой шестидесятипушечный фрегат, который отыскали в самом Бристоле! Там же подобрали и часть команды. Помогли с этим Клоуду многочисленные его дружки в Бристоле. Пока Фрэнсис занимался в Плимуте заготовкой для экспедиции всевозможной провизии, Джеймс набрал команду и полностью подготовил судно к плаванию.
Когда, наконец, все было готово и в один из погожих майских дней 1641 года судно покинуло Плимут, на борту его красовалась надпись «Сцилла». Дав приобретенному кораблю, имя своей возлюбленной, Фрэнсис был уверен, что сделал не просто благородный поступок. Этим он еще больше покорит сердце отвергшей его красавицы, которая непременно вернется к нему сразу же, лишь только он вернется в родной город триумфатором.
----------
- Впереди по курсу судно!
Голос матроса с марсовой площадки привел в движение все на «Сцилле». Здесь еще не знали, что за судно попало в зону их видимости, а сгорающие от нетерпения записать в свои актив первую жертву, Лайленд и Клоуд уже отдали приказ готовится к бою. Друзья потирали от удовольствия руки, предвкушая скорое пиршество. Как им хотелось поскорее отправить в трюмы своего судна первые трофеи! Пока все складывается удачно: не успели пересечь северный тропик, а уже первая одинокая жертва вот она - перед ними!
«Сцилла» имела явно лучшие ходовые качества, нежели преследуемое судно. Как ни старались на нем уйти от преследования, но расстояние между судами с каждым часом неуклонно сокращалось. А когда оно сократилось настолько, что на «Сцилле» поняли, что они преследуют ни кого-нибудь, а испанцев, то радости среди англичан не было предела. Еще бы! Ведь желание поскорее ввязаться в бой настолько переполняло их, что они в данную минуту готовы были бы напасть и на своих соотечественников, если бы увидели, что это торговое судно. Но, по правде сказать, друзьям все же не хотелось с этого начинать. Особенно Лайленду, который мечтал о лаврах национального героя и продолжателя дела Дрейка. Узнай в Англии, что новоиспеченный герой занимался грабежом своих же соотечественников - это било бы оценено надлежащим образом. А вот испанцы - это совсем другое дело! Лишний потопленный корабль извечных врагов англичан и каждая лишняя душа этих супостатов, отправленная на небеса, - это очередная ступенька, ведущая к славе и всеобщему уважению.
Бой был скоротечным. Канониры действовали умело, абордажные крюки были брошены прицельно. Столь же точно обрушивались на головы оторопелых испанцев и абордажные сабли англичан. Победа была настолько легкой, что это вызвало эйфорию среди экипажа «Сциллы». Лихой морской братии казалось, что такими легкими победами будет усеян весь их дальнейший путь в предстоящем плавании.
Вскоре ликование сменило жестокое разочарование. В трюмах испанца не оказалось и малой толики того, что могло бы утолить ненасытный аппетит охотников за сокровищами. Увидев характерные одежды иезуитов, которыми пестрел весь корабль испанцев, Лайленд только еще больше разозлился:
- Испанские свиньи! Я только зря потерял нескольких своих людей! Вместо золота я виду только пустые трюмы и противные рожи этих святош! На кой черт они мне нужны?! Грехи замаливать я пока что не собираюсь, поскольку еще до обидного мало я их совершил. Вот отправлю на тот свет побольше таких, как вы, да побольше натрушу золотишка с ваших тугих кошельков, вот тогда можно будет подумать о покое. А пока что...
Видя, что, получив шальным ядром в бою пробоину ниже ватерлинии, испанское судно начало медленно погружаться в воду, он прошипел злобно: «Так умрите же, испанские свиньи!», а затем повернулся к команде:
- Всем покинуть борт испанца! Убрать абордажные крюки!
Все бросились прочь из тонущего судна. Но в это же мгновение послышался голос одного из членов команды «Сциллы»:
- Посмотрите, кого я нашел!
Многие остановились, глядя на своего друга, который только сейчас выбрался из трюма испанского судна и все еще продолжал жмуриться от яркого солнечного света. Перед собой он толкал какого-то незнакомца со связанными руками, причем, явно не испанца.
- Я нашел его запертым в одной из каморок трюма. Говорит, это его святоши в наказание туда посадили. Уверяет, что он попал к испанцам случайно. А сам он из Лондона.
- Да, друзья! - радостно отозвался тот. - Я вижу вы англичане. Я ведь тоже живу в Лондоне. У меня там семья. Прошу вас: возьмите меня с собой! Возможно, вы направляетесь к родным берегам. Ведь так?
Увы, но это всего лишь пленнику хотелось, чтобы было так. В действительности было другое: все в эту минуту с удивлением смотрели на неожиданную живую находку и пока молчали, не зная, что и ответить на этот наивный вопрос. Тот, поняв, что сказал что-то невпопад, замялся:
- Вы, наверное, наоборот: плывете из Англии в одну из ее колоний? - И не вспомнив ничего другого, произнес первое, что пришло ему на ум. - На Барбадос?
- Да, на Барбадос! - ехидно улыбнулся Клоуд. - Будем там сахарный тростник выращивать, - И, не реагируя на смех своих подельщиков, по достоинству оценивших его шутку, снисходительно махнул рукой. - Ладно! Перебирайся к нам на судно. Потом разберемся кто ты такой. А то сейчас, чего доброго, пойдем все ко дну вместе с испанцем. Живее, друзья! Все на «Сциллу»!
Когда абордажные крюки были убраны, и их судно отошло немного в сторону, и Лайленд, и Клоуд, словно по команде, уставились в последний раз на красовавшуюся на борту испанского судна надпись.
- «донья Анна», - медленно прочел Джеймс и тут же обратился к Френсису. - Нужно непременно записать и отныне вести учет всех вражеских посудин, которых мы отправим ко дну! Будет потом о чем вспоминать. Ну что, друзья, он повернулся к команде. - Продолжим наш славный поход?
Под одобрительные крики команды вскоре были подняты паруса, и «Сцилла» снова устремилась на юг. Только теперь уже с новым пассажиром, для которого судьба преподнесла очередной, далеко не самый приятный, сюрприз.

XX.

А в самой Англии парламент тем временем продолжал притеснять королевскую власть, укрепляя тем самым свои позиции. Практически каждый месяц наступившего лета приносил оппозиции большие и малые победы над королем. Июнь. Армия, набранная Карлом для войны с Шотландией, распущена, вследствие чего король лишается военной опоры в Англии. Вслед за этим парламент отменяет таможенные пошлины. Июль. Упразднены Звездная палата, Высокая комиссия, чрезвычайные суды. Август. Отменены рыцарские штрафы, лесные налоги, а также «корабельные деньги».
Не стояла в стороне от всех этих дел и леди Кэлвертон. Не являясь членом парламента, она не могла лично, находясь непосредственно на заседании одной из палат, принимать какие-то решения, или влиять на их принятие. Но это отнюдь не говорит о том, что влиять на умы и настроения парламентариев, от которых напрямую зависит судьба каких бы то ни было принятых или не принятых решении, можно только в стенах парламента. Обладая незаурядным даром интриганки, о чем мы с вами уже говорили, и, имея возможность (после описываемых нами событий) близкого общения с лидерами оппозиции, леди Кэлвертон развила такую бурную «кулуарную» деятельность, что отправляясь в зал заседаний для принятия очередного своего решения, парламентарии уже были заряжены соответствующей энергией неукротимой леди. Естественно, было бы несправедливо все лавры в этом вопросе приписывать лишь только нашей неукротимой даме. Оппозиционеры, как говорится, имели свою голову на плечах, также как и свои суждения и убеждения, которые и без участия леди Кэлвертон, старались бы воплотить в своих действиях. Но именно старания просто-таки гениальной интриганки, которая, что называется, заряжала окружающих своей энергией, являлись тем дополнительным стимулом, который и заставлял сжиматься незримое кольцо вокруг короля все уже и уже.
Эпопея освобождения из тюрьмы «великомученика»-Драббера сослужила ей неплохую службу: она стала знаменитой, вхожей в многие влиятельные дома, желанной гостьей для тех, кто мечтал завести с ней знакомство. Понимая, что из сложившейся благоприятной ситуации нужно извлечь как можно большие дивиденды, леди Кэлвертон не делила все, перечисленное выше, на первичное и вторичное. Она откликалась на все возможные приглашения, охотно шла на сближение и знакомство даже с теми, в ком не видела в данный момент нужного для себя человека. Учитывая, что в дальнейшем может случиться всякое, и тот, от кого, казалось бы, в настоящий момент нет никакого проку, в будущем сможет оказать тебе неоценимую услугу, леди Кэлвервон неустанно пополняла список своих знакомых.
Всякий удар по королю вызывал в душе мстительной дамы неуемное ликование. Еще бы! Ведь как приятно сознавать, что твой обидчик в настоящую минуту испытывает неудобства и душевные страдания и не кто-то там иной, а именно ты, пусть даже и в числе других, приложил лично к этому руку, принял личное участие. «Но это еще не все! - мысленно злорадствовала леди. - Это только начало! Придет время, жалкий властолюбец, и ты сполна рассчитаешься за все! Я сдержу свое слово!»
Если грандиозную вендетту королю она планировала совершить в будущем, то рассчитаться со столь же ненавистным ей Бакстером она желала прямо сейчас. Чтобы сделать это, не нужно было придумывать что-то новое, необычное. Сообразительной интриганке достаточно было вспомнить о неимоверно удачном для нее трюке с Драббером и использовать его еще раз, на сей раз обратив волну праведного гнева не только против короля, но и против Бакстера.
Охочие к щекотливым новостям памфлетисты с жадностью ловили каждое слово леди Кэлвертон, которая с негодованием рассказывала о коварном Неде Бакстере, который во время памятных событий 1625 года в театре «Белая лилия», действовал заодно с властолюбивым Карлом. В результате чего и пострадал ни в чем не повинный Драббер. А завершал всю эту душещипательную историю любопытнейший, судя по язвительному замечанию леди, факт: по прошествии какого-то времени после казни Страффорда Нед Бакстер нанес явно не афишируемый визит к королю. О чем они там говорили, можно только догадываться. Однако, предостерегающе вопрошала читателей леди Кэлвертон, вполне можно предположить, что старые заговорщики вновь решили действовать сообща и от этого сотрудничества впредь можно ждать немало пакостей. И уж вовсе недвусмысленно звучала фраза, которой ярая сторонница борьбы против произвола короля завершала свою речь: «Так куда же смотрит парламент?! Лишая свободы и состояния других сторонников короля, парламентарии при этом позволяют Бакстеру и дальше нежиться на мягких перинах своего роскошного дома, который, между прочим, в свое время принадлежал не Бакстеру, а совершенно иной даме, которую он подло упрятал с помощью короля на много лет в тюрьму, а сам припеваючи зажил в ее доме!» Имя этой дамы леди Кэлвертон скромно умолчала, но дала намек памфлетистам о том, кто же именно это был. Те рады стараться и вскоре благодаря их усилиям по Лондону прокатилась новая волна народного гнева, уничижающая короля и, превознося до небес мужество и героизм тех, кто невинно пострадал в борьбе с несправедливостью. Только теперь на гребне этой волны красовался не образ Драббера, а лик великомученицы Кэлвертон!
Нетрудно догадаться, что предприимчивая героиня нашего повествования извлекла максимум пользы из сложившейся ситуации. Вскоре она уже расхаживала по просторным комнатам милого ей дома Бакстера, в котором теперь себя чувствовала полновластной хозяйкой. Также в природе отныне существовало и предписание, согласно которому негодяй Бакстер должен был незамедлительно заключен в застенки Тауэра. Для леди не существовало теперь большего наслаждения, чем лично принять участие в препровождении туда Неда. Она непременно бы походатайствовала, чтобы того заключили именно в ту камеру, в которой томилась она сама, и просила бы, чтобы ему были уготовлены самые ужасные условия существования там!
Да вот незадача: сам Бакстер куда-то бесследно исчез! И как не пыталась разгневанная леди разузнать хоть что-нибудь по этому поводу, ничего у нее так и не получилось. После ее безусловных удач последнего времени это была первая ее неудача, сбой, заминка. Можно как угодно это назвать, но то, что исчезновение Неда сильно разозлило ее и даже вывело из себя. Это было фактом совершенно очевидным. Все так триумфально складывалось для нее, и вошедшей во вкус леди казалось, что так будет всегда. А вот, поди ж ты: оказалось, что может быть и по-иному.
Досадуя на неудачу, она решила возместить весь свой накопившийся гнев на Сунтоне. Правда, из всей этой троицы, и мы об этом уже говорили, которая, по мнению леди была виновна в ее тюремных злоключениях, Эндрю после короля Карла и Неда Бакстера стоял на последнем месте. Ведь сколь не велико было ее желание поквитаться с обидчиками, она понимала, что, образно говоря, «вклад» Сунтона в это дело был самым незначительным. Просто этот дурень, имел неосторожность растревожить улей. А уж этот проныра Бакстер так сумел потом разоблачить ее с Драббером, что королю ничего не оставалось, как отправить их прямиком в Тауэр.
К величайшему удивлению мстительной дамы, оказалось, что и Сунтон также бесследно исчез! Всегда расчетливая и с подозрением относящаяся ко всему, что не вписывается в рамки привычного понятия, леди сразу же поняла: что-то здесь не так! Что-то за всем этим кроется! По многолетнему опыту она знала: в случае какого бы то ни было сбоя в любом деле утешать себя мыслью, что это просто случайное совпадение – непростительная глупость!
Правда, дом Сунтона, в отличие от дома Бакстера, не пустовал: в нем проживали его жена и сын. Можно было бы свой гнев излить и на них. Но леди все же решила, что пока не стоит этого делать. Ведь судя по всему, Сунтона явно нет, не только в Лондоне, но и, скажем так, поблизости. А какой прок наказывать его родню, если он этого не будет знать? Ведь вся прелесть мести и состоит в том, чтобы наблюдать, как ненавистный тебе человек страдает, мучится, наблюдая за мучением своих близких. Вот вернется Сунтон, думалось мстительнице, тогда и можно будет подумать, как поступить с его семьей, да и с ним самим тоже.
А пока леди Кэлвертон увлекла другая забота. Она все чаще стала задумываться: как же ей поступить с Драббером? Тот, на кого она, вызволяя его из тюрьмы, сильно надеялась, теперь только лишь раздражал ее. Причем, с каждым днем все больше и больше. Будучи человеком энергичным и склонным к постоянной деятельности, леди хотела и возле себя видеть таких же людей. Даже общение с себе подобными доставляло ей удовольствие. А о каком удовольствии можно было говорить, если каждый день приходилось видеть тупое выражение безвольной физиономии Драббера, который обладал удивительнейшим свойством все время попадаться ей на глаза, хотя она, и приказала прислуге по возможности ограждать ее от подобного общения.
Когда шум вокруг Драббера понемногу утих, а пользы от него не было никакой, (да и в дальнейшем не предвиделось), леди Кэлвертон решила спихнуть «великомученика» к его бывшей жене. Но та уже много лет была замужем за каким-то знатным графом, поэтому и слушать не захотела о своем бывшем благоверном. Наверное, та уже была наслышана о том, и в каком состоянии он находится, и к тому она же не упустила возможность съязвить бывшей любовнице своего бывшего мужа относительно их тогдашней интрижки. О! Она высказала леди Кэлвертон все! Выплеснула все былые обиды! Сколько лет прошло, а определение «облезлая курица» прозвучавшее на подмостках театра «Белая лилия», а потом передававшееся со смехом из уст в уста лондонскими сплетницами, помнилось бывшей миссис Драббер до сих пор!
Адресованный ей укор леди Кэлвертон перенесла хотя и болезненно, но стоически, решив не наказывать дерзкую нахалку за ее слова. Хотя ей безумно хотелось это сделать, но холодный расчет оказался все же превыше горячих эмоций. Почти одновременная гибель и бывшей жены Драббера, и его самого могла бы вызвать ненужные подозрения. Смерть же одного Драббера можно будет представить перед всеми как несчастный случай. А то, что именно к такой развязке она должна прибегнуть, - это уже было для всегда расчетливой дамы фактом бесспорным. Уж больно приелась ей тупая физиономия Драббера, уж необычайно сильным было желание прекратить это, доводящее ее до исступления, лицезрение. Только что же все-таки предпринять? Как же поступить с некогда всесильным помощником? Ответ был дан сразу же, лишь только она вспомнила о своих былых методах устранения неугодных ей конкурентов. «Давненько я не прибегала к подобным услугам!» - злорадно усмехнулась леди, собираясь в поездку на одну из окраин Лондона, лихорадочно стараясь припомнить, где находится интересующий ее дом, в который столько уже лет не ступала ее нога.
...Карета леди Кэлвертон не спеша выкатилась на единственный ведущий через Темзу мост. Дальше движение стало еще более медленным.
Впрочем, это обстоятельство отнюдь не выводило умиротворенно откинувшуюся на мягкую спинку сиденья кареты даму. Она прекрасно знала, что мост, обрамленный лавками, являлся своего рода торговой улицей, поэтому быстро проехать здесь из-за постоянно снующих туда-сюда людей было просто невозможно. Пока кучер правил лошадьми и покрикивал на нерасторопных зевак, рискующих попасть под колеса кареты, леди Кэлвертон думала о том, что поездка эта может оказаться напрасной. Ведь столько лет прошло! Интересующий ее человек вполне мог за это время отправиться в мир иной. Будет очень и очень жаль. В услугах этого человека она сейчас явно нуждалась. Как, впрочем, не сомневалась и в том, что подобные услуги понадобятся ей и в дальнейшем.
А вот и Саутуорское предместье! «Жалкое место!» - отметила про себя леди, отодвинув кисею от окошка кареты и наблюдая за мрачного вида тюрьмами да тавернами, составляющими достопримечательность этих мест. Вот и знакомая улочка, а вон и дом показался вдали, тот, что так ее интересует. Ну, надо же! Столько лет прошло, а она, на удивление, так быстро все вспомнила!
Приказав кучеру подождать у кареты, леди Кэлвертон направилась к дому. В его виде, да и вообще, во всем том, что она видела перед собой, было что-то зловещее и магическое. Набежавшие тучи с резкими порывами ветра и пока еще робко срывающимися с небес каплями дождя, превратили небо в эдакий мрачный фон, более подходящий для описания ночных кладбищенских сцен. На его фоне еще более зловеще смотрелся темный фасад сильно запущенного, дома с первыми признаками начавшегося разрушения, утопающего в обилии высоких дикорастущих трав и кустарников. А если еще вспомнить, с каким визитом прибыла сюда героиня нашего повествования, то остается только удивляться тому, как природа иногда может гармонировать с тем, что происходит под ее сенью.
Ступеньки, ведущие к парадному входу в дом, да и сама дверь, были в сильно обветшалом состоянии. Глядя со стороны, можно было засомневаться о сохранности и целости рук и ног того, кто осмелится войти в этот дом-призрак. Но леди Кэлвертон уверенной походкой направилась вовсе не к парадному входу, а куда-то к левому крылу здания. С трудом пробираясь через непроходимые заросли, она вскоре добралась до крохотных, совершенно неприметных для постороннего глаза дверей, которые были спрятаны от непосвященного взгляда не только непроглядным кустарником и травой, но и массой почти полностью сгнивших, прислоненных стене бревен, толстых веток и коряг. Под этим своеобразным козырьком и прятался крошечный вход, ведущий куда-то вниз, в подземелье дома.
Прежде чем прикоснуться к потемневшей от времени двери, гостья внимательно осмотрела все вокруг, словно пыталась обнаружить хотя бы какие-нибудь признаки того, что здесь недавно ступала нога человека. По легкой ухмылке на ее лице и внезапно вспыхнувшему в ее зрачке огоньку азарта можно было понять, что она заметила то, что ей так хотелось увидеть.
На двери отсутствовала как таковая ручка для открывания, поэтому попасть по ту сторону этого нехитрого сооружения для непосвященного человека было бы занятием непростым, а то и вовсе невыполнимым. Но загадочно ухмыляющаяся леди не стала оббивать до крови кулаки о неприступную твердынь металла, которым была оббита дверь. Она сделала несколько шагов вправо, отыскала в стене совсем крохотное отверстие, из которого почти незаметно торчал самый кончик небольшого металлического стержня. Аккуратно вытащив его из своеобразного тайника, леди Кэлвертон затем умелым движением утопила его в таком же еле заметном отверстии в самой двери, и в довершении всего, в конце сделала какое-то одной ей понятное движение этого стержня в сторону с легким поворотом. По ту сторону двери прозвучал еле слышный щелчок, и дверь тут же слегка приоткрылась. Толкнув ее уверенной рукой, настырная гостья вскоре скрылась в темноте подвала. Дальше пришлось идти практически в полной темноте. Но гостье, видимо, хорошо было известно, куда ведет этот узенький каменный подвальный ход. И действительно: вскоре она увидела впереди себя первые проблески света, которые с каждым шагом становились все ярче. Еще несколько шагов и уже отчетливо можно было увидеть светлый проем в стене, с полукруглым сводчатым верхом, ведущий в какую-то освещенную комнату. Стараясь ступать тихо и бесшумно, леди Кэлвертон благополучно достигла этого проема и тут же застыла в нем, чтобы иметь возможность лучше рассмотреть то, что творилось в освещенной комнате.
При свете нескольких горящих факелов, вставленных в отверстия металлических креплений, закрепленных на стенах, да немалого количества ярких свечей, она увидела огромнейшее множество всевозможных колб и сосудов, наполненных жидкостями самых невероятных цветов и оттенков. Все это изобилие было нагромождено на столах и полках, которые, казалось, были везде, куда только не посмотри.
Под воздействием пламени какой-то хитромудрой горелки в одном из сосудов, взгроможденных сверху этого причудливого сооружения, булькало и извергалось испарениями какое-то дикое варево.
Возле него, суетливо мельтеша, вертелся невзрачный на вид, низенький и худой старикашка, в каких-то длинных одеяниях, похожих на монашью сутану. Он, застыв в полусгорбленной выжидательной позе, внимательно всматривался в варево, не делая при этом никаких, даже самых незначительных, движений. Затем, уловив в причудливом танце бульбашек и пены интересующего его варева какие-то изменения, требующие корректировки, он, проявляя удивительную сноровку для своего возраста, бросался к одной из полок, сразу же, долго не отыскивая его в числе других, хватал какой-то сосуд или миску, и осторожно доливал в варево еле заметную дозу жидкости из принесенного сосуда. Или досыпал по щепотке взятый из миски порошок. Так продолжалось довольно долго и нетерпеливая гостья поначалу, впрочем, с любопытством наблюдавшая за всем происходящим, затем решила обнаружить себя и медленно, все так же стараясь не шуметь, двинулась к старику.
Тот, пока не догадываясь, что происходит у него за спиной, продолжал одной рукой отправлять в варево щепотку за щепоткой загадочного порошка, который извлекал из миски, держащей в другой руке. Гостья тем временем подошла к нему настолько близко, что достаточно ей было протянуть руку, и она коснулась бы кончиками своих пальцев его плеча. Но делать этого дама не спешила. Она остановилась и застыла на месте и только лишь сверлила взглядом его спину, словно пыталась гипнотизировать старика. Тот продолжал суетливо ворковать над варевом, как вдруг в одно мгновение застыл, словно парализованный. В следующее мгновение он начал медленно поворачиваться, все так же продолжая держать в одной руке миску с порошком, в другой, поднятой на уровне глаз, щепотку все того же порошка. Со стороны это выглядело забавно. Но не до смеха было старику. Оглянувшись, и увидев, кто стоит за его спиной, он содрогнулся всем телом, издал какой-то непонятный и нечленораздельный звук, который означал одновременно и удивление, и испуг, и к тому же уронил миску. Она с грохотом упала на пол, разбившись на десятки мелких частей. Все это перемешалось с рассыпавшимся у его ног порошком. Бедолага инстинктивно резко нагнулся, словно пытался спасти то, что только что уронил, но тут же, но на этот раз уже медленно выпрямился и испуганно посмотрел на нежданную гостью.
- Леди Кэлвертон... - Голос его звучал словно из преисподней. - Боже правый! Вы ли это?!
Редко улыбающаяся дама позволила себе расплыться в умилительной улыбке.
- Святой отец! Рада видеть вас живым и здоровым!
Она сделала шаг навстречу, обняла старика, прижав к себе, словно непослушного, но любимого сына, и тяжело вздохнула. Тот не пытался освободиться из этих объятий, и лишь сокрушенно покачивал головой.
- Столько лет! - Наконец освободившись, молвил он. - Словно с того света!
- А я и была там, - спокойно согласилась гостья. - Годы, проведенные в Тауэре, для меня были равнозначны погребению.
В это время святой отец услышал, как за его спиной что-то зашипело. Он, вспомнив о вареве, спохватился, бросился к причудливой горелке и сразу же загасил пламя. Варево, которое уже было поднялось в сосуде и, достигнув его краев, стекло по внешней стороне стенки и попало на пламя, вмиг успокоилось и вернулось в свое первоначальное состояние. Увидев это, старичок успокоил и себя и гостью:
- Ничего страшного! Эликсир не испортился. Позже я доварю его.
- А вы все такой же, как и прежде, святой отец! - Леди Кэлвертон умиленно улыбалась, осматривая нагромождение сосудов на полках. - Все пытаетесь совершить невозможное и устроить грандиозный переворот в науке?
- Грешно иронизировать, матушка! За эти годы я добился таких подвижек и результатов, что... Впрочем, зачем обо мне? Как вы, голубушка? Будем надеяться, что все неприятности теперь для вас позади.
- Буду рада, святой отец, если слова ваши окажутся пророческими. Да уж... Чего-чего, а возвращаться в Тауэр мне бы сейчас хотелось меньше всего. Нет уж! Если моя нога и ступит на порог этого скверного заведения, то только лишь для того, чтобы препроводить туда своих врагов! И никак иначе! Пусть теперь они гноятся в застенках, а я, как в старые, добрые времена, буду упиваться всеми прелестями жизни!
- Не раньте мне душу, матушка! - сокрушенно покачал головой святой отец. - Воспоминания о прошлом терзают меня! Какое то было время! Сколько славных дел тогда было совершено! - И вдруг спохватившись, словно бы понял, что сказал что-то лишнее, виновато взглянул на гостью и уже не столь пылким тоном продолжил. - Говоря это, я, конечно же, в большей мере имел в виду вас, матушка. Но мне приятно сознавать, что и мне довелось иногда принимать в ваших делах посильное участие.
- Не скромничайте, святой отец. Тогда вы действительно помогали мне часто, и помощь ваша, нужно признаться, была очень и очень существенной. Но для того, чтобы вы не изнывали от ностальгии, я, собственно, и пожаловала к вам. - Леди Кэлвертон сделала многозначительную паузу. - Может, святой отец, вспомним старые и добрые времена?
В глазах старикашки блеснул огонек, который явно не был отблеском пламени одной из многочисленных свечей, находящихся рядом. Природа возникновения этого огонька была, несомненно, другой.
- Рад слышать из ваших уст такие речи, любезная вы моя! - оживился хозяин подземной комнатушки. - Наука и эликсиры - это все, конечно же, хорошо, но приятней, когда в кармане позванивают монеты. Я, сказать по правде, давно уж не слышал подобного перезвона! Буду рад выполнить любое ваше поручение, зная, сколь щедры вы, матушка, при оплате подобных услуг,
- Ох, и плут же вы, святой отец! - укоризненно покачала головой гостья, измеряя старикашку насмешливым взглядом сквозь узкую щелку прищуренных глаз. – Ну, да ладно уж! Учитывая то, что вы действительно никогда меня не подводили, да и, судя по всему, что я увидела, у вас действительно денежные затруднения. Я так уж и быть, щедро расплачусь за свой заказ. Но яд должен быть... Впрочем, зачем об этом говорить? Да еще вам!
- Обижаете, матушка! Мне ли не знать вашего вкуса в этом деле?! Можете не сомневаться! Все будет выполнено отменно! Да воздастся вам, щедрая ваша душа, за доброту вашу!
- Перестаньте хитрить, святой отец! Вы же знаете мои правила: все получите после того, как дело будет сделано.
- Хорошо, хорошо, матушка! Будь по-вашему! В качестве зелья можете не сомневаться!
- А я, собственно, и не сомневаюсь. Зная вас. Ну, а теперь позвольте откланяться, святой отец.
- Понимаю, понимаю. Я провожу вас.
- Благодарю, но я прекрасно помню, где выход. Господи! Столько лет прошло, а все как будто вчера было! Я даже в темноте вас нашла!
- А я, почувствовав, что кто-то стоит за моей спиной, право слово, не на шутку испугался! Ведь только вы знали, где спрятан запасной ключ. Разве я мог тогда предположить, что это именно вы? После скольких-то лет!
- Не будем о прошлом! Все позади! Пускай враги мои думают о своих прошлых грехах!
- Я….- старичок замялся. - Я, конечно же, никогда не интересовался, и не смел даже интересоваться, кому предназначается то или иное снадобье. Но сейчас готов поручиться, что сам отопью из той же чаши, если ошибусь! Яд, вне всякого сомнения, предназначается для тех, кто упрятал вас вместе с господином Драббером, в Тауэр. Ведь так?
Леди Кэлвертон пристально посмотрела на лукаво поглядывающего на нее старичка.
- В принципе, мне нужен был яд для одного человека. Но теперь, готовьте дозу, святой отец, на двоих. И на себя тоже! Вы не угадали!
С этими словами гостья повернулась и исчезла в темноте коридора, а оглушенный услышанным, хозяин подземелья продолжал стоять в оцепенении и гадать: пошутила леди Кэлвертон относительно второй порции яда, или говорила это вполне серьезно?

XXI
Быстро надвигающиеся сумерки стремительно перерастали в ночь. Возможно, для иного наблюдателя, праздно шатающегося на берегу, наступление вечера, наоборот, казалось медленным и тягучим. Но отнюдь не для матросов на «Лайме», которые понимали, что пора бы уж Бакстеру и его людям, еще с утра отправившимся на лодке к берегу, возвратиться на судно. Происходи все это в одном из портов Англии или хотя бы у берегов одной из ее колоний, особо волноваться не стоило бы. Но, если учесть, что все происходит на рейде близ Буэнос-Айреса, то тревога в душах тех, кто остался на корабле, вполне объяснима. Во-первых, всем им впервые довелось побывать в здешних, столь далеких от Англии, водах. Во-вторых, все прекрасно понимали, что здешние места являются колониальными владениями Испании, а каковыми зачастую были отношения между испанцами и англичанами во времена описываемых нами событий - об этом мы уже говорили. Поэтому каждый на «Лайме» понимал, что с их друзьями на берегу могло случиться всякое. Правда, Бакстер отправился не на какую-то увеселительную прогулку в одну из нищенских окраин города, где его самого и его спутников могли ожидать самые нежелательные неприятности, а с целью добиться встречи с самим губернатором Буэнос-Айреса! Уж в его-то апартаментах гостей вряд ли должна была подстерегать опасность.
Тем временем вечерние сумерки почти уже окончательно переросли в ночь, и на судне многие для себя мысленно решили, что на берегу с их людьми все-таки произошло что-то неприятное, как вдруг рядом, со стороны берега, послышались всплески ударов весел о воду. А вскоре из темноты вырос силуэт ожидаемой всеми лодки. Вздох облегчения прокатился над палубой корабля.
Вскоре в каюте капитана собрался совет, где Нед рассказал все, что ему удалось узнать после визита к губернатору.
- Хвала Господу, - начал Бакстер, - что губернатор оказался человеком общительным. Он проникся нашим рассказом, его тронула наша забота о друге, и Его превосходительство решил помочь нам в поисках. Хочу также заметить, что Фрей Хуан также необычайно помог мне во время переговоров с губернатором, за что я его искренне благодарю.
Нед сделал учтивый кивок головы в сторону испанского матроса, который сидел тут же, и был явно смущен происходящим. Как простой матрос он, конечно же, никогда раньше не присутствовал на совете офицеров в каюте капитана «доньи Анны», и теперь был явно польщен оказанным ему доверием.
- Говоря о помощи со стороны губернатора, я, разумеется, имел в виду вовсе не то, что он каким-либо образом окажет личное содействие нашим поискам. Его превосходительство человек занятой, однако, его сегодняшние советы, на мой взгляд, являются очень весомыми и значительно помогут нам в поисках. Ведь до сегодняшнего дня я, признаться, понятия не имел, где и как мы будем искать дона Педро. Который и приведет нас к дону Диего, а вместе с ним и к Эндрю Сунтону. После разговора с губернатором я понял, пусть и в общих чертах, структуру и иерархию иезуитского обустройства в здешних краях. Это поможет нам отыскать в конечном итоге того, кого мы ищем. Значит так!
Нед достал из кармана какие-то бумаги и разложил их на столе перед собой.
- Здесь я набросал контуры, скажем так, генеалогического древа, всех ступеней иерархии иезуитов. Делая последовательные шаги по этим ступеням, мы доберемся к нужному нам месту. Итак! - Нед сделал глубокий вздох, словно готовился к длинной речи, взглянул на бумаги, затем в глаза тех, кто окружал его и ждал дальнейшего развития событий, и начал: - Насколько я понял из слов губернатора, иезуиты - это такие бравые святоши, настырности которых можно только позавидовать. Впрочем, завидовать здесь, все же не стоит, ибо они не те люди, которым можно завидовать. Но успехи их в здешней миссионерской деятельности не могут не удивлять. Мне и раньше приходилось слышать мельком изречение «Иезуитское государство в Парагвае», но я тогда, признаться, мало представлял себе, что это такое. Теперь мне известно, что территория этого, если угодно, иезуитского государства делится на тридцать, или около того, миссий, или как еще их называют редукций. Реальная власть в каждой из редукций находится в руках священника, ну и уже в меньшей степени его помощника-викария. Насколько я понял из рассказа нашего испанского друга, - Нед взглянул на Фрея Хуана, - дон Педро является именно священником в одной из редукции. Поскольку Фрей Хуан был всего лишь матросом на «донье Ане» и мало разбирался в делах иезуитов, то первый раз он сообщил нам обо всем этом деле очень мало. Выслушав сегодня вместе со мной рассказ губернатора о здешнем самоуправлении в делах иезуитов, Фрей Хуан вспомнил подслушанный разговор дона Диего с капитаном «доньи Анны», и по новому взглянул на непонятные ему раньше выражения этих двоих. Главное- это то, что дон Педро является священником одной из редукций, и звал он своего родственника сюда именно потому, что обещал ему тепленькое местечко викария. Главный человек в редукции, которых здесь, как я уже сказал, около тридцати, личность, вне всякого сомнения, должна быть известной, поэтому мы непременно его найдем. Если будем пользоваться составленной мною схемой.
Нед взял со стола одну из бумаг и внимательно взглянул на нее.
- Итак, все тридцать редукций подчиняются верховному священнику, резиденция которого находится в миссии Канделария на реке Парана. Он, в свою очередь, подчинен главе парагвайской провинции с центром в Асунсьоне. Ведь эта провинция одна из трех для испанцев в Америке. Дело в том, что на обширных землях вокруг главных центров испанской колонизации - Мехико, Боготы и Лимы... Впрочем, к чему я это? Остальные провинции нас совершенно не интересуют. Нам нужно следовать или к главе парагвайской провинции в Асунсьон, или, что даже лучше и быстрее, к верховному священнику в миссию Канделария. У него, я так понимаю, непременно должен быть список всех священников, возглавляющих редукции. Отыскать среди остальных имя дона Педро де Аренсуэло, думаю, не составит труда. Узнав, какую миссию он возглавляет и где она находится, мы сможем без труда, впрочем, может и с трудом, отыскать дона Педро. Так что пока наша задача состоит в чем? Отыскать Асунсьон или миссию Канделария на реке Парана. Вы скажете: «А где же это находится?» Отвечу вам: «Вот здесь!»
Нед развернул внушительных размеров лист бумаги и передал его капитану. За его спиной столпились несколько офицеров, внимательно разглядывая карту,
- Как вы видите, - продолжил рассказчик, - на карте обозначен и город Асунсьон, и река Парана. Вот она, родимая! Нам остается только незамедлительно отправиться в путь!
Нед окинул взглядом присутствующих, стараясь понять, как они воспримут его предложение, но по кислой физиономии капитана и его офицеров он понял, что те далеко не в восторге от услышанного. Особенно Неда тревожил капитан. Как он сейчас сожалел о том, что не отправился в это плавание на своем судне! Теперь он ни от кого не был бы зависим. И угораздило же его принять такую медвежью услугу со стороны короля! Тот, вне всякого сомнения, хотел сделать Неду приятное, полагая, что, совершая этот широкий жест, он оказывает своему бывшему спасителю неоценимую услугу. Увы, все вышло наоборот. Молчаливый и угрюмый капитан «Лайма» Джон Гокетт оказался для Неда не помощником в этом деле, а едва ли не врагом. Чего стоило Неду убедить его отправиться в плавание к здешним берегам, и сколько моральных сил было израсходовано Недом на выслушивание от капитана постоянных упреков и ворчания, что все, дескать, их старания будут напрасны. Что он, Гокетт, не обязан был утомлять себя и людей столь длительным путешествием, поскольку не имел на этот счет прямых указаний от короля. Недовольство капитана было настолько сильным, что оно передалось сначала его офицерам, а потом и всей команде. К концу плавания обстановка на судне сложилась таковая, что Нед с десятью верными ему людьми чувствовал себя здесь чужим. Капитан и команда были как бы по одну сторону незримого противостояния, а Нед и десять его верных людей - по вторую. Нет-нет! Противостояния открытого и враждебного, как такового, пока что не было, однако, по отчужденности во взаимоотношениях чувствовалось, что не все благополучно в этом плавании.
Вот и теперь, глядя на недовольное лицо Гокетта, Нед понимал, что сейчас ему придется убеждать капитана в своей правоте. Как это его бесило! Почему он должен убеждать в чем-то того, кто по субординации не только должен беспрекословно выполнять его поручения, а всецело способствовать тому для достижения общей цели?!
- Сейчас никто из нас не может с точностью определить, - вяло начал капитан, - сколько времени продлятся ваши поиски. Все это время мы, по вашей милости, должны будем сидеть здесь, и ожидать неведомо чего. Как вы думаете, мистер Бакстер, должен я и мои люди прыгать от радости, услышав ваш план?
Ехидный взгляд капитана натолкнулся на твердость в выражении лица Неда.
- Нет, капитан Гокетт. Вы не должны прыгать от радости. Вы должны заниматься совершенно иным делом. А именно: строжайше выполнять предписание короля! Вы не просто должны, вы обязаны выполнять его приказы! А приказ, следовательно, и цель одна: найти господина Сунтона! И не имеет значения - где! Будь то на острове Вилсона, будь то в Парагвае, будь то на самом краю земли! Неужели вам это непонятно, капитан Гокетт?! Почему я должен вас убеждать в том, что вы, как человек дисциплинированный, в силу своей важной и ответственной должности, должны и сами понимать?! - Нед встал. - Давайте договоримся, что к этому вопросу мы с вами больше возвращаться не будем. В противном случае, я оставляю за собой право по возвращении в Лондон доложить Его Величеству, что капитан Гокетт, вопреки его приказу, не только не помогал мне в поисках господина Сунтона, а и всячески мешал мне это делать. Да, да! Именно так, господин капитан! И не нужно на меня так смотреть! Ваше упрямство я расцениваю как саботаж! А как наказывают за подобные действия, вам, надеюсь, объяснять излишне!
В каюте воцарилась глубокая тишина. Твердость и решительность Неда обеспокоила многих офицеров. Будучи людьми неглупыми, они понимали, что в словах Неда имеется немалый резон, и отдавали себе отчет в том, что будет, если Бакстер воплотит свои угрозы в действия.
- Я понимаю, что ожидание - вещь действительно утомительная, - продолжил Нед, - Но, думаю, и вы понимаете, что нам также будет не так уж легко. Я могу лишь только обещать, что приложу все усилия, чтобы экспедиция завершилась по возможности в самые минимальные сроки. Скажу больше: мы не сидим, сложа руки, а уже сегодня сделали первый шаг в предстоящем путешествии. Я имею в виду не только встречу с губернатором, которая, впрочем, также необычайно сузила круг наших поисков. Я говорю о другом. Оказывается, иезуиты часто перевозят по близлежащим рекам на судах в Буэнос-Айрес выращенные ими овощи, фрукты, хлопок и табак, а потом возвращаются назад, прикупив необходимые им инструменты земледелия и прочей деятельности. Так вот. Мы, и в этом нам сильно помог Фрей Хуан, спасибо ему, переговорили с иезуитами, которые привезли сюда на своем судне парагвайский чай. Они его так чудно называли... Йерба-мате! Завтра они отправляются в обратный путь. А следуют они не куда-нибудь, а именно в Асунсьон! Улавливаете, о чем я говорю?! Мы уже и договорились с ними о том, что они возьмут нас с собой! Так что, думаю, все должно пройти успешно. Завтра же прямо на рассвете лодка доставит меня, Фрея Хуана и семерых моих людей на берег. Трое, Том Бэнкс, Джеймс Осборн и Бэн Кейнс останутся вместе с остальными членами команды дожидаться нашего возвращения. У меня все! Ежели у кого есть деловые предложения - готов выслушать каждого с вниманием и пониманием!
Когда, расходясь, все покидали каюту капитана, Нед незаметно для остальных шепнул Бэнксу:
- Скажи Джеймсу и Бэну, что я хочу с вами поговорить. Встретимся ровно в полночь на баке.
Ночь выдалась звездной, тихой и безветренной. Мерные всплески водной глади о борт корабля да загадочное мерцание звезд над головой собравшейся на баке четверки придавали этой встрече какой-то таинственный, загадочный и даже мистический ореол. Впрочем, этот маленький совет и должен был быть по задумке Неда таинственным. Он хотел, чтобы капитан и его приближенные не знали о том, что он сейчас скажет своим людям, остающимся на «Лайме».
- Будьте бдительны, друзья. От этого Гокетта можно ожидать всего. Не удивлюсь, если он выкинет такой фортель, от которого нам несдобровать. Если увидите, или хотя бы почувствуете, что происходит что-то подозрительное, непременно внимательно проследите за тем, что будет дальше. Мало того: желательно предвидеть то, что будет дальше. Прислушивайтесь к разговорам на судне, не спускайте глаз с капитана. Если увидите, что он собирает совет офицеров в своей каюте, постарайтесь сделать все, чтобы узнать, о чем там будет говориться. Не исключено, что там будет сказано то, что мало нас всех обрадует. Одним словом, друзья, будьте внимательны!
На следующий день Нед с друзьями уже поднимались вверх по течению Параны вместе с иезуитами на утлом суденышке. После долгого и продолжительного путешествия по просторам Атлантики, Неду и его друзьям непривычно было созерцать близость берегов по обоим бортам судна. Буйство зелени и красоты здешних мест умиротворенно действовали на путешественников, которым после долгой болтанки на огромных океанских волнах, теперешнее движение по спокойной речной глади казалось увеселительной прогулкой.
Но, в том то и дело, что только лишь казалось, поскольку друзья прекрасно понимали, что легкость, с которой они проделали первые шаги на здешней земле, может оказаться обманчивой. Мало ли какие трудности и даже опасности могут подстерегать их в этих далеких и неведомых для них краях. Это же подтвердил разговор с одним из испанцев, который находился на судне иезуитов. Хотя он, также как и иезуиты, был испанцем, но, судя из разговора, не состоял в каком-либо ордене. Для Неда так и осталось загадкой: в какой ипостаси этот человек находился на этой посудине. Вполне возможно, думалось ему, что испанец был здесь таким же пассажиром, как и сам Нед.
Однажды Бакстер стоял у борта в исключительном одиночестве и наблюдал за проплывающими вдали пейзажами. Благодаря тому, что его никто не отвлекал, у него была возможность окунуться в воспоминания, а также предаться мечтаниям. Мечтая о том, как он отыщет друга и заключит его в свои объятия, Нед то и дело возвращался мысленно в Лондон. Хотя и прошло по большому счету не так уж много времени после того, как он, ступив на палубу «Лайма», покинул родные края, но и за это время он уже успел порядком истосковаться по дому, по любимому делу, по друзьям и близким ему людям. В это время к Неду подошел упомянутый нами испанец, стал рядом, и учтиво спросил:
- Вы позволите мне, уважаемый, нарушить ваше одиночество?
Нед, еще не очнувшись от окутавших его воспоминаний, словно бы встрепенулся: «Что вы говорите?», а затем, когда до его сознания уже задним числом дошла суть вопроса, добродушно ответил:
- Да, конечно! Буду рад побеседовать с вами.
- Благодарю вас! Искренне благодарю!
Тот, вопреки ожиданиям Неда, который предполагал, что сейчас последует ритуал знакомства и прочие условности, облокотился рядом, и не обращая никакого внимания на своего соседа, принялся рассматривать медленно проплывающий мимо берег. Неда слегка смутило такое странное поведение незнакомца, но тот буквально сразу же заговорил, чем сразу же разрядил неловкость ситуации. Говорил он тихо и спокойно, и хотя его слова были адресованы Неду, рассказчик тем временем смотрел не на него, а продолжал, как ни в чем не бывало, созерцать медленно сменяющиеся пейзажи:
- Я не желаю вам зла, уважаемый, - голос его звучал завораживающе, - поэтому хотел бы предупредить вас, что иезуиты очень ревниво охраняют свои владения, и человеку, не принадлежащему к «Обществу Иисуса», проникнуть туда будет, если не невозможно, то необычайно трудно. То, что вы с такой легкостью попали на это судно, еще ни о чем не говорит. Святые отцы, находящиеся на этой плавающей скорлупе, просто были не в силах устоять перед звоном ваших золотых монет. Но вот что будет дальше...
Многозначительная пауза угнетающе подействовала на Неда.
- Простите, уважаемый, - с чувством достоинства промолвил он, но и не вызывающе, поскольку до конца еще не разобрался в том, что же сейчас происходит, - однако, позвольте мне усомниться в искренности ваших слов. С одной стороны вы утверждаете, что не желаете мне зла, а с другой едва ли не угрожаете! К тому же, если вы не иезуит, то, с откуда вам известно, чем и как я рассчитался за это плавание? Да и вообще! С кем я имею честь говорить? Вы могли бы представиться?
Тот, все так же облокотившись, продолжал неотрывно следить за проплывающим вдали берегом, по-прежнему не удосуживая Неда взглядом. Но, если в одном этот господин был, скажем так, жадным, то за словом в карман не лез.
- Вы напрасно передразниваете меня, уважаемый, - все тем же спокойным тоном продолжил он, словно и не было никакого выпада со стороны его собеседника. - Я действительно хочу предостеречь вас от возможной беды. С одной стороны иезуитов можно считать действительно неутомимыми и, я бы даже сказал, упорными проповедниками. Чтобы привлечь на свою сторону больше своих сторонников, они часто и пунктуально отправляют католические богослужения и другие обряды, проникают даже в тюрьмы и женские монастыри, создают многочисленные общества-братства. Однако, упорно изолируют свои владения от вмешательства извне. Стараются оградить свою паству от веяний чего-то нового. Все дело в несметном богатстве, которое они извлекают из недр здешних земель с помощью самих же индейцев, которых они нещадно эксплуатируют. Бедные гуарани!
Испанец тяжело вздохнул, продолжая неотрывно следить за берегом. Нед хотя его и слегка раздражало такое странное поведение незнакомца, но, видя, что тому явно хочется выговориться, решил предоставить ему такую возможность. Тем более, что для Бакстера будут явно нелишними любые сведения о том, что творится в тех местах, куда он направляется. А, судя по всему, испанец намеревался говорить именно об этом.
- Здесь уже давно царствует негласный запрет, который рано или поздно будет закреплен документально, (вспомните мои слова!), о том, чтобы не допускать в миссии посторонних. Что уж говорить об иностранцах, коими вы являетесь, если речь идет о, так сказать, своих: испанцах, метисах, индейцах! Таковых иезуиты обязаны немедленно изгонять из страны! И это никак не пустая угроза! Ведь здешние правители миссий присвоили себе полномочия, никак не совместимые с их духовным саном. Так, к примеру, в области своих редукций они организовали собственные вооруженные силы! Ни много, ни мало! Предлог, казалось бы, был: бандейранты, португальские колонисты из южной Бразилии, в числе своих отрядов нет-нет да и совершали набеги для захвата индейцев, чтобы продать их в рабство. Лет шесть назад Бороа принял военные меры против подобных набегов, но ведь иезуитам только дай повод! Одним словом, самоуправства там, куда вы направляетесь, очень много. Будьте осторожны! Всякое может случиться!
Видя, что испанец надолго умолк, Нед решил все же задать вертящийся у него на кончике языка вопрос:
- Благодарю вас, мистер, за предупреждение и искренне признателен вам за то, что вы пытаетесь помочь мне и моим друзьям. Но, думаю, вы должны понять мое любопытство. Любой бы на моем месте поинтересовался тем, с кем он говорит, и какой резон вам помогать, пусть даже советом, мне, иностранцу?!
Испанец наконец-то оторвался от привычного занятия, выпрямился и взглянул Неду прямо в глаза:
- Мое имя вам абсолютно ни о чем не скажет, поэтому вряд ли есть смысл называть его. А относительно резона...- Лицо испанца стало необыкновенно серьезным. - В свое время мне довелось быть в незавидной роли пленника. И ни где-нибудь! Я был пленен вашими соотечественниками, мистер англичанин. Это были самые ужасные годы в моей жизни! Я молил небо, чтобы случилось чудо! Чтобы хоть кто-то пришел мне на помощь! Увы, помощи я так и не дождался... Увидев вас и ваших друзей, я сразу понял, кто вы. Однако, вполне объяснимая обида на всех англичан уступила в моей душе место другим порывам. Ежели я в свое время не дождался помощи в чужом для меня краю, то почему то же самое должно произойти и с вами?! Пусть эта помощь незначительная, лишь в виде совета, но все же! Это не говорит о том, что и другие в отношении вас будут поступать подобным образом. Не забывайте, что вас в основном будут окружать испанцы, которые питают к англичанам... Впрочем, как и они к нам. Увы... Простите, мне пора!
Сделав всего лишь шаг, он остановился и вновь взглянул на Неда.
- Вы знаете, тогда, много лет назад, я столкнулся с вашими соотечественниками по причине... Как бы это сказать? Образно говоря, хотел посмотреть, как живется заключенным в тюрьмах. В итоге получилось так, что сам на многие годы оказался узником. Я это к тому, что если у вас возникнет желание посмотреть, как индейцы извлекают из-под земли на свет Божий алмазы или серебро, подумайте о том, чтобы самому не оказаться узником, а, следовательно, и каторжным рабочим на этой шахте!
Испанец повернулся и ушел, а Нед еще долго стоял пораженный услышанным. Последние его слова были примечательными не только по смыслу. Все это время они оба говорили на испанском языке. Последние слова были произнесены на довольно сносном английском! Это подтверждало то, что испанец таки действительно долгое время находился в плену соотечественников Неда! Все его слова - правда! Нед и так знал, что в этой далекой и неведомой ему стране впереди его и его друзей ожидает нелегкое путешествие. Теперь же, после разговора с испанцем, опасения относительно того, что будущее здесь может преподнести любой, даже самый невероятный и неприятный сюрприз, казались вполне реальными.

XXII
Покидая борт тонущей «доньи Анны», где Сунтону пришлось пережить немало притеснений, и, ступая на палубу английского судна «Сцилла», Эндрю вздохнул с облегчением. Самое худшее, - мыслил он в эту минуту, - позади! Испанцы есть испанцы, а соотечественники есть соотечественники! Уж они-то не станут притеснять своего соотечественника! Поэтому, ожидая обещанного разговора с капитаном, а также с владельцем судна, Эндрю был уверен, что стоит только этим двоим выслушать его, они непременно проникнутся бедой Сунтона, поймут, сколько лишений довелось пережить ему, и непременно окажут содействие для благополучного возвращения домой. Но время шло, а обещанный разговор все никак не мог состояться. К тому же, к ужасу своему, Эндрю заметил, что судно на полных парусах несется в южном направлении, все дальше и дальше унося его от того места, куда он так стремился попасть! Удрученный открытием, вчерашний робинзон не терял надежды и ждал, что вскоре «Сцилла» сменит курс и последует в западном направлении. Ведь именно там находится Барбадос, с которого, по расчетам Эндрю, корабли к берегам Англии отправляются не так уж редко. Конечно, будет потеряна уйма драгоценного времени, но шанс попасть из этой английской колонии в саму Англию весьма и весьма высок. Случись все именно так, и истосковавшийся по дому и родным, скиталец вполне бы мог благодарить судьбу, полагая, что она поступила в данном случае с ним вполне милостиво. Но весь ужас состоял в том, что подгоняемое попутным ветром судно неслось вовсе не к Барбадосу, а куда-то в южное полушарие!
Понимая, что тянуть дальше нет никакой возможности, а нужно непременно объясниться с этими двоими, которые в равной степени, как заметил Эндрю, командуют на судне и решают все вопросы, он решительным шагом направился к каюте капитана.
Нужно сразу сказать, что выдержка подвела нашего героя и сыграла с ним злую шутку. Время для подобного визита было выбрано явно не самое лучшее. В это время в капитанской каюте помимо Клоуда и Лайленда находились несколько офицеров, с которым как раз о чем-то оживленно спорил судовладелец. Он был явно не согласен в чем-то с ними, поэтому на высоких тонах, с раздражением и даже с гневом в голосе доказывал им свою правоту. Появление Сунтона еще больше разозлило его:
- Что это такое? Кто это такой? Куда смотрят охранники кают?! Почему нам мешают?!
Попытки Эндрю объяснить, кто он такой и почему сюда явился, вызвали еще большее раздражение у Лайленда:
- Дворянин?! Ну и что?! Я сам себе дворянин и буду им вдвойне, если добьюсь всего того, что мы собираемся совершить! Дворяне и неженки мне на судне не нужны! В дальнем походе нужны воины, матросы, кузнецы, мастера по блокам, такелажники, плотники! Говоришь, что у испанцев исполнял обязанности плотника? Так в чем же дело?! Хороший плотник и нам в походе не помешает, а относительно дворянства, то я и сам подворянствую. Остальные пусть занимаются делом! Лейтенант! - Лайленд повернулся к одному из офицеров. - Отведите его к боцману, и пускай тот проследит, чтобы наш новый плотник не бездельничал! Все! Займемся делом! - И не обращая никакого внимания на еще не успевших покинуть каюту Эндрю и направившегося к нему офицера, продолжил. - И все же я настаиваю на том, чтобы пройтись вдоль восточного побережья Южной Америки! Конечно, Тихоокеанское побережье с его Лимой, Панамой и Акапулько - это наша главная цель, но и близ Кайены, Парамарибо, Ресифи, Байя да и других городов также, думаю, будет чем поживиться! И мне лично все равно, чью мошну трясти: испанскую, голландскую или французскую. Золото везде золото!
Это было началом новой черной полосы в жизни Эндрю. Она, по мнению самого горемыки, была даже еще более черней, чем та, во время которой ему приходилось исполнять роль робинзона. Да, тогда его донимала скука и тоска по общению с себе подобными. Но уж лучше одиночество, думалось теперь Эндрю, чем такое общение! Одни грубые окрики, постоянные нагоняи, злоба, недоверие. На судне царствовала явно нездоровая атмосфера. Все утешали себя мыслью, что поход их окажется удачным, и все, даже самый последний человек на судне, сказочно обогатится. Но пока все это были одни лишь только разговоры. Правда, нужно признать, что Лайленд с Клоудом поступили мудро и дальновидно, «заразив» команду золотой лихорадкой. Те готовы были терпеть все, лишь бы только добиться желанной цели и дождаться своего золотого часа.
Ради этой цели команда «Сциллы» безропотно сносила все лишения, связанные с самим походом и с плохой подготовкой и организацией самого плавания. Это Сунтон, как бывший моряк и нынешний судостроитель, сразу же заметил. Видимо, и в Лайленде, и в Клоуде с избытком были лишь амбиции, а вот с умением и талантом к подобному начинанию, у них было неважно.
Впрочем, команде «Сциллы» все же было проще. Все они были моряками, которые еще вчера бороздили моря на других судах, а если кто и ступил на борт посудины Лайленда и Клоуда с суши, то сделал это прямиком из прибрежной таверны, куда зашел промочить горло после предыдущего плавания. Сунтону было намного трудней в данной ситуации. Он давно не плавал, поэтому и начисто отвык от болтанок, тесноты и прочих «прелестей», связанных с жизнью на корабле. А еще и потому, что последнее время вел другой образ жизни, а, следовательно, и привык к нему, который явно не гармонировал с нынешним его положением. Быт и условия быта - вот главная проблема, которая сейчас, помимо всего прочего, больше всего донимала Эндрю. Даже плотницкие заботы, которых у него на судне было невпроворот, так не изнуряли бедолагу, как быт. Ведь топор в руки ему доводилось брать и на своей верфи. Пусть это были чисто эмоциональные порывы, и работа, как правило, длилась непродолжительное время, все же это занятие не утомляло его, а даже приносило удовольствие. Но, возвратившись после повседневных забот домой, он привык переодеваться в более удобный домашний костюм, спать на чистой и мягкой постели, кушать калорийные, хорошо приготовленные блюда. А на «Сцилле»...
Одежда одна и та же, и днем, и ночью. В ней же приходилось и спать. Немаловажная деталь, о которой нельзя не упомянуть, это то, где и на чем теперь приходилось Сунтону спать. Вместо коек по одному борту были оборудованы такие себе лежаки, сколоченные из обыкновенных досок, на которых иные спали просто так, не подкладывая ничего под низ. Для иных периной служило всякое тряпье или кусок старой изорванной парусины. Подушкой для иных, в том числе и для Эндрю, служили прозаические деревянные кольчушки, обернутые все той же парусиной или иным тряпьем. По второму борту вместо коек были укреплены спальные гамаки, сшитые из все той же пресловутой старой парусины. Но, видя, как они раскачиваются во время болтанки, да к тому же в такой тесноте, Эндрю решил, что спать там еще менее удобно, чем на обыкновенном, а не на подвесном ложе.
А чего стоил сам кубрик, где приходилось спать! Его справедливей было бы назвать каким-нибудь грязным подземельем, сырым и неуютным. Сырость и запах плесени - это, увы, отныне были постоянные спутники Эндрю, и таких как он, в дальнейшем плавании. Да и как же можно было избежать сырости, если люк представлял собой элементарное отверстие в палубе! На «Сцилле» и в помине не было никакого приспособления для задраивания люка в случае шторма. Правда, имелся изрядный лоскут упомянутой нами просмоленной старой парусины, которым при волнении накрывали люк. Но его вполне можно было бы назвать молочным братом припарок, предназначенных для покойника. Перелетавшая через фальшборт морская вода почти беспрепятственно проникала в кубрик и растекалась там по всем закоулкам. Собираясь в труднодоступных местах, вода протухала, и затем испускала такой запах, что прежние неудобства, по сравнению с этой напастью, казались сущим раем.
Ко всему сказанному выше, стоит добавить, что располагался кубрик не где-нибудь, а именно в носовой части корабля, впереди фок-мачты. Это было, наверное, самое неуютное место на судне. Здесь качка ощущается самым неприятнейшим образом, бесконечная тряска доводит до исступления. Так же, как и скрипы, и стоны деревянных креплений корпуса судна, которые даже на обычном для Атлантики волнении завывали, не переставая, так, что Эндрю долго не мог уснуть, несмотря на безумную усталость после изнурительного дня.
Находясь в таком явно незавидном положении Эндрю все же старался не падать духом, а даже в самых пренеприятнейших для себя ситуациях видеть то, знание чего в дальнейшем могло бы быть ему полезным. Так, к примеру, в былые годы он много раз бороздил воды океанов, испытывал все те же неудобства, но как-то не задумывался над тем, а нельзя ли сделать так, чтобы что-либо изменить в строении судна? Чтобы жизнь тех, кто на нем находится, не была бы столь неуютной? Теперь же, много лет строя корабли для других, но сам на них не плавая, Сунтон, оказался в ипостаси потребителя своего же товара. Теперь он совершенно другими глазами посмотрел на положение дел. Ему, как никому другому на «Сцилле», бросались в глаза все просчеты в проектировании и строении судна. Впрочем, не только просчеты. Многое, что с точки зрения постройки судна было выполнено верно, теперь вызывало у Эндрю бурный душевный протест! Он говорил себе: «Так не должно быть!» Глядя, как деревянное украшение на носу судна раскачивалось и подпрыгивало так резко, что даже хорошо закрепленные предметы ставали подвижными, он понимал, что все это объясняется, помимо всего прочего, коротким килем и глубокой осадкой корабля. И тут же принимался размышлять: как бы придумать что-то такое, чтобы избежать этого?
То же касается и донимающих его запахов. Ведь повсюду на судне его обоняние раздражали запахи всевозможных смол и составленных на ее основе смесей. Ими были пропитаны мачты, релинги, шпили и даже бегущий такелаж. Внутренняя поверхность днища корабля обрабатывалась свинцовыми белилами. Надводная часть корпуса покрывалась клеевой краской, которая издавала зловония из-за входивших в ее состав, (помимо воска), дегтя и скипидара. Также дегтем и серой изобиловала вонючая смесь, которой пропитывалась подводная часть корпуса для защиты от гниения и морских червей. И уж вовсе зловонной была краска для наружной обшивки из растертого в порошок древесного угля, сажи, сала, смолы и серы. Поверх этой краски было нанесено покрытие из сосновой смолы, а также из древесного угля, смешанного с шерстью животных.
Все эти рецепты и смеси не являлись для Сунтона каким-то открытием. Обо всем этом он знал и раньше. Сейчас он подумал лишь о другом: а нельзя ли заменить все эти зловонные составные, на иные, которые были бы столь же полезными в применении по своему прямому назначению, однако, чтобы при этом не действовали столь удручающим образом на тех, кто днями, неделями и месяцами, должен всем этим дышать. Ведь если этот запах доводит бедолаг до исступления даже на палубе, где гуляет свежий ветер, то, что уж говорить о ситуации, когда при сильном волнении задраиваются люки пушечных портов и атмосфера в низком, заполненном людьми помещении, становится просто удушающей!
Но, если Сунтону и суждено будет что-либо изменить в конструкции судов, то это будет потом. Сейчас же ему ничего не оставалось делать, как днем исполнять роль обыкновенного плотника, а ночью, вслушиваясь в скрип качающегося на волнах судна да всматриваясь в тусклый свет покачивающегося на ржавой цепи и прикрепленного к потолку между бушпритными битенгами фонаря, вспоминать о доме, о родных, о былой, теперь уже такой далекой и недостижимой жизни. Размышляя о том, что произошло с ним, Эндрю не мог не удивляться: как же все-таки судьба может так зло играть с человеком! А еще говорят, что каждый хозяин своей судьбы и счастья своего кузнец! Увы, но не всегда все зависит от одного человека. Ведь сколько лет судостроитель, владелец заводов и мануфактур господин Сунтон считался (да и был таковым!) вполне респектабельным человеком, который благодаря своему богатству и высокому положению в обществе, казалось бы, вполне мог быть уверенным в своем безоблачном будущем. А, поди ж ты: нашлись такие злые силы, которые самым неожиданным образом все изменили, перевернули с ног на голову! Ладно, это была бы месть за какие-то грехи Эндрю или даже просчеты в чем-то, хотя и в таком случае он не заслуживал столь жестокого наказания. А то ведь все возникло на ровном месте! Абсолютно из ничего! Просто кому-то захотелось стать еще более богаче, чем он есть, и сделать это он решил за счет ни в чем не повинного человека. Вся вина его состояла лишь только в том, что он знал, где находится остров, а на нем место, где спрятаны сокровища!
Вспоминая о той, такой уже теперь давнишней беседе Эндрю с Каннингемом в его саду, Сунтон думал, что поступи тогда Джозеф по-человечески, надумай он решить вопрос с сокровищами, так сказать, по-доброму, вполне вероятно, что все вышло бы по-другому. Предложи Каннингем сотрудничество и помощь по добыче и доставке золота с острова Вилсона в Лондон, Эндрю, предварительно посоветовавшись с Бакстером, вполне, может быть, согласился бы. Ведь они с Недом люди занятые, до мозга костей увлеченные своим делом, с которым так и не смогли хотя бы на время, за все эти годы расстаться, чтобы самим отправится на знакомый им остров. А Каннингем, коль имеет такое желание, вполне мог бы заняться доставкой этого необычного груза. Правда, его долей в таком случае, скорее всего, стала бы треть добытых сокровищ. Ан нет! Каннингему захотелось иметь сразу все и самому! Впрочем, он этого добился. Только вот какой ценой. Правда, цену эту пришлось ощутить на себе отнюдь не Каннингему, а Сунтону. Каждому свое... Как просто и как несправедливо и жестоко.
Тем временем плавание «Сциллы» продолжалось… Собственно, назвать это плаванием, в первоначальном смысле этого слова, теперь было бы неверно. Ведь если после схватки с «доньей Анной» «Сцилла» на полных парусах неслась вперед без оглядки на юг, то теперь судно двигалось довольно медленно, причем в непосредственной близости от берега. Впрочем, близостью, да еще и непосредственной, называть это тоже не стоило бы. Судно лишь медленно курсировало вдоль Атлантического побережья Южной Америки с таким расчетом, что берега и вершины возвышенностей едва-едва виднелись вдали. Иногда корабль настолько удалялся от берега, что земли не было видно вообще. Земля, собственно, не интересовала ни Лайленда, ни Клоуда, поскольку нападать на какой-нибудь город, расположенный на побережье, они не собирались. А вот суда, только-только вышедшие из портов этих городов, или же только туда направлявшиеся, даже очень и очень интересовали упомянутую нами парочку.
К большому сожалению, а также к все больше возрастающему раздражению двоих амбициозных покорителей всего и вся, все эти старания были тщетными. Авантюристы утешали себя мыслью о том, что ко всем их неудачам можно применить словосочетание «пока что». Но позади остались и Парамарибо, и Кайенна, и Ресифи, а какой-нибудь добычи, тем более стоящей, им не то, что добыть, даже и встретить-то не удалось. А когда позади остались Байя и Рио-де-Жанейро, то Лайленду впору было бы устать от бесконечно извергаемых им проклятий:
- Чертовы оборванцы! Даже поживиться здесь нечем! Мерзавцы! - Но тут же утешал себя. – Ну, ничего! Стоит нам добраться до Лимы и Панамы, там все будет по-другому! У богатеньких испанцев будет что вытрясти из их кошельков! Вот тогда мы покажем, на что способны! Это будет наш звездный час!
Достигнув акватории вод близ Буэнос-Айреса, компаньоны решили приблизиться поближе к побережью и сразу же обратили особое внимание на стоявший на рейде близ городского порта корабль. Предвкушая первое стоящее дело, Клоуд уже дал было команду готовиться к атаке, и истосковавшиеся по своему ремеслу канониры бросились было к пушкам, но Лайленд, обратив внимание на то, что это английское судно, решил поступить по-другому и велел Клоуду отменить приказ об атаке. Тот был явно раздосадован:
- Да чего с ними церемониться?! Конечно, не хотелось бы начинать со своих, но какая, по большому счету, разница?! Вдруг в трюмах этой посудины окажется нечто весьма стоящее?! Золото есть золото! Это ведь твои слова, Фрэнсис! Как и то, что все равно, чью мошну трясти.
- Все верно, Джеймс, но по возможности нужно удержаться от подобных действий. Мы ведь хотим вернуться домой триумфаторами! А как нас встретят там, если узнают о том, что мы пускали ко дну свои же корабли?! В таком случае нас одарят не Баклендскими замками, а пеньковыми галстуками на шею.
- Чтобы избежать подобного, нужно пускать ко дну не только корабли, но и всех тех, кто на нем находится! Нет свидетелей - нет и доказательств! А упускать добычу ой как не хотелось бы! Мои орлы жаждут сражения! Ежели в самое ближайшее время им не предоставить возможность выплеснуть наружу скопившуюся в них энергию, то они, чего доброго, обрушат ее друг на друга или, что еще хуже, на своих командиров. То есть на нас с тобой!
- Все это верно, Джеймс, но у меня относительно этого судна есть хитроумная задумка. Нужно сначала переговорить с капитаном, а уж потом посмотрим. Возможно, они окажутся упрямцами, которых просто необходимо будет отправить на корм к рыбам. Так что готовность ко всяким неожиданностям мы должны поддерживать, а вот команду об атаке отменяй, Джеймс. Вернее, капитан Клоуд! Прошу простить меня, господин капитан, но для поддержания своего авторитета мы, как и прежде, оставим фамильярное обращение друг к другу только лишь в личных беседах, без сторонних слушателей. Это один для другого мы старые друзья, друзья с детства. Для всех остальных - владелец судна и его капитан! Люди, от авторитета и твердости которых зависит дисциплина на корабле и успех всей экспедиции! До сей минуты, мы неукоснительно соблюдали этот наш устный договор и, думаю, нет причин для того, чтобы менять что-либо в дальнейшем. Или я не прав?
- О чем вы говорите, господин Лайленд?! Между нами никогда не было и, надеюсь, никогда не возникнут какие бы то ни было разногласия.
- Совершенно с вами согласен, господин Лайленд! Надеюсь, то, что вы задумали относительно этого судна, окажется мудрым и полезным для нас ходом. Я надеюсь, вы посвятите меня в подробности своего плана?
- Разумеется, господин капитан! Пока гребцы доставят нас на борт этой посудины, я подробнейшим образом все изложу вам. А сейчас поторопитесь отдать приказ об отмене атаки. А то ваши горячие головы смогут натворить таких дел!
...На «Лайме» не столько удивились, сколько обрадовались тому, что рядом со стоянкой их корабля, практически почти рядом, бросило якорь другое английское судно. Встретить в столь отдаленных от родных мест краях своих соотечественников - это событие! Бакстер со своими людьми уже давно отправился в путешествие вглубь материка, а прошедшие после этого события несколько недель заставили команду приуныть от скуки и безделья. Поэтому, когда на «Лайме» увидели, что от борта «Сциллы» отошла лодка и направилась прямо к ним, все оживились в радостном предчувствии. Правда, никто не мог с абсолютной точностью предположить, что конкретно можно ожидать от этого неожиданного визита, но все в то же время понимали, что опасаться чего-то плохого со стороны своих соотечественников, конечно же, не стоит. Наоборот: все ожидали, что загадочное появление в этих водах земляков всколыхнет их от скуки, развеет их обыденный ритм и уклад жизни последних недель.
Едва не вся команда собралась на палубе «Лайма» и с интересом наблюдала, как на борт их судна поднялись четыре, судя по манерам и умению вести себя, весьма важных господина, из которых особенно выделялись двое. По догадкам команды «Лайма», это был капитан и, по всей видимости, или судовладелец, или владелец груза. Двое же остальных были офицеры. Вполне возможно, что один из них был помощником капитана, второй - один из самых доверенных лиц среди офицерского состава. После короткого приветствия все четверо, в сопровождении офицеров «Лайма» сразу же направились в каюту капитана для переговоров. Судя по представительному составу прибывшей на борт корабля делегации, можно было предположить, что там, в каюте капитана, в это время решаются весьма важные вопросы. Это понимали многие на «Лайме», поэтому сейчас все только то и делали, что, судача между собой, каждый выдвигал свои догадки и версии относительно того, с чем эти господа пожаловали, и чего в дальнейшем можно будет ожидать от их визита. Уставшие от безделья и истосковавшиеся по свежим сплетням, матросы наперебой старались продемонстрировать друг перед другом свою осведомленность и догадливость. Одни говорили, что это простой визит вежливости. Пообщаются, дескать, новоявленные господа с их начальниками, сообщат им о новостях, привезенных из родных краев, да и отбудут восвояси. Другие уверяли, что этот визит тем или иным образом как-то коснется их самих, изменит уклад жизни всех на «Лайме».
Когда всем надоело обсуждать эту тему, в ход пошла другая: с какими же вестями они прибыли из Англии? Что там вообще происходит? Ведь когда они покидали в свое время Лондон, там творилось такое! Одна только казнь Страффорда чего стоит! А за это время обстановка в столице, возможно, еще более накалилась.
Том Бэнкс, Джеймс Осборн и Бэн Кейнс не стали собираться в отдельную группу и перешептываться между собой, обсуждая все происшедшее. Почему они этого не делали, читателю, думаю, понятно: желание не вызывать лишних подозрений среди членов команды заставляло их вести себя предельно осторожно. Тем более за прошедшее время они уже успели выбрать не один благоприятный момент, чтобы уединиться и обговорить детально все, что касается того, как им вести себя в пиковых, в том числе и в подобных, ситуациях. Каждому была строго отведена своя роль. Осборн и Кейнс должны были служить как бы прикрытием для Бэнкса, на долю которого досталась самая опасная, но в то же время и самая ответственная часть задуманного. Помня прощальные слова Бакстера и мысленно, соглашаясь с ним в том, что когда-либо в стенах капитанской каюты может быть сказано такое, что будет очень важным для всех их, Бэнкс сделал все, чтобы подготовиться к подобному развитию событий. Улучив однажды благоприятный момент, когда на судне царило уныние и охранники кают на время ослабили свою бдительность, он проник в святую святых, где располагалось корабельное начальство. Обследовав каюты, которые примыкали к каюте капитана, он остановил свой выбор на каюте помощника капитана. Выбор Бэнкса объяснялся просто: что бы не решали в капитанской каюте, без его помощника там, как правило, не обходилось. Поэтому в случае какого-нибудь важного совета каюта помощника капитана непременно будет пустовать. Из нее Том и решил сделать своего рода наблюдательный пункт, вернее сказать, подслушивающий пункт. Или место. Это уж как хотите называйте, но смысл задуманного Бэнксом оставался прежним: во время важных советов, которые, как правило, проходят в каюте капитана, он должен проникнуть в каюту его помощника и внимательнейшим образом выслушать все, что там будет говориться.
Чтобы ему легче это было сделать, Том пошел дальше: сняв одну из картин, укрепленных на стене «подслушивающей» каюты и служащей там украшением, он осторожно проковырял при помощи обыкновенного гвоздя отверстие, стараясь при этом не сделать его сквозным, сквозь которое, если, к тому же, к нему припасть ухом, прекрасно было слышно все, что говорилось в соседней каюте даже спокойным, негромким голосом. Тщательнейшим образом собрав все, даже самые мелкие деревянные щепочки, образовавшиеся после усиленной работы гвоздем, и таким образом скрыв все следы преступления. Том возвратил на привычное место картину, которая легко крепилась в прежнем положении.
Казалось бы, все было продумано до мелочей. Оставалось только разумно, осторожно и расчетливо поступить в тот момент, когда наступит необходимость использовать «подслушивающую» каюту в задуманном назначении. И вот теперь такой момент настал.
Упомянутая нами троица долго выбирала благоприятный момент для того, чтобы совершить задуманное. Но время неумолимо шло, а друзья, видя, что на палубе и возле кормы, в частности, все еще много зевак, с досадой в душе понимали, что начинать свои действия сейчас - это просто безумие. Чем больше проходило времени, тем беспокойней становилось на душе у троицы. Они понимали, что в это время, возможно, уже сказаны те главные слова, которые не прочь было бы услышать, и которые, чем черт не шутит, могли бы изменить ход всех дальнейших событий.
Видя, что тянуть дальше нельзя (к тому же уже вечерело, надвигались сумерки, и становилось понятно, что вскоре переговоры будут закончены), друзья решили действовать. Каждый из троих занял свое, заранее оговоренное, обусловленное место, и реализация плана, говоря высокопарными словами, началась. Кейнс направился к борту, где находилась лодка с гребцами, и, покрутившись там несколько минут, громко обратился к матросам, столпившимся на палубе близ кормы:
- Эй, друзья! Идите сюда! Возможно, гребцы с новоприбывшего судна поведают нам о свежих новостях из Лондона!
Те потянулись в направлении к борту, оказавшись, таким образом, спиной к корме. Этого только и ожидал Осборн, который обратился к охраннику кают с какой-то пустяшной просьбой. Но и этого было достаточно, чтобы отвлечь, пусть даже ненадолго, внимание охранника, за спиной которого в это время Бэнкс неслышно юркнул вглубь кормовых кают и в первую очередь, конечно, к каюте помощника капитана!
Пока все складывалось удачно: он никого не встретил на своем пути, также как и никого не обнаружил в «подслушивающей» каюте, что, впрочем, было ожидаемо. Плотно закрыв за собой дверь, он осторожно, чтобы не создавать ненужные шумы и звуки, снял картину и припал ухом к рукотворному углублению в междукаютной перегородке. Подслушиваемый им разговор с первых же минут увлек Тома.
- Все это мы рассказали вам, господа, не случайно! - Голос был незнакомым. По-видимому, это говорил кто-то из гостей. - Мы верим в свои силы и готовы в одиночку совершить задуманное. Однако, то что тяжело сделать одному, гораздо легче сделать вдвоем. Примеры Колумба, Магеллана и Дрейка тому подтверждение. Они ведь не в одиночку, не на одном корабле, отправлялись навстречу неизведанному. Даже два судна образуют, пусть и небольшую, но все же флотилию. Вдвоем легче справиться с неприятелем, каждый из нас будет чувствовать себя более уверенней, надеясь на поддержку второго судна. А о том, какие грандиозные перспективы и удачу, а, главное, прибыль, может принести нам это путешествие, я вам уже говорил. Поэтому вы, господа, и лично вы, господин капитан, должны понять, что упускать такой шанс, такую прекраснейшую возможность, которая всецело может изменить ваше будущее, было бы непростительной глупостью.
Оратор был столь настойчив и так умело излагал свои доводы, что Том внутренне почувствовал: он непременно добьется своего! Уж больно гладкими и сладкими были его речи!
- Еще раз повторяю, господа! Вспомните о почти пяти тысячах чистой прибыли Дрейка от подобного мероприятия! Вспомните о Баклендском замке, в котором он в комфорте и роскоши отдыхал от этих путешествий! Подумайте и вы о полных трюмах испанского золота, с которым мы победоносно вернемся домой. Ежели Карл и сохранит свои позиции и не отдаст власть в руки парламента, то и в таком случае, восторженный увиденным, он простит вам самоуправство. Но, судя по развивающимся в столице событиям, я больше чем уверен, что когда мы возвратимся в Англию, Карл 1 Стюарт будет уже не у дел. Так что наказывать вас за, скажем так, дезертирство, будет некому. А парламент, насколько я знаю, наоборот, даже приветствует тех, кто идет против короля! Так что вы в любом случае ничего не теряете. А вот приобрести можете очень многое. Очень! Поэтому больше чем уверен, что у любого мало-мальски здравомыслящего человека, хватило бы смекалки и ума сообразить, сколь выгодным является это предложение, и сколь глупым в глазах окружающих выглядел бы отказ от него. А поскольку я не сомневаюсь, что нахожусь в компании уважаемых и достойных людей, - совсем небольшая, буквально еле уловимая пауза свидетельствовала о том, что рассказчик, видимо, в это время удосуживает слушателей своими учтивыми уклонами, - поэтому и не сомневаюсь, что услышу единственно разумный, то есть утвердительный ответ! Не так ли, господин капитан?
«Вот стервец! - мысленно подумал про себя Бэнкс. - Это же нужно так все повернуть, чтобы тому, если бы даже и хотелось сказать «Нет!», то после таких слов и под напором множества устремленных в его сторону взглядов, ответить так было бы просто неудобно!»
- Вы напрасно утруждали себя столь длинной тирадой, господин Лайленд. Меня лично убеждать ни в чем не нужно было. Я по горло сыт разнообразными, в том числе и самыми сумасбродными, приказами короля. К слову сказать: это мое судно должно было стоять на Темзе и ожидать, пока на его борт не доставят освобожденного из Тауэра Страффорда, чтобы потом переправить его... О! По удивленным взглядам многих вижу, что вы о таком впервые слышите. Что же. Теперь можно открыть этот секрет, который, в свое время, если бы все получилось, мог бы изменить многое. Но что уж об этом говорить?! Да и незачем. Довольно я натерпелся от короля, который вечно бросал меня из огня в полымя, подвергал опасности ради своих интересов. Отныне я хочу если и рисковать, то ради себя! - И после еле уловимой паузы, сообразив, что сгоряча ляпнул не совсем то, что следовало бы сказать в такой ситуации, продолжил. - И ради своих близких друзей и единомышленников! Тех, кто меня окружает! К тому же... - Слышимость была настолько хорошей, что Том даже услышал тяжелый вздох капитана. - К тому же мне, как, наверное, и всем остальным на этом судне, чертовски надоело бездействовать! Я думаю, что и истосковавшаяся по настоящему делу команда поддержит предложенное вами, господин Лайленд. И хотя я, откровенно говоря, уже сейчас готов обрадовать вас относительно окончательного ответа, однако, все же предлагаю не торопить события и дать нам возможность все взвесить, обдумать и обговорить. Тем более, что фактически наступили сумерки. Завтра утром, надеюсь, мы все окончательно обговорим. Утренние решения всегда мудрее вечерних. Или я не прав?
То, что в капитанской каюте на некоторое время воцарилась тишина, а не сразу же послышались поддакивания да возгласы «Согласны!», свидетельствовало о том, что не все разделяли точку зрения капитана.
- Вы все верно говорите, господин капитан, - послышался голос его помощника, - однако, предложение слишком заманчивое, чтобы решение о его принятии откладывать на завтра. Последнее слово, вне всякого сомнения, за вами, господин капитан, но, думаю, на «Лайме» не осталось ни единого человека, кому хотелось бы вот так торчать без дела еще несколько недель. Не удивлюсь, если счет может пойти и на месяцы. Кто знает, сколько еще времени понадобится Бакстеру с его людьми, чтобы отыскать нужного им человека.
- Прошу прощения, - послышался голос умеющего убеждать гостя, - но вы не первый раз заводите разговор о том, что давно уже торчите в этой дыре. Поведайте и нам, чего или кого вы ожидаете, ежели это, разумеется, не является каким-то секретом или тайной, не подлежащей разглашению?
- Да уж, какой тут секрет?! Бога ради! Этот одержимый безумец с группой преданных ему людей отправился вглубь материка, чтобы разыскать где-то в иезуитских вотчинах в Парагвае какого-то дона Диего, который должен был прибыть сюда на испанском судне «донья Анна» к своему родственнику дону Педро... Тьфу! Запутался в этих испанских именах да названиях! И угораздило же нас связаться с этим...
По оборванной на полуслове речи и по гробовой тишине, воцарившейся по ту сторону межкаютной перегородки, Бэнкс понял, что там произошло что-то, если и не из ряда вон выходящее, то такое, что не вписывалось в рамки их мирной беседы, каковой она была до сего момента. Еще не зная, что же именно там произошло, Том, тем не менее, почувствовал, как сердце его учащенно забилось, и непонятное волнение, похожее на дурное предчувствие, овладело его душой.
- Что с вами, господин Лайленд?! - Вновь послышался голос помощника капитана, но теперь в нем звучали нотки удивления и даже тревоги, - Почему вы так изменились в лице?! Что вас поразило?!
Бэнкс ожидал услышать страшные слова, но, в следующее же мгновение послышался плохо сдерживаемый смех гостя, который с трудом, продолжая, давиться смехом, пытался сказать то, что ему в эту минуту очень хотелось сказать:
- Вот так история! Вот так совпадение! - Гость, переполняемый эмоциями, с трудом переводил дух. - Все дело в том, друзья мои, что именно «дона Анья» была первым судном, которому угораздило подвернуться под нашу горячую руку! Заметив, что это испанцы, мы обрадовались, что сможем изрядно поживиться содержимым трюма их посудины. Однако, к большому нашему разочарованию вместо золота на корабле мы увидели преогромнейшее множество иезуитов, которых и пустили ко дну вместе с их корытом, получившим во время атаки пробоину ниже ватерлинии! Так что лежат ваши доны Диеги на дне Атлантики близ островов Зеленого Мыса, и рыб кормят!
Бэнкс почувствовал, как болезненный комок подкатился к горлу. Он не сокрушался по погибшим испанцам и не убивался за Сунтоном, которого совершенно не знал и даже не был знаком с ним. Но он прекрасно знал Неда Бакстера, которому много лет служил верой и правдой, и тот отвечал ему такой взаимностью, которая больше подходила в общении двоих друзей, а не хозяина и слуги, кем они фактически являлись один для другого. Том представил, как хозяин огорчится, узнав о трагической гибели друга, и сердце его еще больше сжалось от жалости.
За перегородкой в это время царило совсем другое настроение.
- Да это же прекрасно! - Вставил свое слово и капитан. - Это нам еще больше развязывает руки! Мы теперь свободны от всех обязательств! Зачем ждать этого одержимого своей идеей Бакстера, ежели он теперь будет искать неизвестно чего и кого так долго, что мы все здесь умом тронемся?! Все идет к тому, господин Лайленд и господин капитан Клоуд, что мы уже завтра сможем поднять якорь и последовать вместе с вами к намеченной цели!
- Вот и прекрасно, господа! Рад слышать такие слова! Но действуйте осторожно! Вдруг среди экипажа найдутся противники нашей идеи? Мало ли что может случиться за ночь? До берега не так уж и далеко...
- А я и не собираюсь объявлять обо всем команде прямо сейчас, - послышался голос капитана Гокетта, - Все будет сообщено утром, после чего сразу же будет дана команда поднять якорь и ставить паруса. У сомневающихся не будет права выбора. Мы просто лишим их этого удовольствия. Впрочем, таковых, думаю, и не будет!
- Вы забыли о людях Бакстера, господин капитан! - Голос помощника капитана прозвучал для Бэнкса словно выстрел. Здесь уже речь не шла о дурном предчувствии. Здесь все было гораздо серьезней и определенней. - Они однозначно будут не только против, но и сделают все возможное и невозможное, чтобы помешать нам.
- Что за люди Бакстера? - Голос Лайленда сквозил раздражением. - Кто они и почему нельзя будет их склонить на свою сторону?
- Вообще-то все они, насколько я понял, являются слугами Бакстера. Но он, стервец, или платит им сверхщедро, или обращается с ними излишне щепетильно... Впрочем, «или» здесь ни при чем! Все именно так и есть! Они все вместе настолько дружны, настолько доверяют друг другу, что составляют, образно говоря, единое целое. То, что люди Бакстера готовы пойти за ним не только на край света, но и даже в пасть дьяволу - это совершенно очевидно! Поэтому нисколько не сомневаюсь, что эти трое будут категорически против того, чтобы оставить своего хозяина на произвол судьбы.
- Так их всего трое?!
- Да. Я имею в виду на «Лайме» их осталось трое. Все остальные отправились вместе в Бакстером в этот сумасбродный поход.
- Тогда в чем же проблема? Неужели вы не обойдетесь без этих троих?! Пускай следуют за своими дружками, да и делу конец!
Несколько мгновений в капитанской каюте властвовала тишина.
- Не думаю, что это лучший выход из положения. Не хотелось бы оставлять свидетелей всего происшедшего. Они отыщут Бакстера, а тот, возвратившись в Англию, сможет обо всем рассказать королю. Их связывает давняя дружба. Ежели к тому времени Карл будут не удел, то и волноваться нечего. А если все обернется иначе? Кто знает, чья возьмет в его противостоянии с парламентом? На такой случай к тому времени мы сможем придумать какую-нибудь оправдывающую нас версию, почему мы бросили Бакстера и самовольно покинули рейд близ Буэнос-Айреса. Поэтому оставлять этих троих в живых - просто глупо!
Желваки Бэнкса, после услышанного, напряглись от злости до предела. Ему хотелось пнуть со всей силы эту чертову перегородку, ворваться в соседнюю каюту, вцепиться в мерзкое горло негодяя-капитана и сдавливать его до тех пор, пока он не испустит дух! Предательство только так и нужно наказывать, а иначе и быть не может!
- Это будет самое разумное решение проблемы, коллега! - послышался какой-то неизвестный, до этого редко звучавший голос, который, насколько понял Том, принадлежал капитану «Сциллы». - И убеждать никого не понадобится, и лишние языки ничто и никогда никому не взболтнут. Только вот как отреагирует на это команда? Я бы воздержался на вашем месте от того, чтобы вот так, при всех, взять и перерезать глотки этим троим, и выбросить за борт. Не подумают ли матросы, что и с ними может произойти нечто подобное в случае чего? Не лучше ли все это сделать скрытно?
- Вы правы, капитан Клоуд! Мои верные люди сделают все это ночью, когда остальные будут спать. Действительно: не нужно излишних кривотолков. А утром, когда мы сообщим команде о грядущих делах, никто в порыве эйфории, и не вспомнит об этих троих, которые к тому времени уже будут лежать на дне.
- Вот и прекрасно! – с облегчением произнес Лайленд. - Теперь, надеюсь, никто и ничто уже не сможет помешать нам в осуществлении задуманного. Посмотрите! Уже совсем темно! Нам пора отправляться назад, на «Сциллу». Завтра мы вновь встретимся, и с этого момента начнется новая страница в жизни каждого из нас. Надеюсь, что общее сотрудничество принесет нам в дальнейшем только успех! Позвольте откланяться, господа!
Понимая, что может не успеть вовремя покинуть место, где он может быть изобличен, Бэнкс принялся поспешно укреплять на прежнее место картину, а сам в это время лихорадочно думал: что же предпринять?! Что же такое придумать, чтобы избежать неминуемой смерти, которая нависла над ними более, чем реально?! Пальцы от волнения и перенапряжения дрожали, руки не слушались его, а в голове так и не смогла родиться спасительная идея. Положение казалось безвыходным...

XXIII

А в Лондоне тем временем события принимали далеко не шуточный оборот для короля. Парламент продолжал наступать на него, все сильнее и сильнее ограничивая власть некогда всемогущего Карла I Стюарта. Вслед за отменой таможенных пошлин, упразднений Звездной палаты и Высокой комиссии да иных изменений, о которых мы с вами уже упоминали, парламент потребовал от короля удалить из своего окружения католиков и «дурных советников». Даже королеве не разрешалось совершать поездки на континент! Парламент можно было понять: для них она была в первую очередь французской католичкой, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Но королю-то каково! Нетрудно представить, как он отнесся к ограничению передвижения его супруги!
Карл понимал, что он просто обязан что-либо предпринять, чтобы остановить все сметающую на своем пути лавину пренеприятнейших для него событий. Впрочем, события, так сказать, здесь вовсе и ни причем. Все дело в парламенте, который провоцирует их возникновение. Со все более нарастающим возмущением и отчаянием в душе король видел, что постепенно исполнительная власть и государственные финансы переходили в руки парламента. Да что там переходили: они уже фактически принадлежали заклятым врагам короля!
Нужно было немедленно что-то предпринимать! Решиться на какой-то, пусть даже и сумасбродный поступок, постараться реализовать любую, даже самую невероятную, идею!
И король решается! Десятого августа он покидает Лондон и с тайной целью направляется в Шотландию. Карл был одержим идеей превратить своего северного соседа из врага в союзника! Он верил, что сумеет уговорить упрямых вождей шотландских кланов, чтобы те помогли ему обернуть шотландскую армию против мятежного парламента! Нетрудно предположить, что никто там его не ждал с распростертыми объятиями, поэтому королю предстоял долгий и нелегкий процесс переговоров.
А в самом Лондоне тем временем парламент также не сидел, сложа от безделья руки, а продолжал обсуждать ряд важных, с его точки зрения, вопросов, среди которых самыми деликатными и самыми болезненными были церковные вопросы,
В свою очередь не бездействовала и леди Кэлвертон. Она, пусть и медленно, но более чем уверенно продвигалась к намеченной цели и верила, что рано или поздно добьется своего! Среди множества ее порывов и притязаний главенствовали две: во-первых (а может, и во-вторых, поскольку обе цели были для нее одинаково первичны), леди хотелось поквитаться с обидчиками, а затем добиться былого богатства, величия. Правда, с реализацией первого у нее как-то не ладилось: то Бакстер пропал, то Сунтон куда-то исчез, а теперь вот и сам король отбыл восвояси. Но неунывающая леди и не думала отчаиваться по данному поводу. Она нисколько не сомневалась, что никуда они, голубчики, от нее не денутся, что рано или поздно она до них доберется, вот тогда и поквитается всласть! Вот именно это «всласть» и было одним из аргументов того, что мстительная дама не торопилась со скорейшим сведением счетов. Просто так убить обидчиков или отправить их за решетку леди Кэлвертон не хотелось. Слишком просто и прозаически это было. Ей хотелось, чтобы те, помимо мучений чисто физических, испытывали также и душевные страдания. Нужно все придумать так, чтобы они сами желали смерти, покрытые позором и стыдом!
Именно поэтому леди не отчаивалась, что до сих пор, хотя прошло уже несколько месяцев после ее выхода из тюрьмы, она еще не поквиталась с ненавистной ей троицей. Во всем, утешала она себя, даже в не самых лучших для себя ситуациях, нужно видеть пользу и извлекать ее. Пусть все трое пока вне пределов ее досягаемости, пусть! Но рано или поздно их пути пересекутся! До этого времени она успеет продумать все до мельчайших мелочей, подготовится к реализации своих планов, и когда наступит час, смело и решительно приступит к действию!
Не теряла времени зря наша героиня и касаемо второго вопроса. За годы, проведенные в Тауэре, множество ее дел пришли в упадок, большинство связей нарушилось, немалый вес в обществе был утерян. Теперь приходилось начинать все фактически сначала. Но это только в начале пути дорога кажется бесконечной и труднопреодолимой. Так случилось и с леди Кэлвертон. Стоило ей всего лишь дважды умело использовать историю с «великомучеником» Драббером, и дела ее пошли явно на лад. И в дом Неда она вселилась, и связи, а так же знакомства, притом весьма влиятельные, у нее появились. Все начало ладиться. Но, чтобы добиться всего того, что она задумала, ей необходим был помощник и единомышленник. Расчет на Драббера оказался провальным, поэтому необходимо было, притом, чем раньше, тем лучше, отыскивать какой-нибудь иной вариант. И леди Кэлвертон со свойственной ей энергией принялась за поиски подходящей для нее партии.
Выбирая себе единомышленника в ее делах, который по многолетнему опыту, планам и принципам расчетливой леди непременно должен был разделять не только ее политические взгляды, но и делить супружеское ложе, неугомонная дама руководствовалась двумя основными критериями. Первое, и, возможно, основное: достаточно ли богат претендент на место возле нее? Обладает ли он таким количеством денег, чтобы всецело удовлетворить все запросы изголодавшейся за годы, проведенные в тюрьме, по светской жизни и по сопутствующим ей широким жестам и удалым размахам, дамы?
Второе, и также немаловажное значение имело то, что будущий ее избранник должен быть человеком непременно активным и решительным. Он должен быть человеком действия! Именно с таким она сможет добиться того, что задумала! Все остальное - не имеет значения! Даже тот факт, что заслуживший ее внимание господин может оказаться человеком не свободным, а опутанным семейными узами, нисколько не волновал решительную даму. У нее имелся немалый опыт по устранению подобных конкурентов, поэтому она нисколько не сомневалась, что и теперь непременно придумает что-нибудь такое, что решит все ее проблемы, если они возникнут.
Список кандидатов, казалось бы, был огромен, но чем дольше леди Кэлвертон занималась подбором кандидата для удачной партии, тем больше убеждалась, что дело это, как ни странно, отнюдь не простое. Это было для нее действительно странно, поскольку раньше каких-либо проблем в подобных ситуациях она не испытывала. То ли была моложе и красивее в те далекие «дотюремные» времена, когда не сама искала избранника, а выбирала из целой толпы преследовавших ее по пятам кавалеров и воздыхателей, то ли за годы, проведенные в Тауэре, утратила свою «амурную» сноровку и теперь все давалось ей с большим трудом, чем прежде.
Впрочем, сноровка здесь вовсе и ни причем. Ведь речь сейчас шла не о том, что стремящаяся соблазнить кого-либо леди пыталась это сделать, а у нее ничего, не получалось, а о том, что она никак не могла подыскать того, кого бы ей захотелось соблазнять. Все кандидаты, попадавшие в круг ее интересов, тем или иным образом хоть в чем-то, но непременно не устраивали разборчивую даму. Один был недостаточно решителен и напорист, а иметь дело с сонным рохлей ей отнюдь не хотелось. Второй был настолько деятелен, что по безумному блеску в его глазах было заметно: такой готов горы свернуть, лишь бы добиться своей цели! Но отсутствие в его кошельке достаточного количества звонкой монеты сразу же способствовало угасанию интереса леди Кэлвертон к этому джентльмену. Третий был слишком молод, а четвертый, хотя и обладал, казалось бы, всеми необходимыми качествами и достатком, но был настолько стар, что также пополнял список отверженных. Ведь на таком кандидате очень сложно, а то и почти невозможно будет применить главное оружие любвеобильной дамы: ее чары. Она прекрасно понимала, что без такого подспорья ей будет очень тяжело добиться поначалу расположения к себе этого господина, а потом и беспрекословного выполнения всех ее пожеланий.
Часто вращаясь в кругу тех, кто осчастливливал своим присутствием и палату лордов, и палату общин, леди Кэлвертон зорко выискивала из их числа того, кто бы мог стать ее помощником и единомышленником во всех ее начинаниях. Дивясь разношерстности, иногда непримиримости во взглядах тех, кому по причудливой воле судьбы пришлось оказаться по одной из сторон незримых, но действенно осязаемых, баррикад, леди Кэлвертон отмечала для себя, что здесь, в принципе, есть из кого выбирать. Уже не в первый раз она обратила внимание на некого господина, которого звали Оливер Кромвель. К нему, как ни к кому другому, подходило упомянутое нами определение, что такой готов горы свернуть, лишь бы добиться своей цели! Блеск в его глазах был не просто безумен, он был всесокрушающим! Уже сейчас леди Кэлвертон могла с кем угодно заключить пари, что этот на удивление решительный и напористый провинциал может добиться в будущем такого, о чем иной и мечтать не смеет! Кипучая энергия и безумный темперамент этого человека - это было именно то, что так требовалось требовательной даме.
Но вместе с тем нуждалась она также и в другом: в тугом кошельке того, кого она выбирает. Увы, но при всех своих безусловных достоинствах Кромвель не был настолько богат, как этого бы хотелось леди Кэлвертон. Его провинциальное происхождение, а особенно внешний вид, иногда даже раздражали утонченную в своих вкусах даму. Эта дурацкая шляпа без ленты! Это простое темное платье, сидящее на нем мешковато, пошито, вне всякого сомнения, немудрящим деревенским портным! Этот прямой полотняный воротник, к тому же, не очень-то и чистый! Это мясистое обветренное лицо! Все это делало его в глазах леди похожим на какого-то невзрачного сельского учителя, к тому же обладающего резким и скрипучим голосом, который также не вызывал особых восторгов у нашей героини.
Досадуя, она все же склонялась к тому, что эту кандидатуру, пусть изначально вроде бы и заманчивую, все же придется отклонить. К тому же, изучив привычки и поведение Кромвеля, она уже знала, что он безумно привязан к своей семье и души не чает в своей жене и детях, поэтому понимала, что ей, если бы даже и захотелось, было бы очень трудно применить на нем свои чары. Хотя, повторим, она пока и не собиралась этого делать. Для нее этот человек, родившийся в унылом городке Гентингдоне, был глубоким провинциалом, который ей, титулованной дворянке, был, конечно, не ровня!
Но целеустремленность и кипучая энергия, клокотавшая в этом провинциале, настолько подкупали леди Кэлвертон, что она решила окончательно не списывать Кромвеля со счетов, а проследить его дальнейший путь. Ей казалось, что он таки добьется своего и наступит час, когда он достигнет в политике, а заодно и в богатстве, невиданных высот. Вот тогда, думалось леди, она и займется им! А пока что она только навела справки о нем, узнав, что родился тот 26 апреля 1599 года в упомянутом нами Гентингдоне, который является центром одноименного графства. В двадцатилетнем возрасте он отправился в Лондон изучать право, а при первом созыве парламента был одним из членов палаты общин, представляющих в ней Кембридж. Впрочем, все это повторилось и на заседаниях нынешнего парламента. Ну, что же, - думалось леди, - начало не впечатляющее, но не будем торопиться с выводами. Посмотрим, каким будет конец!
Все, упомянутые нами данные о Кромвеле, леди Кэлвертон занесла в свои записи, где, между прочим, при желании можно было бы отыскать и прочесть много интересного. Ей было интересно, насколько ее предсказания окажутся верны, и насколько высоко этот человек продвинется по ступенькам социального положения и власти. У нее даже находились записи о этих самых ступенях, составленных собственноручно самой леди. Она, хотя и принадлежала к представителям высших сословий, но понимала, что для достижения своих целей, иногда нужно использовать, если это принесет выгоду, и тех, кто находится на самом низу социального положения. Естественно, что общаться напрямую с уличными оборванцами леди считала унижением для себя, но за нее это порой делали ее люди. Кстати, сведения, полученные из уст бродяг и рыночных попрошаек, иной раз были очень и очень полезны в ее темных делишках.
Но вернемся к упомянутому нами списку. На самой низшей, первой ступени, находились копигольдеры, поденщики, ремесленники - люди лишенные права участвовать в выборах членов парламента. Они не имели ни голоса, ни тем более власти в своей стране. На вторую, более высокую ступень, леди Кэлвертон поставила йоменов - представителей зажиточной верхушки крестьян, зажиточных арендаторов и владельцев земли на правах фригольда. Под определение людей третьей категории попадали брюгеры, члены городских корпораций, домовладельцы, плательщики налогов. Ну и на вершине, чье великолепие осчастливливала своим присутствием и она сама, находились рыцари, титулованная знать, эсквайры и прочие джентльмены. Леди понимала, что у каждой категории этих людей свои запросы, свой круг интересов. Поэтому, сталкиваясь иной раз с тем или иным человеком, она визуально определяла, к какому роду и сословию он принадлежит, и как с таким человеком себя нужно вести. Пусть такая классификация леди Кэлвертон выглядит немножко скучной, а то и наивной, но она не раз помогала ей верно сориентироваться и повести себя в самых разнообразных ситуациях.
Поэтому, делая записи относительно привлекшего ее внимание Кромвеля, она мысленно приговаривала; ничто не вечно в этом мире! Вполне вероятно, что пройдет время, и этот человек станет не только знаменитым, но и богатым. А именно этого так хотелось леди, истосковавшейся за годы, проведенные в тюрьме, по разгульному, сопряженному с непомерными тратами, образу жизни! Она так изголодалась по ослепительному фейерверку шикарных балов, блистательных нарядов, дорогих экипажей! Золото, деньги и еще раз золото! Вот чего желала ее душа, вот что в первую очередь должен был принести ей ее избранник! Дело оставалось за малым: найти его! И вскоре он действительно нашелся!
Если бы ваш покорный слуга предоставил возможность читателям угадать, кто же именно стал отныне объектом внимания любвеобильной леди Кэлвертон, заметив, при этом, что этот человек вам хорошо знаком, многие, наверное, не сразу смогли бы верно назвать его имя. Уж слишком давно этот персонаж не упоминался в нашем повествовании. А между тем именно он поспособствовал тому, что описываемые нами события начали разворачиваться конкретно таким, а не каким-либо иным образом. И уж не мало поспособствует этому в дальнейшем - можете мне поверить!
Вы уже, наверное, догадались, что речь идет о Джозефе Каннингеме. Именно он, и в первую очередь его богатство, привлекли внимание нашей героини. Еще бы: не позариться на такой лакомый, образно говоря, пирог, от которого можно не только вкусить, но и отхватить от него добрую половину, - это было бы просто глупо с ее стороны! Каннингем позволял себе вести роскошный образ жизни, соря при этом деньгами не задумываясь. Правда, говоря «соря деньгами», леди Кэлвертон отмечала про себя, что все эти его расходы отнюдь нельзя было назвать пустыми тратами. Деньги тратились расчетливо, вкладывались в различные дела и начинания, приумножали богатство Каннингема. Но, было бы что, как говорится, тратить! А уж сделать так, чтобы этот господин начал тратить деньги именно на нее, это уже проблема второстепенная!
Приказав своим людям узнать все поподробнее о Каннингеме, и даже устроив негласную слежку за ним, леди Кэлвертон вскоре знала о своем избраннике если и не все, то очень многое. Несказанно обрадовал ее тот момент из доклада ее людей, где отмечалось, что с супругой у него более, чем холодные отношения. Для несведущего человека это могло бы показаться странным, поскольку миссис Каннингем судя по этим же отчетам, была женщиной тихой, покладистой, доброй и спокойной. Поэтому вовсе не она, как это вначале подумалось леди Кэлвертон, была причиной столь натянутых отношений с супругом. Получалось, что все недовольство и раздражение, возникающее между ними, исходило именно от Каннингема. В понятии леди Кэлвертон это было просто прекрасно! Значит, миссис Каннингем чем-то не устраивала своего мужа, иногда даже пробуждала в нем ярость. Стало быть, это резко повышало шансы нашей героини, при умелом, разумеется, подходе, добиться благосклонного отношения к себе со стороны Каннингема, предложив ему то, что он хотел бы получать от своей жены, но оставался обманутым в своих ожиданиях и надеждах.
Всеми фибрами своей души почувствовав, что Каннингем - это именно та партия, о которой она мечтала, леди еще с большей энергией принялась затягивать незримый узел вокруг шеи еще ни о чем не подозревающего богача. Но не думайте, что такой тончайший игрок, как леди Кэлвертон ограничится лишь приказом о слежке за Каннингемом и личным кокетством перед ним с намерением обольстить новоявленного избранника. О нет! Вы плохо думаете о ней! Коль уж играть - так играть по крупному! Таков девиз нашей дамы. Она давно миновала тот давнишний период своей жизни, когда в силу своей юности и неопытности выслушивала пылкие признания изнывающего в неге кавалера, а затем ей через десятые уста доносили, что в других кругах и при другой обстановке этот поразивший ее своим красноречием воздыхатель говорил о ней совсем иное. Нетрудно догадаться, его бахвальство явно не соответствовало тому, что он сладострастно шептал в пылу чувственных признаний.
Нет! Теперь она не настолько глупа и наивна, чтобы доверять лишь тому, что сказано в глаза. Ее глаза и уши непременно должны быть и там: то ли в логове врага, то ли в среде тех, кто вызывает ее жгучий интерес. Она давно убедилась: сведения, полученные таким образом, самые ценные, самые правдивые и достоверные! Конечно же, внедрить своего человека в среду того, кто предпочитает окружать себя, как правило, узким кругом надежных и преданных, причем давно проверенных, людей, дело, разумеется, непростое. Но что стоит сообразительной леди, с ее-то смекалкой, организовать, к примеру, ложное покушение или ограбление Каннингема?! И тут случайный, казалось бы, прохожий вдруг оказывался не просто в нужное время в нужном месте, но и совершал действия, за которые благодарный спасенный с радостью взял бы такого храбреца к себе на службу. Тем более после того, как услышал рассказ невеселого спасителя, что тот как раз собрался сводить счеты с жизнью из-за того, что, не имея работы, лишен возможности прокормить себя и семью. Нетрудно догадаться, что рассказывается обо всем этом вам не напрасно. Именно такой спектакль, задуманный леди Кэлвертон, вскоре и был разыгран на одной из улиц Лондона. Пусть сие театрализованное действие по уровню своего значения и исполнительского мастерства явно не дотягивало до уровня «Премьеры века», сыгранной когда-то на подмостках сцены театра миссис Далси, но, итоговый результат, на который так рассчитывала леди, все же был достигнут. А большего, собственно, и не требовалось. В итоге, вскоре рядом с Каннингемом появился новый слуга, который имел слабость к привычке иногда исчезать из поля зрения своего патрона, пусть и на короткое время, пусть и под благовидным предлогом: навестить свою семью, которая, наверное, истосковалась по своему кормильцу. Куда он спешил во время таких отлучек и с кем тайно встречался, вы, надеюсь, догадываетесь.
Вскоре в доме Каннингема появился еще один новый слуга, вернее сказать - служанка. Была это некая Елена Кед и являлась она личностью столь примечательной, что автор не может не устоять перед соблазном сказать о ней хотя бы несколько слов. Тем более, что будет она для нас отныне человеком отнюдь не посторонним. Кто знает: возможно, и ей придется тем или иным образом повлиять на ход событий, которые произойдут в дальнейшем?
Нетрудно догадаться, что появление в доме Каннингема новой служанки было также не случайным. А уж заводить речь о том, что к этому приложила старания неутомимая леди Кэлвертон и вовсе глупо. Для всех Елена Кед была в доме Каннингема никем иным, как горничной. Свое дело она знала отменно, и казалось, что эта неутомимая труженица ничем иным в жизни не занималась, кроме заправки постелей и уборки комнат. Но считать, что все было именно так, - большое заблуждение. О! Эта дама могла выполнять множество иных функций, весьма разнообразных, и, что характерно: буквально во всем она действительно проявляла настоящее умение! Не единожды леди Кэлвертон использовала ее, правда за весьма высокую плату (мисс Елена хорошо знала себе цену), в самых разнообразных ипостасях. Та умела достаточно хорошо не только заправлять постели, но и в случае необходимости и проделать на этой постели с ничего не подозревающим о западне джентльменом такое, после чего он, потерявший от переизбытка эмоций контроль над собой, становился податливым, словно воск. А уж лепить потом из этого простачка нужные ей фигурки леди Кэлвертон, при посредничестве Елены, разумеется, могла умело.
В данном случае обольщать кого бы то ни было в доме Каннингема от мисс Кед леди Келвертон не требовала. Она оставила эту не самую худшую роль для себя. В этом доме от Елены требовалось иное. Все дело в том, что эта хрупкая на вид барышня обладала удивительнейшим и очень полезным в данных ситуациях даром. Хотя при формировании ушных раковин Елены не наблюдалось никаких аномалий, и нельзя было сказать, что они были развиты сверх меры, она, тем не менее, обладала потрясающей способностью слышать в доме господ то, что предназначалось явно не для прислуги. Впрочем, возможно, секрет этого феномена скрывался вовсе не в ее отменном слухе, а в умении оказываться в нужное время в нужном месте. Как она умудрялась вертеться возле господ, или просто проходить мимо в то время, когда те беседовали о чем-то весьма важном, - это было личным секретом Елены Кед, в который она никого не посвящала. В том числе и леди Кэлвертон. Но та, как вы понимаете, не очень-то сокрушалась по этому поводу. У нее и своих забот было невпроворот. Ее вполне устраивали сведения, которые она иногда получала от Елены. А сведения эти были очень и очень интересны! Благодаря им, леди Кэлвертон вскоре знала много таких подробностей и тайн из личной и общественной жизни Джозефа Каннингема, что другая на ее месте вполне бы могла шантажировать отнюдь не рядового богача. Но в том то и дело, что другая. Леди Кэлвертон была не из тех, кто стал бы размениваться на подобные пустяки. Ну, выудила бы у Каннингема пусть даже и изрядную сумму - и все! Делу конец! Это была бы всего лишь разовая акция. А она же хотела черпать из бездонной чаши богача постоянно и беспрепятственно, причем в больших количествах.
Помимо всего прочего, деньги, как мы уже говорили, для неугомонной леди не были самоцелью. В не меньшей степени она нуждалась в помощнике. Действенном и решительном. Судя по активному образу жизни Джозефа, он был именно таковым. Поэтому довольствоваться только его деньгами - это был бы не лучший ход. Нужно было войти в его доверие, войти в круг его самых близких друзей,
Впрочем, такие определения были бы более уместными, если бы все эти козни планировал совершить представитель сильного пола. Но леди Кэлвертон, будучи дамой, собиралась поступить так, как поступили бы девяносто девять из ста, а то и все сто представительниц прекрасного пола. Нетрудно догадаться, что речь, идет об элементарном обольщении. Впрочем, почему элементарном? Обладательницы прекрасных глаз, длинных ресниц и припудренных носиков могут гневно не согласиться со мной. Искусство обольщения, благодаря умелым действиям некоторых жриц любви, достигло столь небывалых высот, что применить к этому феномену определение «элементарное», было бы действительно кощунственно. Ведь все в этом мире относительно, и всякое явление меряется своими, сугубо личными, мерками. Так, к примеру, государь-полководец, покоривший со своей ратью полмира, считает, что он стал автором самой небывалой победы в истории человечества, поэтому вправе чувствовать себя триумфатором и победителем. А теперь представьте, что чувствует хрупкая на вид дамочка, которая положила глаз на крепкого и широкоплечего воеводу, обольстила его и вскоре заняла место и рядом с его троном, и в его опочивальне. Уверен, что в ее понятии эта любовная победа, положенная на чашу незримых весов, с лихвой бы перевесила другую чашу, на которой горой были бы сложены все былые и будущие грандиозные и кровопролитные победы триумфатора-полководца!
Точно таким же мерилом соизмеряла все и леди Кэлвертон. Понимая, что если ей удастся задуманное, то это будет не просто удачей, а чем-то гораздо большим, она принялась за осуществление своего плана. Умудряясь, как и Елена Кед, оказываться в нужное время в нужном месте, только, правда, не с целью подслушивания чужих разговоров, леди Кэлвертон с этой поры стала на удивление часто встречаться с Джозефом Каннингемом. Конечно же, все было обставлено так, чтобы в глазах будущей жертвы все эти встречи казались случайными. А уж как вести себя при этих встречах - она знала прекрасно!
Стоит ли удивляться тому, что совсем скоро обольстительница стала замечать, что ее старания оказались не напрасными, и уже сейчас приносят свои плоды. Ликуя в душе, что все так гладко у нее получается, она еще более усилила извержение своих чар и вскоре окончательно убедилась: этот богач уже в ее руках! Теперь уже не она, а он искал встречи с ней! Не она, а он первым проявлял интерес к ней и заводил разговор, оказывал всяческие знаки внимания!
Первый, и притом немаловажный шаг, был сделан! Это, конечно же, был успех! Но, сделав первый шаг, нужно непременно делать и второй. А вторым, по хладнокровному расчету леди, должно было быть устранение тех, кто мог помешать ее счастью, кто стоял преградой между ней и блистательным Каннингемом. Таковыми были два человека: Драббер, который являлся, к тому же, до чертиков надоевшей обузой для нее, и миссис Каннингем. Хотя, учитывая то, что супруг мало считался с ней и последнее время все меньше и меньше уделял внимания своей супруге, все же было бы лучше, думалось леди, если бы та вообще навсегда исчезла и не мешала своим присутствием сближению двух любящих сердец. Как это сделать? Наивный вопрос! Известно как!
В эту минуту леди Кэлвертон вспомнила о монахе-отшельнике, который давно уже принес ей заказанное зелье, а она его до сих пор не успела применить на деле. Сегодня же, решила она для себя, возвратившись домой, она непременно воздаст Драбберу то, что он сейчас, увы, бедолага, заслуживает, и немедля пошлет к святому отцу своего слугу, который закажет тому новую порцию смертоносного напитка. Нельзя также обделять вниманием и подобным угощением миссис Каннингем. Она ведь тоже должна получить свое. И уже потом, когда дорога к счастью, пусть и возвысившаяся на горе других, будет полностью открытой и свободной, тогда уже ничего не помешает ей добиться полного триумфа. Осталось совсем немного! Самая малость!
Возвратившись домой, леди Кэлвертон прямиком направилась в свой кабинет. Нужно было действовать! Откладывать задуманное на потом ей не хотелось. Но не успела она подойти к заветному шкафчику, как ее отвлек голос дворецкого:
- Прошу прощения, госпожа, но вас там давно дожидается какой-то господин. Правда, на господина он не очень-то похож. Давно уже ошивается возле дома, все ждал вашего приезда. Просит принять его.
- И кем же он представился?
- Неким Самюэлем Белтингом. Памфлетистом.
- Памфлетист?! О, Господи! Как они мне надоели! Передай ему, что я больше не нуждаюсь в услугах памфлетистов. По крайней мере, сейчас. Ступай, Фрэнклин. И проследи, чтобы меня никто не беспокоил в ближайшее время.
- Слушаюсь, госпожа.
Дворецкий удалился, а леди Кэлвертон наконец-то вздохнула свободно и направилась к шкафу, так называемому кабинету, к которому была настолько привязана, что перевезла его с собой, вселяясь в дом Бакстера. О! Этот кабинет был посвящен во многие ее тайны! Сколько секретных документов в нем хранилось, которые явно не предназначались для постороннего взора. Сколько творений рук монаха-отшельника хранились здесь какое-то время, чтобы потом, вновь извлеченные под сень этого грешного мира, они смогли вписать в его историю еще одну, далеко не самую веселую, страницу.
Кабинет леди Кэлвертон представлял собой миниатюрное воспроизведение самых разнообразных и прихотливых форм господствовавшего в те времена стиля. В нем были применены все известные способы украшения: плоские, рельефные и круглые изображения из золота и серебра, эмалировка, мозаика из слоновой кости, черепахи из цветных камней. Трудно было представить, что внутри всего этого великолепия находилось нечто такое, что у нормального человека не должно было вызвать восхищения.
Хозяйка дома медленными движениями, которые подчеркивали необычность и важность этой минуты, открыла дверцу кабинета, достала пустой бокал, а вслед за ним и закупоренный сосуд с вином. Налив в бокал вина, леди Кэлвертон еще более осторожно извлекла на свет Божий небольшой, причудливо пузатый, с длинным горлышком флакон, и надолго застыла, держа его в руках. Она долго всматривалась в таинственный цвет магической жидкости, подносила флакон к глазам, рассматривала его на свет. О чем она думала в эти минуту? Возможно, вспоминала о сладострастных ночах, проведенных с Драббером в этом же доме, в спальне, находящейся сейчас буквально за стеной. Возможно, о многих удачных аферах, которые и были удачными во многом благодаря гипнотическим способностям Драббера. Возможно, о блеске бесконечных тогда вечеринок и балов, где они с Джеффри веселились и пиршествовали всласть. Возможно, о его сильных и крепких руках, которые были беспощадными для врагов и соперников, но для нее они были всепроникающими, дарящими ласку и наслаждение...
Господи! Как давно это было! Словно в другом, нереальном мире. Неужели это тот, вечно неунывающий и умеющий добиваться своего, Драббер находится в одной из комнат этого дома, к которому она сейчас отправится и угостит его отравленным вином? Вполне вероятно, что какое-то чувство сострадания в эту минуту и проскользнуло легкой тенью в душе леди, но она быстро прогнала всякие сомнения, вспомнив, какая, в прямом смысле слова, рухлядь, в которой только и того, что еще теплилась жизнь, оскверняла ее дом своим присутствием. Нет! Обуза есть обуза - решила леди! И церемониться с ней нечего!
Решительно откупорив флакон, она столь же решительно вылила его содержимое в бокал с вином и поставила все назад, в шкаф, оставив на столе лишь бокал со смертоносной смесью.
Все! Дело сделано! Осталось только пойти в комнату к Джеффри, по обыкновению погладить его по голове или по плечу, услышать в ответ какой-то невнятный звук, более похожий на мычание, и протянуть ему бокал. Тот, вне всякого сомнения, выпьет вино, как он это делал прежде много раз. Откуда ему, бедолаге, знать, что перед ним не совсем обычное вино...
Непонятно почему, но леди Кэлвертон все медлила. То ли ей действительно было жаль своего бывшего любовника и соратника, и она, таким образом, решила подарить ему лишнюю минуту-другую жизни. То ли хотела пощекотать себе нервы и ощутить как можно ближе холодное дыхание смерти. Она поднесла бокал к самым губам. Выпивать его содержимое она, конечно же, не собиралась. Ее поразило необычайное волнение, овладевшее ею. Смерть так близка! Так ощутима и осязаема! И хотя она была в полной безопасности, поскольку контролировала свои действия и понимала, что не выпьет смертоносный напиток, ощущение у нее было такое, словно ей к виску кто-то приложил дуло пистолета с взведенным курком!
- За что пьете, мадам?!
Это было столь неожиданно, что она вздрогнула всем телом, словно воображаемый курок стал реальным, и был, к тому же, не взведен, а спущен. В дверях стоял ехидно улыбающийся незнакомец в не совсем опрятной одежде, с еще более неприятной внешностью. Леди Кэлвертон инстинктивно, словно застигнутая врасплох на каком-то неблаговидном проступке, поспешно поставила бокал на стол. В следующее же мгновение в комнату вбежал запыхавшийся дворецкий и, тяжело дыша, выдавил из себя:
- Я ничего не мог сделать, госпожа! Он оттолкнул меня! Он говорит, что...
- Меня не интересует, что он говорит! - Испепеляющие нотки в голосе хозяйки дома свидетельствовали о том, что все происшедшее сильно разозлило ее. - Я не желаю слушать этого оборванца, который столь нахальным образом проникает в мой дом! Или же немедленно выпроводите отсюда этого наглеца, Фрэнклин, или...
- Или вы выслушаете меня, - прервал ее незнакомец, - и примете все мои условия, или вскоре во всех столичных газетах появятся статьи, изобличающие вас с Драббером, а также другие, весьма пикантные сведения, которые мне посчастливилось раздобыть, и которые превратят вас с Драббером из эдаких героев-великомучеников в преступных заговорщиков, которые путем гипноза и обмана хотели совершить дворцовый переворот!
В комнате воцарилась гробовая тишина. Все сказанное было настолько большой неожиданностью для леди Кэлвертон, что и ей, с ее железными нервами, требовалось какое-то, пусть и непродолжительное, время, чтобы прийти в себя и решить: как поступить?
- Ступай, Фрэнклин. Хотя у этого памфлетиста в потрепанном сюртуке такой вид, что его стоило бы выгнать вон, чтобы он не осквернял одним только своим присутствием мой дом...
- Не ваш дом, мадам. Не ваш! - Вновь прервал ее на полуслове гость. - Дом принадлежит господину Бакстеру. А вы во второй раз, кстати, путем обмана вселяетесь сюда!
- О! Этот невежа не только неряшлив на вид, но и дурно воспитан! Он уже вторично позволяет себе прерывать на полуслове даму! Неслыханное невежество! Впрочем, что еще можно ожидать от такого оборванца? Ладно уж, выслушаю то, что вы, мистер грязнуля, хотите мне сказать. Вы, наверное, намереваетесь рассказать мне много интересного?
- Да. Смею вас заверить, что разговор у нас будет прилюбопытнейшим. Только вот не советую вам словесными выпадами в мой адрес дразнить меня. Вы ведь в моих руках, милочка. Теперь ваша судьба всецело зависит от меня.
Видя, что хозяйка поудобней уселась, намереваясь не спеша выслушать то, о чем он собирается ей сказать, гость также направился к столу, без приглашения уселся на один из свободных стульев, откинулся на спинку и положил ногу на ногу. Вел он себя подчеркнуто вызывающе, что, видимо, входило в его планы. Чувствовалось, что даже манерой своего поведения ему хотелось в некоторой мере запугать шантажируемую, чтобы та легче поддалась на его условия.
- Жаль, - сокрушенно покачала головой хозяйка комнаты, - жаль! Это был любимый мой стул! Какие люди на нем сидели! С ним у меня связаны такие воспоминания! Теперь, к сожалению, его придется сжечь. Надеюсь, вы умный человек и понимаете, что не стану же я хранить вещь, к которой вы прикасались. Представляете, как неловко я буду себя чувствовать, ежели уважаемые люди, которые посетят этот дом с визитом после вашего ухода, пожалуются мне, что набрались в моем кабинете вшей и блох.
Лицо гостя передернулось. На нем читалось не только нетерпение, но и досада. Переступая порог этого дома, шантажист, скорее всего, мечтал о совершенно ином развитии событий. Наверняка ему хотелось бы, чтобы шантажируемая, услышав об изобличающих ее фактах, упала на колени перед ним и со словами: «Не губи, родимый!» Сама предложила бы ему любую сумму, только бы тот держал язык за зубами. Теперь же веселое и даже игривое поведение леди Кэлвертон, в то время когда она, по его предположениям, должна была находиться в отчаянном положении, просто сводило его с ума, и не давало ответ на вопрос: как же вести себя дальше в такой ситуации? Зациклившись на идее вести себя развязно, вызывающе и угрожающе, он инстинктивно продолжал вести себя так, тем самым ставил себя в еще более смешное положение.
- Мне непонятно ваше поведение, мадам. - Правая щека разнервничавшегося гостя слегка подрагивала. - Неужели вам не интересно то, что я хочу сказать?
- Почему неинтересно?! Очень даже интересно! Например: какую сумму вы рассчитываете потребовать с меня?
- Десять тысяч фунтов стерлингов! - на одном дыхании выпалил гость.
Видимо, эта цифра давно вертелась не только в его голове, но и на языке. Поэтому лишь появилась первая возможность скинуть непосильное бремя, именуемое желанием выговориться, он тут же сбросил его с себя.
- О! Хорошая сумма! Хорошая! - Леди Кэлвертон прищелкнула языком и покачала головой. Голос ее был не просто ироничным, он буквально был перенасыщен насмешливыми нотками! - Ну, на такие деньги, вы, вне всякого сомнения, сможете приобрести новый, более чистый костюм, а то и два! Останется и на несколько флаконов благовоний, чтобы вы смогли заглушить исходящие от вашего, давно немытого тела, отвратительнейшие запахи!
Шантажист был почти обезоружен. Он густо покраснел, слегка заерзал на стуле, и выпалил:
- Не советую вам шутить! Если вы не заплатите, все сведения, до которых мне удалось докопаться, будут опубликованы!
- Да я и не отказываюсь платить! - Хозяйка заметила, как в глазах гостя сверкнул радостный огонек. - Я согласна заплатить, только вот меня смущает одно: а что ежели я и заплачу, и в то же время то, о чем вы говорите, просочится на страницы газет?
- Нет! Даю вам слово! Я никому ничего не скажу! Ваша тайна умрет вместе со мной!
- О! Как вы хорошо говорите! Мне нравится! Мне очень нравится! Но кроме слов, настолько я понимаю, есть еще и какие-то доказательства. Располагаете ли вы какими-либо бумагами или документами?
- Непременно! Все это у меня есть!
- Прямо с собой?
Шантажист позволил себе широко улыбнуться:
- Ну-у-у, вы плохо обо мне думаете, мадам...
- Нет-нет! Что вы! Я очень хорошо о вас думаю! Очень! - Хозяйка буквально давилась от смеха, но гость, думающий только о том, как бы завершить незаконченную мысль, не обратил внимание на укол, а продолжил свою речь:
- Неужели вы считаете, что я стал бы брать эти документы с собой? Чтобы вы просто-напросто отобрали их у меня, а затем убили, да и делу конец?! Не-е-ет! Они надежно спрятаны!
- Надежно ли? А вдруг их кто-то отыщет и снова начнет угрожать мне?
- Никогда не отыщет! Я настолько глубоко зарыл их в землю, что... Тем более, что это место знаю только я! Платите, мадам! У вас нет другого выхода!
Леди Кэлвертон сокрушенно вздохнула и угрюмо покачала головой.
- Я бы и рада заплатить, зная, что и в дальнейшем не найдутся такие же, как вы, охочие до чужих денег. А что ежели вы, раскапывая все это дело, кому-то что-то взболтнули или кто-то оказался, пусть даже и невольным, свидетелем ваших поисков? Возможно, уже кому-то попадались на глаза те бумаги, о которых вы говорите?
- Да нет же, уверяю вас! Все увлечены сейчас совсем другим! Никому нет дела до событий давно прошедших дней! Ведь никто не вспомнил о событиях в театре «Белая лилия», вернее о том, что им предшествовало! Это лишь я обладаю таким даром чувствовать, где и из чего можно извлечь выгоду и как ухватиться за кончик вожделенной ниточки!
- Хорошо! Вы меня убедили! Но, надеюсь, и вы сами вторично не явитесь за очередными десятью тысячами, когда эти истратите?
Лицо шантажиста посветлело от радости:
- Да нет! Что вы?! Я строжайше исполню условия нашего договора!
- Согласна! Быть посему!
Леди Кэлвертон позвонила в колокольчик, и вскоре на пороге появился дворецкий.
- Сейчас же ступай к моему казначею, Фрэнклин, - теперь уже отнюдь не насмешливым, а вполне серьезным тоном сказала она, что еще более обрадовало гостя, - и прикажи ему немедля приготовить десять тысяч фунтов стерлингов. - Умелым движением руки она поправила волосы. - И пусть принесет их прямо сюда. Да поскорей!
Дворецкому, в отличие от гостя, хорошо было известно, что означал этот, давно и заранее обусловленный для подобных случаев, жест. Мы говорим о поправленной прическе. Утвердительно кивнув головой, дворецкий удалился, якобы отправившись к казначею, а памфлетист ерзал от нетерпения на стуле и сиял от радости. Еще бы! То, на что он решился с таким трудом и боязнью, в успехе чего так сомневался, свершилось! Сейчас казначей этой бывшей заговорщицы принесет деньги и... И он богач! Об этом даже страшно было подумать! Завтра же он начнет новую жизнь! У него будут не только новые костюмы и прочая, упомянутая леди Кэлвертон, мишура. Он на такие деньги приобретет себе столько всего, что... У Самюэля даже дух захватило от сладостных картин будущего! Теперь к нему будут обращаться не как к какому-то рядовому памфлетисту, а уважительно станут величать господином Белтингом!
- При всем при том, что внешне, уж простите за откровенность, вы мне не очень симпатичны, господин памфлетист, - доверительным тоном начала леди Кэлвертон, - однако, не могу не отдать вам должное: вам удалось сделать то, что не удавалось прежде никому. Один лишь Бакстер может похвастаться тем, что ему удалось перехитрить меня. Доселе я всех обкручивала вокруг пальца и никто меня! Вы второй, после Бакстера, кому это удалось сделать! Не каждый день мне встречаются такие люди! Это событие нужно отметить! И хотя ваш визит доставил мне, скажу честно, мало радости, все же сочту за честь выпить бокал вина вместе с человеком, который оказался столь же хитер и умен, как и я сама.
С этими словами хозяйка комнаты достала из шкафчика пустой бокал вместе с бутылкой вина, и собралась уже было наливать вино в бокал, как лицо гостя вдруг исказилось ужасом.
- Нет! - сдавленным голосом прошептал он. - Вы хотите отравить меня! Оно отравлено!
- Да Бог с вами, любезнейший! - Леди Кэлвертон была само благодушие. – За кого вы меня принимаете? Вы действительно поразили меня своей сообразительностью, а у меня издавна существует привычка непременно выпить вместе с тем человеком, который меня чем-либо поразил.
Говоря это, хозяйка налила вина и протянула бокал гостю. Но, заметив его все еще кислую физиономию и недоверие во взгляде, она добродушно засмеялась, возвратила назад свеженаполненный бокал, и поставила его возле себя, взяла тот, который уже давно стоял наполненным на столе, и протянула его памфлетисту.
- Ну, если вы такой недоверчивый, то выпейте из моего бокала. Да успокойтесь же вы, в конце концов! Неужели вы думаете, что в нем может быть яд?! Я ведь из него уже немного отпила! Вы же сами видели!
Аргументы хозяйки были столь убедительны, а добродушное лицо ее столь располагающим, что сомневающийся гость переборол нерешительность и взял из рук гостеприимной леди протянутый ему бокал.
- Вот и хорошо! - умиротворяющие улыбнулась хозяйка. - Мне, конечно же, не доставляет большой радости расставаться с не такой уж и малой суммой. Но ваше молчание, право слово, стоит того! Да у меня и без того денег достаточно! Ладно! Невелика потеря! Только вы уж, любезнейший, сдержите свое слово! Никому ничего не взболтните!
- Да как вы можете сомневаться?! - искренне возмутился шантажист. - Обещаю молчать! Могила!
- Ну что же: могила, так могила! Эх! Люблю пить как настоящие, решительные джентльмены! Сразу все! До дна! Одним махом!
И хозяйка действительно на удивление быстро, буквально одним глотком, отправила содержимое своего бокала в желудок. Гость, дивясь такой прыти хозяйки, решил не ударить перед ней в грязь лицом и так же одним махом выпил вино.
Дело было сделано. Леди Кэлвертон понимала, что все уже фактически решено. Теперь не нужно ни притворяться, ни играть перед этим никчемой. Теперь можно говорить все, что она о нем думает. Но, если в самом начале, узнав о цели визита этого наглеца и видя, как беспардонно он себя ведет в ее дому, ей хотелось не только разразиться бранью, обозвать его последними словами, которые он вполне заслуживает, но и броситься в ярости к его шее, обхватить руками и давить ее до тех пор, пока этот выскочка не испустит дух, то теперь на нее вдруг нашло удивительнейшее благодушие. Ей вовсе не хотелось кричать. Сейчас ей хотелось говорить как можно тише и спокойней. По многолетнему опыту леди знала: бывают моменты, когда тихая и спокойная, но вместе с тем и издевательски ироничная речь, более действенна и воспринимается оппонентом намного болезненней, нежели остервенелый крик.
Леди Кэлвертон откинулась на спинку стула, грустным и сострадающим взглядом уставилась на гостя и спокойным, на удивление меланхолическим, голосом начала:
- Как вы сказали? Могила? Могила... Господи! Я представляю, как там страшно! Безветрие, гробовая тишина и все пронизывающий холод... О! Я забыла о мраке! Мрак... Непроглядная темень, а за ней ничего... Как это страшно: там, наверху, кипит жизнь, веселятся люди. Кто-то пьет вино, кто-то считает деньги, кто-то кружится в танце шумного веселья на блистательном балу. Кто-то на надушенных перинах дворцовых спален или на душистом сене деревенских сеновалов стонет от удовольствия, которое ему приносит сладострастные любовные утехи. Там же, в могиле, увы, всего этого нет. Там только холод и темнота, а также могильные черви, которые точат твою разлагающуюся плоть. Бр-р-р! Как это страшно!
Гость молча выслушивал эту странную тираду хозяйки и удивленно косился на нее: к чему она это? И вдруг он резко, буквально всем телом, содрогнулся, испуганно огляделся вокруг себя, словно кто-то невидимый, стоящий за его спиной, сотворил нечто такое, что причинило ему боль.
- Это только начало, любезнейший, - тихая, спокойная и размеренная речь леди Кэлвертон текла, словно неторопливый ручей. - С каждой минутой боль будут становиться все более мучительней и невыносимей. Потом начнутся предсмертные судороги...
На Белтинга страшно было смотреть. Глаза его выкатились от испуга, а рот лишь беззвучно открывался, словно тот пытался что-то сказать, но ни один звук так и не смог вырваться из его горла.
- Это расплата за твой длинный нос, любезнейший. Не совал бы ты его куда не следует, возможно, и прожил бы до глубокой старости. Сидел бы, скрипел бы своим пером в тиши и спокойствии и горя не знал. С кем ты надумал тягаться, червяк?! Кто такая я, и кто такой ты?! Ты об этом подумал?!
Бедолага свалился на пол и захрипел. Леди Кэлвертон позвонила в колокольчик. В дверях тут же появился дворецкий.
- Передай Джону и Томасу, что для них есть работенка. А я пойду проведаю господина Драббера. Он, бедняжка, хотя и мучится, но ведь живет! Все-таки быть живым лучше, нежели быть мертвецом.
Вскоре комната опустела. Возле стола лишь осталось лежать бездыханное тело бездарного шантажиста, грандиозным планам которого так и не суждено было сбыться.

ХХIV.

Когда Бэнкс рассказал своим друзьям о том, что ему удалось подслушать в капитанской каюте, настроение у тех заметно ухудшилось. Да и чему уж здесь, собственно говоря, было радоваться?! Кому понравится известие о том, что над его жизнью нависла смертельная опасность? Впрочем, к чему это мягкое определение «нависла»?! Человек узнает, что через несколько часов он будет убит! Это уже не угроза жизни, а нечто гораздо большее. Единственным утешением во всей этой истории было то, что они знали о планируемом злодеянии, поэтому имели возможность придумать что-нибудь, чтобы избежать такой незавидной участи. Хотя как тут избежать? Корабль - это такой себе замкнутый мирок, где спрятаться от кого-либо, тем более от своей судьбы, весьма проблематично.
Впрочем, говорить о том, что все трое в это время думали только о себе, было бы неверно. Естественно, что инстинкт самосохранения важнейший, если не самый доминирующий, среди всех остальных. Но в кругу тех, кто все эти годы находился возле Неда Бакстера, давно властвовало правило: воспринимать беду друга как свою личную. Поэтому и теперь, в такой, прямо скажем, не простой для них период жизни, и Бэнкс, и Осборн, и Кейнс, подумали еще и о Неде. А также о тех, кто отправился вместе с ним. Что же теперь будет с ними?! Все трое представляли, как те рано или поздно возвратятся в Буэнос-Айрес, а «Лайма» и след простыл. Как они будут выпутываться из столь затруднительной для себя ситуации - можно было только догадываться.
Случись все это у берегов какой-нибудь английской колонии, к примеру, Барбадоса, Сент-Китса, Невиса, Ямайки или Багамских островов, все обстояло бы намного проще. Там вояжи английских судов из Англии к колониям и обратно - далеко не редкое явление. Поэтому отправиться на одном из судов к родным берегам было бы не столь уж сложно. Но здесь... Чужая и далекая страна, чужие и далекие воды. Выбраться отсюда им будет очень не просто!
Именно поэтому друзья все последующее время, что у них еще оставалось до сна, ломали голову над тем, как бы спасти судно. Да! Именно судно! Другой бы на их месте думал только о том, как спасти себя, как быстрее убежать, или еще что-то предпринять, но только избежать неминуемой смерти! Бэнкс, Осборн и Кейнс думали о другом: как сделать так, чтобы «Лайм», как и прежде, стоял на рейде близ Буэнос-Айреса? Чтобы потом они могли вместе с друзьями отправиться на этом судне к родным берегам.
Кейнс предложил дерзкую и ошеломляющую идею: а что если опередить предавших Бакстера капитана Гокетта, его помощника и других? Что если постараться пробраться ночью в их каюты, сделать с ними то, что они приказали сделать с Томом, Джеймсом и Бэном, тихонько сбросить их трупы за борт, а утром успокоить команду и сказать им... Что именно сказать - Бэн пока не знал. Но ведь до утра еще много времени, можно будет что-нибудь придумать. Команда-то ведь не знает о том, что задумали их начальники, поэтому все останется, как и прежде.
Осборн только улыбнулся в ответ на этот наивный план:
- Ты забыл, дружище, о втором судне, которое стоит рядом. Ведь завтра утром сюда снова явятся сегодняшние визитеры, и все откроется. Неужто они позволят, чтобы кто-то нарушил их планы? Судя по словам Тома, амбиций у них - хоть отбавляй. К тому же, погляди, сколько у них пушек! Нет! Твой план - утопия! Да и на самом «Лайме» все практически настроены против нас. Они с удовольствием поддержат идею сняться с якоря, даже если это им предложит не наш капитан, а эти господа, что сюда вновь пожалуют.
Трудно было отказать Джеймсу в логике. Поэтому друзья решили сосредоточиться на одном: как спастись самим? И речь в таком случае, опять-таки, шла не только об их личных жизнях. Все трое понимали, что Нед с остальными, возможно, будут ожидать прибытия дона Диего очень и очень долго. Ведь возвращаться ни с чем они не захотят. А поскольку тот не явится к своему родственнику уже никогда, то такое ожидание может быть бесконечно изнурительным. Нет! Нужно во что бы то ни стало не только спастись самим, но и отправиться на поиски своих друзей, сообщить Неду печальную весть о том, что его друга уже нет в живых, поэтому все ожидания, а, тем более, дальнейшие поиски, теряют всякий смысл. Нужно возвращаться домой.
Н легко сказать: спастись. А как это сделать? Первая, и самая логичная мысль, - это бежать. Но как?! Вплавь до берега добраться невозможно: слишком далеко! Это верная гибель! Расстояние до берега вполне преодолимо на лодке, но кто им позволит спустить ее на воду?! Ночь, вообще-то, не самое худшее время для побегов и для похищений лодок. Но если бы все это происходило на берегу! Отвязал веревку, толкнул тихонько лодку вперед, и поминай, как звали! На судне без шума лодку не украдешь. Единственное, что здесь можно сделать тихо и бесшумно, - это спуститься по якорному канату к воде и вплавь отправиться к берегу. Но все это было бы возможным, если бы «Лайм» покоился на якоре возле самого берега. А так...
Можно было бы перебить охранников кают, вахтенных и всех прочих, кто ночью бодрствует и может услышать шум и заметить их бегство, но и этот план не представлялся оптимальным. Уж слишком трудновыполнимым и даже нереальным он казался. В таком случае, что же предпринять?! Не станет же тройка, знающих об опасности бедолаг, спать, будучи уверенной, что среди ночи их поднимут, убьют и выбросят за борт?! Естественно, нужно было что-то придумать. Хоть что-то! Ведь утопающий, говорят, хватается и за соломинку. Хоть какая-то надежда на спасение - это лучше, чем вовсе ничего.
План, придуманный Бэнксом, был отнюдь не гениальным. Двое его друзей не восприняли его на «ура», а лишь сомнительно покачивали головами. Ой, как не верилось им, что все получится именно так, как этого хочет Том. Но иного выхода не было. На обдумывание какого-то другого плана у них просто не оставалось времени. Ведь даже делегация со «Сциллы» отправлялась назад на свое судно уже тогда, когда вокруг почти полностью воцарилась ночь. Пока Том рассказал друзьям об услышанном, и пока они обсуждали происшедшее, и решали, что же предпринять, время перевалило далеко за полночь. В любое время Блэк и Бигл могут наведаться к гамакам тех, кого они должны убить. Обнаружив, что все три гамака пусты, они заподозрят неладное и поднимут шум. Нет! До этого доводить дело нежелательно. Тогда исчезнет вообще всяческая надежда на спасение. Нужно немедля приступать к осуществлению того, что предлагает Бэнкс. Сумасбродная идея, просто самоубийственная, но иного выхода нет!
Прихватив с собой заранее приготовленные веревки и нечто такое, найденное в потемках, что можно было бы применить в качестве увесистой дубины, друзья затаились у входа в кубрик, и принялись ждать. Все внимание их было сосредоточено в сторону форпика - именно оттуда, по их предположению, должны были появиться убийцы. И хотя место для ночлега своим любимчикам капитан Гокетт выделил не самое лучшее, но, можно было с уверенностью сказать, что по своим заслугам перед капитаном они вправе были рассчитывать не только на место на юте, но и еще в какой-нибудь удобной каюте рядом с капитанской. Ведь на иных кораблях профос, человек, осуществлявший телесные наказания на судне, вплоть до приведения в исполнение смертной казни, обитал именно на юте. На «Лайме» официально должности профоса не существовало, но ни для кого здесь не являлось секретом то, что и Блэк, и Бигл исполняли роль эдаких негласных палачей. Наверное, не зря все-таки Гокетт выделил им место для ночлега, и не только для ночлега, среди команды. Они были там его глазами и ушами. О недовольстве, которое выражали матросы в адрес своих командиров, непременно становилось известно капитану, а тот уже решал, как поступить со строптивцами и возмутителями спокойствия: казнить их или миловать? Команда помнила случаи, когда тот, кто громогласно выражал недовольство то ли отвратительной кормежкой, то или еще чем-то, после следующей ночи бесследно исчезал. И никто не мог толком объяснить, куда же он делся. Видимо, уже тогда капитан не гнушался обременять этих двоих приказами, подобными тем, что они должны были исполнить нынешней ночью.
Послышалась шорохи, затем шаги и вскоре притаившиеся Том, Джеймс и Бэн увидели две тени, направляющиеся к ним. Троица напряглась до предела, понимая, что любая осечка с их стороны или несогласованность могут принести к непоправимым последствиям. Во-первых, оба душегуба были людьми достаточно крепкого телосложения, поэтому могли оказать яростное сопротивление. Во-вторых, те могут поднять шум и тревогу, после чего весь план Бэнкса может рухнуть. Поэтому действовать нужно было наверняка. Обязанности каждого были заранее определены, каждый из троих знал, что и за чем он должен делать. Но, одно дело планировать, и совсем другое осуществить это на деле. К тому же, как говорится, без сучка и задоринки.
Вот убийцы подкрались к двери, вот они поравнялись с теми, кто притаился в темени расположенных рядом выступов. Дружный взмах импровизированных дубин и они почти одновременно обрушились на головы одного и другого. Не успели их обмякшие и вмиг ставшие безвольными тела опуститься на деревянный настил пола, как их, буквально в движении, подхватили под мышки наши герои, - крепко связали за спиной руки и втолкали во рты тугие кляпы. Теперь те, даже придя в сознание, лишались возможности что-либо сказать. И это было немаловажно! Любое их лишнее слово, адресованное охране, могло все испортить.
Итак, первая часть плана была осуществлена. Оставалось сделать еще один шаг. Но именно этот шаг и был самым опасным, самым трудно реализуемым. Неужели все у них получится? Бэнкс, когда объяснял друзьям суть своего плана, уверял их, что все будет хорошо. Успокаивал, что задуманное непременно увенчается успехом. Сейчас же, в открытую направляясь к охранникам и таща под мышки бесчувственные тела несостоявшихся убийц, он, да и его друзья, наверное, тоже думали: как ему в голову могло прийти такое безумие? На какой успех в такой ситуации можно надеяться?! Они сейчас кладут голову, образно говоря, в пасть разъяренного хищника! Они ведь идут прямо в логово врага, да еще и держа, к тому же, в своих руках доказательство своего преступления! Как отреагируют на их появление охранники, и в частности, старший среди них Эдвард Стил?
Но Бэнксу не раз приходилось бывать в ситуациях, когда его жизни угрожала реальная опасность. Он знал, что в таких случаях лучшая защита - это нападение. Ни в коем случае нельзя демонстрировать своему противнику слабину! Иначе несдобровать! Поэтому, увидев охранников кают, чинно расхаживающих взад-вперед на юте, Том не стушевался, а твердым и уверенным голосом окликнул их:
- Эй, охрана! Мне нужен Эдвард Стил. Где он сейчас?
- Здесь я! Здесь!
Где-то из темноты появился старший охранник. Но, подойдя ближе, он в нерешительности остановился. Он заметил, кто перед ним стоит, и кого эти трое поддерживают под руки. Но Бэнкс не дал тому опомниться. Голос его звучал, хотя и приглушенно, но твердо и уверенно.
- Капитан Гокетт уверял меня, что отдаст приказ своему помощнику, чтобы он ввел вас в курс дела, относительно того, что должно произойти сегодня ночью. Вам вменялось в обязанность всецело содействовать нам. Немедленно прикажите спустить на воду лодку. И пускай это сделают как можно тише. Матросы не должны знать о происшедшем. Мы должны доставить этих двоих на берег. Это приказ капитана!
Стил стоял в растерянности, не зная, что ему предпринять. Бэнкс говорил все вроде бы и верно, но...
- Прошу простить меня, - невнятно залепетал он, - но... О том, чтобы спустить лодку, мне ничего не было сказано. Да и думал я, что это Блэк и Бигл должны были...
- Не они должны были, а их! Чем вы слушали?! Я доложу капитану, как вы исполняете его приказы! Боюсь, что ему это не понравится!
Бэнкс подошел к Стилу, взял его под локоть и деликатным движением отвлек в сторону. Доверительный шепот Тома должен был подействовать на того умиротворяющее.
- По приказу капитана мы должны выполнить важнейшее поручение. Я далеко не тот, за кого вы меня принимали раньше. Я человек капитана! По его приказу я вошел в доверие Бакстера, чтобы знать все, что говорится и замышляется в его окружении. Теперь эта игра ни к чему. Завтра мы снимаемся с якоря... - Голос Тома стал еще тише. Он воровски оглянулся вокруг, чтобы убедиться, что их никто не подслушивает. - Завтра все кардинально изменится! Нас ждет богатство и успех! Об этом еще никто на судне не знает. Ни единая душа! Не считая, разумеется, офицеров, и меня, которого капитан посвятил в свои планы. Но эти двое... Капитан опасается, что из-за них команда может не поддержать его. Ведь этим двоим уже доводилось раньше убивать матросов и отправлять их на корм рыбам. Впредь такого не должно быть! Команда должна доверять капитану! А он - ей! Только тогда в предстоящем золотом плавании мы сможем иметь настоящий успех и сказочно обогатиться! Просто убить этих двоих капитан не пожелал. Уж слишком много приказов и заданий они раньше исполняли. Слишком много услуг ему оказали. В благодарность за это он решил даровать им жизнь. Мне приказано доставить их на берег и сразу же вернуться назад. Команда не должна ни о чем знать. Многие могут расценить это, как предательство капитана. Но самосуда над ними он не хочет. Прикажите немедля спустить шлюпку. Если вы будете медлить, я доложу обо всем капитану! А то, что он считается со мной, можете судить о том, что он лишь мне одному доверил столь важную тайну. Или вы полагаете, что я все это выдумал?
- Да нет! Что вы! Видимо, вы действительно говорите правду. - Теперь уже Стил заговорил шепотом и воровски оглянулся. - Ведь помощник капитана мне по большому секрету рассказал о том, что предложил...
- Что?! Рассказал?! Выдал то, что пока является тайной?! - Голос Бэнкса стал ледяным. - Я немедленно доложу капитану о предательстве его помощника!
- Не губите! - Голос Стила срывался от отчаяния. - Прошу вас! Мне доверились, а я... Умоляю!
- Хорошо! Я не сделаю этого в том случае, если дальше вы будете беспрекословно выполнять все мои приказы. Время-то уходит! Скоро рассвет! Неужели вы хотите, чтобы из-за вас сорвался план капитана?! Тогда он жестоко накажет не только своего помощника, но и вас! Немедля прикажите спустить лодку!
- Слушаюсь!
Темный силуэт «Лайма» растворился и исчез в темноте. Дружная работа веслами, и совсем скоро лодка уткнулась в прибрежную твердынь. Радости стоявших на краю гибели друзей и спасшихся таким невероятным, по их мнению, образом, не было предела. Но, ступая на неведомый берег, они хотя и вздыхали с облегчением, однако, отнюдь не собирались кричать: «Ура! Свобода! Все позади!» Они понимали, что позади, возможно, и осталась главная их опасность, но вместе с тем и осознавали, что была она далеко не последняя. Ведь путешествие вглубь материка тоже отнюдь не будет увеселительной прогулкой. Им будет еще труднее, чем Бакстеру. Тот владеет испанским, в его отряде также имеется испанец, который, вне всякого сомнения, сильно поможет им в этом путешествии. У того, наконец, имелось с собой золотишко в кармане, которое, в случае чего, могло здорово выручить его. К примеру, именно благодаря ему, он оплатил проезд иезуитам на их судне вверх по течению Параны к Асунсьону. У Тома, Джеймса и Бэна ничего этого нет. Им будет намного трудней.
Одно утешало: перед тем, как окончательно покинуть борт «Лайма» Нед подробно рассказал им о том, что узнал у губернатора Буанос-Айреса и о своих планах в будущем путешествии. Зная, что за чем он будет совершать, друзья могли просто повторить его путь и его поступки, что в конечном итоге и привело бы их к дону Педро, - а, стало быть, и к Неду с его группой. Удастся ли им это сделать? Время покажет.
----------
Нед даже не ожидал, что первая запланированная им часть пути окажется столь легкой. Впрочем, назвать ее совсем уж прогулкой тоже не стоило: путь был долгим и даже изнурительным. Но Нед и его друзья изначально настраивались на это, зная, что расстояние, отделяющие Буэнос-Айрес от Асунсьона, им придется преодолеть огромнейшее. Его беспокоило другое: как бы за время пути не случилось каких-то крупных неприятностей. Опасения возникали не на пустом месте: все же это чужая и далекая страна, со своими обычаями и непредсказуемостью. Некоторым из группы Неда приходилось раньше слышать рассказы о далеких странах, где обитают дикари-людоеды, которые впиваются зубами в живую еще плоть своих жертв и отхватывают от них рваные куски, жуют их с остервенелой быстротой и, едва ли не давясь, проглатывают. И пусть то были всего лишь искусно преподнесенные слушателю обычные моряцкие байки, но все же...
Правда, по имеющимся у Неда сведениям, да и по расспросам в Буэнос-Айресе все знали, что коренными жителями тамошних мест являются никакие не каннибалы, а индейцы племени гуарани, но тем не менее. В любых ситуациях держать ухо востро - это мера отнюдь не лишняя. Это дома можно расслабиться, лежа на перинах, а здесь не стоит - думалось путешественникам. Тем более, не забылось и загадочное предупреждение не менее загадочного испанца на иезуитском суденышке. Он отнюдь не был похож на пустослова.
Как бы там ни было, а путь к Асунсьону был уже позади. Теперь только оставалось добиться аудиенции у главы парагвайской «провинции», после чего, как надеялись путешественники, будет окончательно известна конечная цель их вояжа.
Но не тут-то было! Оказалось, что попасть к этому человеку гораздо труднее, чем к губернатору Буэнос-Айреса! Возможно, это было простым стечением обстоятельств, возможно, глава, провинции был действительно в эти дни слишком занят, но факт остается фактом: попасть к нему, невзирая на все ухищрения Неда, никак не удавалось. Правда, в резиденции главы провинции не торопились ошарашивать путешественников известием об окончательном отказе им в аудиенции, но и сказать что-либо определенное о том, когда тот удосужится оказать им такую честь, тоже не спешили. Единственное, что было понятно, для пытающихся попасть на прием гостей, из адресованных им ответов, это то, что нужно запастись терпением. Что они и сделали.
Но одно дело просто сказать: «Ожидайте!», и совсем другое - ощутить на себе это не самое приятное чувство. Казалось бы: чего уж проще! Сиди себе, ничего не делай, да и дожидайся себе того, что должно вскоре произойти. Ведь ожидание - это вполне безобидное, на первый взгляд, действо, которое уж никак не сопряжено с опасностью для жизни. Но именно ожидание всегда являлось, является поныне, да, впрочем, и всегда будет являться одним из главных неудобств, которое так не любимо людьми. Даже восседая на мягких тюфяках или раскинувшись в удобных креслах, ожидавший чаще всего ощущает себя сидящим не на том, на чем он, собственно, сидит, а на том, что скорее напоминает или горячие угли, или раскаленную до красна сковороду, или что-то еще в этом роде. Ерзанье на месте - это только легкий признак проявления нетерпения ожидавшего. Эта невинная мелочь никак не сопоставима с той бурей беспокойства, что клокочет в груди томящегося от ожидания бедолаги.
Нужно ли говорить о том, что Нед и его друзья испытывали в эти дни нечто подобное. Чтобы хоть как-то развеять свои невеселые мысли, они, помимо регулярных вояжей в резиденцию главы провинции, стали все чаще совершать прогулки по городу, приглядываться к здешней жизни и обычаям. Кто знает, сколько еще доведется провести им времени в этих краях. Знание того и тех, что и кто тебя окружают, будут для них явно не лишними - так решили друзья.
Чаще всего они посещали главную площадь города - так называемую Пласа Майор. Это было место, которое без малейшего преувеличения можно было назвать центром общественной жизни Асунсьона. Да разве только ею?! Также и культурной, религиозной, экономической и политической! Вечерами, причем, не только в праздники, но и в обычные дни, здесь можно было встретить большое скопление людей, судачащих о новостях, или о каких-то своих мелких сплетнях. В базарные дни здесь продавались плоды близлежащих от города садов, полей и огородов, устанавливались примитивные прилавки мясников. На Пласа Майор происходили процессии и католические праздники, устраивались корриды, свидетелями которых нашим путешественникам довелось стать впервые, поэтому сие действо произвело на них просто-таки неизгладимое впечатление.
С балкона городской ратуши зачитывались всевозможные указы и сообщения, возвещавшие то о налогах и штрафах, то о других важных событиях, в том числе и политических, происходивших в Испании. В тени деревьев, окаймлявших Пласа Майор, можно было услышать о том, что могло бы пригодиться для дальнейшего путешествия Неда и его друзей. Именно поэтому он жадно впитывал в себя все услышанное.
Хотя Асунсьон был, скажем так, чужим городом для Неда, он ему все же понравился. Городские жилища были построены с непременным внутренним двором - патио, окруженным внутренними, выходящими на этот двор галереями. Дома, построенные из камня, кирпича и адобы, имели не только привычный один, но и два этажа, сверху которых взгромождались самые разнообразные по своей форме крыши. Здание католического храма было воздвигнуто так, чтобы его было видно из всякой части города.
Однажды Неда даже заинтересовал разговор двоих испанцев, которые были весьма и весьма осведомлены во многих архитектурных тонкостях. Из услышанного Нед узнал, что города здесь строят не просто так, где попадя, а непременно сообразуют с природными условиями. Дескать, нежелательно воздвигать города в слишком высоких местах из-за возможной разреженности воздуха и сильных ветров, а также в слишком низменных, так как воздух там может быть сырым, а, следовательно, и вредоносным. Кроме того, расположение улиц и домов должно было способствовать вентиляции города господствующими ветрами, которые, таким образом, исполняли гигиеническую миссию и предохраняли жителей от всяких заразных заболеваний.
Услышанное было для Неда откровением. Раньше он не задумывался о подобных вещах. Ну, стоит себе город - пусть и дальше стоит! Как бы то ни было! Построил кто-то когда-то первые дома, другие пристроили еще рядом и свои, третьи тоже. Оказывается, все происходит далеко не стихийно. Даже очередность застройки (надо же!), здесь, оказывается, строго соблюдалась. В первую очередь строили церковь (ну это естественно! Без нее не обойтись никак!). Затем административные здания с казначейством, таможней и постройками военного назначения. Затем строились жилые дома, и, наконец, в самую последнюю очередь… Угадай, любезный читатель, что строилось в самую последнюю очередь? Что в те времена, по мнению людей, воздвигавших города, считалось наименее значимым. Боюсь, что никогда не догадаетесь. Школы! Интересная получается логика: церковь – в первую очередь, школы – в последнюю…
Нетрудно догадаться, что изучали в этих школах, да и в других учебных заведениях испанской Америки, которые практически находились в руках иезуитов. На классическую древность, историю, географию и прочее «глупости» здесь почти не обращали внимание. Зато ученикам католической доктрины, для воспитания фанатично преданных католической вере подданных испанской короны, настойчиво вдалбливались в головы трактаты по теологии, труды «отцов церкви», каноническое право и, конечно же, житие святых! Это считалось самым главным, без чего жизнь на этой грешной земле как бы теряла всякий смысл. И глупо усматривать в этих словах иронию автора, смотрящего на все происшедшее с высоты более позднего и намного цивилизованного времени, если даже современники описываемых нами событий, видели в университетах, которых они обучались, ни что иное, как захудалую духовную семинарию, а в профессорах-монахах, их обучающих, самых заурядных самодуров. Примечательны слова современника и очевидца той эпохи, который «учился» в одном из таких университетов, где годами, к примеру, не преподавалась математика: «Мы учились больше пререкаться, чем чему-либо разумному... Непроницаемая завеса была между нами и иностранными языками, химией, естественной историей, а также историей общества. Мрачные тучи заслоняли от нас познание нашей собственной страны, нашей планеты, общей механики вселенной. Нам была недоступна сама мысль о месте человека в обществе, о самом обществе». Что можно к этому добавить? Да ничего!
Но мы отвлеклись от главной линии нашего повествования. Это касается не только нас с вами. Нед тоже с интересом выслушивал россказни, подобные тем, о которых мы рассказали, но на уме все это время держал другое: когда же они наконец-то дождутся аудиенции у главы провинции?! И таки дождались!
Тот долго и внимательно, и, как показалось Неду, с подозрением выслушивал и его самого, и Фрея Хуана, измерял их недоверчивым взглядом, стараясь понять: что же от него хотят эти люди. Лицо иезуита было столь мрачным и непроницаемым, что Неду казалось: ничего мы от него не добьемся! Но мысль о том, что они уйдут отсюда, так и не узнав главного, ужасала его. Поэтому Бакстер пытался использовать все свое ораторское мастерство, присовокупил к этому большую часть остававшегося к тому времени у его карманах золота, и лед в душе этого каменного изваяния был наконец-то растоплен! Глава провинции дал указания своим многочисленным клеркам, те, изображая на своих лицах высшую степень старания и прилежания, покопались в ворохе бумаг и вскоре главное для Неда и его друзей было услышано: дон Педро де Арренсуэло возглавлял миссию Япей, что на реке Уругвай!
Теперь друзьям казалось, что главное уже позади. Они знали конкретную и, по их глубокому убеждению, конечную цель своего путешествия? Теперь, казалось им, достаточно добраться до места - и дело решено! Правда, смущало то, что путь предстоял им неблизкий. К тому же выходило так, что им практически придется вернуться почти назад. Вот если бы они изначально знали, что им нужна именно эта миссия! Сколько бы было сэкономлено сил и времени! Но что поделать?! С другой стороны это даже хорошо: не нужно еще дальше отдаляться от места стоянки «Лайма»! Дона Педро они навестят как бы по пути следования к кораблю. И возвращаться от него к океану будет не так уж далеко!
Опустим подробности путешествия Неда и его друзей к миссии Япей, а расскажем лишь о том, что происходило с ними после долгожданной встречи с доном Педро. Правда, Неду хотелось увидеть не столько его, сколько прибывшего к нему дона Диего и тех, кто прибыл вместе с ним. А вдруг в их числе окажется и Эндрю Сунтон?! В это, конечно же, верилось с трудом, но надежда на лучшее всегда жива в человеке при любых ситуациях.
Впрочем, в любом случае эта вылазка вглубь материка не считалась бы Недом напрасной. Он допускал мысль о том, что «донья Анна», высадив на берег дона Диего и его свиту, отбыла восвояси. Вместе с Эндрю на борту. Но, даже если это случилось именно так, Нед рассчитывал узнать у дона Диего о планах капитана. Коль они были столь близки на судне и так часто, судя по словам Фрея Хуана, бывали вместе, капитан «доньи Анны» Сан-Хуан де Толедо должен был поделиться с доном Диего о своих ближайших и дальнейших, планах. Зная это, потом можно было бы отыскать и «донью Анну», и находящегося на ней Эндрю.
К немалому разочарованию Неда оказалось, что дон Диего еще не успел добраться к своему родственнику. Это удивило путешественников: как же они могли опередить тех, если иезуиты отправились в плавание к здешним берегам значительно раньше их? К тому же Нед и его друзья немало времени потеряли на путь к Асунсьону, а затем оттуда к миссии Япей. Да и в самом Асунсьоне им довелось немало скоротать времени! Где же могла так долго задержаться «донья Анна» и вместе с ней дон Диего?!
Дон Педро, внимательно выслушав рассказ Неда и Фрея Хуана, был искренне обрадован, узнав, что дон Диего внял его просьбам, и откликнулся на приглашение прибыть к нему. Его тоже насторожил тот факт, что родственник до сих пор не явился. Хотя, согласно сопоставлению всего услышанного, должен был уже давно предстать пред его ясны очи. Но он не стал отдавать себя во власть наихудших опасений, а решил запастись терпением и подождать появления родственника.
Неду и его друзьям ничего не оставалось, как сделать то же самое. Нед понимал, что при таком положении дел, потребность в их долгом и изнурительном путешествии, к провинции Япей по суше, по большому счету, пропадала. Зная, что «донья Анна» еще не прибыла, можно было просто подождать ее появления на рейде близ Буэнос-Айреса, где они, по логике вещей, не должны были бы разминуться. Исходя из этого, можно было бы прямо сейчас возвращаться назад, и уже на «Лайме» поджидать прибытия испанского судна.
Но после долгих размышлений Нед все-таки решил, что не стоит торопить события, а благоразумней всего было бы ждать дона Диего именно здесь. На «Лайме» остались его люди, и если они заметят «донью Анну», то сразу же отыщут на ней Эндрю, а это будет просто прекрасно. Прибывший родственник дона Педро уведомит Неда и его друзей об этом, и тогда они со спокойной душой смогут вернуться на корабль. Или же кто-нибудь – Бэнкс, Осборн или Кейнс доберутся сюда и расскажут им об этом событии.
Но не исключалась возможность, что все может произойти совершенно иначе. А вдруг «дона Анья» пристанет к берегу где-нибудь вне пределов видимости с борта «Лайма»! Что тогда? Тогда и Нед, и все остальные будут сидеть на борту своего судна, и ждать бесконечно долго неизвестно чего, в то время, как «донья Анна», высадив дона Педро и его свиту, отбудет восвояси. А тот, прибыв на место, приступит к повседневным обязанностям викария, ни сном, ни духом не ведая, что кто-то там, на каком-то «Лайме» поносит его на чем свет стоит и вопрошает: «Ну, когда же прибудет этот дон Диего?!»
Нет! Нужно было оставаться здесь и ждать прибытия иезуитов! Другого выхода Нед не видел. То, что они рано или поздно явятся, он практически не сомневался. Его беспокоило другое: как скоро это произойдет? Вспоминая, с каким нетерпением и дискомфортом он провел время в Асунсьоне, Нед боялся, что и здесь ожидание может оказаться слишком утомительным. Увы, но утешить его по этому поводу, не мог никто.
Нельзя сказать, что главный человек в редукции оказался очень уж гостеприимным и уделил гостям массу заботы и внимания, но он распорядился предоставить путешественникам какое никакое жилище, а также пищу. Условия, повторимся, были не ахти какие, но друзья, примирившись, махнули на все рукой: не весь остаток жизни ведь здесь придется прожить! Не грех и потерпеть!
И снова для героев нашего рассказа потянулись бесконечные дни и недели ожидания. Все повторилось точно так же, как и в Асунсьоне: и заботами они не были обременены, и радости это, откровенно говоря, доставляло мало. Одно утешение: можно было беспрепятственно наблюдать за течением здешней жизни, вникнуть в детали всего происходящего, понять, чем живут и дышат эти люди. Развлечениями типа корриды здесь, конечно же, и не пахло, но это не помешало Неду однажды сказать своим друзьям:
- Вы знаете, я не удивлюсь, если по возвращению домой напишу книгу обо всем том, что видел здесь. Казалось бы: вокруг невыносимые скука и унынье, а писать, тем не менее, есть о чем!! Какая потрясающая пропасть между богатством и бедностью, бездельем и рабским трудом, здравым смыслом и невежеством!
Поостыв, Нед соглашался, что он, возможно, и сгустил краски, что мерит все увиденное своими мерками. Но то, что вокруг него сейчас находится огромное количество людей, жизнь которых правильнее было бы назвать не жизнью, а существованием, это для Неда было совершенно очевидно. Пусть его мнение было не истиной в последней инстанции, но ведь он вот уже несколько недель находился среди этих людей, жил их жизнью, наблюдал, что происходит вокруг него, имел возможность оценить увиденное.
Распорядок дня для жителей иезуитской редукции был строго регламентирован. Фактически день начинался в половине седьмого утра, когда дон Педро начинал служить мессу. Спустя полчаса начиналась церемония целования его руки. Тут же шла раздача йерба-мате - по унции на каждую семью.
После мессы дон Педро позволял себе позавтракать, затем читал молитвенник, посещал подвластные ему территории, будь то мастерские или поля. Сопровождала его немалая свита, ехал он верхом с таким видом, что даже насекомые, имевшие неосторожность попасться на его пути, предпочитали убраться восвояси с пути горделиво восседавшего на лошади священника, чтобы не быть испепеленным его грозным взглядом.
Начиная с одиннадцати часов, дон Педро не спеша обедал со своим первым помощником - викарием, о делах и проблемах в редукции. Затем для дона Педро наступало время отдыха. Учитывая, что бедолага успел за время первой половины дня не на шутку потрудиться, а, стало быть, и смертельно устать, ему позволялось оставаться в своих покоях до вечерней молитвы, после которой он вел нужные беседы, а затем ужинал.
Для паствы же каждый прошедший день являл собой эдакую смесь напряженного рабского труда с богослужениями. Каждый из них был уже с восьми часов утра занят на разнообразных работах. Если женщины были заняты в основном прядением (по понедельникам им выдавали хлопок, а к концу недели они должны были сдать готовую продукцию), то мужчины занимались самой разнообразной хозяйственной деятельностью. Они трудились на лесопилках, мельницах, в пекарнях, кузницах, мастерских. Мастерских было огромное множество: ткацкие, слесарные, плотницкие, швейные, сапожные, тележные, гончарные, прядильные, свечные, кирпичные, кожевенные. Основой основ было земледелие. На обширных полях, примыкающих к городу-редукции, выращивали йерба-мате, хлопок, табак, и многое другое. Утренний выход в поле был помпезным: под звуки музыки на специальных паланкинах выносили украшенные образа святых покровителей редукции. Вслед за этой своеобразной религиозной процессией наступало время долгого, тяжелого и изнурительного рабского труда.
Наступление вечера означало для бедолаг окончание их мытарств под лучами жаркого и беспощадного солнца. Возможно, именно поэтому они с радостью собирались на закате солнца в церкви. Кто знает, может, они искренне радовались, целуя изнеженную, не оскверненную физическим трудом, руку дона Педро: уж лучше это, чем непосильный труд в поле! Получив вечернюю порцию йерба-мате и маиса, можно было остаток дня посвятить семье.
По воскресениям бедолагам-индейцам можно было бы и отдохнуть, но именно по этим дням устраивались столь длительные церковные службы, что их вполне можно было бы назвать столь же утомительными, как и труд в поле. Нед не мог не удивляться, глядя, как дону Педро и его окружению удавалось создавать в своей редукции постоянную, не ослабевающую ни на один день обстановку религиозного фанатизма. Все было удивительнейшим образом обставлено так, что в глазах индейцев гуарани дон Педро и остальные иезуиты, виделись не простыми смертными, а некими существами высшего порядка. Такими себе наместниками Бога на земле.
Особенно чувствовалось это во время воскресных месс. Дон Педро, викарий и иже с ними не входили в церковь, а буквально заплывали в нее. Одеты они были в драгоценные одежды, сопровождались они огромным множеством всевозможных служак и музыкантов. Столь же пышным убранством отличалась и внутренняя отделка церкви. Все это великолепие как бы возвышалось над «серой» массой паствы, тем самым возвеличивая слуг Господних над всеми остальными. Нед был уверен, что иезуиты специально заставляли ходить индейцев в невзрачной одежде, чтобы на их блеклом фоне выделить себя. И мужчинам, и женщинам вменялось в обязанность ходить босиком. Для женщин единственной одеждой была рубаха без рукавов, подпоясанная на талии, называемая типосом. На мужчинах были рубаха, штаны, пончо и шапочка, пошитая для всех по единому образцу. Все это было сшито из грубого бумажного полотна. Теперь представьте, кем на их фоне смотрелись разодетые дорогими одеждами, разукрашенные золотом, дон Педро, викарий и прочие «наместники»?
Вспомнив то, что ему удалось увидеть и услышать в Асунсьоне, Нед не мог отказать себе в удовольствии понаблюдать, как же обустроена, редукция, в которой ему волей судьбы приходится жить вот уже сколько времени. Почти все та же, как и в Асунсьоне, планировка: в центре квадратная площадь, посредине одной из замыкавших ее сторон возвышалась немалых размеров церковь. К ней примыкал величественный на вид дом дона Педро, а также различные мастерские, складские помещения, школа. Сразу же за церковью находились кладбище и дом для вдов. Любопытное соседство, не правда ли? Подобную, скажем так, архитектурную находчивость не раз проявляли много веков спустя и проектировщики удивительнейшей, ныне уже не существующей страны, которые непостижимым образом с завидным постоянством продолжали проектировать и строить дома для престарелых, непременно с видом на... близлежащее кладбище!
По другим трем сторонам площади размещались дома, предназначенные для жилья индейцев. Дома эти были столь же похожи один на другой, сколь похожими были серые полотняные одежды их обитателей. В них не было ни окон, ни очагов, а вся обстановка только и состояла из хлопчатобумажного гамака для главы семьи, да постеленных на полу шкур, на которых спали остальные домочадцы.
В одном из таких домов и жили наши путешественники, изнывающие от безрезультатного ожидания и скучающие по прежнему, более привычному для них образу жизни. В то время они совершенно не подозревали о том, какое страшное злодеяние затевается против них...

XXVI.

Возможно, команды «Лайма» и «Сциллы» и находились в относительной эйфории после того, как они, образовав мини-флотилию, двинулись дальше на юг, но лично для Эндрю Сунтона происшедшие события не изменили абсолютно ничего. Он как находился на «Сцилле» в качестве узника, так и продолжал им оставаться. Если других, особенно моряков из «Лайма», согревала мысль о сказочном обогащении, что ожидало их в будущем, то Эндрю подобные басни вовсе не интересовали. Его главной и единственной целью было одно: вернуться домой! И не просто вернуться, а сделать это как можно быстрее! Ожидание было для него не просто утомительным. Его даже и мучительным назвать было невозможно. Переполнявшие Эндрю эмоции, среди которых доминировали отчаяние возмущение тем, что его насильно задерживают на судне, справедливее было бы назвать новым, еще не придуманным определением, которое смогло бы более точно и емко передать всю гамму того, о чем мы говорим.
Разумеется, лучшим выходом для Сунтона был побег. Но за все это время ему так ни разу и не представилась возможность совершить задуманное. О каком побеге можно было говорить, если за все время плавания они ни единого разу не приставали к берегу?! Когда «Сцилла» взяла курс в акваторию Буэнос-Айреса, Эндрю обрадовался: возможно, именно здесь у него появится шанс сбежать с ненавистного ему корабля. Он понимал, что если ему это и удастся, то может случиться так, что он, образно говоря, попадет из огня в полымя. Он, конечно же, не мог в полной мере оценить то, что могло ожидать его здесь: ему незнакомы были ни эти места, ни люди и их обычаи, с которыми ему непременно пришлось бы столкнуться. В целом он, разумеется, отдавал себе отчет в том, что сейчас они находятся у берегов далекой и чужой для них страны, поэтому здесь можно ожидать всякое, в том числе и серьезные неприятности. Но бедолага был доведен до такого состояния, что решительным образом не хотел обращать на это внимание: лучше уж в пасть к дьяволу, чем находиться на этом судне, в окружении этих сумасбродных людей!
Все получалось далеко не так, как предполагал Эндрю. Как было бы легко сбежать, думалось ему, если бы «Сцилла» пришвартовалась боком к какой-нибудь причальной стенке близлежащего порта. Но судно застыло на якоре довольно далеко от берега. Пускаться к нему вплавь было равносильно самоубийству. И сколь бы не была высокой степень отчаяния измученного превратностями судьбы путешественника поневоле, все же он понимал, что делать необдуманных поступков ему ни в коем случае не стоит. Лучше уж вернуться домой, хотя и позже, чем попытаться это сделать быстрее, но в результате не вернуться никогда.
Злую шутку сыграло с Эндрю то обстоятельство, что для побега ему была отведена всего лишь одна ночь. Он и представить себе не мог, что стоянка будет столь короткой. Он был начисто лишен времени, чтобы сориентироваться в обстановке, что называется, оглядеться, принять какое-то решение. Расчет Эндрю на то, что они всего лишь ночь проведут так далеко от берега, после чего «Сцилла» последует к одной из причальных стенок, оказался неверным. На следующий день, вместо того, чтобы следовать к берегу, на судне, после того, как Лайленд и Клоуд еще раз наведались на стоявший рядом корабль, подняли якорь, поставили паруса и оно, сопровождаемое примкнувшим к ним «Лаймом», устремилось снова на юг.
Это было для Сунтона самое худшее, что могло только произойти. Он знал, что одержимые идеей обогащения авантюристы собираются обогнуть южноамериканский материк и выйти к его тихоокеанскому побережью. Стоит им оказаться там – и все! Путь домой фактически будет отрезан! Можно было еще худо-бедно на что-то надеяться, если бы прежде, чем обогнуть мыс Горн, на их пути попался еще какой-нибудь город, к которому они бы пристали. Но весь ужас состоял в том, что южнее находилась лишь Патагония да Огненная Земля, где убегать, даже при условии, что они там и пристали бы к берегу, было бы просто бессмысленно. Эта практически безлюдная, насколько это было известно Сунтону, холодная территория, стала бы в итоге для него холодной могилой. Ведь убежать со «Сциллы» - это, по большому счету, только полдела. Для достижения главной цели требовалось еще одно, столь же необходимое условие: после удачного побега с одного корабля, нужно было умудриться, каким-то образом попасть на второй, который бы следовал к берегам Европы. Такое вполне было осуществимо в том случае, если бы Эндрю сбежал на берег где-нибудь близ городов-портов, рядом с которыми они проходили. Имеются в виду Кайена, Белен, Ресифи, Байя, Рио-де-Жанейро, Буэнос-Айрес. Пусть движение судов там не столь интенсивно, как в водах Карибского бассейна, но попасть на борт какой-нибудь посудины, оправляющейся к берегам Европы (пусть это была бы любая страна! А уж там до Англии рукой подать! - думалось Сунтону), не казалось чем-то невозможным. Здесь, у берегов Патагонии и Огненной Земли, все обстояло совершенно иначе. За все годы плавания Эндрю никогда не доводилось бывать в этих краях, но и без того он прекрасно знал, что это за места, и чего от них можно ожидать.
Чем менее явственными становились очертания домов тающего вдали Буэнос-Айреса, тем большее отчаяние охватывало душу уставшего от мытарств героя нашего повествования. Все понятней для него становилась теперь уже не отрицаемая истина, что попасть домой так скоро, как это ему хотелось бы, никак не получится. Вояж к тихоокеанскому побережью Америки еще на долгие месяцы отстрочит его свидание с родными. Нет! Этого он не переживет! Еле сдерживая в себе неукротимую мощь отчаяния и гнева, бурлившего в нем, он разыскал Лайленда и Клоуда, а уж потом дал волю эмоциям и словам. Сунтон понимал, что такая вольность, с точки зрения иерархии и субординации на корабле (шутка ли: во всеуслышание какой-то зарвавшийся Чип, как жаргонно на судах называли плотников, поносит едва ли не последними словами капитана и хозяина судна!), может закончиться для него плачевно, но сдержать себя был уже не в силах.
Те, кому потерявший над собой контроль Сунтон адресовал свой гневный монолог, не стали выслушивать его до конца. Команда: «Бичевать!» была дана сразу же, и тут же была приведена в исполнение. Сразу же нашлись и крепкие, но в то же время и услужливые в плане исполнения начальнических прихотей, руки, которые схватили возмутителя спокойствия, и поволокли его к решетчатой раме, которая помимо, того, что держала на себе брезент, закрывающий доступ воды в люки, также исполняла роль плахи. Именно к ее поперечным решеткам подхалимы Лайленда и капитана крепко укрепили ступни бедолаги, подняли над головой его руки и пропустили сквозь петлю в тросе, свисавшем сверху, и выбрали затем его втугую.
Ареной всего происходящего было место у грот-мачты, рядом с фалрепом.
Именно здесь по тогдашнему обычаю производили подобные экзекуции. Обычно в таких случаях капитан оглашал вид проступка, а обвиняемый имел возможность хоть что-то сказать в свою защиту. Сколь бы не отменным даром красноречия не обладал бы несчастный, и сколь бы не убедительными были его аргументы, доказывающие его невиновность, нетрудно догадаться, каким эхом отзывались его слова в душах жаждущих крови и зрелищ экзекуторов, в то время, когда, образно говоря, голова приговоренного уже лежала на плахе. Эндрю же был лишен и этой мизерной, более чем сомнительной, привилегии. Девятихвостая кошка начала плясать по его спине сразу же, лишь только Клойд дал сигнал к началу пытки.
Что такое «девятихвостая кошка», Сунтон знал не понаслышке. Ему не раз доводилось видеть на спинах старых моряков ужасные рубцы, которые в свое время оставило им на память это не самое лучшее изобретение человечества. Обычного кнута или плети для наказания моряков, видите ли, было мало. Поэтому на рукояти «морской» плетки крепился не один, а несколько ремней. Для наказуемого один удар такой плети был равносилен девяти ударам обычной!
Всю «прелесть» знакомства с «девятихвостой кошкой» Эндрю испытал теперь и на себе. Он понимал, что минимальной нормой - десятью ударами - его экзекуторы не ограничатся. После двойной нормы ударов из его кожи уже начала сочиться кровь. Но разъяренный Лайленд этим не ограничился. Он вплотную приблизился к жертве, взглянул прямо в его глаза и, явно упиваясь, ситуацией, ехидно процедил сквозь зубы:
- Ну, и кем теперь каждый из нас является? Ты - чернь и никто больше? Я же - твой господин, перед которым ты должен трепетать! Ты будешь получать все новые и новые порции ударов, пока во всеуслышание не скажешь: «Я чернь, недостойная даже того, чтобы об меня светлейший господин Лайленд вытер подошвы своих ботфорт!» Помни: удары прекратятся тогда, когда ты скажешь это!
И новая лавина жесточайших ударов обрушилась на спину несчастного. Вскоре кожа по всей площади истязаемого места полопалась, а еще через некоторое время начала свисать лохмотьями. Эндрю, стиснув зубы, и едва не теряя от боли сознание, молчал.
Условный знак, удары прекратились, и вскоре несчастный вновь ощутил на своем лице близкое дыхание измывающегося над ним палача:
- Продолжаем упорствовать? Глупо! Сколь бы не было героическим твое молчание, все равно мое мнение о тебе не изменится: чернь есть чернь, а господин есть господин! А рецепт беспрекословного послушания черни своему хозяину мне хорошо известен. Продолжайте!
И новые удары снова и снова заставили содрогнуться не только истязаемого, но и тех, кто наблюдал за этим невеселым зрелищем. Вскоре у несчастного стали видны ребра, но и это не остановило его палачей!
Даже те из матросов, кто наблюдал за подобным зрелищем не впервые, мысленно для себя отметили: это уже перебор! Начальники явно хватили лишку. Но охочих вступиться за бедолагу пока что не находилось. Уж больно хорошо всем знакомы были суровые морские законы. Что уж говорить о том, чтобы молвить слово в защиту несчастного, если даже того, кто истязал наказуемого, могли запросто «наградить» такой же порцией ударов, если он недостаточно добросовестно исполнял свои обязанности. То есть, стегал спину своей жертвы не столь сильно и остервенело, как того бы хотелось командирам.
Уж на что ни зол был Лайленд на осмелившегося бросить ему вызов какого-то плотника, но и он внял совету офицеров не доводить дело до крайности. К тому же всем было известно, как умело и ловко обращается Эндрю с плотницкими инструментами, поэтому добровольно лишить свое судно такого мастера - это было бы непростительной глупостью. Уязвленный в своих чувствах судовладелец все же решил снизойти до прощения и приказал прекратить бичевание.
Каковыми были для Сунтона последующие дни и недели, можно только представить. Боль и неудобства, возникающие при малейшем движении, были сами по себе невыносимыми даже в том случае, если бы ему дали возможность отлежаться и прийти в себя после случившегося. Но участь бедолаги осложнилась тем, что никто ему не предоставил такой неслыханной привилегии. Он должен был, как и прежде махать топором, к тому же нести вахты. И это не считая иных ежедневных процедур: утренней откачки воды из трюмов или ежевечерней обтяжки всех парусов втугую, и проверки узлов и креплений. А чего стоила одна только приборка палубы!
Не успев отодрать от незаживающих ран одежду, которая за ночь буквально присыхала к ним, с самого спозаранку Эндрю вместе со всеми начинал откачивать воду из трюмов. Как бы тщательно не конопатили корпуса кораблей, в каждом из них большее или меньшее количество воды все равно просачивалось. Работа с помпами не была бы столь изнуряющей, если бы помповые шланги были длинны настолько, чтобы доставали до палубы: вода бы просто стекала в море по палубе и шпигатам. Но на «Сцилле», как, впрочем, и на всех иных парусниках того времени, помпы были расположены в самых нижних твиндеках, поэтому качаемой водой сначала наполняли бадьи, которые остальные матросы по цепочке передавали на палубу. Можно представить, сколь изнурительной была эта работа.
То же самое можно сказать и о ежедневной приборке палубы. Сначала доски палубного настила окатывали морской водой из множества ведер и лоханей, потом натирали ее мылом, после чего долго и монотонно возили взад-вперед по палубе огромным и плоским, утяжеленным сверху куском пемзы, привязанным к длинному тросу. Достаточно навозившись с этим, палубу снова окатывали водой, после чего приступали к сухой приборке. Пропитавшая палубные доски вода отгонялась своеобразными беззубыми граблям к шпигатам, а матросы, среди которых частенько, если для него не находилось сугубо плотницких дел, был и Сунтон, уже начинали приплясывать от холода. Шутка ли: все босые, с закатанными штанами, уже более часа находятся в воде, температура которой была отнюдь не та, когда они пересекали экватор! Сейчас они приближались к знаменитым «ревущим сороковым»!
Нельзя было назвать легкой забавой и ежевечернюю обтяжку парусов, вместе с проверкой узлов и креплений. Зачастую все это производилось при сложных парусных маневрах. Особенно при поворотах в оверштаг и галсировании, а то, и, невзирая на начало шторма.
Штормы - тема особая. Чем ближе флотилия приближалась к мысу Горн, который она собиралась обогнуть, тем неспокойней становилось на душе тех, кто решил бросить вызов этому легендарному, окутанному множеством мрачных легенд, мысу.
Этот на полтысячи ярдов возвышающийся над уровнем океана базальтовый массив был примечателен не сам по себе, а тем, что этот угол Атлантики обозначал собой некий ветровой люк, где под порывами неистового, постоянного западного ветра разыгрывались наиболее драматические сцены схваток человека с морем. Из уст в уста рассказывали бывалые моряки в прибрежных тавернах разинувшим от удивления рты слушателям об угрюмом мысе Горн, о который фактически круглогодично и беспрерывно разбивались с грохотом исполинской высоты водяные валы. Все это сопровождалось ревущими и хлещущими шквалами с дождем и градом, которые с дьявольской яростью обрушиваются на палубы обреченных на неминуемую гибель судов, сметая там все на своем пути. Не зря среди морского люду считалось нешуточной заслугой быть «мысгорновцем», тем, кто хотя бы раз огибал этот безумно опасный мыс.
Не раз доводилось и Сунтону слышать подобные россказни, но по-настоящему осознать, что представляет собой этот бушующий ад, он, конечно же, не мог. Увы, но теперь ему сполна представилась возможность испытать все это на себе. И все это благодаря капитану Клоуду. Лайленд предлагал пройти более безопасным, как ему казалось, Магеллановым проливом, но Клоуду хотелось не только добиться общей окончательной цели, но сделать это как можно эффектнее. Слава об их беспримерном плавании, уверял он Лайленда, станет более весомой, если они к прочим своим заслугам, прибавят и почетный титул «мысгорновцев». Для Фрэнсиса, человека далекого от каких бы то ни было сугубо морских тонкостей, было по большому счету все равно «мысгорновец» или нет, но, вспомнив о ранившей его сердце Сцилле Блант, которая, возможно будет присутствовать в порту Плимута во время его триумфального возвращения в родной город, и до ушей которой уже, возможно, дойдут разговоры о том, что пройти мыс Горн - это величайший подвиг, решил ради такого дела согласиться с предложением Клоуда. Флотилия двинулась, в южном направлении, обходя Огненную Землю, направляясь к легендарному мысу Горн.
То, что ожидало «Сциллу» и «Лайм» потом, трудно описать словами.
Свирепые западные ветры мощной преградой стали на пути судна. Впрочем, назвать этот ад простым определением «ветры» – безумные, все сметающие на своем пути - было бы несправедливо. Бесконечно сильный ураган, у которого, казалось бы, никогда не было начала, а уж тем более не будет конца, рвал в клочья паруса, перепутывал и обрывал струны тросовой цитры, играючи переламывал, словно тоненькие щепки стеньги и реи, валил мачты, рвал снасти.
Матросы от усталости валились с ног. Помпы работали с такой силой, как никогда, наверное, не работали со времени постройки судов. Марсовые тоже никогда, надо полагать, так не карабкались проворно по выбленкам, с целью поскорее рубить снасти и не допустить еще более непоправимой беды. Никто не обращал внимание на окровавленные ладони и трясущиеся ноги - все понимали, что на карту поставлены их жизни.
Вскоре суда потеряли друг друга из поля видимости. Причиной тому, было, конечно же, не только до ужаса потемневшее небо, при котором было трудно что-либо разглядеть вокруг. Дьявольский ветер - вот кто разбросал корабли играючи, словно скорлупы ореха. Капитаны обеих посудин, предвидя такой исход событий, договорились о встрече в обусловленном месте, после того, как пройдут злополучный мыс. Поэтому когда на «Сцилле» обратили внимание, что «Лайма» нигде вокруг не видно, то не придали этому большого значения. В такой ситуации каждый должен был выживать в одиночку.
Борьба со стихией продолжалась не день и не два, не неделю и не две недели. Казалось, что не будет ни конца, ни края этой безумной круговерти. Каждый раз, когда появлялась надежда, что «Сцилла» вот-вот проскочит заколдованный мыс, новый, еще более сильный порыв и без того не в меру рассвирепевшего ветра отбрасывал корабль назад и все титанические, на пределе человеческих сил, попытки команды оказывались напрасными. Все начинали сызнова. Опять приходилось лавировать и приводиться к ветру, опять нужно быть предельно внимательным: малейшая неточность при повороте овершаг - и все! Это был бы конец! А поворачивать фордевинд вообще было равносильно самоубийству!
Сколько раз в былые годы, за время многочисленных плаваний, Эндрю Сунтон попадал во всевозможные штормы и ураганы, но то, что ему приходилось пережить тогда, не может идти ни в какое сравнение с тем, что уготовила ему, и всем тем, кто был рядом с ним, судьба на этот раз. Только теперь он понял, почему «мысгорновцы», с которыми раньше сталкивала его жизнь, всегда старались держать себя надменно. Тогда это только злило его: мол, задаваки! Теперь же он убедился: действительно, не каждому Провидение дарит такое испытание! При любом шторме всего лишь один неверный шаг или слишком поздно выполненный маневр может решить участь тех, кто борется со стихией. В этом же, наверное, самом ужасном штормовом уголке Мирового океана цена каждой ошибки многократно увеличивалась. Время, отведенное для принятия того или иного решения, в еще большей степени спрессовывалось. Этот неистовый ветровой люк, обрамленный с одной стороны базальтовым колоссом мыса Горн, а с другой - вековой твердью исполинских айсбергов Антарктиды, был своего рода чистилищем, дающим ответ на вопрос: кто есть кто, и чего он стоит каждый на самом деле. Ведь одно дело рассуждать о геройстве и о мужестве, лежа на мягкой перине, неспешно прихлебывая ароматный чаек из стоящей рядом чашки. И другое дело доказать все, сказанное тобой, на деле, когда угроза не мнимая, а реальная, и дыхание смерти в это время столь ощутимо, что, кажется, ты видишь ее явственно: стоит протянуть руку и ты коснешься ее, в полной мере ощутишь всю мерзость ее пронзающего холода и отвратительности.
Сколь не были бы корыстными и меркантильными цели тех, кто находился на «Сцилле», но нужно отдать им должное: бросив вызов легендарному мысу, они сделали все возможное и невозможное, чтобы выйти победителями в этой безумной схватке. Один лишь неженка Лайленд большую часть времени просидел в укрытии, боясь высунуть нос из кают, и проклинал тот миг, когда поддался на уговоры Клоуда сунуться в это дьявольское место. Остальные же мужественно сражались со стихией и, в конце концов, преодолели ее!
Потрепанная бурей «Сцилла» являла собой нечто такое, что трудно было назвать кораблем, в полном смысле этого слова. Рангоут и такелаж был в таком состоянии, что приходилось только удивляться: как этот плавучий корпус не потерял способность маневрировать?! Это было большей удачей! Пусть и с огромным трудом, но «Сцилла» могла худо-бедно последовать к находящемуся невдалеке заранее обусловленному месту встречи с «Лаймом». Все это уже происходило на тихоокеанском побережье Южной Америки! Там, куда так стремились авантюристы, и куда так не хотелось попадать Сунтону.
Невзирая на плачевное состояние корабля, и еще более ужасающий вид тех, кто на нем находился, ликованию на борту «Сциллы» не было предела! Этот счастливый миг объединил и даже уровнял всех. Уж на что офицеры всегда старались держаться отдельно от низших чинов, не говоря уж о простых матросах, но они в такую минуту ликовали вместе со всеми. Еще бы! Повод был нешуточный: каждый понимал, что они сейчас буквально родились заново! Каждый из них в своей жизни не раз бывал в различных переделках, но никто из них еще никогда не стоял так близко к роковой черте.
Матросы хлопали друг друга по плечам, подбадривали один другого, вспоминали о самых ярких моментах пережитого. Были и такие, кто смалодушничал в пиковой ситуации, но в основном все держались дружно, действуя слаженно, как единый организм. И даже на фоне общей самоотдачи были такие, кто проявил особый героизм и самоотверженность. К их числу принадлежал и Сунтон. Нетрудно догадаться, что к этому его толкнул не призрачный золотой мираж. Дав себе твердый зарок: «Я должен пережить это, превозмочь все и вся и рано или поздно вернуться домой и обнять жену и сына!», он делал все возможное и невозможное, чтобы добиться своей цели, непохожей на цель всех остальных, находящихся на этом корабле. Ведь за долгие годы плаваний Эндрю научился не только топором махать да умело обращаться с молотком. Даже старые морские волки, повидавшие много на своем веку и именовавшиеся среди морской братии «маяками» и «морскими псами», и до этого мало обращавшие внимание на Эндрю, сейчас подходили к нему, уважительно похлопывали по плечу и приговаривали: «Наш человек! Настоящий!»
Но эмоции эмоциями, а нужно было думать и о дальнейшем. Направляясь к месту обусловленной с «Лаймом» встречи, на «Сцилле» начали помаленьку наводить порядок, а когда промежуточная цель вскоре была достигнута, матросам не пришлось сидеть сложа руки, и скучать, ожидая, когда же явится второе судно. Работы было невпроворот! Нужно было заменить сломанные мачты и реи, починить такелаж, привести в порядок паруса. И хотя, работы, повторюсь, было очень много, на «Сцилле» все чаще и чаще стали поглядывать на горизонт. В ту сторону, откуда должен был появиться «Лайм». Долгое отсутствие того начало их беспокоить: не случилось ли с ними самое худшее? Пока это были лишь только догадки, и никто из них не знал, да и не мог знать, о той страшной трагедии, что в эти минуты разыгрывалась близ кровожадного мыса.
То, что удалось сделать «Сцилле», не удавалось повторить «Лайму». Корабль принимал одну героическую попытку за другой, но неистовый ветер каждый раз вновь и вновь отбрасывал их назад. Капитану Гокетту очень не хотелось расставаться с озарившей его и команду золотой мечтой. Поэтому он снова и снова направлял свое судно навстречу намеченной цели. Но океан продолжал бушевать, и когда, казалось, их терпению должен прийти конец, небо вдруг посветлело, и ветер успокоился! Он не просто успокоился: безветрие было столь идеальным, что в воздухе не чувствовалось ни малейшего дуновения! Казалось бы: после такого неистового ветра нужно только радоваться такому спокойствию! Но именно это обстоятельство сыграло злую, просто жесточайшую шутку с «Лаймом». То, что случилось потом, можно смело назвать природным феноменом, столь же коварным, каким коварным является и сам мыс, возле которого разыгрываются такие драмы. Хотя ветер и утих, но океан после урагана все еще продолжал клокотать. Отсутствие даже малейшего ветра лишило судно возможности сопротивляться бортовой качке. Мачты «Лайма» не просто ломались - они трещали, словно хлипкие щепки! Волны загнали корабль на опасные рифы и разбили его!
Вместе с обломками корабля погружались в бездну капитан Джон Гокетт, его помощник и офицеры, старший охранник Эдвард Стил, бравые ребята, по совместительству выполнявшие роль палачей, Блэк и Бигл и другие, кто так легко позарился на манящий призрак испанского золота, и кто так и не дожил до того часа, чтобы он смог реально прикоснуться к своей мечте.
Базальтовый колосс ненасытного к жертвоприношениям мыса, освещенный ярким и обманчиво ласковым солнышком, казалось, безучастно взирал со своей 500-ярдовой высоты на агонию людей и судна и где-то в глубине своей каменной души, возможно, злорадно насмехался, тешась тщеславием. Еще бы! Его мрачная слава в который раз подтвердилась! Его мрачный список, приводимый в трепет этих жалких людей, пополнился новыми жертвами!