УТОПЛЕННИК

Глава первая
Жарко во дворе. Знойное лето нынче выдалось. Даже в тени большой раскидистой груши, что растёт в нашем саду, думаю, будет градусов сорок с лишним. Не спасала от этого пекла и журчащая, прохладная вода арыка, протекавшего через весь наш двор.
В доме тоже стояла такая духота, что дышать нечем.
Мухи и те, прилипнув к стенам и потолку, опасались пошевелить лапками, не то, что там с жужжанием летать по комнатам. Бери мухобойку и хлопай в своё удовольствие.
Куры, вырыв в земле ямки под деревьями, тоже попрятались и, раскрыв клювы, тяжело дышали, наверно думали, что так будет прохладнее.
Ни один листочек в саду не шелохнётся – всё замерло от зноя. Ти-ши-на…, жараа…
Дома никого…, кроме меня, конечно, нашей собаки - Цыгана, и живности - коровы Муньки. Родители на работе.
Я лежу в тени груши и листаю книгу. Изредка, ну так… пару раз в час, я переползаю с одного места на другое, следую за тенью от дерева. Затем, когда уж совсем становится невмоготу, иду к арыку и, опустив голову в прохладную воду, тренируюсь на задержку дыхания. Моя мечта – стать водолазом!
Откуда она взялась, такая мечта? – спросите вы. Сам не могу понять. Наш город сугубо сухопутный - до моря-океана тысячи километров, а вот появилась же она – моя мечта!
Наш городской транспорт – верблюды и ослики. Изредка, подняв несусветную пыль, проедет старенький, весь помятый и побитый ЗиС-5 или, что случается чаще, протарахтит допотопная военная полуторка. Она уже давно «отчислена» из армии «по старости» и полной изношенности, и годная лишь для перевозки картошки или дров. Ну откуда, скажите на милость, здесь, в нашем городе корабли, подводные лодки и другая морская техника? Правда, смешно?
В очередной раз опустив голову в воду, я зажал пальцами, как прищепкой, нос и, закрыв глаза, стал считать. В голове, после сказанной про себя цифры – тридцать пять - зашумело, а потом и вовсе зазвенели колокольчики. Когда я сам себе сказал - «Сорок!», голова, без моего личного разрешения, совершенно не подчиняясь моей воле, выскочила из воды. Да…, подумал я огорчённо, нужно больше тренироваться. А то, что же это получается: голова сама по себе, а я так – приложение к ней что ли? Ну, никакого тебе порядка в танковых войсках!
Недовольный собой я вернулся под грушу, чтобы продолжить чтение и изучение ненавистного учебника по арифметике. И всё это из-за мамы…, всё из-за неё! Вот ведь какая хитрая! Все ребята, значит, наслаждаются летним ничегонеделанием, а я – повторяй арифметику и решай задачки! Ну, правда, ведь совершенно нечестно? Разве я не прав?
Она и сегодня, уходя на работу, с какой-то, или мне так почудилось, тайной подковыркой, спросила:
- Ты хочешь стать водолазом?
- Конечно, хочу.
Я так ляпнул, совершенно не подумавши, но сразу почувствовав в её словах какой-то подвох, насторожился.
- Тогда займись арифметикой. Без знания её тебя не примут в водолазную школу.
И когда это я умудрился проговориться о своей заветной мечте? Наверное, во сне.
Однажды папа, при задушевном разговоре со мной, так и сказал: «Ты так много разговариваешь во сне, что из тебя никогда не получится разведчик. Все государственные тайны выболтаешь!»
Вот тогда-то у меня, наверное, и появилась мечта стать водолазом. Под водой, сами понимаете, много не поговоришь! Разве что с рыбами? Так говорят, рыбы в воде не разговаривают. Хотя….
Я как-то совершенно нечаянно услышал, как один дяденька сказал другому: «Ты болтлив как селёдка, Гриша. Тебе ничего нельзя доверить!»
Вот так и сказал, честное благородное слово!
Ну, а теперь сами подумайте: кому, скажите, пожалуйста, верить, а?
Только я взялся за учебник и открыл десятую страницу, чтобы повторить решение до зубной боли надоевшей задачки, как со стороны калитки послышался громкий свист, и голосом Вовки Моисеенко, позвали меня:
- Эй! Серёга! Ты дома?
Вовка – мой дружок..., настоящий…. Не какой-нибудь там товарищ, а друг! Мы ходим в одну школу. Только он на целый год старше меня и учится в другом классе.
Залаял Цыган – наша домашняя "сторожевая" собака. Таким именем назвала его мама, на-верное, за то, что он весь чёрный.
«Чёрный, маленький, от горшка два вершка, и лайя» - так сказал о нём папа.
Но знаете - Цыган злой до ужаса – это я вам точно говорю! Я ему однажды, для проверки конечно, в рот заглянул, чтобы по цвету нёба определить его злость, так там у него – черным-черно! Я рассказал об этом Вовке, так он знаете, что мне сказал - "Раз у собаки нёбо чёрное, значит, она злая, до ужаса!".
Он-то опытнее меня, знает что говорит - у них во дворе аж две собаки!
Наш Цыган при виде чужих у калитки, всегда заливается колокольчиком – особенно, когда мама и папа дома. Я так думаю, он хочет этим показать: вот видите, какой я добросовестный пёсик - даром продукты не перевожу…. Интересно, на кого это он намекает?
Я как-то ради интереса понаблюдал за ним. Так вот, он полает-полает и оглянется назад, потом передохнёт, и опять полает. Я-то сразу догадался: он оглядывается, чтобы посмотреть, не вышел ли кто-нибудь из дома, и не пора ли перестать надрываться. А, когда долго не выходят, он начинает пуще злиться и лаять, как-бы намекая – долго мне ещё понапрасну горло надрывать, глухие что ли? Выходите мол, я вам тоже не заведенный.
Хит-рю-га, каких поискать! Ох, и хит-рю-га!
Сейчас он тоже старался! Однако от будки далеко не отходил, готовый в любой неблагоприятный для него момент юркнуть в неё, и уже оттуда продолжать лаять.
Я подошёл к калитке, чтобы открыть её, а Вовка уже во дворе – через забор перелез.
- Ты чем занимаешься? - поинтересовался он. - Родители дома или на работе?
Я ещё только приготовился «достойно» ответить, а он, словно пулемёт - Максим, опять затараторил:
- Давай, бросай всё и пошли купаться! Витёк и Колян, наверное, половину дороги уже прошли. Я им сказал, что мы догоним, а если нет, то встретимся на нашем всегдашнем месте.
Здрасьте, пожалуйста! - подумал я, предложение, конечно, очень даже заманчивое, но…, как же Мунька? (Мунька – это наша корова-кормилица). Мне мама строго-настрого наказала, чтобы я накормил её. И ещё, она, помахав туда-сюда пальцем перед моим облупленным от солнца носом, добавила: «Ни в коем случае, слышишь, ни в коем случае! – ещё раз повторила она строго, - не вздумай оставить её без воды. Узнаю! Уши оборву!»
У меня и раньше случались такие промахи. Так Мунька в прошлый раз уже не выдержала наверно, наябедничала на меня. Когда мама пришла с работы и подошла к ней, она как замычит, а потом как заплачет, не как человек, конечно, навзрыд, а молча: из глаз слёзы как покатятся, крупные-крупные, величиной с горошину! Мама обняла её за шею, гладит и приговаривает: «Опять этот бездельник с друзьями целый день на арыке проболтался! Ну, я ему, паразиту, задам!»
Мунька постепенно плакать перестала, и нет-нет, да посмотрит в мою сторону, как-бы говоря этим – «Ну, что, дождался, не будешь меня без воды оставлять. Я ещё не то про тебя могу порассказать. Мама ахнет!»
Я, так, чтобы мама не увидела, показал ей кулак, но чтобы она меня окончательно не вы-дала, решил исправить свою оплошность с водопоем. Пришлось быстренько принести Муньке три ведра воды. Так она, зараза, всю воду выпила до дна и ещё наверно хотела, но мама сказала: «Хватит Мунька, а то лопнешь! Он тебе, попозже, ещё принесёт» - и так это строго посмотрела на меня, что я даже чуть-чуть испугался, что меня накажут. Но, ничего, обошлось!
- Вовка! – говорю я, - мне корову надо накормить, а потом ещё и напоить. Кроме того…, я почесал в затылке…, у меня арифметика под грушей лежит-прохлаждается…, и вообще – я, наказанный! Потом немного подумал и добавил для пущей убедительности: «Мне, к твоему сведению, со двора строго-настрого запретили выходить».
- Подумаешь! Арифметика у него! Впереди ещё половина лета. - Никуда твоя любимая арифметика не денется! – стал уговаривать он меня.
Я, в душе конечно, а не на виду, так надеялся, так надеялся, что он уговорит меня, а я соглашусь пойти с ним. Втайне я даже помогал ему себя уговаривать.
…А за корову не боись. Мы корове груш натрясём, пусть наслаждается. - «Ваша корова любит груши?» – продолжал он искушать меня. Мы всего-то на часик сбегаем, искупаемся и бегом назад. Твои даже не узнают. Гарантирую! Кто им скажет? Не, ты же? Я-то, точно – нет! Я же твой друг!
Наконец он чуть-чуть прервался, наверное, чтобы набрать в грудь побольше воздуха, и продолжил: «Между прочим, корове тоже хоть раз в жизни груш поесть хочется...»
Последние Вовкины слова, особенно о любви коровы к грушам, сломили моё, не такое уж твёрдое сопротивление. Я был бессилен перед его доводами, как крепость «Измаил» перед Суворовым. Я недавно об этом прочитал в книжке. Ин-те-рес-ная…! - Не читали…? Напрасно.
Мы быстренько залезли на дерево, натрясли груш, а потом я вывел из прохладного сарая Муньку.
Вначале она упиралась: ну, скажите, пожалуйста, какой здравомыслящей корове, так я подумал, когда выводил её, захочется прохладное стойло покинуть, и париться на жаре?
Тогда я сунул ей под нос грушу – она понюхала её, а потом с превеликим удовольствием начала похрумкивая жевать.
Коровы тоже, оказывается, как и люди, любят полакомиться вкусненьким.
А груши-то у нас вкусные-превкусные! Я бы и сам с удовольствием съел ещё пару штук, но было уже некуда их запихивать. Живот и так трещал от переполнения. Я даже иногда слышал, как что-то внутри живота то ли потрескивало, то ли погукивало. В общем, в нём происходил какой-то непонятный для меня процесс пищеварения.
Вопрос с пропитанием коровы, как сказал мой друг, на данный момент мы решили.
Выскочив на улицу и заперев калитку, я оглянулся на соседский дом – не заметила ли нас Светка Дмитриева – ябеда и задавака. Мы с ней одноклассники и, однажды, целую неделю дружили, а потом раздружились. Раздружились на «профессиональной» почве, так сказал её отец моему папе.
Ну, что в самом-то деле? Я ей говорю: «Пойду в водолазы! Буду корабли со дна моря, поднимать и, может быть, найду огромный-преогромный клад и тогда на тебе женюсь».
А она сразу же, даже не подумав, не прикинув, ответила: «Зачем мне водолаз! Я лётчицей буду! Полечу вокруг земли и стану героиней!» И ещё нос курносый задрала.
Я, конечно, на неё всерьёз обиделся за такое неуважение к моей будущей профессии, и перестал с ней дружить и даже в гости перестал к ним ходить.
Тоже мне, лётчица! Я же говорю - самая настоящая задавака с конопушками на носу! И Вовка тоже так её обзывает.
Пробежав четыре квартала от улицы Ташкентской, мы с Вовкой выскочили на «Сенной рынок», а там, если ещё немного пробежать – окажешься на берегу Головного арыка - места нашего всегдашнего купания. Товарищей мы, конечно же, не догнали.
Ещё затратили пятнадцать минут на преодоление оставшегося пути, и… мы на месте!
Головной арык берёт воду через затвор из речки Талас, берущей своё начало в горах Киргизии. У Таласа очень холодная вода и быстрое течение, да и находился он в километре, а может в полутора от города. По моему пониманию – далековато. На речку мы ходим только рыбачить, а купаемся мы всегда в Головном арыке. В нём вода теплее и течение не такое быстрое.

* * *
Шириной около пяти-шести метров, он, входя в город, разветвляется на несколько более узких арыков, а в самом городе переходит в сеть узеньких-узеньких арыков, подведённых к каждому двору.
На обоих берегах головного арыка растут пирамидальные тополя и джида. Они дают тень и закрывают нас своей кроной от палящих лучей солнца. Это было наше любимое место отдыха и забав в воде. Это было наше собственное «Море-океан!» Вот только по этому морю-океану не плавали корабли и подводные лодки.
В воде уже барахтались Витёк с Коляном и другие наши знакомые ребята, завсегдатаи этого места.
Увидев нас, они замахали нам руками и на разные голоса, завопили: «Давайте скорее сюда! Вода тёплая, можно купаться! Кра-со-ти-ща! - Вовка, Серёга… ныряйте с берега! Не боись, пацаны, прорвёмся! - Не утонем, не умрём и в арыке проживём!»
Мы разделись под тополем и побежали к месту нашего ныряния.
Вовка, заранее разбежавшись, подпрыгнул и с визгом полетел в воду. А я не стал нырять. Что-то заколбасило меня. До сих пор не пойму, что! Может потому, что я ещё очень плохо плаваю? Конечно, это позор для водолаза, но…
А плаваю я только по-собачьи, и только у берега.
В общем, не успев разогнаться для прыжка в воду, я затормозил, медленно, вразвалочку подошёл к берегу, и остановился в раздумье. - Серёга, ты чего остановился? – крикнул мне Вовка, барахтаясь в воде. - Не боись – вода нормальная, тёплая, как парное молоко у Муньки! Ты же умеешь плавать, я видел в прошлый раз...
- Ты чо – трусишь?! – стали кричать остальные.
Я знал, под водой, у самого берега, есть приступочка, по которой мы вылазили из воды, и я решил сначала на ней немного постоять, а потом, с неё же, спуститься в воду.
Поставив на неё одну ногу, я тут же почувствовал какая она скользкая.
Вода была мне чуть выше колена: она была такой прохладной, и такой ласковой, что я от наслаждения закрыл глаза…
Что случилось потом, я как то сразу и не понял. Это случилось в одно мгновение, даже меньше мгновения! Я даже глаза не успел закрыть! Я даже один глаз не успел разморгнуть, не то что подумать или сообразить, или хотя бы немного приготовиться...
Я находился в воде! Даже не так. Я был под водой!
Стараясь не дышать, как у себя дома в арыке, чтобы не наглотаться воды – вот, что значит закалка-тренировка - я всё-таки, зачем-то весь сжался, или мне почудилось, что я сжался, а глаза мои сами по себе вдруг открылись.
Моему взору открылся «богатый» подводный мир арыка, ну, точь в точь, как в кино, в этом, как его…. Вот забыл название, ну… в этом..., да вы же видели его…, про водолазов..., помните? Ещё на той неделе показывали, как они в дыру корабля заплывали. Вспомнили?
Даа..., это вам не то, что дома, в арыке...
Мимо меня проплывала какая-то росшая на дне очень уж зелёная трава. Она покачива-лась…, покачивалась, а в ней, словно по улицам и переулкам города, сновали маленькие рыбки и жучки. А огромные лягушки, выпучив от удивления круглые глаза, провожали меня взглядом, и, вероятно, спрашивали друг у друга, что это за чудо-юдо появилось в их владениях.
Почему-то всё это появлялось то с правой стороны, то с левой, а иногда, по какой-то прихоти природы что ли, то вверху, то внизу.
Окружавшие меня картины, медленно вращаясь, то удалялись, то приближались. Всё просматривалось, как-бы через зелёное, чуть мутноватое стекло.
…А вот проплыло подо мной старое, ржавое ведро без дна, а чуть подальше – погнутое колесо от велосипеда. Потом оно почему-то оказалось надо мной – висело в зелёном небе, и не падало…
В голове появился шум, как при счёте - тридцать пять.
А потом…, потом он стал усиливаться всё больше и больше и, наконец, перешёл в звон: такой, знаете ли - типа «Ззззззз», и я подумал - Всё! Всё, больше без воздуха я не смогу и, если сейчас же, сию же секундочку не начну дышать, то задохнусь от удушья.
И я стал дышать!
Воздух был такой густой, и с таким трудом наполнял лёгкие, что я, дыша, никак не мог надышаться. Я чувствовал – мне его не хватает! Очень не хватает!
Тогда я стал усиленно дышать, втягивая его всей грудью и со всей силой, которая у меня была. Потом…, потом чувство нехватки воздуха в какой-то миг ушло, и мне стало так тепло и уютно, что глаза у меня сами собой закрылись, и я уснул в покачивающей меня зелёной колы-бели…

Глава вторая
Резко, то ли очнувшись, то ли проснувшись, я открыл глаза, и ничего не понял. Почему-то я лежал боком на траве, а вокруг меня толпились все мои друзья и знакомые товарищи. И какой-то чужой дяденька в мокрой одежде (с неё даже вода капала), закрыв глаза и облокотившись рукой о землю, как мне показалось - счастливо улыбался. Я попытался сесть, но какая-то слабость и головокружение мне помешали это сделать.
Первым увидел, что я пришёл в себя, конечно же, Вовка, и он же помог мне сесть.
А дяденька, наверно почувствовав, как я пытаюсь сесть, открыл глаза и ласково, как папа, когда он в хорошем настроении, спросил: «Ну, как, малец, ожил?» А, затем, улыбнувшись, добавил – «Долго жить будешь!»
Я всё ещё ничего не понимал, и в растерянности только «хлопал глазами». На мне была мокрая одежда, и хотя на улице стояла несусветная жара, мне было почему-то холодно.
Дяденька внимательно посмотрел на меня, потом поднявшись на ноги, взял валявшийся чуть в стороне на земле, велосипед (я его, вначале, даже не заметил) и, сказав на прощание: «Пока, пацаны! Вы уж тут поосторожнее… в воде» - покатил по натоптанной вдоль арыка тро-пинке.
Тут, «пацаны», все разом, как стая потревоженных галчат, загалдели и, перебивая, вспоминая подробности, и поправляя друг друга, стали рассказывать, что же произошло со мной:
Ты стоял на нашей ступеньке, говорил один, а я тебе крикнул, чтобы ты не трусил и лез в воду. Потом я нырнул, продолжал он, а когда вынырнул, тебя уже там не было. Я решил, что ты где-то рядом плаваешь…
А, я видел, как ты нырнул! – перебивая, стал рассказывать другой пацан, и ждал, когда вынырнешь. Ждал-ждал, а тебя всё нет. Решил, что ты хочешь под водой к нам подплыть…
А, я! - вступил в разговор Вовка, случайно увидел, как что-то под водой проплыло мимо меня, а над водой руки торчат и пальцы шевелятся. Я, как закричу пацанам: «Утопленник! Уто-пленник!» Ну, все, знамо дело, кинулись на берег - продолжил он рассказ - все выскочили, а тебя нет!
По тропинке вдоль берега какой-то дяденька на велосипеде ехал, заговорил, перебивая Вовку, незнакомый мне мальчик, мы кинулись к нему, и стали говорить про утопленника, и показывать руками…
Ага, не бреши, и совсем не так! – перебил его Витёк, - я первый увидел дяденьку, и стал звать его, а то бы он мимо проехал...
Из всего этого гама я, ещё не совсем хорошо соображая, понял только одно: я утонул, а какой-то посторонний человек, проезжая мимо нас на велосипеде, бросился в воду, вытащил меня из воды и откачал.
Откачал – слово-то, какое! Можно подумать, что он включил насос электрический (я видел, как в городе из арыка воду таким качают), и из меня воду выкачивал…
Интересно, сколько же вёдер воды он из меня выкачал? Никто же в такой панике не посчитал наверно, а зря. Интересно же, сколько воды вмещается в пацана, такого как я? Вот если бы другого мальчика откачивали, а не меня, я бы обязательно посчитал.
После всей этой кутерьмы с моим спасением и разговорами про то, как я «чуть не утопнул», оставалось только договориться, как так сделать, чтобы мои родители не узнали об этом происшествии.
Ну, общим хором-приговором, мы решили держать язык за зубами!
О продолжении купания разговор никто не заводил. Не раздавался среди нас беззаботный пацанячий смех, и никто безобидно не подначивал друг друга - думаю, все были напуганы произошедшим со мной.
Мы молчаливо распрощались, и также молчаливо, потихоньку разошлись по домам.
Попрощавшись со своими товарищами, мы – двое - тоже пошли домой. Вся одежда на мне была мокрой и грязной, но я надеялся, что она высохнет за время пути домой, а потом я легко её очищу.
Подходя к дому, я услышал обиженное мычание Муньки. Она бессовестно ревела на всю улицу: ещё одна неприятность в лице Муньки, поджидала меня!
Вовка проводил меня до калитки и, пожав мне руку, сказал: «Подумаешь, пару раз ремнём получишь, если проболтаешься!» - и ушёл.
Незаметно скосив глаза в сторону Райкиного дома (её нигде не было видно) я, решив, что хоть здесь мне повезло, грустно вздохнул, и вошёл в калитку.
Быстро напоив корову, я загнал её обратно в сарай, и принялся за чистку штанов. Они почему-то плохо отчищались. Оставались пятна. Тут мне пришла в голову прекрасная мысль-идея, а что если брюки и рубашку намочить в арыке, а потом постирать? К приходу родителей они должны высохнуть, решил я, и быстренько скинул с себя одежду.
Развесив постиранную одежду на солнышке – сушиться - я совсем уж собрался приняться за арифметику, но тут во двор быстрым шагом, почти бегом, вошла мама. Почему-то сегодня она пришла с работы рано, как никогда. Подойдя, ко мне, она прерывающимся от волнения голосом, спросила: «Ты, что, опять без разрешения ходил купаться?!
Я моментально догадался – кто-то из друзей-товарищей не удержался, и выдал наш секрет!
Оставалось одно – ни под каким «соусом» не признаваться, даже если будут жечь на костре, как Жанну д’Арк. О ней, с восхищением, аж глаза горели огнём возбуждения, как-то рассказал мне Вовка. Не признаваться, и всё – ни в какую! Иначе наказания не избежать!
Сделав честные-пречестные глаза, я ответил:
- Ну, что ты мама! Видишь, я по арифметике задачки решаю, и с обидой в голосе, добавил, - некогда мне по разным купаниям ходить.
- А почему твоя одежда мокрая на верёвке висит? – продолжила допрос мама. - Иии… ты Муньку покормил? А не забыл напоить?
- С Мунькой всё в порядке. Можешь спросить у неё сама. Она врать не станет! – продолжал выкручиваться я, - а одежда…?
Тут я лихорадочно стал придумывать, как по правдивее ответить, и не попасться на вранье. И, наконец, брякнул:
- Это я поскользнулся, и нечаянно упал в арык!
Проговорился! – блескучей молнией сверкнула мысль. Что теперь бу-де-т?!
- В какой арык, - строго посмотрев на меня, спросила мама. – Ты всё-таки ходил на Головной арык?
- Да, нет. Это я в наш…, в наш… арык… упал, - пробормотал я, уже не надеясь избежать трёпки.
Мама, посмотрела на меня внимательно-подозрительным взглядом, и продолжила: «Прибежала ко мне на работу тётя Зина Амосова, ты знаешь её…
- Это…, которая через два дома от нас живёт? – перебил я маму, уже чувствуя, что гроза, наверное, минует меня.
…Да, она. Она прибежала ко мне на работу и говорит, что ты утонул в Головном арыке, и что ты был там со своими дружками. Я отпросилась у директора, и вместе с ней побежала до-мой…
И тут же мне прямёхонько в лоб, как из двуствольного ружья, бабахнула: «Так ты, ходил купаться?!»
Не ожидая такой сильной боевой атаки, я захлопал глазами, и даже как-то, вначале, растерялся. Потом «забрал» себя в руки – я же будущий водолаз – и спокойно ответил: «Ну, что ты мама, какой арык? Я же дома арифметику повторял!»
Вечером, когда вся семья легла спать и ко мне начала подкрадываться сладкая дрёма, из комнаты мамы раздался голос: «Серёжа, признайся! Ты ходил купаться на Головной арык, и чуть не утонул, да? Не будет же тётя Зина придумывать… - Я тебя наказывать не собираюсь, но ты всё же признайся».
- Это…, это другой… мальчик тонул, - покачиваемый лодкой сна, пробормотал я.
- А… ему…, этому..., другому мальчику было страшно? - вновь услышал я донёсшийся издалека, словно дуновение ветерка, чей-то голос.
Уже совсем засыпая, я прошептал: «Так страшно, так страшно. Там такие огромные, пучеглазые лягушки...»

---<<<>>>---