Челюсть

Все то огромное количество шансов предоставленных мне в жизни, буквально на блюдечке, я просто выкинул, проигнорировал, наплевал на них. А может, мне и не нужно ничего было? Пассивно-регидное отношение к своей судьбе, пусть все идет своим чередом. Вот мое совершенно идиотское жизненное кредо. Можно ли изменить себя? Наверное, да. Но как? Самое плохое, что бывает в человеке - это нерешительность. В один прекрасный момент она может сыграть злую шутку и повернуть течение событий в худшую сторону. Не-хо-чу! Я не хочу быть таким больше, - кричу я бешеным голосом. Но голос улетает и растворяется в бесконечности…
Не ел жесткой пищи уже шестнадцать дней. Питаюсь одним молоком и раз в день бульоном со сметаной. Предстоит еще три недели такого меню. Что может быть прекрасней обычной яичницы с хлебом, а шашлычок, курочка, картошечка! Я же все это уже проходил в Англии и снова допустил ошибку, снова оказался в такой ситуации. Я поражаюсь Илье, какой он самостоятельный, взрослый, а ведь ему всего двадцать лет. Это жизнь его учит - тяжелая жизнь.
Мысли перескакивают в голове одна на другую, едва успеваю записывать. Никогда в жизни так много не писал. Хотя, нет. То письмо в никуда. Оно было, если я не ошибаюсь, листов двенадцать. Утопия - писать девочке, которую видел в последний раз в шестом классе и надеется на то, что она будет тебе рада. Да, вот это бред! Письмо так и не дошло, затерялось в необъятных просторах нашей родины. Я писал его около недели. С тех пор прошло уже полтора года. Как быстро летит время!
Деньги, все упирается в деньги. Если бы у меня их было много, то возможно, можно было бы решить все проблемы. Нет, стоп, это полный бред. Деньги нужны нам для того, чтобы иметь право выбора. И понять это, когда их у тебя достаточно много, порой бывает невозможно. Ведь все познается в сравнении. Я все время твердил, что мне не нужны деньги. И вот я вижу, как живут люди, у которых их нет. В каких условиях. Как так можно жить? Я так не хочу! Помогите, спасите! Какой же, все-таки, я глупец! После жизни в Волгограде я не хочу возвращаться в эти трущобы. Внутри меня просто паника. Скорей бы отсюда выбраться. Каждая минута, каждая секунда кажется вечностью…
Когда все произошло, чувство вины не имеет значения. Я хочу жить как нормальный человек. Какой ужас, Боже мой!!! Никогда не женюсь на девушке, если она будет пить и курить, развязно вести себя. Теперь я понимаю Ивана, который с руками и ногами вцепился в Наташку. А взять Машу, чудо девочка, вот на ком нужно жениться, заводить семью, а не бегать за этими расфуфыренными проститутками. Будучи еще в Устюге, я подумал, ведь мне уже двадцать пять лет, а я шляюсь с дружками по ночам по городу и пью в подворотне спирт и пиво. Не припозднился ли ты, дружок? Увидел Тенигину с ее сестрой, все так же ошивающихся по городу неизвестно с кем и хлещущих пиво. А ведь у нее ребенок родился, и она уже успела развестись! С кем ребенок остается, пока она гуляет? Ведь у них только отец. Упаси меня боже от такой красоты. Только сейчас я начинаю мыслить ясно и глубоко, и что дело-то вовсе не в красоте. Красота яд. Только написание дневника спасает меня. В нем я излагаю все свои мысли, просветления, рассуждения и сомнения. И книги, конечно же, книги! Без них я сошел бы с ума. Мозг требует все больше и больше информации, подобно мозгу курильщика, нуждающемуся в никотине, и только тогда ощущает насыщение. Мой никотин - книга.
Как пламенно я желаю избавиться от еще одной, более страшной привычки, разлагающей меня. Это алкоголь. Я обязательно сделаю это и я уже встал на правильный путь. Да благословит Дон Хуан мое несгибаемое намерение. Неужели все время нужно получать по голове, чтобы она начинала работать? Вот, опять я начал стонать, действовать надо!
Так в чем же, все-таки, заключается смысл моей жизни? Вспоминая свои давние размышления, я даю очертание некой интересной формулировке: "Смысл жизни, помимо прочего, заключается в постоянном развитии и самосовершенствовании человека, как генетической единицы, наиболее продвинутой в эволюционном плане. Развитии, путем объединения накопленных знаний, как отдельной самостоятельной личности, так и в совокупности цивилизации в целом. Но однажды, наступает такой момент, когда человек вырабатывает свою программу, и жизнь становится ему не интересной. Его мучают депрессии, чрезмерные размышления и тогда это становиться патологией. Но ведь это же естественно и похвально - размышлять, скажете вы. Искать ответы на миллионы вопросов, испытывать чувство страха, тревоги. Да, конечно. Но когда это превращается в навязчивость под названием "во что бы то ни стало; постоянно, каждую секунду" - это уже отклонения. Это болезнь, которую нужно лечить. Кто его знает, до чего можно докатиться такими размышлениями. И нужно ли это? И не будет ли это то, чего в принципе бы лучше и не знать!? Да, знание выводит нас на новые уровень восприятия. Но сможешь ли ты не сойти с ума, существуя в них? Хватит ли тебе выдержки и сил? И задача человека заключается еще и в том, чтобы не допустить сбоя этой программы ни у себя, ни у других. Как? Путем самосовершенствования, помощи и взаимовыручки.
Духовные и физические травмы и потрясения дают нам ясное видение того, что мы и кто мы. Сознание словно очищается от того повседневного мусора, которым забивается ежеминутно наш мозг. От того мусора, которым забиваются шестеренки мышления и начинают работать в неправильном, искаженном направлении, со скрипом вырабатывая бредовые суждения и принципы, взгляды на жизнь и представления. И мы живем в этом мусоре, даже не понимая, что что-то не так, что наше сознание затуманено, и мы бродим туда-сюда словно умолишенные, не зная, что нам нужно и кто нам нужен. И вот жизнь дает тебе такую затрещину, что аж, кости трещат. И весь мусор исчезает из головы, словно его вывезли наконец-то после долгих лет на свалку. Теперь ты понимаешь, что к чему и как нужно правильно. Теперь ты знаешь, в каком был болоте. И вот, просветленный и наставленный на путь истинный ты начинаешь строить планы. В твоей голове нет иллюзий, мечт, неясностей. Есть только настоящая жизнь. Ты живешь и радуешься этому. Ты другой отныне, ты знаешь, как нужно правильно жить. Вот оно, казалось бы знание. Теперь только стоит делать именно так, как подсказывает твой просветленный разум. Но проходят дни, недели, месяцы и ты словно забываешь все то, что чувствовал тогда и знал. Тебя снова затягивает в это вонючее болото псевдомыслей, иллюзий и размышлений. (весь абзац сравнить с отрывком в сети с простветлениями после травмы, похоже, кажется.) И ты снова прежний, такой же, как и был. Почему так происходит? Как с этим справиться? Я не знаю, но по-прежнему питаю надежды, что человек, все же, чему-то учится и все его потрясения и просветления не проходят бесследно. В хорошем понимании этого слова. Что хоть какая-то часть знания "как нужно и правильно" остается и он начинает делать как нужно и то, что нужно.
Четверг 25 августа 2006 года (возможно последний четверг месяца). Одиночество - это важные, значительные мысли - спокойствие, мудрость. Я живу в полном одиночестве. Зато у меня есть широкое поле для размышлений. И я размышляю.
Все наши желания уж точно материализуются. Вот хотел я жить один в Питере, в Вологде... Там старые друзья, товарищи - вот и получил. Только что-то "больно" не нравится мне такое положение вещей - лежать со сломанной челюстью и принимать в палате старых друзей, которые приносят тебе сочку попить, так как кроме него ты ничего в принципе, не способен поглотить. Я кит, питаюсь планктоном, который проходит с большим трудом через сеть плотно натянутых резинок, сжимающих раздробленную челюсть. При всем при этом необходимо преодолеть ему и стену плотно сжатых зубов. И вот, вся эта прелестная ротовая паутина моментально забивается, стоит только попасть в нее паре неудобоваримых частиц, размером с чаинку. Ну вот, опять закупорило! На, получи! Наелся. Всасывай, всасывай, все равно труба. Труба говорю забита. И вот берешь щетку и начинаешь извлекать застрявший груз, а потом заново фильтровать живительную влагу.
Боли при сломанной челюсти адские. Именно адские, потому что терпеть, когда кости смещаются относительно друг друга даже на пол миллиметра, просто невозможно. Если боль продолжается пять секунд, то кажется, что прошла вечность и хочется просто умереть. А почему? Кто виноват? Неужели я настолько мерзок и грешен, что должен терпеть все это. Если бы в тот вечер я просто прошел мимо той свары, стоявшей около парка, и не предложил им мило сыграть на гитаре, то ничего бы не случилось. А почему я так наивен и посчитал, что все люди милы и дружелюбны в этом мире? Да потому что я был в состоянии невменяемости. Мои рефлексы и инстинкты самосохранения были напрочь отключены. Это состояние ребенка, не имеющего за плечами ни знаний, ни опыта. Все тело залито ядом. И яд этот убивает коварно, из-под тишка, не своими руками, а руками других, тем самым, превращая человека в суицидального психопата, с расплавленным мозгом и запускает механизм самоуничтожения. Один щелчок, доли секунды, решают, как повернется наша судьба и жизнь. Мгновение и ты проходишь мимо, ты живой. Ты дома. Неверный ход и атрофированный мозг принимает последнее решение, и ты мертв. Ты даже не успел ничего понять, почувствовать. Раз и все, тебя нет. Так бездарно, глупо и нелепо закончилась жизнь. Не остается ничего. А жизнь извне продолжает идти своим чередом: деревья, небо, ветер, друзья, родители. Один день – человека больше нет и это никак нельзя изменить. Вот так. И вот вариант третий. Я в больнице со сломанной челюстью, а могло бы все закончиться по варианту номер два. Вот насколько я туп. Можно сказать, я родился заново. Вспышка… Прошел час или два, я не помню. Я иду домой весь в крови, челюсть сломана. Бедная мама. Это ужасно… Два дня в постели, непрекращающиеся боли, в городе нет врачей, способных что-либо предпринять…
Машина, вся концентрация на себе, на страхе боли. До других нет дела. До Вологды ехать шесть часов. Это невообразимо! Любой бугорок и адские муки, липкий пот обволок тело. Нет, мне не доехать. Мама держит меня за колено. Я весь скрючился. Невообразимо. А если представить, что я родился сто лет назад, году этак в тысяча девятьсот первом. Что тогда? Тот прыжок со второго этажа общежития и разорванный мениск – инвалид на всю жизнь. Осколок заклинил бы сустав и все, нога не разгибается. Кому я нужен, маме, папе? Всю жизнь прыгать на костылях, быть растением. Гул двигателя, толчок и машина снова подпрыгивает на очередной неровности. Вот, вот начнется новый приступ боли. В глазах темнеет, время останавливается – борьба. Адская борьба со своим организмом, который протестует против этой поломки и выбрасывает очередную порцию ужаса.
А тот случай с переломом основания черепа. А как следствие сотрясение мозга, парез правого тройничного лицевого нерва. Удариться головой о бетон с двух метровой высоты. Но снова мне повезло, я выздоровел, хотя на это и ушло полтора месяца и много папиных нервов. А какие я сделал выводы? Да никаких. Все началось с начала: алкоголь, веселье, эйфория от невообразимой удачи и счастливого поворота жизни. Счастье от того, что я в центре внимания. Вот он, какой я, посмотрите! Нате, любуйтесь! Любит меня и он, медленно убивающий годами ядовитый, сладострастный друг. Насколько же глупы люди, что возвращаются к исходной точке. Как с этим бороться? Что делать? И вот теперь мне сломали челюсть. Тройной перелом. Состояние полной моральной разбитости, из глаз текут слезы. Только мама спасает постоянным присутствием и железной выдержкой. Ощущение нереальности происходящего. Этого не может быть, это не со мной! Ах, нет, все по-настоящему. Ничего уже не вернуть – это навсегда. Есть только миг в этом мире бушующем, именно он называется жизнь… или смерть.
Угрюмая палата, грязно-голубые стены, страх перед каждым. Нежелание ничего. Только чтобы не трогали, только чтобы все оставили меня в покое, и все это быстрее закончилось. Есть не хочется. Питание однообразное, четко по расписанию. Первую неделю хватало. Потом начало мучить постоянное чувство голода. Жидкостью сложно наесться.

Пятница, утро.
Боль и лишения – вот что нам дает осознание того, как все обстоит на самом деле. Нейроны мозга и все рецепторы организма мобилизуются, и он начинает функционировать совершенно по-другому. Ловите истину, господа, ловите, пока вы больны и немощны!
Итак, сегодня была предпринята первая попытка шинирования челюсти врачом. На пятый день после перелома.
- Я попробую поставить тебе сегодня ее на место, – говорит врач.
- Хорошо, - мычу я.
Процедурный кабинет, инъекция промедола в плечо (впоследствии на ее месте осталось пятно диаметром в один сантиметр). Через три минуты наступила легкая эйфория. Все вокруг стало красочным, миловидным, настроение поднялось, страх почти ушел. Сижу и читаю книгу. Жду на скамейке в коридоре.
Все неприятные ощущения физического и морального характера прекратились. Необычайный подъем духовных сил. Сестра, проходящая мимо, кажется какой-то необыкновенной, приятно-созерцаемой. Мне она видится ангелом. Светлый коридор, голоса, все просто чудесно. Интересно наблюдать за звуками, движениями. Вот только бы подольше не кончалось все это. А вдруг действие промедола прекратится к приходу врача? Это меня беспокоит. Вправить челюсть - это вам не семечки погрызть. Тройка от четверки на расстоянии сантиметра, а между ними живое разодранное мясо. Нет, не выбитый зуб на этом месте, как я поначалу подумал, а именно самая настоящая трещина. Вы можете себе представить сломанную кость, растянутую в разные стороны и держащуюся только за счет кожи и мышц? Так вот, эти две части нечеловеческими усилиями и предстоит поставить на место. По телу разливается приятное тепло. Приятно абсолютно все. Медсестра сказала, что обычно перед шинированием промедол никому не делают, так как он относится к наркотическим средствам. Я исключение, так как они узнали, что я работаю заместителем директора аптеки. А вот и врач. Пошли.
Ложусь на стол.
- Открой рот сильнее, - говорит врач.
Открываю. Слева челюсти слышится приглушенный пузырчатый треск, наподобие того, когда достают крючок изо рта рыбы, и она пускает воздух со слизью. Боли нет. Укол в нижнюю десну. По-видимому, это местный анестетик для улучшения обезболивания промедола. Врач начинает продевать проволоку в промежутки зубов. Неприятное ощущение. Это для того, чтобы впоследствии прикрепить к ней две железные капы, как у боксеров. Они будут фиксировать челюсть и плотно прижимать ее к верхним зубам. Ну вот, началось. Врач с огромным усилием оттягивает поломанную челюсть посредством этой проволоки. Тут-то и начинаешь дрожать всем телом. Чувствуется сильная, очень сильная, но притупленная боль. Терпеть можно, промедол хорошо подействовал. Усилие, еще одно...
- Наверное, щель останется, - говорит он. Нет, вроде бы стянул. Ну а теперь потерпи. Я сделаю укол по язык, будет больно.
Игла проходит вглубь подъязычного нерва. Левая сторона лица онемела. Попал. До этого он стягивал обломок, в котором находился четвертый зуб. А теперь пришла очередь поставить на место перелом возле скуловой мышцы. Кость там оторвана совсем, и ее нужно поставить на место и зафиксировать. И сейчас началась настоящая пытка. Врач изо всех сил давит на отошедший левый участок челюсти со стороны щеки. Усилие прикладывает неимоверное. С доктора каплями стекает пот:
- Вспотел весь, - говорит он. - Не двигается.
Глаза у меня, в прямом смысле этого слова, начинают лезть на лоб. Слышится треск в уже стянутой нижней трещине. Боль, боль, боль... Сейчас оторвется. Вот еще чуть-чуть и все. Я по инерции тычу пальцем в место треска.
- Слышу, - говорит он.
Снова толчок.
- Так, вроде пошла. Весь вспотел, - снова повторяет он. - Вот бы еще вес сбрасывать от такой нагрузки, - цедит он сквозь марлевую повязку. Я начинаю стонать. Нет - это невообразимо. Сдвинулась... Нет, опять соскочила, сдвинулась, соскочила.
- Снова назад ушла, - машу я рукой.
Снова давит. - Все, фиксирую.
- Нет, соскочила, - проносится в голове. Да, левый край в области жевательных последних двух зубов, не смыкается до конца, несмотря на то, что вся остальная поверхность плотно прижата. Вдруг другая мысль: "Какие же они, все-таки, симпатичные - этот врач и его помощница медсестра. Вот бы из них получилась хорошая семейная пара. А может они и встречаются! Нет, как все же приятно на них смотреть, какие же они красивые. А вот интересно, если бы я был писателем, то наверняка бы сделал их главными героями своего повествования. Были бы они у меня как Бони и Клайд - не разлей вода.
Я встаю. Всю эйфорию от промедола как рукой сняло. Громадный страх во всем теле. А что будет, когда кончится действе обезболивающих? Я буду лежать и корчиться в адских муках?
Врач снял перчатки и вытер пот со лба.
-Да, придется делать операцию. Во вторник, наверное. В кости осколок и он не дает встать ей на место.
Я возвращаюсь в палату, ложусь и начинаю ждать того жуткого момента, когда закончится действие наркоза. Снова ощущаю промедол, расслабление, незаметно подкрадывается сон. Все. Я медленно засыпаю...
Томительное ожидание: суббота, воскресение, понедельник. Завтра операция. Нет, я не волнуюсь. Это уже третья операция в моей жизни под общим наркозом. Скорей бы, скорей бы уже мне ее сделали. Тогда все страдания закончатся. Умереть на операционном столе во сне? Нет, не страшно. Страшно другое - умереть в муках. Я не разговаривал уже дней десять. Приходится объясняться с окружающими жестами. Да мне в принципе это и не в тягость - молчать. Можно побыть наедине с собой.
В один из долгих больничных вечеров я подошел к зеркалу. Это было еще до наложения шины. В нем я увидел свое искалеченное лицо. Челюсть была переломлена словно тростинка и образовывала некий острый угол. Это было по-настоящему страшно, но, несмотря на это, лицо по-прежнему оставалось красивым и нравилось мне. Я приоткрыл рот и взялся за нижние резцы большим и указательным пальцами. Не прилагая практически никаких усилий, я покачал их в разные стороны. Ходуном ходила вся костная пластина, на которой они были расположены. Неужели они все у меня выпадут, и я останусь без нижних зубов? А может, все-таки, нет? Я на это очень надеюсь. Повязка давит туго, но это хорошо. Меньше подвижности - меньше боли. Но всего одно не осторожное движение, особенно ночью, когда мышцы расслабляются и пронизывающая боль охватывает середину челюсти. Боль нарастающая, нестерпимая до того, что хочется сорвать повязку и кричать, схватившись ладонью за подбородок. В тумбочке лежит кеторол. Я беру ампулу, шприц и иду в умывальную комнату. Надрез, щелчок и колпачок ампулы уже валяется на полу. Еще движение и шприц наполнен. Теперь остается только воткнуть иглу в задницу и все. Ну, это секундное дело. Взмах руки и игла входит в мышечную массу, словно нож в масло. Все, теперь спать. Хоть боль и не уйдет совсем, но, по крайней мере, притупиться.
Вторник. Знакомые прожектора ярко светят прямо в лицо. Их девять, а может двенадцать. Какая разница. Сейчас я засну, и мне будет все равно. До операционной я дошел сам. Перед этим в процедурной мне сняли резинки. Невыносимо больно. Кости снова начали ходить ходуном. Вводи же скорей наркоз, чего медлишь! Не могу больше терпеть. И вот игла уже в вене. Там она пробудет еще ровно час и вена после этого станет каменной. Того и гляди треснет. А еще говорят, как это вены у наркоманов прячутся. Да очень просто, уныривает вглубь мышцы и все тут, ищи ее свищи. Да если и найдешь, попробуй, вколи туда. Или от боли загнешься или того и гляди лопнет и брызнет в лицо теплой алой струйкой отравленной крови.
Ну вот, наконец-то поршень шприца медленно опускается до отметки ноль. Через тридцать секунд я засну...

- Вколите димедрол и кеторол, пить дайте.
- Нельзя тебе после наркоза - вытошнит, сам убирать будешь...
- В туалет хочешь?
- Хочу.
- Сейчас утку принесу.
- Не буду я в утку.
Встаю и иду в туалет. Все тело будто во сне. Шагаю мелко, не упасть бы…
Сходил. Снова спать. Проснулся часа в четыре вечера. Сразу к зеркалу. Опять повязка, а зубы! Зубы полукругом на нижней челюсти в месте разлома. Еще сильнее изуродовали. На подбородке в месте перелома нащупываю громадное выпячивание кости, миллиметров восемь. Те же боли, но скуловую кость сделали.
Погода ужас. Промозгло, холодно, дождь. В голову закрадывается вопрос: «А что лучше, лежать в теплой больничной койке, терпеть боль, быть немощным и морально убитым, спать целыми днями, читать книги, быть растением, одним словом или же каждый день вставать в семь утра на работу вот по такой пакости. И бороться, бороться, ощущая груз жизни ежесекундно, ежеминутно. Обколотое тело по глупости своей, хоть и не признаваясь вроде бы в этом, а тяготеет, в тайне, к первому варианту. Но это только сейчас, поддавшись порыву безудержной меланхолии и душевной слабости. «Нет, это не жизнь, - кричу я себе. – Ты что, слабак? Нюня! За тобой как за ребенком ухаживают. Мама работает круглые сутки, отец тоже, а ты все развлекаешься. А потом по больницам валяешься, а они нянчатся с тобой. Будь ты мужчиной, никчемная тряпка! Работай, заведи семью, детей. Смысл жизни не в том, что ты вдолбил себе в голову. Рок звезда, слава, гений. Какой гений к черту. Сразу же на ум пришли строки из булгаковского «Мастера и Маргариты»:
- А вам, что же, мои стихи не нравятся? – с любопытством спросил Иван.
- Ужасно не нравятся.
- А вы, какие читали?
- Никаких я ваших стихов не читал! – нервно воскликнул поэт.
- А как же вы говорите?
- Ну что ж тут такого, - отвечает гость. – Как будто я других не читал? Впрочем, разве что чудо? Хорошо, я готов принять на веру. Хороши ваши стихи, скажите сами?
- Чудовищны! – вдруг смело и откровенно сказал Иван.
- Не пишите больше! – попросил пришедший умоляюще.
- Обещаю и клянусь! – торжественно произнес Иван.
Вот и я сделал такое признание себе еще в двадцать четыре года, но оно, опять же, в глубине души так и оставалось признанием непризнания…
Чем больше читаешь, тем легче и свободнее, главное стилистически и лексически грамотнее становится течение моей мысли. Предстоит еще одна бессонная ночь с луновидной нижней челюстью. Нужно быть осторожней в движениях…
Человек может совсем не мыслить. Смотреть телевизор, читать тупые газеты, играть в игры и так до бесконечности. Так происходит и со мной, когда я приезжаю домой. И это не потому, что здесь плохо и все здесь тупые, а потому что делать нечего. Люди везде одинаковые, много хороших, есть и плохие. Есть испорченные деньгами и жизнью, а есть чистые и честные. Главное – это, чтобы были те люди, с которыми тебе интересно и хорошо, и не важно, в большом или маленьком городе ты живешь. Те самые люди, вот что самое важное…

Среда. Сегодня повторное шинирование челюсти после операции, а вернее натягивание резинок. Да, если бы я знал, что будет так больно, то вряд ли бы отважился зайти в процедурный кабинет. Такой боли, я уж точно никогда не испытывал. Я кричал благим матом. Врач взял резинку и резким движением руки натянул ее на железный остов у меня во рту. Это было секунды три всего, но я просто от них офигел конкретно…
Поставили. Теперь предстоят долгие три недели хождения с шинированой челюстью. Ну, ничего, главное чтобы срослось правильно. Андрей Вадимович, мой врач, сказал, что прикус получился хорошо. Теперь меня волнует мысль, как снимать все это. Страшно. А вдруг прикус нарушится или опять я испытаю эту ужасную боль. Будем надеяться на лучшее.
В последующие дни, проведенные в больнице, я с утра до вечера читал дневники Кастанеды, рассказы Булгакова: «Дъяволиада», «Роковые яйца», «Морфий». Ни с кем не разговаривал. Ходил один раз мыться и испытал от этого неимоверное блаженство.
Однажды на телефоне закончились деньги, и я не смог написать маме смс. Внезапно возникла сильнейшая тревога. Я надел тапки и пошел искать терминал, где бы можно было их положить. На улице было тепло, светило яркое солнце. Я вышел за пределы больницы и обошел всю близлежащую территорию. Нет терминала. В душе присутствовало ощущение жутчайшего страха людей. Всех кто попадался на встречу, я старался обходить за три версты. Страх, что меня что-нибудь спросят, а я не смогу ответить, страх получить снова в челюсть, страх всего, страх жизни. Я шел и понимал, что я другой, не такой как они. Я выпал из обоймы и стал другим. На пути моей жизни был перекресток, точно такой же на котором я оказался сейчас. Куда идти – я не знал. Тут я увидел магазин, зашел и достал бумажку с надписью: «У вас деньги на телефон положить можно?». Продавщица посмотрела на меня слегка удивленно и сказала, нет. Поиски безрезультатны. Решаю возвратиться. Быстрей бы, быстрей бы обратно до больницы добраться. Вот, наконец, вдали виднеется больничный забор. Ускоряю шаг, оглядываюсь, кругом параноидальная опасность. И вот, наконец-то, я вхожу в ворота, и напряжение как рукой снимает. Футболка пропиталась холодным липким потом. Сменяю шаг на медленный, теперь я в безопасности. Наслаждаюсь «свободой», радостью бытия. По узеньким аллейкам прогуливаются больные, дует едва заметный теплый ветер. Вокруг двухэтажные здания, возможно служебные помещения или какие-нибудь еще отделения больницы. Смотрю на часы – время ужина. Пропускать нельзя, а то всю ночь есть будет хотеться. При всем желании, съесть ничего будет не возможно. Если только воду пить. Приходит смс, это мама положила деньги на телефон. Чуть ли не прыгаю от радости, значит все в порядке. Пишу ответ.
И вот, я снова в палате. На койке сидит дед. Ну и надоедливый же он. Нет, он не приставал ко мне с разговорами, расспросами или причитаниями. Он был всего лишь глухой. Глухой как пробка – ничего не слышал. Спросит, бывало, что-нибудь, ему в ухо кричат, а он все равно не слышит. Это его на войне контузило.
- Андрей, ты откуда сам-то будешь? – говорит дед.
- Мммм…а….- мычу я.
- А, понятно.
Чего понятно, думаю, ты же глухой, как пробка. Шифровальщиком что ли был, я же сам не понял, что промычал.
- Я ведь, Андрей, ничего не слышу, воот. Аппарат раньше был, на голову надевал, как наушники. Неудобно. Голова болит к вечеру, воот. Дали недавно новый, воот. Теперь его ношу.
А новый аппарат его – это просто чудо. Его наличие в дедовом ухе можно было определить за километр по пищащему звуку, переливающемуся в различные тональности. От предельно низких частот, до мелодически высоких оперных, был его диапазон. Эти заливистые перекаты заполняли коридоры, палаты, умывальную и нигде от них нельзя было скрыться. Больные определяли местонахождение деда с точностью до полуметра, и нигде он мог быть не замеченным. Настройка рации начиналась утром. Дед вставлял приспособление в ухо. Делал он это долго, тщательно и настойчиво. Крутил наушник в ушном проходе, тыча пальцем то в аппарат, пытаясь затолкнуть его вглубь ушной раковины, то мимо. При этом он попадал то в висок, а то и вообще мимо головы. Короче, процент попаданий непосредственно в цель был довольно таки небольшой. Звали деда Алехандро, ах нет, Никандро!
Был один забавный случай, когда сосед по палате спросил меня: «А как старика зовут?» Я ему мычу Ни-а-о, т.е. пытаюсь сказать Никандро.
- А, Алехандро! Алехандро его зовут, - кричит он новенькому, забыл.
- Он что, мексиканец что ли?
- Наверно.
Но самое страшное начиналось ночью. От его раскатистого громоподобного храпа сотрясались стены палаты. Что только я не перепробовал, чтобы не слышать его. Вставлял марлю в уши, клал подушку на голову, накрывался головой с одеялом, ничего не спасало. Соседи разбегались на ночь по другим палатам, только чтобы не слышать его. Даже в те блаженные минуты, когда мне удавалось заснуть, дед моментально просыпался, брал курс в сторону двери и начинал скрипеть ею. Или кипятил воду в чашке на моей тумбочке и засыпал за этим занятием. Поэтому мне приходилось вытаскивать вилку кипятильника из розетки, дабы не спалить всю палату. Когда же я делал это, он неожиданно просыпался и злостно кричал: «Э, э, э… а, вскипел». Ну, наконец-то теперь посплю, думал я. Ан, нет. Начиналось чаепитие. Жидкость поглощалась маленькими глоточками с ложечки. При этом издавались булькающие – шипящие звуки с периодичностью в десять секунд. Они продолжали коварную пытку над и так уже ослабленными нервами. А бывало, что старик как закричит ночью: «А...а..а..а». Я вздрагивал, и не мог понять, что это, где я, по-мо-ги-те…..
Очередной день пребывания в больнице. Мозг начинает работать каким-то иным образом и рождает на свет все новые и новые странные высказывания и умозаключения. Мне кажется, он начинает увеличиваться в размерах и тяжелеет на глазах. Одним словом, не по дням, а по часам. Мат вызывает тошноту. Дурачество и постоянный смех – тоже. Я задавался раньше вопросом, почему это плохо, быть, вернее, вести себя, как дебильный ребенок. Теперь я знаю ответ. Это очень трудно объяснить словами, на самом деле. И понять сложно, а скорее всего и невозможно. Только прочувствовать, а потому уже и все остальное получится. Это как щелчок. Раз, и все, знание уже в голове. И тебя начинают бесить такие весельчаки – самодуры. Когда ты смотришь на них со стороны, то отчетливо понимаешь, что не хочешь быть таким. Каким? Инфантильным безмозглым ребенком! Ничего, будет и на моей улице праздник. Должен же я когда-нибудь повзрослеть.
Религия, вот что не терпит дурачества и кривляния. Не важно, вымысел это или правда. Важна сила веры, которая может сделать лучше жизнь человека и даже спасти ее. Но не всякая фанатичная вера есть благо. Вера должна быть чистой, искренней и незапятнанной. Тогда она только возможна. Ведь Бог – это наша жизнь. Бог – это мы и не в его руках жизнь наша, а в наших собственных.
Два дня до выписки. Читаю заметки двухнедельной давности. При этом я начинаю чувствовать вкус и запах того времени. Чувствовать, что я живой, что я существую и именно тогда… Нет, я здесь и сейчас, но одновременно и там. Это словно послевкусие, которое внезапно появляется на языке. Это словно свежесть, ворвавшаяся в форточку, распахнутую порывом сильного ветра. Время бывшее, переплелось с нынешним, и делает попытки его вытеснить. И это у него получается, пусть даже на минуты, секунды, но все же. Время убивает время. Значит тогда, я, все-таки, смог зафиксировать его на бумаге посредством символов. И оно в них живое, настоящее, только заключенное в некие невидимые рамки. Теперь оно уже прошлое и может находиться только внутри слов. Но стоит человеку прочесть написанное, и оно вырывается наружу. Его схема проста, но вместе с тем и замысловата. И не понять пока что человеку, как время прошлое, становится иногда настоящим. Да, и нужно ли это? Пусть писатели делают свое дело и упаковывают его в белоснежные страницы, а читатели бережно распаковывают, словно долгожданный рождественский подарок. Только вот раскрывают его не руками, как следовало бы по логике вещей поступать с подарком, а глазами. Когда-нибудь прозовут поэтов и прозаиков, историков и журналистов – «консерваторами времени».
Пятница. Сняли швы. Шрам с нижней стороны челюсти, сантиметра четыре в длину. Расстраиваюсь по поводу того, что его будет видно. Резинки во рту очень надоели. Они постоянно забиваются пищей, и приходится идти в умывалку и чистить их зубной щеткой. Они голубого и красного цветов. Наверное, для красоты, хотя ее тут и близко нет.
По ночам, особенно чувствую, как скобы сжимают зубы. Мне кажется, зубы потихоньку двигаются и искривляются. Это очень неприятное и болезненное ощущение. Это наподобие брекетов, наверное, только вот сила давления во много раз больше. Второй верхний правый резец стал намного короче, его, прям, вдавило внутрь. Да и не только его. Все зубы, медленно, но верно утопают в деснах. Никогда бы не мог подумать, что такое возможно. Не плохая разновидность пытки. Постоянно ощупываю зубы с внутренней поверхности языком, проверяя таким образом изменения, да и налет заодно чищу. Его там сантиметровый слой. У меня теперь такое ощущение, что я изучил каждый миллиметр своей ротовой полости досконально. Все твои мысли направлены только на состояние зубов, на их изменение. Ты словно живешь во рту теперь.
Все свободное время, а его уйма, читаю книги. Даже по ночам, но только приходится уходить в коридор, так как свет в палате выключают. В коридоре стоит стол дежурной медсестры. За ним я и обустраиваюсь. Настольная лампа освещает в радиусе примерно метров пяти, а дальше начинается зловещая темнота и тишина. Ты полностью погружаешься в написанное в книге. Ты внутри. Снаружи же за тобой следят холодные больничные стены. Хочется есть, но это невозможно до утра. Утром принесут жидкий завтрак – молочный суп, думаю. В туалет хожу примерно раз в три дня, потому что нечему выходить.

Суббота. Сегодня меня выписали. Еду домой…
Три недели спустя. Решил снять резинки и посмотреть, что у меня там за ними. Подошел к зеркалу, открыл рот, вернее раздвинул губы. Сердце бешено застучало в груди. Я взял двумя пальцами одну из резинок и попытался снять с железного крючка, на котором она крепилась. Неудачно. Она толи застряла, то ли запуталась с другими резинками. Я повторил манипуляцию. Маневр, еще один и вот, она уже снята. Выжидаю, вроде бы ничего страшного с челюстью не происходит. Но в голове с назойливым упорством крутится ужасающая мысль, а что если сейчас скуловая кость снова выскочит со своего места, и я испытаю этот ужаснейший приступ боли. Вокруг ничего не существует. Только я, зеркало и челюсть. Время словно замерло. Выжидаю паузу и продолжаю. Вторая резинка оказалась более податливой и, растянувшись сантиметра на три, от приложенного к ней усилия, снялась. Снова пауза. Ничего не происходит. Челюсть на месте. Таким же образом снимаю оставшиеся семь резинок. Дыхание перехватывает, сердце зашкаливает от оборотов.
Все, ни одной не осталось. Сейчас у меня такое ощущение, что челюсти вообще не существует, что она невесома. Без резинок, кажется, что с нее сняли груз в несколько килограммов, который давил на нее последние полтора месяца. Придерживаю челюсть пальцами, вдруг отвалится. Ведь скуловые мышцы совсем, наверное, атрофировались. Начинаю слегка двигать ей в стороны, получается. Ну, конечно! Ведь я же и до этого так делал, чтобы хоть чуть-чуть пошевелить их и избавиться от этого ужасного давления и стягивания, словно обручем, к внутренней стороне ротовой полости. Самое страшное впереди. Секунда, две, три, минута. Пора попробовать открыть рот. Собираюсь с силами и делаю это. О, боже мой, что я вижу! О, боже мой! Сердце будто останавливается, кровяное давление резко падает, пред глазами начинают появляться синие и красные размытые пятна. Страх, страх, животный страх… Безграничная слабость, ноги подкашиваются, и я плюхаюсь на рядом стоящий диван. Ложусь. Сил нет пошевелить даже мизинцем. Вот до чего может довести страх. Через пять минут силы начинают потихоньку возвращаться. Набираюсь смелости, и встаю. И вот, я вновь у зеркала… Открываю рот…. Челюсть опускается сантиметра на два вниз и дальше не идет, словно ее заклинило. Я смотрю на зубы. Они кажутся такими маленькими, как будто бы уменьшились в два раза от первоначального размера и такое ощущение, что они провалились вглубь десен. Сверху их покрывает толстенный налет. Неужели они так и останутся. Эта мысль меня просто добивает и очень расстраивает. Впереди снова неизвестность и сомнения, надежды и разочарования. Еще несколько минут я разглядываю зубы. Потом беру резинки и ставлю их на место. Опять мучения с приемом пищи. Ничего, через неделю мне их снимут….
Я смотрю на других людей и завидую их обыкновенному счастью - есть пищу. Я же этого сделать полноценно, пока что не могу. А ведь как мало нужно, на самом деле, человеку для счастья. Дай мне здесь и сейчас обыкновенную возможность просто есть, и я стал бы самым счастливым человеком на свете…
В свободное время, а его уйма, занимаюсь примеркой одежды, любуюсь собой. Мечтаю, как я буду гулять по улицам в своем новом костюме, и все прохожие будут оглядываться и восхищаться, как я неотразим. Много смотрю телевизор, размышляю. Неделю спустя. Сегодня мне сняли скобы. Очень неприятная процедура. Ощупываю языком зубы, сжимаю, разжимаю челюсть. Зубы не сходятся как прежде и сильно покривились (или мне, по крайней мере, так кажется). Плачу, но делать нечего. Несколько часов спустя, я уже дома и смотрюсь в зеркало. Зубы без скоб выглядят просто божественно. Они белые, красивые и со стороны даже почти не видны изменения, но все же они есть. Теперь я могу есть! Счастья не испытываю, потому что оно заглушается переживаниями по поводу кривизны зубов и нарушения прикуса. Но ничего, все наладится. Я начинаю новую жизнь!