Наблюдения

Глава 1. Города и годы.


Соломбала.

День первый.

Эти северные зимы бесконечны. На небе ещё полно звёзд, а мама уже втаскивает меня и санки в продрогший до костей трамвай. Трамвай делает "пшшшш....", со скрипом закрывает двери и трогается. Вагон мотает из стороны в сторону, и "хваталки" на кожаных ремнях раскачиваются в такт болтанке. Через замёрзшие окна видна темнота, которую иногда прорезают полосы света от редких фонарей. Трамвай тащится через пустырь, пробирается вдоль домов на Красных партизан, и по дуге, разрезая морозный воздух металлическим скрежетом, выкатывается на Левачёва. Разъезд.
Мама помогает мне выйти, и мы устремляемся к набережной. Набережная!.. Синее пространство, заваленное снегом, в котором не разберёшь, где кончается берег и начинается река. Дома тянутся сплошной чёрной линией. Дом, калитка, забор, дом, калитка, забор. От домов иногда потягивает помойкой и столетним, заплесневелым деревом. Здесь всё сделано из дерева, даже тротуары и мостовые, которые пока скрыты под снегом.
Вот и наша калитка, двор, садик. Двухэтажный терем с печным отоплением. Мама быстренько сдаёт меня воспитательнице и убегает в другой садик, чтобы играть тамошним детям на пианино. После её ухода я начинаю ждать вечера. И терпеть. В обед надо съесть тошнотворную квашено-жареную капусту, а потом два часа лежать, закрыв глаза. Одна из воспитательниц не любит меня. Она следит, чтобы вся капуста была съедена. Не покориться нельзя. Но можно обмануть. Незаметно я достаю из кармашка носовой платок, сваливаю в него капусту и прячу. Позже, в туалете, вытряхиваю ненавистную еду и стираю платочек под краном. Всё, надо идти спать. В большой спальне с окнами на реку дети раздеваются и укладываются в свои кровати. Почти все быстро засыпают, а я не могу. Я лежу тихо, не шевелясь, старательно делаю вид, что сплю. Но веки выдают меня, они предательски дрожат, и воспитательница это видит... После сна время бежит веселее. Игры, полдник, снова игры, и вот уже появляются первые родители. Дети шумно одеваются и уходят. Садик постепенно пустеет, и я остаюсь один. Тихо сижу на стульчике и жду маму. Напротив меня настенные часы, с которых я не свожу глаз. Я не плачу, но слёзы уже щекочут где-то у переносицы. Наконец часы бьют восемь, хлопает входная дверь, и я лечу навстречу маме. Я так рад, что мигом забываю свои переживания, одеваюсь, хватаю санки и тащу маму на улицу. Мне хочется сделать ей что-то приятное, я усаживаю её на санки и везу домой. Зачем ждать трамвая, когда идти всего три остановки, и у меня полно сил. Под валенками скрипит снег, над головой блестят звёзды. Хорошо!
Наш дом на Полярной. Он не старый. В нем два подъезда и два этажа. Как и все деревянные дома, он отапливается печками. В нашей квартире три комнаты, и в каждой живёт по семье. Я с родителями - в одной, пара с двумя девочками - в другой, и бездетная пара - в третьей. Ещё есть общая кухня и "холодный туалет" с дыркой в полу. (В эту дырку через пару лет я закинул тетрадь с двойкой по арифметике. Чтобы тетрадь не застряла, я свернул её в трубку и обвязал золотистой тесёмкой от конфетной коробки. В конце четверти тетрадь потребовали и пришлось сознаться). На кухне три стола, дровяная плита, два керогаза и керосинка. Плиту разводят по выходным для жарки беляшей, а керосиновые устройства гудят каждый день. Дома очень интересно. У нас есть пианино и радиоприёмник. Вообще-то это радиола, потому что под верхней крышкой есть круг для пластинок. Можно поставить пластинку и услышать, как Майя Кристаллинская поёт "А снег идёт, а снег идёт". Кроме радиолы есть диапроектор, по которому крутят сказки. Девочки всегда ждут, когда мы позовём их смотреть сказку, особенно когда их папа приходит пьяный и начинает лупить всех подряд. Не скажу, чтобы девочки меня очень привлекали, но однажды, оставшись без взрослых, мы разделись догола и подробно - глазами и руками - изучили разницу. Родители ничего не поняли. Они не поняли, что мы уже большие, что мы способны на доверие и ответственные поступки. Они застукали нас, надавали по голым задницам и пристыдили. Мне потребовалось довольно много лет, чтобы преодолеть этот ненужный, забитый в задницу стыд. Но всё это было позже, а сегодня мы с мамой греемся у печки и пьём горячий чай. "Что же ты не спишь, сынок?", - спрашивает мама. "Воспитательница жалуется", - продолжает она, - "и ещё говорит, что ты один ходишь не в ногу. Давай-ка потренируемся". Она садится за инструмент, и я начинаю шагать по комнате - левой, левой, левой. "Постой", - останавливает меня она, - "чем это от тебя пахнет?" Она осматривает меня, обнюхивает и находит мокрый злополучный платок, от которого и правда воняет. Делать нечего - приходится рассказывать. Вдруг в прихожей хлопает дверь. Уррааа! Папа входит вместе с клубами белого пара. Я зарываюсь носом в его шинель, вынюхивая запах дежурки, кубрика, папирос. Разумеется, лучше моего папы никого нет, и сказки он читает лучше всех. Мама его кормит, а потом он садится на край кровати и читает мне сказку. День заканчивается, свет гасят. Только на радиоле горит ночник в виде неяркого розово-зелёного цветка... В те времена врачи не знали, что ночники вредны детям. Так или иначе, наш мне всегда нравился.

***

Мы живём в Соломбале. Это остров в дельте Северной Двины. Обнимающие остров рукава, называются реками: Кузнечиха, Маймакса. (Во всём мире люди думают похоже: западную часть Манхеттена омывает East River - Восточная река, которая самостоятельной рекой не является). Даже через сам остров протекает "река" - Соломбалка. Она начинается у в/ч 25025, ныряет под деревянный мост на Левачёва, проходит между жилыми домами, а потом по пустырям уходит на север, в Маймаксу. В начале течения Соломбалка узкая, и вся уставлена карбасами. Карбас 60-х - деревянная рыбачья лодка с мотором. На карбасе есть кабина (салон). Часто кабина снабжена буржуйкой, так что в дождь и холод на карбасе можно с комфортом переночевать. Мотор находится в кормовой части, однако, он не подвесной, а установлен стационарно в деревянном коробе (короб закрывается на замок). Мотор заводят автомобильной ручкой. Не успеешь вовремя отдёрнуть руку - без пальцев останешься, а то и хуже.
Штурвал круглый, "классический", крепится на торце кабины. Бывали случаи, когда по осени, в ледостав, рыбаки исчезали на недели. Родственники уже подумывали о панихиде, а рыбаки возвращались невредимыми, потому что карбас - действительно крепкая, годная для жилья лодка.
Соломбала - от карельского "соленба",- болотистый остров. Чистая правда. Удивительно, что наши предки решили осесть в столь "мокром", неприглядном месте. Говорят, ко времени основания Архангельска, в Соломбале уже существовало поселение. За год до смерти царь Иван IV Грозный послал воевод Нащёкина и Волохова воздвигнуть на мысе Пур-Наволок Новый город (позднее Архангельск). Повеление царя было исполнено и через год (1584) вокруг древнего, построенного новгородцами Михайло-Архангельского монастыря появилась деревянная крепость. Но если на Пур-Наволоке до воевод жили люди, то почему бы им не жить и в нескольких километрах от него, в островной Соломбале?.. Жили, конечно, но незаметно. И потом незаметно, пока в Архангельск не прибыл Пётр Алексеевич Романов, 21 года от роду русский царь. Поселился Пётр I на Мосеевом острове, который географически ближе к Соломбале, чем к материковому городищу. Осмотревшись, Пётр основал в Соломбале верфь (сейчас судоремонтный завод "Красная кузница"), поучаствовал в закладке первого судна ("Святой Павел") и уехал. Годиком позже (1694) царь вернулся, чтобы принять "Св. Павла". Принял. Подрубил канаты и спустил корабль на воду.
Между прочим, корабль был торговым, и чтобы отправить его за границу, требовалось снабдить его государственным флагом. Правда или нет, но говорят, что царь Пётр, не долго думая, позаимствовал флаг у голландцев. То есть он взял в руки конкретное полотнище, порвал его и поменял полосы местами. Так, якобы, родился теперешний российский флаг.
В третий раз Пётр побывал в Архангельске, чтобы проверить, как строится Новодвинская крепость. Поселился в домике на Марковом острове, что напротив крепости. Домик этот, кстати, сохранился, и чтобы посмотреть его, достаточно заглянуть в музей-усадьбу "Коломенское", что неподалёку от одноимённого метро в Москве. Устроив крепость, царь с эскадрой направился к Соловкам, затем - где волоком (по Осударевой дороге), где водой (Онега, Свирь) - на Ладогу, к шведской крепости Нотебург (она же Орешек, она же Шлиссельбург). Получилось. Добрался и в тот же год (1702) Орешек взял! Пока царь воевал шведов, соломбальские поморы под руководством иностранных инженеров переучивались в судостроителей. Для государства они строили корабли, для своих семей - дома, так что Соломбала постепенно разрослась и превратилась в рабочий посёлок. Такой она остаётся и теперь. Только заводов прибавилось: лесопильные, бумажные, спиртовые... Не думал царь Пётр, решая стратегические задачи, каково будет жить его подданным на соломбальском болоте, где поставить дом или проложить дорогу - огромная проблема. В моей Соломбале, например, почти нет каменных строений, и, кажется, лишь одна асфальтированная дорога. Остальные мостовые сделаны из деревянного бруса, тротуары - из досок. Такие дороги быстро ломаются под колёсами грузовиков, но, к счастью, древесины в Соломбале навалом - со всей области везут. Деревянная дорога очень мягкая. Если она только построена, в ней нет дыр, и не торчат гвозди, то гонять по такой на велике одно удовольствие. Едешь почти бесшумно...
Мы едем на Кегостров. Отсюда летают кукурузники на Соловки. Что же я оставляю? Мой дом, соседей, болото за сараями, садик, трамвай, женскую баню, первую школу. В общем, не так много.
Через несколько лет я вернусь, но это будет уже другая Соломбала, с панельными домами, заводскими трубами, другой школой и другим названием.

День второй.

Сульфат. В микрорайон ходит автобус №10 и всё тот же "четвёртый" трамвай. На трамвае написано "СЦБК", что означает Соломбальский целлюлозно-бумажный комбинат. Конечно, никто не станет выговаривать такое длинное название. Поэтому придумали коротко - Сульфат. "Где живёшь", - спросят, - "На Сульфате". Смешно, но это почти правда. Сульфат - соль серной кислоты. Именно этой солью (думаю, натриевой) завалены огромные пространства вокруг комбината. Грязно-серые холмы, на которых растут лишь хвощи и плауны, местами вплотную подступают к домам. Грунтовые воды выступают над соляными увалами, образуя бурые озёра. Посреди этого великолепия стоит сам завод, построенный в 1935 году. По Кузнечихе к нему гонят брёвна, которые по направляющим каналам подаются к "разделочным" станкам. Я подсмотрел на субботнике, что на пилораме брёвна режутся на доски, а обрезки идут в машину, которая мельчит их в щепу. Далее щепу обрабатывают кислотой и щёлочью (может, наоборот), и в конце получается масса, именуемая целлюлозой. В процессе химической обработки образуется огромное количество белого вонючего пара, который через трубы выбрасывается в атмосферу. Если ветер к посёлку, жители начинают задыхаться. Это всё равно, что стоять у выхлопной трубы автомобиля или жить около свинарника.
Первый раз в жизни я живу в панельном доме. Конечно, это "хрущоба", но пока это слово до нас не дошло. В доме пять этажей. На каждой лестничной клетки четыре квартиры. У нас две комнаты, балкончик, ванная и кухня. Конечно, перед тем, как въехать, отец сделал ремонт. Он рассказывал потом, что обклеил потолки, полы и стены марлей, поверх которой положил краску. Оказалось, что такая "защита" непреодолима для соседских клопов.
Мы переезжаем в холодный осенний день. За окном косой дождь, а в квартире сухо и тепло. Ходим по дому и не нарадуемся удобствам. Вот это да! - титан! Этакий бачок в человеческий рост с топкой в основании. Конец походам в городскую баню, теперь можно мыться дома. Только бы дров раздобыть... Но вопрос о дровах в Соломбале (а Сульфат всё-таки её часть) может вызвать только смех: дрова везде. Я выхожу во двор и за пять минут набираю большое ведро деревянных брусков. Это то, что люди поленились упрятать в сараи после выгрузки дров из машин. Ну вот, титан натоплен, вода нагрелась, и начинается сказка под названием "баня дома".
После бани выглядываю в окно и с третьего этажа любуюсь панорамой. На переднем плане сараи. Сараи - примета Соломбалы, а может, и всего Севера. Они здесь двухэтажные, с двускатной крышей и галереей по второму этажу. Такие сараи, как правило, "коммунальные", то есть для всего соседнего дома. В них запасают дрова на зиму и хранят всякую всячину вроде велосипедов, рыболовных снастей, автомобильных канистр. Своих машин ни у кого нет, но у некоторых есть мотоциклы, и у многих - моторные лодки. Однажды я был свидетелем тому, как в здоровущем сарае занялся пожар, а когда приехали пожарные, ещё и канистра с бензином взорвалась, так что фейерверк был грандиозный: пока сам не закончился, ничего нельзя было сделать.
За сараями - моя школа из красного кирпича, за ней - трубы комбината. Если обойти дом, то попадёшь на улицу Химиков. (Интересно, сколько в нашей стране улиц Химиков. На Западе я не видел ни одной, хотя частенько бываю в "химических" районах). На другой стороне улицы парк, клуб, "зона" (что-то вроде тюрьмы), трамвайное кольцо и пустырь, и ж/д мост через Кузнечиху. Перейдёшь мост - попадёшь на дорогу в аэропорт, откуда летают самолёты в Москву, а если двинешь по своему берегу, то через полчасика окажешься в типичной северной деревне: одноэтажные пятистенки с резными наличниками, собачьими будками и чахлыми рябинками во дворах.
Обожаю свою восьмилетку. Даже несмотря на этого гада, который на несколько месяцев испортил мне жизнь. Собственно, я не сразу понял, что произошло. Сегодня воскресенье, и я, как обычно, иду на лыжах за Кузнечиху. Там песчаные горы, с которых можно с ветерком прокатиться. Я катаюсь средне: люблю покрутить лыжами на спуске, но избегаю высоких трамплинов. Похоже, я подрезал кого-то в конце горы. Делаю вираж, останавливаюсь и получаю удар палкой в спину. Поворачиваюсь и получаю удар в лицо. Ничего не понимая, бью сам. Вокруг собирается народ, что-то галдят, а мы деремся всё сильней. Наконец, у обоих течет кровь; она пачкает одежду и раскрашивает снег. Кто-то из взрослых раскидывает нас, и я ухожу домой...
Возвращаюсь из школы после второй смены. Вдруг слышу, что меня окликают из-за угла. Подхожу и пытаюсь разглядеть, кто спрашивает. Ошибка. Удар отбрасывает меня назад, из глаз сыплются искры... Наконец-то я понимаю, что на Сульфате надо держать ухо востро. И правда, в старших классах (в седьмом, восьмом) до фига второгодников, потерявших "темп" в колониях. Они не стесняются "попросить" денег или достать из кармана финку. К счастью, мой враг не из их числа, и наша взаимная ненависть постепенно затихает.
Мы развиваемся неодинаково. Две девочки нашли в атласе название, которое заканчивается на "муди". Они хихикают, косят глазами, показывают всем видом, что знают запретное. Парни тоже не отстают - рассказывают похабные анекдоты и громко над ними ржут, при этом половина публики только делает вид, что понимает. Что едино среди мальчиков, так это способность материться. Вне школы матерятся все мальчики и некоторые девочки.
Само обучение превосходное. Большинство учителей прекрасно владеют своим предметом. Например, Лидия Григорьева. Я часто слежу из окна, как она идёт в школу или из школы. Такой "прямой" осанки нет ни у одной женщины в посёлке. Она худа, почти никогда не повышает голоса и редко улыбается. С пятого по восьмой класс она методично объясняет правописание, учит разбирать слова и предложения. Пятёрка у Григорьевой - редкая награда, - и никогда просто так, за красивые глазки. Учит она хорошо, но не всем это нужно. Вдруг выясняется, что многие не знают алфавит. Тогда Григорьева предлагает классу рискнуть. На подготовку отводится ночь. На следующий день любой может вызваться отвечать. Если без остановок и ошибок - пять; раздумье, ошибка - два. Дело серьёзное, потому что для "двоечников" пятёрка - это вероятный "пропуск" в следующую четверть. Какое-то время я сомневаюсь, и всё-таки вечером принимаюсь учить. Я хоть и не отличник (в классе их вообще нет), но вроде как лидер в русском, и негоже показывать боязнь в элементарном деле. В начале урока мы ещё сомневаемся, думаем, что она пошутила, но вот остаётся пятнадцать минут, и Григорьева приглашает нас поиграть в "русскую рулетку". Первым отвечает Рузавин, смышлёный и ленивый парень, обожающий рискнуть. Пять. Иду вторым. Волнуюсь, но беру себя в руки. Пять. Потом отвечают ещё шестеро. В итоге пять пятёрок и три двойки. Судейство абсолютно беспристрастное, поэтому никто не обижается: что хотели, то и получили...
Может, сегодня воскресенье? Правда? Тогда мы идём на лыжах. Компания постоянная. Мы втроём, наши соседи сверху (четверо) и мой друг Костя. Костян. Я зову его Костян, а он меня - Витян. Отчего - уже не помню. Наверное, так интереснее. Собираемся перед нашим подъездом. Я первый надеваю лыжи и делаю несколько пробных ходок. Снег поскрипывает, и лыжи идут легко. Я весь в нетерпении. Когда же, когда же все соберутся, и можно будет "запылить" снежной пылью... Как правило, мы идём далеко, за Кузнечиху и Юрас, в лес, где начинаются холмы и горки. Мы катаемся вдоволь, пока не начинают дрожать ноги. Потом собираемся вокруг термоса с чаем, пьём, едим печенье и конфеты. Несколько конфет рассовываем по карманам на обратную дорогу: до дома десять километров, и без "подкрепления" не дойдёшь. Домой возвращаемся уже затемно, едим горячий куриный бульон с лапшой, топим титан, моемся и собираемся к понедельнику. Если вдруг компания распадается, тогда мы с Костяном берём лыжи и идём в парк играть в "разъезд". Мы придумали нашу игру, глядя на трамвай. Как и на Маймаксу, на Сульфат от "Красной Кузницы" идёт одноколейка, прерываемая несколькими разъездами. Я помню три: один на Сульфате, один - на болотистом пустыре и один перед въездом на центральную улицу Соломбалы (Левачёва). Разъезд - совершенно особенное место. До разъезда трамвай грохочет, звенит, дребезжит, а на разъезде он замирает и неслышно ждет встречного. Публика тоже молчит: кто знает, сколько придётся ждать - может, пять минут, а может, полчаса. Или по-другому, подъезжаешь к разъезду, а встречный - вот он, голубчик, краснеет боками и копытом бьёт. К удаче!..

***

Сегодня у нас с Костяном что-то вроде парадного выхода. Мы едем в Город. Чтобы не забыть, что кроме Сульфата ещё что-то бывает. Надеваем парадные меховые шапки, модные короткие куртки, брюки-клёш, садимся в "родной" трамвай, платим по три копейки и едем. Мимо проплывает дымящий комбинат, потом нас поднимает бетонный мост, за ним рельсы хлюпают по низинке до другого моста через Соломбалку, дальше улица "Красных партизан", соломбальский центр, папина часть, второй соломбальский мост и, наконец, "Красная кузница". Судоремонтный заводище. Здесь надо пересесть на другой трамвай, который, собственно, и идёт в город.
Зима-то, между прочим, кончается. Солнце шпарит вовсю, растапливает снег. Скоро начнётся ледоход. Апрель...
Переезжаем через знаменитый Кузнечёвский мост и оказываемся на "материке". Мост хорош тем, что он подвесной и "комбинированный": по нему идут машины, трамваи и пешеходы. Он построен не так давно, - в 1956 году. До постройки подвесного люди и машины шли по свайному мосту, а до него, кажется, был платный перевоз. Архангельский район Кузнечиха когда-то был городской трущобой, но он же стал первым, где началась многоэтажная застройка. Что и говорить, хрущёвские пятиэтажки по комфорту здорово отличаются от деревянных развалюх с покосившимися стенами. Мимо розовых и жёлтых пятиэтажек трамвай выкатывается на центральную улицу - проспект П.Ф. Виноградова. У товарища Виноградова было замечательное имя - Павлин Фёдорович. В восемнадцатом году он от Наркомпрода проводил в Архангельске заготовки продовольствия для Питера. Справлялся великолепно, однако в конце июля отправился с матросами в Шенкурск подавлять спровоцированный белыми мятеж. Столица Севера оказалась без защиты, и 2 августа 1918 года советской власти в Архангельске пришёл конец - в город вошли оккупационные войска и белая гвардия. Намерения у иностранцев, поддержанных белым движением, были серьёзные. По суше войска интервентов (англичане, американцы, французы) двинули к Шенкурску (вдоль железной дороги Архангельск-Вологда), а по воде иностранный флот направился к Котласу, где базировались остатки речной флотилии. Чтобы покончить с "красной заразой", на острове Мудьюг (в дельте Сев. Двины) был устроен концлагерь, в котором расправлялись с большевиками и им сочувствующими.
Г-н Ленин понял, что дело плохо, что "белый Север" может соединиться с "белым Востоком" и поставить на революции точку. "Организовать защиту Котласа во что бы то ни стало", - кричит он в телеграмме М.С. Кедрову, командующему 6-й армией. Здесь-то и пригодился Павлин Фёдорович. Хоть и не отличался Виноградов грозным революционным видом (шляпа, очки, пальто до пят), но управлял народом уверенно. Быстренько собрал матросов Целедфлота (флотилия Северного Ледовитого океана), поставил вооружение на гражданскую "посуду" в Котласе и уже 11 августа повёл новую Северо-Двинскую речную флотилию на вражеские корабли. Около Березника три "виноградовских" судна атаковали пять неприятельских. Бились два часа, и наступление белых остановили. Две недели шли позиционные бои, а 24 августа красные пошли брать Березник. На этот раз Виноградов вёл Вологодский полк по суше. Не вышло. При попытке форсировать Вагу Виноградов погиб. Ему было 28... В течение полутора лет после наступления на Березник красные и белые ходили друг на друга по реке, пока 20 февраля 1920 года интервентов окончательно не вынесли из Архангельска части 6-й армии.
...Приехали. Ресторан "Полярный". А рядом с ним - интервентский танк. Гипертрофированная ходовая часть (моя голова не достаёт до гусеницы) и маленькая пушечка. Впрочем, напугать такая штука может сильно, достаточно представить, как она грохочет. Я достаю свой "Зоркий" и снимаю Костяна, потом - он меня. Выходим на набережную. Там ветер разносит крики чаек. Река ещё покрыта льдом, но уже чувствуется, как она устала от зимней одежды - вздыхает под своей шубой. Мы идём мимо Петра I работы Антокольского (превосходной, кстати), Гостиных дворов, не узнавая свой город. Что с нас взять, мы - сульфатские...
Скоро я уеду из своего города, чтобы начать жить в другом. Я прощаюсь с улицами, домами, трамваями. Прощаюсь и почему-то думаю, что никогда сюда не вернусь. И ошибаюсь - через несколько лет я увижусь с тобой.

День третий.
Бывает, какое-то событие растягивается на долгие годы, обрастает людьми, встречами, разговорами, поездками, а захочешь изложить его по-существу, так и трёх предложений хватит. Обыкновенная история, однако благодаря ей, я снова попал в свою Соломбалу.
Первый раз я увидел её совсем маленькой. Она жила в одном из тех странных двух домов на "Красных партизан", вокруг которых (домов) ничего не было. Только трамвайная остановка "по требованию" и сараи-спутники. Наши папы служили, мамы - дружили, а мы сами были разнопланетными существами. Меня подпихивали к ней, но я не мог понять, что делать с человеком, который толком не ходит, не говорит и с удовольствием мажется маслом из маслёнки. У нас была катастрофическая разница в возрасте - три года.
Второй раз было чуть интереснее. Она приехала на Сульфат, чтобы поздравить меня с днём рождения. Что-то поиграла на пианино из классики: бегло и технично. Моя мама в восторге. Я тоже для приличия похлопал, хотя предпочитал стучать по клавишам Битлов или, на худой конец, Адамо. Пришли другие "дети", съели торт, поиграли в жмурки, раскокали люстру. Всем было весело. Наверное, от белых ночей и долгожданного тепла. ...Я проводил её до трамвая.
Прошло время. Северные краски размылись, трамваи забылись. Вместо них в белёсом мареве колыхалась жара, ветер гнал пыль, и горлицы по утрам жаловались на судьбу. "У-у-ууу!", - две точки и тире - какое-то слово на букву "в". У меня появилось новое увлечение - биология, - я и как-то на время позабыл, что на свете есть "l"amour" и "la fammes". Я смаковал знаменитую книгу господ Вилли и Детье, когда она вошла в дом, чтобы лишить меня равновесия. Длинные, почти чёрные волосы, серые глаза, хороший рост, сильное, пропорциональное тело. Она чудесно загорела после каникул в Крыму... Через пару дней она с родителями уехала на Север, и я написал ей первое письмо.
Так уж получалось, что она приезжала в Москву зимой. Однажды я прождал её у Третьяковки три часа - абсолютный рекорд, оставшийся с тех пор непокорённым. Мы ходили друг к другу в гости, слушали пластинки, говорили о чём-то. Наша взаимная симпатия росла, но как-то сдержанно, постепенно. Мы любили поверх тела, мимо чувственного. Необычно. Кажется, мы ни разу как следует не поцеловались.
Между тем гора писем росла, и когда для них потребовалась новая коробка, я не выдержал и решил, что она нужна мне целиком (не коробка).
Снова зима, я сижу в Ту-134, который несёт меня в город детства. На мне модные брюки-клёш, синяя куртка и меховая заячья шапка. Я подозреваю, что слегка похож на чучело, но не в силах сопротивляться моде. Я лечу спросить, станет ли она моей женой, но об этом никто не знает. Официальная версия - повидаться с друзьями и знакомыми.
Полёт недолгий (эти переделанные бомбардировщики летают быстро), - и я в Архангельске. Над городом непрерывная ночь. День так короток и тёмен, что его от ночи не отличить. И холодно. Я "продыхиваю" дырочку в замёрзшем трамвайном окне и смотрю на Соломбалу. Смотрю и не вижу в ней себя. На Сульфат ходят другие вагоны и другие автобусы, и мне кажется, что они разрушают былую гармонию. Я еду к другу, а друг уже в другом городе, и его постаревшая мама с грустью показывает фотографии. Я захожу к соседям и узнаю, что отец семейства спился и умер. Грустно.
Если бы она согласилась... Мы стоим поздним вечером у её подъезда. Мороз крепчает. Снег уже не скрипит, а пищит под ногами. Значит, температура упала ниже двадцати пяти. Я смотрю, как её губы трогает улыбка - ей приятно моё предложение. Но... "А где мы будем жить? И на что?", - читаю я в её глазах. "О да, как же я забыл об этом", - молча отвечаю я. С каждой минутой беседа уходит всё дальше от нас, и мы становимся дальше. Я знаю, что мы ещё встретимся, но уже никогда я не скажу этих слов.
***
Ил-18, "последний из могикан", дребезжа винтами, тащит меня назад. Мне почему-то становится легко и весело. Я улыбаюсь соседке и пытаюсь с ней заигрывать. Ей нравится.
Под крылом уходят в будущее огни моего города, в котором осталась моя память. В этом городе многое изменится. Из Соломбалы уберут трамвай, на улицах появится троллейбус. Проспект большевика Виноградова станет Троицким, а соломбальская Левачёва - Никольским. В городе прибудет каменных домов и уменьшится население.
Когда я вернусь к тебе, будет тепло и солнечно. Это будет наше первое лето.
2004
Где живёт счастье.
Мое счастье начиналось солнечным июльским утром. "Тук-тук-тук" - стучали женские каблучки по асфальту. "Чмак-чмак" - топали мужские. Я чуть-чуть приподнимал ресницы и смотрел через тюль на улицу. Лёжа на диване, я мог видеть прохожих от колена до плеча - так были устроены окна в этом старинном доме, где первый этаж был кирпичным, а второй - деревянным. Хорошо прислушавшись, я мог определить, откуда идет человек - справа или слева - и когда его силуэт промелькнет за окнами. Занавески слегка покачивались от прохладного утреннего воздуха, разгоняя солнечные блики по всей комнате. Пятна света скользили по кожаному дивану с откидными валиками, по допотопному радиоприемнику, накрытому кружевной салфеткой, по круглому столу, над которым висела лампа с желтым бахромчатым абажуром.
Когда я просыпался, в доме было тихо. Взрослые и квартиранты уходили на работу, а старики еще не успевали поссориться и начать перепалку. Я выбирался во двор, окруженный садом, сараями, заборами, стоял на мокрой от росы траве, поёживаясь и потягиваясь, играл с лучами солнца, пытавшимися поймать меня из-за ветвей большого клёна.
В углу двора бабушка выращивала розовые астраханские помидоры. Они были выше моего роста и стояли, как лес. На колышки, поддерживающие помидорные деревья, любили садиться стрекозы: голубые и изумрудные, тонкие, как иголки, обычные - жёлто-коричневые, красные "пожарники". В отдельные дни появлялись "большие коромысла" восхитительных пестрых расцветок. Шелестя крыльями, они носились взад-вперед по двору, пробуждая во мне охотничий инстинкт. Мухи, бабочки, жуки кружили в воздухе с утра до вечера. Дважды в день через двор проползал уж. Я его хорошо запомнил, потому что года три назад он прополз между ног, когда я сидел на горшке, и так напугал, что я долго не осмеливался встать. Коты бродили, куда хотели в безграничном пространстве квартала, заполненном деревянными домами, садами, помойками и проходными дворами. С рождения и до смерти они жили в раю.
Я брал два пятилитровых бидона и шел на колонку за водой. Во всем деревянном городе в домах было только электричество и баллонный газ. Колонка стояла на углу Ленинской и Маяковской. Вот как была устроена Ленинская улица. За линией одно- и двухэтажных домов шел неширокий тротуар, потом цветник, мостовая, центральный газон, засаженный в два ряда кленами и тополями, снова мостовая, снова цветник, тротуар и дома на другой стороне. К середине лета разросшаяся листва образовывала купол над всей улицей. В общем, это был бульвар, который тянулся вдоль Волги (хотя и на некотором удалении от нее) от Самарки до Полевого спуска.
Полевой, Чкаловский, Маяковский... Однажды я поехал кататься на велосипеде. Это был двухколесный велик, переделанный из трехколесного - были тогда такие аппараты. На нем не было тормозов. Тормозить можно было, удерживая педали, или сандалиями по асфальту. В конце Маяковского спуска, упирающегося в Волжский проспект, я разогнался и не смог остановить педали. Они только били мне по ногам. Я отчаянно закричал; какой-то мужчина бросился наперерез и схватил велосипед за руль. Велосипед остался у него в руках, а я еще метров десять катился вниз, обдирая локти и коленки. Потом поднялся, поблагодарил прохожего и поплелся домой. Бабушка меня вылечила, применив способ, который действовал безотказно: она брала кусковой сахар, наскребала ножом что-то вроде сахарной пудры, обсыпала ею раны, и бинтовала. Как правило, через день-два получалась твердая коричневая корка, которая со временем отваливалась, оставляя под собой нежное розовое пятнышко.
По утрам жильцы мыли тротуары и поливали свои цветники. Чуть позже проходила поливальная машина и мыла мостовую. По улице можно было гулять, как по ботаническому саду. Каждый цветник был уникальным. Флоксы, лилии, анютины глазки, пионы, георгины, ромашки, петунья, душистый горошек...
Я переливал воду из бидонов в разной величины чугунки, поставленные вокруг огуречных грядок. За день вода в чугунках нагревалась, и ей можно было поливать огурчики, не опасаясь, что они замерзнут. Когда бабушка жила в деревне, чугунки совали в русскую печь и варили в них щи, а в городе вместо русской была голландская печь, в которой готовить невозможно, так что чугунки продолжили свою жизнь на огороде.
После завтрака я бежал к Сережке. Или он ко мне. Первым делом мы проверяли тайники.
Тайники устраивались в таких местах, куда бы взрослым не пришло в голову сунуть нос: за досками завалинки, на крыше сарая или под поленницей дров. Там были спички, рогатки, подшипники, увеличительные стекла, старые кошельки, леска, рыболовные крючки и даже мелкие монеты. Мы перебирали свои сокровища и прикидывали, как бы их получше употребить. Если ничего не приходило в голову, то брали велосипеды и гоняли до обеда по улицам. Или уходили рыбачить на Волгу. Или запускали змея. Но иногда нас озаряло. Мне запомнились два случая.
У Сережки была младшая сестра Наташа - очень милый ребенок четырех лет, независимый и довольный жизнью. Под навесом сарая она устроила себе ясли, в которых нянчила, кормила и растила детей. Её-то мы и выбрали жертвой. Одну из кукол мы обвязали леской и притянули к стене сарая. Дальше леска по внутренней стороне поднималась наверх и крепилась к коробке с песком. Достаточно было потянуть куклу на себя - и коробка переворачивалась. Помню, как весело было, пока мы тайно изготавливали весь этот механизм, пока выжидали момент и выманивали Наташу на казнь. Мы даже завопили от восторга, когда песок высыпался ей точно на голову. Сработало! Но радоваться долго не пришлось. Девочка плакала, терла глаза, и нам стало стыдно. Особенно мне. Если Сережка частенько проделывал с ней всякие фокусы, то мне-то она доверяла. Даже во взгляде ее была смесь обиды и удивления. "Зачем?" - спрашивала она. Потом на рев прибежала ее мама, и снова в ее глазах я прочитал удивление... Она считала меня положительным мальчиком.
Второй случай был еще хуже. Мы взяли старый кошелек, набили его кошачьим дерьмом и привязали к нитке. В сумерки кошелек положили на тротуар, а сами спрятались за забором. Мы были не дураки, и если видели в дырку, что идет мужик, то кошелек предусмотрительно утягивали. Наконец жертва нашлась. Подслеповатая старушка остановилась, огляделась и подняла кошелек. Она долго разглядывала содержимое, пока не догадалась, что ее одурачили. Убегая, мы слышали ее ругань. Снова нам стало не по себе, и разбойничать больше не хотелось.
После обеда июльский зной достигал вершины. Из-за Волги доносились глухие раскаты грома, небо темнело, ветер гнал пыль вдоль улиц. Гроза стремительно приближалась. Молнии били в высокий левый берег, на котором стоял город. Ливень всегда начинался как-то сразу, будто незримый диспетчер открывал наверху кран. Я наблюдал через окно, как ливень вымывает землю с цветников и пригибает длинные стебли оранжевых лилий. Я любил эти лилии. Кончики их лепестков были загнуты вниз, полностью открывая ротик цветка с зеленоватым пестиком и коричневыми тычинками на тонких изящных ножках.
Когда лилии отцветали и засыхали, их полые стебли были хороши, чтобы плеваться горохом.
Летние грозы проходили быстро. Тучи разбегались, и солнце весело запускало где-нибудь радугу. Воздух пропитывался озоном и ароматом цветов, а по мостовым бежали теплые бурные потоки. После сильного ливня мне удавалось даже плавать в дождевом ручье, имитируя движенья знакомого ужа.
В сухие дни я ходил с Катей на Волгу. Кате было двадцать лет, она училась в институте и снимала одну из бабушкиных комнатушек с окном в чулан. Перейдя Волжский проспект, мы оказывались на старой набережной, каскадами спускающейся к реке. Это было благословенное место, открытое, просторное, с аллеями, дорожками, газонами, клумбами, кафе, бочками с квасом и лотками с газированной водой. Все это хозяйство было чисто и ухожено. На набережной люди вели себя иначе - как-то спокойнее и внимательнее друг к другу. Среди моря цветов, деревьев и солнца они больше, чем обычно, любили себя и ближних. Вообще, в этом месте было хорошо любить. И мы с Катей влюбились. Я с нетерпением ждал, когда она на пляже снимет платье, чтобы полюбоваться бархатистой кожей ее живота. Мы купались, загорали, болтали о чем-то. Потом бродили по набережной, поднимались в город и, в конце концов, оказывались в кино. Пару фильмов я помню до сих пор. Оба индийских: "Любовь в Кашмире" и "Мазандаранский тигр". "Любовь" была прекрасна. Любовники ходили по долине роз, окруженной горами, и пели песни. Финал был потрясающим. То ли ей, то ли ему злодей собирался отпилить ноги на пилораме, но все кончилось хорошо. В "Тигре" много дрались способом джиу-джитсу, и красивый герой, конечно, всех одолел. Был еще один фильм, который здорово меня напугал. Злодей пытался убить влюбленную пару при помощи яда, причем яда, проникающего через кожу. Он нанес яд на руль автомобиля, надеясь, что женщина прикоснется к нему и умрет. Все происходило ночью. Женщина уселась в машину и...не помню, что было дальше, но несколько дней подряд я не мог заснуть от страха. Казалось, кто-нибудь захочет убить меня таким способом.
Наша привязанность росла. На каникулы Катя поехала в свою деревню, и взяла меня с собой. Надо сказать, что бабушка меня очень любила и, конечно, переживала, когда меня не было дома. С другой стороны, она не ограничивала мою свободу, как бы говоря, что доверяет самому нести за себя ответственность. Чудная была бабушка. Она отпустила меня с Катей на неделю в степную заволжскую деревню. Именно там я научился ловить раков весьма хитрым образом. Снасть состояла из палки и подвязанной к ней веревки. Надо было найти беззубку, разбить ее камнем, достать мясо и подвязать к концу веревки. Потом я входил в пруд по грудь и втыкал палку в дно под небольшим наклоном. Мясо, таким образом, болталось на уровне коленей. Почуяв наживку, рак устремлялся к ней. Правой рукой я держал палку, а левой замучивал воду илом. Дрожание палки или веревки говорило, что гость прибыл. Я выжидал, пока он хорошенько примется за еду, приседал, заводил руку поглубже и снизу хватал рачий хвост. Оказалось, что ловить раков в мутной воде совсем не трудно - за час набиралось целое ведро. Из деревни я вернулся веселый и довольный, обогащенный знаниями о лошадях, телятах, свиньях, сене и простой деревенской пище. С Катей я больше никогда не встречался, только бабушка в письмах передавала от нее приветы. Я не долго грустил о Кате - в семь лет разлука с любимой переносится легко.
...Почти у каждого дома было крыльцо со скамеечкой и ворота, через которые мог проехать грузовик с дровами или ассенизаторская машина. Каждый вечер крылечки и скамеечки заполнялись жильцами. К воротам дополнительно выносили табуретки и стулья. Можно было пойти по улице и увидеть всех ее обитателей. В пределах одного-двух кварталов многие друг друга знали. Все выходили с семечками - подсолнечными и тыквенными, - сплетничали и обсуждали прохожих. Начинали пахнуть "ночные" цветы - петунья и душистый горошек. Воздух свежел после дневного зноя, и мне становилось особенно хорошо. Я то слушал сплетни, то бегал от дома к дому, то лакомился семечками, которые бабушка лущила для меня. Одну историю я помню до сих пор.
Произошло это на нашей Ленинской улице. Кстати, вождь действительно на ней живал. В угловом доме на Рабочей. Когда это было, и что он делал, я точно не знаю. Наверное, его житие в Самаре можно узнать из биографических изданий. Так вот, одна замужняя женщина, довольно молодая, стала принимать у себя мужчину, когда мужа не было дома. Конечно, об этом скоро стало известно, и женщину предупредили, дескать (любимое слово бабушки) любовь - любовью, а честь не следовало бы терять. Но, видно, увлечение вошло в ту стадию, когда остановиться невозможно. Женщина презрела мораль и целиком отдалась страсти. В разгар свидания вернулся муж, все увидел, и уже было побежал за топором, как вдруг заметил, что женщина не может сойти с места. Как будто она приросла к полу. Муж и любовник по очереди пытались ее отодрать, но ничего не вышло. Вызвали скорую помощь и милицию. Те обнаружили ту же картину: голая женщина неподвижно стоит посреди комнаты. Кончилось тем, что сосед принес-таки топор, вырубил кусок пола, с которым потерпевшую и отправили в больницу. Случай этот с многочисленными подробностями обсуждался улицей целую неделю, но вразумительного объяснения факту никто так и не дал.
После посиделок собирались в гостиной на втором этаже - играть в лото или в дурака. Осколки некогда большой семьи, объединенные разной степени родством и прожитой жизнью. Из молодой поросли был один я. Играли шумно, азартно, с комментариями. Каждый час в игру вмешивались большие напольные часы, напоминавшие боем, что пора бы отдохнуть.
День счастья заканчивался, чтобы смениться еще одним. Не нужно было ничего ждать и ни за чем бежать. Счастье было со мной, каждую секунду моей жизни. Я лежал с закрытыми глазами и перебирал в уме впечатления дня. То это был Сережка, то - Катя, то поездка с бабушкой за Волгу, то - рубка дров, то - страшная история... Потом все мешалось, путалось... и наступал новый день.
"Тук-тук-тук"...
2003

Ирбит.

Где-то я прочитал, что на Ирбитской ярмарке торговали до пятисот шкур белого медведя. Цифра меня ошеломила. Я полез в справочник и узнал, что всего за год там продавали до десяти миллионов разных шкурок. Дальше - больше. Обнаружилось, что по обороту ирбитская ярмарка уступала только нижегородской, а по продолжительности жизни не знала равных - 279 лет (с 1643 по 1929 годы). “Как же так?”, - думаю я, разглядывая дореволюционные открытки, - “в этом городе широкие проспекты, капитальные дома, у него всероссийская слава, а я только и помню, что темноту, сугробы и страх. Неужели несчастные пятьдесят-сто лет оказались сильнее предыдущих трёхсот, неужели они так плотно покрыли его тенью забвения, что я и разглядеть не смог его былое величие?”.
Была в России поговорка: “Собрался, как в Ирбит на ярмарку” - о тех, кто тепло, с головы до ног одет, да ещё с мешком за плечами. (Ирбитская ярмарка проходила зимой, и основной путь к ней был гужевой).
Первая ярмарка состоялась к концу правления первого царя из династии Романовых - Михаила Фёдоровича. (Царём Романова выбрали московские дворяне, посадские и казаки). Ирбит к тому моменту был всего 10 лет как основан. Поначалу Ирбейская слобода задумывалась, как один из российских форпостов на пути в Сибирь, но благодаря своему уникальному географическому положению - равноудалённость от русских границ - стала и крупнейшей торговой площадкой. Чуть позже она превратилась в Ирбит - что в условном переводе с татарского и башкирского можно представить как “вождь-богатырь”.

***

...Город встретил меня темнотой, обшарпанным вокзалом и пустынной привокзальной площадью. Водитель такси пожаловался, что извоз вымирает, и что в парке осталось всего пять машин. Мы миновали единственный в городе светофор и закружили в лабиринте тёмных, заснеженных улиц. Не было на них, как раньше, ни подвод в три яруса, ни суеты, ни торговли. Даже окна домов были почему-то чёрными. Я вышел около заводоуправления, поднялся в приёмную директора и попросил об аудиенции. Директор принял меня. Наверное, он решил поглядеть на нахального студента, который явился без приглашения. Мы поговорили полчаса, пожали друг другу руки, и я пошёл назад на вокзал. Тревожное чувство охватило меня. Не только жить и работать, но и находиться в этом городе не хотелось. Три раза я спрашивал направление и лишь один раз получил ответ: как будто люди не понимали русского языка или не желали разговаривать. Я почти физически ощутил, что они другие, не такие, как в Москве, не такие, к каким я привык. Мне пришлось сидеть на вокзале в ожидании свердловского поезда. На свету я мог разглядеть публику. Лица не были монгольскими, но их черты говорили, что мы в Азии. Говорили по-русски, но часто с таким акцентом, что я не мог разобрать слов. Мужчины хрипло смеялись, показывая золотые зубы. Женщины отвечали им истерическим похохатыванием. Никто не приставал ко мне, однако, и вид, и речь пассажиров вызывали у меня страх.
Из Москвы Сибирь виделась мне иначе. Отчего я представлял себе сосновые боры среди живописных холмов? Почему мне мерещились голубые реки в ущельях? Из каких сказок выплывал уютный старинный город с мощёными мостовыми, двухэтажными особняками, торговыми рядами, соборами?..
На деле оказалось, что Ирбит расположен на плоской зауральской равнине, с которой лес сведён начисто (от Артёмовского поезд шлёпает, как по пустыне - ни деревьев вокруг, ни кустов). Город запущен так, что на него смотреть страшно. Значительная часть населения - граждане либо отбывающие наказание, либо недавно освободившиеся. Лишь на открытках остались ухоженные двухэтажные дома, банки, гостиницы, соборы, церкви. На этих кусочках тонкого картона город выглядит живее, чем в реальности: вывески банков, русских и иностранных фирм свидетельствуют, что Ирбит был процветающим торговым городом, в котором пересекались пути товаров и людей со всего света.
Не один далёкий Ирбит пострадал от социалистической революции - вся Россия приобрела нищенский вид, образцы которого мы можем повсеместно наблюдать и сейчас. Что до Ирбита, то в 1922 году Ленин распорядился возобновить ярмарку, чтобы прекратить контрабандный вывоз пушнины через Обскую губу. Однако, “подняться” город уже не смог - государство было закрытое, и при всём интересе мирового рынка к пушнине, мало кто имел возможность добраться до далёкого зауральского городка. В 1929 году прошли последние торги, и ярмарку окончательно закрыли.

***

“Нет, я не буду поднимать шум”, - заверил меня директор, - “мне не нужны специалисты, которые не хотят работать. Конечно, если из министерства придёт запрос, я скажу, что Вы не прибыли...”.
“Вот и ладно. Очень разумный ответ”, - думал я, покидая город, с которым толком не успел познакомиться...

***

Малые российские города. Как правило, расположенные в интересных местах, с богатой историей, овеянные славой знаменитых граждан - они полузаброшены. Остатки бесценных памятников гнилыми зубами торчат среди убогой, всё еще советской действительности. А люди... Что ж, люди живут, любят, как умеют, свои места, но, похоже, не в силах остановить угасание. Видимо, не такие российские люди, как европейские или американские. Те хотят и могут, а мы только хотим. С другой стороны, разве не достигает человек того, что желает очень сильно?
Сложный вопрос.

2003

Кунгур.

Последняя стоянка была необычайно красивой. Цветущий луг полого спускался к реке, а у самого берега росла огромная липа. Стоял июль, и липа вовсю цвела. Наверху гудели пчёлы, а внизу мой экипаж варил манную кашу с изюмом. Собственно, я сам заправлял ведром с кашей, а "мои" бегали на подхвате. Ведро было большое, эмалированное, в него влезало двенадцать литров воды. Думаю, что в результате у нас получилось восемь литров каши, т.е. что-нибудь по 350 граммов на едока. И надо же такому случиться, что в то утро у походников (не знаю, как обозвать тех, кто сплавляется на плотах) не было аппетита. Правда, накануне долго сидели у костра, пили водку и пели песни, но это никогда не служило причиной отказа от завтрака. Заелись, наверное. Так или иначе, когда публика окончательно разошлась от ведра, в нём еще оставалось литра два каши. Что ж, я сел под липу и начал есть.
Я очистил ведро за полчаса и ещё часик сидел, наслаждаясь покоем.
Всякий раз, проезжая Кунгур, я вспоминаю это личное достижение, и наоборот, когда оказываюсь перед тарелкой манной каши, память уносит меня в далёкий приуральский город.
Да, наше путешествие начиналось в Кунгуре, старом и пыльном, как большинство малых городов России. Мы бродили по улицам, не понимая плана. Город как-то обнимал сразу три реки (Сылва, Ирень, Шаква), разбегаясь по их берегам во все стороны. Было в нём много старинных построек. Были и торговые ряды, чем-то отдалённо напоминающие Гостиный Двор в Питере, и значительной величины собор, переустроенный в тюрьму, и какие-то здания, явно происходившие из прошлых веков. Но всего больше было запустения и бедности. Памятники вождям облупились, знамёна повыцвели. Эпоха советской власти заканчивалась.

***

В 1648 г. казак Семен Дежнёв открывал пролив между Азией и Америкой, а в 28 км от современного Кунгура стучали топоры строителей нового посада. Первый деревянный Кунгур через полтора десятка лет спалили башкиры, которым царь Алексей Михайлович Романов запретил грабить калмыков. Башкирские феодалы обиделись на царя, а он, хоть и прозван был "тишайшим", решительно подавил восстание. Между тем, Кунгур перенесли (т.е. заново построили) на теперешнее место, высокое и отгороженное реками, благодаря чему крепость успешно отражала набеги врагов, в т.ч. выдержала серьёзную осаду пугачёвских войск.
Благодаря удачному положению Кунгур рос, как на дрожжах, и к середине XVIII века стал одним из крупнейших городов Урала. Через Кунгур шла "перевалка" хлеба на запад, в городе искусно выделывали кожи (в особенности красную юфть), а вокруг дымили медеплавильные заводы. Завелись в городе денежки. И немалые. А где денежки, там и богоугодные дела: храмы, больницы, училища, мастерские, жильё. Так что ко времени революции город был силён и развит. Что случилось после, хорошо видно и сейчас. Теперь мне частенько приходится ездить через Кунгур в Губаху. (Забавно, что чтобы попасть из Перми на север, в Губаху, нужно почему-то сначала ехать на юг, в Кунгур). В городе всё те же разбитые дороги, запущенные дома, всё та же пыль. Год назад наш "Икарус", набитый иностранцами, остановился у городского кафе. Теперь уже нет проблем с пивом и чипсами, но чтобы пописать, нам пришлось прятаться на задворках, среди грязных сараев.
"Неужели и сейчас", - думаю я, - "в Кунгурской ледяной пещере экскурсоводы с особым пиететом вспоминают товарища Берзина?". Тогда, 20 лет назад, в его честь висела даже мемориальная доска. Дескать, сей великий человек в составе какой-то там делегации соизволил осмотреть знаменитую пещеру. Пещера, безусловно, знаменитая, большая и красивая. Она участвует в международном конкурсе пещер и братается с Алмазной пещерой в Кентукки. В пещеру едут туристы и спелеологи. В пещере есть озёра, сталактиты, сталагмиты и сталагнаты. Можно сказать, что пещера - главная достопримечательность Кунгура.
Почему мне эта фамилия не давала покоя?.. Ну, конечно! Как я мог забыть! На Берзиня в Риге была бабушкина фотография, в которую я любил заглядывать, чтобы посмотреть, как бабушка ретуширует. Берзин, Берзинь, Берзиньш. Человек с тремя фамилиями и двумя отчествами (Рейнгольд Иосифович или Язепович). Бывший учитель, окончивший до революции школу прапорщиков, стал в 1918 году командующим Северо-Уральско-Сибирского фронта, а затем - 3-ей армии. Чехословаки, Дутов, белоказаки противостояли красным. В июле красные покатились назад и сдали 25-го Екатеринбург, успев за неделю до этого расстрелять царскую семью. Войска Берзина отошли к Кунгуру, где завязались упорные бои. По-видимому, красным пришёл бы конец, если бы не партизанская армия Блюхера, вовремя подоспевшая на помощь. После этих событий Берзин ушёл на политработу, а в 1924 году - надо же! - возглавил общество "Агротехзнания" (не потому ли, что ещё при царе ему удалось закончить сельхозучилище). В 1939 году Берзина расстреляли.

***

В Кунгуре устроили пешеходную зону. Вроде московского Арбата. Под ногами - плитка, вдоль - фонари. Медленно возвращается городу "человеческий" облик.
Возродятся ли когда-нибудь малые русские города? Будут ли они чистыми, уютными, светлыми? Будем ли мы когда-нибудь светлыми?
Вопросы, вопросы...

2004

Здорово, Кострома!


- Жулики и прохвосты! – отозвался о властях житель Костромы, когда мы спросили его про туалет. Его собака – стаффордширский бультерьер – подгавкнула в знак согласия.
- Какой к чёрту туалет, зайди за куст – вот тебе и туалет. Весь город обос...ли. Раньше хоть город на город похож был, а сейчас... – он махнул рукой. – Правители меняются – не успеваем следить, а сейчас вообще – баба. Ни х...ра не делает, только под себя гребёт. От огорчения собаковод сплюнул под ноги.
Действительно, в семь утра ни одного доступного туалета в Костроме не найти. Голубые кабинки закрыты на замки. Кафе и рестораны ещё не работают. Макдоналдса нет. Можно, конечно, культурно (за 7 рублей) облегчиться на вокзале, но не факт, что успеешь до него добраться.
Бродя по городу, мы начинаем понимать, что упрёки старого костромича в отношении властей обоснованны. «Младшая сестра» Москвы, основанная Юрием Долгоруким в 1152 году, пребывает ныне в плачевном состоянии. В городе грязно, дороги изобилуют ухабами, а главное, слишком много ветхих домов, жить в которых, конечно, не сладко.
Помню, зимой в Кострому приезжал Путин. На улице его обступили горожане.
- Владимир Владимирович, ну, скажите же нам что-нибудь, - подалась вперёд женщина с умильным выражением на лице.
- Что вам сказать?
- Ну, скажите нам что-нибудь хорошее.
- Хорошее?
- Да, хорошее. Как Вам наш город?
Пауза. Президент сосредоточивается.
- Кострома – прекрасный русский город!
Восторг, ликование, аплодисменты.
В общем, я могу себе представить радость людей, вживую увидевших начальника страны, однако, трудно разделить энтузиазм самого начальника в отношении подведомственного ему города. Лишь Сковородка (площадь Ивана Сусанина, бывшая Советская) – центр - откуда город расходится веером улиц, - выглядит на троечку. А сделаешь шаг в сторону, и попадаешь в разруху. Смотришь вокруг и думаешь, что пора появиться в костромской земле новому Сусанину, который провёл бы «младшую сестрёнку» от серой бедности к европейскому благополучию. Когда-то в прошлом пожары многократно уничтожали деревянную Кострому, её разрушали поляки, прибивала к земле советская власть. Но теперь-то, слава Богу, ничего подобного нет, и пора бы уже городу возродиться... Пока не складывается. Закоренелая бедность преодолевается с трудом.
В противоположность «недвижимости» жители Костромы оставляют о себе благоприятное впечатление. Они выгодно отличаются от жителей других городов скромностью и вежливостью. Ни один человек не отмахнулся от наших вопросов, ни один не ответил молчанием на приветствие. Похоже, что, несмотря на низкий уровень жизни, костромичи сохранили внутренне достоинство горожан, соответствующее долгой и славной истории их города. Это, разумеется, очень приятно, и укрепляют надежду на лучшее будущее.
Чем занимается трудовая Кострома, с ходу не разберёшь. Здесь читателю лучше обратиться к справочникам. Что лежит на поверхности, так это туризм, обусловленный наличием исторических памятников. Туристов не много, однако, привлечённые рекламой, они собираются в Костроме со всего света. Ещё бы! Многим хочется посмотреть на Ипатьевский монастырь, откуда на русский трон поднялся первый представитель династии Романовых, на Богоявленско-Анастасьин монастырь, которому скоро исполнится шесть веков. Есть и такие, которым хочется взглянуть на памятник Ленину, воздвигнутый ещё при жизни радетеля трудового народа. Памятник, безусловно, знаменитый, хотя бы потому, что стоит на постаменте, предназначенном для другого памятника, который, в свою очередь, должен был прославлять семью Романовых. Мы видели современные туристические автобусы, которые лихо заруливали на Сковородку, видели растерянные лица иностранцев, которые, видимо, ожидали увидеть прелестный облик древнего русского города, а увидели больного, который пока только пытается встать с больничной койки...
С Костромой (хотя и косвенно) связана современная романтическая история. Пару лет назад областной начальник удосужился стать крёстным дочери принцессы Шри-Ланки. Я не знаю, каким образом выбор пал на губернатора Шершунова, да это и не важно. Важно, что ланкийская принцесса презрела обычаи своей страны и волю родителей. Кажется, в Лондоне, она встретила российского дипломата, влюбилась (так, по крайней мере, говорят), и уехала с ним жить в Россию. Принцессе очень по сердцу Кострома, куда она время от времени наведывается. Именно в Кострому она привезла крестить свою дочь.
В городе есть железнодорожный вокзал (недавно отреставрированный), когда-то работал аэропорт. Под двумя мостами протекает Волга. У Костромы она уже широка – здесь чувствуется её мощь и сила. Однако, наш маршрут проложен к другой реке – Покше. По Далю «ПОКША» - левша, леворукий. Действительно, Покша – левый приток Волги. Сюда по выходным дням приезжают жители Костромы. На живописных полянах, окружённых соснами, они разводят костры, едят и пьют. Молодые люди включают музыку и танцуют. Люди посерьёзнее – ловят рыбу. Вечером на реку ложится лёгкий туман. Слышны голоса, смех...
- ....У меня это уже всё было, и я сказала ему: «Хватит. Хочешь быть друзьями – будем друзьями. Не хочешь – иди лесом». Вообще, знаешь, ни с одним человеком у меня не было такого взаимопонимания. А теперь, наверное, и не будет.
- И чего ты ушла?
- Чего ушла! Жить хочу, - вот чего ушла. Жить, а не разбираться с утра до ночи, кто прав, кто неправ. Надоела эта вечная психотня. Хочется придти домой и знать, что тебя никто не станет дёргать...

- ...Я не против цифровой «зеркалки», но она по деньгам не проходит. Лучше я на свою «соньку» повешу «задник» с нормальной матрицей.
- У тебя и так семь «мегов», куда тебе больше?
- Нет, семь – не хватает. При низкой освещённости шуметь начинает...

Я лежу под солнцем посреди поляны и греюсь как муха на завалинке. Изредка на меня садится слепень, и тогда я лениво отмахиваюсь. По поляне ходят разговоры. Они ласкают меня, убаюкивают. Так всегда было: женщины обсуждают мужчин, мужчины – колесо, которое они сами придумали.
В памяти, как бабочки, порхают свежие картинки. Вот поплавок неожиданно уходит под воду, я подсекаю и чувствую, что на крючке сидит что-то приличное. Вот Пашка, который одолел всех, особенно Фокстрота. Вот Фокстрот, который упал в свои макароны. Вот две головы под моими руками, которые через минуту станут мужем и женой... Не для того ли я стремился сюда, чтобы утонуть в хороводе новых ощущений?
Наверное, мы те люди, которые не могут жить без нового, которые не могут усидеть в своём «футляре».

«Я памятник себе воздвиг чудесный, вечный.
Увечный
Наш бренный разум цепляется за пирамиды, статуи, памятные места -
Тщета!
Тыща лет больше, тыща лет меньше -
Но дальше ни черта!

Я - последний поэт цивилизации.
Не нашей, римской, а цивилизации вообще.
В эпоху духовного кризиса и цивилизации
Культура - позорнейшая из вещей.

Позорно знать неправду и не назвать ее,
А назвавши, позорно не искоренять,
Позорно похороны называть свадьбою,
Да еще кривляться на похоронах».

Я слушаю, как протрезвевший Фокстрот декламирует Вознесенского, и мурашки бегут по спине. Человек, который мог бы составить конкуренцию Фернанделю, вдруг становится образом драмы. Слова вылетают из него, как пепел из жерла вулкана. Они то рассыпаются, то собираются вместе и обрушиваются на меня ритмом и рифмами...

- Паша, уйди! – в сотый раз предупреждает Фокстрот.
- Паша, я тебя убью!
Но Паше всё нипочём. Он уже «перепробовал» всех: разгонится – и вдруг запрыгнет на плечи.

Ночью сбежали червяки. Жирные дождевые черви, которых мы с Рыбачкой накопали из навозной кучи. Моя вина. Оставил банку открытой. «Эх, мсье Jouline», - только и сказала она.
Что ж, пора и нам возвращаться домой.
Прощай, дым.
Прощай, река.
Прощай, ветер.
Прощай, костромская сторонка.
Увидимся ли?..

2005

Ярославль.

Ярославль – очень древний город. В нём много старинных построек, как то: домов, церквей, соборов и палат. В 2010-м году, т.е. через пять лет, горожане собираются отмечать тысячелетие Ярославля.
Просвещённые ярославцы, конечно, знают, что герб города связан с именем киевского князя Ярослава Владимировича, получившего прозвище Мудрый. Ярослав, путешествуя по северным краям, вышел на т.н. Стрелку – место впадения р. Которосли в р. Волгу. Здесь он был недружелюбно встречен местными жителями. Они приготовились напасть на князя, но из леса вышел медведь (ярославцы убеждены, что это была самка бурого медведя) и первым набросился на Ярослава Мудрого. Известно, что Ярослав отличался бесстрашием, поэтому он схватил секиру и принял бой. Очевидцы рассказывают, что дрались они страшно – не на жизнь, а на смерть...
Через два часа схватки медведь помер от рук Ярослава. Теперь его - медведя - изображение можно увидеть не только на гербе города. Медведя рисуют на плакатах, выкладывают из цветов на клумбах. Таким образом, люди оказывают дань уважения погибшему. Более того, на гербе медведь идёт на задних лапах, держа в передних пресловутую секиру. Символика заключается в том, что обижать животных нехорошо. "Что ж ты, князь, на родную природу секиру поднял?" - как бы спрашивает медведь, показывая всем орудие убийства. (Местные остряки шутят, что медведю удалось выхватить секиру у князя, но это не так). Прошло время, но убитый князем медведь остался в народном сердце и закрепился в государственных атрибутах, тогда как сам Ярослав никому не запомнился. На мой вопрос, какими славными делами знаменит Ярослав Мудрый, прохожие лишь дико вращали глазами и спешили удалиться.
Может быть, они правы, но я не стал бы сбрасывать со счетов, что великий киевский князь всё-таки основал приличный город и что город назвали Ярославлем, а не каким-нибудь там Медвежо... Медведищ... Топтыгиным.
Сегодняшний Ярославль – это стремительно развивающийся деловой, промышленный и культурный центр. Производственники Ярославля радуют Россию шинами, бензином и пивом. В городе много дорог, отлично развит общественный транспорт. С едой также нет проблем, особенно хорошо кормят в «Поплавке» и в «Астории». Не останется разочарованным и тот, кто любит казино, ночные клубы и прочие места культурного времяпровождения.
Можно с уверенностью сказать, что дело, начатое Ярославом Мудрым, не умерло – город живёт, хорошеет, и, дай Бог, простоит ещё тысячу лет.

2005

В принципе, нравится.

В принципе, я оптимист. То есть смотрю на жизнь положительно и с надеждой. Правда, мой английский друг учил меня, что если предложение начинается со слов “в принципе”, то истинное значение надо толковать в противоположном смысле. Допустим, вы, человек сдержанный и деликатный, пришли в гости, и хозяйка спрашивает, любите ли вы помидоры. Вы их, между прочим, терпеть не можете, однако, чтобы не показаться невежливым, отвечаете – “в принципе, люблю”. Умная хозяйка поймет, что от помидоров вас может вырвать, и не станет класть их в вашу тарелку. С другой стороны, она не обидится, потому что своё негативное отношение к помидорам вы завуалировали псевдоодобрением.
С моим оптимизмом та же история: я стараюсь убедить себя, что всё хорошо, но как только аргументы в пользу хорошести заканчиваются, от оптимизма не остаётся и следов.
Итак, несколько слов о том, о чём собираюсь сказать - о Перми. Первый раз я оказался в Перми чуть не двадцать лет назад. Наша группа возвращалась с речного сплава и должна была переночевать в какой-то дешёвой туристической гостинице. К счастью, в той гостинице не оказалось мест, и нас определили в недостроенный “Интурист”. Трудно передать, какой восторг охватил нас, потных и запылённых, при виде белоснежных ванн и чистых простыней. После трёх недель палаточной жизни новые номера, рассчитанные на требовательных иностранцев, смотрелись, как мираж в пустыне. Приняв душ, мы вышли на смотровую площадку над рекой и сфотографировались. До сих пор та, давнишняя Пермь улыбается мне счастливыми, молодыми глазами друзей...
Фотография осталась в прошлом, а время побежало вперёд. Уже не отдых, а работа позвала меня в миллионный приуральский город. Теперь по нескольку раз в год я посещаю пермский аэропорт. Хотя, какой это аэропорт? Так, аэросарай. Да и есть ли России аэропорт, похожий на европейский или американский? Разве что Домодедовский, да и то с натяжкой.
Из аэропорта машина обычно мчит меня в гостиницу или другой город. За окнами мелькают деревянные халупы позапрошлого века, бараки века минувшего, архитектурное наследие хрущёвских и брежневских времён, и, наконец, редкий новострой последних лет. Не успевая толком ничего рассмотреть, я оказываюсь в баре гостиницы или у заводской проходной. Я - инженер, и моя задача - помогать заводам в трудных ситуациях. Такие ситуации бывают, если, например, построен новый завод, и его необходимо запустить, или сломался старый, и требуется ремонт. Обычно к моему приезду завод готовится: устраиваются коммуникации, достаётся нужное оборудование, собираются квалифицированные рабочие. Я не еду до тех пор, пока завод не выполнит все мои требования. Но... и на старуху бывает проруха. Возопили заводские, что, дескать, горит у них, что кровь из носу - надо пускаться, что уже сам Алекперов и сам-пресам Фрадков, и самоё божество, - небожитель нашего времени Путин, собирают свои саквояжи, чтобы прилететь в Пермский ЛУКОЙЛ, надеть каски и с умным видом ходить вокруг горы технологичного металла. Кстати, ЛУКОЙЛ - интересное слово, хорошо известное автомобилистам, ибо вряд ли кто из отечественных рулящих не видел лукойловских заправок. Слово - хитрая аббревиатура. Л - Лангепас. У - Урай. К - Когалым. Все три - нефтяные месторождения в Западной Сибири. ОЙЛ - от английского “oil”, т.е. нефть или масло. Получается смесь “французского с нижегородским”. Но звучит весьма мелодично.
Итак, я прокололся. Заводские ровным счетом ничего не подготовили. Делать было нечего, и я решил разглядеть город, как бы притворившись местным жителем. Я стал ходить пешком, рассматривая улицы и прохожих. Вместо такси сел в трамвай. В конце концов, я даже переселился из знакомого мне “Интуриста” (теперь “Урал”) в гостиницу-общежитие РУЦа (Регионального учебного центра). Кстати, теперь в “Интуристе” лупят 100 евро за ночь, сохраняя при этом прежнюю совковую атрибутику, как то: уродские лифты, протёртые дорожки и дежурных на этажах, которые каждый раз ощупывают постояльцев своим цепким взглядом, видимо, пытаясь разглядеть в их карманах украденный из номера унитаз. РУЦ ведёт себя скромнее, прося от 30 до 85 евро, демонстрируя, таким образом, близость к народу, а заодно и интерьер институтской общаги.
Народ, действительно, оказался близко - прямо в кустах под моим окном. Он кричал, матерился и сексуально стонал до трёх ночи. Редкая жара заставила меня распахнуть окно, и скоро комната заполнилась комарами. Я лежал, хлопая себя по телу и слушая занимательные истории с улицы. Самой яркой была проповедь некоей дамы, обращённой к Машке, которая дала и поэтому сама дура. “Не та ли это Машка, которая полчаса назад заходилась в любовных стонах”, - подумал я, пытаясь представить картину по ту сторону окна... Вообще, округа оказалась весёлой - со всех сторон доносилась музыка, тарахтение подъезжающих машин и стук женских каблучков. Не знаю, отчего это место так привлекало публику. Выглядело оно уныло: коробки разнокалиберных домов, разбитые улицы, исчерченные трамвайными путями, и бурьян, везде бурьян. Под утро веселье пошло на убыль, и я, было, собрался задремать, как вдруг кто-то на всю улицу завёл детскую песенку – “А-а-а! Крокодилы, бегемоты. А-а-а! Обезьяны, кашалоты. А-а-а! И зелёный попугай!”. Хотел бы я посмотреть на этого любителя детских песен, который столь щедро пропагандирует своё увлечение в четыре утра. Так, воображая эту неординарную личность, я заснул...
Улицы Перми - это не эклектика. Это архитектурный хаос. Впрочем, я бы смирился с разностильем, если бы строения были хорошего качества. Но они ужасного качества. Деревянные дома прогнили до фундаментов, и, несмотря на уютный когда-то патриархальный вид, теперь только пугают своей чернотой и своим наклоном. Эти дома окружены покосившимися заборами, которые скрывают нищенские дворы с деревянными сортирами. Как ни странно, во многих деревянных домах, даже в центре города, всё ещё живут люди. Что уж говорить о засыпанной дорожной пылью деревянной Мотовилихе, через которую дорога убегает из города на север. Страшновато смотрятся её кривые улицы, огибающие Мотовилихинские заводы, что основаны больше двух с половиной столетий тому назад. При советской власти заводы ковали артиллерийские установки и разных сортов ракеты. Проезжая Мотовилиху, можно рассмотреть образцы продукции, выставленные под открытым небом. По-идиотски выглядит супероружие на фоне убогих хибар.
Другие окраины города застроены пятиэтажками, которые теснятся среди разбитых мостовых. Все они облупились и смотрят на прохожих старческим слезливым взглядом. В первых этажах встречаются магазинчики с едой, из которой больше всего предлагается водки, пива и сигарет. Как везде, здесь всё в пыли и бурьяне. Кстати, в центре города возвышается высотное административное здание из стекла и бетона. Еще советских марок. На здании заметен большой металлический герб Советского Союза. Может, раньше в нём располагался обком партии. Так вот, огромных размеров газон напротив здания теперь превратился в пустырь. На дальнем конце пустыря одиноко стоит голубая туалетная кабинка - единственная достопримечательность этого участка 'дикой' природы, присыпанного окурками и мусором.
Трамвай в Перми не такой, как в Москве. В Москве докручивают свой век чехословацкие вагоны, которые по сравнению с пермскими выглядят, как лимузины против тракторов. Путешествуя в 12-м маршруте пермского трамвая, я не разобрал, где его изготовили. Это чудо состоит из двух трёхдверных вагонов. Двери на остановках сдвигаются вдоль трамвайного корпуса. Рельсы, как правило, подняты над землёй, и трамвай, не спеша, ползёт по ним, наполняя пространство грохотом и дребезгом. Трамвай - это транспорт для тех, кто никуда не спешит, а также для малоимущих. Проезд стоит всего пять рублей. Моими попутчиками оказались два молодых человека, которые около получаса обсуждали своего знакомого. Их матерный диалог лился привычно и спокойно. Было совершенно очевидно, что иначе они говорить не умеют. Ещё удивил меня старик, одетый в рубашку и шорты. Он почти не мог ходить, однако отважился на поездку. Подняться в трамвай ему помог молодой парень, а выводить досталось мне. Высадка заняла около пяти минут. Я перевёл старика через дорогу, вручил ему его костыли и хотел попрощаться, но он опередил меня. “Какая погода на завтра?” - спросил старик. “Такая же жара”, - ответил я и посмотрел ему в глаза, - “всего доброго”. Пока я двигался к гостинице, заметил в подворотне лежащего на земле мужчину. Он лежал на животе, вывернув в сторону голову. Изо рта у него натекла лужа блевотины. “Не мёртвый ли?” - озадачился я и стал присматриваться к спине. Спина ровно поднималась и опускалась - больше находиться рядом с ним не хотелось, и я поспешил уйти...
Пермь, приуральский “миллионник”, стоит на Каме. Кама, в свою очередь, крупная река, впадающая в Волгу. Что-то помнится мне со школы, что бассейн Камы даже больше бассейна Волги. Впрочем, могу ошибаться - от времени память не улучшается. На высоком (левом) камском берегу есть смотровая площадка, откуда можно полюбоваться на камские просторы. Но... снова “но”. Площадка так обсажена деревьями, что с неё не много видно. Да и сама она за последние двадцать лет почти рассыпалась. Внизу под площадкой надо бы ожидать набережную, но там только железная дорога. Есть ли городская набережная или её вовсе нет, - мне пока неизвестно.
Что касается людей, то люди здесь... обычные люди. Разные. Они не особенно выделяются из общей российской популяции. Разве что немного растягивают слова, как бы на украинский манер. Есть, правда, одна приятная черта. Это миловидные молодые женщины, которые нет-нет, да и встретятся вам на улице. Как все красивые женщины, они чаще улыбаются и чаще демонстрируют своё расположение.
В целом, Пермь - это не город, как “негорода” и другие крупные российские поселения, которые по ошибке зовутся городами. Это - лишь территория, на которой плотность населения очень высока, на которой можно отыскать признаки города ушедшего и вообразить город в будущем.
Русские, россияне пока не способны устроить свои поселения так, как это научились делать народы других стран и континентов. Беспорядок на улице - всего лишь отражение беспорядка в голове и беспорядка в душе. Ни то, ни другое быстро не исправить. Что же сказать? В принципе, мне моя родина нравится...

2004

На сома.

Даже не знаю, с чего начать.
Позвонил Духов и говорит, поедем, дескать, на Днепр, сома ловить. Эк, хватил! На Днепр!
Во-первых, от Москвы до Днепра далеко, на поезде ехать. Во-вторых, выходные у меня заняты – надо детей навестить. Ждут папочку, надеются. В третьих, я работаю и, между прочим, заслужил, чтобы в субботу придавить задом диван и бездумно уставится в телек. И, в-четвёртых, самое главное, моя юность, увы, миновала. Просыпаясь утром, я не чувствую лёгкости и встаю с кровати осторожно, чтобы, не дай бог, чего не отвалилось.
Это всё, так сказать, на одной чаше весов, а на другой... На другой - Сеньков, который что-то там, на далёком Днепре, уже организует. Может, провизию заготавливает, может, крючки затачивает. Охота, конечно, повидаться с Сеньковым. Потом – Духов. Охота и с Духовым повидаться. Ещё – Днепр. А вдруг окажется живописный закат? Или рассвет? А вдруг, и правда, поймаем сома? (Во что, к слову, совершенно не верится). И вообще, может, я там увижу такое, такое, какое... Не знаю, какое, но очень ценное, о котором буду помнить до конца дней своих...
Короче говоря, сначала я сдрейфил: нет, мол, Духов, не поеду – у меня дети, ёлка. А Духов – хитрый. Жаль, говорит, придётся сома ловить без тебя, но ты всё же подумай, прикинь, время ещё есть. (Нашёл-таки слабое место. Я на повторное приглашение отвечаю непременным согласием). Чувствую, в голове план закопошился, значит, дело пошло, - надо ехать.
***
...Представил, как всё будет. Утром сажусь в поезд. Погода изумительная. Солнышко. Оно заглядывает в окна, показывая пассажирам вагонную пыль. Дети галдят, возбуждённые предстоящей поездкой. Взрослые деловито устраиваются, прячут под сиденья поклажу. Провожающие ходят по перрону и радостно покуривают, - поезд вот-вот отойдёт, и можно будет вернуться к своим делам, снять с себя ответственность за отъезжающих. Я уютно устраиваюсь у окна и достаю любимого Паустовского. Колёса стучат на стыках, за окнами летит зелёное лето, и ничто не мешает насладиться непревзойдённой русской прозой.
Потом – Сафоново. День в разгаре, из его горячих недр выезжает перрон. На перроне стоит Духов. Он сосредоточен. Глаза его скользят по вагонным окнам. Одно. Второе. Третье. Наконец, они встречаются с моими, и пухлые антохины губы разъезжаются. Мы трясём руками, хлопаем друг друга по спинам и идём к вокзалу. Он пытается взять у меня сумку, но я не отдаю, - не калека, поди.
Сафоново – небольшой город. Конечно, большинство домов здесь частные, окружённые садами и палисадниками. Родители Духова живут в одном из них... Картина становится размытой. Я не могу представить этих людей. Какие они? Чем занимаются? Можно лишь предсказать, что они любят своего сына, который не очень часто их навещает.
Ага! Вот и Небожитель. На легендарном «Днепре» с коляской. В клубах сизого дыма, чёрных очках и майке с крупной надписью “SEX”. Его Звёздная Непревзойдённость – Сеньков. «У нас в деревне были тоже хипаны, но все, увы, уже давно поумирали», - пел когда-то Шевчук. А наш-то – Михалыч – жив-здоров, вон, патлы отпустил, как молодой.
- Юрий Михалыч! Сеньков! – дай я тебя обниму.
- Ура Сенькову, Магистру Супергалактики и его верному Санчо Панса, Проводнику Духову! Даёшь сомятину! Ну, трупоеды, держитесь! Слыхали про SUPERNATURE?..
Дальше – как во сне. Настойка Бабы Гали, тихий вечер над Днепром, комары, костёр. Мы бестолково мечемся в воде, пытаясь ухватить скользкое и сильное тело. Сом!!! Только бы не порвалась леска, а уж мы его...

***

Интернет сообщает, Сафоново – сравнительно молодое поселение, известное под этим названием с 1859 года. Говорят, название пошло от православного имени Софоний. Этот Софоний, вероятно, проекция имени Софон, которое носил внук Геракла (Иосиф Флавий. Иудейские древности). Софон означает спрятанный Богом (древнееврейское). И действительно, в каком-то смысле Сафоново прячется в тени матёрого исторического соседа – Дорогобужа, которому перевалило за 850 лет.
В окрестностях города родился маршал Тухачевский, который ловко рубал белых во время гражданской войны, и которого позже расстреляли по приказу Сталина (вождя красных), как врага народа.
Известность также приобрёл некий сафоновский любитель пива Николай Филатов. Он хоть никого не рубал, но каким-то манером пытался помешать покупке акций российской пивоварни. Высоко взлетел Николай!
Из других достопримечательностей можно назвать реку Вопец, с названием которой ещё предстоит разобраться, и продукцию местного завода - тиристоры возбудительные – устройства, которые, чувствую, скоро мне понадобятся...

***

Прошло положенное количество дней, и теперь мне не надо напрягать воображение, чтобы увидеть будущее, ибо событие свершилось. Стоит ли упоминать, что жизнь действительная оказалась не такой, как я заранее пытался её увидеть, но, с другой стороны, многое удалось предугадать.
Во-первых, вокзал Сафоново, как я и думал, оказался справа по ходу поезда, во-вторых, смоляне встречали так радушно, как только в провинции ещё умеют встречать.
...Поезд прогрохотал по мосту через Вопец, в котором барахтались сафоновцы, и через десять минут остановился у вокзала. Я выкатился из вагона в полуденное тепло. Вот и Духов. Он надёжен, как бронепоезд. У него всё крепкое: взгляд, неторопливая поступь, ухватистые движения. Даже в том, как он отирает от пота лицо, проглядывает добротность и основательность. Он и не думает отбирать у меня сумку. Просто – здоровается и ведёт знакомить с «дядей Игорем». Дядя Игорь в каком-то смысле семейная знаменитость, потому что он работает на «Радио России» диктором. Дядя Игорь без усилий помог мне, когда я споткнулся на сочетании «до Дорогобужа» - как-то не сразу мне удалось это выговорить. «Что же ты, мальчик!», - прочитал я в его глазах, - «двух слов произнести не в силах?».
Мы идём к автостанции. Очевидно, начинает работать план, который мне пока неведом. Духов покупает билеты, и мы садимся в автобус. Автобус проворно покидает Сафоново. По обеим сторонам дороги начинают мелькать перелески, поля, крестьянские домики. Пейзаж умеренный, привычный русскому глазу. Нельзя только забывать, что миролюбие окрестных картин обманчиво: в стерне скошенного хлеба прячутся кусачие мухи, в лугах нет прохода от слепней, а над берегами рек и прудов звенят комары. (Это предупреждение для тех, кто вздумает устроить романтическую прогулку по нашей среднерусской сторонке, не защитив как следует тело от насекомых). Одна из деревень называется Василисино. «Вот деревня Василисино», - говорит Духов. И замолкает. Не объясняет, отчего это Василисино требует специального внимания. Я помню, конечно, Василису, и Духов её помнит. Молодая женщина, которая однажды посетила нашу компанию. Её стихи не всегда мне были понятны.
«Мысли клеткой сомкнулись.
Не прорвется сквозь частые прутья
ни разговоров, ни лиц, ни улиц
гомон. Между причиной и сутью
кружу. Терновым венцом вопросы
извечные. Можно ль найти ответы?
А где-то
грозы,
закаты ныряют в лето,
земля
тонет в цвете и свете,
тополем опушенный ветер
в травах свистит.
Где я?
Заперта в бесконечности».
«Жила здесь когда-то знаменитая Василиса», - говорю Духову. Он кивает в знак согласия.
Дорогой узнаю, что наша цель – посёлок Верхнеднепровский, в котором нас ждёт Сеньков. Это молодое поселение, возникшее в верховьях Днепра в качестве приложения к большому химическому заводу под названием «Азот». Этот самый «Азот» строился на закате советской власти. Он рос, мужал и старел вместе с посёлком. Трудно сказать, кто из них постарел больше. Наверное, посёлок. Крылечки у домов провалились, тротуары разъехались, и всё покрыл вездесущий бурьян. Завод всегда вёл посёлок за собой, как поводырь слепого. В прежние времена, помимо основного продукта – минеральных удобрений – «Азот» выпускал серную кислоту. Вредные вещества разлетались во все стороны, убивая растения и животных. Посёлок терпел. (А что сделаешь, другой работы нет). Потом кислоту закрыли, и посёлок вздохнул с облегчением.
... – Где же Михалыч? – Духов медленно оглядывается по сторонам.
Мы стоим на центральном перекрёстке Верхнеднепровского. Машины и пешеходы редки. Движутся они неспешно.
- Вон он, снимает нас, - говорит Духов. Я вижу, как Сеньков опускает аппарат и идёт к нам по диагонали перекрёстка. Весь в джинсе...
Пока устраиваются подготовительные дела, Сеньков почтует нас на кухне коньяком. По-видимому, это местный брэнд под названием «Кутузов». На этикетке действительно изображён фельдмаршал Кутузов, который ходил в этом районе с войском. Сначала – уходя от Наполеона, потом – догоняя его. Рыбалка, кстати, намечена на месте, где во время войны стоял лагерь (не помню, наш или французский). Сам Магистр не пьёт, но удивительно интересно рассказывает об уже забытых напитках. Он вспоминает «кармасин» (средство для волос), «ханьку» - жидкость для разжигания примусов, соус сигарный на кубинском роме, клей «БФ». Когда-то эти жидкости употребляли как альтернативу водке. Каждая жидкость требовала предварительной обработки. Только «кармасин» пили «без подготовки». И Магистр, и Духов крепкие спиртные напитки ласково называют «коньяшные».
Наконец, всё готово, и Елена Николаевна, женщина с весёлыми глазами, везёт нас к реке. Дороги вокруг посёлка грунтовые. Они петляют между деревушек, садовых участков и полей. Аист неторопливо ходит по стерне, тыкая в землю длинным красным клювом. Мы фотографируем аиста и останавливаемся неподалёку, чтобы купить берёзовых поленьев. Поленья нужны для углей, угли – для шашлыка. Коричневая от возраста и загара старуха пытается понять, чего мы хотим. Сперва её настораживает, что пришельцы просят купить её дрова. Не для того она дрова заготавливала, чтобы продавать. Однако, постепенно она понимает, что нужно отдать всего десять поленьев, и соглашается. Дрова из поленницы перекладываются в багажник «Жигулей», и я даю бабке десятку. Увидев в руке деньги, она вскакивает с завалинка и бежит за мной. Отдавать. Еле-еле удаётся уговорить её оставить деньги.
В другом доме покупаем зелень. На порог выходит пожилой мужчина и бодро завязывает разговор. Оказывается, на реке был случай, когда поймали сома весом 36 килограммов. Рыбак, который вываживал рыбу, чуть не помер от усталости. Когда сом оказался на берегу, он привязал его к мотоциклу, чтобы доволочь до деревни. И там уже, на месте его – сома - разрубили и по кускам взвесили. В разгар рассказа в дверях появляется новое лицо – Вика, девочка одиннадцати лет. У неё волосы светлее, чем спелая пшеница, и замечательное «славянское» лицо. Не из кривичей ли? Вслед за внучкой выходит и бабушка, единственный человек в компании, который реально может нам помочь. Бабушка отправляется на огород и через некоторое время возвращается с пучком укропа и петрушки. Пока её не было, внучка с удовольствием позировала перед нашими камерами.

***

Днепр начинается недалеко от деревни Гаврилово. Там его ширина всего два метра. Однако, к Верхнеднепровскому, через сто, а может, и больше километров от начала, он уже шириной до сорока метров. Здесь, где река зажата между обрывистыми берегами, мы останавливаемся. К воде, через тоннель в кустах, спускается тропинка. Она приводит к песчаной косе. В голове косы, дно стремительно опускается, поэтому можно прыгать с берега, как с бортика бассейна.
Рыбалка начинается около семи вечера с добывания наживки. Помимо заготовленных дождевых червей нужны веретёнки. Их Магистр достаёт из ила. Стоя по колено в воде, он нагибается, загребает со дна ил и отбрасывает его на берег. Время от времени в иле попадаются веретёнки – существа, похожие на толстых вертлявых дождевых червей. Я предполагаю, что это особый вид червей, но оказывается, что – нет, это личинки миноги. Слово минога ассоциируется с рыбами и тёплыми морями. Я не могу понять, как у рыб могут быть личинки. Но... всё в жизни возможно. Рыбообразные миноги относятся к группе низших рыбообразных. У них действительно есть личинками, которые по-научному называются пескоройками. На смоленщине пескоройки стали веретёнками.
В позе копателя веретёнок, в семейных трусах и крестом на шее, Магистр больше походит на местного мужика, а не на Воплощение Космической Силы. Но... это впечатление непосвященных. Огромная революционная энергия заключена в скромной оболочке.
Не зря многие годы он с любовью записывает местную рок-группу «Сестра», песни которой, по мнению специалистов, являются зашифрованной программой переустройства мира. Не просто так его секретер забит «виниловыми гигантами» западного производства. Ещё при советской власти, умело микшируя буржуазную культуру с ростками национального рока, готовил он почву для Грандиозного Сдвига. Теперь, по прошествии лет, этот Сдвиг наступил. Мы видим, что на смоленщине, в России, по всему миру, мозги у населения «поплыли», так сказать, интеллектуально оскудели и эмоционально готовы к разрушению оставшихся стереотипов. А что это, как не начало глобальной революции? Нет сомнений. Остаётся только наблюдать заключительный этап катастрофы. Или гуманистического Ренессанса?
Как бы отвечая на вопрос, откуда он, Магистр говорит:
«Неправда это,
Есть пророки,
И немало,
Целый сонм.
Но мало прока
От пророка
В Отечестве родном»
Просвещенный человек поймёт, что речь идёт о космических пришельцах, т.е. о... Вы догадались.

***

... Заготовив наживку, Юрий Михайлович (не путать с московским хозяйственником) распускает фидеры. Фидер – слово английского происхождения. В данном случае означает рыболовную снасть. Она состоит из телескопический удочки, безынерционной катушки, лески, груза и крючка. Снасть забрасывается с берега; удочка упирается в песок и поддерживается рогатиной. Тонкий конец снабжается колокольчиком и, на случай ночной рыбалки, химическим светильником. В темноте ночи, когда на нескольких удочках идут поклёвки, пляшущие разноцветные огоньки называют лазерным шоу.
«Show must go on!», как говорят за границей.

...Когда стемнело, небо усеялось звёздами, и Млечный путь прочертил небо от края до края. Мы пили коньяк, ели невероятной вкусноты шашлык и в ответ на звон бегали проверять снасть. У горизонта, как фантастический город Лас-Вегас, сверкал огнями «Азот». Там производились удобрения.
Ближе к полуночи застрекотал мотоцикл, и со стороны завода к нам прибыл новенький. «Щучник», - так он отрекомендовался. Т.е. специалист по ловле щуки. Щучник оказался весёлым и словоохотливым.
- Изнеженный травами самогон, - отозвался он о напитке, который приготовил Духов.
Следующие три часа прошли в хлопотах. Поймали сомика, несколько голавлей и густёрок. В аккурат на уху. Может, поймали бы и больше, но по небу побежали сполохи, из-за противоположного берега выкатилась белая туча. По мере движения она темнела, синела, и, когда почернела совсем, пошёл дождь. Дождя никто не ожидал. Навеса не делали, плащей не брали. Комары, которых и так было немало, вышли из кустов и двинули на нас стеной. От дождя комариный аппетит только набрал силу. К четырём утра клёв полностью прекратился. Промокший до костей Магистр методично управлялся с удочками. Мы с Духовым бегали по поляне, спасаясь от дождя и комаров. Незащищённые лица начали опухать. Деваться было некуда... Решили уезжать.
Щучник по имени Виктор отправился на мотике за машиной.

***

...Брезжит сырой рассвет. Я, как заведённый, провожу руками по лицу, размазывая прилепившихся комаров. Собираем снасти и вещи. Приедет ли Виктор? Дорогу уже изрядно размыло, он мог застрять. Ходим, кряхтим. Вот не думал, что дождь и комары могут доставить такие неудобства! Лицо горит огнём, в ушах гудит монотонный комариный гул...
Кажется, я пропустил момент, когда белый «Жигуль» затормозил у нашего кострища.
Через полчаса мокрые вещи утрамбованы в багажник, а не менее мокрые люди – в кабину «Жигулей». Едем.
По дороге наехали на камень. Через днище он стукнул меня по ногам. Я решил, что «Жигулю» крышка. Но «Жигуль» справился и, позвякивая нутром, покатился вперёд по размытой дороге. Мы с Михалычем высунулись из окна, чтобы найти обронённые Виктором ключи. Здесь надо объяснить, что в мотоцикле существует «бардачок». Наподобие автомобильного. В этом «бардачке» Виктор хранил бесценный набор ключей для самого мотоцикла. И вот, в тот трагический момент, когда хозяин и мотоцикл – под безжалостными струями холодного дождя – неслись к гаражу, чтобы, в конце концов, придти на помощь погибающим от гнуса и безклёвья рыбакам, от «бардачка» отвалилась крышка и, падая, застряла в мотоцикловом теле. Не снижая ходя, Виктор вытащил крышку и сунул её под зад, а когда приехал в гараж, обнаружил, что ключи выпали. Эти ключи он очень любил...
Мне очень хотелось найти ключи. Так бы я оправдал своё существование и доказал, что кое на что годен. Но нет. По обочинам валялись пустые бутылки и банки, а сумки с ключами не было. Один лишь раз сердце моё ёкнуло, и то напрасно. Чёрный предмет оказался мусорным пакетом. Зато, господа, – и ведь всегда в жизни так бывает: на одном конце недостача, на другом – прибыток, - не зря мы глазели на дорогу, наше внимание спасло ежа. Ёж шёл через дорогу наискось. «Стой!» - закричали мы одновременно. Витя затормозил. Куда, зачем шёл ёж в пять тридцать утра? Сейчас уже не узнать, но в тот момент мы решили, что – от любовницы. Почему от любовницы? Не знаю. Видимо, такова мужская психология.
Показались гаражи. Кто не знает этот унылый ряд поселковых гаражей? Они стоят вдоль дороги. Слева – деревянный барак, справа – помойка. Вдали – трёхэтажные поселковые дома. Сыро и пасмурно, но дождь, кажется, заканчивается. Мы достаём вещи, выкладываем остатки еды на маленький гаражный столик. Дядя Игорь предлагает выпить, и мы выпиваем. Выпили. Что дальше?
Было мнение, что, добравшись до гаража, затеем уху. Но это сказать легко, а сделать трудно, потому что нет ни кострища, ни воды... Наверное, наше маленькое чудо началось с момента, когда я спросил Виктора: «А что, Вить, рыбу-то, видимо, почистить надо?». «Это как минимум», - отозвался он. И всё сложилось.

***

Виктор складывает очаг, разжигает костёр.
Духов уходит за водой.
Дядя Игорь – за водкой (благо в России водку продают везде и всегда).
Магистр чистит картошку; я – рыбу.
В результате очаг выложен из обломков асфальта. Стойками служат перевёрнутые вёдра. Перекладина вырублена из ближайшего куста. Котелок подвешен на перекладине. На дрова взяты оставшиеся после рыбалки поленья. Горят хорошо.
Духов возвращается пустой, но, к счастью, у нас есть пятилитровая бутыль из магазина. Полная на две трети. Этого хватает, чтобы аккуратно помыть овощи, рыбу и залить воду на уху.
Дядя Игорь приходит с водкой. Это «Флагман» - спонсор отечественных спортсменов.
Овощи и рыба почищены...
В семь утра я снимаю котелок, ставлю его на табуретку возле гаража. (Рыбу перекладываю в отдельную тарелку. Это – второе). Мы рассаживаемся вокруг и начинаем хлебать. Вкусно так, что дух захватывает. Водка под уху идёт отлично, лица краснеют, языки развязываются – нам хорошо оттого, что мы справились, хоть и было нелегко. Виктор на минуту заходит в гараж, чтобы поставить музыку. Чтобы было ещё веселей.
...Музыка вытекает из гаража чистым и ясным женским голосом. Господи Иисусе! Что это? Быть не может. Это же “The Road To Babylon”.
“Ла ла-ла-ла ла,
Ла ла-ла-ла ла,
Ла ла-ла-ла ла, Babylon!”
Мы начинаем подпевать и дирижировать. Удивительно. В гаражной российской глуши, в семь утра разливается в воздухе Manfred Mann, которого и в более цивилизованных местах давно позабыли. Оказывается, Магистр «показал» Виктору несколько альбомов Манфреда (или подарил?), и последний его полюбил. Поистине, люди ассоциируются каким-то чудесным образом. Они поначалу даже не догадываются, что у них много родственных представлений и вкусов, и лишь по истечении жизни открывается общее. Кто бы мог подумать, что Майк Любовиц (впоследствии Манфред Мэн), пацан из Иоганнесбурга, «замутивший» психоделический рок в шестидесятых и разродившийся светлым мелодичным альбомом “Roaring Silence” в 1976-м, станет любимым музыкантом жителей Верхнеднепровского и удостоится прослушивания в семь утра лета 2005-го от Рождества Христова?..
- Пацаны, знаете, пацаны, хотите верьте, хотите – нет, вы – классные пацаны...
А что? Мы и вправду ничего. Конечно, немного “down hill”, т.е. уже спускаемся с горы, а не поднимаемся на неё. Зато, зато... в нашей клавиатуре не две октавы, как у начинающих, а сколько положено, полный ряд.
Разбираем кострище, уносим в гараж посуду и уходим в город. Сначала провожаем Духова и дядю Игоря до автостанции – они возвращаются в Сафоново. Потом идём к Михалычу. Виктор провожает нас до подъезда. Начинается новый день.

***

«…Волею Божией на поле брани Руси с Литвой возник приют мира и молитвы; где слышались враждебные крики сражавшихся, раздались священныя песнопения; где поднимался оружейный дым, пошло к небу курение кадила. И не один русский, идя на врагов, получал молитвенную помощь от подвижников (Болдинской) обители, не одно сердце, возбуждалось этой помощью к защите веры и Отечества».
Благодаря Елене Николаевне, женщине с весёлыми глазами, к одиннадцати часам мы добрались до Свято-Троицкого Болдинского монастыря. Два цвета вокруг – белый и зелёный. Белый монастырь и зелёная трава в окружении зелёного леса. За стеной – пруд, подёрнутый ряской. От берега к воде идут мостки, но начало их провалилось, а остаток смотрится как инсталляция. В монастыре тихо. Только-только начали восстанавливать главный храм, взорванный немцами при отступлении. Сегодня воскресенье – работы не ведутся. В другом, восстановленном храме, крестят маленьких девочек. Пока молодой поп читает, что положено, одна девочка кричит. Наверное, проголодалась.
Мимо нас по дорожке широким шагом проходит настоятель. За ним семенит монах. Он лыс и длинноволос.
- Батюшка, не прогневайтесь, не позволите ли... – голос заискивает. Сцена почти хрестоматийная: важный, уверенный руководитель и униженный просящий подчинённый.
По двору разбросаны могилы. Михалыч говорит, что это лишь те, которые видно, а так, - весь двор – кладбище. На некоторых чугунных плитах выбито изображение черепа с костями. Видимо, раньше так обозначали смерть.
Уходя, кланяемся. Спасибо преподобному Герасиму, Болдинскому чудотворцу, который 475 лет назад устроил это место.
Мы рядом со Старосмоленской дорогой. Когда-то это был сквозной тракт в центр, теперь же лишь кусочки грунтовки с редкими метрами асфальта. По ней мы едем дальше, в Дорогобуж.
Слава Богу, что Дорогобуж не стал центром российской наркомании, что было бы не удивительно для города, на гербе которого красуются вязанки (бунты) конопли. К счастью, жители понимают, что конопля, которая обеспечивала в прошлом благосостояние края, использовалась лишь как сырьё для изготовления пеньки. Дорогобуж – город маленький, гораздо меньше, чем Сафоново. В центре находится крепостной вал и Детинец – крепость, от которой ничего не осталось. Т.е. осталось название. Это – Верхний город. Есть ещё Средний и Нижний. Ниже Нижнего течёт Днепр. Почти двести лет назад одноглазый Кутузов гнал здесь из России Наполеона. В честь победного сражения на Детинце установлена колонна. Ещё на Детинце есть могила, где похоронены солдаты последней войны. Во всех трёх городках (Дорогобуже, Сафоново и Верхнеднепровском) жители не забывают погибших в Великой Отечественной войне – у могил стоят живые цветы, и горит газовый огонь.

В Сафоново я прощаюсь с любезной Еленой Николаевной, Магистром и поступаю в распоряжение Духова. Не в силах остановить движение, я приглашаю его пройтись по городу. Отдохнувший Духов соглашается. По дороге мы осматриваем достопримечательности: улицы Ленина, Советскую и Коммунистическую, центральный парк, рынок. Духов рассказывает о своём творческом пути, о том, как судьба свеса его с Магистром, Гением Космического Пространства. Называются привычные слуху пункты: Верхнеднепровский, Сафоново. Но звучат и странные: Надпространство, Чёрные Дыры. Очевидно, где-то там (и где-то здесь) их линии пересеклись и полетели на одной волне. Где-то здесь (и где-то там) они заболели общей болью за семьи, за друзей, за замечательное место, где мы все живём... И там, и здесь они играют в игру, которая увлекла и меня. Кто знает, справится ли мир без Магистра и его подручных. А вдруг не справится?
...В родовом гнезде Духова жизнью управляет его мама. Это она, в конце концов, настояла, чтобы я немного поспал.
После сна со мной приключился комический случай, из разряда тех, которые бывают с гостями, не знающими семейных традиций. Дойдя до туалета, я увидел, что на унитазе, покуривая, сидит человек. Я извинился.
- Заходи, заходи, - сказал человек, поднимаясь, - это они, понимаешь, загоняют меня сюда. Не дают курить в квартире.
Слава богу, не то, что я сперва подумал.
После обеда, ужина и чая, которые следовали один за другим, гостеприимные хозяева отпустили меня на московский поезд.

Мы идём с Духовым по ночному городу. Тепло. Август. На небе опять звёзды...
Ещё одно место на Земле, которое стало ближе.

P.S. Вот так. Поймали сомика – и съели. В октябре пойдём на налима.

2005
Визит дружбы.

5 марта 1946 года в небольшом городе Фултон (Миссури) премьер Черчилль произнёс речь, которую поддержала аудитория во главе с президентом Труменом. Однако, Сталину речь не понравилась, и он в интервью “Правде” сравнил Черчилля с Гитлером. Далее, как считают историки, началась “холодная война”, которая растянулась на десятилетия.
Сейчас, читая газеты тех времён, создаётся впечатление, что народы, живущие по разные стороны “железного занавеса”, испытывали сильную неприязнь друг к другу. Не говоря уже о правителях и журналистах. На самом деле, дружеское, “человеческое” общение не прекращалось, несмотря на страшилки в виде русских медведей и натовских ястребов. Примером тому были, например, визиты “мира и дружбы” в Великобританию.
Первый состоялся в 1953 году, когда лёгкий крейсер “Свердлов” пробил “железный занавес”. Тогда военным морякам выпала честь участвовать в празднествах, посвящённых коронации Елизаветы II.
Другой (1956-го года) прославился тем, что на борту флагмана - крейсера “Орджоникидзе” - находились Хрущёв с сыном, Курчатов и Туполев. Более недели высокие гости колесили по острову, летали в Шотландию, посещали известные места и встречались с выдающимися людьми (например, с Черчиллем). Хрущёв вёл переговоры с Энтони Иденом, хвалился перед королевой новым пассажирским самолётом Ту-104; Игорь Курчатов докладывал в ядерном центре Харуэлл о достижениях советской термоядерной науки.
Оба события ознаменовались выпуском памятных знаков ВМФ “За поход в Англию”.

Однако был ещё один поход, который “затесался” между упомянутыми выше. Он был славен тем, что в нём участвовала целая эскадра из шести кораблей!
Этот флот состоял из двух крейсеров серии 68-бис и четырёх эсминцев серии 30-бис. Все корабли новейшей постройки с мощным передовым вооружением. На одном из эсминцев, а именно на “Способном”, проходил стажировку курсант, согласившийся припомнить подробности этого “большого”, но малоизвестного похода.

В 1955 году Владимир заканчивал военно-морское училище, и летом был откомандирован в Балтийск для прохождения стажировки на должность командира БЧ-4 (боевая часть 4, т.е. группа, отвечающая на корабле за связь и наблюдение). Если бы не большая политика, всё бы ограничилось учебными выходами в Балтику, но в начале осени поступило распоряжение о формировании эскадры, которая, разумеется, была сформирована и покинула базу 9-10 октября. Как и в 1953 году, был взят курс на Портсмут.
Конечно, Англия далеко от России. Если идти пешком. А если идти на быстроходных военных кораблях, то оказывается - рядом. Двое суток приятного морского путешествия, и вот она - военно-морская база Портсмута.

В дороге Владимир заметил следующее. Когда эскадра проходила проливы Скагеррак и Каттегат, корабли замедлили ход, и к ним потянулись лодки и катера с местной публикой. Народ приветствовал русских моряков. Вертолёты тоже по-дружески крутились вокруг. Труднее было понять, что имели ввиду натовские летчики, пролетающие прямо над мачтами крейсеров и эсминцев. Может, они просто хвастались своим мастерством...
Портсмут встретил эскадру туманом. Флагман принял лоцмана и провёл остальных через боновое заграждение к причальной стенке судоремонтного завода.

Первая экскурсия прошла по самому заводу. Поразила чистота и форма английских рабочих: белые рубашки, тёмно-синие галстуки и жёлтые комбинезоны. В представлении моряков так должны были одеваться чиновники. Впрочем, “чиновники” не стеснялись подходить, здоровались, предлагали покурить и охотно угощались “Беломором” - самыми престижными папиросами Союза. При этом они брали протянутую пачку и с удовольствием прятали её в карман. Со временем моряки поняли, что их любимое и к тому же платное курево тает и перешли на дарение бесплатного “Бокса”, от которого у англичан с непривычки перехватывало дыхание.
На другом причале, за забором, стоял американский авианосец. Его команда нарисовала дружеский шарж на русского моряка: верзилу с красной рожей и улыбкой до ушей. Под плакатом, вывешенном на забор, всегда толкались, покуривая, американские морячки. Им явно хотелось пообщаться с русскими, но последним подходить запретили.

***

Рассказывает Владимир.
На другой день мэр Портсмута устроил приём в честь русской эскадры. Все, кто не на вахте, пообедали (борщ флотский, наваристый, с костью, шмат мяса с гречневой кашей, компот), надели парадную форму и двинули к автобусам.
Тема приёма - товарищеская встреча с английскими моряками. Всех разместили в большом помещении, уставленном столами. Русские в одной стороне, англичане - в другой. Расселись по четыре. Закурили. Через некоторое время подходит официантка и по-русски просит разделиться: уводит старшину с матросом за другой столик, а взамен приводит двух английских морячек. Следом приносит выпивку. Капля чего-то в маленьком стаканчике. Выпили - ничего не поняли. Мичман рассердился.
- Спроси, - шепчет мне, - что это было.
“Это шотландский виски”, - отвечает официантка.
- Тогда пусть принесёт побольше, - не унимается мичман.
Приносит. Две полные пивные кружки.
Морячки-соседки замолкают и смотрят на нас, как на дикарей. Сложная ситуация. С одной стороны нельзя уронить честь флота, с другой - нет закуски. С третьей - напутствие командира: “Не вздумайте перебрать! Для вас там гауптвахты нет. Заберут в полицию - и конец!”.
- Ладно, - решает мичман, - видишь, Вова, девочки на нас смотрят. Не будем позорить российский флот. Жахнем! Если помутнеет в голове - сразу в туалет. “Смокинг рум” называется. Будем друг другу помогать.
- А за сколько приёмов пить?
- За один пей. На два сил не хватит.
Выпили. Закурили. Разговариваем. Тошноты вроде нет. Хорошо, что пообедали плотно перед выпивкой.
Следующий номер - танцы. Все вышли в фойе. Сперва спели “Подмосковные вечера”. “Наши” девочки тоже подпевали. По-английски. Потом объявляют вальс-бостон. Я его вроде как не умею, но храбрости набрался и по разговорнику пригласил “свою”. Пошли. Она старается, хорошо идёт, а меня почему-то на танго сносит. Кое-как, в общем, дотанцевали. Дальше - вальс. Ну, тут я - король, закружил её до упаду. Пошло дело: танго, фокстрот, полечка... В полночь команда: “Товарищи моряки! На выход! Автобусы поданы”. Беру фуражку. Выхожу на улицу. Закуриваю. Вдруг моя-то, морячка, раз - под руку, и повела. Тащит по улице, а куда - понять не могу. Напрягся и говорю: “Ноу! Бас стоп!” - помаленьку тяну её назад, к автобусной остановке. Достаю открытку, надписываю по-английски адрес, и - нырк в автобус. “Пронесло”, - думаю. Только народ собрался ехать, заходит переводчик и объявляет: “Господин такой-то! Вас просит выйти молодая леди”. “Передайте молодой леди, что я очень занят с друзьями”, - и уехал.

Днём позже был официальный приём в мэрии, на котором, по слухам (Владимир был в это время на вахте), мэр сделал доклад то ли о городских делах, то ли о международном положении.

***

Рассказывает Владимир.
На третий день повезли в Лондон. Подали десять автобусов. Нашли переводчиков - по одному на десять человек. Стартовали рано утром. Сначала привезли... на кладбище. На могилу Карла Маркса. Пока курили, ожидая команды на вход, подошла пара - муж с женой, - и через переводчика пригласили к себе домой, на чашечку кофе. Наши растерялись. Говорят: “Нас сейчас пересчитывать будут. Потом на кладбище поведут. Не можем. Извините”. Хотя зайти, конечно, хотелось. И кофе попробовать, и посмотреть, как живут.
На кладбище вышла заминка. С могилы утащили надгробную плиту. Смотритель рассказал, что её всегда уносят перед визитом русской делегации. Но недалеко. Короче, вызвали полицию, нашли плиту, и положили её на место. На плите прочитали - Карл Маркс, родился, умер. Отдали честь товарищу Марксу. А вообще кладбище богатое. Зелени, цветов!.. Супруги дождались нас у выхода, чтобы помахать вслед руками.
Ходили по городу. Смотрели колонну Нельсона, парламент, Букингемский дворец. Наблюдали, как мужики в лохматых шапках меняют друг друга. Флаг над дворцом был приспущен, значит, королева в отъезде.
В одной из витрин увидели большую фотографию Петропавловской крепости. Остановились. Прочитали: “Подвиг русских моряков”. Или что-то вроде. Оказывается, мы - здесь, а “Триумф” ('американец'?) - там, в родном Ленинграде, вошёл в Неву и встал на якорь напротив крепости. К несчастью, началось наводнение, поднялся сильный ветер, огромный корабль сорвало и понесло на набережную. Советские моряки не растерялись. Успели перехватить его и удерживали на буксирах, пока опасность не миновала. Порадовались за своих.
Ближе к вечеру зашли в кафе. Всем предложили по кружке пива. Потом по другой. И кофе. Всё понравилось, но через некоторое время все двести человек захотели в туалет. Очередь растянулась на целый квартал.

***

Настал день прощания. На причал пришли несколько девушек. Одна из них вцепилась в русского моряка и заявила, что поедет с ним в Россию. Ей сказали, что на военном судне не могут перевозиться гражданские лица, что для въезда в Россию нужна виза и т.п. Однако, ни резоны, ни уговоры не действовали, и девушка продолжала держаться за моряка. Её пытались оттащить силой, и командир корабля, наблюдающий эту сцену, смягчился и разрешил 'влюблённым' обменяться одеждой. Англичанки кидали русским свои кофточки. В ответ летели тельняшки и бескозырки. Женщины плакали. Мужчины печалились. (Разумеется, никого постороннего на корабль не пустили).
Одному Богу известно, как за короткое время визита могла развиться столь сильная привязанность, но факт остаётся фактом.

Не прошло и двух недель, как эскадра пришвартовалась в Балтийске. Все вернулись к повседневным делам. Владимир закончил училище и отправился служить на Северный флот.

***

“Наверху” продолжалась 'холодная война'. Новорожденный Варшавский договор шёл в бой с матёрым НАТО. Таким образом, противостояние достигло планетарного масштаба. Учёные дрались формулами, военные - боеголовками, политики - ложью.
Между тем, живое человеческое общение оставило свой добрый след, сохранилось в памяти и, в конце концов, помогло преодолеть навязанные неприязнь и страх.

2004

Глава 2. Love is here.


День за днём

Хорошо сейчас на Площади. Утро бодрящее, солнце в дымке. Окна ГУМа моют мягкими губками на палках. Листья облетели с лип, унеслись октябрьским ветром. Тротуар чист, ничего лишнего. Просто и весело. Иностранцы лениво ходят по площади, разглядывают прохожих. Мне приятна гортанная английская речь. “Oh, yes!” – восклицают женщины так же, как когда-то в России говорили «О, да!». От этой мелочи веет традициями, памятью, культурой. Их предводитель – высокий и грузный мужчина. На нём кроссовки, белые штаны, зелёный свитер и широкополая бумажная панама с цветами. Панама белая, а цветы коричневые. Сочетание цветов, я бы сказал, неудачное. Я смотрю на мужчину, и мне тоже хочется купить какую-нибудь уродскую панаму и отправиться путешествовать. Бродить по площадям других городов, слушать другую речь, ничего не делать и сказать себе, в конце концов: “I’m a good man!”.

***

Однако, пока в моём кармане одна мелочь, я могу позволить себе лишь путешествия внутри своей черепной коробки. Это не столь захватывающе, но временами бывает весьма забавно. Обычно, чтобы путешествие началось, нужен внешний толчок.
«Отвали от меня со своей нежностью», - говорит мне на днях одна дама, - «я женщина дикая и страстная, мне сопли ни к чему». Я как-то сразу расстроился. Нет, я не против страсти: и у меня случались «пассионарные» толчки, которые придавали поступкам определённую силу. Только сила эта всегда была кратковременной – вспыхнет, и сойдёт на нет. Как с какой-нибудь вещью: хочешь её, ночами не спишь, всё думаешь, где бы взять денег, купить и в дом притащить. Потом проходит время, - либо денег не достаёт, либо появляется другая вещь, лучше прежней, и желание остывает, а там и совсем проходит. В результате остаётся какое-то неудобное чувство: стоило ли переживать, чтобы через неделю (месяц) расстаться со своей одержимостью, как с мусорным пакетом.
В общем, говорит, не понимаю я нежности, а посему она мне не нужна. Ладно. У каждого свои предпочтения. Раз хочется быть дикой, ничего не попишешь, дичай на здоровье. Я, пожалуй, не стану тебе мешать. Может быть, покажу только одну вещь...
***

Ты уже большой, колобок, но всё прежний непоседа. Ты без устали носишься, суетишься, что-то устраиваешь. От твоей энергии бьются тарелки и ломаются стулья. Странно, но ещё ты диванный лежебока и любитель сериалов. Ты схватываешь на лету, что тебе хочется, и становишься непроходимым тупицей, когда знания в тебя впихивают силой. Мне иногда страшно, что ты продашь себя в рабство, если кто-то пообещает тебе компьютер, безразмерный мешок с чипсами и море кока-колы. Ты мил, когда бываешь добрым и внимательным, и несносен, когда катаешься по полу в приступе эгоизма.
Правда, ты очень, очень разный. Но, знаешь, я за тебя спокоен. У тебя есть качество, которое не даст тебе утонуть и заблудиться.
Ты коротко обнимаешь меня и прижимаешься остриженной головой к моей щеке. Каждый раз, когда мы встречаемся. И даже во время встречи, в череде каких-нибудь занятий, ты вдруг встрепенёшься и поцелуешь меня. Не знаешь, что это? Это – компас, который уже установлен внутри тебя. Такой же, как в рубке корабля. Днём и ночью, в любую погоду, он поможет тебе найти верный курс. Пройдёт несколько лет, и из твоей детской нежности вырастет сочувствие, сострадание, любовь. Они, как стрелка, укажут тебе путь в людском океане. Ты полюбишь людей, и они полюбят тебя. Ты будешь среди своих, и я спокоен. Нежность, мой милый, это надолго.

***

...А у тебя всё иначе. Ты нежничаешь медленно, смакуя каждое движение. Сначала мы привязываемся глазами. Ты изучаешь моё лицо, я – твоё. Надо понять, сколько сейчас в нас желания. Надо понять, кто как настроен: весел ли или удручён, радостен или печален. Для нежности своё настроение не так важно, как настроение... твоё. Если всё в порядке, наши носы постепенно сближаются. Они плывут друг к другу, пока не коснутся кончиками. Это непременная часть программы. Продолжение может быть только после встречи носов. После мы можем начать обнюхивать лица, волосы, руки. Тоже не спеша. Запах близкого человека очень приятен, надо вдыхать его небольшими порциями, чтобы не утратить остроту восприятия. При обнюхивании мы поглаживаем друг друга руками, как бы убеждаемся, что всё дорогое находится на своём месте. Прикосновения очень легкие, почти незаметные. Или по-другому. Ты устраиваешься у меня на коленях и прячешь голову на плече. Тогда мы замираем и не двигаемся минуты три. Что-то перетекает от меня к тебе и от тебя ко мне. Мы заряжаемся силой. Сила очень нужна. Мне – чтобы целую неделю работать, тебе – чтобы столько же времени учиться. И обоим – чтобы не плакать в разлуке. Нежность – прочная сила. На ней, как на фундаменте, можно было бы построить высотный дом, большой, как главный корпус МГУ.
Я знаю, что ты будешь желанным другом для мужчины, потому что в тебе много этого чувства.

***

...Ко встрече с тобой я готовлюсь заранее. Впрочем, вся подготовка в том, что я сажусь на корточки и жду. Хлопает дверь, дробно стучат по коридору твои ботинки, и вот ты вылетаешь из-за угла, от скорости едва удерживаясь на ногах. Мы распахиваем руки, и ты прилипаешь ко мне. Твоё сердечко маленькое и трепетное, как у воробышка, я чувствую, как оно колотит мне в грудь. «Папа», - говоришь ты с ударение на втором слоге и целуешь меня. Твоя подсолнечная головка трётся о мои губы.
Ты пока не знаешь, что из твоей ласки сложится плот, из нежности вырастет парус, всё перевяжется и укрепится узами привязанности, и... ты обретёшь силу для долгого пути.

***

Страсть уносят порывы ветра. Нежность – сама ветер, ровный и сильный, как пассат, надувающий паруса жизни.

***

Что мы тогда смотрели? Сейчас боюсь ошибиться, но, кажется, это был Форман. Один из его фильмов, которые оставляют за собой горьковатый, полынный привкус.
Мы – старые друзья – любим собираться семьями, разговаривать, пить чай, водку, и смотреть фильмы. В домашнем кинотеатре нам уютнее, чем в городском, потому что можно лежать, ходить, разговаривать и даже есть. Наши тёплые вечера - как мостики от одной рабочей недели до другой.
Помню, я сидел на стуле немного в стороне от других. Прошла уже половина фильма, когда она подошла, опустилась рядом на колени и положила голову мне на ноги. Потом она взяла мои руки в свои...
На меня напал столбняк. Рядом сидели моя жена и её муж. Они смотрели на нас без движения, без дыхания. Ошеломление было полным: наверное, инопланетяне, появись они здесь, вызвали бы меньшее смятение. Фильм продолжался, секундная стрелка настенных часов всё так же бежала по кругу, но время в нашей комнате остановилось.
Я не знал, что делать. У меня не было сил, чтобы убрать её руки и заставить её подняться. Наоборот, я начал чувствовать, что будто где-то внутри меня открывается окно, и в него осторожно вливается свежий майский воздух. Занавеси нежно шевелились, и постепенно моя комната наполнялась свежестью. Стало легче дышать. Другие лица растворились, ушли в сумерки, и передо мной осталась лишь её мягкая улыбка. «Готов ли ты?» - спросила она без слов. «Да», - ответил я.
Что было дальше, описать трудно. И трудно с чем-либо сравнить. Нежность перестала быть условным понятием, абстрактным словом. Она стала осязаемой. Она была плотной и надёжной, как солёный лиман, на поверхности которого можно лежать, не опасаясь уйти под воду. Ещё она – сила, которой трудно сопротивляться. Кто испытал её мощь, тот согласится со мной.
...Надо ли говорить, что после этого случая моя судьба сделала крутой поворот.

***

- Можно, я задам деликатный вопрос?
- Давай.
- Вот, смотри, ты доктор биологических наук, привык оперировать точными понятиями, ищешь материальный субстрат мысли, сознания, - и вдруг – Бог. Ты действительно веришь?
- Да.
- Невозможно. Нет никаких доказательств. Все божественные чудеса – фокусы, блеф, выдумка слабых. Ты не можешь верить, ты притворяешься.
- Я не притворяюсь, я верю.
- Постой. Это должно было в какой-то момент произойти. Ты же не с рождения поверил. Должно было быть событие, которое привело к вере, что-то, что сделало тебя верующим. Было такое?
- Было.
- И что?
- У меня был контакт.
- То есть? Ты – что, хочешь сказать, что видел Бога?
- Да, я видел.

***

Некоторые вещи нет толку объяснять, их надо видеть, пробовать, щупать и проч.

***

А жизнь, слава Богу, катится вперёд. Сегодня на Площади итальянцы. Они спрятались от холода в русских дублёнках. Ходят и смотрят на плоды рук своего соотечественника, который удосужился когда-то спроектировать стены и башни Кремля. Того Кремля, которым мы имеем счастье теперь любоваться.
Что же построил человек, имя которого звучит как музыка средиземноморских ветров? Не знаю, что думают итальянцы, а мне кажется, что это чудесная сказка, «зелёная дверь» в страну изящества и фантазии.
Жаль, что он сам, Пьетро Антонио Солари, не придёт погулять по Площади. Впрочем, может, ему и оттуда всё неплохо видно.

***

Ноябрь 2005


Love is here


Невозможно объяснить необъяснимое напрямую. Эти ускользающие образы, эту смесь восторга и тревоги, это предчувствие гармонии и равновесия...
Вечереет. Под моими ногами расстилается бесконечная равнина. Саванна, убегающая к розовому горизонту. От корней редких деревьев медленно поднимается туман. Чуть выше, в предгорье, воздух еще прозрачен, тепло и свет уходящего дня еще отражаются в нем. Красивый воздух. Между тем горы уже потемнели, леса притихли, и с востока наплывает фиолетово-синяя темнота. Мне кажется, что вот-вот вокруг появятся неорганические существа, начнут порхать вокруг и заденут меня своими крыльями. Но ничего не происходит.
Людей нет. Животные притаились. Все замерло.
И тогда приходит...

***

Однажды я задумался, какой “должна” быть песня о ней. Об этой древней, как гравитация, силе, которая время от времени касается меня и напоминает о моей принадлежности миру. Я искал ее среди тысяч, - задорных, страстных, тягучих, соблазнительных, плачущих, страдательных. Многие были хороши и по-своему отражали бесчисленные грани этой силы. Но мне нужна была одна. Одна, которая была бы ключом к желанному состоянию.
Нашлась! Любопытно, что родом она из Африки. Почему? Каким образом? Никогда я там не был. И предков оттуда нет. По крайней мере тех, о которых бы я знал.

Вот эта песня.

I hear a song, drifting on the horizon.
The melody is so sweet, so sweet.
Who composed the tune, it lifts my heart higher.
I sit down to retire and hear what it has to say to me.

Chorus:
Love is here, I don't wanna lose it no.
The tune it was so inspiring it kept my body rising,
absorption taking place. The melody so lovely,
the tune it was so subtle. The world's a wonderful place.

I see him now, the clouds begin to disperse.
To reveal a wonderful presence, a presence full of love.
He is so lovely, standing there looking after me.
Seeing just how I feel, the presence of love itself.

Chorus:
Love is here, I don't wanna lose it no.
The tune it was so inspiring it kept my body rising,
absorption taking place. The melody so lovely,
the tune it was so subtle. The world's a wonderful place.

Chorus repeat:
Dum, dum, dum: etc.

Chorus repeat:
Love is here, love is here:

Я слышу песню, уходящую за горизонт.
Мелодия так пленительна.
Кто ее придумал? Она окрыляет мое сердце.
Я сижу в одиночестве и слушаю, что она говорит мне.

Припев:
Любовь рядом.
Мелодия вдохновляет и поднимает мое тело над землей.
Я растворяюсь. Мелодия так чудесна,
Тонка... Мир восхитителен.

Я вижу его, облака расступаются,
Открывая его волшебное присутствие, полное любви.
Он такой близкий. Смотрит на меня.
Видит мои чувства. Это сама любовь.

Припев:
Любовь рядом.
Мелодия вдохновляет и поднимает мое тело над землей.
Я растворяюсь. Мелодия так чудесна,
Тонка... Мир восхитителен.

Любовь рядом.

P.S. Эта песня “Love is here” из альбома “I Ain't Moving” (Des'ree, 1994)

***

Теперь я припоминаю, что музыка (особенно чувственная, та, которую в англоязычном мире называют soul) нередко изменяла траекторию моей жизни. Удивительно! Казалось бы, ну что такого - послушал, получил удовольствие и преспокойно вернулся к своим делам (сходил за хлебушком, например, или повысил производительность труда). А вместо этого открывается новое пространство, которое втягивает, вовлекает... и я иду уже по проселочной дороге, которая вьется среди полей к темнеющему вдалеке лесу. Лето клонится к закату, трава устала расти, и природа затихла в ожидании осени. Справа блестит озеро, покрытое синевой остывающего неба. Мне кажется, что я плыву в облаке пленившей меня музыки. Я пою. И не успеваю закончить последний припев, как начинаю все сначала. Иногда слова путаются, я перескакиваю с одного на другое, как кузнечик, меняю темп, ритм, путаю звуки, но все равно не могу остановиться. Как будто я подхватил вирус, который лезет во все клетки моего тела, превращая здоровый некогда организм в проекцию чьей-то музыкальной идеи. Идеи настолько красивой, отточенной, мастерски воплощенной, что я сам становлюсь красивее, интереснее... и, в конце концов, превращаюсь в носителя инфекции, готовой перекинуться на восприимчивые к ней объекты.
В том лесу, что виднелся на горизонте, я потерялся на несколько лет.
Если посмотреть трезво, в этой песне больше соблазна, чем сильного увлечения или страсти. Но зато какого! Я бы сказал рафинированного соблазна.
Кстати, те, кто знают английский, увидят, насколько затруднительно передать этот текст по-русски, сохранив его бездумную прелесть или хотя бы не превратив его в идиотский набор слов.

Вот оригинал.

THE SECRET GARDEN - Q. JONES, S. GARRETT, R. TEMPERTON, E. DEBARGE
(SPOKEN INTRO)
Tell me a secret
I don't just wanna know about any secret of yours
I wanna know about one special secret
Because tonight I want to learn all about
The secrets in your garden.
(AL B SURE)
I wanna read your mind,
Know your deepest feelings
I wanna make it right for you.
Baby show me,
Let me share the mystery, oh.
Come on, come on, come on, come on,
Tonight, alright
Come on, come out tonight
(JAMES INGRAM)
I know a melody that we could sing together
I've got the secret key to you
Let's make music, harmonizing ecstasy
Come on, come on, come on, come on
Sing it to me.
CHORUS
Here in the garden
Where temptation feels so right
Passion can make you fall
For what you feel
In the garden, we can make it come alive
Ev'ry night oh, woman
Your secret garden
(EL DEBARGE)
I need to be with you
Let me lay beside you
Do what you want me to all night
Gonna hold you, ooh baby can I touch you there
Come on, come on, come on, come on
I can keep you satisfied
Come on, come on, come on, all night
Come on, come out tonight
(BARRY WHITE)
I'll take good care of you,
That's what a man's supposed to do.
And I'll be there for you all the time
Let your hair down, let me get you in the mood.
Come on, come on, come on, come on
Take me with you
Into the garden where the temptation feels so right
Passion can make you fall
For what you feel.
In the garden we can make it come a live
Ev'ry night, oh woman
Your secret garden.
(SPOKEN)
You know I've never wanted anyone,
I've never wanted anyone as much as I,
As much as I want you.
I want you to show me,
I want you to tell me how you feel.
All the secrets.
If ya think I'm,
I'm gonna take care of you,
If ya think I,
I got what cha need,
So ya right. .
(GROUP RAP)
If ya think I'm gonna take care of you
If ya think I got what cha need
Sho ya right
If ya think I'm gonna be good to you
If ya think I like what cha do
Sho ya right
***
Вот так бы это могло звучать по-русски.

Открой мне свои секреты
Не все
Но самый главный
Сегодня вечером я узнаю секрет
Твоего сада

Хочу читать твои мысли
Узнать самые сокровенные желания
Сделать так, чтобы тебе было хорошо
Не бойся, поделись своей тайной
Сегодня ночью

У меня есть мелодия
Мы бы спели ее вместе
У меня есть ключик к твоей двери
Пусть звучит музыка экстаза
Спой эту песню мне

Припев.
Здесь, в саду
Где искушение чувствуется так остро
Чувства могут превратиться в страсть
Здесь, в саду
Это может быть с нами
Каждую ночь
О! Твой секретный сад

Я хочу быть с тобой
Позволь мне лечь рядом
Делать то, что бы ты хотела
Всю ночь
Я обниму тебя, дотронусь
Прошу
Поверь, тебе будет приятно
Прошу
Сегодня ночью

Я буду заботиться о тебе
Как мужчина
Буду с тобой, сколько захочешь
Распусти волосы
Почувствуй мою волну
Возьми меня в свой сад
Где искушение так велико
Это может быть с нами
Каждую ночь
О! Твой секретный сад

Я никого не хотел, как тебя
Ты знаешь
Покажи
Расскажи мне о своих чувствах
О всех секретах
Скажи
Если я тот, кто тебе нужен

Смешная деталь. Уже будучи потерянным в лесу, я случайно узнал, что “secret garden” - тайный, секретный сад, - в английском также интимное место у женщины. Что, впрочем, никак не противоречит смыслу и духу стихов.
P.S. “The secret garden” из альбома “Back on the block” (Quincy Jones, 1989).

***
Кажется, я подошел к самому волнующему, загадочному, внезапному, как порыв ветра, чувству - к страсти. Даже сейчас, когда я более или менее спокоен, по спине пробегает дрожь от воспоминания ее трепетной неустойчивости.
Знаете, у страсти фиолетовый цвет. Или сиреневый. Густой. Насыщенный. Он способен изменить цвет глаз. Понаблюдайте за людьми, переживающими страсть, и увидите, что в их глазах играют фиолетовые сполохи.
Страсть - величайшее заблуждение и бесконечное наслаждение. Когда она приходит, скрип снега становится музыкой. Мне кажется, что я вижу лунные моря... Мне кажется, что я вообще лучше вижу. Эту искрящуюся тропинку, по которой мы идем мимо покосившихся домиков, белые стволы берез на фоне ночного неба, замерзший пруд...
Страсть, безусловно, иррациональна (если, конечно, в ней нет высшего смысла, которого я не знаю). Она подчиняет себе. Она сужает мир до размеров зрачка, в котором хочется утонуть, и раздвигает горизонты до невероятных пределов. Мир приобретает какую-то особую контрастность. Он проявляется, как фотография в ванночке с раствором.
...Движение становится наслаждением, покой - мукой. Мы все время едем. В электричке, в метро, в такси. Движение не останавливается. Мы не можем остановиться, сидя в кафе. Мы не можем остановиться, когда расстаемся, потому что и тогда мы продолжаем бежать навстречу друг другу. На мгновение мы замираем в восторге, поднимаем головы к зимнему звездному небу, потом глядим на отражение звезд в глазах и чуть не плачем от счастья. Нам все равно, идет ли на земле снег или палит солнце, день сейчас или ночь - страсть забросила нас на небо, где хорошо всегда.
К сожалению, страсть делит душу на две половинки: одну поднимает выше облаков, а другую опускает на дно. Душе так жить неловко, поэтому она или отвергает страсть, или погибает.
Страсть образна. Она притягивает творческое - поэзию, живопись, музыку. Музыка не оставляет нас ни на секунду. Мы слушаем, напеваем, смеемся, когда узнаем любимый мотив. Каждый взгляд, каждый жест, каждый шаг, наполненные музыкой, становятся бесценными, уникальными. Жизнь превращается в сплошную песню, которая, ( как... - вставьте нужное), питает страсть.
У музыки страсти особый регистр, тембр и ритм. Звуки часто поднимаются выше обычного, в тембр пробираются хрипловатые нотки, а в ритме появляются новые акценты.
И еще. Страсть - это поиск. Стремительный, одержимый. Я услышал этот отчетливый вектор поиска у Cerrone в композиции именно с таким названием 'The search' ('Dreams', 1992). Если найду в сети текст, обязательно добавлю. А пока заключительные строчки, которые я помню.

I will never give up on love
(Keep on searching, keep on searching)
I will never give up on love
On you...

Я всегда буду искать любовь и тебя.

P.S. Не только мужчины и женщины становятся объектом страсти. Но об иных ее увлечениях как-нибудь в другой раз.
P.P.S. Если случится, что страсть потащит вас на Таити или к полюсу, не сопротивляйтесь! Она стоит того.

***

Я снял телефонную трубку и набрал номер. Это было разрешено. Потом я попросил о приватной встрече. Это могло показаться необычным, но все-таки было допустимо. Я купил розу и протянул ее ей, когда мы поднимались на эскалаторе. Это уже было на пределе, как будто летишь на перекрёсток на красный. В парке я дал ей послушать одну песню... и случилось неожиданное. (Хотя, конечно, втайне желанное). Её глаза потемнели, платье - и без того каких-то сиреневых тонов - стало совсем фиолетовым, а во всем городе светофоры переключились на зеленый. Можно было идти в любую сторону. Мы выбрали две: вверх и вниз.
До этого мы усиленно делали вид, что мы умные и важные, а на самом деле были нищими и бродили без гроша в кармане. И только когда музыка любви пропитала нас насквозь, мы стали людьми.

Вот эта музыка:

Do you know
How it feels
Lying here without you baby
You could never understand, what's happening to me
So alone
Nothing's real
I just dream about you baby
And forever wonder why you had
To break free

Знаешь ли как пусто
Лежать здесь одной
Без тебя
Ты никогда не понимал, что происходит со мной...
Одиночество
Все нереально
И все мысли только о тебе
И бесконечный вопрос
Почему ты оставил меня

Even though you're not my lover
Even though you're not my friend
I'd give my all
To have you here
Just to hold you once again

Даже если ты не мой любовник
Не мой друг
Я бы отдала все
Чтобы быть рядом
Чтобы обнять тебя еще раз

It's so hard
To believe
I don't have you right beside me
As I long to touch you
But you're out of my reach
And my heart doesn't feel
It's so very cold inside me
Just a shadow of someone that
I used to be

Невозможно поверить
Что тебя нет рядом
Я бы прикоснулась к тебе
Но ты далеко
И сердце мое умерло
Только холод внутри
Я - лишь тень того
Что было раньше

Even though you're not my lover
Even though you're not my friend
I would give my all
To have you here
Just to hold you once again

You were the only one (only one)
That I allowed inside my heart
Now I'm just holding on
To something so far gone
Where did I go wrong

Ты был единственным
Которому я доверила свое сердце
А теперь я только держусь
За то, что уже далеко
За прошлое, которое потеряно

Even though you're not my lover
And even though you're not my friend
I'd give my all To have you here
Just to hold you once again
Just to hold you once again

Даже если ты не мой любовник
Не мой друг
Я бы отдала все
Чтобы быть рядом
Чтобы обнять тебя еще раз
Еще раз...

Прошло много лет, но до сих пор эти последние слова вызывают у меня удивление.
Наверное, в пределе сила притяжения может быть такой огромной, что люди бросаются навстречу друг другу и сразу гибнут.

P.S. “Just to Hold You Once Again” из альбома “Music box” (Mariah Carey, 1994?)

***

Не залезть ли мне в дебри, думаю я. Не заблужусь ли я снова в тех джунглях, где очень трудно найти твердую почву между заоблачным романтизмом и житейским прагматизмом. Пожалуй, сейчас я не воспроизведу, когда я впервые узнал эту музыку, но помню точно, что, спускаясь по Потемкинской лестнице в конце весны 1980 года, я уже беззаветно любил братьев Гибб.
Это было шёлковое время. Цвели одесские каштаны, и вечер мягко опускался на город. Впереди был порт, в котором стояли два лайнера. Они притягивали, как магнитом. Я прошелся мимо одного, потом мимо другого и вдруг услышал знакомые звуки. Мой мир качнулся и унёс меня на другой край земли, где когда-то жили братья Гибб, в страну красивых и веселых людей, белых кораблей и бескрайнего океана.
Гиббы, известные как Bee Gees, насочиняли несколько сотен песен. Боюсь, что я слышал лишь меньшую часть. Их популярность была огромна, да и сейчас такие вещи, как Tragedy и Saturday Night Fewer, продолжают крутить по всем каналам.
Язык песен Bee Gees здорово отличается от похожей любовной лирики, используемой другими. Они разговаривают не столько стихами, где выдержан размер и отполированы рифмы, сколько простым человеческим языком. Каким-то очень земным. Не знаю, как лучше описать их музыку. Наверное, это ласковый ветер...

Удивительная штука - память. Любой может рассказать, ЧТО он помнит, но никто не объяснит, КАК происходит запоминание, хранение и воспроизведение. И на каком носителе хранится информация, тоже толком неизвестно. В институте, где я проработал много лет, шестнадцать лабораторий штурмовали загадку памяти. В ход шли микроскопы, осциллографы, хроматографы и еще сотни других приборов, названия которых я уже забыл. Бессловесные животные, от улиток до собак, и даже люди были призваны помочь решить проблему, но воз, кажется, и ныне там. Мой друг Араик Базян однажды заявил, что знает ответ. Это было явное нахальство, поэтому как-то в конце дня мы его подловили и потребовали доказательств. По нему выходило, что при поступлении сенсорной информации в синаптических мембранах нейронов изменяются параметры работы регулирующих рецепторов. Причем эти изменения носят долговременный характер. А поскольку каждому биту входящей информации соответствует свой паттерн изменений, то он-то и является крупицей памяти или той пресловутой энграммой, природу которой все искали. Со свойственным ему восточным темпераментом Араик торопился, наслаивал один факт на другой, и, в результате, ничего нам не доказал. Остались лишь четыре кассеты с записью нашего разговора, которые я когда-нибудь сподоблюсь прослушать.

Между тем, может, именно благодаря ассоциативной памяти, замешанной на музыке Bee Gees, я помню события, после которых прошло более двадцати лет.

Мне крупно повезло с дипломной практикой. Я попал в суперинститут, в суперлабораторию, в группу, которой предназначено было совершить грандиозное открытие в нейрохимии. По тем временам у нас были все мыслимые ресурсы, чтобы найти и описать эндогенную молекулу страха, и, главное, сделать это раньше наших западных конкурентов.
Нас было семеро: лидер, два приглашенных научных сотрудника, два аспиранта и два дипломника. Только начальнику и Косте было за тридцать. Костя здорово отличался не только от всех нас, но и от людей научного круга вообще. Он был больше похож на священника: длинные волосы, густая борода по грудь и какой-то мягкий, проникновенный взгляд. Не толст, не худ, не мал и не высок. Одевался как-то незаметно, обыкновенно. Еще он подолгу голодал, ничего не ел, а пил какую-то особую воду.
Ему не чужд был определенный исследовательский азарт, но он умел сдерживать его и предпочитал действовать по плану, рассчитывая на конкретный результат. Отчасти поэтому, по мере продвижения работы, он начал тревожиться о моем дипломе - время шло, а я и не думал писать. Собственно, не его это была забота, но, видно, и я сам был ему небезразличен. Постепенно он стал моим неформальным руководителем, и мы сблизились.
Как-то раз мы заработались допоздна, и Костя предложил ночевать у него. “У меня есть свободная комната”, - сказал он. Это был родительский дом (его жена с новорожденной девочкой жила отдельно). Кроме того, это оказался Дом на Набережной, своего рода московская достопримечательность. Как я узнал позже, он был построен в 30-х для кремлевской элиты. Смешно вспоминать, но тогда я впервые увидел квартиру человеческих размеров и удобств...
Так и пошло. Днем мы вместе работали, а вечером отправлялись к нему. Его высокопоставленные родители роптали, а мы чувствовали себя уютно, потому что испытывали сильнейший взаимный интерес. Даже не так. Мне скорее нравился его ровный, спокойный голос, умение последовательно и кратко излагать мысли... и меня разбирало любопытство, почему, например, он пишет редкостным каллиграфическим почерком, и что, собственно, он во мне нашел. А Костя начал заботиться обо мне, как о родном: кормил, лечил от простуды, обучал лечебной йоге. И наблюдал. Однажды я проснулся утром и увидел его напротив, сидящим на стуле. “Мне нравится смотреть на тебя спящего”, - сказал он. Короче говоря, чем-то я ему нравился, и что-то такое во мне было, что он не понимал. “Знаешь, ты ассоциируешься с островом в океане. Океан спокойный-спокойный, вода лазурная, небо синее - и остров. Вокруг острова - стена, а из нее торчат пушки”.
Честно говоря, я и сам себя ощущал чем-то в этом роде. Вообще, мы говорили обо всем. По большей части об исследованиях, о конкретных делах, которыми занимались. Меньше - о семьях. О своей Костя не рассказывал почти ничего, кроме того, что регулярно навещал семью, приносил продукты, стирал пеленки и т.п. Когда он успевал это делать? Я ему рассказывал об учебе, о друзьях, о музыкальном опыте. О музыке я говорил страстно, и в какой-то момент он почувствовал некую музыкальную тайну и ее связь с моей собственной. Он был далек от музыки и, видимо, пытался понять, каким образом она может влиять на повседневную жизнь. (Я-то ведь был тогда его повседневной жизнью). Так моя коллекция переехала в Дом на Набережной, и мы начали слушать. На это ушло несколько недель. Каждый вечер мы уединялись и погружались в мир моей музыки. Я пытался объяснить, почему некоторые места особенно захватывают, а он сообщал мне то, что успевал ухватить из текстов. Под конец я показал ему самое дорогое - последний из вышедших к тому моменту альбомов Энди Гибба. Мне удалось так прокомментировать этот сборник (и вправду отменный), что Костя увлекся и начал переводить слова моего любимого “хита” – “Wherever you are”. Делалось это так. Мы выбирали кусок песни и прослушивали его до посинения, пытаясь разобрать, что там поется. Потом собирали куски вместе, выстраивая весь текст. Имея сейчас под руками оригинал, я думаю, что и англичанин (американец, австралиец) с первого прослушивания не все поймет. Для нас же это был непосильный труд, с которым мы, в результате, так и не справились. Зато еще больше привязались друг к другу.
Что же особенного было (есть) в этой песенке? Конечно, магия музыки Bee Gees, их голоса, убегающие в небо, изящные аранжировки. Музыка, от которой сладко сжимается сердце или наворачиваются на глаза слезы. Но было в этой песне еще одно. Ключ, который что-то открыл во мне, и позволил ей заползти в самые дальние уголки души и тела. “Wherever you are”. “Где бы ты ни был”. Где бы я ни был, нечто существовало независимо от моего мира. Устойчивое. Надежное. Непременное. Остров спасения в океане жизни. Где бы я ни был, что бы со мной ни происходило, был на Земле остров надежды, где душа находит равновесие.

Моя защита прошла легко. Пришли трое из моей группы. И Костя, конечно, тоже. Забегу вперед и скажу, что группа сделала неплохую работу, но молекулу страха не нашла. У Кости с блеском защитилась еще одна дипломница. Аспиранты незаметно ретировались в свои альма-матери, а лидер группы и его помощник сначала свалились в алкогольный штопор, а потом радикально сменили научный курс. Очень славные все были люди. Позже я встречал их время от времени на перекрестках. Надеюсь и теперь они живы и здоровы.

Весной я ушел на сборы в Таманскую дивизию. Одно только слово было - что весна. Весь март стояли морозы. Курсанты перемерзли и заболели. В худшее время в казарме из ста сорока человек оставалось пятнадцать. С едой было плохо, и Костя возил мне из Москвы продукты. И писал письма. Подробные, обстоятельные, написанные уникальным почерком. На листочек он умудрялся вмещать больше, чем можно было бы напечатать на машинке через один интервал. Письма приходили регулярно, и мои соседи по койке делали недоуменные лица. Потом сам стал приезжать по выходным. Привозил новости из лаборатории, друзей, а увозил письма для моей невесты.
В конце мая я вернулся. К нему. В комнате, которую я снимал у Измайловского парка, было нечего делать. Вещи покрылись пылью.
Костя предложил мне занять его место в институте нейрофизиологии. Выяснилось, что у него есть хобби - систематика растений, и он решил оставить биохимию, чтобы профессионально описывать растения на Северном Кавказе. Предложение оказалось как нельзя кстати, поскольку иначе бы мне пришлось поехать на завод за Урал, где мне с моим накопленным научным багажом было неинтересно, да и вообще не понравилось (я успел съездить туда на разведку).
До свадьбы оставалось два месяца, до работы - еще больше, и мы согласились поехать в экспедицию. Костя, двое студентов (он и она) и я с невестой. За месяц предстояло пройти почти приличный кусок Дагестана от Рутула до Тляраты, описывая по дороге растения.

...В Домодедово мы прозевали рейс и разбили палатки на газоне под самолетом-памятником. Ночью мужчины охраняли лагерь, меняя друг друга. Моя смена пришлась на конец ночи. Я ходил вокруг и напевал песни братьев Гибб, пока не заснул на ходу. В Махачкалу улетели разными самолетами и встретились уже на прибрежном каспийском солончаке. Мне бы не запомнилось это место, если бы к лагерю не прилетел удод. Покачал своим хохолком и улетел...

До Цахура все было хорошо. В каждом ауле нас встречали, как самых дорогих гостей. Костю там уже знали. А если бы и не знали, в тех местах приезжие были даром божьим. Перед обедом на мужской половине пили чай. По нескольку стаканов, - пока не напьется последний из гостей. Женщины подавали еду. Ни о каких деньгах не могло быть и речи. На следующий переход, как правило, давали машину (где были дороги), лошадей или ослов. Так вот, в Цахуре мы задержались у Костиных знакомых. Через день ничегонеделанья мне стало скучно, и я ушел в горы. Точнее, это был какой-то местный Карадаг, возвышавшийся над селением. За чаем о нем рассказывали мрачные легенды, разбудившие мое любопытство. Гора не была особенно высокой - около 2000 метров. А если учесть, что мы были достаточно высоко над уровнем моря, - до вершины было недалеко. Я пошел один, решив, что если встречу трудный участок, то поверну назад. По-моему, я забрался туда за два часа. Сел на камень и стал смотреть на горы. Внизу виднелось селение, еще ниже по ущелью петлял голубой Самур. Впереди справа белели заснеженные вершины Большого Кавказского Хребта, а том месте, где я сидел - обычные скалы. Пустые, без всякой травы. Несколько темнее обычного. Я посидел полчаса, прислушиваясь к себе, надеясь поймать особенное состояние, но ничего не услышал. Все, как обычно. Выкурил сигарету, и пошел назад. По дороге попалась длинная пологая осыпь и я придумал прыгать по ней, имитируя движения горнолыжника. Вот это удовольствие! Когда тебе чуть за двадцать, на тебе ни грамма жира, и руки-ноги соображают быстрее, чем ты сам, такое движение захватывает. Делаешь скачок в два-три метра, а потом еще метра полтора катишься... От этого козлиного полета мой мозг, наконец, проснулся и запел “Wherever you are”:
Я вернулся в приподнятом настроении, еле сдерживая желание поскорее рассказать о своем путешествии. Но был встречен молчанием. Костя не захотел со мной говорить, а от невесты я получил взбучку. Фактически, то, что я сделал, было ЧП. Меня собирались искать. Кто-то уже пошел... Я извинился, но не раскаялся, и это все почувствовали. Я потерял авторитет, мое мнение больше никого не интересовало. Кроме меня самого.
Между тем, поход продолжался. Мы жили то в палатках, то у горцев. Я так и не увлекся описанием растений и по функциям приблизился к транспортному животному, правда, ценному, потому что мог унести много и далеко. На стоянках я записывал свои наблюдения в тетрадь, но это было мало похоже на дневник, который вел Костя. Он на протяжении десятилетий фиксировал основные события каждого дня. Если не успевал в тот же день, то обязательно описывал его на следующий. Я видел в костином шкафу десятки толстых блокнотов с записями. В них практически не было эмоций - только факты. Не знаю, что его подвигло на этот подвиг, но очевидно, что по его записям можно было восстановить не только его жизнь, но и жизни многих.
Гутонский перевал оказался в середине путешествия: и по времени и по расстоянию. Красивое место, разделяющее долины двух рек. Там не было ни дорог, ни электричества. (Может теперь есть, но что-то сомнительно). Жители аулов освещали дома керосиновыми лампами. Однако, при такой 'нецивилизованной' жизни были весьма сведущими и по-своему интеллигентными. Сам перевал - это восходящая гряда полукруглой формы на высоте 3000 метров. Только самая верхняя часть свободна от растительности. Кое-где мы натыкались на тающие снежники. Южная сторона гряды ограничивалась отвесным обрывом, за которой зеленела Закатальская долина. Мы осторожно подползали к самому краю и со страхом смотрели вниз.
...На спуске с перевала я частично восстановил свой авторитет, уведя студентов за собой, но чуть не потерял невесту и будущую жену - в Москву мы возвращались раздельно: я со студентами, она - с Костей.

В одну из снежных зим я ждал троллейбуса на Кутузовском, и тут на остановке появился Костя. Мы немного проехали вместе. Говорили об исследованиях, о его работе в Германии, о моей работе в Москве. Разумеется, ни слова не было сказано о разрыве. Потом кто-то из нас вышел...

Wherever You Are
(written by Barry Gibb)
(сочинение Барри Гибба, исполнил Энди)

There is a beautiful woman , an ordinary guy
You let her into your heart,
It's a part of the show but you never know why
You fall in love in a minute and it's a bottomless well
and she'd be draggin' you down 'til you just wanna die
It's a livin' hell

Она - прекрасная женщина, ты - обычный парень,
Ты открыл ей свое сердце
Играя
Не зная, что через минуту
Упадешь в бездонную пропасть любви
Где захочешь умереть
'
Wherever you go, you live inside of me
I was born to make you see what you never learned
Wherever you are , we'll let the lovin' go down
Lovin' ev'ry minute
The seconds , the hours , that you wait around
What if I like to play but the world gets in the way
Instead of loving you I'm losing you
and losing just don't pay

Где бы ты ни была, ты живешь внутри меня
Я родился, чтобы ты увидела то, что не знала раньше
Где бы ты ни была, любовь не отпустит тебя
Ни на секунду, минуту, час...
Как я ни старался, все повернулось иначе
Я теряю тебя

Somebody give me the night
Give me a chance to feel
I see your face in the sky ,
in the moon and the stars
but you know it ain't real
You battle love to the limit
Ah ,but you never can win
You finish up cryin' tears in the
wild woods but you can't give in

Кто-то дарит мне ночь
Чтобы еще раз увидеть
Твое лицо на небе
Луне и звездах
Но это лишь видение
Ты пытаешься убить любовь
Но это невозможно
Ты плачешь
Но не можешь уступить

Wherever you are , we'll let the lovin' go down
Lovin' every minute
The seconds , the hours , that you wait around
What if I like to play but the world gets in the way
Instead of loving you , I'm losing you
and losing just don't pay

Где бы ты ни была, любовь не отпустит тебя
Ни на секунду, минуту, час...
Как я ни старался, все повернулось иначе
Я теряю тебя

Wherever you are ,you know the lovin' don't end
And though you make it a crime girl , I love ya
I try to talk to you woman
You got your mind on your own
There may be somebody else in your eyes girl
but you're still alone

Где бы ты ни была, любовь будет жить
Ты подняла на нее руку
Но все равно я люблю тебя
Я пытаюсь говорить с тобой
Но ты не слышишь
Я вижу кого-то в твоих глазах
Но ты одинока

Wherever you go my love will follow you
My dream will make it through
If I ever learn

Куда бы ты ни шла
Моя любовь будет с тобой
Моя мечта расплавит лед
Надеюсь

Wherever you are , we'll let the lovin' go down
Loving every minute
The seconds , the hours , that you wait around
What if I like to play but the world gets in the way
Instead of loving you , I'm losing you
and losing just don't pay

Где бы ты ни была, любовь не отпустит тебя
Ни на секунду, минуту, час...
Как я ни старался, все повернулось иначе
Я теряю тебя

(repeat last verse and fade out )

Где бы ты ни был, храни тебя бог. Где бы ты ни был...

P.S. “Wherever you are” из альбома “After dark” (Andy Gibb, 1979)

***

Меня уже не удивляет, что некоторые песни сопровождают главы моей жизни. Я люблю песни, люблю саму эту форму. Краткую, законченную, образную, эмоциональную. Как будто тебе подают блюдо, на котором есть все для утоления аппетита. Тем не менее, большую часть песен я не люблю. Наверное, мой музыкальный вкус ограничен. Я отвергаю исполнителей, группы, целые музыкальные направления, не люблю советскую и постсоветскую эстраду. Нельзя сказать, чтобы у меня не было любимых “наших” песен. Есть! Сразу вспоминаются знакомые слова “как провожают пароходы”, “а снег идет”, “будет Карелия снится”, “моряк вразвалочку сошел на берег”, “усталая подлодка из глубины идет домой”... Старье, в общем. Из нового что-то ничего на ум не приходит. Да и копаться неохота, потому что когда-то, сто лет назад я “почувствовал разницу”. И чувствую, вижу, отчетливо понимаю ее до сих пор. Хотя нет, соврал, могу лишь предложить некое сравнение для объяснения этой разницы. Представьте две группы людей. Одна - взрослые, свободные, независимые, опытные, видевшие мир, музыкально образованные, интеллектуально сильные и эмоционально глубокие. Другая группа - подростки с заводской слободки, с ограниченным кругозором, прибитыми эмоциями и двумя классами музыкальной школы. Потрудитесь при этом не брать крайних примеров, а подумать о разнице в эстрадных музыкальных культурах в целом.

...Чуть не тридцать лет назад я приехал в Москву из эстрадной заводской слободки (к которой можно было бы отнести весь СССР, включая столицу). Я с удовольствием слушал “Песняров”, “Самоцветов”, “Поющих гитар”. С “гигантов” пели Хампердинк, Адамо, Том Джонс и Матьё. “Битлы” тоже, как сейчас говорят, были “на слуху”. Как бы все неплохо. Но когда я впервые попал на институтскую дискотеку, куда музыка стекалась нетореными тропами, я понял, ощутил, что мир в тысячу раз больше, интереснее, чем тот, в котором я вращаюсь. Это была эпоха диско. Эпоха расцвета стиля. И, как всегда бывает, первые, самые свежие и нежные цветы, были самыми пленительными. Тогда я и услышал “Never Can Say Goodbye”. Пела ее дама родом из Нигера (или Нигерии). Пела голосом, подобного которому я не слышал раньше. Это было похоже на полет. Не на самолете, не на ракете, а на полет вообще, на свободное парение над землей.
Песня очень проста. Это не английская баллада. Рефреном повторяются слова “никогда не смогу сказать тебе до свидания, милый”. Внутри там все, как положено: и с тобой трудно, и без тебя не могу. Вполне обычная любовная лирика. Зато музыка завораживает, аранжировка превосходна - песня бы слушалась и без слов. Она поселилась во мне навечно. Еще один вирус...

I never can say goodbye
No, no, no I, I never can say goodbye
Every time I think I've had enough
and start heading for the door
There's a very strange vibration
KISSING ME RIGHT TO THE CORE OR PERICING ME RIGHT TO THE CORE
It says turn around you fool,
you know you love him more
and more
Tell me why is it so?
Don't wanna let you go
I never can say goodbye boy
Ooh ooh baby I never can say goodbye
No no no no no no
Ooh hey I never can say goodbye, boy
Ooh ooh baby
I never can say goodbye
[No no no no no no] hey
I never can say goodbye [never say goodbye, boy]
Oh no, no, no I, I never can say goodbye
[never say goodbye, boy]
I keep thinking that our problems soon are all gonna work
out
But there's that same unhappy feeling,
there's that anguish, there's that doubt
It's that same old dizzy hangup
I CAN'T DO WITH YOU OR WITHOUT or YOU'VE HAD WITH YOU ALL YOUR LIFE
Tell me why is it so? I don't wanna let you go
I never can say goodbye boy, ooh baby
I never can say goodbye, no no no no no no
Hey I never can say goodbye boy,ooh baby
I never can say goodbye, no no no no no no
I never can say goodbye, boy,
I never can say goodbye, no no no no no no
I never can say goodbye, boy
I never can say goodbye, no no no no no no
[Never can say goodbye, boy]
[Never can say goodbye, boy]
I never can say goodbye, boy
I never can say goodbye, no no no no no no
I never can say goodbye, boy
I never can say goodbye, no no no no no no
Ooh ooh ooh hey I never can say goodbye, boy
No no no baby hey never can say goodbye
No no no no please, don't make me say goodbye
Hey I will never say goodbye, no baby
Oh please don't leave me, no no no no
Hey oh I can't say goodbye, boy
No no no baby
Oh please don't oooh, baby

P.S. Gloria Gaynor 'Never Can Say Goodbye' (1974)

***

Сегодня у меня счастливый день. Сначала меня вымотала работа, потом бывшая семья, потом снова работа. Но зато, когда я вернулся домой и залез в холодильник, то нашел там четверть ржаного хлеба. “Не выброшу”, - подумал я, - “нажарю сухарей”. Я нарезал хлеб на кирпичики, бросил на сковородку, присыпал солью и включил плиту. Через полчаса попробовал и приятно удивился: сверху они оказались хрустящими, как чипсы, а внутри - мягкими и нежными. Очень хорошо пошли в качестве закуски к пиву. Пока я пил и грыз, снова озаботился вопросом, который меня давно волнует. А сколько, собственно, ржаной муки в ржаном хлебе? Когда-то слышал, что около 7%. Здесь важны два обстоятельства: во-первых, интересно, каков на вкус чисто ржаной хлеб и, второе, сколько бы в таком хлебе было белка и можно ли было бы прожить на таком хлебе, не поедая мяса, рыбы и яиц. Не то, чтобы мне не о чем было думать и заботиться, - есть, конечно, но мысль о ржаном хлебе нет-нет, да и возвращается.

Кстати, в Бронксе ржаной хлеб был, но не нашего качества, не нашей фактуры. Любопытно, что Бронкс - это собственное имя, вроде от голландца какого-то. Поэтому район называется The Bronx - с артиклем. Обычно летом, после работы, я выкатывался в парк Эдгара Алана По, чтобы пропустить пару баночек пива. До чего же это хорошее место! Небольшой такой треугольник в центре северного Бронкса. Деревьев мало, кустов вовсе нет, трава вытоптана, цветники запущены. Вдоль дорожек - скамейки в окружении окурков и банок, а в углу - домик г-на По, где он прожил остаток дней. Известно, что в этот период жизни По обожал “дурнуть” и промочить горло хорошей порцией виски. Хороший человек! И люди его не забыли. В парке всегда тусуются крепко “загорелые” пацаны с косячками и бутылками пива в бумажных пакетах (открыто пиво пить нельзя - загремишь в местную ментуру). Я чувствовал себя в парке хорошо, в своей тарелке. Народ вокруг толчется, орет, поет. Все раскованы, просят прикурить. Одним словом - свои пацаны, только потемнее наших.

Совсем другое дело - Манхеттен. Пижоны! Я, конечно, понимаю, что стильные галстуки помогают “разруливать” денежные потоки так, чтобы какой-нибудь ручеек затек в карман. И что дальше? Иллюзия силы и свободы, которая заканчивается там же, в ветеранском госпитале, где я имею честь трудиться, или подобном ему местах.
Еще интереснее Greenwich Village. Вообще, бред beyond my understanding. Красивые крепкие белые парни, вместо того, чтобы любить женщин, бегают друг за другом...

Нет, Бронкс мне ближе. Я сижу в парке По и щупаю в кармане диск. Лазерный диск. CD. Compact disc. Завтра я пошлю его за тридевять земель, чтобы эту музыку услышала она. Он дойдет, и она услышит. Поймет? Почувствует? Да. Да. Да. Даже языка знать не надо: музыка, тембр голоса, интонации передадут мое состояние, мой рассказ. Потому что это универсальный язык, заложенный в неизвестно далекие годы.
Правда, разговаривать этим языком умеют не все. Как ни странно, нужно иметь не только особый дар, талант, но и обширный опыт, подготовку, образование. С обложки на меня смотрит красивая женщина. Знаете, что делает женщину красивой? Думайте. Побродите по квартире, сотрите пыль с телевизора. Не спешите. Если ответ не очевиден, постирайте белье. Если вообще никаких идей, сходите в гаражи к мужикам, там может найтись опытный человек. Не нашли? Ну, ладно, дочитайте до конца и увидите код к ответу.

I would like to be witty and clever: But I am way too tired.
Tired from three beautiful children, one supportive husband, loving friends
And flourishing career that encompasses Broadway, recording and more. Be
Careful for what you wish for because it can all come true.

Как я могу это передать? Это перекрёсток жизни. Это счастье и сожаление, гордость и слабость, смех и слёзы...

“Я хотела бы быть весёлой и умной... Но я так устала.
Устала от трех замечательных детишек, одного мужа, который мне очень помогает,
любящих меня друзей и звездной карьеры, связанной с театром, записями на студии
и много еще с чем. Будьте осторожны с желаниями, потому что однажды они могут сбыться”.

Что можно добавить? Я, пожалуй, скажу смешно. Мало того, что нужны приличные ресурсы, чтобы добиться желаемого, еще больше нужно, чтобы тащить воз приобретенного дальше.

It's hard to say from where you stand
Exactly when it all began
But some place there's a point you cross the line
You see the tears that stain your face
Mirrored in your make-up case
And know it's time to leave this place behind

Тебе трудно представить, когда это началось
Но в какой-то момент ты переступила черту
Теперь слезы ползут по лицу
Отражаясь в зеркальце
Самое время уехать

It's a long way home
It's a long way home
It's a long way home
Trying to retrace your steps
All too easy to forget
Just which way to go
It's a long way home

Длинна дорога домой
Как найти следы
Которые затоптаны
Куда идти?
Как найти дом?

Outside the sky is threatening
You slowly gather up your things
And wonder how you ever will explain
Walking out so self-assured
Yeah, you were gonna change the world
Walking back, a child in rain.

Небо хмурится
Ты собираешь вещи
И думаешь, как объяснить
Свой решительный уход
Ты хотела изменить мир
Уходя. Под дождем

It's a long way home
It's a long way home
It's a long way home
Trying to retrace your steps
All too easy to forget
Just which way to go
It's a long way home

And if you lose your way
Just keep your eye upon that endless broken line
Throw your bag beneath the bus
Sit among the curious
It happens to the best of us, you know

И если ты заблудишься
Присмотрись к разделительной полосе
Забрось свой чемодан в автобус
Устройся поудобнее
Все образуется, не сомневайся

It's a long way home
It's a long way home
It's a long way home
Starting to retrace your steps
You learn to live with you regrets
Next stop heaven knows
It's a long way home
Such a long way
It's a long way home.

Дорога домой длинна
Ты ищешь свои следы
Уживаешься со своей болью
Кто знает, когда остановка
Длинна дорога домой

P.S. “Long way home” из альбома “The sweetest days” (Wanessa Williams, 1994)
P.P.S. Код к ответу. Начните считать буквы с начала песни (только английский текст).
19-35-44

***

Наверное, я слышал тысячи песен. Среди них были особенные, а среди особенных - выдающиеся, которые выводили за пределы обыденности, дарили уникальное состояние, запоминались и, конечно, становились ключом к событиям и времени.
Итак, дискотеки. Они были моим сильным увлечением на протяжении многих лет. Даже когда я перестал ходить на дискотеки, я продолжал с полупрофессиональным любопытством наблюдать за тем, что происходит на этом фронте: брал кассеты на эту тему или смотрел по ТВ.
Дискотеку я вел всего несколько раз, но это были лучшие представления, которые мне доводилось видеть вообще. Несколько дискотек проходили в танцевальном зале детского сада. Неподалеку от Васькино было много детских садов, может быть, десять, поскольку все поселение было детским лагерем. Летом лагерь занимали дети, а осенью в него селили студентов, посланных “на картошку”. В трех корпусах были мы, технологи, в двух - студентки инъяза, а в остальных - разночинная публика из техникумов. Мы приехали наиболее подготовленными: два “Маяка”, “Юпитер”, колонки и гора бобин с записями.
А теперь мы совершим скачок из этого мира в другой. В мир, где 16 минут длятся любовь, нежность, соблазн и искушение. Представьте полутемное пространство, где с десяти вечера собираются тридцать молодцов и столько же девушек. Грязь смыта с рук и тел, в воздухе перемешаны ароматы “Wasp” и “Fiji”. Все в предвкушении праздника и ждут не дождутся начала. Технология проверена: три быстрых и один медленный. Быстрый - это особенное, отнюдь не аморфное “техно”, а настоящий, силовой и эмоциональный танец под “Nazareth”, “Deep Purple” или “Glitter Band”. Выпускается пар, показывается, какие мы ловкие, ритмичные, неугомонные, сногсшибательные. Потом - медленный. “Elton John” или “Cliff Richard” или “Barbra Streisand”. В этот момент образуются пары, самые стойкие из которых встретят рассвет. Так проходит час, два, три... К пяти утра остаются человек десять, влюблённые в танец и друг в друга. Это волшебное время. Мы становимся людьми другого мира. Где музыка творит чудеса, держит нас вместе, не дает расстаться, не дает уйти спать, притягивает тела и души. Мы можем танцевать где угодно - никто никому не мешает. Мы обнимаем наших девушек, а они льнут к нам. Кажется, что это счастье никогда не закончится. Но оно заканчивается. Очень медленно. В течение 16 минут. Я нажимаю на кнопку, выхожу из-за пульта, обнимаю ее за плечи и мы, все оставшиеся мы, растворяемся в любви. Потому что звучит музыка, которую сочинила любовь. Это не имеет ничего общего с саундтреками к эротическим или порнофильмам, хотя вздохи г-жи Summer невинными тоже не назовешь. Она находит удивительный баланс между ритмом диско, замечательным пением и страстными стонами, превратив это все в качание волн, в серфинг страсти. На этих волнах можно качаться бесконечно. И мы качались, боясь расцепиться и утонуть...
Потом происходили удивительные вещи. Как-то перед танцами все собрались в лесу у костра. Огромная компания. Пели песни и пекли картошку. Через пару часов начали расходиться. И разошлись. Все, кроме нас. Она, кажется, была раза в полтора выше меня, но это не мешало нам целоваться, пока не погасли последние угли. Это невинное удовольствие до сих пор поглаживает меня мягкой пушистой лапой... Мы сходили с ума от музыки и свежести.

Текст песни настолько хорош и прост, что его и переводить не хочется: обожаю любить тебя, малыш.

LOVE TO LOVE YOU BABY
I love to love you baby...
When you're laying so close to me
there's no place I'd rather you be
than with me here
I love to love you baby...
Do it to me again and again
you put me in such an awful spin
in a spin
I love to love you baby...
Lay your head down real close to me
soothe my mind and set me free
set me free
I love to love you baby...
When you're laying so close to me
there's no place I'd rather you be
than with me here
I love to love you baby...
Do it to me again and again
you put me in such an awful spin
in a spin
I love to love you baby...
I love to love you baby...
I love to love you baby...
Love to love you baby baby...
I love to love you baby...
When you're laying so close to me
there's no place I'd rather you be
than with me here
I love to love you baby...
Do it to me again and again
you put me in such an awful spin
in a spin
I love to love you baby
Lay your head down so close to
soothe my mind and set me free
set me free
I love to love you baby
When you're laying so close to me
there's no place I'd rather you be
than with me here
I love to love you baby

P.S. Donna Summer “I love to love you baby”

***

Каким же образом музыка находит дорогу к сердцу, точнее - к голове? И как через эмоции, - эту предтечу интеллекта, - она влияет на поведение, на конкретные поступки? Одна музыка помогает людям подняться в атаку, другая заставляет плакать и умиляться, третья окрашивает романтические чувства в волшебные цвета... Жизнь людей без музыки не бывает.
Вероятно, физиологи эмоций более-менее удовлетворительно объяснят архитектуру эмоциональных связей, расскажут о подкорковых структурах, где генерируются наслаждение, страх, удовольствие, влечение и т.п. Может, они укажут на пути, по которым музыка достигает нашего сознания и начинает управлять им. Возможно, психологи и социологи, занимающиеся музыкой, ответят, почему одни предпочитают классику, другие - джаз, третьи – “Ой, мороз, мороз”. Но, видимо, еще нескоро будут раскрыты глубокие причины сродства между человеком и его порождением - музыкой.
На днях я шел с работы, как всегда изрядно утомленный и рассеянный. По пути к метро я миную музыкальный магазинчик, который с утра до вечера бесплатно потчует прохожих разной музыкой. Таких в Москве сотни, но мой несколько особенный. Из него не орут “Батяня комбат” или “Я сошла с ума”. (Ничего не имею против практически любой музыкальной формы. Однако, к подобного рода вещам писали музыку, по-видимому, люди, обладающие лишь зачатками музыкального образования. Дети, в общем. А потом взяли и “совокупили” эту “простоту” с вполне взрослой идеей).
В моей будке предпочитают джаз или что-то околоджазовое. Я тороплюсь домой, чтобы скорее похлебать супчика, а ноги сами несут меня внутрь, чтобы купить услышанное. Я не только слышу, но и вижу, и понимаю, о чем эта музыка. Я понимаю (хотя слов никаких нет), что это песня о сильном сродстве между мужчиной и женщиной...
Прихожу домой. Ставлю. Слушаю весь альбом. Так и есть! Из тринадцати композиций только эта даёт устойчивую картинку глубокого взаимного чувства. Смотрю на название и смеюсь от восторга: “One Love”. Какое же это счастье - читать чувства и образы через музыку.

P.S. "One Love" из альбома "Perfect Smile" (Shakatak, 1990)

2003

Там, за горизонтом.

Страшно, а попробовать хочется. Страшно, ибо может выйти ерунда, бесцельное метание мысли. Хочется, потому что искушение, соблазн. Будто стоишь на берегу горной реки и смотришь в воду. Течение воды завораживает, увлекает. Стоит сделать шаг, и оно завертит, закружит, в считанные минуты унесёт неведомо куда. Один шаг - и не будет пути назад, не будет твёрдого берега. Знаешь, что опасно, но всё равно - хочется. Не чёрт ли толкает между лопаток и шепчет: "давай, не трусь, посмотри, что будет, посмотри, что за поворотом, найди другую землю, другое небо, отыщи предел, границу мира, загляни за горизонт..."

***

Слышишь, как хлестко пальцы бьют по струнам? А потом этот шуршащий звук, когда они скользят по деке. От него спина покрывается мурашками. Аккорды, подгоняемые ударником, летят вперёд. Они рассыпаются по перине, заботливо взбитой органом. Волны баса, как пастухи, сбивающие лошадей в плотный табун, указывают путь.
Почему мы такие пьяные? И почему я танцую с топором? Теперь я знаю. Послушай песню пальцев и струн. И ритм. И бас. Кто придумал теребить эту струнку, которая дрожит как испуганное сердечко? Кто превратил бас в мягкий накат океанской волны? И кто, в конце концов, продолжает, шуршать пальцами, отчего хочется провести ладонью по твоим волосам... Ну, да, водка. Конечно, после недельного воздержания нам хотелось водки. Изо дня в день лодки стремительно летели к устью, и каждый вечер нам хотелось танцевать. И вот - сбылось. Теперь я знаю, что это была - Она. Она несла нас к последней стоянке, к последнему костру, к танцам и водке. Её звали, Она пришла. Кто и насколько звал - не имеет значения. Она, пока одинокая, прохаживалась между нами, приглядывалась, кто чего стоит, у кого что было. Её чувствовали. Женщины иногда задумывались без видимой причины. Мужчины удивлённо вскидывали голову, будто их окликали. "Ну что ж, выпейте водки, потанцуйте", - неслышно говорила Она, - "я посмотрю". Мы танцевали на влажном песке, и было ощущение, что в компании появился новенький, которого никак нельзя разглядеть... Танцы предчувствия. Танцы предвосхищения. Для кого-то они кончились благополучно. А что стало с нами? Почему мы так широко раскрыли глаза. Что мы там увидели. Конечно! Она сделала выбор. Тонкой струйкой через полуоткрытые губы влилась в тело, притаилась, а потом выглянула из глаз. Вот и всё. Добро пожаловать другой мир!
А топор... Наверное, он был нужен для перехода.

***

Кстати, в своё время Пётр Алексеевич Романов успешно прорубил топором окно в Европу. Сентенция эта, надо сказать, очень подходит внутренним устремлениям Петра и его характеру. Не был бы Пётр царём, он бы, наверное, эмигрировал на Запад - настолько привлекала его жизнь на европейский лад. Что касается характера, то это, собственно, и был топор, - такой же созидательный, разрушительный, острый, безжалостный.
Да! То, что дедушка Михаил Романов потерял после Столбовского мира, его внучек Пётр Алексеевич вернул с прибытком после Ништадтского. После Северной войны Россия получила огромные прибалтийские территории. Через Ригу, Ревель и Петербург русским товарам был открыт прямой путь на Запад. Однако, не военные успехи, завершившиеся устройством "окна", и даже не новый город на Неве поражают воображение, а чудо, которое явил собой сам Пётр. Невероятно, как удалось природе совместить в одном человеке столько прекрасного и безобразного. Ну, не прекрасна ли воля, которая с помощью не бог весть какого ума и вполне обыкновенного тела смогла за четверть века переустроить целое государство? И не безобразна ли душа, предавшая жену, сгубившая сына и веселящаяся от крови казнённых подданных? Царь-герой: "Отец Отечества, Император Всероссийский, Пётр Великий". И безудержный пьяница, циник, злобный ревнивец...
Человек, чьи поступки разлетаются к полюсам нравственности, не понятен. Его трудно любить, принять всем сердцем. Да и ему самому не должно быть комфортно с собой. Не оттого ли современники отмечали, что Пётр всё время гримасничает, дёргается в движении, что в секунду способен изменить настроение. Не оттого ли с юных лет устроил он - "всешутнейший, всепьянейший и сумасброднейший собор", чтобы винными парами прикрыть бесконечный внутренний разрыв между вершинами героизма и бездной низости.
В Полтавской битве Пётр сражался наравне с остальными и чудом не был убит. "Вы сражаетесь не за Петра, а за государство, Петру врученное", - говорил он солдатам, - "... а о Петре ведайте, что ему жизнь не дорога, только бы жила Россия, слава честь и благосостояние ея!". Это ли не пример высочайшего гражданского чувства!
И другое. В молодости Пётр изменял жене с немкой Анной Монс, а в конце, когда до смерти оставалось несколько месяцев, приревновал брата Анны Виллиама к другой жене - Екатерине. Основания для ареста Монса были выдуманы. Екатерина просила помиловать приближённого, но царь её не послушал. Монса арестовали, судили и казнили. На другой день Пётр нарочно провёз Екатерину мимо столба, на который была насажена голова казнённого.
Годами ранее, когда шло разбирательство бегства сына Алексея за границу, привлекли к ответу и его матушку Евдокию. Выяснилось, что, будучи в монастыре, она завела любовную связь. От её любовника под пыткой потребовали сознаться в произнесении хульных слов на Петра и Екатерину. Невиновный выдержал испытания горячими углями и раскалённым железом, тем не менее, его посадили на кол на Красной площади. Пока несчастный был жив, Петр подходил к нему потешиться...
Не признак ли - эти два случая - глубокого нравственного упадка!
Что же, наконец, было движущей силой, заставляющей Петра покорять земли и насиловать собственное население? Что питало волю великого государя и сообщало его характеру необходимую целостность? Любовь к народу? "Я имею дело не с людьми, а с животными, которых хочу переделать в людей", - отзывался Пётр о своих подданных. Или мечта о парадизе - Петербурге, на который должна была работать вся Россия? Или забота о славе России. Как-то раз царь произнёс речь перед вельможами: "Никому из вас, братцы, и во сне не снилось лет тридцать тому назад, что мы будем здесь плотничать, носить немецкую одежду, воздвигнем город в завоёванной нами стране... что меня и вас станут уважать чужие государи. ...Будем надеяться, что, может быть, на нашем веку мы пристыдим другие образованные страны и вознесём русское имя на высшую степень славы". Да, Пётр хотел славы для России, потому что намертво был с ней связан, потому что без славы России не достиг бы он своей собственной. Честолюбив был Пётр Алексеевич безмерно. Хотел жадно, чтобы его уважали другие государи. И добился...
Ушёл царь, прожив чуть больше пятидесяти, утомлённый подвигами и пьянством. Ушел, оставив России флот, новые земли, удивительный город и голодное, полунищее население. Скачок, который совершила Россия при его правлении, почти невероятен, да и сам Пётр ещё долго будет удивлять потомков своими редкими качествами.

***

Проходя по залам музея Тюссо, я интуитивно искал фигуру Петра Первого. Но нет! Из всех русский царей удостоился показа лишь г-н Путин. Прежде ещё стояли Ленин и Ельцин, но их убрали оттого, что, видно, прошла на них мода. Путин не вызывает особого интереса. Так, "человек ниоткуда". Вот Дэвид Бекхэм - другое дело. Все хотят стать другом Бекхэма, чтобы хоть на секунду попасть под звёздный дождь, который сыплется на голову футбольного бога. Мужчины по-приятельски обнимают восковую копию, поднимают ноги, как бы показывая, что тоже умеют играть в футбол. Мелькают вспышки, унося в реку истории деланные улыбки, больше похожие на гримасы манекенов. Бекхэм провожает бесчисленных друзей насмешливым взглядом: он-то знает, как трудна дорога на Олимп. А люди спешат дальше, в объятия Мерилин Монро. Её белая юбка волнуется в потоках искусственного ветра. Белые волосы, красные губы, изящная фигурка. Рост, который подходит всем. Она красива, и люди фотографируются рядом, чтобы свет её красоты осветил их лица. Красота вечна, она не старится, не выходит из моды. Цена на неё никогда не падает. Очевидно, леди Ди была не столь красива, как Монро, - внимание к принцессе Уэльской усилилось после её гибели с Доди аль-Файедом, но через некоторое время утихло. Публика равнодушно проходит мимо Дианы. В сувенирных лавках на Оксфорд-стрит ещё пылятся кружки с её портретами, но их, кажется, уже никто не берёт...
Всё - тлен и суета, - приходит в голову после музея восковых фигур. Люди, побывавшие здесь первый раз, смотрят друг на друга с недоверием: "а вдруг он тоже - восковой?" Посмотрев на неживых людей, можно бы и домой, но по соседству обнаруживается другое заведение, в котором происходят космические путешествия. Это планетарий. В современном планетарии не столько рассказывают о Вселенной (хотя и это есть), сколько развлекают космическим аттракционом: вы будто летите в космическом корабле среди звёзд и жуткого воя (это от скорости); и в какой-то момент на пути возникает астероид, от которого нужно увернуться, поэтому корабль экстренно тормозит, делает вираж; всё звёзды обрушиваются в противоположную сторону, вой нарастает, и кресло под вами начинает дрожать. Вся эта "космическая" свистопляска придумана для того, чтобы из надпочечников выделился адреналин. По кровотоку это вещество попадает в мозг и вызывает ощущение лёгкой эйфории; ну, и сердце начинает биться, как следует, тоже.
Поэтому людей с сердечными расстройствами на шоу не пускают... Не знаю, почему псевдополёт вдохновляет публику. Может, потому, что мы, по большей части, домоседы, редко бываем далее ста километров от дома, а уж о космосе и вовсе не мечтаем. С другой стороны, для того, чтобы восхититься космосом, не обязательно вставать с дивана. Достаточно прикинуть, сколько времени займёт, например, прогулка к Солнцу, если идти так же, как мы ходим в булочную, т.е. со скоростью три километра в час. Нехитрый расчёт показывает, что дойти можно за 5707 земных лет (если не останавливаться на ночлег). То же расстояние луч света пролетит быстрее - всего за 8 с небольшим минут, но даже ему потребуется почти 13 миллиардов лет, чтобы достичь наиболее удалённой от нас галактики. Не знаю, способны ли вы представить 13 миллиардов лет полёта света. Я не могу, как не могу представить и пройденное им за это время расстояние - что-то около 120 000 000 000 000 000 000 000 км. Это в квадриллион (10 в пятнадцатой степени) раз больше расстояния от Земли до Солнца! Ага! Я близок к открытию. Достаточно задаться вопросом: во сколько раз человек больше элементарной частицы - протона - и обнаруживается, что тоже в квадриллион раз! Господа, мы ровно посредине макро- и микромира. Любопытно, что природа выбрала объекты промежуточного размера, чтобы разбираться в самой себе...
Наверное, нелепые, с научной точки зрения, наблюдения. Однако, важно другое. Приближаясь к границам миров, мысль начинает уставать и пугаться. Теперь нам говорят, что Вселенная не кругла, как думали раньше, а имеет какую-то другую, более замысловатую форму, и что размер её составляет около 80 миллиардов световых лет. Ладно. Я согласен. Я собираю вещи и отправляюсь на край света, где красные гиганты, белые карлики и чёрные дыры. На корабле, который попирает законы физики и летит со скоростью, по сравнению с которой скорость света - пустяк, я добираюсь до края (раз есть размер, должен быть и край - думаю я). Но края нет! Вселенная бесконечна! Не могу представить. У всего есть край. У буханки хлеба - край, у моря - край, у Земли - край, значит, и у Вселенной должен быть край. Хотя, даже если он есть, то за краем, по-видимому, начинается что-то ещё. Что? Неужели другая Вселенная? Бедная моя, слабая мысль. Не может она представить бесконечность пространства. Боится. Ещё она боится, что скоро её совсем не будет, что не будет она каждый раз рождаться, когда моё тело пробуждается ото сна. Потому что и тело моё совсем исчезнет, перейдёт в набор разрозненных веществ. Потому что моё "я", которое едва успело приспособиться к миру и которое лишь робко его потрагивало, пропадёт навеки, без следа...
Интересно, сколько будут жить люди? Неужели, как крокодилы, 100 миллионов лет?

***

Чтобы преодолеть растерянность по поводу неразрешимых вопросов я часто прибегаю к двум средствам: к майонезу и женщинам. Но что толку говорить о женщинах, если прежних я растерял, а с новыми знакомиться нет ни времени, ни сил. Так что вернусь к майонезу. Было время, когда я не знал, что это такое, хотя был уже большим мальчиком, подростком. В наши края майонез не привозили, и лишь некоторые отважные хозяйки делали его в домашних условиях по праздникам. (Теперь говорят, что изготовить майонез дома невозможно). Когда такое случалось, взрослые дяди, охочие до майонеза, съедали его быстрее, чем другие успевали опомниться, поэтому этот продукт оставался для меня загадкой. Потом, приехав в столицу учиться, я обнаружил, что пельмени, политые майонезом, вкуснее неполитых. Так зародилось чувство.
С той поры прошли годы, я вырос, ушла в историю страна, в которой я родился, и в магазинах стало полно какого угодно майонеза. Я перепробовал всякие: российские, французские, английские, американские, - и остановился на оливковом майонезе "Слобода". Это качественный, добротный продукт, нужной вязкой консистенции и приятного цвета. У него мягкий, выразительный вкус. Если взять листья молодого салата летука, уложить его веером на тарелке, укрыть сверху тонко нарезанными розовыми астраханскими помидорами, слегка присолить и пролить "Слободой", то получится простое, но изысканное блюдо, которое украсит любой стол. Говорят, что майонез придумали для кардинала Ришелье, но я не хочу в это верить, ведь Ришелье водился с такими безнравственными людьми, как леди Винтер и граф Рошфор, и ещё Ришелье мешал королеве - этой божественной женщине - любить герцога Бекингема! Какой повар стал бы стараться для такого подлеца?! С другой стороны, если бы не Ришелье, не было б и д"Артаньяна - этого рыцаря дружбы и клинка, чья преданность часто граничила с тупостью. Не знаю, как быть... Лучше, видно, воспользоваться другим источником, который считает, что майонез - производное соуса "али-оли", что в переводе с испанского - "чеснок и масло". Тоже, видимо, недурная штука, но, к несчастью, в нашей "Пятёрочке" "али-оли" нет.
Коль речь зашла о питании, то не могу удержаться от замечания в пользу клетчатки. Клетчаткой богата растительная пища. Собственно, это целлюлоза, которую человек, в отличие от травоядных животных, не в состоянии переварить, поскольку в организме человека не вырабатывается расщепляющий фермент целлюлаза. Тем не менее, клетчатка нужна. Она формирует в желудке пищевой комок - lumen, - который, пропитываясь желудочным соком, равномерно и правильно переваривается. Если в меню нет клетчатки (салат, капуста, морковь, яблоки и др.), то нужный комок не образуется, и пища варится как попало. В результате, пищеварение нарушается, и человек страдает.

***

Страдает человек. Бальзак, кажется, сказал, что только несчастье реализуется в жизни полностью. Я с ним согласен. Может быть, будучи тараканом, я бы не страдал и не был несчастен, однако и тогда бы боялся хозяйского тапка и стремился залезть в щель поглубже. Однако, я не таракан, и, как все мы, смотрю на свою шагреневую кожу, рассчитывая, сколько осталось, чего бы ещё такого интересно-полезного успеть и куда бы ещё засунуть свой нос. Не вернуться ли, думаю я, к своим снам. Тем снам, которые уносили к границам возможного. От прикосновения к невероятному эти сны оканчивались восхищённо-блаженным состоянием - будто то, о чём только подозревал, становилось реальностью. Но что-то изменилось со временем, и они стали сниться реже, а некоторые и вовсе пропали. Например, несколько раз удавалось влезть в шкуру дирижёра и управлять большим оркестром. Музыку я сочинял на ходу. Музыканты знали лишь последовательность гармоний. Они следили за моими руками, выдерживая ритм и по подсказке расставляя акценты. Это была очень насыщенная, почти джазовая музыка, похожая на ту, что в начале пути играл с "Арсеналом" Козлов. Я помню точно, что музыка была моей собственной и что она была упоительной. Значит, есть где-то граница, колючая проволока, шлагбаум, часовой, который держит мою музыку взаперти, не пускает её на волю. Но как только часовой засыпает, музыка тихонько встаёт с постели и крадётся через границу в другую страну, где ей позволено звучать... Сон открывает дорогу в параллельный мир, недоступный никому, в том числе и мне самому. В этом или ещё одном мире я умею летать. Я летаю, как человек. Летаю, как птица. Летаю, как насекомое. Летать насекомым легче всего, потому что оно маленькое, невесомое, ему просто взмыть вверх и держаться в воздухе. Человеку летать труднее: многое зависит от настроя и концентрации энергии. Если сил мало, то полёт мучителен - не успеешь оторваться, как снова бежишь по земле. Это больше похоже на бег с недолгим зависанием. Когда же настроен решительно, то удаётся подняться на 100-200 метров, над домами, линиями электропередач, над трубами электростанций. Однако, самое пленительное - летать птицей вроде чайки. В таком полёте не надо преодолевать гравитацию, достаточно расправить крылья и... получать удовольствие. Очевидно, что я умею летать, но как это сделать вне сна? Могу ли я, как герой Кастанеды, спрыгнуть со скалы и полететь над миром или перелететь в другой мир? Полететь, чтобы не упасть и не разбиться вдребезги? Очевидно, что могу. Но надо хорошо подготовиться. Надо найти нагваля, надо пройти обучение... съесть пуд пейота, наконец. Может, тогда откроется путь в другие слои луковицы, в невидимые миры, и не нужно будет тогда беспокоиться о конце, сожалеть о конечности своего я. Наоборот, останется время, чтобы насладиться этим миром, подготовиться и профессионально скользнуть в соседний. А там - чем чёрт не шутит - когда-нибудь снова нырнуть в привычный трёхмерный, потешить ностальгическое чувство, если оно случится.

***

...Альфа-ритм, бета-ритм, тета-волны, вертекс-зубцы, дельта-волны. Да, именно дельта-сон. Та самая фаза сна, во время которой мы видим сновидения. Это был момент, когда обнаружили эндогенный пептид дельта-сна. Пептид потенцировал дельта-сон и поначалу воспринимался как будущая панацея от бессонницы. В нашей группе дельта-пептидом занимался Рустам. Рустам был красив. Правильной формы лицо, кучерявая бородка, большие карие глаза. Потом выяснилось, что он из дербентских евреев - небольшого осколка некогда единого племени. Эта часть племени пострадала в XVIII веке, когда Надир-шах, мстя Петру за успехи в кавказских операциях, погнал русских вон. Вместе с русскими досталось и горским евреям, часть которых укрылась в Дербенте. Несколько позже они обратились к русскому царю за покровительством.
Дербент - узкий проход между горами и Каспийским морем. Условно он отделяет Европу от Азии, но, по сути, всегда разделял два мира, которые за много веков до нашей эры сталкивались в этом проходе, пытаясь навязать свою волю друг другу. Через проход-переход ходили разные народы: гелы, леги, дидуры, гунны, савиры, тюрки, персы, хазары, арабы, русы, кипчаки, монголы, русские. Некоторые проходили, не задерживаясь, другие оседали и строились. В частности, арабы построили здесь некое сооружение под названием "Баб аль-Кияма" - Ворота Судного Дня, - культовое сооружение, предназначенного для служб мистического характера. Арабские суфии учредили его около тысячи лет тому назад. Объект обнаружен в прошлом году; на стенах видны таинственные рисунки и знаки. Нет сомнений, что суфийские тарикаты предназначали храм для наиболее утонченных способов познания истины, а может быть, для действительного перехода в потусторонний мир. Не зря в дни совершения таинств они слышали голос Аллаха.
Ещё в советские времена мне довелось проездом быть в Дербенте. Я мало что успел посмотреть и, к сожалению, хотя - при чём тут сожаление, - мне более всего запомнилась огромная, около метра высотой куча человеческого дерьма. Куча находилась в туалете дербентского рынка. Нигде более я не видел такой большой кучи. Прошло, слава богу, четверть века, и я надеялся, что положение изменилось. Каково же было моё удивление, когда я наткнулся в сети на жалобы дербентского жителя относительно... куч дерьма на улицах. Даже не знаю, верить или нет.

***

Дербент в конце своего царствования удачно присоединил к России Пётр Первый, а всего-то тридцатью пятью годами раньше здесь прошёл народный супергерой Степан Тимофеевич Разин. Его ватага знатно пожгла и пограбила Дербент. За Дербентом, ближе к Ирану, у Разина случился бой с войском шаха. Стенькины казаки победили, и атаману в качестве трофея досталась ханская дочь, женщина исключительной красоты. Предводитель народных масс не сомневался, как её употребить - персидская княжна стала наложницей. (Разумеется, никто у неё не спрашивал, насколько положение пленницы русского мужика согласуется с её девичьими мечтами, чувствами, видами на жизнь вообще). Ограбив северный Иран, Стенька вернулся на Волгу. Это был расцвет разбойной карьеры Разина: войско его росло, население поддерживало, грабёж удавался. В перерывах между "ратными подвигами", которые, в основном, заключались в массовых убийствах подданных царя, отказавшихся целовать "батюшке" руку, как это случилось в Астрахани, - в перерывах атаман тешил себя водными прогулками. Плохо ли в хорошую погоду, когда солнце ярко, а ветер свеж, покататься в струге. Когда на вёслах преданные друзья, а в руках - тонкий стан восточной красавицы. Разумеется, такие прогулки были приятны Разину, который мнил себя чуть ли царём. Но царём Стенька не был. В отличие от Петра, который без тени сомнения взял в жёны дочь ливонского обывателя, побывавшую до того любовницей разных лиц, Разин испугался шёпота казаков. Казаки косо смотрели на княжну: то ли завидовали атаману, то ли опасались её влияния на него. То, что случилось далее, хорошо передано в известной народной песне:
"...Брови черные сошлися,
Надвигается гроза.
Буйной кровью налилися
Атамановы глаза.
... Мощным взмахом поднимает
Он красавицу княжну
И за борт ее бросает
В набежавшую волну".
Известно также, что перед тем, как налиться буйной кровью, его глаза как следует налились хмелем. Проще говоря, атаман сначала напился, и уж потом швырнул любимую женщину в воду. Говорят, что утопление Разин предварил такими словами: "Ах ты, Волга-матушка, река великая! Много ты дала мне злата и серебра и всего доброго; как отец и мать славою и честью меня наделила, а я тебя ещё ничем не поблагодарил; на ж тебе, возьми!" Княжна, конечно, погибла. Песня сообщает нам ещё одну интересную подробность события:
"...Что ж вы, братцы, приуныли?
Эй, ты, Филька, черт, пляши:
Грянем песню удалую
На помин ее души!".
Что ж! Сначала обосновал убийство, затем решил сплясать над могилой... Не знаю, как назвать человека, чья рука смогла подняться на нежный цветок, ослепительную красоту, олицетворение невинности, женственности...

***

Женщина, измотанная годами, городом, нервами, сигаретами, вином. С её губ сорвался привычный мат. Я скользнул взглядом по лицу. Дряблое, в морщинах, изношенное. Однако, ресницы и брови подкрашены. Тонкие губы горят красными полосками. У неё уверенный вид, который не оставляет сомнений, что она ещё рассчитывает нравиться. В ней видна убеждённость, что мужчины захотят познакомиться с ней, пофлиртовать. Чем-то она напомнила мне Софи из "Лезвия бритвы". Для той литературной дамы неудачное замужество обернулось падением: она нашла утешение в ежедневной смене мужчин, вине и наркотиках. Проведя годы в полубессознательном состоянии, она встретила мужчину, который знал её девочкой. Мужчина, герой романа, сумел рассмотреть сквозь толстый слой грима проститутки чистую и нетронутую пороком душу. Постепенно он сумел растопить лёд недоверия и убедить Софи, что его намерения честны. Он предложил ей руку. Естественно, предполагалось - и Софи сама захотела этого, - что с её прошлой жизнью будет покончено. Так, дело шло к свадьбе... Свадьба не состоялась, но, как теперь говорят, message прозвучал отчётливо - падших женщин не существует, это лишь мужские выдумки. В любой, самой распоследней женщине, в её самом укромном уголке обязательно прячется доброта, сострадание, щедрость. Мы, грубые души, не умеем найти ключи к тонким сердцам, и только ожесточаем их. Нам мстят, и от обиды мы обвиняем их в испорченности... Да, все женщины прекрасны.
С одной стороны. С другой - это всё же чудище, - та, мимо которой я прошёл утром. Страшно остаться с ней наедине, и тем более невозможно представить её в своей постели.

***

Окончание sms-переписки.
20.02.05 11.03
Да, перетягивание каната - игра не для семейной жизни. Ещё хорошо, когда двое умеют слушать друг друга. Быть с тобой, это уже мечта, а если вокруг ещё будет солнце и море, то это уже сказка. Медсестра сказала, что на следующей неделе будут готовы мои анализы, так что, возможно, меня выпишут. Хочу домой. Целую. Безумно скучаю. Катя.
21.02.05 09.35
Доброе утро, моя радость! Спасибо за колыбельную. Спала, как младенец. Удачного дня. Целую.
22.02.05 09.08
Доброе утро! Хорошего дня. У нас за окном пасмурно, идёт снег, но не хлопьями, а крупа, не очень приятно. Вчера пришли после обеда результаты моих анализов, врачи толком ничего не говорят, но все анализы заставили сдавать снова. Расстроилась очень. Так надеялась, что меня выпишут. Как ты? Как здоровье? Целую. Скучаю.
22.02.05 13.55
Привет, мой хороший. У меня всё нормально, только настроение не очень. Как у Вас погода? Работы много? Завтра отдыхаешь? Хорошо, что в командировку ты не поедешь. Или просто поездку перенесли на другое время? Целую. Люблю.
22.02.05 20.49
Добрый вечер, любимый. Только что освободилась, делали капельницу. Я уже даже не понимаю, от чего. Диагноз не ставят, а лечение назначают всё новое и новое. Шишка на шее, которую принимали за лимфатический узел, продолжает увеличиваться. Настроение ужасное. Если диагноз подтвердится, меня переведут в областную больницу.
22.02.05 21.02
В одну sms не уместилось всё, что хотела сказать, пишу ещё. Если диагноз подтвердится, я тебе sms писать больше не буду, но, может, быть друзьями мы останемся, и ты будешь писать мне иногда по электронной почте? Очень не хотелось бы терять тебя совсем. Но что это я совсем расклеилась? Может быть, всё будет хорошо? Целую.
22.02.05 21.56
Прости, я написала тебе много глупостей, это моё дурное настроение. Всё будет хорошо. И мы будем вместе. Целую. Люблю. Скучаю.
23.02.05 11.28
С праздником, мой хороший. Извини, не смогла написать раньше, был отключен телефон, карточку принесли только что. Как у тебя дела? Чем занимаешься? У меня всё хорошо, сегодня процедур никаких, может быть на пару часов домой отпустят. Хорошего дня. Целую. Скучаю.
23.02.05 11.41
Если отпустят, обязательно напишу. На мои вчерашние письма не обращай внимания, у меня просто было ужасное настроение. Целую. Очень хочу слышать тебя.
23.02.05 14.01
Ура! Я дома. Позвонишь?
23.02.05 19.00
Сейчас придёт другая медсестра, и нас запрут по палатам. Попробую почитать, если бабушки не будут сильно храпеть. Целую. Люблю. Скучаю.
24.02.05 12.34
Добрый день, моя радость! Чем занимаешься? Работы много? Как твоё здоровье? У меня всё хорошо. Сегодня медсестра сердитая дежурит, в коридор никого не пускает, не знаю, получится ещё написать или нет. Целую. Твоя Катя. Прижимаюсь и мурлыкаю.
24.02.05 18.55
Привет, моя радость! Уже поужинал? А я только что вернулась с процедур, устала, замёрзла, хочу пораньше лечь спать. Как ты? Целую.
25.02.05 09.07
Доброе утро! Спасибочки за салатик, было очень вкусно. Хорошего дня, удачной работы. Целую. Скучаю.
26.02.05 12.24
Добрый день, мой хороший! Как у тебя дела? Гуляете? Погода хорошая? У нас третий день солнышко, и небо голубое-голубое. Со связью творится что-то непонятное, то она есть, то её совсем нет. У меня всё хорошо, лежу, скучаю. Целую.
26.02.05 14.53
И тебе добрый день. Проголодался? А у нас на обед была лапша и овощная запеканка, хочешь? Целую.
27.02.05 10.53
Доброе утро! Как твои дела? Чем занимаешься? С детьми сегодня встречаешься? Целую.
27.02.05 11.29
У меня всё хорошо. Домой сегодня не отпустили, но хорошо хоть гулять по коридору разрешили, пока врача нет. А рассказывать больше нечего, сплю, ем, читаю, скучаю. Целую.
27.02.05 20.13
Добрый вечер! Спасибо за салатик, было очень вкусно. А у нас на ужин была овсянка. Сейчас лежу, читаю, думаю. Чем ты занимаешься? К другу в гости ходил? Целую.
28.02.05 13.08
Добрый день! Как дела? Работы много? У меня всё хорошо, лечусь. Если сегодня вечером не напишу, не переживай, значит, у меня отключили телефон, подключусь завтра. Целую. Твоя Катя.
28.02.05 20.22
Добрый вечер! Очень устал? Уже дома? Покушал? Я лежу, читаю, скучаю по тебе. Целую.
01.03.05 10.25
Добрый день, мой хороший! Как твои дела? Как работа? У меня сегодня дата, сегодня две недели, как я в больнице лежу. Надеюсь, скоро выпишут. Целую.
01.03.05 10.56
И правда. С весной тебя! А у нас метель и мороз за окном. Целую и скучаю.
02.03.05 07.53
Доброе утро, мой хороший! Надеюсь, я тебя не разбудила? Твой вчерашний sms получила только что. Надеюсь, ужин получился удачным. У меня всё хорошо. Завтра будут готовы результаты анализов. Немного волнуюсь. Целую. Удачного дня.
02.03.05 09.10
Спасибо, моя радость. Нет, мне ничего не надо, меня почти и не лечат, шишка растёт, а они понять не могут, отчего, ждут результатов анализов. Спасибо, мой хороший, очень приятно, что ты так заботишься обо мне. Целую. Твоя Катя.
03.03.05 09.37
Доброе утро! Сегодня на одиннадцать часов главный врач назначил мне беседу, потом напишу, что мне сказали. Как у тебя дела? Как здоровье? Целую.

***

В этом году март очень холодный... Вчера, после перерыва в двадцать лет я снова выступал на сцене. У меня был лишь рояль и свой голос. Но для настоящего импровизатора этого достаточно. Публика буйствовала...
Я, конечно, рад, что музыка вернулась ко мне. Я рад. Я не буду больше играть для них. Я буду играть только для тебя. Я буду дышать и жить для тебя. Каждый день я буду молиться на тебя. Только не уходи.

2005

Сиренево-розовый и серо-голубой.

Сиренево-розовый.
Я всегда был не прочь пострадать по какому-нибудь поводу, но в те, далекие теперь годы, романтические настроения уверенно одерживали победу над всеми остальными.
В то лето я работал с приятелем в бухте Гамова. Мы мокли и мерзли в брезентовой палатке два месяца, пока на смену дождям и туманам не пришел тайфун. Когда ветер начал валить деревья, мы похватали свои рюкзаки и переселились в здание лаборатории. В корпусе, построенном пленными немцами, были метровые стены, через которые шум урагана проникал мало. Мы с удовольствием приоткрывали дверь и любовались водоворотом воды, воздуха и пыли, который носился по склонам сопки.
Прошло несколько дней, тайфун ушел, и настали восхитительные дни солнца и мягкого тепла наступающей осени. По вечерам розовые и сиреневые тени окутывали скалы и деревья, а темными, звездными ночами на вершинах сопок свистели олени. Работа была почти закончена. Сидя на деревянном настиле, мы вспоминали недавние события. Как погружались с местными водолазами на большую глубину; как хотели подраться, но не подрались; как заразились энтузиазмом приезжего энтомолога и принялись ловить махаонов; как устраивали танцы для пограничников; как добывали аппаратуру для Саши Суханова, покорившего публику своей "Зеленой каретой". Все это стало прошлым, "зеленая карета" уехала, да и нам пришла пора подумать о возвращении.
Мой приятель все чаще куда-то уходил, а я оставался валяться на настиле, предаваясь сладким и неопределенным мечтам. Но однажды под вечер я собрал мешок с ныряльными принадлежностями и отправился через перешеек к открытому океану. Через час я достиг наивысшей точки. Вокруг шелестела трава, убегающая к высокому, обрывистому берегу. Несколько одиноких сосен уже запустили в нее свои длинные тени. Далеко на востоке, у горизонта толпились острова Фуругельма. Я нашел тропинку на склоне и спустился к воде.
К слову, путешествовать в тех местах в одиночку весьма опасно. Местами скалы обрываются прямо в море. Путь часто преграждают валуны, покрытые скользкими водорослями. А прибой норовит закрутить и толкнуть на камни. Я боялся, но это был какой-то приятный страх, когда ощущение своей силы перевешивает осознаваемый риск.
Я не спеша пробирался вдоль берега, иногда погружаясь и собирая на дне разных животных. Карабкаясь по валунам, я напевал песенки из Bee Gees, представляя себя далеко, на Большом Барьерном Рифе. Привычка мечтать, пришедшая из детства. Даже совсем маленьким я с наслаждением переносил себя в воображаемые места, вел воображаемые разговоры, совершал смелые поступки...
Начинало темнеть, и я стал искать выход на берег. Никаких тропинок или ущелий, по которым можно было бы выбраться, я не заметил. Передо мной был плоский камень, над которым нависал высокий, около восьми метров берег. Я поднялся на камень, привязал сумку к поясу и медленно начал подъем. Поначалу все шло неплохо: мне удавалось находить выступы и, прижимаясь всем телом к скале, продвигаться вверх. Но когда осталось метра два, прочный камень сменился ползучей осыпью. Несколько раз я пытался зацепиться за что-нибудь, но тщетно. К тому же мокрая тяжелая сумка тащила меня вниз. Я прекратил движения и замер.
Ничего в мире не изменилось. Где-то наверху пели птицы, розовело и темнело небо. Море по-прежнему шевелилось под камнями. Мое сердце неслышно колотилось о землю, а в щеку впились острые мелкие камушки. Странное возбуждение овладело мной. Не страх и не растерянность, а именно возбуждение от поиска выхода в безнадежной ситуации. О спуске не могло быть и речи: одно неверное движение, и сорвешься вниз. Кричать? Никто не услышит. Лежать? Глупо.
И все же минут десять я пролежал. В голове не было ни прошлого, ни будущего, никаких мыслей о близких или друзьях, никаких сомнений и переживаний. Я просто лежал и собирал силы для подъема. Я пытался слушать землю, смотрел в море и ждал, когда придет решение.
Когда солнце опустилось за горизонт, небо стало сиреневым. Осторожными движениями я начал сметать верхний слой камней, пока не удалось добраться до надежной, твердой поверхности. Потом, сантиметр за сантиметром, я пополз вверх, обнимая землю так, как потом обнимал любимую женщину. Через метр наклон уменьшился, и подъем пошел быстрее.
...Наверху гулял ветерок. Я уселся лицом к морю, свесил ноги над обрывом и засмеялся.
Я был счастлив.
Серо-голубой.
Прошло несколько лет. Жизнь шла своим чередом и потихоньку наполнялась опытом.
Как и раньше, страсть вторгалась время от времени в осмысленный ход вещей, унося в другое измерение и неизменно оставляя после себя боль и стыд. Но в тот год все как-то успокоилось, мои желания рассыпались десятком всевозможных увлечений, давая передышку от нерешенных проблем.
...Мы приехали в Опеченский Посад после обеда в последний день апреля. Собрав байдарки, наскоро перекусили и отправились в первый переход. Мста несла наши лодки на запад, в сторону каньона, за которым нас ожидало главное препятствие - "лестница".
Через час мы вошли в горло каньона и увидели большую стоянку на правом берегу, где полсотни экипажей уже расположились на ночлег. Мы причалили, поставили палатки и поднялись на утес, с которого был хорошо виден изгиб реки. Лодки, катамараны, плоты вереницей проходили внизу по бурлящим порогам. Некоторые суденышки переворачивались, люди с криком падали в воду, стараясь уцепиться за что-нибудь плавучее. Мы наблюдали, как перевернутую байдарку с двумя пассажирами прибило к противоположному отвесному берегу. Женщине удалось забраться на камни, а ее спутник остался в воде, чтобы удержать лодку. Они так и сидели, пока мы пили водку, слушали Шевчука и прикидывали план на завтрашний день.
В сумерках к лагерю пристали две лодки с обнаженными до пояса парнями, которые, весело матерясь, выскочили на берег, выпили, покрутились у костров и укатили дальше.
Стоянка немного погудела гитарами, посушилась, поела и легла спать.
Первомайское утро выдалось серым, но ближе к полудню в небе появились голубые окошки. Бурая мстинская водица мчалась со скоростью 15 километров в час (нам удалось это вычислить, бросив в реку щепку и гонясь за ней по берегу с секундомером в руке).
Итак, нас было четверо. Два Сергея на "Салюте" и я с Геной на "Таймене". Мы высадились на левом берегу метров за триста до места, где река распадалась на два рукава обнимающие полузатопленный, заросший кустами остров. Правый рукав представлял собой обычную протоку, зато левый был почти полностью перегорожен "лестницей", этакой природной стенкой, попадая в которую поток воды взлетал вверх и затем скатывался назад навстречу течению. Эта самая "лестница" и была главным магнитом, притягивающим любителей острых ощущений. Что-то вроде аттракциона. Напротив "лестницы" толпилась публика, следящая за смельчаками, которые направляли свои лодки прямо в центр порога. На наших глазах перевернулся катамаран и несколько байдарок. И люди, и лодки на какое-то время исчезали под водой, а потом всплывали уже позади "лестницы". Честно говоря, мне, привыкшему, к неторопливым походам по тихим речкам, где небольшие переходы чередовались с длинными стоянками, загоранием на песочке, обстоятельными обедами и развлечениями вроде игры в тарелку, все это не очень нравилось. "Хорошо бы обойтись без этой "лестницы", - думал я.
Однако, отступать было поздно. Оба Сергея уселись в "Салют" и пошли на "лестницу". Мы отпустили их немного и двинулись следом. По-видимому, мы слишком отошли от берега, и нас стало затягивать в правый рукав. Вместо того, чтобы покориться течению, мы стали судорожно отгребать влево. Лодку развернуло кормой вперед и через несколько секунд затянуло под куст. Инстинктивно мы схватились за ветки и тут же перевернулись. Вися вниз головой в воде, я уперся ногами в днище, сорвал фартук, выпрыгнул, всплыл и ухватился за лодку. К счастью, Гена тоже сумел выбраться, зацепиться, и нас уже стремительно несло вниз по правому рукаву. Мы как будто были в поезде, из окна которого можно наблюдать мелькающий пейзаж, но решительно ничего нельзя сделать, чтобы изменить его движение. От ледяной воды не хотелось ни шевелиться, ни говорить. Через три минуты впереди показалась новая развилка. На этот раз совсем маленький затопленный островок, состоящий из трех сросшихся берез и пары кустиков. Я закричал, чтобы предупредить Гену, но было уже поздно. Лодка на всем ходу вбила его между берез, корму лодки заклинило, а нос стало отводить влево, на стремнину. Меня отбросило и, уже удаляясь, я увидел и услышал, как река с треском крушит кильсон и стрингера, переломив байдарку в одной трети от кормы.
Меня уносило все дальше. Самодельный спасательный жилет, который я смастерил на глазок, не справлялся, и мне приходилось отчаянно грести руками, чтобы не захлебнуться.
Я пытался стащить тяжелые резиновые сапоги, взятые из комплекта химзащиты, но они были подвязаны веревками к ремню. Узлы намокли и затянулись. Я ничего не мог сделать. Да и надо ли было что-то делать, если вместо твердой земли по берегам были одни затопленные кусты, добравшись до которых можно было утонуть еще быстрее, чем на середине?
Я изрядно нахлебался, замерз и все чаще погружался в воду с головой. Я тонул. Не было никакого страха, только тоска от того, что жизнь заканчивается. Над головой темнело серо-голубое небо, под ним уходили вдаль деревянные черные дома, зеленый косогор, деревья, и, в самом низу, свинцовая, в белых барашках река. Я попросил прощения у родителей, жены, пожалел о детях, которых мы так и не родили, попрощался с друзьями, но... умереть на этот раз не получилось.
Неожиданно река круто повернула влево, и впереди, на правом, ближнем берегу я увидел крошечный выступ, свободный от кустов. Полминуты, минута - и я уже лежал на твердой земле, точнее в какой-то раскисшей слякоти. Время как будто остановилось. Память стерлась. Я плакал ни от чего.
Потом пришел страх. Я позвал Гену, а он не отозвался. Я кричал все сильней и сильней, поднялся на берег и бросился назад. Я даже не сообразил, что меня могло отнести на километр, и что, будь он даже жив, все равно не услышит на таком расстоянии.
А с Геной случилось вот что. Он таки застрял в тех трех березах и некоторое время смотрел на небо через воду, но, дернув как следует ногой и оставив кроссовку, вырвался и после короткого плавания оказался в прибрежных зарослях, из которых и вылез на берег.
Мне случалось позже радоваться друзьям, трепетать перед встречей с женщиной, наслаждаться удачным поступком, но всегда к этому примешивались какие-нибудь оценочные мысли, мешающие отдаться чувству полностью. Но тогда, на Мсте, когда я увидел живого Гену, была просто радость, радость в чистом виде, свободная от чего бы то ни было.
Через две недели мы с Геной вернулись в деревушку, около которой тонули. Вода спала и текла неторопливо. Кое-где торчали обнажившиеся валуны. Свою байдарку с вещами мы так и не нашли, зато нашли лодку тех бравых парней, с которыми встретились на стоянке. Деревенские продали ее нам после изнурительных переговоров за литр спирта. Наверное, "Пройдоха" и сейчас пылится в нашем институтском складе.
А еще деревенские рассказали, что в этот сезон не погиб ни один человек, что бывает редко.
2003

Роза и Шмель.

Роза и Шмель дружили. Любили. Любили-дружили. Шмель, едва проснувшись, летел к Розе. Роза, едва проснувшись, распускала бутон, ждала Шмеля.
Шмель летел под голубым небом, и у него билось сердце. Роза собирала росу, чтобы напоить Шмеля.
"Здравствуй!", - задыхаясь от радости, жужжал Шмель. "Привет!", - улыбалась Роза.
День за днем Шмель щекотал её тычинки, она в ответ осыпала его пыльцой.
- Какой ты нежный.
- Какая ты ласковая.
- Хочу, чтобы ты был со мной.
- Ты моя единственная.
- Шалун. Я знаю, что ты мне изменяешь.
- Что ты! Моя душа принадлежит тебе.
- Врунишка. Вчера от тебя пахло чужой пыльцой.
- Ерунда. Это работа, не больше. Я тебя люблю.
- И я.
В улье прибавлялось мёда, бутон покидали лепестки. По утрам стало прохладно, и в воздухе плавала паутина.
- Чем ты расстроен?
- Я видел, как вчера к тебе прилетал другой.
- Да.
- Как ты могла?
- Прости. Он меня насмешил, и я не успела закрыть бутон.
- Какая же ты!
- Какая?
- Красивая! Я хочу к тебе.
- Приходи. Забери всё, что осталось.
- Спасибо. Ты - самая вкусная.
- Я всегда буду твоей...
Потом небо посинело. Стало совсем синим. Трава покрылась инеем, в верхушках сосен запутался свежий, переполненный кислородом ветер. Шмель долго согревался на брёвнышке, пока смог взлететь. Он поднялся над лесом, над полем, над озером. Он увидел край земли. Там, у края плескалось синее море... "Хороший день", - подумал Шмель, - "Любовь согревает меня. Другие шмели легли на зиму, а я летаю, как будто лето в разгаре". Над знакомым лугом Шмель сложил крылья и уронил тело вниз, туда, где жила Роза.
Вот ромашки, вот лоскуток клевера, куст бузины. Ещё пара метров, поворот, и - знакомое ложе.
...Розы не было. Остался лишь колючий стебель и рассыпанные по земле увядшие лепестки. Шмель сел на подушечку, оставшуюся от цветка, и затих. Так он просидел до вечера. А вечером спустился вниз и собрал постель из лепестков. В постели было уютно и пахло любимой Розой. "Прощай", - прошептал Шмель и заснул до весны.

2005

Руками не трогать!

Может, это тонкие нити осенней паутины.
Может, это следы самолётов в небе.
Может, это расплескавшиеся по холсту краски.
Может, это звуки, которые обнялись в одной мелодии.
Всё, что как-то сплелось, перемешалось, проникло друг в друга...
И стало нежным, тонким, прозрачным, как китайский шёлк. Такой вот подарок.
Прямо в наши руки. В руки варваров, поклонников силы.
- Что за ткань? Крепка ли? Сейчас мы её на зубок, на коготок.
И давай - рвать, топтать, жечь. Подарок Богов.
И что же?
Порвалось. Истоптано. Сгорело.
Теперь сидим и тоскливо смотрим на Луну. Эй! Кто там? Дай ещё. Ещё хотим.

Тишина.
Боги редко сердятся на людей, а по такому пустячному поводу - и подавно.

2005

Парадокс.

- Чего плачешь, Лисёнок? - тревога слегка дёргает нервы. Взгляд сверху вниз, справа налево. Успокаиваюсь.
- Ба-а, ба-а...
- Чего баба?
- Баба заруга-а-ла, - ей немного икается от слёз.
- За что?
- За то, что я пошла на помойку и ловила бабочку, а она думала, что я попала под машину и умерла.
- Но ты же извинилась?
- Нет. Она сначала засмеялась, а потом начала сильно ругаться, и я заплакала.
- Не плачь, милый, - тихонько привлекаю её к себе. - У людей всегда так - если они сильно радуются, то потом ругаются. Это называется парадокс.
- Парадокс?
- Ага. Ты здорово запоминаешь слова и ещё ты самая красивая на свете... Кстати, а какую бабочку ты ловила?..
Июль в разгаре. Цветёт шиповник, наполняя воздух сладостью. Густой запах течёт непрерывно, как детство. Всё хорошо, и парадокс - лишь странное слово.

2004

Если бы не дети.

Если бы не дети, я бы так и пребывал в полной уверенности, что чудеснее женщин ничего нет не свете. Однако, чем внимательнее я настраиваю уши на детские голоса, тем больше поддаюсь очарованию, которое не могу себе толком объяснить. Может быть, это особый ритм, грация роста, которых мне не хватает в общении со взрослыми. Я беру маленькую ладошку, и как будто ветер надувает мои паруса. Паруса бодро хлопают, расправляются, наполняются силой и толкают навстречу приключениям. Мои авантюрные струны, обычно провисшие, натягиваются и начинают отчаянно звенеть. Мы сыгрываемся в минуты, и вот нас уже несёт к краю - оврага, леса, района, города. Нам нужно узнать, осмотреть, проверить...
Ты восхищаешь меня, сын. Видимо, ты специально целый год сводил с ума меня и маму, забираясь в своём эгоизме на невероятную высоту. Ты так бесновался, мой милый, что, мне казалось, готов разрушить весь мир. Тогда я не знал, что ты проверяешь нас "на прочность", пытаешься определить, можно ли с нами пойти в разведку. Ну, что, понял?
Хорошо нам теперь, любопытным барсукам, бегать по лесу, ковырять в снегу ямки, собирать старые ветки. Ты мычишь на все лады, отвергая русскую речь. Почему, кстати, ты произносишь "папа" на французский манер? С нашей семье не говорят по-французски. Ладно, мне даже интереснее угадывать по твоему вою, что ты хочешь сказать. Ты и представить не можешь, какое удовольствие понимать тебя без слов, смотря в твои глаза и следя за жестами.
Иногда тебе трудно сделать выбор: с одной стороны, тебе дорог дом, с другой, - хочется углубиться в лес. Смотри, какую поляну натоптала твоя нерешительность. Ночью сюда придут зайцы и устроят дискотеку...
Садись в санки. Что из того, что никто здесь не ездит. Мы поедем. Гляди, милый, как бегут над головой звёзды, и скачет луна. Ой, куда мы заехали? Сколько их! Большие. Курят и говорят незнакомые слова. Знаешь, сынок, не бойся, они хотят выглядеть постарше, но пока ещё дети. Они, как ты. Ты среди своих. Ходи, разговаривай, приставай. Эй, мальчишки и девчонки, чего это вы смягчились? Куда делся мат? Куда полетела сигарета? Хотите быть такими же красивыми, как мы? Правильно. Берите наши санки и катайтесь, мы пока поговорим с вашим главным, с Жекой. Конечно, мы понимаем, что ты лидер, хоть и прокурился насквозь и, похоже, физически слабоват. Да, Жека, ему два года, и у него редкое имя. Ах, у тебя есть приятель с таким же! Авторитет? Славно. Нет-нет, не надо его поднимать. Падать и вставать человек должен сам. И не подставляйте лицо: если вы не понравитесь, он может ударить. Если понравитесь - поцеловать. Ты любишь детей? Да, я тебе верю. По тому, как ты подняла его, закружила над головой. Ты высокая, хорошо сложена, у тебя будут красивые дети. Не увлекайся только Жекой. Боюсь, он тебе не пара. Нравится ребёнок? Ладно, я тебе его дарю. Запомни, ему два года, он ложится спать в десять и на ночь выпивает бутылку молока. Люби его. Пока.
Я беру санки и удаляюсь. Десять, двадцать, тридцать метров. Подростки притихли. Они стоят плотной группой, она по-прежнему держит сына на руках. "Э-гей...", - доносится до меня. Я оборачиваюсь. Мой барсучонок бежит ко мне. Потом взлетает на руках вверх. "До свидания", - слышим мы вслед.
Ты ложишься в санки и смотришь, как мимо едет небо. Благословенный миг: тебе достало впечатлений, и ты готов созерцать. Мне тоже хочется подумать в тишине.
Скоро дом, ужин, ванна, молоко. Мама уложит тебя в кроватку, но ты не уснёшь сразу, переживая события дня и предвкушая день завтрашний. Моя ночная смена утащит меня за пределы квартиры, и я не услышу, как ровно ты дышишь во сне. Но знай, малыш, что я вернусь, чтобы расти вместе с тобой, чтобы вместе изучать наш лес и овраг. Спокойной ночи и до встречи.

2005

Здравствуй, это – я!

- Здравствуй, это - я!
- Зачем пришла?
- Ты звал.
- Да.
- Корми теперь.
- Чем?
- Давай всё, что есть: время, деньги, эмоции.
- У меня времени - с гулькин нос, деньги кончились, от эмоций - один пепел.
- Поняла. Прощай. Видел очередь за мной? Три раза вокруг экватора.
- Знаю.
- Ладно, не грусти. Подкопишь силёнок - свистни. Дорожку помню, не в первый раз...

***

- Э, милай! Чё толку-то от твоих говорилок? Всё одно.
Июльское солнце распарило и дом, и лавку, и нас, сидящих на ней. Я верчу в руках мобильник, она смотрит на него с подозрением. Она вся высохла и похожа на чернослив, но глаза живые, приметливые. Большие красные руки лежат на коленях.
- Моя-то тоже думала, что в городе по-другому. Всё: "Маманя, не могу я здесь, сил нет". А я ей: "Дура ты. Ты чё думашь, в городе робить не надо? Готовить не надо? Стирать не надо? За мужиком грязь вывозить не надо?"
Она пристально посмотрела на меня.
- Ты, кажись, мужик толковый, скажи - чё, в городе, само с неба падает?
- Нет.
- А я про чё? Сначала-то у всех хорошо. Пока он за сиськи теребит. А потом: за ребёнком - стирай, ему - готовь, дом - убирай, огород - копай. Не правда, что ли?
- Правда.
Неожиданно её отвлёк всадник.
- Сенька, - закричала она ясным и сильным голосом, - куда, жерёбую, погнал, сукин кот?
- Уй-и-и-п, - отозвался Сенька, добавив кобыле голыми пятками в раздувшиеся бока.
- Ну, ты гляди, каков гадёныш. Эх, была бы помоложе, догнала б, да п... надавала...
Она ещё покипятилась немного и снова вернулась ко мне.
- Сам-то женатый?
- Женат.
- А кольцо чё не надел? Не любишь жену-то?
- Люблю, - соврал я. - Кольцо потерять боюсь.
- А ты не бойся за кольцо. Бойся любовь потерять.
Я поднялся.
- До свидания. Меня ждут.
- Прощай, милай. Храни тя Бог!

***

Она ушла, я остался один. Каждый раз, уходя, она выгрызает часть моего живота. От пустоты холодно, хочется согнуться и закрыть дыру. Я знаю, что болеть будет долго.
Она -
Непреклонна
Бескомпромиссна
Жестока
И...

2004

Змей траншейный.


Есть у меня один знакомый. Не молодой, не старый. На голове лысина, на носу очки.
Вы уже думаете - так себе фигура. Ан нет! Фигура вполне приятная, бородка привлекательная, а глаза - просто замечательные: то смеются, то улыбаются.
Дочки в него влюблены, а жена...
Жена красавица и к тому же врач.
Придёт, бывало, из поликлиники, приготовит ужин и ждёт. А его нет. У него люди, производство, встречи. И вообще, нравятся ему приёмы и всякие рауты. Не подумайте, он её на руках носит, и на все эти приёмы с раутами с удовольствием берёт. Когда обстоятельства складываются. А когда не складываются, то забегает, как сегодня, на минутку, надевает чистую рубашку, натягивает подходящий джемпер и - нырь в машину.
"Опять уполз, змей траншейный!" - доносится вслед. А у самой от любви мурашки по телу, и внизу живота начинает ныть.
"Откуда она это взяла?" - сладко думает он, - "неужели сама придумала?"
С другой стороны, какая любви разница, какими словами её объявляют. Змей - так змей.
И все-таки... Траншейный змей - так поэтично!

2004


Глава 3. Заповедные места.

Взгляд из окна.

Ну, вот я и в царской слободе. Точнее, "на Дехтярёве огороде". Слева - Арбат, справа - переулки: Скатерный, Хлебный, Столовый. Живали когда-то здесь царёвы повара, оттого и главная улица - Поварская.
Каждое утро включаю компьютер, завариваю в кружке чай и смотрю в окно. За окном три интересных объекта. Первый - это очередь в норвежское посольство. Такая же упорядоченная, как скандинавский характер. Двадцать-тридцать россиян, страждущих попасть на родину Хейердала, к обеду рассасываются, оставляя у двери одинокого стражника. Второй - жилой новоарбатский коробок в двадцать этажей. Третий - церковь преподобного Симеона Столпника. Еще недавно купола и крыши церкви были лазурными, а теперь их выкрасили в тёмно-зелёный цвет. По-моему, стало хуже. Зато колокола прежние, и по праздникам с колокольни разлетается звон, с рожденья привычный русскому уху.
Существуют разные версии относительно причин постройки церкви, но мне ближе всех следующая. Царь Борис Годунов венчался на царство 1 сентября 1598 года (по старому стилю). Дата совпала с праздником св. Симеона Столпника, после чего Годунов распорядился строить по Москве храмы в честь преподобного. Могло быть и по-другому: первую деревянную церковь (конечно, ту, о которой идёт речь) возвели ко дню венчания. Так или иначе, в известном нам виде храм стоит с 1679 года благодаря заботам царя Фёдора Алексеевича.
Архитектура церкви затейлива. Тут тебе и главный храм под пятиглавием, и трапезная, и шатровая колокольня, и приделы с апсидами. Всё в одном, и смотрится весело. Недаром стиль определяют, как московское (нарышкинское) барокко, т.е. воплощение симметрии, равновесия и ажурной легкости декора.
Славна церковь прихожанами. Долгое время считалось, что "у Симеона" венчались граф Шереметьев и крепостная актриса Жемчугова. Семейное предание указывает, что 6 ноября 1801 года таинство брака Николая Петровича с Парашей свершилось в церкви Симеона Столпника на Поварской. Однако, недавно нашлась запись в церковной книге храма Николы Чудотворца, стоящей когда-то на Сапожковской площади близ Троицких ворот Кремля. Согласно записи нарушители общественной морали обвенчались именно там.
А вот Николай Васильевич Гоголь уж точно не раз хаживал "к Симеону", когда жил в нижних этажах дома Александра Петровича Толстого на Никитском бульваре. И последнее причастие 18 февраля 1852 года писатель принял от священника "симеоновской" церкви (предположительно от отца Иоанна Никольского). Воистину верующим был человек, если последними его словами были "Как сладко умирать!".
Советская власть закрыла храм в 1940 году. В "оттепель" его передали Всероссийскому обществу охраны природы и вновь возвратили верующим в 1992 году.
Стоит он на островке, окруженном тремя улицами: Большой Молчановкой, Поварской и Новым Арбатом. По Новому Арбату с утра до ночи течет автомобильная река, которую раз-два в сутки расчищают для проезда г-на Путина. Интересно смотреть, как по пустому проспекту на большой скорости летит кавалькада черных джипов...
А что же преподобный Симеон?

***

"Святой Симеон Столпник - это Гагарин третьего столетия".
Милан Кундера
Судя по всему, он был вполне земным созданием. Родился в Сисане (Сирия) в 356 году от христиан Сусотиона и Марфы. Подростком пас скот отца, по воскресеньям ходил в церковь, в общем, на первый взгляд был обыкновенным крестьянским мальчиком. Однако, Антоний, ученик и летописец Симеона, отмечает, что однажды Симеон потребовал от ученого старца объяснений по поводу "воздержания души". Было сказано, что это спасение души, указующее путь к свету и вводящее в царство небесное. Вдохновленный Симеон ушел в пуспыню, где целую неделю не ел, не пил, а только плакал и Богу молился. Затем он постучался в соседний монастырь, где стал послушником и начал свой путь всемирно известного аскета.
"Подвиги" Симеона на пути к Богу поражают воображение. Начал он с малопонятного предприятия: выдрал колодезную верёвку и крепко намотал её на голое тело. Со временем веревка натёрла, под кожу попала инфекция, и тело покрылось язвами и струпьями. Дело усугубило хроническое голодание (Симеон ел один раз в неделю), будущего святого начали есть черви, которые отпугивали окружающих, а из-за отвратительного запаха никто не мог к нему приблизиться. Монастырская братия терпела-терпела, да и попросила архимандрита разобраться. Тот, когда увидел Симеона и его обитель, кишащую паразитами, чуть не упал и повелел вылечить отрока (Симеону не исполнилось и восемнадцати). По-видимому, если бы не экстренная врачебная помощь, подвижничество Симеона на этом этапе и закончилось, тем более, что он сам искал и просил смерти.
По выздоровлении Симеону указали на дверь, видимо, опасаясь новых выходок. Симеон вышел из ворот и направился в местечко, известное множеством ядовитых обитателей. Там он наткнулся на высохший колодец, перекрестился и прыгнул в него, явно желая расстаться с жизнью. И получилось бы, если не сон, якобы приснившийся архимандриту, в котором ему было объяснено, КАКОГО человека он удалил из обители. На седьмой день разлуки братия бросилась искать Симеона, нашла и насильно вернула в монастырь, где архимандрит попросил у отрока прощения.
И всё же через три года Симеон окончательно уходит. В пустыне возле Геласиса складывает из камней небольшое подножие и стоит на нём непрерывно четыре года, питаясь лишь чечевицей и водой. После возводит столп в четыре локтя и стоит на нём семь лет. Прихожане сооружают вокруг столпа две каменные оградки, а сам столп поднимают на тридцать локтей, удлинив его впоследствии до сорока...
Блаженный простоял на различных столпах сорок семь лет, прочитав неисчислимое количество молитв и совершив множество чудес: слепые прозревали, хромые начинали ходить, бесплодные зачинали и т.д. Слава о преподобном разнеслась по всему миру, его совета и благословения искали люди всех сословий, включая царей. Было несколько попыток убрать святого со столпа, но, пресекаемая божественной рукой, ни одна не удалась.
Не совсем ясно, имел ли Столпник возможность присесть на столпе. Вроде площадка, устроенная на верхушке, была столь мала, что на ней можно было только стоять. Однако, Антоний пишет, что блаженный скончался в пятницу, а обнаружил он это в воскресенье, забравшись на столп. Трудно представить себе мёртвого (даже святого), стоящего на столпе.
Чудеса продолжились и после сметри Симеона. Например, столп с телом несколько раз тряхнуло, а с неба донеслось "Аминь, аминь, аминь". Считается, что святой Симеон скончался первого сентября 459 года, прожив, таким образом, 103 года. Останки его погребены в Антиохии, в храме, воздвигнутом в его честь.

***

К моменту монашества Симеона христианская церковь уже была на легальном положении, хотя и противоречила "официальной" языческой вере метрополии. Неустроенные отношения между государством и религиями рождали всевозможные религиозные ответвления. Одним из них было "пустынножительство", основателем которого можно считать Антония Великого, реализовавшего в жизни евангельскую заповедь нищеты. Аскеты личным примером показывали, что евангельские заповеди не пустой звук, а могут быть воплощены на деле. С другой стороны, аскеты получали преимущество перед другими людьми: аскет мог не бояться, что кто-то может быть более жестоким по отношению к его телу, чем он сам.
Кроме того, сирийское монашество часто сопровождалось особым мистическим самоуглублением и выдвигало из своих рядов аскетов, балансировавших на грани жизни и смерти, и, видимо, получавших удовольствие от иллюзии одновременного пребывания как бы в двух мирах.
Интересное объяснение аскетизма приводит Милан Кундера в своём "Вальсе на прощание", сводя его к жажде всеобщего восхищения. Он сравнивает аскетов с рекордсменами, истязающими своё тело ежедневными тренировками ради блаженной минуты победы и последующего мирского обожания.
Кто теперь скажет, что подвигло восемнадцатилетнего юношу на отречение от плоти - вела ли его рука Бога, было ли это честолюбие или психическая неуравновешенность. Важно, что он любил людей, помогал им и остался в их памяти божьим человеком, святым...

***

Сейчас, в начале третьего тысячелетия, мимо храма проносятся черные лимузины с голубыми мигалками. Своим утробным хрюком они распугивают машины обывателей и заставляют вздрагивать прохожих. Суетно всё это смотрится. Впрочем, а когда её не было, суеты-то?..

2003

Дьяково и его окрестности.

Лучше бы станцию метро “Каширская” назвали “Дьяковской”. Не так давно она граничила с южной окраиной села Дьяково, подарившего миру научное понятие “дьяковская культура”. Теперь, после сноса, территория села вошла в состав “Коломенского” (государственный музей-заповедник). Всё вместе окружено крепкой металлической оградой и охраняется отрядом из двухсот милиционеров. Очень ладненько бы получилось: на севере, где начинается заповедник - станция “Коломенская”, а на юге, - где он заканчивается, упираясь в Каширское шоссе, была бы “Дьяковская”. Однако, поздно сетовать.
Что же такого было в Дьяковом городище и что осталось?
Семьсот-восемьсот лет до нашей эры селились на берегах Москвы-реки скотоводы и охотники - часть финно-угорского племени меря. Надо сказать, что Дьяково городище не единственное место, где они обосновались. Только на территории Москвы обнаружено несколько селищ, а вообще меря жили от Валдая до Оки. В то время они начали осваивать технологии изготовления предметов из железа, поэтому всю их культуру обозначили как “дьяковскую культуру раннего железного века”. Жили меря в деревянных домах, которые с веками усовершенствовались. Разнообразились и занятия. Помимо разведения скота и экспорта меха на Запад (имеются указания), меряне научились выращивать просо, ячмень и пшеницу. Есть еще одна прелестная штучка, по которой археологи определяют пребывание меря, - грузики 'дьякова типа'. Это изящные глиняные конусы с осевым отверстием и орнаментом (надписями). Конус умещается на ладони, а для чего он - толком никто не знает. Так меря Москворечья бытовали долго, вплоть до седьмого века нашей эры, после чего следы их культуры теряются, и ничего не известно о том, что было на этой территории до прихода славян (X-XI вв.).
Местоположение Дьякова городища типично для поселений меря. Это относительно высокий 'полуостров', ограниченный с востока Москвой-рекой, а с севера - Голосовым оврагом. Экскурсовод “Коломенского” может сказать вам, что Голосов овраг назван так благодаря журчанию родников и пению птиц, но историки полагают, что исходно овраг был Волосов - по имени Волоса (Велеса), языческого властителя подземного мира и покровителя скота. Разумеется, меря были язычниками. Как и прочие финно-угорские народы, они практиковали жертвоприношения, в том числе и человеческие. Не исключено, что церковь Усекновения Главы Иоанна Предтечи как раз и стоит на месте древнего капища меря. Собственно, в теперешнем виде Дьяково и представляет собой церковь (самая высокая точка), овраг и яблоневый сад. Есть, правда, с южной стороны от оврага два деревенских домика с участками. По-видимому, это остатки улицы, потому что на одном доме значится номер 27. Пара других домиков стоит над обрывом к Москве-реке. Я подозреваю, что и те, и другие оставлены для работников усадьбы.

Севернее, за оврагом начинается село Коломенское, которым когда-то владел Иван Калита. Конечно, Коломенское больше известно публике, чем Дьяково, из-за того, что, во-первых, с XVI в. оно стало резиденцией русских царей и, во-вторых, из-за знаменитой на весь мир церкви Вознесения Господня, построенной в 1532 году (та самая церковь с высоченным шатром, которую многие, конечно, видели, если не “живьём”, так на картинках или в кино). Любопытно, что церковь закладывали не то в ожидании наследника Василия III, не то в ознаменование его - наследника - рождения. Был это Иван IV, более известный по прозвищу Грозный (р. 1530). Что ж, вполне закономерный поступок отца, ожидающего сына 24 года (20 лет с Соломонией Сабуровой и 4 года с Еленой Глинской). Славен оказался потомок, царь Иван Васильевич. Захотел стать царём, - и венчался на царство в 17 лет (1547). (До Грозного царями величали лишь ханов Золотой Орды, а правили Русью великие князья московские). Семь раз женился, хотя только три положено было. Реформ свершил несть числа. Астраханское и Казанское ханства к Руси присоединил. Пол-Сибири отвоевал. Первый додумался устроить спецслужбу - опричнину (1564 г.). Кстати, интересно происхождение этого слова. Под опричниной подразумевалось особое имущество, владение, т.е. то, что было “опричь”, кроме, помимо. До Ивана Грозного слово употреблялось, например, для квалификации земель, передаваемых во владение женщинам великокняжеской семьи. Ну, а царь-батюшка пожелал в личное пользование ведомство, никоим образом не подчиненное Боярской думе, т.е. государственной власти. Как мне кажется, функционально это была комбинация политотдела, контрразведки и спецназа. Результаты данного учреждения всем известны: кровушка лилась рекой, людей казнили сотнями и тысячами. Подчас казни принимали характер массового психоза (или глумления), когда палачи в окружении опричников и самого царя рубили, кололи и вешали свои жертвы. “Гойда, гойда”, - кричали опричники... Чудом не загубил Иван Васильевич собственное население.
Отозвалось, конечно, царю его предприятие. Не долго он пожил, и в конце пути чрезвычайно мучился от болей в позвоночнике. В последний год (1584) его тело начало как бы гнить изнутри, источая непереносимый запах; оно покрылось волдырями и ранами. Умирал царь в мучениях.

***

Наверное, не стоит проецировать преступления отца на судьбу детей, однако радужными судьбы деток Ивана Грозного не назовёшь. Сейчас вряд ли кто скажет, сколько было их по числу, поскольку всех жён царя (официальных и тайных) мы не знаем. Часть детей умерла во младенчестве. Трое сыновей погибли уже большими. Первая жена - Анастасия Захарьева-Юрьева - родила Грозному трёх сыновей: Дмитрия, Ивана и Фёдора. Царевич Дмитрий родился сразу после взятия Казани в 1552 году и был затем взят в паломничество в Кириллов монастырь, что на Белоозере. Во время посадки на струг (или схода с него) кормилица оступилась и упала с ребёнком в реку. Царевич захлебнулся, и откачать его не удалось. Надо полагать, что молодой царь был очень расстроен и с нетерпением стал ждать другого наследника. Им стал второй сын Анастасии Иван. (По одной из версий церковь Усекновения Главы Иоанна Предтечи была заложена/построена в 1553-1554 гг., как моленный храм о рождении Ивана). Думаю, Иван Грозный по-своему любил Ивана, но однажды, будучи в Александровской слободе, не смог справится с приступом ярости и ударил его посохом в висок. От удара Иван скончался. К тому времени у царя оставался лишь один сын Фёдор Иоаннович, который по своему слабоумию управлять государством не мог. От горя царь едва не ушёл в монастырь, но, к счастью, через 10 дней после непреднамеренного убийства у него рождается последний сын Дмитрий (единственный от седьмого брака - с Марией Нагой). Как мы знаем, Дмитрий погибает в девятилетнем возрасте в Угличе. Якобы во время игры в ножички.

Так что наследовал правление всё же слабоумный Фёдор Иоаннович.
Царь Грозный “опричнину оставил” в 1572 году после нашествия на Москву крымского хана Девлет-Гирея. Результаты набега ошеломляют. Москва сожжена (кроме Кремля), несколько сотен тысяч погибли в огне и около ста пятидесяти тысяч угнано в плен. Опричное войско, показавшее свою “доблесть” в массовых казнях, оказалось беспомощным перед натиском армии хана...
Много замечательных событий пережило село Коломенское. Стоял когда-то в нём лагерь самозванца Отрепьева, претендовавшего на престол; чуть не полтора века радовал глаз деревянный дворец царя Алексея Михайловича Романова (отца Петра I), прозванный “осьмым чудом света”; сам Пётр I затеял в Коломенском верфь, на которой строил “потешный” флот, да и дочка его Елизавета - будущая императрица - родилась в Коломенском.
Не только многое было, но многое и осталось. “Бе же церковь та велми чюдна высотою и красотою и светлостию, такова не бывала прежде того в Руси”,- говорится в летописях о храме Вознесения Господня. И правда, долго смотреть на него - дух захватывает.
Ещё растут в Коломенском самые старые деревья Москвы - дубы, которым более 700 лет. Правда, таблички под ними называют возраст в четыреста лет. Хорошо бы узнать, кто, когда и как определял срок жизни коломенских старожилов, но это, как говорят, предмет отдельного исследования.

Возвращаясь через Голосов овраг к селу Дьяково, можно прикоснуться к ещё более древней истории.
Во-первых, достойны упоминания притащенные сюда ледником скандинавские валуны: Девий камень и Гусь. Конечно, самим камням более десяти тысяч лет, а вот их названия вполне могут прийти от тех же меря. В финно-угорской мифологии Дева - женская подземная богиня, а Гусь - священная птица, сотворившая некогда всё сущее. У древних оба камня считались магическими, при этом Девий, с его выступающими полусферами, пользовался особой популярностью, поскольку якобы помогал от бесплодия. Мне представляется, что женщины, желавшие иметь детей, садились на эти полусферы и как-нибудь обращались к камню с просьбой. Моей знакомой тоже показался возможным такой вариант, хотя, кто знает, как было на самом деле.
Во-вторых, на склонах оврага можно испачкать ботинки глинкой Юрского периода, ибо здесь находится редкое место, где она выходит на поверхность. Двести миллионов лет -невообразимый срок для простого смертного. В детстве я прочитал в умной книжке, что какой-то чудак решил выяснить, сколько уйдёт времени, чтобы просчитать вслух от нуля до миллиона. Получилось семьдесят лет при восьмичасовом “рабочем дне”. А уж сколько надо, чтобы досчитать до двухсот миллионов...

***

Немало можно узнать, покопавшись в “дьяковской” истории, однако на сегодняшний день в городище осталось лишь одно заметное сооружение - церковь Усекновения Главы Иоанна Предтечи. Дьяковская церковь - это мощный восьмигранный столп высотой 34.5 метра, окружённый четырьмя (тоже восьмигранными) столпами поменьше (по 17 м). “Маленькие” тесно прижаты к “большому”, оставляя, тем не менее, место для круговой обходной галереи. На западном фасаде (т.е. к саду, в сторону от Москвы-реки) галерея двухъярусная, на ней же установлена звонница псковского типа: это три столба с двускатной крышей и поперечными перекладинами, на которых подвешены колокола.
Вообще, церковь богато декорирована. В глаза бросается множество треугольных элементов: кокошники, копьеобразные наличники - так и чувствуется влияние архитектурных приёмов “заовражья” (церковь Вознесения Господня). С другой стороны, многое пришло и из итальянской архитектуры, - достаточно приглядеться к закомарам и щипцам центрального столпа.
Весьма забавно смотрятся расположенные выше квадратные ширинки, они похожи на бойницы, а массивные полуцилиндры - экседры, - поддерживающие верхушку, напоминают части стратегических ракет. Наверное, по архитектуре этой церкви хорошо изучать геометрию, - кажется, зодчий применил здесь все возможные формы. И не поскупился на их обилие.
Что касается итальянских мотивов, то они сильны и в архитектуре собора Покрова на Рву или храма Василия Блаженного (1555-1561 гг.; архитекторы Барма и Постник. Есть предположение, что оба имени принадлежали одному и тому же лицу). Согласно распространённому мнению Покровский собор наследовал у Дьяковской церкви своеобразную компоновку центральной главы при пониженных угловых частях. Однако, бабушка надвое сказала, так ли было, наоборот ли, и была ли тесная связь вообще, ибо дата постройки Дьяковской церкви неизвестна. Сначала думали, что всё тот же Василий III заложил церковь в 1529 году в связи с ожиданием наследника (Ивана Грозного). Потом стали считать, что храм построен уже по велению самого Грозного к дате его венчания на царство (1547). Ещё позже привязывали закладку церкви к ожиданию рождения царевича Иоанна (второго сына Грозного, 1554 г.). В последнее время, в результате подробного анализа и сопоставления архитектурных форм, дату постройки “сдвигают” ещё дальше, в опричные времена. Как и в случае “соседа” - храма Вознесения Господня - ни автора проекта, ни строителей Дьяковской церкви мы не знаем.
Скорее всего существовали две церкви. Одна появилась в 1530-х годах, о чем свидетельствуют обнаруженные могильные плиты. Другая, по-видимому, начала строиться не раньше 1547 года, когда сгорела на Старом Ваганькове обетная церковь Усекновения Главы Иоанна Предтечи, и когда ее вместе с престолами решено было перенести в Дьяково (версия).
Много белых пятен в истории Дьяковской церкви, но не вызывает сомнений, что она была сооружена по царскому указу. Масштаб, монументальность, качество проекта указывают на “царское” происхождение. Смотря на “Предтечу”, невольно приходит ощущение властного величия. Хоть Дьяковская церковь почти в два раза ниже, чем церковь “Вознесения Господня”, она наполнена такой силой, что видится главной. Кажется, что “Предтеча” - это умудрённый опытом муж, безраздельный властитель государства, а “Вознесение” - молодая красавица с лёгким, игривым характером.
Что касается названия, то оно порождает немало ассоциаций, как с событиями периода вероятного строительства, так и с месторасположением церкви. Кто же был святой Пророк и Креститель Иоанн Предтеча? И за что отсекли ему голову?

***

Как-то раз к бездетному хевронскому священнику явился Архангел Гавриил и сообщил следующее: “Не бойся, Захария, ибо услышана молитва твоя, и жена твоя Елисавета родит тебе сына, и наречешь ему имя: Иоанн; и будет тебе радость и веселие, и многие о рождении его возрадуются, ибо он будет велик пред Господом; не будет пить вина и сикера, и Духа Святого исполнится еще от чрева матери своей; и многих из сынов Израилевых обратит к Господу Богу их; и предъидет пред Ним в духе и силе Илии, <:> дабы представить Господу народ приготовленный”. Разумеется, так и произошло, Елисавета забеременела, а через шесть месяцев принимала в гости свою родственницу Марию, только что зачавшую Христа. Будущий Креститель приветствовал Матерь Божию и самого Господа особыми движениями в чреве матери. Когда младенец появился на свет и пришла пора совершить обрезание (на восьмой день), отец его, онемевший (по-видимому, от радости) после предсказания Гавриила, вновь обрёл дар речи и сообщил окружающим, что сын наречен будет Иоанном и что он Предтеча мессии Христа...

Мужчиной Иоанн оставил дом и ушел в Иудейскую пустыню, где скитался до тех пор, пока Господь не призвал его к началу миссии. Конечно, Пророка ждали. Истомился народ Израилев под властью язычников. Век проходил за веком, а борьба против власти Рима не дала свободы и не приблизила Божие Царство. Поэтому, когда Иоанн появился в местах традиционных религиозных омовений с вестью о близком приходе Спасителя мира, на берега Иордана потянулись люди. “Покайтесь, - говорил Иоанн собравшемуся народу, - ибо приблизилось Царство Небесное”. В качестве нравственного очищения Иоанн использовал привычный обряд очищения водой. Это был необходимый этап, поскольку в Царство Божие, где все пребывают в духовной гармонии и вечной радости, невозможно попасть, не очистившись и не раскаявшись в грехах. В течение полугода Иоанн погружал население в иорданскую воду, попутно выясняя персональную готовность к “переходу” и при необходимости объясняя грешникам их заблуждения.
Популярность Иоанна набирала силу, и кое-кто начинал думать, что он и есть Христос, поэтому в определённый момент Иоанн вынужден был заявить: “Я крещу вас водою, но идёт за мною Сильнейший меня, у Которого я не достоин развязать ремень обуви; Он будет крестить вас Духом Святым и огнём”, т.е. дал понять, что он не Христос, а Предтеча его. (С огнём Креститель ошибся, в планы Господа это не входило). Сильнейший, впрочем, не замедлил прибыть. Он пришёл с большим количеством народа и попросил Иоанна о крещении, чем весьма смутил последнего. Действительно, нужно ли было очищение тому, кто и так был чище всякого? С формальной точки зрения - нет, не нужно, однако Христос говорит: “Мне надобно... самому пройти и освятить путь, ведущий в новую жизнь”, - как настоящий Учитель, мессия должен был вместе со своими учениками пройти начертанный свыше путь. Иоанн повиновался и окунул голову Христа в иорданскую воду. Свершилось крещение Господа нашего Иисуса Христа рукою святого Пророка, Предтечи и Крестителя Иоанна.
Христос удалился, а Иоанн продолжил своё дело. Между тем, его лучшие ученики (Андрей - позже Первозванный, Иоанн - позже Богослов) покинули учителя и присоединились к Христу. Возможно, Креститель сам направил (благословил) своих учеников, будущих апостолов, на постижение тайн Божиих.
Всё бы хорошо, но однажды Иоанн выступил с критикой своего формального повелителя (и более менее доброжелательного собеседника), царя Ирода Антипы (сына Ирода Великого). Не стерпел Иоанн, что Ирод оставил свою законную жену, отбил жену у родного брата, и вступил с последней в брак. Ирод, может, и пропустил бы мимо ушей противные речи Пророка, однако его новая жена Иродиада обиды не простила. Она добилась, что царь упрятал-таки Иоанна за решётку. Далее избавиться от Иоанна помог случай. Дочь Иродиады Саломия плясала на пиру перед иудейскими вождями, а сам Ирод настолько вдохновился, что пообещал Саломии в награду что угодно, “даже до... половины царства”. Разумеется, Иродиада не могла упустить такой шанс и подговорила Саломию попросить у Ирода голову Иоанна Предтечи. Царь уважал Пророка, но, оказавшись связанным словом, приказал тюремщику голову Иоанну отсечь. Что и было сделано. Голову Крестителя принесли в царские апартаменты на блюде...
Позже отец оставленной жены разгромил войска Ирода, а известный “проказник” Калигула вообще отправил Ирода в ссылку. Поговаривают, что и другим участникам пира досталось: в разное время и в разных местах им отсекли голову. Голова же самого Крестителя претерпела несколько обретений, т.е. её теряли и находили, с чем и связаны праздники обретения главы Иоанна Предтечи. Однако, главной датой памяти Иоанна Крестителя является день, когда царь Ирод поднял на него руку (11 сентября). Не застольем, а печалью поминают в этот день всех, кто пострадал за правду.
Нет сомнений, что один из главных библейских персонажей - Креститель самого Господа Иоанн - был реальным лицом, человеком, судьба которого и по сей день вызывает интерес. Недавно вблизи посёлка Вади-эль-Харар, что на восточном берегу Иордана, обнаружена пещера, где, как полагают, жил Иоанн Креститель. Более того, в той же местности найдено основание греческой колонны, неподалёку от которой Господь принял крещение от Иоанна...

***

Так вот - ассоциации.

Первая. Трудно объяснить, почему храм божий, чей облик должен пробуждать светлые чувства смирения и покаяния, вызывает некое внутреннее напряжение и даже опасение. Как будто затаилась в нём грозная сила, которая в означенный час освободится и поразит мир своим величием. Грешно думать о церкви, как о военной силе, но что поделать, если зачастую она смотрится, как готовый к запуску ракетный комплекс.
Вторая. Иоанну Крестителю отрубили голову, и во времена Ивана Грозного, в разгар его опричнины, головы с плеч летели сотнями.
Третья. Связь Ивана Грозного и церковью Усекновения Главы Иоанна Предтечи в Дьякове несомненна. Это с одной стороны. А с другой, - он сынка своего посохом убил, ударом в голову.
Четвёртая. Не на древнем ли капище стоит оная церковь? Не на том ли месте, где язычники лишали жизни братьев своих в угоду тогдашним богам? И не за новую ли веру пострадал от руки язычника святой пророк и Предтеча Господа Иоанн Креститель?

***

Как будто вихри прожитых веков овевают Дьяковскую церковь. Много в ней памяти, характера, энергии. Откроет ли она когда-нибудь свою тайну или унесёт её в бесконечность - не знаю, но есть в ней невидимый магнит, который притягивает, заставляет возвращаться снова и снова. Может, это - история, может - форма, может - звон колоколов, а скорее - всё вместе: образ чудный, неповторимый, загадочный.

2003

Кропоткинская: станция метро и человек.

В Москве есть особые, “уютные” места. Пройдитесь как-нибудь светлым сентябрьским днём по Гоголевскому бульвару к Пречистенке. Полюбуйтесь старинными особняками, жёлтыми листьями, голубым небом, по которому летит осенняя паутинка. Послушайте скрип гравия под ногами. Посмотрите на старичков-шахматистов, расположившихся на скамейках. Попробуйте в такой день забыть о своих заботах и насладиться гармонией “сен-жерменского предместья Москвы”, как писал о нём князь Кропоткин.
Прохладный ветерок доведёт Вас до площади, на одной стороне которой находится вход в метро, а на другой - прижизненный памятник г-ну Лужкову под названием Храм Христа Спасителя. Когда-то площадь называлась Кропоткинскими воротами, ещё раньше - Пречистенскими, благодаря указу царя Алексея Михайловича. Набожный царь любил ездить через ворота в Новодевичий монастырь поклониться иконе Пречистой Девы, однако его донимало, что ворота были Чертольскими, что, конечно, не вязалось с богоугодным характером поездки.
Чертольские ворота, кстати, пошли от речки - или ручья - Черторый, на который “напоролись” первые метростроители: заключённый в трубу ручей преграждал проектируемый тоннель. Тогда, в 1934 году, с ручьём вышла целая история, в результате которой погиб инженер Корелин. Ручей решили загнать в дюкер, чтобы пропустить поток под путями. Сначала котлован дюкера залило дождём, потом последовательно лопнули канализационная и водопроводная трубы. Началось наводнение, грозившее обвалом четырёхэтажного дома. Корелин и Маслов бросились к задвижкам в колодцах, чтобы перекрыть воду. Они закрывали одну задвижку за другой, пока не добрались до последнего колодца у Москвы-реки. Колодец оказался заполнен углекислым газом, который, как известно, убивает почти мгновенно.
Совсем немного не дожил инженер Корелин до открытия станции, которую строил. А станция получилась просто изумительная: высокая, просторная, с уникальным освещением. Станционный зал у меня почему-то ассоциируется с дворцами египетских фараонов. От подножья входной лестницы устремляется вдаль шахматное поле платформы. Квадраты серо-зелёного и буро-красного цветов. Два ряда колонн ограничивают внутреннее пространство зала, как бы отделяя его от посадочной зоны. Колонны десятигранные, расширяющиеся кверху, распускаются у потолка цветком, из которого выходит пестик в виде пятигранной опоры. Кстати, проекция этой опоры на потолке - пятиконечная звезда. Случайно ли? Светильники упрятаны в лепестках цветков и светят вверх. От этого освещение на станции рассеянное, “пониженное”. Через пять колонн с начала и с конца платформы располагаются по две пары четырёхгранных колонн большего объёма (почему - интересный вопрос; может, они держат что-то тяжёлое). Все колонны облицованы мрамором кремового оттенка. Изящество и торжественность! Постарались господа (в те времена, разумеется, товарищи) Душкин и Лихтенберг, проектировавшие “Кропоткинскую”. Итак, 13 мая метрополитену присвоили имя руководителя стройки Лазаря Моисеевича Кагановича (у которого, как утверждают современники, не было строительного образования, но присутствовало сверхъестественное чутьё на удачные инженерные решения), 14 мая “отец” метрополитена Каганович на торжественном заседании объяснил, что, хоть он и старался, но настоящий “демиург” повыше будет: “Если мы победили, то лишь потому, что наша стройка была под внимательным любовным наблюдением гиганта нашей великой родины товарища Сталина”. Наконец, 15 мая 1935 года состоялось открытие, и через станцию побежали четырёхвагонные поезда кировско-фрунзенского диаметра. Что и говорить - великое достижение, особенно если учесть, что все метропроекты России XIX века остались нереализованными, а единственный, реально начатый в 1913 году, заглох из-за Первой Мировой войны.
В проектной документации станция называлась “Кропоткинские ворота”, однако первые пассажиры увидели совсем другое название – “Дворец Советов”. Так уж сошлось, что в начале тридцатых помимо метро был запущен ещё один проект - невероятной высоты (415 м) пятиярусное здание, на котором стоял бы восьмидесятиметровый Ленин. Идея, берущая начало от Первого Съезда Советов (1922), воплощалась постепенно: сначала коммунисты копили ресурсы для грандиозной стройки, потом искали площадку (нашли на месте первого Храма Христа Спасителя; весьма “удачное” решение - и по церкви ударили, и место освободили, и бесплатный стройматериал заполучили), затем утверждали проект архитектора Иофана, и, в конце концов, подвели к будущему святилищу метро, один из выходов которого должен был соединить станцию с вестибюлем дворца. Но... скоро сказка сказывается. Начали дворец только в 1937 году и к началу Великой Отечественной войны успели лишь заложить фундамент. Стройку “заморозили”, а заготовленную металлическую арматуру пустили на противотанковые ежи. После войны к проекту вернулись, но без прежнего энтузиазма. Площадку перенесли на Воробьёвы горы, а на довоенном фундаменте построили одобренный Хрущёвым открытый бассейн. Оставшаяся без дворца, станция была переименована (1957) в “Кропоткинскую” - по имени прилегающих площади и улицы. Теперь, после всех пертурбаций, станция “Кропоткинская” всё ещё “Кропоткинская”, на месте бассейна снова стоит Храм Христа Спасителя, Кропоткинские улица и набережная стали Пречистенскими. Кропоткинский переулок сохранил своё название, а площадь перед метро осталась вообще без всякого.
Как и планировалось в тридцатые годы, у станции появился второй выход, ведущий к Храму (ранее к бассейну), а первый остался почти таким же, как раньше: вывеска “МЕТРО им. Л.М. Кагановича” поменялась на “МЕТРОПОЛИТЕН им. В.И. Ленина”, да “окна” на застеклённой крыше зачем-то замуровали. Так или иначе, вестибюль, что на Гоголевском бульваре, очень хорош (спасибо архитектору Кравцу!).
Помните, какие были станции на Сокольнической линии до перестройки? “Фрунзенская”, “Библиотека им. В.И. Ленина”, “Проспект Маркса”, “Дзержинская”, “Кировская”, “Комсомольская”. И вдруг – “Кропоткинская”! Неужели в честь князя Петра Алексеевича, теоретика анархизма, выдающегося конспиратора и известного учёного? “Не может быть”, - думаю я, - “Наверняка это другой Кропоткин: какой-нибудь деятель вроде Ногина или Подбельского”. Да и можно ли вообразить, что анархист по духу, перенявший эстафету у Михаила Бакунина, человек, чьи соратники систематически истреблялись большевиками, стал угодным коммунистической власти? Так и есть! Именно в честь него ещё при жизни Ленина Штатный переулок, где родился Кропоткин, стал Кропоткинским, и всё, что было Пречистенкой, стало Кропоткинской. Задолго до всяких метрополитенов и дворцов.
“А ларчик просто открывался!”. Князь Пётр Алексеевич попал в западню. Привлечённый Февральской буржуазной революцией, он вернулся в Россию после сорокалетней эмиграции. Уверенно отклонил предложение Керенского о сотрудничестве, мотивируя отказ анархическими принципами, противоречащими государственной власти. Поэтому он с энтузиазмом встретил Октябрьский переворот. Видимо, в надежде на реализацию своих идей о самоуправлении.
Большевикам приезд Кропоткина пришёлся впору: идеи его, конечно, и даром были не нужны, а вот авторитет известного в мире учёного и революционера со стажем вполне мог “украсить” коллективный портрет идеологов социализма. Кропоткин, кстати, косвенным образом помог Советам. В своём обращении к рабочим и передовой общественности Запада в 1920 году он осудил вооружённое вмешательство империалистических стран в дела России. Если учесть, что иностранная интервенция тесно поддерживалась белым движением, то можно сказать, что Кропоткин боролся с прежней властью на стороне большевиков. В то же время он писал письма Ленину, в которых осуждал красный террор. Возможно, что во многом под влиянием Кропоткина Ленин отменил отданное ЧК распоряжение расстреливать без суда и следствия. Нельзя также исключить, что Кропоткин был интересен Ильичу, как носитель идей о кооперативном движении. Всё-таки у Кропоткина была собственная, оригинальная идея, о построении общества, основанного на взаимопомощи, идея, на которой держалось его государство без власти. Ленин трижды встречался с Кропоткиным, обсуждая разные вопросы, в том числе и кооперацию. Видимо, уже тогда, в девятнадцатом-двадцатом годах, он продумывал будущий НЭП.
Кропоткин не был удовлетворён большевистской революцией, но за неимением ничего другого решил выждать, - а не выйдет ли по его в конце концов. Не дождался. Он скончался в Дмитрове, в начале февраля 1921 года. Удивительно, но для похорон анархиста Кропоткина организовали специальный траурный поезд в Москву, гроб для прощания выставили в Колонном зале Дома Союзов, и похоронили князя на Новодевичьем кладбище. При этом в некрологе написали “Революция понесла с его смертью тяжёлую утрату...”. Вскоре после похорон имя Кропоткина получили московские улицы.
“Молодцы” большевики! “Отработали” имя человека на все сто: и при жизни, и после смерти. Сделали из него чуть ли не соратника по борьбе, хотя он, очевидно, себя таковым не считал.
Хороша “Кропоткинская” станция, и много интересного вокруг неё. Например, смотря на площадь от Храма Христа Спасителя, хорошо видно бывший овраг, по которому когда-то бежал Черторый (Чёрт нарыл - поговаривали). Действительно, внешняя сторона Гоголевского бульвара лежит в низинке, которая устремляется по Соймоновскому проезду к Москве-реке. За Храмом, на набережной у Большого Каменного моста стоит особняк с колоннами, в котором над проектом Дворца Советов трудился народный архитектор Союза Борис Михайлович Иофан. Если подняться по лестнице на мост, можно попробовать дотянуться до крыши особняка - уж очень она оказывается близко.
С самого моста вид чудесный - невероятная архитектурная мешанина. С одного угла глянешь - вроде Европа, с другого присмотришься - чисто Азия. А в целом - грустно, хотя жить, конечно, можно.

2003

Обитель в Печатниках.
Ни с чем не сравнить экспансию монголов, затеянную Чингиз-ханом в XII-XIII вв. Ни по размаху, ни по продолжительности. Полмиру досталось. А Русь-матушка настрадалась особенно от полчищ азиатских. Билась она с ними на Калке, билась на поле Куликовом; людей, и городов за три века потеряла много. Теперь поговаривают, что не монголы это были и не татары, а вообще - ха-ха! - венгры из Нижних Татр, они, дескать, и осаждали наши города, и дань взимали, а монголы посиживали в своих степях забайкальских и кумыс попивали. Так или иначе, а к концу четырнадцатого века правители московские додумались укреплять город от набегов чужеземных, и для этого стали строить монастыри. Ко времени Куликовской битвы (1380 г.) относят и основание Николо-Перервинского монастыря (первоначально - "Никола Старый"). Кстати, где именно Дмитрий Донской славно одолел Мамая с его интернациональным войском, - до конца не ясно. Может, в Куркинском районе (Тульская область), а может - в Москве! - на Кулишках.
Монастырь заложили на высоком берегу Москвы-реки в том месте, где она круто поворачивает вправо, как бы прерывая своё русло. Ниже по течению, за перервой, располагалось село Коломенское, ставшее впоследствии загородной резиденцией русских царей.
Как жила обитель первые двести лет, мы не знаем, и только в "Указе царя Фёдора Михайловича..." от 1623 года находим, что имеется в монастыре деревянная церковь Николая Чудотворца и что обитают там игумен и два старца.

***

Прервемся и мы на минутку и вспомним о Николае Чудотворце (он же Святитель Николай, он же Никола Угодник, он же архиепископ Мир Ликийских, он же Санта Клаус) Родился святой в III в. на юге Турции (где теперь можно недурно и относительно недорого отдохнуть). Поразительно, что младенцем он два раза в неделю - по средам и пятницам - отказывался от материнского молока, якобы ради постных дней. Не верить в это нельзя, но и поверить трудно. Особенно тем, у кого были дети. (Мои, например, разнесли бы всё на свете, если не дать им наесться). Далее маленький Николай устремился к Богу, молился усердно, а повзрослев, начал совершать благодеяния и чудеса: спасал от смерти, бесчестия, болезней. Любопытно, что он владел транспозитацией, мгновенно переносясь, куда требуется. В Мире он служил в церкви Баба Ноэль Килизе - церкви Деда Мороза. Потихоньку повелось, что Николай помогает детям в учёбе, защищает их от несправедливости, и кончилось тотальным поверьем, что он по совместительству Дед Мороз, прячется в Лапландии (северная губерния Финляндии) и под Новый Год дарит всем детям подарки.

***

Так вот, в царствование Алексея Михайловича Романова в монастыре были построены три каменные церкви (середина XVII века): Успения Божией Матери, Николая Чудотворца и Преподобного Сергия Радонежского. Потом что-то случилось, и церкви разобрали, но частично. Оставили по части от каждой и объединили в один храм. Этот Никольский храм поистине уникален: колокольня, оставшаяся от Божией Матери, оказалась в северо-восточной части храма, сама церковь перебралась на третий ярус колокольни; церковь Преподобного Сергия устроилась с юго-востока в виде выступающей трехчастной апсиды; церковь самого Чудотворца "залезла" на второй этаж над трапезной. "В огороде бузина, в Киеве - дядька": никакой симметрии, а смотрится весело.
Есть еще на территории монастыря Иверский собор, построенный относительно недавно, в 1908 году, другие постройки, как то Патриаршие палаты, Надвратная церковь Толгской иконы Божией Матери, корпуса - настоятельский, учительский, семинарский и др.
В разгар советской власти в монастыре от религиозного учреждения ничего не осталось, зато появились заводы, склады, жилье. Я еще застал в конце 70-х монастырь в состоянии индустриальной помойки. Даже улица, на которой он стоит, унаследовала соцреалистическое безумие - она называется Шоссейная.
К счастью, монастырь возвращен церкви, реставрируется и даже принимает на воспитание послушников.
Может, и вправду Никола Угодник заступился и не даст боле в обиду кусочек нашей истории и теперешней жизни.
2003

Остров.

“...кто хоть раз побывал на Соловках, тот уже не останется равнодушным к этому месту”.
Наместник Спасо-Преображенского соловецкого ставропигиального мужского монастыря Архимандрит Иосиф (Братищев).

***

Родители привезли меня на Остров в год учреждения музея-заповедника. Каким-то образом хрущёвское министерство культуры додумалось, что Соловецкий монастырь - ценный памятник, и начало в 1961 году реставрационные работы. К открытию музея на некоторых башнях восстановили деревянные шатры, отремонтировали несколько помещений и в нужном месте поместили соответствующую табличку. В остальном состояние монастыря можно было определить одним словом - разруха. Преображенский и Троицкий соборы стояли без глав, Успенская и Никольская церковь - заколоченные, с обветшалыми стенами и выбитыми окнами. Огромные внутренние пространства этой цитадели невозможно было даже закрыть от прохода. Чем и пользовалась ребятня, с удовольствием гоняясь по галереям, плутая в казематах и пытаясь отыскать что-нибудь интересное в подвалах. В последних, кстати, ещё навалом было кандалов и костей, а счастливчики становились обладателями человеческих черепов и зубных коронок.
Впрочем, ни пожар 1923 года, ни тюремно-лагерный период, ни послевоенное забвение не разрушили монастырских стен и башен, сложенных из гранитных валунов неимоверной величины.
Сначала я попал в осень. На Острове она мягкая, тёплая, пахнущая мхом и грибами. Достаточно было отойти сто метров от посёлка, и по обочинам дороги появлялись красные шляпки подосиновиков. Сам посёлок делился на две части: военную и гражданскую. Военные жили в двухэтажных домах, а гражданские - в одноэтажных избах или бараках. Те и другие жилища были деревянными, потемневшими от времени, с острым кошачьим запахом. Кирпичных строений (помимо Кремля) я припоминаю пять: трёхэтажная казарма (позже сгорела), госпиталь, радиостанция, школа для 'старших' и агаровый завод. Казарма, госпиталь и радиостанция принадлежали Радиотехническому Учебному Отряду Северного флота. В кирпичной школе учились дети с пятого по десятый классы. Агаровый завод не работал.
Нас поселили в двухэтажном доме с окнами на монастырь и бухту Благополучия. Мой письменный стол стоял у окна. Опуская взгляд, я находил любимую книгу детства – “Незнайку”, - а поднимая, мог наблюдать почти всю островную жизнь. Слева приходила дорога с мыса, где жили местные рыбаки. Она пряталась под пригорком, на котором стоял дом, загибалась к монастырской электростанции, а потом убегала вперёд, между монастырскими стенами и берегом, и вверх, к Корожной (Сторожевой) башне. От Корожной назад, к дороге спускалась приличная горка, с которой катались на санках и лыжах. Зимой, когда выходила полная луна, на острове становилось светло, и кататься можно было хоть всю ночь. Еще за окном виднелся маленький док с катерами, а подальше - мачты тральщиков. В дни учебных стрельб с тральщиков начинали палить зенитки, и тогда весь остров слегка подпрыгивал. От причала до Корожной башни располагалась часть: казарма, клуб, штаб, КПП. В штабе было интересно. Офицеры громко разговаривали, много курили, смеялись. Матросы заходили с рапортами – “Раззршите обрратица, таищ старш летнант!”. “Вольно! Что там у вас?”, - расслабленно вопрошал “большой начальник”, недавний выпускник училища... А главное, перед штабом была единственная на Острове заасфальтированная площадка. Очень маленькая и очень любимая моряками. Наверное, она напоминала им о больших городах, весёлых ресторанах, кинотеатрах, людях, оставленных на материке. На площадке всегда толпился народ, покуривая и обмениваясь новостями.
Если случалось идти в часть, то я спускался с пригорка, проходил мимо электростанции, Прядильной и Успенской (Арсенальной) башен, прямо на север, до Корожной. Если надо было идти в школу (“для маленьких”), то я сворачивал направо, к Святому озеру, миновал Белую башню, огибал Архангельскую и шёл между восточной стеной и берегом озера до Никольской башни. Наверное, неспешным шагом обойти вокруг монастыря можно за 30-40 минут.
Многое было видно из моего окна, но и оно было на виду. Мой друг, старшина Ермушин, обучил меня азбуке Морзе. Работать на ключе я толком не мог, зато, если надо было постучаться в дверь, настукивал сообщения. Как сейчас говорят, это было прикольно. Особенно радовались вахтенные радиостанции (куда я был допущен), когда вызванивал точками-тире “Откройте. Это – Витя”. Осенью и зимой вечера на Соловках длинные. Я нередко оставался дома один и однажды стал “морзянить” настольной лампой. Что-то вроде “папа, когда ты придёшь домой?”. Мой сигнал заметили в штабе. Я догадался об этом, когда в комнату постучался специально командированный матрос. Он уже успел опросить соседей по квартире, двух толстяков - мичмана и его жену, поэтому сразу спросил, зачем я сигналил. А я испугался, что он потащит меня в тюрьму, и начал отпираться. Матрос, конечно, не поверил, но и правды от меня не узнал.
Если бы меня спросили, что на Острове самое привлекательное, я бы ответил, что - запах и цвет. В мае мне случалось ночи напролёт просиживать у окна, любуясь морем и небом. Во время белых ночей все краски понемногу проливаются в пространство, смена их неожиданна, сочетания бесподобны. В это время даже тени становятся цветными. Что до запахов, то лучше соловецких не бывает на свете. В марте, когда солнце поднимается высоко, на соснах начинают таять снеговые шапки, вода омывает иголки, шишки, кору, и от этого вокруг расходится чудесный сосновый запах, который хочется есть ложками вместе с прозрачным прохладным воздухом. Чуть позже апрельские ручьи размывают землю, от неё понимается пар, в котором чувствуется и прель осени, и свежая трава. Вдруг с моря забежит солёный ветерок, смешается с земляным паром, и тогда эту смесь можно пить, как коктейль, через соломинку, наслаждаясь каждой каплей. Не дай бог в этот момент над головой пролетит чайка и позовёт за собой гортанным морским криком - забудешь всё на свете и побежишь с пригорка, счастливо махая руками. Если люди слегка шалеют, то животные просто теряют рассудок. Коты теряют равновесие и валятся с крыш пачками, собаки забывают о приличиях и спариваются чуть не круглосуточно, воробьи орут так, что в ушах целый день стоит звон... Однако постепенно земля просыхает, дни укорачиваются, и наступает лето, иногда дождливое, иногда жаркое. В зной начинают пахнуть монастырские камни, они будто прогревают свои косточки, освобождаются от осенней сырости и зимнего холода. С озёр тянет ряской, с полей - клевером. Морской и озёрный воздух перемешиваются равномерно, и в палитре запахов наступает временное успокоение. Осень приходит вместе с острым запахом мха, грибов и солёной рыбы. Запах соловецкой осени - это мохнатый шерстяной плед, закутавшись в котором и не спишь, и не бодрствуешь, а так - блаженно дремлешь. Зимой, конечно, ничем особо не пахнет, ибо воздух чист и свободен от “технологий”. Разве пахнёт хлебом из пекарни или лошадью от прокативших саней...

***

Нет сомнений, что инокам Савватию и Герману приглянулась соловецкая земля, когда в 1429 году, после трёхдневного путешествия по Студёному морю (сейчас Белое) они высадились в Сосновой губе.
На “материке” всё было “по-прежнему”. Молодой московский князь Василий Васильевич (потомок Рюрика, внук Дмитрия Донского, Василий II Тёмный) ссорился за власть со своим дядей Юрием Дмитриевичем, пытался договориться с литовцами и собирался в Орду за ярлыком на великое княжение. По-прежнему разделена была Русь, по-прежнему с дарами ездили князья к хану, прося власти и земли. И во власти Большой Орды было - наградить или убить. Однако, московское княжество постепенно набирало силу. Василий II еще побывал в Орде и получил ханский ярлык, а уже сын его Иван через пятьдесят лет остановил хана Ахмата на Угре (1480) и поставил крест на ордынском иге, начатом Батыем 243 года назад.
Что подвигло иноков на поиски? Может, убегали они от страданий людских. Или услышали ветер перемен и на его крыльях полетели в земли неведомые. Или просто искали места тихого для моления. Так или иначе, поступком своим открыли они замечательную страницу русской истории, в которой записано много подвигов и тела, и разума, и духа людского.

***

В теперешнем виде соловецкая обитель существует с XVI века. В годы царствования Ивана (IV) Васильевича Грозного началось на Острове каменное строительство. Если у вас под руками есть банкнота в 500 рублей выпуска 1997 года, то на ней хорошо виден Спасо-Преображенский собор (в центре; каким я ещё его застал - без глав), правее - Никольская и Успенская церкви. Слева видны две башни: ближняя - Архангельская, и дальняя - Белая. Зачем художник пустил по озеру карбас с могучей парусной оснасткой, я не знаю. Святое озеро небольшое, и ходить по нему под парусом вроде и смысла нет. Кстати, от Святого озера начинается сеть каналов, которая охватывает несколько десятков озёр (всего на Большом Соловецком их около четырёхсот). В озеро впадает речка, и из него в море вытекает речка, но не по верху, а по подземному туннелю, который проходит под монастырем. Повертев жернова мельницы, расположенной в южной части монастырского двора, вода бежит дальше, за монастырь, и попадает в здание электростанции, в недрах которой обрушивается на шведскую турбину дореволюционного производства. Конечно, до революции семнадцатого года всё это хозяйство отменно работало, а потом перестало. Вода, впрочем, до сих пор исправно падает приблизительно с 7-8-метровой высоты, прежде чем смешаться с солёной сестрой Белого моря.

***

Отчего всё, что происходило со мной на Соловках, так ярко помнится?
Зима. Солнце отражается от снега и слепит глаза. Я иду из школы вдоль той же “пятисотрублёвой” стены за Морозовой. Её красная шапочка, как обычно, метрах в пятидесяти. Наверное, она знает, что я иду за ней, но не оборачивается. Изо дня в день я хожу за ней, не решаясь подойти. Я так сильно люблю её, что боюсь непонимания, отказа... Наконец, поздним зимним вечером, на горке, кто-то, смеясь, сообщает мне, что она ждёт моего “объяснения”. Много ли человеку надо для счастья! Жизнь становится ещё прекрасней. Но... пока я собираюсь с мыслями, её семья уезжает с Острова...
Вот мы спасаем дядю Лёшу. Ещё вчера он ушёл на дальнее озеро на рыбалку - и всё нет. В экспедиции трое: папа, мама и я. Идем быстро, лыжня отличная, солнце яркое. На поворотах солнце растекается по лыжне в золотую дугу. До озера два часа ходу, поэтому добираемся только к обеду. “Урраааа!” Вон он, сгорбился над лункой в конце озера! Дядечка Лёшечка, молодец. Не замёрз. И окуней наловил целый короб. Умница. Мы радуемся и за него, и за его жену, и за его экипаж. Дядя Лёша закуривает папиросу, встаёт, жмёт руку отцу и хлопает меня по плечу... Дома оттаявшие окуни пытаются выпрыгнуть из таза....
Снова еду на Остров. Точнее - иду: по морям не ездят. Шторм 5 баллов. Капитан долго решает, выходить или нет. И правильно - 'Михаил Лермонтов' не морское судно, и рассчитан только на 3 балла. По-видимому, капитан заключает, что два лишних балла морскому волку не помеха, и выходит. Пока виден кемский берег, всё ничего. Потом становится хуже. “Лермонтова” бросает во все стороны. Военные моряки смеются, гражданская публика умирает. А вообще, весело. Волны время от времени запрыгивают на палубу, ветер лохматит воду, и солнце веселится в солёных брызгах. Чайки, как обычно, висят за кормой. “Смотрите! Касатки!”, - кричит кто-то. И верно, впереди, слева по курсу идут два кита...
В бухте Благополучия спокойно. Я ступаю на Остров, и земля качается у меня под ногами. Дома.

***

Не войти в одну реку дважды, но наступит день, куплю я билет до Кеми, выйду на Рабочеостровский причал и сяду на “Михаила Лермонтова”, если он ещё не утонул. А коль утонул - так на другой катер. Вдохну запах моря, просмолённого причала, солярки, и отправлюсь вверх по течению жизни - вперёд, в прошлое!

2004

Глазами прохожего.

Вернулся и спрашиваю себя: а не зачерствел ли ты, братец, сердцем. Почему вместо благодати видится тебе обман и мелочная суета? Отчего глаза твои мгновенно выхватывают низкое и не способны подняться к возвышенному? Не устал ли духом?..
Однако стоит рассказать всё по порядку.
Конец мая. Ясный и тёплый день. В Посаде схожу с электрички и иду налево, к ближайшим церковным куполам. Я специально отдаляюсь от Лавры, ради которой приехал. Так уж я устроен: мне нужно обойти свою цель большим кругом, чтобы проверить окрестные высоты (а вдруг с какого-нибудь места обнаружится интересный вид?), посмотреть постройки, уяснить, как идут дороги. Только тогда до меня доходит замысел первостроителей, скрытая логика проекта.
Через пять минут ходьбы попадаю в небольшой парк (бывшая Терентьева роща). На его северной границе стоит церковь Вознесения Господня. Она в неплохом состоянии и открыта. Жаль, что у алтаря устроено какое-то подобие гаража, посреди которого стоит старый грузовик в окружении железного хлама. Пытаюсь так подобраться, чтобы сделать хороший снимок, но ничего не выходит – мешают ограда и деревья. Впрочем, я не очень расстраиваюсь, поскольку церковь, на мой взгляд, обыкновенная (конец XVIII века), каких много на Руси.
Более интересен, пожалуй, памятник Владимиру Михайловичу Загорскому, имя которого более полувека носил Сергиев Посад. Я не смог установить связь между личностью этого человека и городом. Его мировоззрение, по-видимому, было чуждо и православию, и христианству, символом которых служила Лавра, поэтому здесь можно было бы заподозрить «обратную корреляцию». Но, как мы знаем, во время революции, личностей, отвергнувших бога, было немало. Не один Загорский, по крайней мере, был таковым. Памятник примитивен и дёшев. Это грубая цементная болванка, покрашенная чёрной краской и напоминающая стоящего человека. Разумеется, памятник интересен именно ассоциациями, которые вызывает. Всё-таки не одно поколение людей родилось в Загорске и каталось на электричке, на кабине которой было написано это слово – Загорск, . К тому же он – памятник – напоминает, что Загорск – не выдумка сказочника, а проекция вполне конкретной личности. Трудно сказать, была ли эта личность особенно симпатична. Мы, естественно, знаем, что Загорский – вовсе не Загорский, а Вольф Михелевич Лубоцкий, революционер чуть не с детства, участник последних российских мятежей и переворотов, ссыльный, беглый, интернированный, заброшенный в последние годы жизни на дипломатический олимп в Берлине и взорванный «Анархистами подполья» в Москве, где на Красной площади с почестями и захороненный. Мы также можем предположить в нём незаурядную волю и выносливость, но, увы, нам трудно судить, насколько свято верил он в новую, коммунистическую идею и насколько хотел блага для ближних своих.
Спускаюсь с горы Волкуши по дороге, ведущей в Лавру, перехожу речку Кончуру и поднимаюсь на холм слева от монастырской (так я думаю) стены. Неподалёку, на взгорке, стоит церковь Успения Богоматери. Место хорошее, спокойное, в окружении деревянных изб. Мне нравится, и я делаю несколько снимков.
Иду дальше, вдоль западной краснокирпичной стены и думаю, монастырская ли это стена или нет. Эта невысокая стена как бы дополнительный «вырост» от основной, мощной белокаменной, ограждающей собственно Лавру. (Кстати, не уверен, что основная сложена из белого камня, она вполне может оказаться просто побеленной).
Площадка с северо-запада занята красивыми автобусами, которые привезли иностранцев. Она примыкает к угловой башне, от которой на восток идёт дорожка к площади перед Лаврой. На дорожке стоят попрошайки. В основном женщины спившегося вида. Но что это? За первыми рядами просителей стоят осанистые монахи с деревянными ящиками и тоже намекают на подаяние! Они не тянут руки, но сладко улыбаются и тихо провозглашают «Христос воскресе!». Я смотрю, как они стоят, и внезапно понимаю, что их силы располагаются по определённой схеме. Две пары «прикрывают» основной вход справа и слева. Три монаха дежурят на центральной дорожке, идущей к монастырю снизу. И по одному рассредоточены на небольших, второстепенных дорожках. Они живо реагируют на потоки людей, оперативно перемещаясь туда, где доход наиболее вероятен.
Не знаю, почему меня насторожили эти монахи. За последние годы я должен был привыкнуть ко всяким попрошайкам, в том числе и одетым по-церковному, но эти молодые парни, с цветущими лицами и энергичными движениями выглядели особенно странно.
Хорошо. Вхожу в ворота и по старой памяти устремляюсь во внутренний двор. Не тут-то было! Кончилась советская власть, а заодно с ней и право на бесплатную фотосъёмку. Сейчас пофоткать стоит сто рублей; видеосъёмка – сто пятьдесят. Пока стою в очереди, решаю купить маленькую книжечку «Житие преподобного Сергия Радонежского». Очередь движется медленно, потому что в неё вклиниваются гиды, приобретающие разрешения, книги и видеокассеты для своих групп. Деньги летят в кассу тысячами... Протягиваю кассирше две бумажки и мелочь. «Последнее, что ли, отдаёте?» - презрительно шутит она. Чёрт! Не сдержался. Ответил язвительно. (В том смысле, что, мол, для Вас и последней копейки не жалко).
Наконец-то я на месте. Что и говорить, есть, что поснимать в Троице-Сергиевой Лавре. И строения здесь необычны, и люди попадаются любопытные. Например, дама в платочке. Вроде набожная, крестится, кланяется... и вдруг просит меня сфотографировать её, да не абы как, а в весьма энергичной позе и обязательно на фоне куполов с крестами. Или монахи-семинаристы. Они, оказывается, проводят индивидуальные экскурсии по Лавре. На коммерческой, разумеется, основе. Я подслушал, что епархия ни гроша не даёт Лавре. Наоборот, Лавра щедро платит епархии. Что ж! Можно поверить, коль предпринимательство достигло таких масштабов.
...Хожу долго, радуюсь каждому удачному кадру, но... не чувствую красоты. Только через пару часов удивился простоте, изяществу и величию Духовской церкви, построенной псковичами во второй половине XV в.
Видел двух нищенок, одна из которых беспрестанно что-то ела, а другая собирала оброненные монеты. Видел девушек (и много). Все одеты по теперешней моде, т.е. с открытыми животами. Видел скучающих детей и солидных мужчин, по-деловому обсуждающих бытовые проблемы. Видел одиноких, задумчивых посетителей и шумные семейные компании. Откуда, люди? А отовсюду. Из Посада, из Москвы, из Европы, из Японии. Девятый вал...
Через некоторое время устаю и сажусь на скамейку. Открываю купленную книжицу. Итак, Варфоломей Кириллович, 1314 года рождения, произведённый на свет неподалёку от города Ростова (ныне в Ярославской области).
Первый факт его биографии, а именно то, что «от дня рождения сей дивный младенец по средам и пятницам не вкушал никакой пищи», вызывает оправданное недоверие. Жизненный опыт подсказывает, что таких младенцев не существует, и что, вероятно, Варфоломей страдал отсутствием аппетита из-за болезни. Из-за плохого ли питания или ещё по каким причинам его умственное развитие замедлилось. Он плохо понимал объяснения учителей до тех пор, пока не встретил инока, обратившегося к Богу за помощью. Далее Варфоломей стал преуспевать в учении. По-видимому, семье Варфоломея плохо жилось в Ростовской земле ввиду притеснений со стороны власти и гнёта со стороны монголов, поэтому она перебралась поближе к Москве, в Радонеж. Через некоторое время родители умерли, оставив Варфоломею хорошее наследство. Однако, - и это первый существенный подвиг (или причуда?), - отрок раздал имущество бедным, а сам предался одиночеству в собственноручно построенной хижине. Приняв через некоторое время от инока Митрофана постриг, Варфоломей стал Сергием. (Неуместно, видимо, сравнивать его с Лубоцким, перевоплотившегося в Загорского, но куда же деться от очевидной ассоциации?). Хроники сообщают, что Сергия часто посещали различные видения, по преимуществу черти. Не надо объяснять, что Сергий отлично с ними справлялся, используя в качестве оружия молитву. Тем не менее, сам факт видений любопытен. Известно, что Сергий сознательно лишал себя сна и пищи. (Впрочем, кто знает, может, он попросту страдал бессонницей и ленился поискать еду). Поэтому кажется не удивительным, что истощение, недосып и охлаждение (в зимнее время) сопровождались галлюцинациями, а если принять во внимание степень религиозного погружения, понятно, почему тема галлюцинаций – черти. Бывало, что виделось Сергию и хорошее – например, ученики-последователи в образе птиц или сама Пресвятая Богородица, но это происходило уже позже, когда он утвердился настоятелем обители.
В некоторые подвиги Сергия поверить трудно. В то, например, что он воскресил из мёртвых отрока. Другие дела, как то: невероятная скромность и самоотречение во имя Господа, - более понятны. Напомнить бы теперешним инокам, что «по уставу Преподобного, что никто из них не мог выходить из монастыря, и даже для того, чтобы попросить себе хлеба у мирян». Конечно, тогдашнее племя роптало, оказавшись без воды и хлеба, проще говоря, в милость Бога не верило, однако Сергия слушалось, и оные продукты, как сообщают, получило...
В целом, от личности Сергия, от того, что я читаю и от того, что вижу своими глазами, как следствие его трудов, остаётся положительное впечатление. Судя по всему, предавался он вере без того безобразного фанатизма, который толкает одних людей на других. Жил себе и верил. А остальное устраивалось как бы само собой. Кого притягивал его образ жизни, присоединялись, кто оставался равнодушным – уходили. Так и я, почти через семь веков прохожу мимо, не останавливаясь и не задерживаясь, и всё-таки где-то внутри, глубоко-глубоко, тихий голос шепчет: «Спасибо!»...
Покидая город, я останавливаюсь на смотровой площадке и делаю несколько снимков. В кафе неподалёку люди пьют пиво, немецкие туристы торопливо щёлкают фотоаппаратами, в гору поднимаются уставшие посетители. И никто не знает, сколько лет ещё простоит город и сколько лет ещё проживёт память.

Сергиев Посад (Загорск)

P.S. Почему в момент, когда предают любовь или глумятся над верой, трудно проникнуться художественной прелестью Сикстинской мадонны или иконостаса Рублёва или, вообще, насладиться красотой мира?
Ответ известен каждому взрослому человеку, а именно: в такой момент плохо видно. Иногда темно, как ночью, иногда размыто, как в сумерки. Но, так или иначе, ничего толком не разберёшь.
... «Надо уметь видеть хорошее», - советуют.
- Thank you very much!
Премного благодарен. Надеюсь, так и будет, когда пройдёт боль от предательства, и из темноты прольётся свет.
... «Можно ли равнодушно пройти мимо великих произведений искусства?» - слышу вопрос.
- Ещё как можно, если падает сердце от боли за веру.
И не важно – моя это вера или чья-то.
- Я – верую! – говорит Сергий и терпит жажду, голод, холод.
- Христос воскресе! – поют его ныне живущие «последователи» и потрясают ящиками для сбора денег.
Кто они, эти монахи, что подобно сборщикам налогов кружат вокруг сергиевой обители?
Снаружи – ревнители веры. Изнутри – её убийцы.
«...Во имя отца и сына, и святага духа».
«...Пацаны, это же ширма, вы понимаете, святым духом сыт не будешь».
Подниматься в вере тяжело. Физически тяжело. Совершенствоваться тяжело. Трудно.
Падать – нет проблем. Можно лететь до самого дна без остановок.
Не знаю, есть ли на свете бог, но не могу не преклоняться перед Сергием за его веру и последовательное исполнение принятых заповедей.
И не могу не видеть мерзость тех, кто поддержал на словах и предал на деле.
...Но выплыла из сумерек чистым белым парусом Духовская церковь, и разлилась радость в душе.
Вы думаете, можно такое построить, если совесть не чиста? Не получится.
Они и не построят!
2005

Вокруг Кремля за 27 минут.


Небольшое путешествие, отчёт о котором Вы, дорогой читатель, надеюсь, прочитаете, я предпринял из любопытства. Меня занимал вопрос, за какое время можно обойти Московский Кремль.
Была и другая причина, в которой мне стыдно признаться, но о которой проницательный читатель всё равно догадается. А именно, мне очень захотелось о чём-нибудь написать. Однако, о чём же можно написать, сидя на работе и ковыряя статью очередного контракта? Только о том, что жизнь проходит зря. Но это не новость.
Таким образом, два обстоятельства - зуд любопытства и неодолимое желание испортить ещё несколько листов хорошей финской бумаг вытолкнули меня из тёплого кабинета на улицу.
Here we go, folks.

0 минут – Спасская (Фроловская) башня.
Названа сначала по церкви Святых Фрола и Лавра. Для тех, кто подзабыл, отметим, что братья единоутробные Фрол и Лавр не только тесали камни, но ещё кое-что понимали в офтальмологии. Вернув зрение одному парнишке, они подверглись мучительному убиению в колодце. Царь Алексей Михайлович, который частенько маялся бездельем, переименовал башню в честь Спасов Смоленского и Нерукотворного. Тоже, в общем, неплохо.
На башне рубиновая звёздочка и часики.
Под башней – ворота для проезда чёрных мерсов и беэмвух с высокими членами.
(Архитекторы: Пьетро Антонио Солари (Пётр Фрязин) – viva Italia!, Бажен Огурцов – Россия, Христофор Головей – the UK).

15 секунд – Царская башня.
Что-то вроде беседки на крепостной стене. По слухам, Иван Грозный, русский царь, смотрел с башенки на бои кулачные. (Это потом уже построили мавзолей с трибуной и стали перед ним танки гонять).

1 минута – Набатная башня.
Здесь царь Пётр Алексеевич отличился. Давай, говорит, на эту башню колокол набатный повесим и при пожаре почнём в него колотить. Так и сделали.

2 минуты – Константино-Еленинская (Тимофеевская) башня.
Для ущербных памятью сообщаем, что царь Константин и мать его царица Елена не зря обрели титул равноапостольные. Сынок утвердил христианство на просторах римской империи (после продолжительного и постыдного многобожия), а матушка пошла из Константинополя (теперь Стамбул) в Иерусалим и отыскала-таки крест, на котором распяли Иисуса Христа. Хоть и прошло более трёхсот лет, вещь хорошо сохранилась.
Когда-то башня была снабжена воротами для проезда Дмитрия Донского. С войском.
При чём здесь Тимофей? Может, мимо проходил...
(Архитектор Пьетро Антонио Солари – viva Italia!).

4 минуты – Беклемишевская (Москворецкая) башня. Москворецкий мост, Москва-река.
Юго-восточный угол.
Название - так себе, – всего лишь фамилия боярина, что проживал поблизости.
Хороша для защиты от азиатов, идущих из-за реки. (Обычно они высаживаются на Павелецком вокзале и идут в центр по Большой Ордынке).
(Архитектор Марко Руффо (русское имя Марк Фрязин) – viva Italia!).

5 минут – Петровская (Угрешская) башня.
Получила название по церкви митрополита Петра, находившейся на подворье Угрешского монастыря.
«Угреша», кстати, для тех, кто не знает – река, тёплое, обогреваемое место. Слово, приобретшее со временем священный оттенок. В Москве, недалеко от М. «Дубровка» проходят Угрешские улицы, правда, объектов культа там не наблюдается – всё какие-то склады да заборы...
Башне повезло: её разрушали и строили несколько раз (точнее – три).
(Последний архитектор – Бове Осип Иванович – Россия, вперёд!).

6 минут – Вторая Безымянная башня.
Строили два раза.

7 минут – Первая Безымянная башня.
Строили четыре раза (горела – один раз, была разобрана – 1 раз, взорвана – 1 раз).

8 минут – Тайницкая башня.
Первая из современных кремлёвских башен, построенная по распоряжению царя Ивана III. От башни шёл мост к другой башне, располагавшейся вне стен Кремля, поближе к реке. В той, несохранившейся башне был тайный колодец, из которого вода по подземному ходу передавалась внутрь Кремля.
Тоже – и разбирали, и взрывали. В 1930 году заделали ворота. Небось, Сталин распорядился. Всё ему враги мерещились...
(Архитектор – Антонио Джиларди (Антон Фрязин) - Лашате ми кантаре! - Итальяно).

9 минут – Благовещенская башня.
Иконка там была когда-то чудотворная «Благовещение». А в подземелье – тюрьма. Это уже при Иване Васильевиче. Не мог Ваня без тюрем – всё не спалось как-то.
Ещё были воротца рядом с башенкой – Портомойные. Ходили через них бабы на Москву-реку порты стирать. Неаккуратные в те времена были мужики, не успеют чистые порты надеть, уж стирать пора. Нет больше тех ворот.

11 минут – Водовзводная (Свиблова) башня.
Свиблов – боярин, жил тогда в Кремле, а теперь-то его потомки вона где, у чёрта на рогах, в Свиблово. Башенка хорошая. Машинка в ней была для подачи воды. Работы английского мастера. Дорогая.
Опять-таки – и переделывали, и взрывали (наполеоновские стервятники!).
Звёздочка у ей наверху рубинова – яко глаз Нечистого светится. Ой, страсти мои...
(Архитекторы: Антоха Фрязин, Еготов (императорская Россия), Бове).

13 минут – Боровицкая (Предтеченская) башня.
Церковка была когда-то рядом. Иоанна Предтечи. Для страдающих ретроградной амнезией сообщаем, что Иоанн Предтеча (он же Креститель), - родственник Иисуса Христа с материнской стороны. Иоанн готовил население к приходу мессии – крестил его, население, в реке Иордан. За свою богоугодную деятельность лишился головы.
Боровицкая – от бора, леса то есть, что был вокруг.
Башня красивая, со звёздочкой.
В настоящий момент используется как Путингейт в Кремль.
(Архитектор: yes-yes! – Пьетро Антонио Солари).

14 минут – Оружейная (Конюшенная) башня.
Конюшенный двор, потом Оружейная палата – такая история.
Очень, очень высоко расположена. У основания башни – горка. Зимой детки катаются с неё на санках.

16 минут – Комендантская (Колымажная) башня.
Сначала назвали в честь царского гаража с колымагами. Потом поодаль комендант московский завёлся. Ну, всё и переиначили.

18 минут – Троицкая (Богоявленская, Знаменская, Каретная) башня. Кутафья (Предмостная) башня - осталась справа. Прошёл под мостом, соединяющим обе башни.
Это серьёзная башенка – от хвоста до макушки 80 м (со стороны сада). Алексей Михалыч, Петра Первого папа, дюже любил в церковь зайти. И вообще, Бога и виду не выпускал. Всё думал, чего бы сделать Богу приятного. Например, башенку повелел Троицкой назвать (по монастырю соседнему).
На башне – звёздочка, в башне – ворота для черни. Чернь пускают по расписанию.

Кутафья – это то ли от бабы неопрятной, то ли от «кута» - укрытия.
Сейчас в ней магнитные рамки для проверки черни. Солдатики с металлоискателями тоже имеются. Один как-то спросил у меня: «Это Ваш ребёнок?». А ребёнку в этот момент было меньше года, и находился он в специальной переноске на моей спине. Хорошо, что не спросил ребёнка: «Это Ваш папа?». Строгий! Или тупой?
(Архитектор (на оба объекта) Алоизио да Каркано (Алевиз Фрязин Старый) – очень хороший мастер из Милана).

19 минут – Средняя Арсенальная (Гранёная) башня.
Да, грани имеются. Пойдите и посмотрите. Заодно осмотрите грот Осипа Бове и могилу Неизвестного солдата. У могилы часто ходят свадьбы, а напротив располагается ресторан быстрого питания Мак Доналдс. От него-то сейчас и пахнет.

22 минуты – Угловая Арсенальная (Собакина) башня.
Думаете, собачка там жила? Нет. Боярин Собакин это был, царство ему небесное.
В башне есть родник. Подаёт сто литров в минуту. Для всего Кремля это мало, но кому положено – хватит.
Башне крепко досталось, и окончательно её восстановили уже при советской власти.
Башня оборонительная, корневая.
(Архитектор Солари – другому бы не доверили!).

23 минуты – Никольская башня.
Башня проездная, т.е. с воротами, но как-то не доводилось видеть их открытыми. Может, заржавели? Там еще машина ментовская всегда дежурит, прикрывает мавзолей с северо-запада. От шведов, наверное.
А иконка-то, св. Николая, была, висела над воротами.
(Архитектор Солари – настоящий мужик!).

25 минут – Сенатская башня
За мавзолеем. Потому и построили, что мавзолея не было, а обороняться всё одно надо.
Все три башни, выходящие на Красную площадь спроектированы кем?
Теперь Вы и сами знаете.
27 минут – окончание маршрута (Спасская башня). Маршрут следовал ходу солнца.

В заключение немного общих сведений.
В плане Кремль – треугольник с вершинами на юго-востоке (Беклемишевская башня), на юго-западе (Водовзводная башня) и северо-западе (Угловая Арсенальная башня). Площадь Кремля 28 га. Периметр 2235 м. Всего 20 башен.
Разумеется, я прошел большее расстояние, чем периметр, ибо не везде можно пройти прямо под стеной. Похоже, я шёл со скоростью 5 км/час или чуть быстрее.
Погода была холодная. Апрель всё-таки.

2005


Глава 4. Разные встречи.

Вася.

Не скажу, что Василий был моим другом. Он изредка заходил к нам покурить и перекинуться парой слов. Как и другие, которым нравился наш чайный уголок и мы сами. Это была бывшая душевая кабина за туалетом, куда мы притащили стол и несколько стульев. Только те, кто знали про чайную, смело открывали дверь с табличкой “Не входить!”.
Знал и Василий. Однажды он появился явно чем-то расстроенный. Я отдыхал в чайной, наслаждаясь сигаретой, после изнурительного эксперимента. День подходил к концу, и я подумывал о делах на завтра. Вася деликатно осведомился, не помешал ли он, и присел. Я предложил ему чаю.
Он глубоко вздыхал, пока пил чай. Очевидно, какая-то мысль не давала ему покоя. Руки его непроизвольно сжимались в кулаки.
- Хочу с тобой посоветоваться, - неуверенно начал он.
- Давай.
- Не знаю, как тебе объяснить... - в его взгляде появилось напряжение.
- Я хочу прибить её! - неожиданно заявил он. - Всё. Достала. Когда она начинает визжать, я чувствуют, что срываюсь с тормозов.
- Постой, постой. Ты о ком говоришь? - перебил я.
- О жене. О ком ещё.
Я затушил сигарету, ожидая рассказа.
- Понимаешь, сначала было чудесно. Изумительно было. Мы с ней гуляли каждый день. В кино ходили, в театр. Шубу ей купили.
Он замолчал, пытаясь справиться с волнением.
- Дома я всё устроил по уму: проводку, сантехнику, обои новые поклеил. Да и она тоже - готовила, стирала... Представляешь, мы по вечерам книги вслух читали. Очень нравилось. О ребёнке она не думала, и я её не торопил. Правильно, наверное: надо прижиться, силёнок подкопить, а потом уж о детях думать. Короче, жили в своё удовольствие. Потом, смотрю, что-то хмуриться начала. А чего - не говорит. Я - и так, и эдак, - только отнекивается. Ну, естественно, закончилось всё скандалом. Я на работе засиделся, выпил пивка с мужиками. Прихожу - она меня не видит. Проходит, как мимо пустого места, и ногами так, знаешь, по полу стучит. Будто сваи забивает. “Что”, - говорю, - “случилось?”. Ноль эмоций. Закрылась в кухне и тарелками гремит. Ну, нет, думаю, это безобразие, и его надо как-то разрешить. Захожу в кухню и спрашиваю, что, мол, не так. Она как будто этого и ждала, - “ты эгоист, обо мне не думаешь; я, как дура, кормлю тебя, обстирываю, а тебе по фигу, тебе лишь бы напиться с дружками; я себе места не нахожу, а ты развлекаешься; наверное, девку себе уже нашёл...”. И далее в том же духе. Я просто офонарел. “Заболела ты, что ли?” - спрашиваю. “Наоборот”, - говорит, - “выздоровела, теперь вижу, какой ты человек, и что я для тебя значу”.
- С тех пор дня не проходило без склоки. Хожу не так, дышу не так, рожа, видите, ли у меня, кислая. А с чего ей радоваться-то? Слушай, говорю, сходи к врачу, пусть он тебя посмотрит. Может, успокоительное выпишет.
- Она как завизжит. Я даже не думал, что она так может. Раньше просто орала, а тут... Погано мне стало. Взял сумку и ушёл на работу жить. Прикинул про себя, что за недельку, может, успокоится. Как-то по-другому оценит и себя, и меня... Напрасно надеялся. Ещё хуже стало.
- Цветы пробовал дарить? - спросил я.
- Пробовал. Сказала, - раньше надо было думать. Я мужикам рассказал, они советуют побить её. Говорят, что некоторые бабы без этого не могут, будто у них без кулака крыша едет. Понимаешь, я и сам чувствую, как руки чешутся, но не могу решиться. Нельзя же женщин бить.
- Нельзя, Вась, - подтвердил я. - Это невозможно.
Он кивнул и как-то сник. Может, ожидал, что я поддержу мужиков, которые за битьё.

***

Прошло десять лет. Я возвращался из Красногорска в Москву и поджидал на платформе электричку. Валил густой снег. Поезд выкатился из белой каши и неслышно остановился. Я прыгнул в вагон.
На противоположном сиденье устроился рыбак: в громоздкой одежде, валенках с калошами и ящиком, стоящим на полу между ног. Я не сразу узнал его. Лицо было покрыто густой бородой, но, как это чаще всего бывает, выражение глаз осталось прежним, и через полминуты разглядывания я осмелился спросить: “Вася, ты ли это?”. “Конечно – я”, - весело ответил он, улыбнувшись, - “как раз хотел с тобой поздороваться”. Мы разговорились.

***

Всё, конечно, изменилось с тех пор, что мы работали в одном институте. Вася забросил экспериментальную работу и увлёкся переводами.
- Знаешь, я жутко доволен, - рассказал он. - Иногда я работаю несколько дней подряд.
Почти не сплю и ничего не ем. Зато получаю хорошие деньги и уйму свободного времени. Я теперь - сам себе хозяин. Куда хочу - туда иду. Ни у кого не спрашиваю. Болтаюсь, где попало, и ничего не делаю.
- Видишь, - кивнул он на ящик, - хобби. - Хочешь посмотреть?
Я кивнул. В ящике лежало достаточно окуней.
- Давай сегодня ко мне, на уху, - предложил он.
- Да нет, не могу, - отказался я, - Обещал жене зайти в магазин за продуктами... Кстати, ты, помнится, тоже женат?
- Ха-ха, - засмеялся Вася. - Тоже - мягко сказано. Я по этому кругу три раза прошёл.
- Шутишь?
- Не, не шучу. Первая оказалась истеричкой, я от неё ушёл. Снова женился и опять неудачно. Я только после третьего раза понял, в чём дело.
- Поделишься? - улыбнулся я.
- Да, ларчик просто открывался. Понимаешь, какая вещь - я просто в них ничего не понимаю. Ну, не моё это. Как бы тебе объяснить? Допустим, ты хочешь спеть, а у тебя ни слуха, ни голоса. Стараешься, стараешься, а в результате все плюются. Так и со мной. Я знакомился, ухаживал, просил выйти замуж, и в этой части всё было великолепно. Не поверишь, я старался изо всех сил. Но парадокс в том, что, чем больше я старался, тем быстрее они ко мне охладевали. Последний раз вообще комедия была. Мы сперва влюбились так, что ходили, как тяни-толкай, - не расцеплялись ни на минуту. Я уж было поверил, что наконец-то попал в десятку. Поженились. И что ты думаешь? Месяца не прошло, как она остыла. Я ещё киплю, мне только давай, а ей надоело. Короче говоря, после того раза я оставил семейную жизнь и начал свою. Собственную, - подчеркнул он.
- Постой, а ведь у тебя, наверное, и дети есть?
- Есть один обормот. Семь лет. И похоже - в меня, как-то больше с девочками дружит.
- Видишься с ним?
- А как же! Собираюсь к рыбалке приучить. Пусть хоть что-то дельное от отца переймёт, - Вася снова засмеялся.
Я вспомнил его угнетённое лицо десять лет назад и порадовался, обнаружив явную перемену к лучшему.

***

Поезд замедлил ход, и Рижский вокзал выступил из белёсой темноты. Одна мысль прилетела из прошлого и разбудила моё любопытство.
- Вась, не обидишься, если спрошу?
- Валяй.
- Помнишь, ты спрашивал у меня, можно ли ударить женщину? Кажется, ты тогда в первый раз женат был?
- Ну да, - лицо его вдруг опало, и на него опустилась тень усталости.
- И чем кончилось? - по инерции спросил я.
- Ты извини, - Василий протянул мне руку, - в другой раз договорим. Сегодня спешу.
Он подхватил свой ящик и, не дожидаясь меня, направился к выходу. Мне стало жаль, что с языка сорвался дурацкий вопрос.
Больше я с Васей не встречался.

2004

Письмо.

Черт меня дёрнул написать эту статью. Даже не статью, а весьма инфантильное письмо, которое заканчивалось вопросом вроде "что же, граждане, делать, если учеба осточертела. Не лучше ли "пойти искать по свету"?". В редакции почему-то так не посчитали, и письмо напечатали. Наверное, их к тому моменту, как сейчас модно говорить, "достали" подобными памфлетами.
Кажется, тогда это была самая популярная газета с огромным тиражом. Читала ее вся страна. Еще та, большая страна.
В общем, стоя у киоска с пятью экземплярами своего творчества, я чувствовал, что мои мысли становятся достоянием миллионов.
По сути, в письме я размазывал сопли, оплакивая несостоявшиеся надежды и прося население разрешить мне бросить свою учебу к чертовой матери. Правда, походя, была задета довольно общая проблема: "а нужно ли вообще, делать то, что не хочется, и не будет ли это во вред и себе, и другим?" И еще какие-то умные слова о выборе. Короче, народ завёлся. В редакцию полетели отклики. Сначала сотни, потом тысячи. Когда счет перевалил за три, редакторша позвонила и пожаловалась, что письма тащат мешками, и разбирать их уже рук не хватает.
Я приехал после института и принялся за чтение. Так и пошло: утром я слушал лекции, а вечером разбирал свою почту. Писали все. Молодые и старые, наивные и умудренные опытом. Писали студенты, служащие, военные, рабочие, колхозники, домохозяйки, пенсионеры. Растерявшиеся мне сочувствовали, сильные протягивали руку помощи, убежденные ругали на чем свет стоит и настаивали на немедленном исправлении. Через неделю голова моя трещала от пожеланий, советов и многочисленных историй по преодолению трудностей. В итоге я отобрал десяток писем от тех, кто хотел что-то услышать лично от меня и там же, в редакции, надиктовал ответы. Но были еще два письма, которые я тихонько уволок домой, чтобы вчитаться как следует.
Одно было от студента из Баку, покорившее меня верой в торжество социалистического будущего. Позже он прислал мне фотографию, и я увидел открытое молодое лицо, нос с горбинкой, усики... То, что он писал мне, можно было смело помещать в любую тогдашнюю передовицу, и я как-то поддался его несокрушимой вере и стал отвечать ему примерно в том же духе. Из нашей переписки выходило, что все идет хорошо, а будет - еще лучше. "Любовь, комсомол и весна!" Виват!
Другое письмо было от девушки, ожидающей любви. Разумеется, в письме не то что прямых указаний, но и намеков не было, но почувствовал я это определенно. И ответил, конечно, потому что и самому этой самой любви недоставало.
Интересно, между прочим, а есть ли люди, у которых любви навалом, и больше уже не хочется? Но это к слову.
Пошли письма. Два-три в неделю. Появилась симпатия. Потом, влюбленность, и, наконец, страсть. Пульс мой неизменно повышался, когда я подходил к почтовому ящику. Я предвкушал ласковое обращение, описание чувств, бережное прощание, обещавшее новые встречи. Влюбленность, как это часто бывает, дала мне новые силы. Я стал лучше учиться, с удовольствием ходил на занятия и неплохо сдал зимнюю сессию. О том, чтобы бросить институт, я уже не помышлял. У меня был свой остров счастья, с вершины которого остальной мир смотрелся, как в сиреневом тумане. Я аккуратно складывал письма, написанные типичным женским почерком, круглым и ровным. В некоторых я находил засушенные цветы.
Все шло хорошо. Наша страсть разгоралась и грозила преодолеть разделявшее нас пространство. В конце весны от нее пришло письмо с рисунком. Это был автопортрет, выполненный простым карандашом. До сих пор он хранится в моем архиве. Совсем маленький, с ладонь. Оказалось, что она хорошо рисует. Настолько хорошо, что я не мог оторвать взгляда от ее больших глаз, изумительного по своим пропорциям лица и волнистых, спадающих на плечи, волос. Она напомнила мне Златовласку из детского диафильма.
Больше ждать я не мог. Мне нужно было увидеть ее, говорить с ней, трогать ее руками. Я купил билет и отправился в маленький городок на юге. Был май, и в Москве только-только появились зеленые листочки. По городу гулял свежий весенний ветер. Он приятно перебирал мои волосы, когда я поднимался по трапу в самолет. Едва ли не в первый раз я оказался тогда в Ту-154. Я сидел близко к пилотской кабине и, помню, меня поразила тишина, с какой самолет набирал высоту. В общем, я был взволнован.
Она встречала меня в аэропорту большого города. Я спустился на поле, и ко мне подошла какая-то женщина. "Здравствуй!" - сказала она. И тут я понял, что это - другая, не та, письма которой я перечитывал десятки раз, не та, с которой я мысленно разговаривал полгода, не та, портрет которой я вставил в свое портмоне.
Узнавание чужого произошло мгновенно. Мы не могли любить друг друга, не могли быть вместе...
Потом мы ехали в электричке, шли по вечерним улицам теплого приморского городка и расстались возле гостиницы. Обескураженный, я крепко проспал всю ночь.
На следующий день она зашла за мной, чтобы вместе отправиться на свадьбу к подруге. Подруга нашла суженого в двух часах езды, в сером, неуютном городе, покрытом угольной пылью. Пока мы тряслись в разбитом автобусе, я понемногу познакомился с ее друзьями. Это были приятные, веселые девушки и парни, просто смотрящие на жизнь и отпускавшие на наш счет игривые замечания. Поселили нас в какой-то общаге, напоили чаем и устроили в отдельной комнате. В этой комнате было три кровати и лампочка под потолком. Мы пожелали друг другу спокойной ночи и легли спать. Я старался лежать очень тихо, чтобы не потревожить ее. В комнате было душно и пахло побелкой.
Утром за завтраком вся компания устроилась за одним столом. Публика веселилась от души, вспоминая приключения вчерашнего вечера с водкой и перепутанными кроватями. Девушки с интересом поглядывали на нее, как бы спрашивая "Ну как?". Парни, не стесняясь, подмигивали мне, а один не выдержал, и подошел. "Как она? Путём?". "Все в порядке", - уклончиво ответил я. Ответ был принят, как подтверждение ожидаемого, и народ успокоился.
Свадьба была бестолковой и шумной. В столовой того же общежития. Через полчаса после старта о женихе и невесте позабыли и занялись своими делами.
Когда дело дошло до танцев, я достал несколько своих кассет и устроил что-то вроде дискотеки. Публика была в восторге. Все плясали, как сумасшедшие. Она с кем-то танцевала. Я с кем-то танцевал. Потом с кем-то целовался под лестницей...
Она проводила меня до самолета, и я улетел.
Мы еще написали несколько писем, еще встретились как-то на вокзале. Я ехал в Пицунду с приятелем, и она специально приехала в большой город, чтобы двадцать минут постоять со мной на перроне. Через год или два кто-то сообщил мне, что она вышла замуж, и у нее родился сын. А может - дочь. Не помню.
Одному Богу известно, какие силы заставляют притягивать одну женщину и отвести руку другой.
2003

Граф де Бюсси.

Длинный - около метра и восьмидесяти сантиметров, с узкими плечами и широкими бедрами, - он заметно отличался от остальных. Добавить сюда длинные, до плеч, волосы, близко посаженные, маленькие глаза, и можно было сказать, что его занесло к нам каким-то странным ветром. В городе, который с одной стороны подпирала степь, а с другой - солёный лиман, мальчики были другими: шустрыми, загорелыми, они держались стайками, презирали "колгоспников" и преклонялись перед моряками дальнего плавания. Прац (не правда ли, странная фамилия?), напротив, был бледен и ходил один. Если бы Прац отличался умом, быть бы ему битым, как иным умным одиночкам, но, к счастью, он выглядел глупым до такой степени, что вызывал насмешливое сочувствие. Более того, он умел настолько замыкаться, что самые неуёмные задиры переставали его замечать. В наш девятый "А" Прац пришёл из другого девятого, где уже год отсидел. Учёба явно не шла ему в голову. Честно признаться, она никому не шла. К весне девочки успели вытянуться и приобрести приятные формы. Когда им приходилось писать на доске, они старались дотянуться до самого верха. При этом и без того короткие юбки поднимались на такую высоту, что класс замирал и какое-то время внимательно смотрел на оставшиеся без прикрытия ноги. После школы пацаны не спешили домой, а придумывали, где бы побаловаться винцом. Иногда, от нечего делать, ловили физрука и били. Прац, конечно, не принимал участия в коллективных развлечениях. В классе он сидел тихо, уставившись в книгу, которую держал на коленях. Оказавшись у доски, молчал. Лишь изредка его прорывало, и он с энтузиазмом начинал нести ахинею. Класс смеялся, учителя улыбались, и Прац зарабатывал очередной трояк.
К концу года обнаружилось, что Прац "тянет класс назад", и меня к нему "прикрепили", чтобы помогать учиться...

***

Прошёл месяц. Наш южный город окончательно распустился. От нагретой земли пахло кориандром. С лимана доносились радостные гудки стосковавшихся по навигации кораблей. Просохли лужи, и над Малороссией установился голубой мартовский купол, под которым резали воздух стрижи. Мы шли по пыльному пустырю к его дому. Прац сказал, что покажет что-то секретное; главное, чтобы матери не было дома. "Ерунда", - думал я, - "ничего особенного у него нет". Как бы в подтверждение моим мыслям перед нами возникла унылая пятиэтажка, в которой он жил. И дом, и подъезд, и квартира выглядели заурядно. В комнате Праца стояли кровать, кресло и тумба... с "амбарным" замком. Мне не доводилось раньше видеть навесные замки на городской мебели, и это обстоятельство меня заинтересовало. "Что там?" - спросил я. "Иди на кухню и жди", - распорядился он.
"Каково же было моё удивление...". Открылась дверь, и предо мной предстал французский (так я подумал) дворянин с рапирой в руке.
- Защищайтесь, сударь, - бодро крикнул Прац, шепелявя меньше, чем обычно, - Ваша честь в Ваших руках.
В моей руке был стакан с газировкой. Явление мужика в треугольной шляпе, камзоле и сапогах с ботфортами сбило меня с толку. Более прочего я опешил от рапиры, кончик которой приподнялся от пола и нацелился мне в грудь.
- Вы унизили себя, милостивый государь, оскорбив меня, и теперь только кровью можете смыть свой позор, - не унимался Прац. - Доставайте Ваше оружие.
Я не верил своим глазам. Вместо нескладного, долговязого подростка, сутулого, с бегающими глазами, на меня прямо и твёрдо смотрел взрослый человек, чья надменная улыбка должна была свидетельствовать о высоком происхождении.
- Я - граф де Бюсси, - приказываю Вам идти за мной.
Я встал и пошёл за графом. Тумба в его комнате оказалась открытой, замок валялся на полу. Прац распахнул дверцы тумбы, приглашая меня взглянуть на её содержимое. Я наклонился и увидел аккуратно стоящие ряды книг. Здесь были романы Дюма, Сабатини, Дэфо, Стивенсона. Ещё старая фляжка, нож, пара платков с кружевом... Мне казалось, что я сплю. Невероятно было в нашем городе, пропитанном атмосферой привоза, встретить человека в обличье героя благородного романа. Даже если этот человек - псих.
Прац усадил меня в кресло и рассказал, как он изготовил одежду и где взял оружие. К слову, на этом месте чудеса кончились, и я услышал повесть о муках начинающего портного и сапожника. На костюм ушло полгода работы. Рапиру он выменял в клубе на фамильную драгоценность, украденную у матери. Постепенно всё вставало на свои места. Кроме одного. Причины, по которой ему в голову пришла фантазия стать графом, и что, собственно, он собирался из этого извлечь. Спросить я постеснялся. Достаточно было, что мне досталась тайна, укрытая от прочих.

***

Через год состоялись выпускные экзамены. Прац, как и другие, получил аттестат. Большая часть класса разъехалась по разным городам. Я тоже уехал. Новые впечатления и обстоятельства вытеснили из моей памяти графа де Бюсси. Откровенно говоря, я просто забыл о нём. Как-то раз, много позже, я встретил приятеля, который был хорошо осведомлён о судьбах одноклассников. То, что он рассказал, меня не удивило. Кто-то учился в институте, кто-то сидел, кто-то пил. Сам приятель относился скорее к последним, поскольку из цветущего здоровяка превратился в худого и нервного субъекта. Мы, было, собрались попрощаться, как я вспомнил о Праце. "Знаешь ли ты, куда делся Прац?" - спросил я. "Помер", - ответил приятель. "Не может быть", - по инерции воскликнул я. "Короче, ночью на остановке пацаны прижали бабёнку, а Прац был рядом", - приятель сплюнул в сторону, - "короче, этот дурак, стал тыкать их какой-то палкой, ну, они ему ножик и вставили. "Нашли их", - спросил я. Приятель только ухмыльнулся. "Он не сразу помер", - продолжил он, - "его скорая забрала. Два дня мучился, бредил. Врач потом рассказывал, что такого бреда в жизни не слышал. Будто Прац говорил, что он граф и что ему должны принести его рапиру, чтобы убить герцога. Рехнулся, короче...".

***

Что сказать? Пока Прац был жив, он меньше всего напоминал графа де Бюсси, по крайней мере, тот образ, который возникает при прочтении известного романа Дюма. Но что-то от графа в него всё-таки "переползло". Иначе не схватил бы он на той остановке первую попавшуюся палку...

2004

Вино.

Мне "посчастливилось" услышать первое публичное выступление Горбачёва по радио. Это было в 1985 году. Если память мне не изменяет, говорил он долго. Полчаса или час. Его путаная речь удручила меня, поэтому позже я не мог разделить мнение, что вот, дескать, пришёл мессия, и жизнь наша, наконец, устроится. Тем не менее, Михаил Сергеевич не только любил поговорить (надеюсь, любит и теперь), но кое-что и делал. Сейчас его кампания против пьянства подзабылась, а тогда она доставила немало неудобств моим соотечественникам. В том числе и мне. По крайней мере, один раз, когда я оказался на своём первом профессиональном съезде в Кишинёве. Храни Господь Лёню Мамалыгу, который долго уговаривал меня приехать, посмотреть город, зайти в гости. Я не сразу решился ехать, ибо поездка грозила мне обойтись в 70 рублей, которые уже были отложены на отпуск. Подумав, я всё же согласился.

***

Какое это чудо - Кишинёв весной! Утром город умыт. Повсюду свечи каштанов, сирень. Даже милиционеры в белых рубашках и с полосатыми палками в руках весело смотрятся на городских улицах. Я шагаю в жёлтых ботинках по сохнущим тротуарам, и тревожная пустота от разлуки с возлюбленной потихоньку заполняется покоем.
Две картинки сменяют одна другую. На первой она сидит в вагоне метро и держит розу. Эстетически это совершенно: белое платье, белые туфли, едва-едва, капельку подкрашенные губы и - алые лепестки и тёмно-зелёные листья. Глаза не смеются и не улыбаются - они светятся обожанием и любовью.
На второй - регулировщик, - размахивает палкой и свистит на прохожих, откуда-то с неба "укает" горлица, и цыганка идёт следом за мной, предлагая погадать на картах. Картинки мелькают всё быстрей. Первая сжимается, вторая растягивается, и, в конце концов, побеждает.

Иногда в это "кино" вклиниваются стальные глаза секретаря райкома. Он прекрасно играет роль готового покарать прокурора, хотя интуиция подсказывает мне, что ему наплевать и на идеологию, и на комсомол, и на меня. С оговорками он принимает меня назад в "лоно церкви", но в карточке остаётся запись - предал! Ещё одна ошибка, и про диссертацию можно будет забыть. В науке не место идейно чуждым.

***

Зал огромен. Он похож на кремлёвский Дворец Съездов. К трибуне выходит Наталья Бехтерева и начинает о чем-то говорить. "Поток сознания", - так это квалифицирует Саша. Он всегда находит, над чем подтрунить. Я пытаюсь вслушаться в речь академика, найти мысль, идею. Но слова похожи на тесто, которое закручивают миксером. Они всё время видоизменяются, прячутся одно за другое, ускользают. Мне надоедает эта медитация на научные темы и почему-то раздражает, что она - докладчица - дочь действительно толкового человека, Владимира Михайловича Бехтерева. Силы кончаются, я покидаю собрание и иду бродить по городу.

Ура! Мы у Лёни. Сиреневый тёплый вечер опускается на город. Последние лучи путаются на лоджии в неразберихе домашнего скарба. Снизу, с политого газона к нам поднимается прохлада, которая успокаивает и настраивает на неспешное общение.
Стол накрыт в гостиной. Он большой. Он смог бы накормить дюжину людей, но нас только четверо: Лёня с женой, Саша и я. От вида фаршированных гогошар у меня начинает сводить скулы. Да что гогошары! Стол ломится от всяких закусок, мяса птицы, овощей. Лёнина жена редко сидит на месте более десяти минут: она уходит в кухню и возвращается с новым блюдом. С пирогами, с пирожками, с запеканкой. От всего этого разносится по комнате умопомрачительный запах, и мы всё с большим энтузиазмом разливаем по стаканам красное вино. Кажется, мы выпили море вина.
"Да что такого", - успокаивает Лёня, - "это ж лёгкое столовое вино, притом проверенное, с завода. Сегодня выспитесь как следует, завтра будете, как огурчики. Кстати, как вы устроились? Понравилось?"
Конечно, нам понравилось. Одному богу известно, как Лёне удалось засунуть нас в гостиницу КГБ Молдавии. В это незаметное трёхэтажное здание на перекрестье нешироких зелёных улиц. Гостиница как бы "утоплена" в квартал, оставляя на углу место для подъезда, трёх полукруглых ступеней и небольшой, покрытой мраморными плитами площадки. За двойными стеклянными дверьми, в холле сидит портье, похожий на одетого в гражданское спецназовца, Его помощник, мужчина лет пятидесяти, любезно разводит постояльцев по комнатам, напоминая, что в заведении приветствуется тишина.
В комнатах всё хорошего качества.

Лёня и Саша часами могут обсуждать планы, людей, их отношения. С вином их способности только усиливаются. Они часто шутят, смеются. Я переключаюсь на Лёнину жену, и мы с удовольствием говорим об их ребёнке и молдавской кухне. Так наши часы и проходят. Все счастливы, довольны, но в два утра вежливые гости должны попрощаться с хозяевами. Мы встаём, но Лёня не даёт нам сразу уйти. Оказывается, он припас две бутылки вина: одну - Саше, и одну - мне. Точно такое же, как мы пили. С того же завода. Очень полезно для здоровья. Мы выходим на лоджию, чтобы забрать бутылки. Вот... они!.. Две бутылочки по десять литров каждая.
- Нет-нет! Это исключено, нас не пустят в гостиницу, тем более - в самолёт. Лёня, милый, ты представь, если нас остановят и спросят, откуда у нас вино. Нам - что, говорить, что мы его сами изготовили или с завода утащили? Нас же посадят.
- Да вы не бойтесь. Скажете, что знакомые угостили, а вино не самопальное, заводское. В самолёт - без проблем. Завтра возьмёте в магазине пустых молочных бутылок, разольёте, закроете сосками из аптеки - и в портфель. Ручная кладь, и нет проблем.
- А как мы их в гостиницу внесём?
- Смотрите. Одну кладём набок в спортивную сумку, другую - в пластиковый пакет. Да ничего не оборвётся. Попробуй ручки! Они два пуда выдержат!
Наши мозги выключаются. Мы берём вино и спускаемся вниз ловить машину. Даже в южном Кишинёве майские ночи короткие - над домами брезжит рассвет. Через десять минут около нас останавливается микроавтобус, мы целуемся с Лёней, клянёмся, что употчуем его в Москве, и уезжаем.

***

Гостиница. Кегебешный щвейцар открывает одну дверь, вторую, впускает Сашу. За ним иду я. В левой руке у меня пакет с бутылью. В тамбуре, между дверьми, ручки пакета обрываются, бутыль падает и разбивается. Мы не можем оторвать взгляда от розового пенного потока, который сбегает по ступеням крыльца в виде маленьких водопадиков. Воздух наполняет аромат свежего виноградного вина. "Что это?" - спрашивает швейцар, чтобы как-то справиться со ступором. "Это сок виноградный", - отвечает Саша. "Да я - что, не вижу, что это вино, настоящее, заводское", - возражает дядька, приходя в себя. Саша что-то начинает говорить, а сам жестами подзывает меня к себе, Я догадываюсь, что вторую бутыль надо отнести наверх. И срочно. Пока на неё не обратили внимания. "Посиди наверху. Постараюсь его уболтать", - шепчет Саша. Дыхание постепенно возвращается ко мне. Я знаю, что Саша может заговорить зубы кому угодно.
Наверху ни звука. Бутыль доставлена и упрятана в шкаф. Я смотрю из окна на светофор. Для кого он переключается? На улицах нет ни машин, ни пешеходов. Мне муторно одному. Как там Саша? А вдруг уже вызвали ментов? Что говорить? Как не подставить Лёню? Я не выдерживаю и спускаюсь вниз. И дядька, и портье бросают на меня короткий взгляд... Я нахожу Сашу на крыльце со шваброй и ведром. Он согнал винное озеро в сток и пытается отмыть крыльцо. Я подтаскиваю воду, и через час от вина не остаётся следов. К нам выходит дядька. Поводит носом и недовольно хмурится - всё-таки немного пахнет. "Ладно, разберёмся, идите спать", - то ли прощает, то ли предупреждает. Может, не стукнет? Если стукнет, нам конец.

***

Восемь утра. Мы идём по центральной улице. Какое очаровательное утро и какие мы красивые! Костюмы, белые рубашки, галстуки - в повседневной жизни мы так не одеваемся. В гастрономе Саша, учёный бородач, поднимает солнечные очки и просит продавщицу продать нам литровые бутылки из-под молока.
- У меня нет, - растерянно отвечает молоденькая девочка, - ещё никто не сдавал.
- Может, порекомендуете место, где можно приобрести?
- Простите, я не знаю. Подождите до обеда, пока наберутся.
Какое ждать! После обеда у нас самолёт, поэтому бутылки нужны сейчас. (О том, чтобы избавиться от вина, мы почему-то не думаем). Снова идём по улице, на перекрёстке ждём сигнала, чтобы перейти дорогу. Женщина интеллигентного вида стоит рядом.
- Простите, не могли бы Вы подсказать, где найти пустые молочные бутылки?
Она минуту смотрит на нас. Изучает.
- Знаете, у меня есть бутылки на балконе. Пойдёмте, здесь недалеко.
По дороге мы рассказываем про съезд физиологов. Она улыбается. Не понятно: верит или нет.
Итак, десять литровых бутылок у нас в руках. Бесплатно. Мы же интеллигентные люди. Теперь - соски. Конечно, в Кишинёве принято, что прилично одетые мужчины по утрам покупают соски. Аптекарша даже глазом не моргнула, отсчитав нам нужное количество.

...Посадка в самолёт прошла благополучно. Никто не заглянул в наши портфели.

***

Ближе к вечеру я сидел на краю песочницы. В Москве тоже было тепло. Шёлковый майский ветерок шевелил наши волосы. Она смотрела на меня влюблёнными глазами, а я рассказывал свою историю.
Удивительно, как быстро самолёт переносит из одной жизни в другую. То, что несколько часов назад было реальной опасностью, становится лишь упорхнувшей в прошлое тенью. Впрочем, время поступает так же.

2003

Азиатский синдром.
К вечеру у Мэтью появилось предчувствие чего-то необычного. Ещё более необычного, чем весь этот крайне необычный день, растянувшийся на 48 часов.

***

Итак, пройдёмся по-порядку (время местное).
23.00 - выгулял собаку.
24.00 - собрал чемодан.
01.00 - переспал с женой.
02.00 - сходил по-большому.
03.00 - почитал детектив.
04.00 - пробовал заснуть.
05.00 - сел в такси.
06.00 - вылетел во Франкфурт.
10.00 - пересел на рейс до Баку.
20.00 - вылетел в Ахмадбай.
24.00 - приземлился.
02.00 - вышел из аэропорта. Подумал: "Только что на лоб не поставили (о печатях) и в ж.пу не залезли (о досмотре)". Встретил Николая.
03.00 - ехал по городу на такси, смотрел на гигантские портреты "отца", пытался шутить.
04.00 - сидел с Николаем в баре гостиницы, пил пиво, курил самокрутку.
06.00 - лёг в постель. Заснуть не смог. Принял ванну. Побрился.
09.00 - ждал машину.
11.00 - выехал с Николаем в Марабад. Очень жарко, потел. На дороге десять раз останавливали, проверяли документы. Сначала напрягался, потом привык.
17.00 - на деловой встрече передал "вожжи" Николаю. Перестал понимать, чего они хотят.
20.00 - гостиница - "miserable fucking place" - с запредельной ценой. Разозлился, однако, выбирать не из чего.
21.00 - деловой ужин. Хозяева улыбаются золотыми зубами, наливают водку. Почему каждый раз надо пить до дна? За здоровье, за сотрудничество, за дружбу. Потом за любовь, за женщин, снова за любовь, снова за женщин... Всё время приносят еду. При свечах не разобрать, что это. Николай что-то переводит. Как - 17 жён? Новая каждый год? Не может жить с одной больше года? What a man! А я со своей уже пять лет живу... Какая здесь грязь. Впрочем, они весьма любезны. Что? Мне - жену? Здесь? Ха-ха. Я подумаю. Что-то желудок сдавило. Неужели Питер был прав, и здесь нельзя ничего есть? Опять несут еду. Как горячее? А что было до него? Водку больше не буду пить. Нет и нет. Я - мужчина. Сказал - и всё. Тем более они мусульмане - им вообще запрещено пить. Нет, это не переводи. За мою семью? Буду! Буду пить, сколько захочу. К чертям устав компании. Мне вообще за эту работу вторую зарплату надо. "Goodness me!" Как же я напился. Николай, кажется, трезв. Интересно, как ему удаётся меньше пить? Или не пьянеть? Или меньше пить?... Куда поедем? К девочкам? Конечно! Какой-то странный этот Николай - не поймешь, шутит или нет...
23.00 - Трясёт. Тошнит. Ну, ничего, Николай сказал, что скоро приедем в бар. Или стрип-клуб? Не важно. Главное, там будет пиво, будут девочки, музыка, огни и всё такое, - как дома... Что это? Shit! Это дверь в клуб? Похоже на заброшенный склад. Ни музыки, ни огней. Нет, я не хочу внутрь, поедем лучше домой. Николай, this is it, всё закрыто, we are not welcome in here. Forget it, let’s go to bed! Господи, почему я такой мягкий - меня ведут, и я иду. Только бы не упасть в этих тёмных коридорах, только бы не сломать шею и вернуться домой живым. Так... здесь, кажется, сортир, здесь - кухня, здесь - кладовка. Надо запомнить дорогу, если придётся выбираться одному. Oh! И правда бар. Мужчины, женщины, диваны, столики. Ах, вот оно что! После десяти веселиться нельзя. Значит, we are illegal in here. All right. Let’s have a beer. Дым. Бум-бум-бум. Пиво. Бум-бум-бум. Снова дым. Бум-бум-бум. Николай уже обнимает какую-то аборигенку. А я не хочу танцевать. Я не умею танцевать. Я люблю курить и улыбаться. А она ничего. Стройняшечка. Наверное, местная мулатка. Куда он её повёл. Стой! А как же я? Как мне с ними разговаривать. Ну, и чёрт с тобой. More beer? Yes, please! Какая теперь разница. Человек должен увидеть всё: и королевский дворец, и помойку вроде этой. Впрочем, они по-своему милые люди. Платят за выпивку... Тяжело в животе. Надо в туалет. Как говорят американцы - business No. 2 - по-большому. ...Женщины у них ничего, глаза красивые, но - зубы. Золото портит улыбки. Улыбки становятся хищными. Так, пора искать туалет. Николай! Ах, да ушёл с той газелью. Подлец. Больше не поеду с ним. Эй! Махмуд, понимаешь - "а-а". Идти и делать "а-а"! Понимаешь! У-у-умный. Понял. Нет, не надо руку, я сам. Видела бы меня Сьюзен! Её бы стошнило. Хорошо, что не видит. Какой же я дурак!.. Не падай. Тихо. Плавно поворачивай направо, потом - налево. Что? Я не вижу. Turn the lights on, please! Почему они не включают свет? И вода на полу. Откуда вода? Всё! Сосредоточился, захожу в кабину. Oh, no! Слишком глубоко для моих ботинок. Ладно. Где-то внизу должен быть унитаз. Зажигалка. В кармане. Сейчас... Так, надо только забраться на унитаз. Господи, какие схватки. Как бы кишка не лопнула. Что это? Почему вода течёт из унитаза?...А-а-а!!! Не могу. Не могу. Не могу. Выпустите меня отсюда. Куда-нибудь. Подальше от этой воды и вонючей темноты. Махмуд! I wanna out! Out! Out! Нет. Ничего я не сделал, выпусти меня, покажи, где я могу... ты понял? Где? За углом? Хорошо. Отстань. Я сам. ...Здесь хотя бы есть, чем дышать. Так, это тротуар, за ним - дорога. Почему так темнеет в голове? Наверное, сосуды лопаются. Нет, я никуда не иду, я снимаю штаны здесь. Плевать на людей, плевать на машины, плевать на весь мир. Умираю. А-а! А-а-А! А-А-А-А! О-о-о! Yeah! Господи, люблю тебя. Какое счастье! Я живу, я дышу...
Где этот Колья-а? Я хочу спать.
***
Утром Мэтью и Николай сидели на ступенях гостиницы. Чёрные брюки, белые рубашки, галстуки, тёмные очки. Типичные "сэйлзы".
- You gotta be careful with food in here, - серьёзно сказал Николай.
- I’ll try to... - вяло отозвался Мэтью.
И неожиданно засмеялся. В туалет уже не хотелось. Ещё 48 часов - и дома!
I love you, Sue! I mean it...
2004

Звонок из прошлого.


Я уже со счёта сбился, сколько раз бывал в сибирском городе К. Ещё немного, и я буду воспринимать его, как большой московский район, который отделяет от центра лишь четырёхчасовой перелёт. Облик города узнаваем: это потрёпанный временем “cовок”, одинаковый и скучный по всей России, поэтому он, облик, легко сочетается с любой местностью и любым другим нашим городом. Можно, конечно, поспорить, что с Москвой не сравнится ни один российский город. Верно, Москва - это не только бесконечные многоквартирные коробки, но и Кремль, и всякая там архитектура, но я живу на окраине, центр посещаю только с познавательными целями, поэтому рыночно-коммунальный образ столицы мне ближе и понятнее.

Приехав недавно в К, я встретил Катю. Мы давно и успешно знакомы, с той долей взаимного доверия, которая постепенно прирастает со временем и идёт на пользу, как деловым отношениям, там и нашим личным. Последние мы укрепляем всякими мелочами: приветами, сувенирами, необременительными услугами. На этот раз Катя устроила для меня экскурсию по городу, а я предложил ей вместе поужинать. Немного уставшие от работы и машины, мы уселись в ресторане, в зале которого стоял большой аквариум. Крупные рыбы лениво шевелили хвостами, как бы призывая нас не спешить и тщательно прожёвывать пищу.

***

...Помню, что случилось это в перерыве между солянкой и судаком. Суповые чашки унесли, и в ожидании второго блюда Катя закурила. Она начала рассказывать незаметно, с какого-то пустяка, и прошло две или три минуты, когда я сообразил, что из сумрака надвигающегося вечера проступают контуры необычной истории.

Кто-то позвонил по межгороду, Катя сняла трубку и услышала мужской голос.
- Добрый вечер. Вы - Катя?
- Да.
- Меня зовут Андрей. Вы вряд ли меня помните. Мы с Вами когда-то вместе были в Крыму, в Артеке.
Действительно, четверть века назад Катя была в Артеке.
- Понимаете, мне очень захотелось кого-нибудь найти из “наших”, и я нашёл Вас.
В общем, Катя его забыла. Тогда, в Артеке ей было одиннадцать, ему - пятнадцать. Катя была гимнасткой и выступала на сцене, а Андрей сидел в зале. Конечно, они дружили. Может быть, ходили, взявшись за руки, может быть, даже целовались. Но лето кончилось, и дети разъехались по своим городам. Она вернулась в К, а он - в свой город на самом Дальнем Востоке. Жизнь побежала дальше, унося Андрея из Катиной памяти.
За следующие двадцать пять лет они учились, женились, рожали детей, меняли поприща. Они были далеко и вряд ли могли случайно встретиться. Даже если бы встретились, то не узнали бы друг друга, ибо время меняет лица и делает их непохожими на прежние образы.
Андрей помнил о Кате и надеялся увидеть её. Об этом они договорились ещё в Артеке.
Час пробил, когда Андрею исполнилось сорок. Он нашёл её телефон и позвонил, потом приехал по делу в К и пригласил в ресторан. Это было немного волнительно - встретиться с мужчиной, которого видела мальчиком. Они провели вечер в разговорах. Ему очень хотелось в Крым, в Артек, но один он поехать не мог и звал с собой Катю. Потом они пошли к Кате домой, она познакомила Андрея с мужем и сыном. Снова пили вино, курили и говорили.
Прощаясь, Андрей сказал, что когда-нибудь его мечта сбудется.

***

- Как ты думаешь, - спросил я Катю, - зачем ты ему нужна?
- Не знаю, честное слово, - ответила она.
- Не кажется ли тебе, что он хочет реставрировать прежние, романтические отношения?
- Бог с тобой, какие отношения. Ничего нет, да я и не помню ничего.
- Тем не менее, он не хочет ехать в Артек без тебя. Чтобы вернуть прошлое, ему нужна ты. Он, ты, Артек, солнце и море - и он снова в том чудесном состоянии, которое не в силах забыть.
Катя молча покачала головой.
- Знаешь, так просто не разыскивают девчонок из детства. Это иллюзия невероятной силы, которую не разрушила даже ваша теперешняя встреча, твой новый голос и новый облик. Это что-то совершенно постороннее от его счастливой семейной жизни, от бизнеса. Может быть, особая гармония и подъём, которые он ощутил тогда и которые больше не повторялись в его жизни.
- Да ну! - махнула рукой Катя.
Я вдруг почувствовал, что моя фантазия разгулялась больше положенного.
Мы съели судака, десерт и вышли на улицу. Было пасмурно и почти темно. Чувствовалось, что зима не за горами.
- Послушай, спросил я, - а как он всё-таки тебя разыскал? Практически.
- Просто. Он бывший милиционер, и у него остался доступ к сети. Он “пробил” меня по их компьютеру и нашёл. Фамилию-то я не меняла.

Интересные пироги! Это значит, я тоже в ихней сети, и если они захотят, то найдут меня за пять минут. Хорошо это или плохо? Что найдут - плохо. Наверняка не за тем, чтобы вручить награду. Что записан - хорошо, - спасибо за учёт.

Судя по всему Катю несколько тяготило внимание друга детства. Взрослой жизни свойственно множество ограничений, из которых главное - время. Если тратишь его, надо понимать - зачем. С другой стороны, было похоже, что она как бы поджидает, что он придумает в следующий раз. Не предложит ли он нечто, что вызовет её интерес. Не сломает ли его желание все барьеры, не унесёт ли бурным потоком неведомо куда...

И не так ли мы все устроены: хотим стабильности и ждём перемен.
Hey! You never know!

2004

Приятель.

Сегодня подошёл к нему. В первый раз. Сначала посмотрел в глаза: мало ли что. Взгляд спокойный. Опустил руку на шею. Чуть было не сказал: "It"s about trust, boy". Потом вспомнил, что парень вряд ли знает английский. С другой стороны, с таким выражением глаз можно вообще без языка прожить. "Я видел, я знаю, я понимаю", - читаю в них. Пройдёт еще лет десять, и я тоже буду смотреть на людей взглядом, исполненным спокойствия и знания. Два-три добавочных пинка от жизни - и извольте, получите отборный продукт.
Этому парню досталось - к бабке не ходи. Терпение и настойчивость просто так не приходят. В любую погоду, в солнце, дождь, жару, мороз, стоит он посреди переулка и ждёт. В его позе столько терпения, что я каждый раз вздрагиваю, когда вижу его. Если бы люди умели так ждать, давно настал бы рай на земле.
"Что, парень, ждёшь?", - пробую завязать разговор. Он поднимает морду. "Жду!" У него густая шерсть, гораздо гуще, чем у колли. И такая же длинная. Удивительно, но под проливным дождём и секущим ветром он не промок насквозь - я нащупываю в глубине его шерсти сухость и тепло. Слегка треплю загривок. Он молчит. Я - это не Он. Я - один из тысяч, что вытекают по утрам из метро в Богоявленский переулок, а по вечерам втекают обратно.
Что ж. Я засвидетельствовал ему своё почтение. Пора и честь знать. Ухожу и вдруг слышу за спиной: "До свидания". Вот не думал, что услышу его голос. Много раз представлял я себе, что у него глубокий, с хрипотцой бас, а оказалось - тенор, совсем не под стать солидному росту.
Пока, приятель. Твоя преданность достойна уважения. Мы знаем, что я не смогу заменить Его, но уверяю тебя, дружба нам не повредит. Кто знает, как дело пойдёт, глядишь, и пригодимся друг другу.

***

P.S. Сантименты - это хорошо, но ими сыт не будешь. Поэтому вечерком зашёл в гастроном и купил микояновской "Докторской" (по 160 руб. за 1 кг, т.е. приличной).
Сегодня выхожу из метро, ищу глазами своего приятеля. Вот досада! - нет его. Ну, думаю, делать нечего, у каждого бывает потребность отлучиться. Иду на работу, взглядом обшариваю закоулки. Уф! Зря беспокоился. Лежит на краю тротуара и в ус не дует. Я подхожу, сажусь на корточки и достаю заготовленный пакетик с колбасой. Он смотрит как бы сквозь меня: "Много тут Вас с колбасой ходит!". Кладу на ладонь ломоть и подношу к морде. Он деликатно нюхает и очень аккуратно ухватывает ломоть в рот. Потом на мгновение застывает, смотрит как-то растерянно и кладёт колбасу на асфальт. Я так и думал, что с этим парнем возможны осложнения. Вроде отказа от микояновской "Докторской". Поэтому придержал второй кусок. Для себя. Беру колбасу в рот и начинаю чавкать. У него на морде проступает сочувствие: "Ну, брат, это другое дело, за компанию и жид повесится!", - он поднимает свой ломоть с пола и с улыбкой жуёт. Так мы и лежим-сидим посреди человеческой реки с набитыми колбасой ртами. Солнышко. Хорошо.

***

P.P.S. На то и существуют писатели, чтобы сентиментальные девушки роняли светлые слёзы (раньше - на бумагу, теперь - на клавиатуру), а животные становились почти людьми, только лучше. Реальность, увы, как всегда прозаичнее. В округе (ударение на "у"), где я работаю, жилья нет, одни офисы, т.е. вряд ли мой пёс вырос в здешних местах. А если и вырос в какой-нибудь подворотне, то уж точно без всякого хозяина. Скорее всего эта умная скотина пришла с окраины, откуда её выперли более сильные собратья. И, к счастью, переселение оказалось удачным. Во-первых, в центре собак практически нет, а, следовательно, нет и конкуренции за еду. Во-вторых, народу - не протолкнёшься, и многие (слабые сердцем) с удовольствием подкармливают бездомную собачку. Я это понял, когда в арке метро наткнулся на разломанные сосиски, явно предназначенные моему приятелю.
Короче говоря, парень он - не дурак. "Иди сюда", - шепнул я ему, идя с работы. Он покинул свой пост на середине мостовой и подошёл. Признал, значит. Я отдал оставшуюся колбасу и отчалил. Уходя, оглянулся. Ест, думаю, или бросил? Жуёт! Видно, нагулял за день аппетит...

2005
Всероссийская ярмарка мёда.

Сегодня воскресенье, и я решил изучить окрестности. Наконец-то, после непрерывных дождей и выглянуло солнце. Непогода мучила Москву все лето - казалось, что и осени не будет, а воду из серых нависших туч плавно сменят белые хлопья. А вот - нет же. Распогодилось.
Я взял фотоаппарат, сел на велик и поехал в усадьбу Коломенское. Дорога заняла пять минут. Я благополучно миновал магнитную арку, вопросительно посмотрел на охранников, и они тоже с легким удивлением посмотрели на меня. Наверное, они оценили мою готовность раздеться и переключили внимание на других.
Коломенское находится в юго-восточной части Москвы на высоком берегу реки. Основные сооружения относятся к XVI веку. Если не ошибаюсь, в те времена, времена Ивана Грозного, это был дальний форпост, защищавший столицу от кочевников.
"Ooh, it's so vertically built!" - воскликнул мой друг Том Джентри, когда лет десять назад увидел устремленную ввысь церковь. Действительно, стремление космическое. Сердечко начинает сладко биться, когда пристраиваешь эту красоту в видоискатель.
И как хорошо стало здесь теперь! Дорожки, газоны, цветы вместо прошлых канав и грязи. Наверное, последовательность такая: сначала сад рождается в голове, потом воплощается в реальном мире, и из него снова проецируется в голову.
Совершенно счастливый, я колесил по парку, вокруг усадьбы, стараясь определить границы и отыскать наиболее живописные места. Постепенно дорога привела в огромный яблоневый сад, что наверху, на южной окраине. То, что я там увидел, заставило расхохотаться. Всего в трехстах метрах от сада разгуливали толпы горожан и иностранцев, живо обсуждая архитектурные прелести, а здесь кипела совсем другая деятельность. Народ собирал яблоки. И как! Мужики проворно залезали на деревья, трясли их, заставляя яблоки сыпаться дождём в траву, а бабы (именно бабы) живенько укладывали их в авоськи. Что за разговоры! Как будто вернулся в шестнадцатый век.
- Да ты эту тряхни - здесь яблоки слаще...
- Быстрей собирай, а то народ набежит...
- Куда гнилое кладешь?..
- Приедем домой - повидла наделаем...
- Дураки, тележку не взяли! Как попрём-то?..
Не думал, что когда-нибудь увижу подобную "пастораль" почти в центре Москвы.
Двое испанских студентов осторожно пробираются между работающими - хотят попробовать яблочка. Мальчик стесняется лезть на дерево. Он берет с пола гнилое яблоко и пытается сбить им здоровое. Что ни попытка - неудача. Девочка ходит кругами, надеясь найти хорошее яблоко на земле. На них иногда смотрят глазами, полными непонимания.
Пока я снимал деревья, невдалеке началась драка. Мужик натряс яблок, а какой-то молодец решил их подобрать. Может, и не все, а пару. Но, так или иначе, покусился на обозначенную собственность. Послышались смачные оплеухи, мат, женщины завопили. Драчунов растянули в стороны, и они еще какое-то время орали: "Иди сюда...".
Выезжаю из сада на самую высокую точку над Коломенской поймой. Братцы, какая красота, какая дикость, несмотря на виднеющиеся вдали микрорайоны, на дурацкие заводы и склады, разбросанные то тут, то там, на пристани и речные трамвайчики, уходящие по дуге к солнцу. Деревня Москва! Теплая, милая деревня.
Поворачиваю голову и вижу храм Усекновения головы Иоанна Предтечи, построенный якобы в ознаменование коронации Ивана Васильевича. И храм заброшен, и кладбище вокруг него - тоже...
Еду дальше на юг по дорожке. Поначалу ничего необычного: слева обрыв над рекой, справа все тот же сад, переходящий в неразобранные заросли. Вдруг вижу избушку, прилепившуюся на площадке перед склоном. Дом старый, столетний, с небольшим садом и огородом. У калитки на скамейке сидит старушка. Перед ней на деревянном ящике выложены несколько морковок, свекл, луковиц и кабачков. Лицо у нее коричневого, крестьянского цвета, такой же плащ, платок, резиновые сапоги. Мне кажется, что я видел в России тысячи похожих женщин. Уже не пойму, то ли они живут в России, то ли Россия живет в них. Присел. Баба Аня в этом доме с "довойны". Когда-то была деревня, а теперь остался один дом, окруженный заповедником. Свет есть, удобства на улице. Живет потихоньку. Взял у нее морковок - и назад, в цивилизацию.
В центре цивилизации на меня выскочил мужик придурковатого вида. "Вот, слушай. И дым отечества нам сладок и приятен. Кто написал? Пушкин или Лермонтов? Ты должен знать - вон какая у тебя машина". Я хотел сказать - Бальмонт, но не успел. Мужик быстро повёл носом: "Зачем он это написал? Чувствуешь, как воняет!". (Пахло, кстати, древесным углем и шашлыками). "Для того и написал, чтоб сладко жрать!" Я согласился.
Я почувствовал, что сумасшедший нашел единомышленника и, махнув рукой, уехал.
Была у меня еще целишка. Если проехать на север через центральный сад (тоже яблоневый), то окажешься в низине, где находится... ага, еще один яблоневый сад. А в нем - мёд со всей России. Народу - не протолкнешься. Все хотят мёду. Лижут его, галдят, покупают, спрашивают какие-то редкостные сорта. Из динамиков уверяют, что вся продукция сертифицирована, и я начинаю думать, что мед - настоящий. Откуда? Отовсюду. С Алтая, Кавказа, Приморья, Урала, Поволжья, средней полосы. Мёд липовый, гречишный, майский, клеверный, цветочный. Мед в банках, мед в сотах. Мёд, мёд, мёд.
Не долго думая, направляюсь к ближайшей палатке. (К другим бы с великом и не протиснулся). Мёд с Северного Кавказа. Пробую один, другой. Выбираю майский по 200 рублей за 1 кг. Вкусный, с освежающим букетом. Беру банку и чувствую, что вот-вот лопну от счастья. Кладу мёд в рюкзак и еду на колокольный звон.
Перед главным храмом толпа народа слушает музыку. Играют трое мужчин на трёх инструментах. Каждый инструмент - это рамка с подвешенными медными пластинами. Пластины так подобраны, что одну рамку можно условно отнести к тенору, вторую - к баритону, третью - к басу. Ударяют по пластинам разными деревянными молотками, в зависимости от требуемого звука. Этакий подвесной металлофон. Однако, создается полная иллюзия колокольного перезвона. A bit more sophisticated I’d say. Между тем, эти дяди в старинных костюмах играют весьма профессионально, и столь же неплохо зарабатывают: я с трудом засунул в корчажку свою десятку.
Еще один взгляд на реку, на людей и - домой. Обедать. Сначала котлетка собственного изготовления, потом - чай с майским мёдом.
What a day!

2003
Знак.
Печальная, конечно, с ним приключилась история. Я имею в виду алкоголизм, который разыгрался на фоне семейных неурядиц. Хотя, что за чем следовало, - то ли пьянство за скандалами, то ли скандалы за пьянством, - большой вопрос. Помню, что ещё задолго до свадьбы Серёга был не прочь расслабиться. Особенно хорошо разбавленный спирт шёл ночью, когда мы сутками вели эксперименты. Сигареты и спирт, как нам казалось, держали нас на ногах и не давали свалиться от усталости. Пока Серёга был холост, наши ночные бдения никому не мешали, однако, в дальнейшем обстановка осложнилась. Если сказать коротко, жена поставила вопрос ребром: или - я, или - лаборатория. Таким образом, она заранее поставила себя в положение проигравшей, однако, разрешение наступило не сразу, а года так через три. У них успел родиться ребёнок, Серёга честно сделал обещанный ремонт в квартире и был близок к защите диссертации. В это время разыгралась очередная серия скандалов, в результате которой Серёга ушёл в глухой запой.
Это был дебют.

***

В миттельшпиле, на который ушло десять лет, и который мне даже сейчас страшновато вспоминать, Серёга получил звание алкоголика, растерял здоровье и несколько раз был на волоске от гибели. Чаще всего он терялся в транспорте, и благо, если его заметала милиция. Тогда мы, его друзья, спешили вытащить его на волю, что, к счастью, всегда удавалось. Хуже было, когда он потерялся между глухими подмосковными полустанками, едва не замёрзнув насмерть морозной ночью. Может быть, благодаря этому случаю, он испугался и начал задумываться о лечении. Насколько я помню, он перепробовал все доступные на тот момент методики: "торпеду", пластыри, кодирование, самовнушение и, видимо, множество других, о которых узнал из книг. Были у него и "самодельные" затеи, вроде отвыкания посредством понижения количества и крепости алкоголя. Он так подковался, что мог бы, вероятно, проводить платные консультации по лечению алкоголизма, и я теперь удивляюсь, что он до этого не додумался. В общем, овладел теорией и практикой, но... пить бросить не смог. Разумеется, он потерял семью. С другой стороны, в один из "просветов" он собрался и защитил-таки диссертацию. Это было добрым знаком для окружающих, ибо говорило о том, что его ум не угас и продолжал сопротивляться болезни.
Говорят, что от алкоголизма вылечиться невозможно. Максимум, что можно сделать, - это поставить заболевание под контроль. И Серёга это сделал. Сначала - полгода без водки, потом - год, три пять... В конце концов, стало ясно, что он способен себя контролировать.

***

Слава богу, теперь его жизнь наладилась. Он нашёл интересную работу в прикладной лаборатории, получает деньги, на которые может прокормиться. Собственно, именно на еду и транспорт до Фрязево, где живут его родители, ему и хватает. Раз в год он собирает старых друзей, чтобы поговорить, поесть и выпить. Мы с радостью собираемся и с удовольствием пьём. Серёга тоже пьёт, но при этом тщательно следит за количеством. После второй рюмки он переходит на чай. Крепкий чёрный чай с сахаром.
В одну из встреч он спросил о моей семье. Я рассказал. "Удивляюсь я, как тебе это удаётся", - сказал он с уважением, - "как у тебя на всё время хватает".

- Погоди, - вдруг пришло мне в голову, - ты же молодой ещё. Что сороковник для мужика? Пустяк. Женись. Какие проблемы? Ты прекрасно ладишь с женщинами. Сколько помню, всю жизнь к тебе ходят: "Серёжа, сделай то, Серёжа, сделай это..."
- Нет, - засмеялся он, - у меня, как говорят шахматисты - эндшпиль. Пора плавно завершать игру.
- Брось. Лукавишь.
- Ничуть, - он выбил из пачки "Яву" и закурил.
- Понимаешь, - начал он, как бы что-то вспомнив, - мне знак был.
- ?
- Был у меня случай лет пять назад. Нашёл я временную работу, но такую, что надо было жить в Москве. Рано начинали. Сейчас не помню - то ли в семь, то ли в полседьмого. А у меня племянница в тот год приехала из Смоленска учиться, и знакомые ей сдали квартиру, причём двухкомнатную. Сами - за границей, она - здесь: и присмотрит, и денежку положит. Короче, договорился я с ней жить вместе. Платить пополам. Мне удобно, и ей хорошо - половину денег можно на косметику пустить. Как она сперва обрадовалась! Здорово, говорит, теперь у меня в Москве новый родитель будет. Классно. Ладно. И правда, первые дни приветливая была, ужин готовила, о жизни своей рассказывала, о школе. Потом что-то странное началось. "Вам, - говорит, - дядя Серёжа, - усы не идут, Вам их сбрить надо". Ну, я пошутил, что - нельзя, что она меня без усов не узнает. Дальше - интереснее. Достаёт как-то пачку писем и говорит, что это письма от её подруги, что они бесценны, и что из них роман получится. Я киваю. Прошу почитать. Она читает и спрашивает: "Ну, каково! И это пишет девочка, которой шестнадцать лет". Вроде как ожидает, что я начну восторгаться. А там, понимаешь, действительно, школьное письмо, поэтому я мычу нечто одобрительное - и всё. Наверное, я ещё много ошибок наделал. Вижу, как она леденеет на глазах. Что делать - не знаю. Не здоровается, не прощается. Иногда бормочет неразборчивое, будто ругает кого. Ну, я решил внимания не обращать. Подумал, молодая, перебесится, и пройдёт.
- Не тут-то было, - продолжил Серёга, - закуривая следующую сигарету. - Смотрю, потихоньку хамить начинает. Вечером как-то сидим на кухне, смотрим телевизор. И телефон тут же звонит. Берёт моя красавица трубку и начинает говорить. Громко и с удовольствием, будто меня рядом нет совсем. Этот случай я пропустил, будто не заметил, но на следующем сильно споткнулся.
- Опять-таки вечером. Я на кухне, пишу отчёт на компьютере, она - в ванной моется. Я, между прочим, уже тише воды, ниже травы. Молчу, как рыба, чтобы только не спровоцировать. Дёрнул меня чёрт однажды сказать про детей, что от них проблем невпроворот, так она меня чуть не съела: "это кощунство, дети - это счастье, Вы ничего в жизни не понимаете". Заткнула, короче. Ну вот, выходит из ванной и говорит куда-то в пространство: "Через десять минут я должна спать". "Спи крепко", - говорю ей. "Если я завтра не встану вовремя - Вы будете виноваты". У меня аж дыхание перехватило, а она продолжает : "Интересно, кто может спать, если над ухом щёлкают клавиши". Резко разворачивается и уходит в свою комнату.
- Знаешь, я после этого всю ночь не спал. Всё думал. Ну как? Как ты в них заглянешь? Как поймёшь, что у них внутри? Ведь порядочный был на вид человек. Разговаривал, смеялся. Приличия, наконец, соблюдал.
Серёга немного помолчал.
- Под утро придумал, что это мне от Бога знак был - не суйся! Не осложняй себе жизнь. И так уже вниз пошла...

***

Безусловно, он ответил на мой вопрос. Нет смысла сожалеть, ибо жизнь с каждым играет свою игру. И всё-таки...

Он один. И мне почему-то горько.

2004

Поездка на Дон.
Наконец-то двухдневные переговоры завершились, и радушные хозяева объявили "культурную" программу. Больших неожиданностей не последовало: суть программы сводилась к сакраментальному Петькиному вопросу "А слабо, Василий Иванович, море водки выпить?.." Море, конечно, мы не потянули, но загрузились изрядно, и единственным моим желанием было забраться в глухой теплый угол и заснуть.
Вместо этого мы едем "смотреть" Дон. Поездка недолгая, но трудная, потому что надо удерживать в одной руке литровый стакан с пивом, а другой чистить вяленого леща. Трясет на российской дороге безбожно.
Вот и Дон. За шлагбаумом летние домики. Сарайки. Выходит бородатый сторож, а перед ним нам навстречу бежит резвый пёсик. Лохматая, среднего размера дворняга, отдаленно напоминающая русского спаниеля. Бросается к гостям с радостным лаем, виляет хвостом, пытается запрыгнуть мне на грудь.
Мы спускаемся к реке. День кончается. Кончается и осень. Деревья почти облетели, серое небо нависло над водой и грозится не то дождем, не то снегом.
Дон узок, метров пятидесяти шириной, с какими-то кустистыми невыразительными берегами. Смотрю вправо, влево, раз, другой, но от количества взглядов ничего не меняется - та же унылая картина.
Поднимаюсь на берег, получаю новый стакан с пивом и кусок леща. "What a miserable place!" - неблагодарно ворчит в голове. Неужели вместе с алкогольными парами я теряю способность восхищаться природой?
А пёс сидит в тридцати метрах и смотрит на меня. "Иди сюда!" - приказываю. Он подходит, садится. "Рыбу будешь?" Виляет хвостом. Скармливаю ему два куска. Ну, раз так, давай побегаем. И мы бежим. Прямо, по дуге, петлями, резкими остановками. В какой-то момент я понимаю, что мы оба - люди. Он так же хорошо предвидит мои движения, как и я - его. Мы вроде играем, а с другой стороны, знакомимся, показываем друг другу свое расположение. Иногда рычим, иногда пугаем, иногда смеемся. Мы стремительно сближаемся. И вот он уже разрешает мне залезть рукой в рот, осмотреть зубы, потеребить шерсть, пощупать живот. Я кладу руки на его голову, и он замирает, смотрит сквозь пальцы счастливыми глазами. Наступает доверие - еще одна крупица счастья в наших жизнях...
Я запомнил тебя, дружок. Вернусь, когда будет теплее, и мы вдоволь порезвимся. Смотри, не замерзни зимой.
Интересная река - Дон.
2003

Глава 5. Только для взрослых.

Весна – штат Вермонт.

- Здравствуй, Том, - сказала снизу дочь, когда Джейн отворила дверь. - Ты не опоздал, заходи. Хочешь чашку чая?
- Нет, милый, я позавтракал. - Том с удовольствием посмотрел на светлые, с пепельным оттенком кудри Сью. Он не спешил входить и не спешил прикоснуться к дочери. Чем неторопливее движения, тем сильнее желание, и тем больше чувств выскользнет из его пальцев и растечётся по её маленькому телу. Может, сейчас вообще не дотрагиваться до неё. Впереди длинный день, и ещё будет уйма возможностей лёгким ветром пролететь над её волосами, и потом увидеть, как наполняются светом её глаза, - смесь удивления и радости, - как руки вздрогнут в ответном движении.
- Знаете, - бодро сказал Том, - я не стану входить, а возьму вещи и уложу их в багажник. Давайте рюкзак и еду.

***

Город только просыпался. Мягкий весенний ветерок поднимался с озера, пошевеливая деревья, усыпанные розовыми цветами. Проехал мальчик-газетчик. Не останавливая велосипеда, он бросал на газон газеты, упакованные в плёнку. Том сел за руль и распахнул двери. За пять лет он привык к небольшому городу. Нью-Йорк отпустил его. "Всё равно, что с завода попасть на ферму", - думал тогда Том, - "другой ритм, другой объём, другие звуки и запахи". Здесь, в провинциальном Берлингтоне, не заснёшь ночью в метро, не потеряешь контроль, как в людском водовороте Пятой Авеню. Здесь нет транспорта под названием Ноев ковчег, который без конца курсирует по станциям Новых Ощущений. Что делать: Нью-Йорк - один. Зато мир у подножья Зелёных гор прозрачнее. Жители медлительнее и внимательнее друг к другу: многие переплелись корнями и ветками за долгую жизнь нескольких поколений...
***
- Куда поедем? - спросил Том, когда Джейн и Сью уселись на заднем сиденье "Плимута".
- Может быть, на Шамплейн, к нашему месту? - осторожно предложила Джейн.
- О"кей, - отозвался Том и повёл машину из города.
- Папа, только езжай не быстро, а то мне страшно, - попросила Сью.
- Не волнуйся, - Том вспомнил, что у дочери настал этап выдумок и подражания. Он никогда не устраивал гонок с пассажирами, не любил их пугать. Скорее всего, Сью ездила с кем-то, кто просил Джейн ехать тише.

***

Внизу замелькали мачты яхт. Они чуть покачивались в голубой воде озера. Том включил радио. Слушая свою музыку, Том становился добрей. Он как бы говорил с людьми своего круга, мысли которых понятны, благодаря языку, который он усвоил.
- Мне нравится эта песенка, - сказала Сью вслед за бархатистым мужским голосом, который выпевал "Any time she goes away".
- Мне тоже, - подтвердил Том. Он верил, что сумел передать дочери ген "музыкальности". "Надо только подождать, когда она созреет для симфонической музыки", - думал Том, - "если во время концерта у неё по спине поползут мурашки, значит, ген - на месте".
"Any time she goes away" - снова пропел голос. Том посмотрел на жену с дочкой в зеркало. Всё, как всегда. Как будто не было полутора лет кошмара, из которого, казалось, не выбраться.

***

Дорога начала петлять вдоль изрезанного берега, то поднимаясь на залитые солнцем холмы, то спускаясь в тенистые распадки. На развилке он свернул направо, чтобы южнее попасть на семнадцатую дорогу, которая вела к небольшой бухте, окружённой лесом. Посреди клёнов и елей Джейн как-то нашла уединённую поляну, выходившую к воде. Они не раз приезжали сюда, когда им хотелось побыть одним. В этом месте они могли слышать друг друга. Здесь Том чувствовал себя уверенно, будто становился капитаном команды. И команда из одного, а потом из двух человек с удовольствием подчинялась, принимая его руководство.

***

Собственно, с поляны, похожей на эту, началась их жизнь. В компании, поехавшей на озеро, Том был холостяком из Нью-Йорка, а Джейн - преподавателем Берлингтонского университета. В Вермонт пришла осень. Лес на склонах гор был похож на палитру, на которой перемешали все возможные краски. В воздухе летала паутина, зажигаясь в косых лучах уставшего солнца. Дни пролетали незаметно, теряясь между дымом костра и плеском вёсел. Том благодарил бога, пославшего ему людей, которые были довольны друг другом. Он был внимателен к Джейн, вежливо слушал её короткие истории из университетской жизни. Они несколько раз уходили от остальных, чтобы поискать бруснику и грибы. Том покуривал трубку, жевал горьковатые ягоды и спокойно грустил. Он сам не знал, отчего. Может потому, что близилась пора возвращения в шумный Манхэттен, где огонь - в каминах, грибы - в банках, а брусники нет вообще. В день перед отъездом они с Джейн ушли на лодке за мыс. Вечерело, и над озером поплыла розовая вуаль. "Знаешь", - вдруг сказал Том, - "я купаюсь везде, где бываю. В любой сезон". Джейн повернулась к нему и неожиданно засмеялась. "Не смеши, замёрзнешь. Никто уже не купается". Том заглянул в её глаза, и увидел в них расположение. Ободрённый, он быстро разделся и, не стесняясь своей наготы, пошёл в воду. Джейн сидела под большим клёном. Она обняла себя руками и молча следила, как Том уменьшается в росте. Зайдя, по пояс, он выбросил вперёд руки и нырнул. Его не было полминуты. Джейн уже волновалась, когда он с шумом выпрыгнул из воды метрах в тридцати от берега. "Здорово", - закричал Том, - "приходи". Она улыбнулась и отрицательно покачала головой.
- Вот это удовольствие, - сказал он, выходя, бодрый, посвежевший, с напрягшейся мускулатурой. - Волшебно, такой шанс нельзя было упустить.

***

После купания ему захотелось, чтобы она непременно пошла с ним в воду. Захотелось посмотреть, как она поведёт себя, не струсит ли. И ещё захотелось там, в озере, прижаться к её тёплому телу, подхватить под бёдра и раскрутить, чтобы полетели брызги. От желания Том начал скакать по берегу, изображая, как ему хорошо. Совсем не холодно. Джейн наблюдала за его танцами, зябко кутаясь в рукава пуховки. Постепенно Том израсходовал все аргументы и начал действительно замерзать. "По-моему, я - идиот", - в какой-то момент подумал он, отчаявшись сдвинуть Джейн с места.
- Ладно - в конце концов, смирился он, - прости меня за настойчивость. Я пойду окунусь, и мы вернёмся в лагерь. Он повернулся к ней спиной и снова пошёл к воде. Купаться не хотелось. Осталось только не потерять себя в её глазах.
- Постой, - Том не поверил ушам, - я иду с тобой.
Она решительно поднялась, поёжилась, сказала "ой" и сбросила куртку. Через пару минут Джейн коснулась ногой воды и вскрикнула: "я никогда сюда не войду". "Это только сначала", - уговаривал Том, - "когда окунёшься, почувствуешь тепло. Смотри, я полностью в воде, и мне хорошо". "Только не брызгай", - ответила она, прижимая руки к маленьким грудям". "Отличная фигура", - отметил про себя Том, - "под одеждой, как всегда, ничего не разберёшь". Он с удовольствием смотрел на её треугольник, исчезающий под водой... Всплеск, и Джейн поплыла.
- Ну, как? - спросил Том.
- Отлично.
- Давай сделаем небольшой круг.
- Да.
Они плавали недолго, пять-семь минут. Когда ноги встали на песок, Том благодарно взял её за руку. Из-за мыса показалась лодка.
- Я тебя спрячу, - прошептал он и обнял Джейн за талию. Она не сопротивлялась, положила руки ему на плечи. Они стали выбираться к берегу, постепенно пригибаясь. Лодка прошла мимо. Незнакомцы помахали им руками.
- Пошли, мне холодно, - попросила Джейн.
На берегу она взяла рубашку, чтобы вытереться.
- Я тебе помогу, - сказал Том, забрав рубашку.
Он положил ладонь ей на спину, немного привлёк, и начал вытирать. Её губы были совсем рядом. Том хотел прильнуть к ним, но ещё больше хотел двигаться вниз. Вытерев живот, он опустился на колени и, чуть прислонившись виском к её треугольнику, прошелся рубашкой по ногам. Когда он поднялся, он уже знал, что произойдёт. Руки Джейн были сомкнуты на его затылке, голова слегка откинута. Том поцеловал её в приоткрытые губы, взял за талию и медленно опустил на ковёр из остро пахнущего мха...
Первое соитие было коротким. Том смутился. На обратной дороге они молчали. В лагере готовились к ужину, и на них не обратили внимания.

***

Солнце замелькало сквозь деревья, обступившие узкую дорогу. Показалась стоянка. Том припарковал "Плимут", достал вещи.
- Папа, мы сделаем сосиски на гриле, как раньше? - спросила Сью.
- Нет, малыш, сегодня мы ненадолго. У нас есть сэндвичи и сок. Сосиски будут в другой раз. Давай сложим костёр из шишек и будем нюхать дым. Хочешь?
- Да, Том, а потом мы вернёмся, и ты поиграешь со мной.

***

Потом наступило сумасшествие. Они находили друг друга повсюду: в Берлингтоне, в Нью-Йорке, в своих квартирах, в мотелях, в машине, в лесу. "Знаешь", - призналась как-то Джейн, - "я не любила столько за всю жизнь". "Я тоже", - вторил ей Том, хотя не был до конца уверен. Джейн придумывала всевозможные уловки, чтобы вырваться в Нью-Йорк, а Том к удивлению сослуживцев всё чаще предлагал клиентам дома в Вермонте.
Она была счастлива, что встретила, наконец, мужчину, который появляется по первому её зову. Он был счастлив, что доставляет ей столько удовольствия.
Наступила зима. Они уговорились провести зимние каникулы в Стоуве. На заснеженных склонах трассы Том чувствовал себя не так уверенно, как в воде, но Джейн помогла ему, и к концу отпуска он лихо носился с самой верхней точки. Они целовались перед подъёмником, на подъёмнике и после спуска. Иногда Джейн останавливалась посредине и ждала Тома. Он подъезжал разгорячённый, сбрасывал куртку, свитер, майку и обнимал Джейн. Все дни она выглядела, как женщина, в руках которой вдруг оказалось то, о чём она давно мечтала. Она вся светилась от чувств, однако перед отъездом легкая тень тревоги пробежала по её лицу. "Что с тобой, дорогая?", - спросил Том. "Нет-нет, всё хорошо", - рассеянно ответила она, - "жаль, что отпуск так быстро кончился". Джейн провела рукой по его волосам, и вдруг на её глазах показались слёзы. Она закрыла лицо и неуклюже осела на пол. Том был обескуражен. Он растерялся и застыл со стаканом тоника в руке. "Господи, что с тобой?" - закричал он. Это было похоже на истерику. Плечи Джейн вздрагивали от спазмов, из груди вырывался стон. Странное чувство охватило Тома - смесь жалости и испуга. Ничего подобного раньше не случалось, и трудно было себе представить Джейн, всегда уравновешенную, сдержанную в припадке отчаяния. И отчего? Не они ли говорили друг другу, что эти дни были лучшими в их жизни? Не они ли заглядывали друг другу в рот, пытаясь угадать самые отдалённые желания? "Что с тобой, Джейн?" - прошептал Том. "Я... я...", - услышал он сквозь всхлипы, - "я не хочу тебя терять. Я всё время теряю. Я устала. Я не хочу!"
Они старались не говорить о прошлом, чтобы никак не нарушить настоящего, но оно - прошлое - никуда не пропало, и сейчас, в заваленном снегом Стоуве, неприятно кольнуло Тома. "Чёрт побери", - подумал он, - "я её совсем не знаю".
- Милая, я не собираюсь никуда деваться, - сказал он вслух, - Я хочу жить с тобой. Хочу, чтобы у нас была семья, дети.
- Правда?
- Ну, да! Нам нельзя жить врозь после того, что было. Я попрошу начальника, чтобы он рекомендовал меня в Берлингтонское отделение фирмы, и я уверен, что смогу устроится. Мы будем жить у тебя или снимем квартиру в другом месте, где ты захочешь. Ну, успокойся, что это на тебя нашло?..

***

На поляне ничего не изменилось. Знакомые деревья, знакомый мох. Джейн расстелила подстилку и выложила на неё продукты. Внизу, под невысоким обрывом шевелилось озеро. С цветов летела пыльца, оседая на молодых листьях. Сколько раз они ездили сюда? Пять? Шесть? Первый раз был волшебным. Они проснулись посреди ночи, и Джейн прошептала: "Мне кажется, я забеременела". "Ура! Выпьем шампанского. Хотя постой. А вдруг ты ошиблась?". "Я не знаю, мне кажется. Надо пописать на полоску". "Отлично. Поедем за полосками", - согласился Том. Они кружили по городу, радуясь неожиданному приключению и необычной причине, вытащившей их на улицу. "Мы, наверное, одни такие во всём городе", - ласково сказала Джейн, гладя Тома по колену. "Если не в стране", - засмеялся он, заруливая на стоянку ночного супермаркета...
Полоска порозовела в нужном месте. Они взяли гриль, уголь, колбаски и поехали искать место, где отметить свой праздник.
"Ты же не будешь против?", - спросил Том, когда колбаски были съедены. "Ему будет приятно, если ты придёшь", - ответила Джейн.

***

За три месяца до родов Том уехал в долгую, на две недели, командировку. Джейн осталась в их квартире одна. Она могла вернуться в свою или отправиться к маме, но ей захотелось побыть "дома". В университете были каникулы, поэтому Джейн, не спеша, гуляла в парке и читала Маркеса. Наконец-то к будущему открылась ясная и ровная дорога, по которой она пойдёт не одна, а с Томом, и потом, когда они устанут, их путь продолжит ребёнок. У Джейн не было никаких сомнений, что она будет превосходной матерью. С её опытом преподавания и ровным характером воспитание ребёнка должно быть приятной нагрузкой. Том, кажется, тоже обещает быть хорошим отцом. По крайней мере, он без ума от неё, и нет оснований полагать, что он будет прохладнее относится к ребёнку. Конечно, у Тома более выраженный темперамент: иногда он даже слишком переживает за неё, и тогда нет отбоя от его звонков. А чего стоят его "подвиги", чтобы хоть на день вернуться пораньше из своих разъездов. Судя по его рассказам, в такие моменты ему удаётся вращать мир вокруг себя. Впрочем, и это - плюс. Ребёнок, - а это будет девочка, нет сомнений, - унаследует рассудительность матери и подвижность отца. Кстати, и на этот раз он что-то придумал и возвращается из Лондона на два дня раньше.
"Какой бы ему приготовить сюрприз", - подумала Джейн. Он всегда так ждёт встречи, что было бы справедливо приготовить ему что-то особенное. Джейн стала перебирать пристрастия мужа: джазовые записи, фототехнику, трубки. Все эти вещи она принимала, как часть Тома, но не пыталась в них разобраться. Конечно, можно было бы приготовить обед. Обед всегда радует мужчину, но сегодня её подташнивало, и о еде не хотелось даже думать.

***

Том летел первым классом и позволил себе две порции виски до обеда и ещё столько же - после. Он чувствовал себя так, будто сорвал с неба звезду и спрятал её в карман. Да что говорить - благодаря его хитростям агенты бегали вдвое быстрее, чем обычно, и клиенты, приятно удивлённые активностью фирмы, охотнее соглашались на сделки. И теперь, с пачкой контрактов в портфеле Том летел домой, чтобы положить ладони на щёки Джейн и утонуть в её родных глазах. "Не понимаю", - сладко размышлял Том, - "за что мне такое счастье. Я обычный человек, не сделал ничего выдающегося, всю жизнь занимался собой и - на-те! Конечно, Джейн говорит, что я классный любовник, но, во-первых, откуда ей знать про класс, а во-вторых... Ну, ладно, допустим. Что ещё? Да, ничего. Нет, решительно ничего нет такого, чтобы давало ему преимущества перед остальными".
... В аэропорту Том получил чемодан и покатил его к стоянке такси. Увидев Джейн, он замер. Она стояла, облокотившись на перила, в свободном сером платье и мокасинах.
Округлый живот делал её неотразимой. В горле у Тома сдавило; от радости захотелось плакать. "Ты - чудо!", - только и мог он сказать. "Я хочу второго, а лучше - ещё двух", - прошептала она в ответ.

***

Она держалась, как и раньше: такая же волевая и спокойная.
- Мы пошли купаться, - сказала она, держа Сью за руку, - ты - с нами?
- Разумеется.

***

После родов её тело стало больше, на ногах появились синие жилки. В первые блаженные дни, когда Сью спала почти 24 часа в сутки, Том любил устроиться рядом с Джейн и водить пальцем по этим жилкам - меткам материнского труда. Приходя с работы домой, он не мог оторваться от жены. Благодарность выливалась в поцелуи, которыми он осыпал Джейн с головы до ног.
Сью была восхитительна. Природа дала ребёнку изящные черты. Они брали её в постель, чтобы накормить и убаюкать. Для Тома и Джейн наступила вереница золотых дней. Она ждала его по вечерам, стоя у окна; он бежал к ней, сломя голову, с продуктами и цветами. Им не нужно было телевизора, новостей, трескотни комментаторов. Мир оказался наполнен нежностью и не требовал утомления души суррогатами. Когда Сью засыпала, Том читал Джейн новеллы Шоу...
Между тем, отпуск Джейн подходил к концу. Однажды вечером Том пришёл домой пораньше и застал дома гостя. Точнее, Джейн не встретила Тома, как обычно, в прихожей, а вышла из своей комнаты, когда он уже разделся. Она выглядела приятно взволнованной, по лицу разлилась розовая краска. "Ко мне пришёл студент, мы работаем над дипломным проектом. Сью спит. Присмотришь за ней?". "Конечно, присмотрю, не беспокойся", - ответил Том, которому не хотелось никакого студента и который был несколько смущён приподнятым настроением Джейн. Он прошёл к дочери, погладил её по головке и присел на диван. Делать было нечего. Посидев, он отправился в кухню, достал из холодильника бутылку пива и выпил её из горлышка. Потом перебрался в гостиную и включил телевизор, пытаясь отвлечься от непонятной тревоги. Он смотрел в экран и ничего не понимал. "Чёрт побери", - пришло ему в голову, - "почему меня смутил приход какого-то парня?". Подумать, - и станет очевидным, что нет ничего необычного в том, что Джейн надо включаться в работу. Ещё немного, и ей придётся работать полный день. За Сью будет ухаживать няня, пока родителей не будет дома. Конечно, девочке было бы лучше быть с матерью подольше. Разве может няня дать столько тепла, сколько Джейн? С другой стороны, няню, молодую, но уже опытную работницу, выбрали из нескольких кандидаток, и к её рекомендациям нет никаких претензий. Отчего же на душе неспокойно? Как будто по ровной поверхности счастья пробежала еле заметная трещина.
Хлопнула дверь - Джейн проводила молодого человека.
- Послушай, - начал Том, когда Джейн вошла в гостиную, - у меня грандиозный план. Только не перебивай. Смотри, как будет здорово, если ты будешь работать не шесть, а, допустим, три дня в неделю. Сью будет видеть тебя чаще. Мы сэкономим на няне, а деньги пустим на что-нибудь ещё. Ты не будешь уставать, и в твои свободные дни мы будем заглядывать к кому-нибудь на огонёк. А? Ты же любишь ходить в гости, правда?
- Ты забываешь, что в этом случае я заработаю вдвое меньше, - возразила Джейн, - и...
- Ерунда, - перебил её Том, - если хочешь знать, я могу крутиться в два раза быстрее, и у нас будет достаточно денег. Вообще, что-то мы с тобой засиделись. Не махнуть ли нам на Карибы?
- Подожди, я не договорила. Ты не знаешь, что для меня - моя работа. Я лучше выброшусь из окна, чем оставлю её. За эти месяцы я просто деградировала. Я отупела от дома, от кухни. Мне нужно общение. Ты какой-то странный. Ты что, - не знаешь, как расцветают женщины, которые возвращаются на работу после родов?
Том не знал. Он ошеломлённо уставился на Джейн, как будто впервые видел её.
- Посмотри, сколько раз за это время мы ходили в гости. Хватит пальцев одной руки, чтобы пересчитать, - продолжала она. - Рейнолдсы заходили к нам месяц назад и с тех пор о них ни слуху, ни духу. Скоро люди станут думать, что мы из секты и вообще перестанут с нами общаться. Об этом ты подумал?
- Джейн, но мы же любим...
- Ты невыносим. Мне иногда кажется, что я была дурой, когда пошла за тобой!..

***

- Папа, а откуда я взялась? - Сью сидит верхом на упавшем дереве.
- Из маминого живота.
- Как я туда попала?
- Это я тебя нашёл в цветке. Ты была с небольшую муху. Я тебя спрятал с кулаке и отнёс маме, а мама посадила в живот, чтобы ты подросла. Вот ты росла-росла, а потом выпрыгнула наружу. "Здрасс-те, это я, Сью".
- Ха! Ты всё обманываешь. Всё не так было. Я была звёздочкой и ночью свалилась на крышу дома, когда вы с мамой спали. Вот грохоту было! Вы проснулись, вышли на крыльцо и увидели корзинку, а в корзинке я и открытка "Это ваша дочь Сью".

***

Дни изменили цвет. Том уходил, когда Джейн спала, и возвращался задолго до её прихода. Он ел, отпускал няню и выходил с коляской на улицу. Потом монотонно наматывал километры соседних улиц, пока Сью спала. Его по-прежнему тянуло к Джейн, но Джейн была на занятиях. Она появлялась поздно, устало-удовлетворённая, с отблесками деловой активности прошедшего дня. В один из вечеров она особенно тепло улыбнулась Тому и сообщила: "представляешь, на факультете начинается новый проект, и меня назначили координатором. Мы будем приглашать студентов из Европы. Так что я уезжаю на пару недель. Ты же справишься, правда?". "Не знаю", - вяло отозвался Том, - "меня самого могут куда-нибудь послать". "Ничего страшного", - сохраняя ровный тон, ответила она, - "ты же не уедешь надолго, и за пару дней ничего не случится, няня отлично справится".
Том подошёл к бару налил полстакана виски и выпил залпом. Алкоголь подействовал: стало теплее, однако раздражение не проходило. "Так дальше нельзя", - подумал он, - надо что-то делать".
- Джейн, так дальше нельзя, надо что-то делать, - с порога заявил Том, входя в спальню.
- Извини, я устала, давай отложим до утра.
- Мы не сможем поговорить утром - я ухожу, когда ты спишь.
- Ну, ладно, только, пожалуйста, будь краток. Чего ты от меня хочешь?
- Да ничего! - неожиданно для себя сорвался Том. - Разве у нас что-то осталось? Вспомни, как мы гуляли вместе, читали друг другу книги, спали, наконец. Где это всё? Ты приходишь ко мне раз в неделю не то из милости, не то, чтобы не забыть, как это делается.
- Знаешь, в чём твоя проблема? - с неожиданным напором возразила Джейн, - Тебе нечем заняться. Я кручусь с утра до вечера, разрываюсь между университетом и домом, успеваю ещё думать о том, чтобы - не дай бог - не прогневать тебя. А ты, кажется, забыл, как улыбнуться мне, ходишь с кислым лицом и брюзжишь. Всё не так: я - плохая мать, я - плохая хозяйка, я не думаю о том, я не думаю о сём. Да, мне интересно работать, мне интересно с людьми. Разве это плохо? Разве плохо, что человек занят интересным ему делом? Если бы не студенты, не коллеги, не нормальные человеческие отношения, я бы уже давно свихнулась от твоего вечного недовольства. Твоя воля, - ты давно посадил бы меня на цепь. Тебе нужно одно - мучить, мучить меня. Скажи, кто тебе мешает пойти к друзьям? Кто мешает послушать музыку? Нет, тебе это не нужно. Ты, как маньяк, хочешь, чтобы я плакала и ползала перед тобой на коленях. Знаешь, Том, ты болен. Жаль, не увидела этого сразу. Ты помешан на моделях, которые умерли вместе с историей. Я бы очень рекомендовала тебе обратиться к врачу. Если не веришь мне, послушай специалиста. Хочешь, я порекомендую тебе хорошего психотерапевта. Поговорите, обсудите; увидишь - жизнь изменится, - она в изнеможении опустилась в кресло.
Том боялся пошевелиться. Как-то странно похолодело в животе. Так бывало раньше, когда приходило понимание, что беда неизбежна.
- Значит, ты думаешь, что я - псих, - как бы размышляя, произнёс он.
- Том, пойми, я хочу помочь тебе. Ты потерян. Не отказывайся от помощи.
- Джейн, я не буду сегодня спать с тобой. Мне нужно побыть одному.
- Как хочешь, - она разделась и легла в постель.

***

Том отправился к психотерапевту через год, когда уже жил один. Они разъехались осенью. Джейн ушла жить к маме. "Надеюсь, ты помнишь, что у тебя есть дочь, и что на её нужды требуются деньги", - напомнила она по телефону. "О"кей", - согласился он, - "я буду привозить деньги в начале месяца...".
- Просто расскажите, что случилось, - попросил доктор и располагающе улыбнулся.
- Видите ли, - начал Том, - жена считает, что у меня не все дома.
- Почему?
- Наверное, я слишком требователен к ней. Ну, я хотел, чтобы она поменьше работала и подольше оставалась дома, чтобы мы могли быть вместе, ходить в кино, вы понимаете. Но она говорит, что я живу представлениями прошлого века, когда место женщины было на кухне, что я не в силах самостоятельно справится с искушением управлять её жизнью. Она права, я очень привязан к ней. Кусок не лезет в горло, когда её нет к ужину. Ночью она быстро засыпает, а я не в состоянии спать - ухожу в город и брожу по улицам, пока окончательно не вымотаюсь... Что ещё? Ну, да. Иногда ей кто-то звонит по телефону, и она по полчаса говорит в трубку "да". Такого количества "да" я не слышал от неё за всю жизнь. Я едва сдерживаюсь, чтобы не вырвать телефонный провод, чтобы только прекратить это бесконечное "да". Порой мне кажется, что я никогда больше не засмеюсь...
Доктор задумчиво смотрел в окно на последние листья, которые чудом цеплялись за голые ветви. В комнате наступила тишина.
- Позвольте дать Вам совет, - нарушил молчание доктор. - Вы вполне здоровы. Вам не нужна моя помощь. Конечно, опытный психоаналитик помог бы Вам обрести уверенность, однако, лучше послушайтесь жены и займитесь чем-нибудь. Или... найдите другую женщину, - улыбнулся он. - Впрочем, извините.

***

"Я, наверное, испорченный какой-то", - сетовал Том, направляясь в центр. - "надо было давно завязать интрижку или на худой конец переспать с проституткой". Кстати, у Анны Рейнолдс частенько влажнели глаза, когда она его разглядывала. Чего он ждал? Сейчас бы имел любовницу и горя не знал. Между прочим, Анна интересная. У неё круче бёдра и крупнее груди. Похоже, чувственности ей не занимать. Нет никаких сомнений, что Джек, её муж, рыхлый и неуклюжий, оставляет большую часть поля невспаханной.
"Ладно", - остудил он себя, - "сейчас надо выпить, а там - видно будет".
...В баре Том пил стакан за стаканом. Через час, когда стойка бара стала покачиваться в сигаретном дыму, к нему подсела дама и предложила провести вместе вечер. Том ждал чего-то подобного, поэтому, не ломаясь, ответил "да". "А она - ничего", - отметил он про себя, когда они оказались в её квартирке, - "отнюдь не развязная".
- Как тебя зовут? - спросил Том.
- Зови меня Рокси, - ответила она мягким, грудным голосом, - я беру стольник в час, а если хочешь остаться на ночь, приготовь три сотни. Расслабься, выпей пива и подожди, пока я приму душ.
"Дороговато", - усмехнулся Том, - "однако, без денег в этот город не войдёшь". Хмель понемногу вылетал из головы, уступая место желанию. Никаких мыслей, никаких переживаний. К чёрту - эмоции. К чёрту - сладкие слова. Только мягкое, податливое тело с розовыми лепестками внизу, которые ждут, чтобы принять его плоть. Сейчас она выйдет, и он подхватит её подмышки, так чтобы ладони чувствовали бархатную кожу грудей. Они не станут ни о чём говорить. Нечего терять время. Он положит её в постель, сбросит с себя одежду и навалится сверху между предусмотрительно раздвинутыми ногами...

***

"Теперь мне никто не нужен", - сказал себе Том, вернувшись утром домой. - "Я, как следует, высплюсь, пообедаю и начну другую жизнь, жизнь в своё удовольствие".
Он действительно крепко спал и проснулся отдохнувшим. Встал, вышел на кухню, выпил стакан сока. День клонился к вечеру, лучи осеннего солнца медленно ползли по стене. Сидя на стуле, Том смотрел, как они миновали стеллаж с посудой, потом задержались на круглых часах и, наконец, растеклись по картине, на которой он, Джейн и Сью сидели за столом этой самой кухни. От их счастливых улыбок Том вздрогнул. Невероятно, что их нет рядом с ним. Из-за чего он потерял семью? Из-за какой-то ерунды. Что было проще согласиться с планом, который предлагала Джейн. Сейчас бы устроили с дочерью весёлую возню в гостиной или пошли бы кататься на велике.
Том снял трубку и набрал номер Джейн.
- Привет, это - я. Как у вас дела.
- Нормально, а у тебя.
- Всё в порядке.
- Когда приедешь? Сью спрашивает о тебе каждый день.
- Хотите - завтра. Можно поехать в горы и посмотреть на осень.
- Приезжай.
- Ладно... Джейн? Ещё одна вещь. Я не могу без вас.
- Ты был у врача?
- Да. Он сказал, что я здоров, но суть не в этом. Я понял, что вёл себя, как идиот. Мне стыдно за себя, Джейн. Прошу тебя, дай мне последний шанс. Увидишь, всё сложится. Не услышишь от меня ни упрёка, ни замечания. Поверь, я изменился за этот год.
- Не верю.
- Джейн, во имя всего хорошего, что у нас было, поверь. В конце концов, не понравится - снова вернёшься к маме, и тогда я уже никогда тебя не побеспокою. Оформлю все бумаги, и мы официально разойдёмся. Не отказывай мне, Джейн. Неужели ты всё забыла?
- Я не забыла, поэтому мне надо подумать.
- Хорошо.

***

Сью была рада. Том был рад. Джейн вела себя, как всегда, ровно. В доме воцарился мир, и два месяца прошли относительно благополучно. Перед Рождеством Джейн объявила, что субботний вечер она проведёт с коллегами в ресторане. "Нет проблем", - уверенно ответил Том, - "тебе заказать такси?". "Не нужно", - отказалась Джейн, - "Стив заедет за мной и привезёт назад. Скорее - после полуночи, так что Сью на твоей совести". Том хотел кивнуть, но неожиданно для себя выпалил: "кто это - Стив". "Новый профессор на моей кафедре. Большой умница и приятный человек. Любит помогать людям, причём, заметь, ничего не требует взамен". "Да, это - редкость", - вяло согласился Том. Ему захотелось, чтобы суббота никогда не наступила.
Но суббота пришла. Джейн надела чёрное обтягивающем платье и набросила на плечи шубку. Она чмокнула Сью, кивнула Тому и вышла из дома. Том видел в окно, как распахнулась дверца стоящего напротив "Крайслера", и как Джейн ловко скользнула на переднее сиденье. Она закрыла дверь, и машина тут же тронулась. "Такая твоя судьба, парень", - грустно пошутил с собой Том.
"Any time she goes away" - пропел голос внутри...
Убаюкав Сью, Том вышел на балкон и закурил трубку. Он снова ощутил знакомый холодок в животе - предвестник шторма. "Наплюй на всё, иди спать", - уговаривал он себя. - "Не могу", - отвечал голос изнутри, - "не смогу лечь в постель один. Лучше дождусь Джейн, проведу, как раньше, рукой по её волосам и засну, обнимая за плечи руками".
... Когда Джейн вошла в кухню, Том дремал за столом среди тарелок и чашек с недопитым кофе.
- Который час?, - спросил он, поднимая голову.
- Полвторого, - ответила Джейн. - Пора спать.
- Хорошо повеселилась?
- Да.
- Джейн, можно один вопрос.
- Том, я устала, у меня разболелась голова, давай отложим на завтра.
- Давай, только странно, что как только ты приходишь домой, у тебя начинает болеть голова.
- Ты решил устроить скандал посреди ночи?
- Ничего я не решил. Я хочу лишь знать, сколько времени я буду для тебя частью обстановки?
- Знаешь, я всё же большая дура, что согласилась на твоё предложение. Ты неспособен держать слово. Знаешь, Том, ты нечестный человек.
- Я - нечестный... - медленно повторил Том, - а ты, безусловно, честная.
Его рука потянулась к тарелке, схватила её и с силой швырнула в мойку. Тарелка как будто взорвалась, осколки полетели по всей кухне.
- Ты - скотина, - не выдержала Джейн, подняла кружку с остатками кофе, и разбила её о стол рядом с Томом.
В следующий момент она бросилась на него с кулаками. Чувствуя, что срывается с тормозов, Том поднялся навстречу. Он смазал ей ладонью по щеке и сгрёб так, что она едва могла шевельнуться. Он притащил её в спальню и бросил на кровать.
- Сволочь, - сдавленно вскрикнула Джейн, закрыв лицо руками. - Ни один мужчина не смел меня ударить...
Том растерянно стоял у кровати, не в силах сдвинуться с места. Всё было кончено.

***

Они пили пиво и смотрели, как шмель собирает пыльцу с клевера. Джейн молчала. По её лицу блуждала улыбка - отголосок каких-то мыслей.
- Последнее время сильно болит спина, - вдруг пожаловалась она.
- Конечно, - подтвердил Том, - видимо, давно не вправляла позвонки.
- С тех пор как разъехались.
- Тогда ложись, - предложил он.
Джейн стянула верхнюю часть купальника и легла на живот. Том привычно растёр руки и начал массировать. Сперва мягкими, поглаживающими движениями, потом глубже и сильнее. Когда-то Том делал массаж каждый день. Это был как ритуал, объединявший их и помогающий Джейн переносить периодические боли в спине. Обычно после массажа они забирались в постель...
Пальцы Тома не забыли нужные движения, и тело Джейн вспомнило их тепло. Она дышала расслаблено, слегка приоткрытым ртом. Сью не обращала внимания на родителей, поскольку видела массаж десятки раз.
Когда Том вправил позвонки и совершал последние поглаживающие движения, ему вдруг стало жаль, что сейчас Джейн скажет ему спасибо, оденется, и они поедут назад. Он нагнулся и прошептал её в ухо: "хочешь, я помассирую тебе ноги?". "Да", - тихо ответила она. Том осторожно стянул трусики и стал разминать бёдра. Воспоминания о прежних счастливых днях опрокинулись на него, как голубое весеннее небо. Не было больше обид, расставаний. Не было ревности и непонимания. Только это тело, близкое, понятное, давшее жизнь его дочери. Том быстро снял трусы, осторожно раздвинул её ноги и лёг сверху. Джейн не сопротивлялась. Она приглашала его.
Лес наклонился и начал ритмично покачиваться...
Перед концом Том предусмотрительно приподнялся и выпустил сперму в мох.

***

- Папа, мы ведь ещё не едем домой, - раздался из-за кустов голос Сью.
- Нет, милый, мы ещё побудем.

***

Солнце розовело на их лицах и всё быстрее опускалось к горизонту, как бы предупреждая, что представление заканчивается, и скоро опустится занавес.

2004

Начало дня.

Я заметил ее на платформе. Высокая, стройная, в коричневой дубленке. Она попыталась сесть в подошедший поезд, но не смогла - не пустили.
Конечно, она была хороша: правильной формы лицо, большие темные глаза, прямой нос, полные губы. Взгляд спокойный, уверенный. "Сильная" - подумал я, - "и породистая".
Она продолжила читать книгу, а я задремал до следующего поезда.
Кому доводилось ездить от "Каширской" в центр, знает, что посадка производится в правые двери, которые на других остановках не открываются. По утрам, когда много народу, я стараюсь войти последним, чтобы не толкаться и прислониться к закрытым дверям. Так и получилось: я втиснулся, двери за мной закрылись, и поезд пошел.
Все бы хорошо, но когда я повернул голову прямо, мой нос уткнулся в ее волосы. Длинные, вьющиеся, какого-то красноватого оттенка. Я повернул голову вправо, и они стали щекотать левую щеку. Повернул влево - досталось правой. Деваться было некуда, я был стиснут со всех сторон.
Через остановку я устал вертеть головой и отчаянно засунул нос прямо в середину пушистого стога. И надо же - откуда-то из складок одежды выскочил ее воздух, который я немедленно проглотил. Я не парфюмер, но мне нравятся приятные запахи; тонкий аромат хороших духов поднимает мне настроение. Однако, это были не духи, не лосьон, не крем, и вообще никакая не парфюмерия. Это был запах тела, запах кожи - в сто раз вкуснее, чем любой, придуманный человеком.
Ее запах то появлялся, то исчезал. Наверное, в такт раскачиванию вагона. И я приспособился так же дышать. В том же ритме. Щекотка больше не раздражала меня. Наоборот, только усиливала удовольствие.
Поезд остановился, все задвигались, и я оказался с ней лицом к лицу. Наши глаза встретились, и она едва заметно улыбнулась. "Руки заняты", - ни с того, ни с сего прошептал я. (Действительно, в одной был ноутбук, а в другой - пакет с завтраком). Ее зрачки чуть расширились. Она приоткрыла рот, но ничего не сказала.
В следующий момент состав тронулся, я не удержался и коснулся губами ее щеки, потом носа, и, наконец, губ. До сих пор не могу понять, как мы, совершенно незнакомые, могли целоваться две остановки подряд на виду у толпы. Правда, целоваться - это громко сказано. Мы не чмокали, не чавкали и не лизались, а лишь слились губами и стояли. Мне показалось, что ее глаза подернулись какой-то дымкой...
На "Театральной" я продрался к выходу, так и не услышав ее голоса.
День начался удачно.
2003

Чего тебе?


Снова и снова он просыпался от её слов, сказанных отчётливо и твёрдо: "Чего тебе?". Он давно уже в другой постели, в другом доме, и всё равно слова настигают его, не дают спать, поднимают и ведут на кухню, чтобы пить воду и, дрожа от поражения, стоять у окна. За ним - грязный двор, но это не имеет значения. Важно лишь, что слова засели в голове и не дают дышать, жить спокойно, как все люди...

Разрыв подготавливался давно - мелкими ссорами, стычками, затаённым недовольством. Иногда они ругались по-крупному, настолько, что хотелось всё бросить и бежать, куда глаза глядят. В эти моменты мир замедлял ход, и безмерная тяжесть придавливала их к земле. Не хотелось ни разговаривать, ни жить. Однако, они как-то выкарабкивались, зализывали раны, зализывали друг друга и продолжали быть вместе. Интуитивно они догадывались, что трещинки не успевают заживать, что с каждой ссорой они расширяются и сливаются с другими, образуя сеть пустот, через которые вытекает их взаимное чувство. Но остановить распад не хватало сил, поэтому оставалось только стойко ждать конца.

Конец наступил скоро. Она не пришла к нему вечером в постель, а закрылась на кухне. Он слышал приглушённую речь - она с кем-то говорила по телефону. Говорила необычно долго, и когда вернулась, тихо легла с краю, завернувшись в одеяло так, чтобы он не мог прикоснуться в её телу. Она быстро заснула, а он провёл первую ночь без сна, размышляя, что происходит. Невозможно было вообразить, что заставило её уединиться в постели, ибо не было ещё случая, чтобы они заснули порознь.
Так прошла неделя. Каждый вечер он ждал её, и каждый раз она возвращалась из кухни за полночь, замкнутой и отстранённой, как женщина, доверие которой отдано одному человеку, а постель - другому. На третий день он не выдержал и спросил, с кем она говорит. "С отцом", - был ответ. Ложь была спокойной и почти открытой. В эту ночь он не смог лежать рядом и просидел до утра на стуле. Их амур, очевидно, рассчитался с ней, но почему-то задержался около него, наполняя каждую минуту мучением.
В последний день её не было особенно долго. Он не спал, как обычно. Отчаяние сменялось волнами тепла. В один из таких приливов он поднялся, тихо вошёл в тёмную кухню и дотронулся до неё. "Подожди секунду", - мягко попросила она в трубку. "Хорошо", - ответил мужской голос. Она повернула к нему голову: "Чего тебе?". Слова прозвучали отчётливо и твёрдо. "Я хочу спать с тобой", - по инерции пролепетал он. "Хорошо, иди".
Он вернулся в постель, дождался её, обнял и заснул. Всё было кончено.

Он ушёл через три дня, измученный бессонницей и нерешительностью.
Кифаред, взмахнув огненными крыльями, умчался за горизонт, оставив его на унылой равнине одиночества, где лишь одно укрепляет дух, - здесь каждый свободен от предательства.
В разлуке раны постепенно затянулись, сердце начало отсчитывать нужное количество ударов. Но всякий раз, услышав во сне или наяву - "Чего тебе?" - сердце останавливалось, и он со страхом прислушивался, забьётся ли оно вновь.

2004

Вагон качается.

Нет, в следующий раз я этого не допущу. Что за соблазн, что за радость на глазах у всех лезть в брюки? Или вы скажете, что люди здесь ни при чём? Ну, как ни при чём, если я вижу, что косятся. Вон девица отвела взгляд и криво усмехнулась. Тётка вообще обозлилась - того и гляди заорёт... С другой стороны, приятно. Поезд разгоняется, качается, тормозит. Мы вместе качаемся, пытаясь удержаться. Мелькают станции, входят и выходят люди, а твоя рука надёжно держится за "это". "Этому", безусловно, приятно. "Это" растёт, твердеет и готово взяться за прежнее. Мне нравится твоё безумие - сейчас оно воспринимается, как знак исключительной принадлежности и беззаветной преданности. Именно так хочется думать, хотя разум подсказывает, что это лишь порыв страсти.
Конечно, мы стараемся держаться приличий: стоим в углу и закрываемся полами длинного пальто. Но всё равно, всё равно... твои движения нас выдают. Ты согнула локоть, чтобы половчее перехватить "это", и локоть вылез из-под пальто. Видишь, тётка уже побагровела. Еще немного, и будет скандал. А подумала ты обо мне? Нисколько. Ты ловко расстегнула ремень, но не учла, что мне придётся двумя руками его застёгивать. И это - при народе! Что ты в "этом" нашла, чёрт побери? Есть же руки, ноги, голова. Впрочем, ты права: "это" - интереснее. Руки всегда рядом, а "это" где-то далеко, укрыто, невидимо. К тому же "это" изменчиво: то мягкое, то упругое, то маленькое, то большое. Игрушка.
И потом. Чего ты добиваешься? Неужели ты думаешь, что мы можем... прямо здесь, в метро? Нет, нет, это нереально. Посмотри на тех двоих, у соседних дверей. Представь, что они сейчас разденутся. Или не разденутся. Ну, так или иначе начнут совокупляться. Ужас! Гадость. Ты первая убежишь, чтобы только не видеть. И правильно сделаешь. Незачем себя травмировать. Но не забудь, что так же будем смотреться и мы. Знаешь, нас вообще, пожалуй, побьют, если мы осмелимся...
О, боже, умоляю, отпусти. Быстрее! Я не выдержу. Я не хочу публичного оргазма. Мне и домашнего достаточно. Хочешь, заберёмся на крышу, хочешь, попробуем в самолёте. Только потом, не сейчас. Всё, остановились. Меняю один раз в метро на три в других местах, по твоему выбору. Ну, не-е-е-т. Пушкин не подходит. Не стоит искушать памятник. Помнишь, что было с доном Хуаном?.. У тебя глаза светятся. Ты счастлива. Ты полна желания. Конечная!? Это не конечная. Это - пик. Мы сейчас на самом верху. Залезли на гору, кричим и танцуем, как дикари...
Мы едем назад. Вагон качается. Мы отдыхаем. Я целую твои руки. Каждый пальчик. Каждый пальчик ещё хранит прикосновение. И... запах. Смешно и весело. Мы смеёмся. Наверное, мы глупо смотримся. Несомненно, мы смотримся глупо.
Знаешь, в следующий раз я этого не допущу. Пусть только он наступит, этот следующий раз.

2005

Детская любовь.
Мы переехали на остров, когда мне было восемь лет. Счастью моему не было границ. Все дома на острове были деревянные, теплые, пропахшие кошками. В одно окно на меня смотрел древний монастырь, а в другое - морской залив с мачтами военных кораблей. А вокруг домов - сараи, сараи...
Когда наступала весна, и таял снег, земля начинала пахнуть так сильно и вкусно, что я болтался на улице с утра до вечера. По ночам я смотрел на светлое северное небо, замирая от красоты прикоснувшегося ко мне мира. Трудно описать переливы розового, желтого и зеленого, мягкие цветные тени, отблески моря - все это волшебство, которое начинается с приходом белых ночей. Душа замирала в невыразимом блаженстве, мечтала и готовилась к любви.
И любовь не заставила себя ждать. Она оказалась худенькой девочкой из моего второго класса. Я придумал для нее прозрачную капсулу, в которой мы летали над островом, тесно прижавшись друг другу. Я обожал трогать ее руки, гладить волосы. В действительности, застенчивость не позволяла мне как-то обнаружить свои чувства, и даже не знаю, догадывалась ли она о них.
Однажды во сне я катался на своем разбитом "Школьнике", и увидел свою любовь. Она села мне на плечи, и мы поехали по острову. Как назвать это ощущение восторга - смесь трепета, нежности, доверия?.. Мы катили по пыльной проселочной дороге, и вдруг я почувствовал, что на плечи и спину льется что-то теплое, почти горячее. Через мгновение я догадался, что она писала. Не берусь передать, что было потом. Наверное, в тот момент я перестал быть ребенком, человеком и превратился в животное. Я пытался слизнуть капельки ее жидкости, гладил рукой ее ноги, смеялся и почти плакал. Я знал внутри, что люблю ее всю целиком, со всем, что в ней есть. Так же, как я любил свой остров, покрытые мхом камни, сосны, море, закаты и самого себя.
Потом я проснулся и увидел маму. Ее глаза смотрели на меня с удивлением и смехом. "О какой лени ты кричал?" - спросила она. Лень? Какая лень? Так это не лень, а Лена. Я покраснел и тут же начал что-то врать про школу и учительницу. Будто она укоряла меня за лень. Признать влюбленность было стыдно, невозможно.
Моим объяснениям мама не поверила, но допытываться не стала. А меня до сих пор удивляет простота и сила той первой любви.
2003
Свидание.
Это случилось в большом городе.
Я пришел к своей бывшей жене, чтобы повидать сына. Они очень тепло встретили меня в своей новой квартире на седьмом этаже красивого, старой постройки дома. В просторной гостиной с высокими потолками был накрыт стол. На столе горела свеча, стояли три прибора, миски с салатами и бутылка красного вина. Я немного поиграл с ребенком, и мы сели ужинать.
Стояла поздняя осень. На улице стемнело, зажглись фонари.
Необычная торжественность обстановки удивила меня. Мой мальчик был в брючках, белой рубашке и галстуке, а жена надела модную блузку и ту длинную юбку, которая всегда ей так шла. Мы мало говорили. Я не стал спрашивать, к чему такой парад, а они молчали.
После ужина я вышел подышать на балкон и обнаружил, что в ограждении зачем-то сделана дверца на улицу. Дверца закрывалась на обычную задвижку, и я испугался, что мой сын может случайно открыть ее и упасть вниз. "Не волнуйся, я не пускаю мальчика на балкон", - успокоила меня жена, - "он уже большой и все понимает".
В конце трудного рабочего дня я чувствовал себя усталым и поэтому решил, что пора уходить. Я оделся, поцеловал сына, улыбнулся жене и вышел. Внизу я перешел на другую сторону улицы и поднял голову, чтобы посмотреть на их окна. Жена стояла на балконе, махала мне рукой и улыбалась. Она показалась мне особенно красивой в этот момент.
Потом она открыла дверцу...
"Нет!!!" - беззвучно закричал я.
"Я иду к тебе", - спокойно ответила она. ("Я люблю тебя", - послышалось мне).
Она шагнула вниз. Ее юбка поднялась во время полета...
Я стоял неподвижно и смотрел на ее тело. Она как бы сидела на тротуаре, опираясь на стену дома. Она была очень похожа на свою любимую куклу - единственную игрушку, оставшуюся из детства.
1996
Глупость.
Странная и неприятная случилась однажды история.
Я остался ночевать у своих приятелей и проснулся посреди ночи от того, что кто-то подошел и потрогал меня за плечо. Это оказалась моя знакомая по работе, очень красивая и милая девушка. "Ты кричал во сне", - сказала она, - "и мне стало тебя жалко". Я приподнялся и взял ее за руку. Она прильнула ко мне, мы начали целоваться и ласкать друг друга. Через минуту мы уже были вместе. Совсем.
Утром я открыл глаза и подумал, что счастье вновь посетило меня. Прошедшая ночь представлялась волшебной. Я встал, прошелся по комнате и тихонько запел.
И все-таки я был озадачен. Как могло такое произойти, если я об этом совершенно не помышлял? И как я мог забыть (или сделать вид, что забыл), что у меня есть жена, которую я люблю и которой обещал верность? Получилось так, что я не сдержал своего слова и вынужден буду теперь как-то объясниться.
Не найдя ответов, я направился в соседнюю комнату, где спала моя возлюбленная. Открыв дверь, я опешил: моя девушка спала с здоровенным небритым мужиком. Точнее, ни он, ни она не спали. Она умоляюще посмотрела на меня, как бы прося уйти, а ее (не знаю кто) начал угрожающе подниматься. "Это кто?" - прохрипел мужик, - "почему голый?". О, господи! Я же забыл одеться. Даже трусы не надел.
Все было кончено. Я выскочил из комнаты, кое-как оделся и ушел. От счастья не осталось и следа. Я брел по бульвару и не мог понять, зачем я был ей нужен, зачем она так оказалась нужной мне. Было ясно, что никакого продолжения уже не будет, и только в памяти останется яркий след от ночного свидания и горький осадок от никчемной истории.
1994
Зима и весна.
Конференция кончилась. Участники разъехались. Мы остались почти одни в небольшой, уютной гостинице. Мой поезд уходил на следующий день.
В городе стемнело, метель неслась мимо зажженных фонарей.
Я не видел ее много лет, с тех пор, когда мы чуть было не стали любовниками. Тогда нам помешала моя неопытность. Она лежала в моих объятиях, а я ничего не мог сделать.
Теперь она вошла в мой номер уверенно, на правах давней знакомой, обняла, погладила по голове. Тело ее осталось таким же стройным и гибким, как и раньше. Она хотела близости.
Как будто наяву мой член вошел в ее длинное, узкое влагалище. Он занял все пространство внутри. Мы лежали, не шевелясь, боясь спугнуть наше общее тело. Потом я два-три раза, очень медленно, как бы проверяя совместимость, вошел в нее и замер. Все успокоилось. В мире остались только она, я и наше тело, которое хотело жить вечно.
Потом я подумал о жене, и видение исчезло. Жена говорила, что все дело в моей излишней чувствительности, что это просто жизнь взрослых людей. Так она объяснила правду о себе, как бы противопоставив открытость и искренность детства и непременный обман взрослости. Мы тогда пообещали хранить верность друг другу или, по крайней мере, если случится измена, не врать.
Я вернулся в свой город вечером. Солнце садилось, оставляя сиреневый свет на снегу. Жена и ребенок были дома. Были дома бабушка и старший сын. Жизнь текла ровно; мой приезд никого особенно не взволновал. Домашние ходили из комнаты в комнату, делали какие-то дела. Мне показалось, что они точно так же спокойно бы жили и завтра, послезавтра и в другие дни, что мое присутствие для них равно моему отсутствию. Я не удивился и не расстроился. Я ждал, когда кончится день, можно будет лечь спать, а утром уйти на работу.
Видимо, так бы и получилось, но пришла моя бывшая жена и попросила меня съездить с ней на дачу.
Я собрался, мы вышли из дома и сели в автобус, который повез нас к шоссе. Мне не хотелось думать, зачем мы едем на ночь глядя, да еще зимой. Наверное, была какая-то причина вроде забытой вещи. Собственно, с бывшей женой было легко. Она вела себя, как будто ничего не случилось, как будто мы по-прежнему муж и жена, только не спим вместе, но это ничего, не главное. Она говорила о нашем сыне, о повседневных заботах. Она называла меня теми же особыми ласковыми именами, которыми называла в прошлой жизни. Будто и в помине не было разрыва, изранившего наши сердца.
Когда автобус подходил к остановке, я вдруг решил, что лучше бы ехать на машине, которая осталась у дома. Мы вышли. Я вышел с задней площадки, а она - с передней. Ее остановили (уже на улице) контролеры и стали требовать билет. Я рассердился, взял ее за рукав и потащил прочь. Я еще успел обернуться и сказать контролерам что-то неприятное.
Мы с трудом выбрались из снежной каши на тротуар и пошли по извилистой улице назад. Постепенно тротуар свернул вглубь домов и превратился в узкий деревянный подвесной мостик, какие иногда устраивают для пешеходов над речками и пропастями. Мостик извивался, как китайская стена. Он поднимался все выше и выше, и вот мы уже шли на уровне третьего этажа. Дома вокруг стояли на холмах, покрытых лесом. Красные дома были увиты виноградом и тесно обступали наш мостик. Идти было трудно, потому что в мостике не хватало досок и приходилось иногда прыгать с одного края дыры на другой. Под мостиком чернела глубокая густая вода. По ней плавали сухие листья.
Зима отступила. Потеплело. Мы оставили где-то по дороге верхнюю одежду. Все еще был вечер, но стало светлее.
Перед самым домом мостик закончился небольшим помещением наподобие караульной будки. В углу я увидел несколько пар обуви и решил вместо ботинок надеть старые кроссовки. Кроссовки оказались мне малы, да и подошв у них не было. Пришлось снова влезть в ботинки.
Мы вышли из будки в розовый закат ранней весны. Нигде не было снега, и молодая трава уже пробивалась сквозь землю.
1999
Септаккорд.
За окном темно. Осень. Вдали по шоссе летят машины. Я слышу гул их двигателей. Мой дом похож на корабль. Иногда мне кажется, что он плывет по реке. Или река машин плывет мимо...
На кровати лежит смятый плед. В его толще притаился твой запах. С каждой минутой его все меньше. Я вдыхаю запах из пледа, я хочу сделать тебя из запаха. Вот грудь, ноги, волосы. Еще немного... и все рассыпается. Только звенит отголосками минорный септаккорд. Да остатки какао в чашках.
Наверное, когда-нибудь я куплю трубу и продую в нее свой пронзительный мотив, песню, которой закончится моя жизнь.
2003
Ещё пара особенных.

"100 великих любовников"
На страницах книги `100 великих любовников` вырисовываются новые образы известных и талантливых людей, их любовные истории, а в любви, как известно, наиболее ярко и неожиданно проявляется характер человека. Среди героев книги такие имена, как Людовик XIV, Иван Грозный, Петр Великий, Казанова, Чаплин, Мастрояни, Синатра, Делон, Клинтон и многие другие.
(Издательство ВЕЧЕ, 2003).

"100 великих любовниц"
Героинями книги `100 великих любовниц` являются императрицы, принцессы, фаворитки, актрисы, певицы, поэтессы - женщины, чьи любовные истории овеяны легендами, а имена стали нарицательными. Среди них Клеопатра, Мессалина, Помпадур, Нефертити, а также звезды современного экрана - Дж. Коллинз, Э. Тейлор и др. Перед вами открываются удивительные картины любовных историй - с древних времен до наших дней.
(Издательство ВЕЧЕ, 1998).

***

Половая жизнь людей варьирует в широких пределах: от нуля до... А до чего, собственно? Сколько партнёров может быть у человека за всю жизнь?
Попробуем подсчитать.
Во-первых, разделим людей на мужчин и женщин. Мужчин не станем рассматривать, поскольку, в силу известных причин, они не могут совокупляться с такой частотой, как женщины. Во-вторых, ограничим возраст: пусть женщина живёт с мужчинами пятьдесят лет.
Теперь обратимся к примерам. Как нам сообщают, Мессалина на спор "обслужила" двадцать пять мужчин за сутки. Если бы этот день "растянулся" на пятьдесят лет, то она бы успела вступить в связь с 456250 мужчинами. Маркес в "Ста годах" описывает случай, когда деревенская проститутка "пропустила" за ночь семьдесят соплеменников. За пятьдесят лет таких ночей у последнего был бы номер 1277500. Таким образом, числа получаются большие и, разумеется, неправдоподобные - чистая теория. На практике число связей невелико, а тех, которые сопровождаются романтическим чувством - совсем немного. Где его набрать на всех?

С каждым новым любовником рождается новый интимный мир, который, по сути, отделяет любовную связь от животной. В этом мире свои кошечки, зайчики, знаки, жесты, тайночки. В этом мире особенные тембры и запахи. В этом мире особенная палитра, известная только двоим.
Специфика!..
Специфика - раз, специфика - два. Специфика - три. Потом может пойти труднее. Кончатся постепенно кошечки и зайчики, и останутся лишь ежи да ужи, которых весьма сложно встроить в романтическую среду...

Однако, как и в любом деле, в любовном есть свои рекордсмены. Многие из них имеют мировую известность, о них написаны книги. Но есть и другие, люди без титулов и громкой славы, наши современники, с которыми мы встречаемся каждый день, здороваемся, жмём руки, не подозревая, что они в известном смысле выдающиеся. Нет, они вовсе не занимаются сексуальными услугами профессионально, не деньги и не слава влекут их к противоположному полу. Другая сила, более мощная и непонятная заставляет их без конца перебирать чётки из партнёров.

***

...Мой приятель рассказывал о своём брате. В смутные пост-перестроечные времена Кай действительно устроился лучше всех. Пока мы пытались выращивать шампиньоны в подвале психбольницы, Кай из неё ушел в спорткомитет помогать спортсменам преодолевать стрессы. Потом он оказался психконсультатом фешенебельной гостиницы, потом - менеджером таблеточного гиганта. Наши шампиньоны помёрзли, Кай процветал. Мы курили дешёвые сигареты и удивлялись, как это иным сопутствует удача, а у других ничего не выходит.

- Слушай, Андрей, твой брат просто счастливчик. Как ему удаётся?
- Я сам не пойму. Такое впечатление, что он не делает ничего особенного. Ищет место, направляет резюме, и его берут.
Мы немного обсудили технику трудоустройства. Закончив с работой, я предположил, что Кай так же удачлив в семье.
- А ты ничего не знаешь? - спросил Андрей и посмотрел на меня интересным взглядом: "неужели ты ничего не слышал".
Я не знал и не слышал.
- Читал про Дон Жуана? - начал Андрей.
- Не особенно.
- Ну, как же! Любовник всех времён.
Я мотнул головой.
- Так вот! Он Каю и в подмётки не годится! У Дона было что-то за сотню любовниц, а у Кая уже восемьсот, и конца не видно.
Ошарашенный, я спросил подробностей.
- Конечно, это не точная цифра, но порядок правильный.
- Мы сначала пытались женить его, - продолжил он, немного помолчав, - но этот "хмырь" только "портит" девок и уходит. У нас уже руки опустились. Ты бы видел, какие у него девчонки были. Прелесть. А ему хоть бы что... Правда, пару раз его серьёзно ловили. Он женился, даже жил полгода... Какая-то родила ему ребёнка. Некоторые резали вены...
- Ничего себе! - бессмысленно отозвался я, пытаясь представить историю целиком.

Месяцем позже случай свёл меня с Каем. Ей-богу, я волновался перед встречей. Волновался, потому что никак не мог представить себе человека столь блистательного, которому женщины без раздумий отдают самое дорогое. По меньшей мере я ожидал "орлиного", гипнотического взгляда, заставляющего повиноваться.

Это было семейное торжество в Загорске, в родительском доме. Кай уже был там, когда пришли Андрей с женой и я.
Вот каким оказался Кай. Около тридцати. Рост 175. Полноват. Наверное, вес ближе к 90 килограммам. Лицо округлое, с усами и бородкой. Волосы волнистые. Глаза тёмные, спокойные. Одет в свитер и джинсы.
Он сидел на диване, ничего не делая: похоже, в родительском доме заняться ему было нечем. Кай ответил мне рукопожатием, в котором не было ни слабости, ни силы. Он как бы заставил себя приподняться, чтобы отдать должное этикету. Говорил мало, неторопливо, улыбался чуть-чуть и не смеялся вовсе. Не знаю, может, он не выспался в тот день.
В общем, для меня он оказался более чем обычным. Я ожидал увидеть внутреннюю энергию, шарм, рок, а увидел лишь заурядного мужчину средних лет. Он был как бы нейтрален со всех сторон: достаточно умён, достаточно красив, достаточно благоразумен, достаточно воспитан, достаточно сдержан... Впрочем, лучшие свои качества, он видимо, берёг для дам...
С тех пор прошло восемь лет.

***

Больше я не слышал о Кае, но встретил другую персону, тоже замечательную в своём роде. Мыкола. Он всегда напоминал мне суетливого хряка из-за постоянной своей беготни и визгов. С другой стороны, Мыкола был (и, надеюсь, есть) отличный бизнесмен и семьянин. В делах он напорист (хотя иногда туповат), а в семье нежен, заботлив и предусмотрителен. Не припомню случая, чтобы он забыл сообщить жене, что задерживается, или привезти детям что-нибудь из командировки. Всё бы ничего, но однажды Мыкола проспал. Я долго стучал в дверь его номера, пока Мыкола не проснулся. "Заходи", - сказал он, дыхнув перегаром. Я вошёл и устроился на диване. Мыкола, как был в трусах, сел на стул, положил на колени свой огромный живот и принялся листать записную книжку.
- Не помню, - промычал он. - А ты помнишь, как вчерашнюю бабу звали?
- Какую бабу?
- Ну, с которой я пошёл.
- Я не знаю.
- М-мм. Надо узнать имя. Я их всех учитываю.
- Зачем?
- Ха-ха! Хобби! Смотри сколько уже, - он протянул мне книжку, которая была аккуратно исписана городами, гостиницами и менами.
- Ты хочешь поиметь всех проституток СНГ?
Мой вопрос остался без ответа. Мыкола уже рычал и блеял, смывая в душе хмель и запах.

Слышал недавно, что Мыкола активен по-прежнему, и, видимо, продолжает развивать свой "проект".

***

В заключение отметим, что загадка остаётся загадкой. Неизвестно, отчего некоторые люди ведут себя, так сказать, "экстремально", - или отказываются от половой жизни, или готовы вести её с неограниченным числом партнёров. Учёные говорят, за всё отвечают гены, но мне почему-то кажется, что у "этого" есть и психологическая основа. Вот бы найти однояйцевых близнецов с радикально различным половым поведением! Если бы такие нашлись, можно было бы подумать о психологической коррекции. В противном случае надежд мало - гены не исправишь.
Или... оставить их в покое. Пусть будут.

2004

Глава 6. Фэнтази-Парк.

Я – импала.


Снова вернулась юность. Даже не юность, а детство.
Каждое утро теперь начинается картиной из прошлого.
Я бегу. Вокруг меня жаркий южный апрель. Над головой украинское небо. Под ногами - изрытый бульдозерами пустырь. Он медленно заживает от нанесённых ран, покрываясь какими-то степными травками. Я бегу.
Я знаю - так бегают газели. Или импалы? Я видел их в "Мире животных". Они выпрыгивают вдаль и летят. Когда сила притяжения опускает их на землю, они снова быстро толкаются и снова летят. Они так коротко касаются земли, что кажется, будто летят над ней. Я представляю, что мой бег - это антилопий полёт. Иногда мне хочется побыть в воздухе побольше, и я не спешу приземляться. Иногда мне удаётся какой-нибудь пируэт в воздухе, т.е. я слегка меняю направление.
Ноги лёгкие-лёгкие. Они могут прыгать без конца. Но постепенно дыхание учащается, на коже выступает пот, и я перехожу на шаг.
Приятно идти из школы и думать, что она скоро закончится, что вслед за ней начнётся другая, "взрослая" жизнь. Жизнь, в которой будет университет, наука, - жизнь, в которой будет вкусная тайна. В той будущей жизни я буду просыпаться в предвкушении свидания с тайной и позже, днём, буду снимать с неё нежные лепестки, пока не увижу самую глубину...
Будущее оказалось менее предсказуемым и более разнообразным. Но что самое удивительное - оно сжалось до размеров одного большого прыжка. Подул свежий ветер. Перемешал, растворил и унёс тридцать лет. Где они теперь? Куда делись? Болтаются, немые, как ленточки на дереве. Их можно перебрать, разложить по годам, посмотреть через увеличительное стекло. Пожалуйста! Но их - нет. А я, живой, настоящий я, - рядом. Прыгаю по пыльным буграм детства, вдыхаю запах кориандра и не знаю, куда ведёт эта дорога: то ли в прошлое, то ли в будущее.

***

- Мужчина, ну, купите же клубнику, очень сладкая!
- Знаете, дамочка, а я - не мужчина.
- ?
- Я не юноша и не мальчик!
- ???
- Я - импала!

2004

Краски.


Вечером по своему обыкновению я пошёл гулять вдоль берега. Солнце уже начало валиться за горизонт, и его последние лучи окрашивали песок в розоватый цвет. Море вело себя сдержанно, откликаясь на тёплый ветерок слабым волнением.
Мои прогулки проходили в одиночестве. Чайки иногда кружили над головой, пытаясь заглянуть в мои карманы, но я привык к ним и стал воспринимать, как часть пейзажа. Как и в предыдущие дни, я не ожидал никого встретить.

...Он появился как-то вдруг. В очередной раз я оторвал взгляд от лижущих песок волн и увидел фигуру, идущую навстречу. По мере его приближения нарастало и моё удивление - никогда прежде не видел я мужчину одетого столь необычно и традиционно. Нет-нет, я не путаю слова. На нём были брюки, рубашка и шейный платок. (Как и я, он был бос). И всё-таки он выглядел, как человек из другого мира. Брюки без стрелок начинались широким поясом, плотно обтягивающим талию; они свободно стекали до колен и заметно расширялись книзу. Нежный сиреневый цвет ткани при движении давал серебристые переливы. Рубашка цвета спелых абрикос была абсолютно свободной, она слегка набегала на пояс. Длинные широкие рукава застёгнуты на запястьях, ворот открыт. Фактура ткани была изумительной - её поверхность напоминала тонкую нежную замшу. Когда мы сошлись, я заметил на абрикосовом поле хаотично разбросанные голубые полоски. (Издалека их не было заметно). Платок был ярким, как артериальная кровь. Он как будто светился сам по себе.
Мужчина был красив, с ладной фигурой, чистым, пропорциональным лицом и густыми русыми волосами, зачёсанными назад. Загар красноватого оттенка украшал его тело.
И человек, и его одежда поразили меня своим совершенством. Какой-то эстетически выверенной гармонией.
Мы остановились на секунду, кивнули друг другу и разошлись.
Я не стал оглядываться, продолжая свой маршрут и наблюдая, как солнце прячется за море. Внутри тихо шевелилось маленькое чудо. Так бывает, когда бездумно дрейфуешь по музею и внезапно оказываешься в плену поразившей воображение картины. Или когда услышишь музыкальную фразу, от которой по спине идёт сладкая дрожь...

***

В череде обычных дней коснётся мягким крылом и шепнёт “Я здесь. Я - закат, я - море, я - музыка, я - человек. Не забывай”.

2005

Кекс и секс.

Моя жизнь бедна эротикой. Что уж говорить про секс - забыл, с чем его едят.
Я молод, но без средств. Конечно, стоило бы поискать другую работу, а не сидеть на ставке инженера в захудалой лаборатории. Но я ленив и созерцателен по природе. Любой нестандартный поступок для меня - тяжкий труд. Я вжился в старый свитер и джинсы, питаюсь простыми продуктами и целыми днями читаю.
Когда я устроился, лаборантки посматривали в мою сторону, но со временем их интерес угас, и меня перестали замечать. И я, заодно со всеми, махнул на себя рукой, решив прожить свою жизнь ровно, незаметно и без женщин.
Обычно я заканчиваю раньше всех, в пять или в шесть, прихожу домой, жарю картошку, ем и заваливаюсь с книжкой на диван. Но сегодня меня вызвали к соседям чинить генератор. Через небольшой темный тамбур я вошел в просторную комнату. Вдоль стен стояли столы с приборами. В комнате никого не было. Я осмотрелся, немного походил и остановился у окна, разглядывая весенний закат.
Лаборантка появилась неожиданно, распахнув дверь, ведущую в одну из внутренних комнат. "Посмотри генератор", - на ходу бросила она и прошла к письменному столу. На ней не было халата, не было нижнего белья, вообще ничего не было, кроме босоножек. Я невольно задержал взгляд на ее торчащих грудях. Собственно, она была не бог весть какая красавица. Ростом на голову ниже меня и в бедрах узковата. Но остальное было на месте, и я почувствовал волнение.
Держалась она спокойно и естественно, как будто давно привыкла ходить на работе голой. "Наверное, они здесь раздеваются, когда начальство уходит", - подумал я.
Поломка оказалась не сложной, но пока я возился, к лаборантке пришел друг. Молодой грузин в кожаной куртке. Они разогрели на плитке фасоль и сели есть.
Я тихо попрощался и вышел.
Мне было грустно и немного обидно.
В холле я увидел Лизу. Она стояла спиной ко мне, нагнувшись и широко расставив стройные сильные ноги. Внизу, на газете лежал кекс. Круглый, желтоватый, с детскую головку. "Значит, это не слухи", - подумал я. Чертов кекс. Настоящий бомж. Наглый и настырный. Он приползал откуда-то по вечерам и загораживал проход, вынуждая проходящих женщин кормить его медом. Вот Лиза и кормила его медом. Стеклянной палочкой. Она макала палочку в мед и запихивала ее в ноздреватую кексову плоть.
У меня даже зубы заныли от желания расправиться, растоптать, уничтожить эту гадость. Мне захотелось защитить Лизу. Я замахнулся, но она перехватила мою руку. "Постой", - крикнула она, - "посмотри, он - хороший!" По кексу прошла трещина, из которой вылез сладкий пузырь. "Он испугался", - объяснила Лиза, - "а когда он боится, становится агрессивным". Внутри кекса шуршало. Постепенно трещина закрылась, и кекс успокоился. "Вот, возьми, покорми его", - предложила Лиза. Я взял палочку, окунул ее в мед и поднес к дырочке. Кекс вздохнул. Я обмазал дырочку медом и почувствовал, как уходят злость и гнев. Лиза была рядом. От нее исходили нежность и спокойствие.
"Пойдем", - пригласила она, выпрямляясь, и помогая мне подняться.
Я обнял ее за плечи. Я знал, что этот вечер мы проведем вместе, и у нас будет секс.
2003

Как я была белкой.
Вижу сон. Солнечный лучик крадётся по моей постели, по складкам одеяла, подушке, добирается до вибрисс и щекочет. Я смеюсь. Как тогда, в детстве. Хрусталики смеха разлетаются по дуплу, рассыпая вокруг миллионы радуг. Я смотрю в этот калейдоскоп и пытаюсь объяснить причудливые образы. Они напоминают мне россыпи орехов: больших и маленьких, круглых, продолговатых, чищенных и в скорлупе.
Помню, как бельчонком я взяла свой первый орех, как недоуменно вертела его в лапах, а ты, уже большой и важный, смеялся и цокал языком. Помню твой первый удивленный взгляд, когда я подросла и стала находить больше орехов, чем другие. Что вызвало твой интерес? Мои способности или, может быть, хвост. Роскошный хвост красноватого отлива. Мы носились с тобой по роще быстрее ветра. Мы летали в кронах деревьев, как две молнии. Помнишь, однажды я промахнулась и упала. Я испугалась и через секунду увидела твои глаза, глаза, полные тревоги и обожания. Господи, я хотела отдаться тебе тут же, но постеснялась. Я смахнула слезинку с твоей щеки, и ты принес мне два огромных ореха из зимних запасов...
Я чувствую твое тепло. Твое нежное, тихое дыхание, лапы, обнимающие мою спину, и хвост, которым ты все время пытаешься меня укрыть. Мне жутко повезло - ты такой страстный и неутомимый любовник. После твоих ласк я засыпаю, качаясь в солнечной паутине удовольствия. Куда ты? Не уходи? Ах, да! Ты хочешь напоить меня утренней росой. Скажи, как тебе удается набрать целую скорлупку? Наверное, ты отряхиваешь сотни цветов. Я пью этот нектар, растворяясь в блаженстве. Я потягиваюсь, не открывая глаз, обнимаю лапами твою милую мордочку. Впереди день счастья, день игр и проказ, еще один день, проведенный с тобой...
Кар-р-р!
Кар-р-р!
Нет, не хочу, не покидай меня. Пусть не будет ничего, ни тебя, ни солнца, ни радуги, пусть останется мой сон, мое последнее дерево, на котором я еще - белка, а не комок бездушной плоти в меховой оболочке. Я не хочу снова увидеть этот страшный черный овал, за которым лишь холод, сырость и одиночество.
Кар-р-р!
Как мне прожить это черное утро, раздавленное скрежетом мусоровоза, как преодолеть неподвижность, чтобы разорвать ткань овала, выбраться из дупла и уйти на поиски еды. Знал бы ты, как это унизительно - сидеть на дорожке и вымаливать у прохожих подаяние. Но не подумай, что я жалуюсь. Я - свободная белка, и никто мне не нужен, даже ты. Да, я плакала, я металась по роще, я, как дура, спрашивала подруг, куда ты делся. Я хотела броситься в пруд. Поверь, мне было очень больно, когда ты ушел, но теперь - все равно.
Кар-р-р!
Так! Ну, хорошо, чёрная стерва. Сегодня я прикончу тебя. Сегодня ты поймешь, что унижениям и издевательствам есть предел. Ты - мерзкая уродина с третьим веком, доставшимся от пресмыкающихся. Ты роешься в помойках, ты воруешь, ты отбираешь у слабых и лебезишь перед сильными. В тебе нет ни капли благородства. Ты - низкая, поганая тварь, которая умудряется портить то, что уже и испортить нельзя. Ты хочешь своим гадким хрипом лишить меня последнего света, последней надежды - моего сна. Не выйдет!
Кар-р-р!
... В пустую рощу медленно вползал мутный декабрьский рассвет. На дальней лавочке сидела молодая женщина и смеялась. Ей было весело.
"Свободна, свободна, свободна", - повторяла она.
У ее ног на снегу лежали два трупика: вороны и белки.
2004
Весной в электричке.

Ехал как-то раз инженер Котиков на работу в электричке. Обычное дело. В метро давка, а в электричке свободно. Хочешь - журнальчик почитай, а хочешь - подремли. Утро было теплое, солнечное, и настроение у Котикова - приподнятое. Посидел он у окошка, поглядел на улицу, а потом встал и начал прохаживаться по вагону. Ходил-ходил, и окажись тут у него в руках хозяйственная сеточка. Взмахнет он этой сеточкой - и подлетит, взмахнет - и еще выше. Воспарил аж под самый потолок, полетал немного и опустился. Ощущение - блеск. Петь хочется.
Вдруг смотрит - в уголке компания. Двое мужчин. Видимо, кавказцы. И женщина с ребенком. А женщина очень красивая, высокая и совершенно голая. Кавказцы хмурятся, вроде чем-то недовольны. Женщина явно им не родственница, а как бы в плену. Подходит к ней Котиков и говорит: "Хочешь полетать со мной?" Женщина встает, и оказывается, что Котиков ей по плечи. Груди у нее маленькие, тугие, бедра широкие, ноги стройные. Мадонна, да и только. Молодая мадонна, каких Котиков в музеях видал. Поцеловал он ее сначала в одну грудь, потом - в другую, взял за руку и взмахнул сеточкой. Летают они по вагону, наслаждаются, а кавказцы все больше хмурятся. Представил себе Котиков, каково ей будет, когда она к ним вернется, и говорит: "Давай убежим от них и будем летать по небу". "Давай", - отвечает она.
Опустились они на пол и побежали в соседний вагон. Кавказцы - в погоню. Видит Котиков - несдобровать, и кричит: "Беги вперед, я их задержу". Ну, а как их задержишь? Трудно. Котиков, конечно, ловкий: где дверью перед носом хлопнет, где пассажиров подставит. В общем, немного задержал. И дунул во весь опор - догонять свою подругу. Пробегает один вагон, другой, третий и видит - свернулась она калачиком в уголке и спит. "Надо ведь", - думает Котиков, - я стараюсь, жизнью ради нее, можно сказать, рискую, а она спит как ни в чем не бывало". Разбудил он свою женщину, открыл окно, взмахнул сеточкой, и на перегоне между "Курской" и "Каланчевской" взлетели они в голубое московское небо.
1989
Порог жизни.
Вышло так, что жена химика Весёлкина оказалась в больнице, а сам он с тестем и тещей сидел с трехкомнатной квартире и не знал чем заняться. На душе было тоскливо. Весёлкин включил старый черно-белый телевизор и стал смотреть передачу. Только отвлекся он от своих невеселых мыслей, как пропал звук, и исказилось изображение. Весёлкин подошел к аппарату и с изумлением обнаружил, что с поверхности кинескопа стекают яркие огненные капли. Капли падали на деревянную полированную подставку, поджигали лак, а потом и само дерево. Весёлкин не догадался сразу отключить телевизор. Вместо этого он нагнулся к подставке, стараясь потушить очаги огня первым попавшимся под руку предметом.
Работая, Весёлкин не заметил, как вдохнул в себя несколько огненных брызг. А в результате, примерно через минуту, он почувствовал такую слабость, что напрочь потерял интерес к телевизору и на ватных ногах побрел в кухню. Там почти инстинктивно подхватил табуретку и сел около раковины. В тот же момент из его горла вырвался широкий темно-красный поток крови. Сознание Весёлкина замутилось.
Едва придя в себя, он понял, что случилось непоправимое: химический состав горящего экрана попал внутрь и разрушил легочную ткань. Весёлкин догадался, что это - конец, и всё-таки закричал: "Игорь Петрович! Вызовите мне "скорую"! Мне плохо!" Тесть ответил из комнаты неразборчиво, но по интонации можно было определить, что он собирается что-то предпринять.
Сколько крови выплеснулось, Весёлкин оценить не мог, зато после приступа ему стало чуть легче. Тело было очень слабым - еле-еле сидело, - но в голове прояснилось. Сидя на табуретке, он слышал, как тесть советуется с тещей, что делать. "Какого чёрта", - молча возмутился Весёлкин, - я же умираю..." Эта мысль захватила его. "Всё равно когда-нибудь придется, но почему так нелепо?" - горько размышлял он. Он ясно видел, что умереть придется сейчас, что "скорую" ему не дождаться. Да приезжай она хоть через пять минут, что они сделают с внутренним кровоизлиянием?.. Весёлкин вдруг отчетливо понял то, что многим, особенно людям его возраста и здоровья, просто не приходит в голову. Он понял, что смерть, несмотря на неизбежность, может быть качественно разной. Он понял, что умирает худшей из разновидностей смертей: прожив тусклую жизнь, не оставив детей, не написав книг и не посадив деревьев. Пустота стремительно наполняла его душу, вытесняя страх и крохи надежды...
Второй приступ оказался мощнее: кровь била через раскрытый рот в раковину, как из поливального шланга.
Тело Весёлкина еще мучилось в судорогах, когда сам он, закрыв глаза, уже несмело шагнул за порог жизни.
1989
В моих руках
Не трактуй, говорит, сны. Я и не трактую. Смотрю – и всё. Если сны неприятные – стараюсь скорее забыть. Когда снов долго нет – начинаю ждать.

***

Вчера иду в психушку. Думаю, сколько будет пациентов, что назначить. На территории тихо. Больные сметают мётлами последние листья. Осень что-то задержалась в этом году: холодно, а снега нет. Дни какие-то светло-серые. Солнце как бы есть, и вроде его нет. В такое время хорошо засесть за диссертацию или за книгу. Или просто работать и ни о чём другом не думать.
Подхожу к своему корпусу... и вдруг навстречу она, Ксюха. Ну, как? Какими судьбами? Да не может быть! Такая же весёлая, с прищуренными от смеха глазами. Мы показываем друг на друга пальцами, держимся за животы, сгибаемся от хохота. Мне так весело, я чуть не падаю на землю... Потом обнимаемся расстёгнутыми пальто, трёмся вязаными свитерами и кружимся среди голых деревьев.
Как ты?
А ты?
А помнишь, как встретились на Гоголевском бульваре. Я тебя узнал. Ты с кем была? Не-не-не, можешь не стараться, я твоего мужа знаю, был на его концертах. А-а-а... Понял. Я? Тоже узнала? Я с любовницей был. Правда, она потом женой стала.
А помнишь, как книжку для дефективных придумывали? Вот смех. Сами мы дефективные – столкнулись в сумасшедшем доме.
Мои руки греются на её талии – такой же упругой, как раньше. Нос застрял в её волосах.
Не пущу тебя. Так и будем дрейфовать между психов с мётлами...
Я крепко держу тебя в руках. Твоё тело – как якорь корабля. Сам корабль чуть-чуть отчалил, стоит напротив меня и смеётся всеми парусами. Я знаю, что пока мои руки тебя обнимают, ты никуда не денешься. Ты – одна, но сделала так, что я могу обнимать тебя и любоваться на тебя со стороны. Хитрая. Я тоже хитрый. Не пущу!..

***

Откуда берётся счастье? Иногда от чашки горячего кофе, иногда от трубки с хорошим табаком. А иногда сваливается ниоткуда. Как мой сон.

2005
Такая история.
Летом прошлого года на кургане недалеко от деревни Гадюкино гадюка укусила шведского туриста. Случай этот, по сути заурядный и привычный для местных жителей - в смысле покуса гадюками - неожиданно приобрёл международный резонанс. Историческая память населения, обитающего поблизости, ожила и перекинулась сперва на староладожцев, а затем и на иностранных граждан (об этом чуть ниже).
Гадюкинцы, например, вспомнили, что их курган - не иначе как могила "вещего" Олега, - варяжского князя, перенявшего власть у Рюрика в 879 году. В пользу такого утверждения говорят очевидные факты: во-первых, то, что Гадюкино славится обилием ядовитых змей, и, во-вторых, то, что Олега исподтишка укусила змея, спрятавшаяся в конском черепе.
Когда "открытие" дошло до Старой Ладоги (а это рядом), народ не растерялся и тут же выкатил, что они-де, городские, поглавнее будут, поскольку сам Рюрик поначалу сел на Ладоге, и, соответственно, у них, городских, поболе может оказаться княжьей крови, чем у деревенских.
Турист, конечно, тоже наслушался разговоров о предках, пока наслаждался услугами районной больницы. Ему понравилось, что русские - его дальние родственники и как бы младшие братья. Крепко разволновавшись, он заявил, что будет добиваться от Риксдага (шведский парламент) переименования Старой Ладоги в Рюрикхолм, а Гадюкино - в Олегард. Если бы турист был русским, он мог бы хоть обораться - всё одно бы никто внимания не обратил, но турист, повторим, был шведским, и скандинавская общественность его услышала. Заметим, между тем, что услышав обалдевшего от змеиного укуса туриста, и поддержав идею, так сказать, "виртуального" завоевания Руси, эта самая общественность поставила себя в двусмысленное положение. Не спорим, приятно сознавать, что к прадедам приходили народы и просили слёзно об управлении (что прадеды и сделали). Однако, следует также понимать, куда за 750 лет завела эта "рулёжка", и чем вообще дело кончилось.
Что и говорить, второе соображение, подразумевающее критическую оценку своих знаменитых предшественников, в норманнские головы не пришло, иначе бы не устроили они, прямые потомки варягов, сегодня - через 1142 года после прибытия на Русь Рюрика - демонстрацию в центре российской столицы. Зрелище, безусловно, восхитительное: флаги с крестами, рёв фанфар, национальные костюмы...
Не ошибёмся, если скажем, что мы, россияне ценим и любим нашу историю, но, с другой стороны, не можем серьёзно рассматривать претензии взбудораженной скандинавской общественности в отношении имён древнейших русских поселений. Наша позиция будет мудрой и взвешенной - нехай себе митингуют. На то и весна, и солнышко, и свежий ветерок, чтобы походить, погулять, да флагами помахать.

2004

Убить зайца.
Ранней весной Гога и Мога пошли убивать зайца. Гога - старший - взял новый, проверенный пистолет, а Моге дал старый. Зато Мога прихватил лыжи, на случай, если зайца придётся догонять.
В лесу было мокро. С елей текла вода, и тропинка протаяла до травы. Лыжи явно были лишними, но бросать их не хотелось.. Так и шли: Гога щёлкал затвором, а Мога тащил лыжи.
Тропинка кончилась на краю болота. Гога и Мога увидели девочку, которая ела прошлогоднюю клюкву. Она отрывала её руками из-под снега. "Здрасьте", - сказала девочка.
В этом месте уже мог оказаться заяц.
Гога стал думать, куда идти, и в это время из-за кочки выпрыгнул заяц, продолжая дожёвывать какую-то ветку. Серый и глупый заяц. Вместо того, чтобы уносить ноги, он прыгал на месте, не понимая опасности. Гога выстрелил. Заяц остановился и сел. Пуля ранила, но не убила его. Было видно, как ему больно. Мога подошёл поближе, прицелился зайцу в шею и нажал на курок. Осечка. Ещё раз. Снова осечка.
Мога заплакал. Гога молчал. Заяц трясся.
Они стояли, не зная, что делать.
Потом Гога поднял зайца и понёс домой. Мога плёлся сзади, волоча лыжи и слизывая слёзы со щёк.
Дома обнаружилось, что пуля пробила мякоть задней лапы. Зайца перевязали и накормили. Его оставили жить в доме.
Заяц ел, но был невесел. Целыми днями сидел в углу.
Ни Гога, ни Мога так и не привязались к нему, и когда заяц поправился, его выпустили в лес. Не нужны они были друг другу.
2003

Однажды с президентом.
Да, довелось однажды поработать в президентской команде. Помню, перед Новым Годом собрал он нас в кабинете. Сам сел как-то ассиметрично: ни в центре, ни сбоку - по-простому. А мы - вокруг, в три ряда, амфитеатриком.
Ну, что, говорит, давайте подведём итоги. В целом, у меня нет замечаний, с планом справились, экономика на подъёме, обстановка стабильная. И вдруг: "Виктор В..........ч, хотите что-то добавить?" Я так лаконично: "Нет". "Хорошо", - говорит, - "тогда не будем затягивать. Прошу всех в столовую"...
В столовой занял место во главе стола. Супругу посадил рядом. Вёл себя очень спокойно, ел не много. Мы поддались его настроению, говорили вполголоса, пили, не чокаясь. Через полчаса поднялся, помог встать супруге и отбыл на отдых. Позже к чаю подали вкусные крендельки...
Вот, собственно, и весь мой опыт общения с Президентом.
Боюсь, не добавлю ничего к тому, что известно широкой публике о Владимире Владимировиче. С каждым годом он держится сдержаннее и немногословнее. Тщательно избегает экспромтов. Умеет внимательно слушать, если тема затрагивает его интересы.
Одевается обворожительно просто. Матом практически не ругается. Думаю, он долгие годы будет радовать нас своим присутствием на российском политическом Олимпе.
***
... После публикации этого коротенького воспоминания меня завалили письмами с просьбой о подробностях. Одну я действительно припомнил. За обедом Президент предложил высказываться на любую тему. У него это как-то легко получалось, буднично. Между делом он наполнял рюмку супруги, подкладывал себе салат, обменивался репликами с соседями - и всё это в неторопливой, размеренной манере. В общем, его уверенность передалась мне, и, проглотив очередной кусок, я спросил, почему в России так грязно. Видели бы вы, насколько мгновенна, молниеносна реакция Президента. Его воображаемая рапира застыла в сантиметре от моей груди, во взгляде промелькнул холодный отблеск стали: "Что Вы имеете ввиду?" Я сперва опешил, но потом объяснил, что нет в России места, кроме Кремля, где бы пешеход не испачкал ботинок. А ещё машины ставят на газоны и мусор из окон кидают. И как бы мы уже влились в цивилизацию, делаем шоппинг по интернету, а на улице как была грязища, так и осталась, и конца ей не видно. "Понятно", - остановил он меня. Потом слегка понизил голос и сказал: "Нельзя забывать об историческом аспекте русского менталитета. Народ всегда смотрел на землю, как на кормилицу, и не противился ей". (В этом месте его глаза потеплели). "Поэтому в отличие от других, индустриально ориентированных наций, россияне приобрели иммунитет к тому, что Вы назвали грязью. В сознании народа это не грязь, а земля-матушка".
Ума не приложу, как я сам до этого не додумался. Воистину, всё гениальное просто. Но на то он и Президент, чтобы мыслить широко. Широко и, как бы это сказать, оперативно что ли...
2004

Любовь – не морковь.

Полночи Заяц... как бы это сказать... а что - нельзя? Да, Заяц совокуплялся со своей Зайчихой. Десять раз она заходилась в сладостных стонах. "Люблю тебя", - шептала она охрипшим от страсти голосом. "И я тебя", - поддакивал Заяц, отваливаясь на подушку, чтобы набраться сил для следующего рывка...

Утром Заяц проснулся. "Солнышко моё, любимая", - пропел он Зайчихе в ушко. "Сладенький мой, счастье моё", - нежно отозвалась она.
"Так вот она какая - любовь", - весело подумал Заяц и помчался на кухню. "Какая же она замечательная - моя Заюшка! Я ей... я ей... я ей шубу куплю!", - распалялся он всё больше, - "только морковки поем и побегу зарабатывать".

На кухне Заяц не поверил глазам - тарелки с морковью на столе не было. Каждое утро тарелка с утренней морковью стояла в центре стола. Зайчиха раскладывала морковки веером, комельками наружу, чтобы брать за комелёк и кусать с хвостика. Зайца начало трясти. "Как?" - закричал он на весь дом, - "на столе нет ни одной морковки! И ты смеешь говорить, что любишь меня? Наглая ложь! Ты меня не любишь! Ты любишь только себя, свою толстую задницу, которую тебе лень оторвать от тёплой перины, чтобы для мужа положить на тарелку несколько морковок".
"Любовь?" - донёсся из спальни голос Зайчихи. - "Да ты сбрендил, старый! Я третий год хожу в одной шубе! Ты посмотри на нормальных зайцев. Они своим уже по нескольку шуб справили! Мне даже на улицу выйти стыдно. Господи! Ну, за что мне такое наказанье? Чем я провинилась? Тем, что, как дура, все эти годы кормила тебя морковью? Да лучше бы я... лучше бы я....".
"Убирайся из моего дома! Видеть тебя не хочу", - заорал Заяц вне себя от гнева.
"И минуты не останусь. Чтоб ты провалился, козёл", - ответила Зайчиха.

...Вечером Заяц собрал мальчишник. Пришли одинокие зайцы, брошенные. Выпили. Закосели.
- Что я вам, зайцы, скажу, - начал Заяц, - объясню вам, так сказать, в чём наша ошибка.
- В чём, в чём?
- А в том! - прищурился Заяц, медленно прикуривая, - в том, что не надо мешать любовь и морковь. Любовь, зайцы - это не морковь!
- Да, не морковь, - согласились зайцы и вздохнули.

2004

Два мира.


Пространство, залитое светом. Земля, залитая асфальтом. Асфальт, покрытый тонкой плёнкой воды... Но обо всём по-порядку.
Начало июля. Утро. Я иду из магазина. В правой руке - авоська с продуктами. Подхожу к своему двору и останавливаюсь. Боюсь.
Передо мной картина, от которой захватывает дух. Двор пуст: ни машин, ни заборов, ни мусорных бачков, ни кустов. Он залит свежим асфальтом до самого тротуара. Он огромен, как футбольное поле. За ним стоит наша девятиэтажка. Поодаль - ещё одна. И за ней - тоже. И так далее. Всё, как раньше. Надо мной висит облако, из которого сыплется дождь. Вода падает на горячий асфальт, превращается в пар и снова поднимается в небо. Солнце огибает облако и разливает свой мягкий свет между домами. Двор пуст: только трое малышей шлепают ладонями по маленьким радужным лужицам и смеются. Вдалеке идут подростки. Мне страшно на открытое место: кажется, что в меня непременно ударит молния. Это глупо. Грозы нет. Редкие капли неслышно падают на мягкий асфальт. Ещё я боюсь промокнуть, но это тем более глупо.
Наконец, я решаюсь и, петляя, бегу через двор. Мне радостно, что дом стал, как новенький. Он почти белый, с новыми рамами и ухоженными подъездами. Я смотрю в свои окна и вижу, что жена высунулась из окна. "Здравствуй, Котинька!" - она весело машет мне рукой. Потом ныряет в другую комнату и снова появляется в окне: "Котинька-а-а...". "Уррра-а-а!" - кричу я в ответ...

***

Я открываю глаза навстречу мутному рассвету. Это чудо, что после разных городов и домов, коим я уже счет потерял, я снова в той же квартире, в том же доме, в том же дворе. Квартира мала, дом сер, и двор грязен. Он заставлен легковушками и грузовиками. По утрам во двор втискивается мусоровоз и около часа гремит контейнерами. Потом, проваливаясь в ямы и разбрызгивая липкую грязь, уезжает, оставляя в воздухе отработанную солярку. В этом месте, изнасилованном людьми, меня никто не провожает и не ждёт. Я - один.

Оба мира реальны. Тот, в котором идёт слепой дождь, мимолётен. Я бегу за ним и протягиваю руки, чтобы коснуться. На всех парах мы несёмся к горизонту, за которым лишь синее небо и бесконечность. Второй мир - рядом. Он никуда не спешит. Он хлопает дверями, матерится и как бы говорит: "Вот такой я. Не нравится - не ешь". "Ты гадкий", - отвечаю я, - "и всё-таки ты мне нравишься. Ты - часть меня, а я - часть тебя. Я живу в тебе, и ты живёшь во мне. Мы ещё долго будем вместе".

Декабрьский день так и не может начаться. Свет тонет в разбавленном молоке и пугливо прячется от наступающей темноты. Где-то в соседних пространствах притаился другой, светлый мир. Он ждёт меня. И я иду.

2004

Фэнтази-Парк.

В Москве, на Люблинской (ударение на “и”) улице, дом 100, открылся
ЦЕНТР СЕМЕЙНОГО ОТДЫХА.
Об этом рассказывает цветная листовка, расклеенная в вагонах метро.
У центра роскошное название – “Фэнтази Парк” (ударерие, по-видимому, на “э”).
Мы, конечно, люди культурные, и понимаем, что “Фэнтази Парк” - это “Парк Фантазий” или 'Парк "Фантазия"'. Нас словами типа 'фэнтази' смутить невозможно, так как мы английский учили в школе, в институте, в аспирантуре, да и теперь ушки вострим, когда услышим ихнюю гортанную речь. Словом, “Фэнтази Парк” - вполне по-нашему.
Что же граждане могут найти в самом парке, который, судя по фотографиям, есть большой ангар, поделённый на несколько залов?
Читаем:
“Аттракционы виртуальной реальности.
Роллингдром.
Интернет-кафе.
Караоке-бар.
Боулинг.
Виртуальный кинотеатр”.
Всё чисто русские забавы! Шутка.
Конечно, поначалу я притормозил, и почти ничего не понял, но, поразмыслив, о многом догадался.
Вот как мне представляется перечень развлечений “Фэнтази Парка”:
“Аттракционы виртуальной реальности” - это такое кино, в котором у вас создаётся впечатление личного участия. Например, поездка на лошади. При этом вам показывают восхитительный пейзаж - луг, окружённый деревьями, заснеженные вершины гор на горизонте, - в уши со всех сторон летит ржание и топот лошадиных ног, а кресло под попой встаёт на дыбы и пытается скинуть вас на пол (запаха навоза пока нет, но, видно, скоро будет). В общем, не совсем то, что проехаться на живой лошадке, но, как некое приближение, сойдёт. Английское слово “virtual” - действительный, фактический, - от которого произошло слово “виртуальный”, не слишком годится для подделки, однако оно прижилось для обозначения “искусственной” действительности.
“Роллингдром”. По-видимому, площадка для катания на роликовых коньках. Не исключаю, что она снабжена откосами, трамплинчиками и прочими приспособлениями для прыжков, вращений и тому подобного.
“Интернет-кафе”. Комната с компьютерами, подключенными к интернету. Не думаю, что там разносят кофе.
“Караоке-бар”. Известное дело: вам аккомпанируют и подсказывают слова, а вы поёте, как можете. Думаю, что это небольшой зальчик или два.
“Боулинг”. Он же кегельбан.
“Виртуальный кинотеатр”. Лучше бы просто написали кинозал. На худой конец - современный кинозал.
...Такая вот рекламка. Но это цветочки по сравнению с тем, что я увидел в другом вагоне метро. Там рекламировали “РЕАЛИТИ ШОУ”. Вот где меня настигло запредельное торможение. Ничего не понятно!
Так что – “Ю АР ВЭЛКАМ, ГОСПОДА!”

2004

Двенадцать месяцев.

a-moll


Январь.
Недоеденные салаты в холодильнике. Указатели "На ёлку". Удивление от того, что снова идти на работу. Дождь. Слякоть.

Февраль.
Много снега. Пробки. День влюблённых. День самца. Пьяные.

Март.
Возвращение солнца. Катание на санках, снегокатах, горных лыжах. Ритуальные пляски вокруг женщин. Случайные свадьбы. Высевание рассады.

Апрель.
Снова пасмурно. Обнажение собачьих фекалий. Запах земли. Фильмы про Гагарина и Ульянова. Крашеные яйца.

Май.
Первая поездка на участок. Радость, если домик не тронут. Огорчение, если домик обкраден. Горе, если домика больше нет. Подготовка земли под посев. Пафосные праздники. Сочувствие ветеранам. Потепление. Сексуальный подъём.

Июнь.
Работа. Дожди. Комары. Сенокос. День независимости (не ощущается). Выпускные.

Июль.
Пыль. Жара. Рост кишечных заболеваний. Сбор колорадского жука. Поезда на юг. Пустые города.

Август.
День десантника. Холодные ночи. Выкапывание картошки. Приобретение школьных принадлежностей. Ожидание грибов.

Сентябрь.
Дети тянутся к знаниям. Подведение сельскохозяйственных показателей. Плановые свадьбы. Правительство думает о благе народа. Бархатный сезон за границей.

Октябрь.
Просыпаются музы. Обостряются противоречия. Кончаются грибы.

Ноябрь.
День согласия и примирения. Красные флаги. Квасят капусту на зиму. Сыро. Темно.

Декабрь.
День конституции. Годовые отчёты. Артисты Мягков и Брыльска. Речь Путина. Шампанское. Фейерверки. Недоеденные салаты в холодильнике... Но это уже январь.

C-dur

Январь.
Резвые зайчатки прыгают у ёлки. Звон хрусталя, шампанское, подарки. Рождение Господа Иисуса Христа. Лошади чуют снег. Мороз и солнце.

Февраль.
Все влюбляются, дарят сердечки. Защитники Отечества мужественно принимают поздравления. На улице весёлая метель.

Март.
Женщины прихорашиваются. Ласточки летят в сени. Много солнца.

Апрель.
Города и сёла очищаются от мусора. На вербах набухают котики. Христос воскрес!

Май.
Праздник всех трудящихся. По Красной площади идут рабочие, крестьяне, трудовая интеллигенция. На трибунах - руководители государства. Тепло.

Июнь.
В полях наливается хлеб. Будет хороший урожай. День независимости. Кто с мечом к нам придёт - от меча и погибнет.

Июль.
Дети и родители отдыхают на Черноморском побережье Кавказа.

Август.
Картошка уродила хорошо. В лесу много грибов. Комаров почти нет.

Сентябрь.
Пора свадеб. Женщины и мужчины обретают достойных партнёров. Чувствуется дыхание осени.

Октябрь.
Правительство верстает бюджет, чтобы народу жилось лучше. Первые заморозки. Очень красиво.

Ноябрь.
День сокращается, а ночь удлиняется. Перелётные птицы улетели, чтобы отдохнуть от воспроизводства.

Декабрь.
Предновогодние распродажи. Скидки до 50%. "Ох-хо-хо-о-о!", - кричат Деды Морозы. Приближается Новый Год, и резвые зайчатки... Но это уже январь.

2005

Барсук и Заяц.

Был у меня знакомый Барсук.
Идет, бывало, Барсук по улице и видит - яблоками торгуют. Посомневается, подумает - да и возьмет полкило. Придет домой, каждое яблоко осмотрит, помоет теплой водой со щеткой, потом сложит все яблоки в вазочку и накроет салфеткой. Сразу не ест - бережет. Иногда подойдет к вазе, осмотрит яблоки, понюхает и опять салфеткой накроет - готовится к удовольствию.
Наконец, яблоки завянут, а то и начнут портиться. Тогда только возьмет то, что похуже, отрежет ножичком кусочек и ест, наслаждается.
Не таков был мой знакомый Заяц.
Идет, бывало, Заяц по улице и видит - яблоками торгуют. Тут же займет очередь и купит, сколько денег хватит или сколько унести сможет. До дома терпеть не станет - схватит яблочко получше, потрет о штаны и ест. Ест, аж лапы трясутся. Такой вот нетерпеливый и невоздержанный.
Какие разные! А я их обоих любил.
1986


Глава 7. Из ряда вон.

Люди-синицы.

Пару лет наша семья жила вдалеке от цивилизации. На острове, где лишь озера да леса. В таких местах время течет неторопливо, особенно долгими северными зимами. Чтобы не закиснуть, мужчины ходили на рыбалку, женщины пели в хоре. И все-таки взрослым было скучновато.
Наверное, поэтому мой отец взялся ловить птиц. Клетка-ловушка висела за окном, и я, сидя дома, мог наблюдать за ходом ловли. Разные попадались птицы. Снегири, чечетки, свиристели. Мы приносили их в дом, кормили канареечной смесью, жили с ними, потом выпускали. Поначалу птицы боялись, метались в своих клетках, но постепенно привыкали, устраивались, начинали есть и разговаривать. Все, кроме синиц.
Из трех пойманных синиц одна умерла почти сразу. Двух других решили выпустить в комнату: по их поведению стало ясно, что они скорее убьют себя, чем будут жить в клетке. Два дня мы пытались накормить и напоить несчастных, и ничего не вышло. Этим существам нужно было только одно - свобода. К счастью, мы это поняли, и отпустили их с богом.
Этих синиц я встретил потом среди людей. Пилигримы по духу, они летают по миру. Как и у птиц, у них есть излюбленные маршруты и места, но нигде они не задерживаются подолгу. Вы их встретите в любой точке между полюсами. Они карабкаются в горы, спешат к самолетам, красуются на подиумах, смотрят в микроскопы, сидят у компьютеров. Разнообразие людей-синиц безгранично.
Они все время в движении, даже если физически находятся в одном месте. Маленький человечек, живущий в их мозгу - гомункулюс - не дает им покоя. Они ищут. Ищут новых знаний, новых ощущений, новых людей, новых горизонтов жизни. Они могут искать, что угодно.
Встречи с ними вспоминаются, как яркие вспышки. Они могут покорить редкими знаниями, непредсказуемыми эмоциями, стремительной страстью. Правда, встречи такие коротки. Ваш интерес только будет разгораться, а их уже и след простыл. Их вектор - вперед!
Их огонь опаляет ресницы, иногда ослепляет - и никогда не греет.
Это хорошие, доброкачественные люди, но встреча с ними - и неизбежное расставание - может отозваться грустным эхом в судьбах тех, кто пробовал их приручить: людей-снегирей, людей-чечеток и людей-свиристелей. Люди-синицы не приручаются.
Узнать их просто. Если увидите желтое брюшко с галстуком, белые очки вокруг глаз и чёрную шапочку, - не сомневайтесь, - это синица.
2003

Summertime.


Разумеется, я и не думаю подвергать сомнению образованность читателя. Тем более моего читателя - самого дорогого и любимого. Однако, не хотелось бы и другого, а именно: оставлять своих друзей-читателей в неведении относительно занимательного предмета. Сегодня это колыбельная из оперы “Порги и Бесс”, сочинённая Яковом Гершовичем, более известным под именем Джоджа Гершвина, в 1935 году. Сочинив оперу, Гершвин умер. Не сразу, конечно, но, так или иначе, жил потом не долго. Но музыка... вот вы и догадались, мой милый читатель, музыка его до сих пор гонит мурашки по спинам чувствительных слушателей. Особенно упомянутая колыбельная “Summertime”.
Порой мне кажется, что эта “Summertime” едва ли не самая известная песня на свете. По крайней мере, не счесть певцов и инструментальщиков, которые на все лады пели её и играли. И неизвестно, сколько ещё народу осмелится представить эту вещицу на новый лад.
От музыкантов не отстаёт простая публика: “Summertime” напевают, насвистывают, просто мычат. Может быть, не все отчётливо представляют, откуда взялась эта песня, про что она, но саму мелодию полнаселения Земли знают без сомнения. А между тем, колыбельная рыбачки Клары взялась из истории, замешанной на любви, измене, наркотиках и поножовщине. Если кто не знает, в какие перипетии попал калека Порги, то не советую вам и узнавать. Красотка Бесс тоже не порадует вас своим выбором. Короче говоря, начинается дело плохо, а заканчивается ещё хуже. Одно лишь светлое пятнышко, как заблудившийся солнечный зайчик, играет в сумраке отчаянных и низких страстей - да, да, колыбельная, спетая невинной малютке. О чем эта песня? Конечно, о хорошем, о другом, о жизни без грязи, без предательства. О том, какой мир хотят родители для своих детей.

Для знающих английский привожу оригинальный текст.

Summer time and the living is easy.
Fish are a-jumpin' and the cotton is high.
Your daddy's rich and your mama's good-looking.
So, hush, little baby, don't you cry.

One of these mornings, you're gonna rise up singin'.
Then you'll spread your wings and take to the sky.
But until that morning there's nothing can harm you.
With daddy and mamma standing by.

Текст ёмок и информативен.

Легко живётся летнею порой,
В морских волнах резвятся рыбки
И хлопок зеленеет молодой.

В карманах папы тесно баксам,
Красива мама, как Монро.
Пора уж спать, мой милый плакса.

Когда откроешь ты глаза
И в небо от земли сорвёшься,
Мы прокричим тебе “Ура!”,
А ты нам сверху улыбнёшься...

Понятно, что перевод вольный. Но, так или иначе, в песне явственно прописаны и время действия, и обстановка, и лица. Так что настал момент поблагодарить г-д Дюбоса Хейуарда и Айру Гершвина (братика Якова) за изумительное либретто.
Что до музыки, так наиболее интересный инструментал, на мой взгляд, представил г-н Рейн Раннап в составе других композиций диска “Сольные импровизации” (1986). Когда слушаешь его “Summertime”, возникает ощущение, что туда запихнута вся опера целиком.
Очень хорошо спел колыбельную Джордж Бенсон (“This Is Jazz”, 1965). Послушайте, как артист выводит living is и-и-з-е-е-ааа!, - и сразу поймёте, что лето лучше зимы. Намного!

Так что “Summertime” - forever! Кто бы сомневался, как говорится.

2005

Великие Интерпретаторы.
Вчера, 15 апреля 2003 года, я включил телевизор и снова увидел Эдварда Радзинского. Он почти не изменился с конца ушедшего века, когда начал рассказывать свои истории с экрана. Разве что волосы побелели.
Тогда, в прошлом, впечатление от первого момента было отталкивающим - тонкий, срывающийся голос, машущие руки, неопределенная улыбка. "Евнух какой-то", - подумал я. Процесс узнавания, к счастью, длился не долго, - от силы полминуты. А дальше я утонул в мире Платона и Сенеки, в страстях былых времен и в чарующем облике рассказчика. Сквозь насмешливые глаза на меня смотрела История, движения рук завораживали.
Радзинский, безусловно, человек ярчайшего дара. Объективности ради надо было бы поискать недостатки, но мне, влюблённому в его творчество, сделать это трудно. Я наслаждаюсь картинами мира, которые он открывает. Его рассказ связывает обрывки школьных знаний, книжных сюжетов и личного опыта. Я начинаю понимать логику событий и мотивы поступков.
Он мгновенно перевоплощается. То в царя, то в поэта, то в чиновника, то в народ. Его рассказ лучше любого фильма. Он сам, как нескончаемое историческое кино. И еще язык. Почти позабытый среди повседневных штампов и мусора вроде "клёво", "прикольно", "вау". Чистый, живой, емкий и точный русский язык, который я боготворю, и который я жадно впитывал из книг Гончарова, Куприна, Чехова. Его речь чиста и свободна. Я слушаю, как будто пью воду из прохладного, звонкого родника.
Однажды кто-то, близкий к академическим кругам, с легкой миной презрительности и намеком на посвящённость, сказал, что в научном мире Радзинского не любят. Он-де путает факты и много выдумывает. И что настоящая историческая правда находится совсем в другом месте. "Очевидно, в трудах непризнанных гениев исторической науки и на острие пера молодых диссертантов", - подумал я. Может, и так. Остается подождать, когда они сподобятся донести до меня свою правду.
Вчера он рассказывал об Александре II, Освободителе. Передача кончилась, и я внезапно вспомнил, что в моей жизни был не менее талантливый человек. Человек из плеяды Великих Интерпретаторов.
Его звали Роман Ильич Кругликов. Я попал в его лабораторию в 1981 году. Тогда ему было за пятьдесят. Он был грузноват и изрядно хромал из-за больной ноги. Поговаривали, что ногу он повредил в лагере, работая военным медиком. Но толком о его прошлом никто не знал. Известно было, что он еврей, доктор медицинских наук, заведующий лабораторией и председатель партийного бюро института.
Занимались мы тем, что искали "молекулу памяти", если говорить упрощенно. Логика, впрочем, была довольно простая. Если, допустим, вы знакомитесь с человеком, то запоминаете его лицо, походку, речь. При следующей встрече вы его узнаете, потому что внутри вас что-то изменилось, появилось что-то новое. Где искать это новое? Очевидно, в мозгу. Там мы это и искали.
Мы знакомились постепенно. Обсуждая планы работ, эксперименты, результаты. Но особенно интересно было его слушать на ученых советах. Биологическая наука, как и всякая другая, специфична и запутанна. Сотни раз я сталкивался с положением, когда ученый, делая доклад, не мог ничего объяснить коллегам. Собственно, так происходило в большинстве случаев. Докладчик сыпал терминами, цифрами, тыкал в таблицы и графики, всем своим видом показывал, что находится на пороге великого открытия... а аудитория молчала. Вырванная из контекста жизни картинка ни о чем не говорила.
Тогда к трибуне выходил Роман Ильич, стоял минуту, склонив голову, как бы настраивая публику на внимательное слушание, и, глядя в сторону, начинал говорить тихим голосом.
В отличие от многих, у него уже было продуманное, структурированное пространство, в которое следовало пристроить еще одну часть. И я с удовольствием следил, как он очерчивает полотно, наносит на него основные контуры, которые не подлежат сомнению, а потом, как бы советуясь с публикой, ищет наиболее пригодное место для нового элемента. У него получалось. Все находило свое место. Это мог быть лишь один из вариантов устройства мира, но вариант связный, удобный для дальнейшей проработки.
Потом я узнал, что у Романа Ильича есть и другой талант. За два дня до крушения стены мы ходили по Восточному Берлину, и он по памяти читал Маяковского и Пастернака. Он помнил все их стихи! И декламировал с большим чувством.
Последняя наша встреча была печальной. Я вернулся из годичной командировки в Штаты, чтобы вскоре уехать снова. Я нашел Романа Ильича в клинике, где он лечился от депрессии. Это была тяжелая форма эндогенной депрессии, лечить которую пока не научились. "Вот я здесь", - виновато поздоровался он. Мы помолчали. Я коротко рассказал о своих достижениях, но он не слушал. Уходя, я оглянулся и кивнул. На диване сидел старый человек в сером больничном халате.
Через неделю его не стало. Не стало Великого Интерпретатора, человека, который понимал и создавал мир. Одним стало меньше в великой когорте людей, умеющих думать, говорить и доносить свои знания до остальных.
Светлая Вам память, Роман Ильич.
Долгих Вам лет, господин Радзинский.
2003

У перехода.

Завтра поеду встречаться с человеком, который уже там. Здесь осталась память о нём, которую мы храним, чтобы не опуститься, не превратиться в скотину. Мы, живые, соберёмся, припомним его достижения, скажем хорошие слова и выпьем водки.
Интересно, как ему там живётся. Полегчало ли? Последние свои годы он страдал безмерно. Врачи ничего не смогли сделать против болезни под названием "депрессия". Странно видеть интеллектуально глубокого человека, физически ещё крепкого, с пустыми глазами и отсутствующим взглядом. Чего бы, казалось, не жить?.. Так я думал, встречаясь с ним перед смертью.

Теперь, когда я сам стремительно приближаюсь к переходу, вопрос не представляется мне уместным. От жизни запросто можно устать. В основном, это касается глупости и лжи, которые регулярно овладевают людьми и которые задевают всех, независимо от личных качеств. У многих способность видеть глупость и ложь с возрастом обостряется и становится непереносимой мукой. "Хоть ничто, но только не это", - думает человек, обрывая постепенно нити, что связывают его с остальными. И уходит.

Куда? А никуда, - говорят атеисты - помер, и всё тут, пошёл на корм низшим формам жизни. У христиан интереснее: после физической смерти души продолжают существование в другом измерении, причем "хорошие" идут в рай, а "плохие" - в ад. В аду не жизнь, а мучение, зато в раю - красота и покой. Более того, после второго пришествия Христа всем "райским" обещают вернуть тела и земную прописку. Теософы утверждают, что душа, как кузнечик, скачет из одного тела в другое, пока не "обточится" до состояния бриллианта. Затем она то ли улетает в космос, то ли идёт в накопитель, своего рода, музей отменных душ. Впрочем, это - "лирическое" отступление; куда уходит человек - не так уж важно.

Говорят, что уныние - тяжкий грех, что надо быть стойким, бодрым, весёлым. А чего ради, собственно? Может, я вообще невесёлый. Или уже навеселился. Может, я все долги раздал и могу деться, куда захочу. Почему нельзя-то?

Я рад, что меня пригласили на встречу с Великим Интерпретатором, которым, несомненно, был доктор Кругликов. Вновь посмотрю я на его умное лицо, загляну в глаза, за которыми часто угадывалось неизмеримое пространство знаний и опыта. Спрошу: "Роман Ильич, а что там, есть ли что? Покойно ли? Многое ли известно? Надо ли хвататься за соломинку, удерживаясь по эту сторону перехода?"
...Он умел говорить, этот большой человек, и умел слушать. Я знаю, что он ответит обдуманно, и на его совет можно положиться.

2004

Лента Рича.


Миннеаполис, конечно, не тундра, но и не Шарм-эль-Шейх, - зимой не забалуешь. В сильные морозы чайки с гиканьем падали на причал, как бы говоря: "врёшь, не возьмёшь!". В такие дни Ричу было несладко. Чтобы не замёрзнуть, он с утра до ночи наяривал на банджо. Игра на музыкальном инструменте согревала его худое тело. Кто знает, если бы Рич на минуту перестал тренькать и прислушался, он, может, и услышал бы свежий шум из Нового Орлеана, где господа Манон и Холман беззаветно раздували джазовый костёр. Может, пошёл бы он на юг, как крыса на дудочку Нильса, и влился бы в коллектив и стал бы, в результате, великим банджористом. Но... Рич не останавливался, ибо опасался, что второй раз не заведётся.

Конечно, долго так продолжаться не могло. Первым не выдержало банджо. "Это не музыка, а онанизм!", - взвыло оно в предсмертной судороге и развалилось на куски. По инерции тряся руками, Рич собрал обломки, сколотил маленький ящик и положил в него свежеупавшую чайку. Рядом с причалом он выкопал маленькую ямку, опустил туда гробик, засыпал его землёй и на холмике пристроил табличку: "Здесь похоронена синяя птица несостоявшегося игрока на банджо Рича Дрю".

Сделав дело, Рич устроился на работу.
- Ну что, пацан, - спросил его мастер, похожий на бобра в тельнике, - сможешь кузов отодрать?
- И отдеру, и выдеру, - смело ответил Рич.
"Толковый малый", - подумал мастер, - "надо будет его продвинуть"...

Через неделю Рич уже сидел за конторкой, поглядывая, как другие, менее толковые, оттирают наждаком ржавчину. Жизнь налаживалась. Тело благодарно добрело. Время от времени пальцы просили струн, но Рич строго придавливал их ящиком стола, чтоб не баловали.
Как-то один из рабочих заругался матом.
- Ты что ругаешься матом? - спросил Рич на правах старшего.
- Да как не ругаться, сынок (Ричу тогда было от двадцати до сорока), если краска, падла, растекается! ненавижу! буржуи! гады! всю кровь из пролетариата повыпили!..
- Ты батя, остынь, покури, а я что-нибудь придумаю. Утро вечера мудренее.
Рабочиё лёг на топчан и захрапел. Рич подошел к Паккарду и пнул по скату ногой.
"Слушай сюда, сынок!" - отозвался Паккард, - "Низ махни синеньким, дай просохнуть, потом обклей по периметру ленточкой. Сделай так, чтобы краска немного выступала за ленту. Потом метни красненьким, а как высохнет, - ленточку оторви. Увидишь, что будет ровно и аккуратно. Понял, музыкант?"
- П-понял, - прошептал Рич, спиной ощущая зарю новой жизни.

- Дядь, а дядь, дай клея с бумагой, - попросил Рич мастера.
- "Бери, паря", - поддержал мастер, выгребая из шкафа какие-то обрезки - "не жалко", - "а насчет клея - извини, друг, не густо" - добавил бобёр, сморкаясь в угол конторки.
Рич тоже смокнулся в угол. В голове как будто что-то забрезжило.

- А помнишь ли ты, батя, Гарфилда? - разглагольствовал Рич, обклеивая Паккард полосками. - Начал с сироты, а кончил - президентом. Так и мы с тобой, батя, из грязи - в князи.
Рабочий похмельно наблюдал за работой...
- Ну, батя, - вытирая руки, подытожил Рич, - крась, не ленись.
Рабочий пошёл махать кистью. Рич смотрел. После намаза лента скукожилась и сползла.
- Ну, что, сынку, на соплях приклеил? - спросил рабочий.
- На соплях, - признался Рич.
- А чего пожалел соплей-то? - пристыдил рабочий. - Ты же американец, а не скотт какой. Не срами, пацан, трудовой американский народ. Помни, брат: гроб по мерке тешут... Короче, я пока про твой скотч (Scotch) помолчу.
"Зато я скажу", - подумал недокрашенный Паккард.

***

... Прошло время. Всё так же исправно катит Миссисипи свои мутные воды. Рядом с портом, на месте чайкиной могилки, стоит обелиск: треснувшее, обмотанное скотчем банджо, и сидящая на нём чайка (тоже примотанная скотчем). Каждый год, в самые холодные дни, к памятнику приходит маленький жадный шотландец Скотти и от имени нации клянётся в верности липкой ленте. Жители Миннеаполиса стараются не пропустить это событие, потому что не каждый день встретишь а Америке мужика в юбке, с красными от мороза ногами.

***

Примечание: scotch (англ.) - скупой.

P.S. Просьба не путать Рича Дрю, автора "шотландки", с другим Ричем Дрю, основателем кровяных складов.
P.P.S. Отвечаем на вопрос из зала: отчего женщины любят скотч. Да оттого, что гнётся и клеится.
С его помощью женщины заматывают, притягивают и, если надо, изолируют.
Я полагаю, что они ещё вспомнят Рича Дрю и всем миром поставят бюст на родине героя.

2005

Имя Ленин.


В детстве Володя Ульянов был ужасный лентяй. Другие дети Ильи Николаевича и Марии Александровны Ульяновых дружно помогали родителям, и только Володя отлынивал. Попросит, бывало, Илья Николаевич: "Вова, принести мне, детка, тюбетейку, - что-то голова мёрзнет". А Вова только губы скривит и написает в углу. Или мать, добрейший души человек, пожалуется: "Устала я, Володенька, рожать, а они всё идут, и конца не видно, а дров-то принести не дозовёшься... как в пустыне живу". "Ничего, мама", - скажет в ответ, - вот разобьём мировую буржуазию, и не будет с дровами перебоя". Потом так, как бы осатанеет, да закричит на весь дом: "они у меня кровавыми соплями умоются, гады!". И снова написает в углу. "Господи!", - подумает Мария Александровна, - "и в кого же он такой? Неужели в Илью Николаевича?".

Потом Володя вырос. Родители дали ему денег и послали учиться в город Казань. Там он придумал, как можно жить и не работать. "Не хотите работать - и не работайте!" - учил он рабочих, - "будете коммунистами". "Вот я, например, за всю жизнь гвоздя не забил, а сыт, пьян, и нос в табаке!". Многие рабочие его горячо поддерживали, потому что любили выпить и покурить... Постепенно нежелающие работать людские массы сбились в кружки, кружки сгустились в партию. Став её лидером, Владимир Ильич решил назваться Лениным, потому что в лени заключалась его коммунистическая идея.

Сейчас, глядя в бездонную пропасть истории, можно смело отмести другие версии происхождения Ленина - паспорт умирающего помещика, авторитет юрисконсульта и, в особенности, Ленское восстание, которое было Володе до лампочки. Даже в последние годы Ильич оставался верен себе - посиживал в кресле, смеялся, да просил Надюшу почитать сказочку. Беззаботный был человек. Ленин, одним словом.

2005



Глава 8. Дела житейские.

Автандил и Беатриче.

Когда Автандил и Беатриче поженились, все сильно радовались. Автандил работал автослесарем и однажды засунул руку в трактор. Руку оторвало. Балерина Беатриче, наоборот, упала в механизм сцены. Механизм оторвал ногу. Люди подумали, что за Автандила никто не выйдет, а Беатриче останется старой девой. Но... пришла любовь, и Автандил сделал Беатриче предложение. Посмотрели люди и подумали: два инвалида дают в сумме одного целого.

Действительно, родили молодые целого мальчика, потом - ещё мальчика, и ещё.

Стал Автандил хмуриться. Бывало, придёт вечером из мастерской, и вместо поцелуя как даст жене тапком! Тапок и порвётся. Перепортил все тапки.
Это - если в настроении. Другое дело, - когда сердится: тут лучше под горячую руку не попадайся, тем более, что ей, рукой оставшейся, Автандил обычно горячий утюг держал.

Загрустила Беатриче - как вспомнит свой балет - всё плачет, плачет... Незаметно так плакала и наплакала... на сайте знакомств мужичка. Хороший мужчинка, хоть и инвалид на голову.
Вот пишет Беатриче мужичку письмо, что, дескать, жизня у неё трудная и что хочется чего-нибудь светлого. Пишет, что хочется ей полететь лёгкой горлицей к ясну солнышку, надышаться свежим воздухом, а там, типа, пропадай моя телега.
В ответ получает Беатриче послание, что он, мужчина, как есть натуральный супермен, ждёт свою птицу счастья, для чего уже заготавливает изысканнейший корм и постель из лепестков.

Читает Беатриче эти слова, и не столько ей благостно от речей сладких, сколько обидно за убитые тапками годы. Льёт она слёзы горькие на клавиатуру и не видит, как мучитель её стоит сзади и утюгом замахивается...
"Ты, изменщица чёрная, за моей спиной хороводишься?". Да как треснет по монитору, да по процессору, да по клавиатуре. "Не будет тебе ни мужика, ни интернета, а будет тебе от меня голый развод!"
"Как это, Автандилушка, голый", - спрашивает.
"А так, голая пойдёшь с костылём своим. Поняла?"

Тут Беатриче опомнилась и говорит: "А ведь я люблю тебя, Автандильчик, и всегда любила. Я для тебя на всё готовая. Вот - последний тапок. Возьми, отведи душу, не гони только".

Отвёл Автандил душу, и стали они жить-поживать, да добра наживать. Помирились, значит.

И правда: отведёшь душу - легче становится.

2005

Антоний и Клеопатра.


Он и Она - до сих пор популярная тема. В моей прошлой зарисовке Он подкрался сзади и уставился в экран - низкий, малодушный воришка, не дыша, читал чужое письмо. Потом, разозлившись, занёс над Её головой утюг... К счастью, Он вовремя сдержался и вместо живой плоти расколотил бездушную оргтехнику. "Такие дела" - говаривал Воннегут.

Я бы сказал, обычная, житейская история. Однако, она вызвала интерес, отклики, рассуждения и, наконец, явила миру мнение, что нет предела глубине женских желаний (пагубных в том числе) и что по этой причине мужчина, отнесённый Создателем на мелководье чувств (и, зачастую, интеллекта), не способен понять женщину, разгадать её секрет и, как следствие, удовлетворить её потребности. Что поэтому, как бы мужчина ни изощрялся, всё равно ему, олуху, не справиться и искомого счастья женщине не обеспечить. В то же время отмечается, что эта органическая немощь не является препятствием для женщины, которая в тот или иной момент жизни обращает свой взор на мужчину. По некоторым причинам это ей бывает нужно, и мужчина всегда может рассчитывать, что его выберут первыми, и лишь потом - собаку, кошку, козла или просто мягкого медведя Teddy.

***

Не вдаваясь в спекуляции, которые, как правило, заканчиваются жаркими, но пустыми спорами, я поднялся со стула и вышел на улицу, чтобы найти подтверждение теории. Для этого мне предстояло найти пару - мужчину и женщину, - войти с ними в контакт и приложить заготовленный шаблон к их жизни, или наоборот, пристроить их историю к шаблону. При совпадении теория подтверждалась, при расхождении - опровергалась. Далее в дело бы пошла статистика, которая, как известно, не ошибается.

Сначала я встретил Его, Антония. Только потом, на другой день я понял, что ошибся, но сегодня это был Он. Он лежал в переходе под Арбатской площадью и пытался вылезти из лохматого собачьего месива.
- Я больше не хочу, не хочу, - пафосно восклицал Антоний, вынимая лицо из собачьей шерсти.
Две здоровые дворняги привалили Антония к сточной канавке, как бы оберегая от ног бегущих по домам москвичей. Их дворняжьи дети весело тыкались Антонию в лицо.
- Не могу, - стонал Антоний, вытаскивая из-под собак руку в каком-то рванье похожем на куртку из болоньи.
Антония можно было понять: лежать в осенней городской грязи под грудой собачьих тел, видимо, некомфортно. С другой стороны, животные не давали ему отключиться и замёрзнуть, оберегая, таким образом, Антониеву жизнь.
- Уйдите, сейчас блевать буду, - пытался испугать их Антоний, но пугались только прохожие, отходя от него на безопасное расстояние. Ушёл и я.

***

Каково же было моё изумление, когда на другое утро я увидел Антония, бодро стоящего около того же перехода и явно занимающегося серьёзным делом. И был он вовсе не Антоний, а женщина, могу поклясться в этом, хотя я так и не смог найти хотя бы один уверенный признак. Все они были расплывчаты, как намёки, но, взятые вместе, безошибочно сообщали о "его" женской природе. Так что Антоний оказался Клеопатрой. При этом сам он не исчез, а как бы воплотился в другого человека, стоявшего рядом с ней - тщедушного, одного с ней возраста и класса. Кстати, у бомжей самый загадочный возраст: невозможно определить его с точностью большей, чем плюс-минус десять лет. Впрочем, им могло быть лет по тридцать каждому. У Антония было маленькое усатое лицо с глазами, глубоко провалившимися в орбиты. Голова пряталась под кепкой. В руках он держал два поводка, которые заканчивались ошейниками. В ошейниках находились знакомые мне дворняги с мордами, создававшими впечатление, что они не только в курсе дела, но и определённо в доле. А дело было торговое. Клеопатра расхваливала щенков, Антоний моргал, собаки суетились, публика разглядывала товар. Сегодня Клеопатра выглядела лучше. Она стояла на ногах и говорила увереннее, не в пример вчерашнему. Её слегка знобило и трясло. Очевидно, ей надо было выпить, но она держалась, ожидая окончания торговой сессии. Антоний стоял нахохлившись, лишь изредка теребя щенков и приговаривая: "Хороший, хороший". Я не удержался и подошёл узнать цену.
- Пятьсот - мальчик, семьсот - девочка, - ответила Клеопатра.
- Ничё-се, - удивился , - почему дорого?
- Это хаски, - вступил Антоний. - Порода хаски.
- Посмотри на шерсть, видишь, - длинная, - добавила Клеопатра, и отец с матерью у них - хаски, и родословная есть.

- Эти что ли, их родители, - спросил я, показывая на взрослых дворняг.
- Эти, эти, - подтвердили продавцы.
"Да ты не сомневайся, мужик", - посмотрел на меня отец, - "бери, не прогадаешь, у нас в роду все смышлёные".
"Это точно", - подумал я, - "и хозяева у вас не дураки, неплохой бизнес придумали. Главное - всем выгодно".
- Ну, что, мужчина, возьмёте, - как-то теплее спросила Клеопатра, переходя на "вы".
- Подумаю, - уклонился я, преодолевая соблазн ухватить самого толстого щенка.
- А-а...

***

Больше Антоний с Клеопатрой не появлялись. Я полагаю, что они распродали этот помёт и ждут следующего.

Я так и не узнал, где они живут, как. В какие глубины желаний погружаются, что думают друг о друге и о своей судьбе. Что до шаблона, то я про него просто забыл. А если бы и вспомнил, то всё равно не знал бы, с какой стороны его приложить.

Так что пока - ноль-ноль.

2005

Ребёнок в большом городе.

Ребёнок в большом городе - редкое событие. Он не появляется вдруг, его, как правило, "планируют". "За" ребёнка выступают инстинкты и стереотипы: до сих пор многие женщины испытывают дискомфорт, если у них долго нет детей; мужчины на определённом этапе тоже начинают чесать репу и думать, кому бы передать нажитое добро. "Против" ребёнка действует мощная сила - дефицит "времени-денег". Жизнь в городе устроена так, что ни того, ни другого хронически не хватает. Это всё равно, что укрываться детским одеялом: нос спрячешь - пятки голые, ноги закутаешь - грудь мёрзнет.
Даже самые романтически настроенные особи понимают, что ребёнок - это не рыбка в аквариуме, а нечто более существенное. Хорошо, что он как бы принимает эстафету и как бы продлевает жизнь предшественника, но страшно, что он может (и очень даже в состоянии) загнуть траекторию предка туда, куда тому вовсе не хочется попасть.
Разумеется, так и выходит. С одной стороны поздравления, восторг, эйфория, а с другой - удар по амбициям и бюджету. Приступы любви и благодарности сменяются недоумением и недовольством. Даже у приличных родителей в голове часто наступает путаница.
При этом детки прекрасно чувствуют раздвоенность родительского сознания и замечательно этим пользуются. Мой знакомый малыш очень переживает, когда теряет контроль над окружающими. Он понимает, что обладает огромной властью, и если случайно выпускает из рук вожжи, начинает орать и требовать немедленной сатисфакции. В один из таких разов я понял преимущество свежего детского организма - он орал, выл и стонал двадцать минут подряд, да так, что стёкла звенели в ответ. Он топал ногами, плевался, и я уже стал побаиваться, что его кроватка не выдержит и развалится на части. Он последовательно отверг еду, игрушки, песни, танцы, ношение на руках, целование в лобик. В какой-то момент я подумал, а не упасть ли мне ниц перед его кроватью - может он этого добивается?.. Безусловно, в соревнованиях по крику он бы меня победил.
Всё-таки через двадцать минут малыш "увял", начал икать, и как-то задумчиво-покорно перенёс очередные двести грамм каши. Любопытно, что с тех пор у нас установились джентльменские отношения. Когда вдвоём, мы занимаемся каждый своим делом, иногда предлагая друг другу что-нибудь общее. Он как бы невзначай накатывает мне мяч, намекая на небольшую разминку. Или я беру в руки супер-мега-гиперблокбастер всех времён - книгу Корнея Чуковского, - в которой мне особенно нравятся строчки: "А коза-то, а коза, растопырила глаза. "Что такое? Почему? Ничего я не пойму!". Мне часто кажется, что я и есть та самая коза, которая ни черта не может понять... Так, тихо и мирно, течёт наш вечер - немного игры, немного созерцания, нужное количество стола и горшка. Но вот приходит мама, и малыш с воем на четвереньках устремляется к ней. "Скорей, скорей! На руки! Бери меня на руки! Я ещё покричу, потерпи. Дай мне выкричаться. Если б ты знала, как я устал быть джентльменом! Это так трудно. Только с тобой я могу распуститься, как хочу, могу накричаться всласть! А с ним, знаешь, мама, с ним очень трудно. А-а-а! А-а! А!". Всхлипы всё реже, и уже из-за тучки выглядывает солнышко, губы расползаются в улыбке, слышится первый, пробный раскат смеха.

Жизнь в большом городе сложна. Кому, как не нам, жителям мегаполисов, знать, как трудно добиться успеха, как нелегко найти равновесие между амбициями и ресурсами. Рвёмся на части, можно сказать. А тут ещё дети! Маленькие большие люди, которые, вырастая и взрослея, становятся по-настоящему главнее и важнее нас. Между прочим, они - идеальный "объект", на котором можно научиться соизмерять свои желания и возможности, а заодно и их обучить тому же. Надо попробовать.

2005


Туалетная история

- Хочешь, я расскажу тебе туалетную историю?
- Хочу, только давай сначала выйдем на улицу.
- Давай. Там никто нас не услышит.
Мы надеваем тёплую одежду – ноябрь всё-таки, – выходим из дома и направляемся в Рощу.
В этом году невероятная осень. Ночью лужи промерзают до дна, а днём яркое солнце настолько прогревает воздух, что подростки раздеваются до маек. Я видел вчера в Архангельском, как они, скинув куртки, бросают камешки на тонкий лёд, покрывший Москву-реку.
Так и сегодня: тихо и солнечно. В Роще полно народу. Взрослые гуляют, дети носятся. Довольные собаки гоняются за палками. Только белки занимаются делом, заготавливая на зиму орехи и жёлуди. Одна белка решила, что хлеб зимой тоже не помешает. Она нашла два раскисших батона, отрывает от них по куску и втаскивает на вершину дерева. Там, у неё, очевидно, склад...

***

- Ну, рассказывай свою историю, - напоминаю я Нюхе.
- Сижу я на уроке и рисую свечку, - начинает она. – Вдруг ко мне подходит учительница, смотрит на рисунок и гладит по голове.
- И что?
В ответ Нюха срывается с места, бежит вперёд, машет руками и как-то говорит, поёт и визжит одновременно. Я вижу, что она в восторге. Сделав круг, Нюха возвращается и продолжает.
- Потом подходит другая учительница и тоже гладит меня по голове.
И снова – крик, беготня, визг. Удивительно.
- Это всё? - спрашиваю.
- Нет, потом мы вместе выбегаем на улицу, и к нам подбегают мама, бабушка, дедушка и все мои звери.
Она пытается показать, как все бегут по улице, кричат, галдят, вопят от радости. Она падает на бок и катится по сухим хрустящим листьям.
- Папа, смотри, как мы покатились. Как колбаса...
- С мамой, бабушкой, дедушкой и всеми зверями?
- Ага.

***

Представление окончено. Что и говорить – эффектная история. Но что-то я не могу уловить. Как будто что-то упущено, и нет связи.
- Постой, - вспоминаю я, - а при чём здесь туалет?
Нюха резко останавливается и оторопело смотрит на меня. Она не верит, что я столь недогадлив.
Как – при чём? Я же это в туалете сочинила!

Октябрь 2005


Подать нищему.

К своему стыду, я редко подаю нищим. Более того, если просят настойчиво, я не даю совсем. "Активные" нищие не одобряют мою позицию.
Вот несколько примеров.

Нью-Йоркская подземка.
В вагон заходит мужчина лет сорока и начинает раздавать пассажирам листки. Мне тоже достаётся один. Я верчу его в руках, пытаясь разобрать, откуда начинается рукопись. Очевидно, что это краткая биография раздатчика, которую он вместил на одну страницу и размножил на ксероксе. Я кладу листок рядом с собой и закрываю глаза... Вдруг кто-то трясёт меня за руку. Попрошайка вопросительно смотрит на меня. "No", - тихо отвечаю я и возвращаю ему листок.
- Нет, ты читай, читай! - кричит он. - Почему не читаешь? Зажрался, сволочь, - и сидишь!
Он продолжает трясти меня, стараясь внушить к себе сострадание. Вместо сострадания я начинаю злиться и кричу "Get off!". Попрошайка плюёт мне под ноги и с криком бежит дальше.
Конечно, моё настроение портится...
Третьяковка.
Я фотографирую собор, что рядом с метро. Ко мне направляется неряшливо одетая женщина.
- Мужчина, помогите неработающей пенсионерке! - как будто просит и заигрывает одновременно.
- Нет.
- А почему? - в голосе появляется возмущение. Я пожимаю плечами.
- Я так и знала! - дама удаляется, в сердцах мотая головой...
Московский дворик.
Сижу на лавке, пью воду. Рядом детская площадка. На ней двое детей: мальчик лет пяти и девочка лет семи. Какое-то время они заняты велосипедом, но вот мальчик замечает меня и подходит.
- Дядя, у Вас есть десять рублей?
Формулировка вопроса подкупает своей точностью, но... себя не переделаешь.
- Нет.
- А сколько у Вас есть? - смотрит внимательно.
- Нисколько.
- Очень плохо! - подводит он итог и возвращается к девочке...

Действительно, плохо у меня с пожертвованиями. Иногда, повинуясь какой-то неуловимой воле, я даю мелочь старушкам, однако, при этом не чувствую радости от дарения. Вообще ничего не чувствую. Дал - и дал.
...Утром выгребаю мелочь из всех углов и кладу её в передний карман брюк, чтобы удобно вытаскивать. Мимо "флейтиста" прохожу, не останавливаясь. Я его знаю, как облупленного: дует в сопелку до тех пор, пока не наберёт на пиво и сигареты. Причём дует кое-как - ни умения, ни чувства.
Время от времени забываю о своём плане и, наверное, не замечаю просящих, но в последнем переходе вижу старушку с протянутой рукой. Подхожу и высыпаю мелочь в её ладонь. Ладонь маленькая, приходится придерживать её другой рукой, чтобы деньги не упали. Убедившись, что всё в порядке, иду дальше... И вдруг слышу - спиной - "Храни тебя Бог, сынок".
Будто небесный ветер опускается с высоты и шевелит душу. Будто прикасаешься к вечному, сегодня затерянному, перемешанному с суетой и тщетными попытками обрести равновесие. Слишком непохоже это на дежурные "спасибо", "удачи".
...И сказал мне Бог: "Ты не веришь в меня. Не страшно. Каждому свой путь и своя судьба. Но я не умер. Присмотрись - и увидишь меня. Прислушайся - и услышишь меня. Попроси - и я помогу тебе. Я жив, пока живы вы - люди...".
То ли правда - слышал, то ли - померещилось.

2004

Переход.

Снова этот переход. Вокруг ни друзей, ни врагов. Мы - никто. В свете тусклых ламп, по чавкающей грязи спускаемся вниз и торопимся к противоположному выходу, потому что подземелье - неуютное место для людей. Каждый день мы живём порознь и идём порознь. Мы часто встречаемся, но не запоминаем лица. Иногда, правда, мелькнёт что-то знакомое. Мелькнёт и рассеется, ибо это лишь тень ненужного и бесполезного воспоминания. Пустое. Даже если доведётся встретиться ещё раз, мы не остановимся и не заговорим. Незачем. Мы все - чужие.
Только плохо одетые, с испитыми лицами бродяги знают друг друга. Переход - их дом. Они сидят в тёмных углах перехода и жуют. Теперь их называют бомжами. Бомж, бомжара, бомжевать - уже привычные слова, хотя сомневаюсь, что их знали лет двадцать назад. Люди не любят бомжей, потому что от них пахнет гнилью и мочой...
Ну, вот. Сегодня один бомж умер. Он лежит на спине. Одна брючина разорвана по шву. Подле трупа стоит милиционерша, украдкой лузгая семечки. Чуть дальше двое мужчин поют песню в надежде на подаяние. За ними торгуют лифчиками и тапками.
Люди ходят взад-вперёд, обходя мёртвого. Обходят так же, как тогда, когда он был жив. Смерть не чувствуется, будто её нет. Какая разница - мы не нужны друг другу живые, тем более не нужны мёртвые.
...Пришел врач со "скорой". Пощупал у лежащего пульс и удалился. Милиционерша с тоской смотрит ему вслед: ей дожидаться перевозку.
Открылась меняльная контора. Люди обменивают валюту на рубли и наоборот. Это важно.
Пирожковая тоже начала работать. К окошку выстраивается небольшая очередь людей. К ним подтягиваются бомжи - за объедками, бутылками из-под пива, оброненной мелочью. О мёртвом никто не говорит. Чего говорить, если помер?
А над переходом - Садовое кольцо. Бегут машины. Громоздится высотный МИД. Там, на каком-нибудь этаже кабинет министра иностранных дел Российской Федерации. Министр входит, снимает пальто и просит чашку кофе. Впрочем, нет, секретарша и без того знает, когда подать кофе, так что ему надо только раздеться и сесть за стол.
Над МИДом, в синем небе гуляют облака. Высоко-высоко, за облаками, чистый воздух и тишина, там живёт Бог. Бог спит, потому что сейчас раннее утро.
...Наконец, прибыла перевозка. Санитары укладывают труп на носилки и несут по переходу к машине. Переход почему-то удлиняется. Санитары сердятся, - им некогда валандаться с трупом, когда других дел полно. Люди тоже сердятся, у них тоже дела, но переход неумолим, он змеится под землёй, убегая вдаль и увлекая в себя людей. И не видно света, не видно конца. Он становится слишком длинным, этот переход, и не понятно, хватит ли жизни, чтобы его пройти.
Но бомжам это не важно. Они уже перешли, и переход, - лишь временный накопитель.

2004

Объявление.


Я очень надёжный жилец. Однако, рано или поздно, у хозяев меняются обстоятельства, и меня просят убраться. Делать нечего, начинаю искать.
В этот раз вдруг обнаружил, что крепко скакнули цены, да и самих предложений стало меньше. 'Ладно', - думаю, - 'пойду на хитрость. Не стану платить посредникам. Лучше побегаю по району, поклею объявления, - и дело в шляпе'.
Сказано - сделано. Напечатал объявления, запасся клеем и пошёл. Иду и прикидываю, что клеить буду на дома (по штуке на каждый), ну, может ещё в каком-нибудь людном месте, например, у остановки или у магазина.
Короче говоря, начинаю работать, и через некоторое время замечаю, что у меня полно конкурентов. Да каких! Объявления у них яркие, в цвете, буквы крупные, и, главное, висят у каждого подъезда. Я даже присвистнул. Надо же было обклеить несколько сотен подъездов. На это только времени надо три дня. И клея полведра. И терпения вагон. И...
Пока я рефлексировал, мой взгляд упал на собственное творение, и я заплакал. Дистрофический размер его явно указывал на мою финансовую слабость. Лаконичность граничила со скудоумием. Но больше всего было стыдно за количество отрывных телефонов - я предусмотрел их десять (в тайной надежде, что на отрыв выстроится очередь).
Что ж! Придётся поучиться. Беру наиболее броский образец. Читаю.


“Интеллигентная русская семья из Москвы (банковские служащие) без вредных привычек, без детей и без животных СРОЧНО СНИМЕТ КВАРТИРУ на Ваших условиях! Возможна предоплата за два месяца! Своевременную оплату, чистоту и порядок гарантируем. Телефон...”

По идее, на такое предложение может быть лишь один ответ - ДА! Я, например, за возможность пообщаться с интеллигентными людьми на моих условиях, не раздумывая бы отдал свою жилплощадь. Между тем, обход района показал, что подобные призывы остаются, как правило, без внимания - редко где наблюдается отрыв телефона.
“Не верят, потому что мало информации, мало аргументов, не убедительно. Или - другой вариант. Слишком хорошо, благостно. Нет перчика”, - думаю я.

Что, если так попробовать.

“Цыганская семья (22 человека - из них 15 детей), нигде толком не работающая (т.е. вообще не работающая, из принципа), снимет Вашу однокомнатную квартиру. На сколько - не знаем. Как карты лягут. Имеем медведя, мелких животных не считали. Для начала денег нам дадите, а там посмотрим. Петь будэм, плясать будэм, а смерть придёт - помирать будэм. Эх!.. Телефон здесь пишите”.

Или всё-таки развить исходный вариант?

“Русские от Рюрика, лауреаты Нобелевской премии мира, с московской пропиской, интеллигенты в пятом поколении с голубой кровью, никогда не видевшие помойки и не слышавшие мата, ОБОЖАЮТ ВАШУ КВАРТИРУ И СНИМУТ ЕЁ НА ЛЮБЫХ УСЛОВИЯХ! Готовы на крайние лишения (неделю без воды и месяц без пищи), чтобы только завоевать Ваше доверие и одним глазком полюбоваться на Ваши покои. Можем только мечтать отдать Вам все свои сбережения (несколько миллионов твёрдовалютных единиц) за счастье пожить в Вашем храме удобства, покоя и гармонии. Дом, этаж, подъезд - не имеет значения. И одной комнатки за глаза хватит. Детей мы решили не заводить, чтобы они своим видом не смогли подорвать Вашу возможную благосклонность. Животных любим, но ради Вас готовы отречься. Даже не представляете, как мы будем беречь и лелеять Вашу драгоценную собственность. И соринке не дадим просыпаться, и пылинке не дадим упасть.
Звоните в любое время дня и ночи.
Храни Вас Господь Бог, федеральное правительство и мэрия г. Москвы.
Приложения:
1. Полные, нотариально заверенные, копии паспортов.
2. Генеалогическое древо, подписанное потомком царя.
3. Копии дипломов и трудовых книжек, заверенные, как положено.
4. Копии медицинских книжек с печатями.
5. Выписки из банковских счетов.
6. Справки из психдиспансера.
7. Автобиографии”.

А может, зайти с другого угла? Предложить что-нибудь из ряда вон, вроде...

“Мы лю-у-у-ди не ме-е-естные, не зде-е-е-шние... Сироты казанские, калики перехожие, убогие и юродивые, профессионалы своего дела, операторы сборов по Москве и области, со стабильным заработком, - приглашаем в наш бизнес в обмен на возможность пожить в Вашей квартире. Звоните - и счастье Вам улыбнётся!”

Или.

“Семья иноплов (без кола, без двора) снимет Вашу квартиру. Рассмотрим любые предложения вплоть до неприличных. Замёрзли на фиг до костей”.

Или.

“Бомж с двадцатилетним стажем, не мывшийся с перестройки и не просыхающий всю дорогу, не побрезгует Вашей квартиркой, и совьёт в ней уютное гнёздышко. Взамен может предложить свою коробку и место на свалке”.

С трудом унял я фантазию и заставил себя заняться рутинной работой: набирать, распечатывать, ходить по дворам. Хожу, клею, где что в голову приходит. Спрашиваю иногда: “Что, бабушки? Не сдаёт ли кто квартиру”. “Какие у нас квартиры, милай! Клетушки одне! И то - просются и просются...”. Один раз из-за спины вылез хряк с красной рожей. “Ты чё, падла, на моём доме клеишь?” - дохнул. Я чуть в обморок не упал. “Чё-чё! Возьми да почитай, если умеешь”, - неожиданно схамил в ответ. Даже забыл от испуга, что неприлично к незнакомому обращаться на “ты”.

...Сижу уже неделю на кухне, пью чай с лимоном, - вдруг звонок. “Простите, это Вы объявление давали?”. “Очень рад, что позвонили”, - спокойно. А сам в сторону – “Йес! Йес! Йес!” Как - не квартира? А что? Работа? Ах, работа... Да, работа есть. Впрочем, с удовольствием послушаю... Заниматься рекламой? В агенстве недвижимости? А почему Вы решили, что у меня получится? Ах, прочитали объявления... Неужели талантливо?.. Постойте! Вы же квартирами занимаетесь! Так это мне и нужно!'

Как всегда. Я ей (жизни) про Фому, а она мне - про Ерёму.
По утрам чешу карандашом в затылке и тыкаю пальцем в клавиатуру:

“Если плохо стало Вам,
Заходите в наш ВИГВАМ,
Мы квартиру Вам найдём.
Вариантов – миллион”.
2004
Прибалтийский акцент.

"Из седьмого тупика отправится электропуо-о-езд до Владимира. Остановки электропуо-о-езда по всем пунктам кроме...". Это Коленька услышал из репродуктора на Курском вокзале. Говорила женщина. В общем, говорила чисто, но с легким прибалтийским акцентом. "Откуда ж она взялась такая" - думал Коленька, сидя на скамеечке, - "наверное, из Литвы. Шуганул их там Миша президентским указом, вот и потянулись в столицу от греха подальше". Ладно. До Литвы Коленьке дела нет, а вот, скажем, в Латвии у него бабушка живет.
Вспомнил Коленька, как маленьким еще ездил к бабушке и дедушке в Ригу на лето, как его возили на взморье, кормили ягодами в молоке и творожными сырками в шоколаде. Вспомнил море, янтарь на берегу и чешский лунапарк. Вспомнил подарки, которые ему дарили. Вспомнил, как трунил над дедушкой, какой, дескать, он толстый. Дедушка посмеивался, потом молчал. А Коленьке что? Знай себе твердит: "Толстый, как дедушка. Толстый, как наш дедушка". Пока однажды бабушка не сделала ему замечание. Вот уж когда Коленьке стало стыдно. Как-то сразу ощутил, какой он глупый и гадкий мальчишка.
Теперь дедушки нет, он умер от рака, страшно похудев перед смертью. А у бабушки после трех инфарктов случился инсульт, ухудшилось зрение, и почти пропал слух. И Коленька что-то не спешит приехать к ней или хотя бы послать денег...
"Пуо-о-езд..." - выводит женщина, и у Коленьки сжимается сердце.

1987

Растерялся.

Я, пожалуй, не стану делать никаких выводов из маленького воспоминания, поскольку любой прочитавший сможет сделать их самостоятельно. Кроме того, тем, кто ищет художественное слово или острый сюжет, и читать это не стоит. Ничего подобного здесь нет. И вообще, описанное событие отнюдь не глобального, не государственного и даже не семейного характера. Оно просто часть личного опыта - так, мелкая частичка.
Всё произошло в один день - мой первый рабочий день в Штатах. Вчера я прилетел, кое-как устроился, а сегодня пошёл на работу.
Я знаю, куда ехать, и приблизительно представляю - как. Надо сесть в автобус Bx9, который идёт по Бродвею на юг. Я стою на остановке и пытаюсь справиться со слезами, которые вышибают солнце и порывистый холодный ветер. Автобус лихо причаливает к тротуару, и люди цепочкой заходят в переднюю дверь. Я становлюсь в конец очереди, чтобы выиграть время и успеть понять, что нужно делать. Вижу, что передние бросают в кассу монетки, монетки гремят, пока не соберутся где-то внутри, после чего касса "пикает", как бы подтверждая оплату и разрешая пройти в салон. Водитель - тучный негр в форме - следит за входящими. На нём чёрные полуботинки, брюки, голубая рубашка, фуражка и тёмные очки. Наряд дополняет нагрудная бляха и огромная связка ключей на поясе. (Что он ими отпирает?). Наконец, дело доходит до меня, я бросаю монеты в щель. Плакатик сообщает, что проезд стоит один доллар и десять центов (дело давно было). Опускаю пять монет по двадцать пять центов, ожидаю сдачи и сигнала автомата. Ни того, ни другого. Вопросительно смотрю на водителя, он смотрит на меня. Может быть, я бы и поговорил с ним, да во рту почему-то пересохло: ничего не могу сказать, хотя несколько месяцев слушал аудиокассеты, а до этого несколько лет усиленно переводил статьи. Видя, что толку нет, водитель закрывает дверь и трогает машину. Да так, как мы не привыкли. Нью-йоркский автобус отваливает резко и разгоняется быстро. Я не успеваю сообразить, за что ухватиться, и падаю вниз, на подножку. Сильно ушибаю руку. Поднимаюсь совсем смущённый. Водитель на меня не смотрит, а пассажиры вроде глядят сочувственно. По-прежнему, не понимая, принята моя оплата или нет, прохожу на свободное место. Какая-то женщина объясняет (больше догадываюсь, о чем она говорит), что я переплатил, и поэтому автомат не "пикнул". Ну, а сдачу он не выдаёт. Ладно. Главное - успокоиться и не уехать, куда не надо. "Надо же! А в институте считали, что я хорошо знаю язык. Да и сам о себе был неслабого мнения... На практике оказалось иначе".
Автобус бежит вперёд, я слежу за домами, пытаясь уловить контуры госпиталя, виденного накануне. Но время проходит, а знакомого силуэта всё нет. Что ж, встаю, иду к водителю и тихо спрашиваю: "Доеду ли я на вашем автобусе до госпиталя?". Так бы этот вопрос звучал по-русски. Думаю, что на деле он звучал хуже, например: "Афтобыс йок бурум хоспит аля доедишь?" Конечно, водитель ничего не понял, только блеснул на меня очками. Пришлось вернуться на место.
...Я замечаю госпиталь слишком поздно - автобус закрывает двери, и моя работа уезжает назад. К счастью, нью-йоркские остановки коротки, и я быстро возвращаюсь. В сильном волнении подхожу к автоматическим дверям громадного дома, где мне предстоит трудиться. Похоже, я сильно переоценил свои адаптивные способности. Ну, да, переоценил. И что дальше? Дальше ничего не остаётся, как упрятать волнение внутрь и делать, что положено. А положено познакомиться с коллективом, получить пропуск и допуск на разные работы, узнать, где находятся всякие службы, библиотека, столовая и т. д.
Весь день меня водят за руку по коридорам, представляя сотрудникам. Я улыбаюсь, киваю головой и моментально забываю имена. От многостраничных форм, которые следует заполнить, становится тоскливо, и я всё больше хочу вернуться в свой старенький лабораторный корпус, где меня знают все собаки, а люди - тем более.
Но, слава богу, день кончается, и пора домой.
В автобусе я закрываю глаза и пытаюсь расслабиться. В ближайшее время мне нужно договориться с домовладельцем, подключить телефон, узнать, как оплачивать счета, но это не сегодня. Сегодня я буду отдыхать. Съем что-нибудь на ужин и лягу спать: утро вечера мудренее. За окном темно. Проплывают яркие витрины магазинов. Иногда над головой грохочет метро. Вообще, шумно. Шум от машин, от поездов, от людей. Автобусное тепло отгоняет декабрьский холод, размягчает сознание, склеивает веки. Я превращаюсь в тёплый ком, который не видит и не слышит. Наконец-то, покой!..
Что это? Автобус идёт вдоль тёмной стены. Нет, это не стена, это - деревья. Их ветки иногда задевают крышу. Бог мой, уже парк, тот самый Van Cortland Park, рядом с которым я живу. Ну, да! Надо быстрее выйти. Я вскакиваю и с видом выходящего устраиваюсь у двери. Чтобы водитель не пропустил остановку. За светофором машина останавливается, и я выскакиваю на тротуар. Осматриваюсь. Не могу узнать место. Похоже на моё, но не то. Так и есть - пару остановок не доехал.
На моей стороне улицы только лес - ни людей, ни света. "Вот и хорошо", - думаю, - "пройдусь один, не хочу ни с кем встречаться. А ещё лучше пробегусь. Бег вернёт мне уверенность".
Я набираю скорость по узкой дорожке из ломаных плиток, на которые местами наплывает лёд из парка. Скользко, но нам, советским, не привыкать. От бега сердце стучит ровнее, и поднимается настроение. Вот уже показался знакомый перекрёсток. Каких-нибудь пятьдесят метров - и дома. Но... Опять "но". Под ногами оказывается липкая мокрая глина, вылезшая из парка и покрывшая дорожку. Я с размаху хлопаюсь в неё лицом, теряю сумку и... всякую надежду на "нормальную" жизнь в этой стране.
...Конечно, дни пошли за днями, с вопросами и ответами, рутиной и открытиями. И всё-таки первый день остался в памяти самым ярким. День, когда я растерялся.

2004

Рубль.
Из нашего городка в Москву идут несколько маршруток. В одних берут 15 рублей, а в других -14. Разница мизерная, поэтому я никогда не пытался связать номер маршрута с ценой билета.
Вот и тогда я пробрался на последнее сиденье и передал через соседнюю бабульку 15 рублей: десять - бумажкой и пять - монеткой. От других пассажиров тоже пошли деньги, но большие. По 100 и 500.
Водитель, как всегда, вел машину, принимал деньги и отсчитывал сдачу. Пока эта сдача растекалась по людям, обнаружилось, что проезд стоит 14 рублей (а не 15, как все подумали), и у бабульки образовался банк неучтенных денег. "Кому два рубля?", - спросила она. Публика молчала. "Два рубля кому?". В ответ кто-то кашлянул, но не сознался. "Не мои", - прикинул я, - "мне один положен". Наконец, какая-то дама через силу пробормотала: "Вообще-то, мне", и взяла монетку.
Едем-едем, и думается мне, что бы вышло, если бы я захотел получить свой законный рублик. Водитель-то наверняка рассчитал все точно, значит, кто-то из пассажиров опустил его в карман. А кто? Давали помногу. Бумажки, мелочь. И получали назад вороха денег и горсти монет. Рассовали по карманам, да и забыли. Спроси я сейчас про рубль, и ничего кроме неловкой ситуации не получится. И, главное, к чему мне этот рубль? Был бы миллион, я бы худо-бедно порешал свои проблемы, а так...
Сижу и думаю, какого чёрта этот рубль мне покоя не дает. Устал я, наверное, и тихо сбрендил от бесконечных разъездов. Отвернулся к окну и стал смотреть на встречную пробку.
Вдруг, уже перед Москвой, оборачивается ко мне бабулька и говорит: "Молодой человек, а Вы рубль брали? Вы, кажется, 15 давали?" Я замычал, не в силах что-либо сказать. "Ну, конечно, я помню, Вы дали 15, значит, я Вам рубль должна!". Я еще раз мотнул головой и покраснел. Бабулька раскрыла сумку, достала кошелек и вытащила из него рубль. "Вот, держите!".
Забрал я несчастный рубль, приехал домой и положил его в шкатулку. Может, он особенный какой...
2004
Чтобы умереть, помощь не нужна.
Иван Ильич мечтал дожить до пенсии. Тогда бы он перестал ходить на работу, а вместо неё ездил бы на метро до "Третьяковской". Потом бы неспешно шёл мимо галереи, через мостик Обводного канала - к парку на Болотной площади. Садился бы там на лавочку возле художника Репина и кормил хлебушком воробьёв. Может, постепенно Иван Ильич и сам превратился бы в воробушка и улетел из Москвы в какую-нибудь деревню, где жил бы одиноко и неприметно. Клевал бы конский навоз да ночевал на сеновале. Хотя... Не то ли самое его жизнь? Разве не один он кукует в замызганной коммуналке? Разве не проходят сквозь него люди, как через туман?
Собственно, Иван Ильич никогда не выделялся: ни в детстве, ни потом. Не было у него ни особых талантов, ни хобби. Кроме, пожалуй, одного - он любил помогать. И не то чтобы именно любил или хотел, но когда его просили, не раздумывая, соглашался. Помогал соседям, коллегам, родственникам, жене. Кстати, жена его почему-то бросила. Иван Ильич так и не смог её понять. Сначала она захотела за него замуж, потом захотела родить ребёнка. (Это её желание на короткое время вывело Ивана Ильича из равновесия, ибо требовало нестандартных усилий). Пока Иван Ильич выкармливал и обучал девочку, жене стало скучно. Она стала капризничать и просить больше денег. А денег - больше - не было. Точнее, их становилось меньше с каждым днём. Поэтому Иван Ильич остался один. Разумеется, он продолжал приходить, приносить деньги, чинить проводку и заодно выносить мусор. Его не гнали и иногда усаживали пить чай. Короче, от него была некоторая польза, и его терпели.
Однако, прошли годы, и жизнь так перестроилась, что Иван Ильич оказался разносчиком рекламы. Даже не разносчиком, а просто ходячей рекламой. Ходил он около метро "Спортивная" в жёлтом мешке с дыркой для головы. На мешке с двух сторон было написано: САМАЯ ДЕШЁВАЯ ОБУВЬ НА СПОРТИВНОЙ! Видно, из-за того, что обувь действительно была очень дешёвой, Ивану Ильичу за работу платили гроши. Он скудно питался, стараясь не задолжать за комнату. Что и говорить, стал Иван Ильич совсем бесполезным человеком. Осталась у него одна надежда - на пенсию. Всего-то потерпеть осталось лет десять, а там...
...вышло следующее. Прихватило как-то его поутру - подняться не смог, пришлось скорую вызвать. Ну, положили. Полежал недельку, а когда выписывали, врач чего-то нахмурился и говорит: "Зачем так затянули? Как всегда - дела, дела, - а о себе подумать некогда!".
Как говаривал знакомый Ивана Ильича - "рачок-с пробил"...
***
Умер Иван Ильич тихо, без посторонней помощи. Никого особенно не потревожил, кроме одного человека.
- Вот сволочь! - подумал хозяин комнаты, проверяя через месяц счета - смылся, а за электричество Пушкин заплатит?..
2004

О кооперации.


Я не большой сторонник кооперации, потому что индивидуалист, эгоист и себялюб. Однако, случаются в жизни задачки, которые без посторонних не решить. Например, перехватить деньжат до получки или выпихнуть авто из сугроба. В таких случаях беру себя в руки и, скрепя сердце, иду на поклон. Подайте Христа ради, помогите, люди добрые.
Вообще, тем, кто жильём не интересуется, лучше это ни читать. Скучная материя. И дома в нашем городе, как правило, скучные. Однако, надо же где-то жить. Даже кум Тыква, вместо того, чтобы упокоится на грядке, сколотил себе хибарку. Так и я, воспылал мечтой об угле... углу? Короче, о месте, куда я принесу после работы свой живот, и где ни одна пила меня не достанет.
Теперь, слава Богу, не прежние времена. Теперь можно всё получить без очереди: заплатил деньги - получил товар. Удобно. Не удобно, когда денег нет или не хватает. У меня второй случай. Не хватает. Зато есть смекалка и хороший слух. Еду как-то в метро и слышу: кооператив такой-то даёт ссуду на строительство жилья. Под очень низкий процент! Я, как только услышал, сразу смекнул, что это мне и нужно - низкий процент! Вдохновлённый, прибежал домой и вскрыл банку с накоплениями. Накоплений как раз оказалось столько, сколько нужно, чтобы вступить в отношения с кооперативом. Я и вступил.
Потом, позже, когда начался мой финансовый стриптиз, я начал понимать, что искусственные фонтаны и тропические рыбки в бесчисленных офисах кооператива стоят денег. Ещё больших денег, видимо, стоит орда упитанных мужчин и женщин, продающих мне загадочный пай (нет, это не тот традиционный американский apple pie, который можно за полтинник купить в супермаркете). Именно в то время, когда моё финансовое тело оголилось до неприличия, я сообразил, что от моего пирога едят. С аппетитом, публично, просто чавкают при мне, не стесняясь. В общем, глядя в десятки наглых кооперативных глаз, я усвоил суть движения, но, как сейчас любят говорить, было поздно пить боржоми.
Люди! Будьте бдительны. Обратите хотя бы внимание на названия организаций, куда обращаетесь. В Москве, например, я знаю три.
"Строим вместе". Звучит неплохо. Первая проекция - совместное созидание. Подкупает. Однако, учредители имели ввиду другое: как бы вы даёте деньги, и они на них строят, к примеру, две квартиры - одну для вас и одну для себя.
"Ваш выбор". Тоже обнадёживает. Вроде как вы, такой умный и важный, придирчиво выбираете лучшее из лучшего. А вам все улыбаются и забрасывают безупречными вариантами. На деле смысл названия другой: выбрал - и у...н зи битте, мы тебя палками в кооп не гнали.
Когда я узнал, что ещё есть кооп "Общее дело", меня разобрал смех. Эти откровенно навязываются в подельники. Не ходите к ним, люди!
Поехали-ка, братцы, лучше в Тасманию. Видели, небось, по телеку, как там наши устроились? Можно ли представить кусок леса, реку и поля, которые в полдня не обойдёшь, за двадцать штук баксов? И это в стране с тёплой погодой, кенгуру и без волков! Тем не менее, это реальность. Более того, если устроить в Тасмании побольше наших, можно постепенно переименовать её, скажем, в Новое Бутово.
А чтобы совместно пахать и строиться, надо создать кооператив. Я думаю, он должен называться "Дорога к счастью", а я должен стать его первым председателем. Граждане! Тасмания всего лишь остров. Площади ограничены водой. Поэтому не теряйте время, несите свои взносы и выкупайте свои пая... паи! Короче, пайков на всех не хватит.
2005

Новости дня.


Сегодня в 9.30 утра на эскалаторе станции "Павелецкая" Горьковско-Замоскворецкой линии упал мужчина. Он, как и положено, спускался слева, однако зацепился ногой за сумку стоящей справа женщины, потерял равновесие и полетел головой вниз. Падая, он так извернулся, что оказался на спине, поэтому в дальнейшем двигался, стуча затылком по ступеням. Проехав метров пять, он остановился у моих ног. Поза была настолько неудобной, что он не мог подняться самостоятельно, поэтому я подхватил его за плечи и помог встать. "Сволочь!" - сказал мужчина, обращаясь куда-то наверх. Голова его слегка моталась, руки судорожно цеплялись за перила. Придя в себя и поправив одежду, он - уже с настроением - крикнул женщине с сумкой: "Сволочь ты!" После этого продолжил свой путь вниз. "А чего я сделала?" - донеслось сверху. "Не надо было сумку выставлять", - заявили хором два парня, стоявшие рядом с ней. Женщина обиделась и тоже пошла вниз. Проходя мимо меня, она сказала. "Вот сволочь! И как таких сволочей в метро пускают".
Десятью минутами позже в переходе между "Театральной" и "Площадью Революции" упала женщина. Она спускалась по короткой, из четырёх ступеней лестнице и поскользнулась. К счастью, женщина была пухленькой, к тому же в объёмной шубе. Упав на живот, она вскрикнула, но не пострадала. Я снова оказался рядом и взялся поднимать её справа. Другой мужчина поднимал её слева. Мы быстро справились, и женщина сказала: "Спасибо большое!".
Как ни странно, эти два происшествия благотворно сказались на моём настроении. Более того, стыдно признаться, но мне захотелось, чтобы ещё кто-нибудь свалился, и чтобы его можно было бы также непринуждённо поставить на ноги. Думаю, что случай не заставит себя долго ждать, потому что Москва, как всегда, по колено в грязи и переполнена народом. Что в Москве хорошо, так это то, что люди в ней разные, и если пять человек скажут вам - "сволочь", то шестой наверняка поблагодарит или извинится.

2005

Грязь.

Серый, холодный мартовский день. Возле станции Павшино привокзальная площадь с рынком. Над головой - тучи, под ногами - грязь, вокруг - толпа. За рынком стоит девятиэтажка с забитым машинами и помойками двором. Грязь, действительно, невероятная: чёрный снег вперемешку с землёй, окурками и автомобильным маслом. Ветер и собаки растащили мусор из помоек по тротуару и мостовой. Упади в это месиво - и остаток дня придётся отстирываться. Редкая грязища - такую только в России можно найти.
У первого подъезда стоит ржавый "запорожец". К его заднему колесу привалилась женщина. У неё коричневое, испитое лицо. Ноги в чём-то, что было раньше сапогами, выглядывают из-под изодранного платья. Остальная одежда не лучше - синтетическая куртка, потерявшая от старости и грязи цвет, головной платок, похожий на половую тряпку. Пьяница, конечно, и нищенка. В сумке, на которую она опирается, позвякивают пустые бутылки. По-видимому, она недавно сдала достаточно бутылок, чтобы купить спиртное. Напилась и упала возле машины, не в силах встать. Бесформенный ком. Рядом с пьяницей - её собака. Дворняга, которой, видно, перепадает от хозяйки корм. Собака честно отрабатывает еду, она отгоняет от пьяницы прохожих.
Вот идёт прохожий. Молодой, высокий парень, лет двадцати пяти. Чёрные туфли, джинсы, кожаная куртка. Собака делает выпад в его сторону и лает. Парень без раздумий открывает рот, наполняя отборной бранью пространство двора. Он, конечно, убьёт эту старую п...ду, он её, суку, задушит собственными руками, он сдерёт шкуру с неё и с её собаки прямо сейчас, громко, с матом, публично, чтобы видели все прохожие и все жильцы дома, он руки не побоится измарать, чтобы уничтожить эту мразь... Он наступает, из его рта изливается чёрная, зловонная река ненависти, и уже ясно, что его ничто не остановит. И... останавливает. У собаки оскалена пасть, торчат клыки, на загривке поднята шерсть. Она упирается лапами в асфальт и не отступает. Она не сдаётся. Она защищает свою хозяйку, потому что она - собака, потому что защищать - её долг. Парень пытается зайти сбоку и пнуть собаку, но не тут-то было: у дворняги богатый опыт боёв, и она не даёт врагу шанса. Встретив сопротивление, человек сдаётся. Поток мата ослабевает и переходит в бессильное шипение. Он ещё бросает угрозы, ещё обещает вернуться, но уже уходит. Он побеждён.
Нищенка, потревоженная неожиданной атакой, успокаивается и зовёт собаку к себе. Мимо по грязи продолжает плыть людской поток. Одни, с пустыми сумками, идут на рынок, другие, обременённые ношей, возвращаются обратно.
Я тоже иду дальше и думаю, что наша грязь ни "реальная", ни "фантастическая". Должно быть, у неё другое название.

2004

Две церкви.

Проходил вечером мимо туалета и слышу - кто-то там плачет. Заглянул. Батюшки святы! Мои лыжи слёзы льют и причитают: "На кого ты нас, сиротинушек, бросил. Вот уж зима скоро кончится, а лыжни мы не видели. Не слыхали скрипа снежного...". И всё в таком духе. "Да", - подумал я, - "мне бы тоже скучновато в туалете жилось: каждый день одни и те же".
Короче, надеваю лыжи и иду кататься. То есть, сначала выхожу из дома, потом надеваю лыжи. (Впрочем, славно было бы спуститься на лыжах по лестнице с девятого. Вдруг бы в книгу Гиннеса записали и прислали ихнего пива. Бесплатно. Я его так, средне люблю, но если бесплатно, то выпил бы с удовольствием).
Качусь по лыжне и чувствую, как здоровье прибывает. На спусках вообще эйфория: ноги-руки мелькают, скорость - трамвай не догонит, сердце - тук-тук-тук. Красота! На подъёмах, конечно потише. Ну, и правильно, в жизни должно быть всё уравновешено.

Маршрут у меня простой. От Мак Дональдса к часовне и обратно. От церкви чревоугодия к церкви душеспасения. В Мак Дональдсе всегда очередь, толпа, шум, а в километре от него, в часовне, - тихо, редко кто зайдёт. Прямо как в организме: в животе без конца что-то варится, бурчит, а в душе, обычно, пусто, - только ветер ставнями хлопает. Глядя на обе церкви, легко прикинуть, сколько в человеке бытия, а сколько - сознания. Я бы допустил, например, девяносто пять процентов бытия и пять процентов сознания. У развитых особей сознания может быть больше - шесть процентов. Чем старше человек, тем он сознательней: старики посещают Мак Дональдс реже, а храмы - чаще. (Дети равнодушны к церкви, зато готовы на любые жертвы за бигмак и колу).
Мне радостно наблюдать, как оба заведения (божественное и земное) мирно уживаются в зоне прямой видимости. Конечно, они борются, как могут, за паству, но правил приличия не нарушают, стараются не затащить, а привлечь. Мак Дональдс делает ставку на обоняние. От заведения по округе растекается запах картошки-фри, на который легко ловится голодный человек. Церковь использует более утонченный подход. Она приманивает колокольным звоном, который, может, и не на всех действует, зато разносится дальше. В общем, они "по-доброму" тащат одеяло на себя.
А человеку приходится туго - у него всё под одной крышей; и иной раз аж рвёт - не знаешь, то ли за бигмаком бежать, то ли богу молиться. Не съешь бигмак - не сможешь сосредоточиться на молитве. Съешь бигмак - вроде и молиться незачем. Не помолишься, совесть замучает, гастрит будет. Помолишься - нарушишь питательный режим, - обратно гастрит...

На третьем круге меня, наконец, озарило. (Что значит - тренированный мозг!). В церквях надо разместить прилавки от Мак Дональдса для надлежащего усвоения проповедей, а в Мак Дональдсе необходимо повесить иконы, чтобы люди о душе не забывали. И не давать бигмаки тем, кто рта не крестит. Глядишь, и наступит гармония, и сольются они (церковь и Мак Дональдс) в единую Мак Церковь. И достигнет душа с телом единения, и возрадуется человек, и умиротворится...

Уф! Накатался! (Может, мне лечь спать в лыжах? Тогда уж точно в Гиннеса запишут!).
2004

Запас оптимизма и наслаждение без границ.


Еду на днях в метро и читаю: "Оранж! Запас оптимизма". Это о банке с соком, куда подлили спирта. Получается, спирт - основа оптимизма: пока не выпьешь, жизнь не в радость. Неудивительно, что многие поддерживают высокую концентрацию спирта в организме. Настолько пропитывают тело оптимизмом, что пессимизму и места нет.
Это бы ладно. Хоть какая-то логика. Но зачем люди через слово упоминают половые органы - ума не приложу. Вчера, например, был "женский" праздник. В парке миллион народу. Женщины рады, что их как-то выделяют - дарят цветы, покупают выпивку. Они пьют наравне с мужчинами, как бы соревнуясь с ними в запасании оптимизма. Со всех сторон слышатся... Собственно, это запрещённые для публичного использования обозначения члена, влагалища и полового акта. Но почему? Казалось бы, это всё нежное, очень ценное, то, что нужно беречь, держать в тепле и чистоте, ни в коем случае не выставлять напоказ, не трясти перед носом у других. На деле наоборот. О чём бы ни шла речь, она обязательно погружается в подливу из слов, ассоциированных с паховой областью.
- Хорошо, - думаю я, - надо рассмотреть версии. Допустим, матерятся, чтобы показать свою сексуальную готовность. Однако, сомнительно, чтобы в стране, где хронически не хватает витаминов, у людей было бы столько сексуальной энергии.
- Или другое. Пытаются матом обозначить свой "прайд". Мол, у нас тут всё расписано. Чужим хода нет. А если кто попробует, того... сами понимаете что. Но это как бы совсем глупо, поскольку с такой политикой со скуки помрёшь.
Короче, с объяснениями феномена у меня дело плохо, а с фактами хорошо. Матерятся маленькие дети (подойдите как-нибудь к площадке детского сада), школьники, юноши и девушки, мужчины и женщины, бабушки и дедушки. Матерятся везде и в любое время. Прожить в нашей стране день, не услышав матерное слово, трудно. Для этого, пожалуй, надо сидеть дома с закрытыми окнами. Да и это не спасает - всё равно через стены доносится "...у-у-у-у!!!".
Приходится думать, что мат облегчает жизнь, приближает её к тому виду, который человек вольно или невольно выбирает для себя как предпочтительный. Наглядевшись на "оптимистичный Оранж", я даже лозунг придумал: "русский мат - наслаждение без границ".
Одна беда: сколько живу, так и не научился получать удовольствие от мата. Боязно. А отчего, и сам не знаю.

2004

Как чукча.


Иногда, так, сядешь за стол, закусишь ручку и спросишь себя: "не написать ли тебе, брат Пушкин, повесть?". А он и отвечает: "хорошо бы написать, да не о чем. Давно уже всё описано". И действительно, куда ни кинь, всё изрядным образом изложено.
Самое удивительное, когда кто-нибудь сгоряча берётся писать про любовь. Это просто смешно бывает. Нет, про любовь я точно не возьмусь. Что про неё скажешь? Полюбились, поженились... Или: любовь зла... Или: был сенокос - любили до слёз...
Чукчи, они умнее. Например, едет чукча на нартах и поёт. Что видит, о том и поёт. "Во-о-о-т бегут олени и трясут толстыми задами, потому что ягеля было много. Холосё-о-о. А дальше, за задами видны могучие рога, потому что ягеля было много, и ягель был сочный. Холосё-о-о. И.т.д.". Песнь чукчи - жизненная импровизация, лишённая фальши. От неё пахнет тундрой и оленями, и поэтому её всегда интересно слушать.
Иду сегодня на работу и вижу гаишника. Не замузганного периферийного, а центрально-столичного, красноплощадного, берегущего колыбель, так сказать, российской власти. Есть, господа, ещё люди! Рожа у него красная, большая. Глазки маленькие, нижняя челюсть торчит впёрёд. Живот и задница - огромные. Рост хороший. Держит этот гаишник в правой руке полосатую палку, в левой - свисток. Как взглянет на дорогу - машины притормаживают. Потому что - страшный. Вот он вздрагивает палкой, и ближайший "жигуль" сворачивает к обочине. Менточеловек отдаёт честь... Водитель от страха приклеился к сиденью, пытается встать, но, видимо, ноги отказывают. Мне хочется сфоткать эту сцену, но боязно, ибо убьёт меня чудище своей полосатой дубиной и не поморщится. Вот, думаю, нам бы такого президента, глядишь, во дворе бы помойку убрали. А то выбрали интеллигента. Мочить-то в сортире всякий горазд, а ты попробуй публично, на дороге в Кремль! Шалишь, брат.
Вчера, кстати, Большой Брат принимал в Кремле эвенкийского вождя, не то - Соболева, не то - Песцова. Не надо ли, спрашивает, вам поддать независимости. А тот, Соболев (или Песцов?) отвечает, что, дескать, независимости не надо, её хоть лопатой греби, а от деньжат не откажемся. Ну, будем думать, ответил Большой сверху.
До этого он думал, где взять деньги для бывших узников концлагерей. Дума-то покуражилась, начислила каждому аж по тысяче рублей, да не подумала, что на всех (265000) двести шестьдесят пять миллионов выйдет, а это на круг почти десять миллионов американских долларов. Коробка из-под сапог. Где взять? Негде!..
Молодёжь, смотрю, на мостах целуется. Ничего не боятся! А ну как голова закружится, да - туда, вниз, в Москву-реку. На вид-то она широкая, полноводная, а на поверку - мелкая. Так столбом в дно и воткнёшься. Попробуй потом, выдерни. Ни себе, ни людям, и судоходству помеха. Вот чем любовь-то кончается.
Помнит ли ещё кто-нибудь Кола Бельды, который пел: "самолёт - хорошо, пароход - хорошо... а олени - лучше"? Прав был певец северных народов, олени - лучше. Они ласковые, как котята, сильные, как лошади, и по вкусу напоминают говядину. В детстве мне удалось попробовать оленьей тушенки. Деликатес! Она шла только на экспорт, но что-то с ней приключилось: то ли срок годности вышел, то ли коробки расклеились...
...Короче говоря, смотрю я на антаблемент с капителью, и чуется мне, что это коринфский ордер. А кто не верит, приходите и смотрите сами. Адрес простой - Москва, улица Ильинка, Гостиный Двор.

2005

Берегите язык.

“Граждане пассажиры! При пользовании метрополитеном не забывайте свои вещи. При обнарУжении забытых вещей в вагонах, не трогая их, сообщайте машинисту поезда...”.
Каждый день в метро повторяют это объявление. Боятся террористов и думают, что предостережение поможет избежать беды. Я, собственно, не против, но как-то режет слух это “обнарУжение”. С чего вдруг? Раньше было “обнаружЕние”. Да и сама фраза корявая, вносит неопределённость. Всё равно что сказать: при пользовании газетой, не забудьте её прочитать. Не проще ли сказать – “не забывайте свои вещи в вагонах и на станциях метрополитена”.
Невесёлая в Москве картина с русским языком. Не думают о нём и не заботятся. В рекламе сплошь ошибки. По радио, по “ящику” говорят, как попало. Теперь вот до метро дошло. Хотят попротокольнее, поформальнее, чтобы придраться не к чему было, а в результате форма убивает содержание. Просто тошнит от такой формы.
Иду на днях по Волхонке и аккурат напротив Христа Спасителя вижу старый дом (? 18). Ветхое здание с гнилыми рамами и грязными окнами. Оказывается, государственное учреждение - Институт русского языка. Сквозь окна видны заваленные бумагами столы и забитые папками стеллажи. Убогая картина. Зато через дорогу - всё новенькое, дорогое, блестит...
Казалось бы, язык - это общение, общение - понимание, понимание - качественная жизнь. В Англии, например, жизнь более качественная, чем у нас. И, что характерно, публика владеет языком гораздо лучше. Любой встречный может внятно ответить на вопрос или что-либо сообщить. Обилие “толковых” людей поначалу даже обескураживает. В России - наоборот, редко удаётся найти собеседника, который бы не путался на каждом шагу и не мычал, мучительно вспоминая слова. Что и говорить, качество российской жизни в точности соответствует словарному запасу и умению им пользоваться: оно ещё на стадии бластулы. Конечно, было бы разумнее сперва профинансировать Институт языка, заложить, так сказать, фундамент качественного общения и уж потом славить Создателя, однако, московские власти решили иначе - забросили Институт (заодно прикрыли глаза на больницы, детские дома) и грохнули денежки на собор. Не спорю, издалека, в хорошую погоду, Храм смотрится неплохо, и этим, конечно, качество нашей жизни повышает. Но не сильно. Потому что живём мы по-прежнему... сами знаете - жиденько.
...Вышел из Института человек. Пожилой, хромой, в потрёпанной одежде. И потопал к метро. Не иначе научный сотрудник. Мало их осталось - последних из могикан, носителей правильной русской речи.
За “Кропоткинской”, между Остоженкой и Пречистенской набережной, в Обыденских, Зачатьевских, Пожарском и Молочном переулках, начинается новая жизнь. Там, на склоне к Москве-реке роют котлованы, забивают сваи, прокладывают коммуникации. Один за другим поднимаются великолепные особняки, окружённые лужайками и фонтанами. Строителям не нужен русский - они пользуются своим языком. Построят - и уедут. А будет ли нужен русский тем, кто придёт жить в эти дома - большой вопрос.
Но бог с ними, “небожителями”, они не пропадут, если даже онемеют. Тревожит больше, что будет с нашими детьми. Как они выживут в информационном океане с формулами вроде “короче”, “я, такой, такая”, “эта”, “гонишь”, да ещё разбавленными матом? Утонут. Определённо утонут. Не смогут поднять качество своей жизни и... побегут за ним на Запад. Как раньше.
Конечно, будущим поколениям нужны дома, дороги, свет, тепло, еда, но чтобы это всё было, им нужно будет уметь разговаривать, общаться, эффективно обмениваться информацией. Так что люди, берегите язык, не губите его.
...А жизнь не стоит на месте, и сегодня в метро предлагают обнаруживать не только подозрительные предметы, но и подозрительные лица. Чем просто ставят меня в тупик, поскольку все лица на первый взгляд кажутся мне подозрительными. Очень подозрительно спешат...

2004

Глава 9. Короткие исследования.

Трактат о зайцах.

"Зайчик сигает,
Солнцу весеннему рад,
Пережил зиму"

чМБДЙНЙТ

Этим замечательным хокку известного поэта-современника мы хотим начать небольшой трактат о зайцах. Первым среди первых наш отечественный поэт открыл точную формулу весеннего настроения у зайцев - "зайчик сигает". Нет предела умилению читателей, представляющих зайчика сигающего, и не измерить их, читателей, глубину уважения к писателю, подарившего им сей восхитительный образ. Мы не знаем, был ли он навеян творчеством Басё или как-то проистекал из наблюдений родной, скорее всего саратовской природы, средь лона которой, как известно, проживает автор; мы, к сожалению, почти ничего не знаем и о самом авторе, скрывающимся за загадочным псевдонимом чМБДЙНЙТ, но это уже вопрос литературы или даже искусствоведения, в который мы пока не готовы углубиться. Наша задача - пристальнее приглядеться к замечательным существам, чья судьба так близко и тесно переплелась с нашей собственной.

С детства нас окружают зайчики. Они прыгают к нам из сказок, садятся на голову в виде белых матерчатых шапок с ушами, поют песенки, скачут по мультикам и т.д. и т.п. Они милые, потому что очень мягкие, пушистые, и ещё потому, что не едят других зверей, т.е. не хищники. Мы очеловечиваем зайчиков, потому что интуитивно хотим быть такими же: неприхотливыми, скромными, не жадными до крови. Мы жалеем сказочных зайчиков, и всегда на их стороне, когда они становятся жертвой хитрости (лиса) или наглой агрессии (волк). Да что в сказках! В реальной жизни мы тоже на стороне зайцев. Если мы видим, что за зайцем гонится волк, мы хотим, чтобы заяц спасся. При этом мы не задумываемся о том, что волк может погибнуть от голода, потому что в нашем сознании волк злой. Помрёт - так ему и надо. Меньше шансов угодить в волчью пасть. А заяц почти безвреден. Даже если он погложет зимой саженцы, мы посетуем, но сохраним к зайцу доброе отношение. Возможно оттого, что при случае зайцы сами могут послужить нам хорошим обедом (например, заячье рагу).

Зная, что заяц слаб физически, мы стараемся представить его ловким и умным ("Ну, погоди!", "Bugs Bunny"). Отчасти, такое видение заячьего образа соответствует действительности. Зайцы делают сдвойки и смётки. Это элементы тонкого интегрирования. В случае сдвойки заяц разворачивается на 180 градусов и чешет назад по своему следу. В случае смётки заяц резко и далеко прыгает в сторону. Чтобы запутать следы, заяц чередует сдвойки и смётки. Чтобы лучше понимать поведение зайцев, следует запомнить ещё три термина: жировка, лёжка и гон. Во время жировки заяц запасает жир, чтобы не ослабнуть при недостатке корма. Лёжка - это место, где заяц отдыхает, спит, как я думаю. Кстати, наши представления о заячьем "доме" часто ошибочны. Путаница связана с модными произведениями западных авторов типа "Winnie-the-Poor", где речь идёт о животных того же семейства, но другого рода - кроликах, которые селятся в норах. Наши зайцы (русаки и беляки; иначе Lepus europaeus и Lepus timidus) нор не роют, а устраивают лёжки под кустами, в траве, в снегу. Впрочем, беляки частенько вырывают ходы и ямки в сугробах. Гон - это период массового размножения. Самцы гоняются за самками, чтобы спариться. Гон у зайцев случается несколько раз в год.

Зайцы весьма талантливые родители. Они способны произвести до трёх помётов в год (до 20 зайчат). Через год зайчатки сами могут рожать. Такой напряжённый график воспроизводства связан с потребностью в заячьем мехе и мясе. Мясо пользуется популярностью у хищников, а мех - заслуженным спросом у людей. Если вы, например, захотите сделать приятное своей девушке, подарите ей варежки из заячьей шерсти. Они очень мягкие и тёплые. Они будут как бы напоминать о вашем нежном чувстве. Когда варежки сносятся, можно присмотреть что-нибудь посерьёзнее: шапку или шубу. И, таким образом, ваши отношения будут всегда свежими, волнующими...

В заключение хочется отметить интересный факт. Оказывается, помимо растений зайцы едят собственный помёт. В смысле - не детей, а (не подберу другого слова) какашки. Надо же такому случиться, что в этом помёте много ценных витаминов! Воистину, животные гораздо ближе к природе, чем люди. Не забыли ли мы чего из нашей истории, не упускаем ли из виду полезное? Не пора ли поучиться у зайцев?
2004
Немного о феминизме и гендерных праздниках.


Редкому мужчине не доводилось услышать окрик: "мужчина ты или нет", "ты отец - или кто", "я на части разрываюсь, а тебе лень задницу оторвать". Мне приходилось это слышать самому и наблюдать в других семьях. Даже если женщина обходится без грубых слов, она всегда находит выразительные средства для передачи своего негативного отношения. Не нужно объяснять, что происходит вслед за атакой, подоплёкой которой является желание управлять, распоряжаться мужчиной. Ничего хорошего. И хотя после неспровоцированных "наездов" женщина, как правило, смягчается, через некоторое время всё повторяется заново.
Мне приходилось знать мужчин, которые по моим меркам были лучше идеальных и которые, тем не менее, прожили жизнь, как на фронте, проходя по расставленным женщиной минам из одной комнаты своего дома в другую.
Чего же она хочет, женщина, одержимая идеей контроля над мужчиной? Мне кажется, она думает приблизительно так: "он, мужчина, ходит, где хочет, у него знакомства, связи, у него друзья, у него авторитет и влияние, у него - свобода, наконец, а у меня тряпка, кухня, пелёнки и руки, красные от грубой работы. Хватит, натерпелась, пусть похлебает с моё, (поставьте слово по своему усмотрению). Чего он там такого делает, что я не могу? Чушь! Я не хуже, а лучше его. Если надо, сама справлюсь. Он только на вид важный, а прижмёшь, - заскулит, будет в дверь царапаться, как брошенная собачонка. Да здравствую я!". После этого следуют действия по размещению мужчины на коридорном половике.
По-видимому, унижая мужчину, женщина думает, что её жизнь станет лучше, интереснее. Может, ей представляется, что тогда ей будет легче отправиться в космос или стать президентом США, или загулять, как следует, как это любят делать мужчины.
А может, женщина представляет себя в царстве, где только нега, солнце и море. Или наоборот, кипучая деятельность, открытия, подвиги, безостановочный "шум прогресса". По-видимому, и то, и другое, и третье.
Однако, кроме воображаемых выгод, доминирующее по отношению к мужчинам положение таит несомненные недостатки, из которых главный - ответственность за решения, принятые самостоятельно. Не стоит забывать также, что мужчины, обращенные в рабов, будут и работать, как рабы, т.е. очень плохо. Решительно настроенные женщины не обращают на потенциальные опасности внимания и поднимаются в атаку. Из многих атак складывается движение. На мишени изображён Мистер Зло, мужчина, тупой, безжалостный, опившийся женской кровью. Множество мишеней-мужчин составляют класс эксплуататоров, который следует свергнуть, а отдельных его представителей лишить гражданских прав. В пределе мужчин вообще не грех извести, как предложила известная феминистка Саланж в манифесте Общества резки мужчин. Действительно, современный феминизм неохотно идёт на компромиссы, хотя раньше, в позапрошлом веке акценты борьбы звучали иначе.
Начав участвовать в капиталистическом производстве, женщины обнаружили, что их труд ценится меньше, чем мужской. Это привело к ряду выступлений, сформировавших в итоге целое направление в жизни общества.

Вот хронология начала "женского" движения.

***

1504 - "Книга о женском городе" Кристины де Пизан.
1790 - Труд Кондорсе "О даровании женщинам гражданских прав".
1791 - книга "Декларация прав женщины и гражданки" Олимпии де Гуж. (Казнена через два года, как женщина, "забывшая о достоинствах своего пола").
1792 - книга "В защиту прав женщин" Мэри Уолстонкрафт.
1848 - первое выступление суфражисток в Сенека Фолз (США). Принятие Декларации Чувств.
1851 - создание Шеффилдской ассоциации за предоставление права голоса (женщинам - прим. авт).
1857 (8 марта) - манифестация швейниц и обувщиц Нью-Йорка, требующих равной с мужчинами оплаты труда, 10-часовой рабочий день, улучшение условий работы.
1867 - создание "Общества женского избирательного права" Лидии Беккер и Ричарда Панкхерста (Англия) - первой суфражистской организации.
1869 - предоставление женщинам права голоса в штате Вайоминг.
1893 - Новая Зеландия первой из всех стран даёт женщинам гражданское право голоса.
1903 - создание "Женского социально-политического союза" (воинствующий суфражизм - "милитантство").
1904 - создание "Международного альянса за избирательные права женщин".
1910 - II Международная конференция женщин-социалисток в Копенгагене. Клара Цеткин предлагает ежегодно проводить женский день. По подсказке Елены Грюнберг праздновать положено 19 марта. Через 4 года дата смещается на 8-е.

В настоящее время общегражданское право имеют женщины по всему миру (исключение составляют несколько ближневосточных стран). 8-е марта отмечается в странах бывшего СССР, как день Поклонения женщинам вообще.

***

Отвоевав "законное, своё", феминизм двинулся дальше. Во многих государствах законы о насилии в семье составлены таким образом, что жена беспрепятственно, с утра до ночи, может бить мужа скалкой по голове, и ей ничего не будет, потому что только мужчина может быть насильником. Женщина всегда обороняется.
Мужчина заранее, какой бы он ни был, лишён родительских прав. Попробуй мужчина пожелать, чтобы его ребёнок жил с ним, и увидит большую фигу.
Нечаянно задев на работе женщину, мужчине легко попасть под статью за сексуальное домогательство.
Вкратце, современный феминизм утверждает, что мужчины придумали Патриархат, христианство и семью, чтобы угнетать женщин. Они, мужчины, - источник зла. Женщины - символ добродетели. Как дегенеративный вид, мужчины бесполезны. Запасов спермы достаточно, чтобы не бояться за продолжение вида, поэтому с мужчинами пора кончать. Ну, а пока не кончили, надо так изменить законы, чтобы мужчины поработали на женщин.
Звучит, как шутка. Тем не менее, факт, что в эпоху последней волны феминизма (вторая половина прошлого века и начало нынешнего) выросло огромное поколение детей без отцов, что сопровождалось и сопровождается невиданным подъёмом преступности, как мужской, так и женской.
Что же такого есть у женщины, что придаёт ей уверенность в своём совершенстве и в своей независимости от мужчины? Известно - что. Нечего говорить, укрепить род пока может только женщина. Куда он, мужчина, денется? Полетает-полетает, да и приползёт. Хотя... ученые уже попробовали вырастить ребёнка в наружной стенке мужского кишечника.

Всё так, но не будем забывать, что женщины женщинам рознь. В то время как женщины Запада устали от мужского гнёта, обеспокоены собственной личностью и своей ролью в истории человечества, женщины стран Азии, Африки и Латинской Америки рожают детей, стремительно увеличивая население. Поэтому нет пока причин опасаться, что планы феминисток будут быстро реализованы. Другое дело, домашний деспотизм, всякого рода неодобрение, нытьё со стороны женщин. С этим что делать? Надо сразу сказать, что если женщина недовольна, "закусила удила", её ничем не умаслишь, ничем не удовлетворишь. Можно лишь предоставить ей право самой решать свои проблемы. В конце концов, такая женщина сообразит, что нет не только особенного преимущества в женском поле, но нет и пресловутого равенства полов по очень многим признакам. Наоборот, есть естественная половая специализация, позволяющая людям справляться с общими проблемами. С другой стороны, такая женщина может стать выдающейся в каком-либо ремесле, науке или искусстве, так что и по этой причине её не стоит сдерживать. Мужчинам же остаётся надеяться, что женская мода на "доминирование" закончится, и жизнь примет благоразумное устройство.

И ещё два слова о "гендерных" праздниках. Несомненно, они носят идиотский характер, ибо заставляют мужчин поздравлять нелюбимых женщин и наоборот. Особенно смешно они выглядят в детских садах, где пятилетние дети втянуты в "праздник пола". Будь моя воля, я бы прекратил эти праздники или заменил их другими. День Защитника Отечества вполне мог бы быть профессиональным праздником военнослужащих, а 8-е марта, например, днем Чернокожей праматери всех людей. Да и даты неплохо бы пересмотреть. Слишком уж силён феминистский привкус у 8-го марта, и не все ещё забыли о позорном Брестском мире, заключённом 23 февраля

2004

Национальные черты Деда Мороза.


Наш Дедуля, формально сохраняя отечественное прозвище, всё больше смахивает на американо-европейского Санта-Клауса. Он, Дед Мороз, как и тысячи его клонов, бегает по России в западной униформе, услужливо предоставленной китайской промышленностью. Московского Деда Мороза можно, например, запросто выпустить на Бродвей, и если он не будет много болтать и ограничится восклицаниями типа "Ох-хо-хо-о!", "Ах-ха-ха-а!", то подмену никто не заметит. С другой стороны, российский Дед Мороз отличается от иностранного тем, что, как правило, донельзя формализован и из года в год жуёт монтаж, состряпанный ещё затейниками социалистической эпохи. Последнее я заключил, походив на "ёлки" и послушав Дед Морозовы речи. Короче, картина так себе. А ведь были времена...

***

Наш Дед Мороз - явление уникальное, древнее. Это не досужая выдумка, а полноценный потомок славянских богов. Отец его - Велес, бог скота. Мать - Мара, богиня смерти. Сын великих, Мороз (он же Трескун, Студенец) обрёл контроль над зимой и её атрибутами - снегом, метелью, холодом. После петровского указа - праздновать Новый год в ночь с 31 декабря на 1 января - народ вспомнил про Мороза. Православные представили его, как деда с длинной бородой, странника своего рода, который в валенках и с посохом ходит по домам, чтобы отыскать умненьких и послушных деток и наградить их из мешка. Первая генерация Дедов относилась к детям избирательно: лодырям подарков не давали, а били их посохом. (Правда, и деньги на подарки в те времена родители не собирали).
Со временем Дед Мороз так прижился и понравился, что стал едва ли не реальной личностью. Никто не знает, как Мороз завёл семью: то ли сам заскучал, то ли женили его, а только появилась у него жена-Зима, а за ней и внучка-Снегурочка. Этот факт выделил нашего Дедушку из мирового сообщества холостых Дедов. Кроме того, только нашему Морозу пришла в голову мысль расхаживать по домам с молодой привлекательной особой - Снегурочкой, что, безусловно, придало обряду особую свежесть. Судьбу счастливой пары чуть не погубила советская власть, отменившая празднование Нового года почти на два десятка лет, однако после войны праздник реанимировали, и Дед Мороз со Снегурочкой вернулись.

Говорят, что где-то в России учредили академию Дедов Морозов. Было бы славно, если бы в этой академии "молодым" Дедам рассказали о традициях национального дедморозовского искусства, ибо в них, в традициях, часто заключены и смысл, и польза. А пока наши детки слушают и смотрят на... то, что есть. Кому-то нравится, кому-то - не очень, но все одинаково ждут конца представления, потому что в конце случается самое главное - Дед Мороз дарит подарки. То, за что его любят и ждут.

2004

Крест.

Не обязательно верить в историю Иисуса Христа, человека, который, как потом якобы обнаружилось, и как рассказывают теперь, есть сын Божий. Вполне резонно сомневаться в существовании самого Бога-отца и незримой проекции обоих - Святого Духа. Однако, глядя на церковные кресты, не скажешь, что они - плод фантазии. Вот они, блестят золотом по всей Москве. Да что по Москве! По всей православной нашей сторонушке! Не надо их выискивать в утробах храмов, как на Западе. Подними голову, найди в небе куполок с крестиком - и крестись на здоровье.

***

Велико разнообразие крестов в христианском мире (более полусотни), но главных - два: католический и православный.

Наверное, католический крест (он же "immissa", он же Римский) более всего напоминает тот столб с перекладиной, который Иисус нёс на Голгофу. Нижняя перекладина - подножие - появилась позже, когда воины вспомогательного легиона, распинавшие Христа, определили, где кончаются его ноги. А верхняя - титл - после воздвижения, когда Понтий Пилат распорядился прибить табличку с указанием вины казнимого: "Иисус Назарей царь иудейский". В таком виде, с одной большой и двумя маленькими перекладинами, крест и изображается в православном (т.е. в неуклонном, последовательном) вероисповедании, хотя в прежние времена Русь знавала и другие - шестиконечный и седмиконечный. Интересная деталь - нижняя перекладина наклонена вправо. Вероятно, она просто провернулась из-за перекоса тела. Под ней нередко помещают месяц, серпик, рожки которого смотрят вверх. Православная символика трактует полумесяц, как купель, в которой сама церковь облекается в христову веру. Впрочем, это может быть и люлька Вифлеемская, и змий, враг Божий...

***

Особое место среди христианских символов занимает гамматический крест (составлен из четырёх греческих букв "гамма") или свастика. Слово свастика происходит от двух санскритских слов, означающих "хорошо" и "бытие". Его можно перевести как "это хорошо" или "это есть добро". Поистине символ планетарного масштаба, движущийся крест означает жизнь, движение, счастье, удачу. Он же символизирует четыре основные силы, стихии, стороны света. Пришедшая из незапамятных времён, свастика была воспринята первыми христианами, как мистическая лестница между землёй и небом, как дорога, по которой ангелы божии восходят и нисходят. Поэтому она может "катиться" вверх и вниз. С тех пор христианская церковь приняла свастику в качестве "своего" креста, оставляя его изображения на могильных плитах, иконах, соборах.

Безусловно, эстетически, бегущий крест чрезвычайно привлекательная фигура; она рождает огромное количество ассоциаций. Например, психоаналитик Райх утверждал, что "свастика - не что иное, как изображение обвившихся друг вокруг друга людей, схематическое, но в то же время вполне узнаваемое. Одна линия означает половой акт в горизонтальном, другая - в вертикальном положении".

К сожалению, древний символ ариев и одна из форм христианского креста стали знаком нацизма, знаком духовной порчи, поразившей миллионы людей в XX веке. Тем, кто пережил вторую мировую войну, трудно в своём сознании отделить горький опыт новейшей истории от смысла глубокой исторической перспективы, однако сделать это придётся, ибо и свастика, и гамматический крест исходно несут в себе великую и необоримую силу света и искупления.

***

Трудно достоверно сказать, что и как было две тысячи лет назад, но очевидна исключительная духовная сила, изменившая судьбы государств и народов. Очевидны и осязаемы тысячи церквей и миллионы крестов, крестов, которые сейчас мы видим вокруг и которые носим на шее. Откуда они взялись? Что стоит за ними? Может, ответы на эти вопросы и пригодятся нам в будущем, в той жизни, которую мы ещё не знаем.

2004

Интересно, чем дело кончится.
"Возьми от жизни всё!"
"Оттянись по полной!"
"Зажигай до утра!"

***

Эти призывы современности пришли мне на ум после передачи, которую я так и не досмотрел. Там шла речь о том, что наше население скоро вымрет, и вымрет по двум причинам: старики умирают раньше, чем это принято в цивилизованном обществе, а детородные мало рожают. Почему умирают - понятно, - измотаны стрессами, плохим питанием, сигаретами, водкой, а отчего не рожают - вопрос. Умные дяди и тёти убеждали, что молодым нужен какой-то социальный пакет, по получении которого они сразу начнут залатывать демографическую дыру. Не убедили. Я думаю, дело в другом. В том, что дети - это реальная угроза программе, согласно которой надо всё брать, оттягиваться и зажигать... Поэтому не рожают, а зажигают! Причём до такой степени, что когда приходит время вспомнить обычаи "седой и славной старины", выясняется, что около 20% супружеских пар бесплодны... К середине века от народа, таким образом, останется половинка.

Я бы не вспомнил свои рассуждения, если бы не реклама медицинского центра "Марина", где помимо быстрых и анонимных абортов производят "Профилактику Случайных Связей". Это сочетание слов меня сильно озадачило. Разумеется, я догадался, что речь идёт о половых связях, однако забуксовал на втором слове - "случайные". Легко представить, что можно случайно споткнуться на лестнице или поперхнуться за обедом, однако вообразить, что собственный член может как-то случайно, бесконтрольно влезь в чьё-то влагалище я не в состоянии. Теперь дальше. Даже если речь идёт не о "случайных" половых связях, а о связях с малознакомыми людьми, чьё физическое здоровье неизвестно, непонятно, как можно такие связи профилактировать, т.е. что-то предпринять "до того как". Загадка!

И не единственная. Так же загадочно отношение нашего населения к... половым органам.

Иду вечером на рынок и вижу впереди группу из шести человек. Две молодые семьи; каждая - с ребёнком лет двух-трёх. Стоят на обочине тротуара и разговаривают. Один из отцов громко поливает грязью другого, причём сравнивает его с женским половым органом. Это основное слово, которое призвано унизить собеседника, приправляется другими из той же сферы. Мат застревает в густых вечерних сумерках. Обвиняемый молчит, женщины курят, дети внимательно слушают. Слушают и, видимо, понимают, что низ живота - какая-то бяка, хуже которой и быть ничего не может. Взрослые же привычно посылают друг друга - сами знаете куда, как в наиболее отвратительные места.

Очень странно! Почему места, где рождается удовольствие и, собственно, сама жизнь, становятся символом плохого, низкого, грязного?
Ясно одно, пренебрежительное отношение к половой сфере не на пользу ни удовольствию, ни деторождению.
Я чувствую какой-то перекос в обществе. Нет, еще много здравого, содержательного. Еще работают заводы, летают самолёты, ещё пишутся книги и снимаются картины. Но... Слишком много вокруг стало дыма, пива, мата. Слишком навязчиво звучат призывы взять у жизни всё. Не получится ли, что, действительно, у неё заберут всё. Вместе с ней.

P.S. Раз уж выходит, что нам не удержаться, пусть на этой земле живут другие. А мы должны сохранить её пригодной для жизни. Что и следовало бы оформить в виде основного закона России.

2004

Обратное обучение.


У детей отличное от взрослых мышление. Они играют с миром в игру, которую взрослые давно позабыли. Например, моя дочь, в ожидании своего пятилетия, старается рассказать о мире, который видит она, но который абсолютно недоступен мне. Если бы не она, я бы никогда не подумал, что антиподом мягкого знака является "жёстский", что яблоки бывают двух сортов - "белый налив" и "красный налив", что самолёт в ночном небе обычно утаскивает сразу три звёздочки.
Большая часть её наблюдений разлетается, как семена спелого одуванчика - деваются куда-то, и всё. Она отпускает свои мысли на волю, не придавая им особого значения. Взрослые же тешатся некоторое время, охают, смеются и... спешат вернуться к своей рутине. А что делать? Не бегать же за ней с записной книжкой. Ещё возомнит себя этакой Сенекой и решит, что важнее нас, взрослых, которые в поте лица своего добывают еду, одежду, турпоездки на море и т.д. и т.п. Это недопустимо. Каждый сверчок должен знать свой шесток.

***

Правда, иногда я слышу от сверчка совсем удивительные вещи. Кто не знает набившие оскомину (мне, по крайней мере) строчки:
- ...С голубого ручейка начинается река,
- Ну, а дружба начинается с улыбки.
Кажется, с двух лет сверчок распевал эти шаинские песнопения, и я привык к ним, как когда-то привык к программе "Время". Почему и перестал обращать внимание. Тем более мне и в голову не приходило задуматься, с чего начинается дружба. Сказали "с улыбки" - значит, "с улыбки".
- А вот и не с улыбки, - сказал сверчок. - Дружба начинается с нежности.

Я порылся в памяти и припомнил, что действительно, каждый раз дружба начиналась с трепетного, нежного отношения. (По исчерпании которого она, к слову, и заканчивалась).
Наверное, сверчок прав: улыбка ещё не начало дружбы, зато нежность - это катализатор вовлечённости и будущей взаимности, и от неё легко оттолкнуться в будущую близость...
Хорошо всё-таки, что есть они, которые могут показать нам мир с разных сторон. Эти удивительные глаза, уши, носы и головы.

2004

Шпора.


...Они – будто крупная рыба в стае тюльки. Но об этом позже.
Осень. Ещё тепло. К вечеру устанавливается погода, которая, как мне кажется, должна быть в раю, – мягкие наклонные лучи солнца, прозрачный воздух, еле заметный освежающий ветерок. Работа окончена. Я стою посреди Красной площади и думаю, куда податься. Всё вокруг знакомо, исхожено. За Блаженным начинается уютное Замоскворечье, за Историческим музеем – Большой Город: Манежная площадь, Охотный ряд, Тверская. Я выбираю Тверскую.

***

Конечно, стоит сюда иногда заглядывать. Хотя бы для того, чтобы понимать, где находятся верхние границы благополучия. Чтобы посмотреть, какие на свете бывают автомобили и женщины.
Начало Тверской (с правой стороны, если двигаться от Охотного ряда) – это ежедневный автосалон. Машины стоят наискосок к тротуару, притягивая взгляды прохожих. Пожалуй, Тверская – уникальное место, где бесплатно можно рассмотреть последние модели «феррари», «мазерати», «ламборджини», «порше». Надо видеть эти образцы технического совершенства и дизайнерского искусства! Набившие оскомину «шестисотые» по сравнению с ними - что деревенские коняги против ахалтекинцев. Я думаю, эти «звёздные» авто слишком хороши для Москвы; всё-таки их место не у нас, а где-нибудь на Лазурном берегу. Вот «ягуары» и «роллс-ройсы» более гармонируют с московскими улицами. Они исключительны, знамениты и стоят безумных денег, - как раз то, что нужно новым денежным мешкам, чтобы подчеркнуть свою важность. «Мерсы» и «бумеры» занимают скромное место в параде механических чудес, к их формам в столице уже привыкли.
Женщины, медленно вынимающие ноги из машин, вообще не поддаются описанию. Конечно, это богини, которые случайно залетели сюда, и то, потому лишь, что ближайшие к ним магазины уже закрылись, а на Тверской торгуют дотемна. Они – будто крупная рыба в стае тюльки, - неторопливо проплывают над тротуарами, углубляются в открытые двери и растворяются в недрах тверских бутиков. Это раньше здесь были «одежды» и «галантереи»; теперь – бутики. В бутиках продают, например, дамские сумочки, стоимость которых сравнима с годовой пенсией постсоветского пенсионера. Но – что богам деньги? – тлен!..
Великолепие колёс, фигур и одежд поразительно. Собственно, оно и устроено для того, чтобы поразить, пустить пыль в глаза, как бы сказали раньше, или колотить понты, как бы сказали сейчас.
Блеск витрин ненадолго прерывается на Тверской площади, что напротив здания Моссовета. Если не ошибаюсь, Моссовет уступил здание мэрии Москвы, т.е. г. Лужкову и его администрации. Посреди площади стоит памятник князю Юрию Долгорукому. Князь ростово-суздальский сидит на коне, облачённый в доспехи; левой рукой держит повод, правой указывает куда-то вперёд, дескать, давайте, ставьте здесь город. Моё внимание привлекают шпоры на его сапогах. Шпора представляет собой металлическую дужку со звёздчатым колёсиком, прикреплённую к каблуку его сапога. Почему-то мне кажется, что в далёком 1147 году таких шпор ещё не было. Вопрос натолкнул меня на небольшое исследование, которое показало следующее.

***

Шпоры появились у кельтов в 5 до н.э. Позже они распространились по Центральной и Восточной Европе. Только в середине первого тысячелетия шпоры дошли до Азии. Есть мнение, - не знаю, правда или нет, - что первоначально с помощью шпор лошадь не разгоняли, а тормозили, якобы для того, чтобы не свалиться от быстрой езды. Но это – к слову. Как я и подозревал, шпоры с колёсиками появились позже шпор с шипами. На Руси, к примеру, шпоры с шипами были в ходу с XII века, тогда как самые ранние находки шпор с колёсиками относятся к 1220-1230 годам, т.е. к XIII веку. Другое дело, что на Руси, вероятно, ранее, чем где бы-то ни было, появились шпоры с колёсиками, однако, вряд ли князь Долгорукий, упокоившийся в 1157 году, мог ими воспользоваться. Таким образом, авторы памятника, господа Орлов, Антропов и Штамм скорее всего поторопились и «забежали вперёд» с «колёсными» шпорами.
Да что – шпоры! Вся идея памятника противоречива донельзя. Никакую Москву князь Юрий не основывал, она и так уже была на Боровицком холме. Да, по его приказу Москву огородили, это известно. Также известно, что в 1147 году Юрий Владимирович, седьмое колено Рюриково, сынок Владимира Мономаха, готовился в первый поход на Киев. И позвал в сюзники другого князя – Святослава Ольговича. Князья-заговорщики встретились в Москве. Об этом упоминает Ипатьевская летопись, и, видимо, этот факт послужил основанием считать 1147 год «годом рождения» Москвы.
У князя были, разумеется, положительные стороны. Он действительно основал несколько небольших городов и даже «благоустроил» некоторые из них, но основной чертой его характера была непревзойдённая амбициозность. Достаточно сказать, что трижды завоёвывал он киевский престол, разведя среди родственников такую междоусобицу, какой свет не видывал. Ещё не добрались писатели до распри между Юрием Долгоруким и племянником его Изяславом Мстиславовичем, прецедентов которой не много найдётся в мировой истории.
Вот как о Долгоруком («долгия руки» - прозвали его в южнорусских областях) отзывается Татищев: "был роста не малого, толстый, лицом белый, глаза не велики, великий нос, долгий и покривленный, брада малая, великий любитель жен, сладких пищ и пития, более о веселиях, нежели о расправе и воинстве прилежал, но все оное состояло во власти и смотрении вельмож его и любимцев".
В общем, либо авторы памятника не догадывались о сомнительной репутации князя Юрия, либо закрыли на неё глаза. А может, их не больно слушали, поскольку в те времена крупные художественные и оформительские проекты утверждал сам Сталин. Вождь мог попросту приказать сделать так, а не иначе. Достоверно известно, что при обсуждении проекта он обратил внимание на пол лошади.
- Почему у Вас, товарищ Орлов, Юрий Долгорукий сидит на кобыле? А я думаю, что князю надо быть на лошади мужского пола. Это подчеркнёт мужественность образа князя. – высказался Сталин.
Это, по существу, анекдотичное замечание было учтено – «кобыле» приделали яички.

***

Пока я разбирался со шпорами, выяснился ещё один примечательный факт. Оказывается, прежде, на месте «Долгорукого» стоял обелиск в честь первой советской конституции. Кроме обелиска на высоком постаменте воздевала руки к небу... статуя Свободы (Ника Самофракийская). Памятник, который строили на заре советской власти (1918-1922) и который много лет был официальным символом Москвы, продержался до 1941 года. За два месяца до вторжения в СССР немецких войск его взорвали. Очевидно, Обелиск Свободы, как его называли, выглядел слишком свободолюбиво.
До революции место «Свободы» занимал памятник генералу Скобелеву. Генерал-адъютант царской армии в конце XIX века освобождал от турок Болгарию, а также «наводил порядок» в Средней Азии, где получил прозвище «Белый генерал».
Оба «предшественника» отличались высоким художественным уровнем и пользовались вниманием населения. Жаль, по историческим меркам простояли они недолго: первый – шесть, а второй – двадцать три года.

***

По сравнению с ними «князь Юрий» зажился – сидит на своём коне более полувека. Повидал Юрий Владимирович немало: сталинский террор, хрущёвскую оттепель, брежневский застой, отлов прогульщиков (по воле тёзки своего Андропова), горбачёвскую перестройку, ельцинский развал. Теперь вот поглядывает на капитализм «а-ля Путин». Боязно, конечно, ему – а ну, как не угодит новой власти. Знает, князь, что у нас не заржавеет. Только свистни – враз голову снесут.
Но... пока тихо. Шуршат по Тверской лимузины, прохаживаются по тротуарам красотки, отходит понемногу матушка-Россия от потрясений минувшего века. Будет ли судьба её мирной и благополучной – посмотрим.
***
P.S. «Нам не дано предугадать, как наше слово отзовётся», - говаривал Фёдор Тютчев. И верно, не думал Иосиф Виссарионович, замышляя переделку «долгоруковской» кобылы, как его идея отразится на судьбе уборщицы мастерской Орлова. Как мы помним, тов. Орлов поддался на уговоры тов. Сталина и прилепил коню то, что сделало последнего жеребцом. Ничего не подозревающая уборщица, как обычно, пришла в мастерскую и начала уборку. Когда она, нагнувшись, сметала сор в совок, свежеприлепленные половые органы отвалились и стукнули её по затылку. От удара уборщица скончалась. Несчастный случай – записали в протоколе. Но мы-то знаем, что от судьбы – не уйдёшь!

2005


О смысле.


Кто из нас не слышал возмущённое: "зачем мне всё это?". Или - в украинском варианте, - что особенно хорошо передаёт отношение к вопросу, - "воно мені треба?" Спрашивающий как бы убеждает себя, что отлично разбирается в своих потребностях и ясно видит цель. И что он не намерен отвлекаться на всякую ерунду, которая мешает цель достичь. Однако, вопрос - не что иное, как вариация самого главного вопроса, мучающего человечество с незапамятных времён, - о смысле жизни.
Я нередко и, увы, безрезультатно, задумывался об этом самом смысле, пока не обратил внимание на поведение младенцев, которое, как и следовало ожидать, открыло мне истину. Я увидел, что младенцы только и делают, что едят, писают-какают и спят. Конечно, по мере взросления у них появляются другие интересы, но эти первые сохраняются до конца жизни. Попробуйте не дать младенцу еды или лишить его сна. Нет, лучше не пробуйте - себе дороже (ха-ха!).
Так и мы, обременённые опытом, связанные предрассудками и озабоченные вопросами, чаще всего оказываемся за столом, в туалете или в постели, потому что жить без этого не можем. (Если быть точным, то - можем, но совсем чуть-чуть).
Мне доводилось слышать, что человек - это инструмент, которым природа исследует самоё себя. На мой взгляд, весьма натянутое предположение. Всё равно, что представить вывернутого наизнанку человека, который разглядывает своё нутро. Зачем ему это могло бы пригодиться - не понятно, да и природе, по-моему, наплевать, исследует её кто или нет. Поговаривают также, что людей придумал Господь для реализации какой-то там своей идеи. Скажем, наделил подходящий вид рефлексией и ждёт - выкарабкаются или загнутся. Или просто играется от нечего делать... Может быть, может быть. Но как ни крути, танцевать в любом случае приходится от печки, т.е. от еды. В ней и есть высший смысл, главная задача и главное удовлетворение жизни.
К чему, спросите, эти рассуждения. А к тому, чтобы уважаемая публика не впадала в депрессию, если библиотека оказалась закрыта на санитарный день, а консерватория сгорела. Библиотеку скоро откроют, консерваторию отстроят заново, лучше прежней. Художники нарисуют прекрасные картины, писатели напишут непревзойдённые романы, инженеры придумают чип для связи с интернетом: сглотнёшь - и в сети по гроб жизни.
Всё будет хорошо, пока есть у нас, что покушать. Так что, господа, возблагодарим Создателя (кто бы он ни был или что бы оно ни было) и не забудем, что главный вопрос жизни теперь как бы и не вопрос. Незачем искать смысл, если он уже найден. Приятного всем аппетита!

2005

Люди и животные.


Животные совершеннее людей. Или уже достигли совершенства. Каждое родившееся животное покорно вступает в круг, где оно ест других животных или в котором едят его. Животные не убивают про запас, не убивают от скуки или страха смерти. Они не портят пейзаж свалками. Животные интуитивно берегут жизнь для себя и следующих поколений.

Любопытно, что в отличие от людей, животным не требуется писаных законов. Как бы ни была сложна организация их жизни, животные обходятся без ручки и бумаги. У каждой особи все законы свободно умещаются в голове. Не оттого ли так, - думаю я, - что животные не замахиваются на жизнь вечную и безропотно подчиняются смерти, когда требуется.

Вот, например, собаки около моей станции. Их семеро, бездомных бродячих собак. Утром они лежат на площадке у входа и спят. Как будто отсыпаются после ночной смены. Иногда вожак поднимает голову и осматривает «расположение части». У него карие глаза. Взгляд настолько умный, что мне хочется смеяться – не все мои знакомые выглядят так «интеллектуально». Нет сомнения, что он исключительно точно оценивает своё место в жизни, границы, куда он может зайти. Он смотрит спокойно, не заискивает. Возможно, он даст себя погладить. Возможно, отойдёт, если на него прикрикнуть. Однако, надо понимать, что в его... ммм... лапах (или зубах?) сосредоточена власть, которая управляет стаей и которая может быть опасна для тех, кто её – власть – не уважает.
Собаки гибнут. От голода, болезней, холода, машин. На их место в стаю приходят другие. У них не спрашивают паспортов. «Хвост и лапы - вот мои документы»...
Интересно наблюдать, как собаки определяют и оценивают человека. По запаху. Подойдёт собака, понюхает, и понятно ей, - знакомый или чужой, злой или добрый.

***

...Мир разделился на три части: синяя – море, голубая – небо, жёлтая – земля. Лето выжгло степь до жёлто-коричневого. Вокруг ни одной зелёной травинки. Песок тоже жёлтый. Я лежу на спине у самого моря. «Ш-ш-ш-ш, ш-ш-ш-ш», - поют мелкие волны, полизывая берег. Степной, горячий ветер изредка вздыхает, пробегая мимо к горизонту. И кузнечик – как ему удаётся в такую жару – добавляет свою песню к общему хору звуков.
Все вместе они поют тишину, в которой уютно спится. Но спать нельзя, надо одёргивать себя, иначе сгоришь.
Третий день смотрю в небо. Дни похожи один на другой. Ничего не происходит.
Вдруг!
Вдруг мурашки пробегают по коже. Становится зябко. Не могу понять, откуда пришёл этот звук, не могу понять, что он значит. Я будто не ушами услышал его. Он будто вполз в позвоночник и разбудил там память, которая спала тысячу лет. Звук приближается, становится всё сильнее, глубже. Смотрю в небо и вижу картину, которую видел когда-то в художественной галерее. Тогда, в детстве, я посмотрел на неё равнодушно и забыл. Подумаешь, лебеди летят. Летят – и летят, я-то здесь при чём...
Вытянувшись в нитку, они идут на юг, за море. Они кричат, и у меня внутри что-то вибрирует. Я непроизвольно поднимаюсь на ноги и делаю шаг к воде. Куда вы? Подождите! Я с вами. Они летят ровной колонной: шеи вытянуты, ноги поджаты. Десятку замыкает пара, которая идёт крыло в крыло. Как самолёты прикрытия.
Не знаю, как назвать их песню. Это не курлыканье. Это музыка, от которой кружится голова и качается небо.
Господи, какие они красивые!

***

Отчего люди заводят животных? Не для того ли, чтобы те напоминали им о совершенстве и гармонии, которую человек...

2005

Бросайте курить и курите на здоровье!

Бросайте курить.

К чему ведёт курение (информация от бывшего курильщика со стажем в четверть века).

Соматические нарушения.
- Сердечная недостаточность (в пределе - инфаркт).
- Артеросклероз (в пределе - инсульт).
- Рак (лёгких, гортани, губ, молочных желёз; обычно заканчивается смертью).
- Хронические респираторные заболевания.
- Раннее выпадение зубов.
- Ослабление зрения, слуха, нюха и вкусового восприятия.

Изменение психического статуса.
- Неспособность справиться с проблемой (задачей, работой) без сигареты.
- "Лечение" стресса курением (даёт кратковременный эффект с дальнейшим усилением зависимости).
- Резкое ухудшение настроения, если сигарета недоступна.
- Снижение глубины эмоционального восприятия у курящих.
- Ослабление воли.

Социальная адаптация.
- Иллюзия облегчённой социализации у курильщиков (кажется, что сигарета помогает наладить контакт; на самом деле сигарета лишь позиционирует курильщика в пределах "своего" круга).
- Нарушение адаптации ввиду неприятного запаха и нездорового внешнего вида.
- Отвращение окружающих из-за непереносимости табачного дыма.
- Внутренняя неуверенность в публичной жизни и излишняя "раскованность" в круге курильщиков.
- Частичная потеря ориентиров из-за необходимости защищать курильщиков и курение.

Жизнь в семье.
- Снижение сексуальной мотивации у супругов, один из которых курит.
- Риск импотенции у мужчин.
- Дурной пример детям.

У курящих, как правило, жизнь короче и тусклее. Неужели сигарета стоит такой жертвы?

Полюбите жизнь - бросайте курить сейчас!


Курите на здоровье.


Слава Господу Всемогущему. Кончились тёмные времена, когда англичане (XVI в.) казнили курильщиков. Ведь до чего ироды додумались - отрубать головы и во рты голов тех отрубленных трубки вставлять! Кончился и произвол Миши Романова, царька русского (XVII). Не любил Мишаня куряк, порол их на козлах, а торговцам - носы резал. Ну, да чёрт с ними. Пусть в гробу перевернутся.
Настало, наконец, время светлое, когда сигарет видимо-невидимо. Хочешь - ящик бери, хочешь - блок или пачку, а коль затруднения какие - возьми поштучно. Затянись, брат, до диафрагмы, и почувствуй, что жизнь-то - в радость. Не всё тебе вкалывать, как ломовому, пора и оттянуться, как следует. И ты, сестрёнка, не стесняйся, закинь ножку стройную... да хоть на стол, положи палочку в уста алые, поднеси зажигалочку и - щёлкни. Пусти дымок на радость организму и публике.
Восславим, братья и сёстры, дамы и господа, Христофора Колумба, достойного мореплавателя. Поклонимся ему до земли за открытие Америки и за петум, оттудова привезённый. Возблагодарим индейцев, которые показали нашим, как забалдеть от табачку до умопомрачения. Пожелаем здоровья табачным королям, тряхнём мошной в пользу мировых производителей табака и...
По-о-ок-у-у-рим!

2004

Глава 10. Большие дети.

Большие дети, собственно.
Быстров очень любил детей. Но дети часто не оправдывали его надежд, и тогда он склонялся к сигарам. Как-то раз он закурил сигару, задумался о детях и задремал. Сигара упала на штаны и прожгла в них дырку. "Удивительно несправедлива бывает судьба к самым благородным людям" - подумал Быстров, разглядывая дырку на штанах.

***

Жулин очень любил детей. А дети, за редким исключением, плевать на него хотели. Известно, как хорошо предложить ребенку конфетку и смотреть потом, как он мягкими нежными ручонками снимает обертку, как светятся счастьем его детские невинные глазки. С другой стороны, от детей всего можно ожидать. Ребенок может, например, взять конфетку, а потом плюнуть. Жулин очень этого боялся, и поэтому конфет детям не давал, а давал их взрослым дядям и тетям на работе. Дяди и тети исключительно вежливо принимали конфеты, с удовольствием их жевали и всегда говорили спасибо. Угощать взрослых конфетами было совершенно безопасно и, проделав это в очередной раз, Жулин радовался, как ребенок. Хотя был он, конечно, не ребенок. Он сам этих детей мог настрогать сколько угодно. В общем, он был уже вполне половозрезой особью.

***

Жилин очень любил детей. Особенно цыганских.
Как-то раз подбегает к нему цыганенок и говорит: "Дядь, дай 10 копеек". "Дам" - с ходу отвечает Жилин. И задумывается. "Конечно, дать надо" - думает Жилин, - "но не всю сумму сразу". "И не просто так, а за какую-нибудь услугу".
"Дядь, ты что - больной" - торопит его ребенок. "Я не больной" - спокойно отвечает Жилин, - "я расчетливый".

***

Елагин очень любил детей. Можно сказать, даже очень сильно любил. Но не часто. Гораздо чаще Елагин ездил в Амстердам на стажировку.
Вот как-то раз, всласть настажировавшись, пошел он гулять по городу. Его густые вихры развевал соленый морской ветер. Светловолосые голландки приветливо заглядывали в его стальные глаза. Разноцветье тюльпанов кружило голову. И все вместе это было так прекрасно, так далеко от московского болота, от дурных непромытых московских рож, что вообразил себя Елагин молодым европейцем, полным сил, таланта и надежд на невероятно красивое будущее. (Хотя на самом деле был он вполне зрелым русским мужиком).
Разволновавшись от чувств, Елагин зашел в ресторан и заказал апельсинового сока. Он сидел на веранде, в самом дальнем ее уголке, пил сок и с восторгом наблюдал за культурной размеренной жизнью цивилизации. Чудесные фантазии кружились в его голове. Он то дарил Ассоль изумительный корабль с красными парусами, то рисовал синих таитянок на далеких островах... Всеобъемлющее счастье переполняло его тонкую нервическую натуру.
Однако в этот момент в ресторан ввалился Мишин (которого Елагин знал). Лицо Мишина было красное, галстук съехал на сторону, на каждой руке висело по голландской девице, на шее болталась связка краковской колбасы, а из кармана пиджака торчала бутылка водки. "Шампанского", - с порога заорал Мишин, кидаясь в официанта долларами. Еще через минуту до Елагина докатилась волна перегара и чеснока. "Господи", - с горечью подумал Елагин, - "неужели это пропитанное алкоголем и табаком существо было когда-то нежным и добрым мальчиком, который целовал маму на ночь и укладывал с собой плюшевого мишку". "И как все это примитивно", - продолжал размышлять Елагин, - "эти вульгарные девицы, эта гадкая водка, и особенно эта идиотская колбаса на шее. Как все это пошло по сравнению с полотнами великих художников!".
Тут как на грех в ресторан вошли (с трудом) еще двое - Жулин и Жилин (Елагин их тоже знал). Эти дети России едва держались на ногах. Медленно жуя краковскую колбасу, они поводили по сторонам мутным безумным взором, от которого у местных цивилизованных людей кожа на спине покрывалась пупырышками. От вида своих старых приятелей, Елагину стало еще грустнее. "Вот козлы-то", - ругнулся про себя Елагин, - "а прикидывались приличными людьми. И это с ними, с этими обезьянами, я щедро делился знаниями и жизненным опытом. Как мог я так жестоко обманываться!".
Кто знает, как бы сложилась дальнейшая судьба Елагина, если бы не Быстров (и Быстрова Елагин знал), который тоже вошел в ресторан. Розовый, пышущий здоровьем крепыш, он был совершенно трезв. Его голубые глаза и светлые волосы как нельзя больше гармонировали с аккуратной и благовоспитанной публикой. Быстров уверенно выбрал столик, закурил дорогую сигару и заказал апперитив. "Вот оно - будущее нации", - с облегчением подумал Елагин и направился к Быстрову, чтобы поделиться своей восторженностью и планами на будущее. Он уже было протянул руку к соседнему с Быстровым стулу, как вдруг увидел, что у того (у Быстрова) из кармана торчит... краковская колбаса.
Тут нервы Елагина не выдержали. Он выхватил из быстровского кармана колбасу и начал молотить ею Быстрова по голове. Измочалив несчастный продукт, Елагин бросил остатки в Жилина и Жулина (которые умудрились их ловко поймать) и бросился в туалет отмывать руки. В туалете же он наткнулся на Мишина и его девиц, полностью раздетых. Дрожа всем телом от возмущения, Елагин заперся в свободной кабинке. "О, Ассоль!", - последний раз промелькнуло в елагинской голове, и он потерял сознание.

***

Тарарышкин очень любил детей. И вообще имел большой интерес до жизни. Как-то раз собрался Тарарышкин в лес по грибы. Взял лукошко и пошел. Идет, идет, а грибов нет. Вдруг, видит - сидит на пне лягушка. Смотрит Тарарышкин на лягушку и размышляет: "Конечно, на вид это обыкновенная лярва, а на самом деле может оказаться прекрасной царевной". Взял, и сунул лягушку в лукошко. Идет дальше. Видит - еще одна лягушка. И ее сунул. Потом третью, четвертую... Короче, набрал он их 28 штук. Приходит домой. Жена спрашивает: "Грибов принес?". "Бери круче", - отвечает ей Тарарышкин и показывает лягушек. Жена повертела пальцем у виска и прогнала Тарарышкина в сарай. "Не понимает", - злобно подумал Тарарышкин и принялся ошкуривать лягушек. Содрал со всех кожу, а царевны не нашел. "На этот раз не повезло", - сделал вывод Тарарышкин и снова побежал в лес за лягушками.

***

Валерий Яковлевич очень любил детей. Дети же его просто обожали. Бывало выйдет Валерий Яковлевич с утреца во двор, а дети его уже ждут и приветствуют: "Здравствуйте, дорогой Валерий Яковлевич!". Валерий Яковлевич им обворожительно улыбнется и спросит: "Ну что, пацаны, по пивку?". "В точку попал", - ответят пацаны, схватят деньги и побегут за пивом. Вернутся, пососут все вместе пивка и предложат: "Валерий Яковлевич, а мы тебе дурнуть припасли". Валерий Яковлевич возьмет косячок, затянется пару раз - и на работу. Придет на работу и все смеется, смеется... Сослуживцы гадают, чего это он всегда такой веселый. А Валерий Яковлевич хитро так прищурится и опять смеется, смеется...

***
Тарарышкин очень любил детей. А зубных врачей не любил. И вот как-то раз заболел у него зуб. Случилось это потому, что в детстве Тарарышкин ел много конфет. Конечно тогда, в младые годы, он еще не мог вывести, что за все удовольствия приходится платить, а окружавшие его взрослые, тоже очень любившие детей, не догадались ему об этом сообщить. Короче, пошел Тарарышкин к дантисту. Пришел, сидит в очереди и трясется. Предвидит, как ему больно будет. И вокруг все такие же сидят. Страдальцы.
Наконец позвали Тарарышкина в кабинет, усадили в кресло и дали болеутоляющее. Смотрит Тарарышкин, - все вроде бы ничего, - врач энергичный, молодой, руки у него волосатые, уверенные. Сестричка вообще прелесть, этакий розанчик в халатике. Да и вокруг тоже все чистенько, аккуратно, даже плевательница вымыта. Жить бы да радоваться, а Тарарышкину наоборот - хуже становится: руки-ноги холодные, лицо белое и глаза оловянные.
"Вы не волнуйтесь", - говорит ему врач, включает бормашину и начинает сверлить. Чувствует Тарарышкин, дышать ему все труднее, и сердце бьется реже и реже. "Крышка", - думает, - "сейчас коньки отброшу", - и мысленно начинает прощаться с родственниками. Попрощался, закрыл глаза и приготовился к смерти.
А в это время сестра его спрашивает: "Вы какую пломбу хотите, подороже?" Тарарышкин глаза открыл и смотрит на нее, как баран на новые ворота. "Ну, ладно", - соглашается сестра, - "я вам приготовлю недорогую, но очень прочную". Поворачивается к нему спиной и нагибается над столиком, где пломбы замешивают. Халатик ее эдак весело задирается, и видит Тарарышкин ее стройные ножки, круглую попку и обворожительную талию. Тут его детопроизводящий орган неожиданно вздрагивает, и кровь начинает приливать к остальным частям тела. "Вот-те на!", - удивляется Тарарышкин, - "а жизнь-то еще не кончилась. Рано я на тот свет собрался. Тем более, что сзади-то я ее рассмотрел, теперь бы не плохо и спереди как следует изучить..."
С тех пор полюбил Тарарышкин зубы лечить. Как вспомнит ту сестричку, так и подумает, а не записаться ли ему на прием.
***

Иван Черняховский очень любил детей. Но это как-то больше под вечер. А вот с утра он предпочитал яичницу с колбасой.
Однажды он проснулся утром и, как обычно, захотел яичницу. Полез в холодильник, глядь - а яиц нет.
Взял Иван корзинку и пошел на рынок. На рынке он увидел женщину, продающую яйца.
- Девушка, - спрашивает Иван, - сколько ваши яички стоят?
- Это, может, у вас яички, - отвечает та, - а у меня яйца.
Пауза.
- Ну, хорошо, - подумав, соглашается Иван, - почем ваши яйца?
- Десять рублей. Вам какие - белые или коричневые?
- А что, есть разница?
- Есть, если вы не слепой.
- Я не слепой.
- Значит, есть, - заканчивает разговор продавщица и поворачивается к Ивану спиной.
В этот момент мимо пробегает Тарарышкин. Замечает Ивана и кричит:
- Неправильно ты, Ваня, у нее яйца покупаешь. Так ты здесь до вечера проторчишь.
- А как надо?
- Смотри как, - отвечает Тарарышкин, выхватывает палку и бьет продавщицу по балде. Продавщица падает за прилавок.
- Теперь бери, сколько надо! - советует Тарарышкин и убегает.
Иван испугался и тут же уехал в Берн на пмж.
В Швейцарии Иван покупал яйца без проблем. Продавщицы никогда не препирались, а только одаривали его обворожительными улыбками. Жизнь за границей прошла быстро и гладко. Вспомнить под конец было решительно нечего.

***

Мишин очень любил детей. И женщин, которые непосредственно могли их производить. Все бы ничего, но как-то утром проснулся Мишин и обнаружил у себя на голове рога. Крупные, ветвистые, как у северного оленя. Мишин очень испугался, поскольку рога у него выросли первый раз и, соответственно, никакого опыта их ношения не было. Нельзя сказать, чтобы рога уж очень портили внешний вид, скорее наоборот, они придавали мишинскому лицу некую законченность и благообразие, но с точки зрения практической жизни от них был один вред. Например, почистив зубы пастой, Мишин наклонился над раковиной, чтобы прополоскать рот, и тут же разбил рогами зеркало. "Господи, за что?", - взмолился Мишин. "А то ты не знаешь!", - ехидно ответил Господи.
Упав духом, Мишин сел в кресло и громко завыл.
Через некоторое время на вой прибежал сосед Мишина Елагин.
"Ух ты!", - с завистью воскликнул он, разглядывая рога, - "у меня таких сроду не было". Действительно, таких роскошных рогов у Елагина никогда не было, хотя маленькие были несколько раз.
- Это все фигня, Мишин, потаскаешь их до весны, а там они и сами отвалятся.
- Точно знаешь?
- Точно, точно. Не переживай. Ты, Мишин, от этого явления даже выиграешь.
- ?
- Представь, сидишь ты в кабинете с рогами, голову держишь прямо, уверенно, - сразу видно, что не мелочь, а сильный и мощный самец. Вот увидишь - от заказчиков отбоя не будет.
- Ну уж?
- А ты сам-то подумай.
Мишин подумал и согласился. И правильно сделал.
С Елагиным спорить опасно - легко может по морде дать.
...Первое время Мишин очень боялся, что окружающие будут над ним смеяться. Однако, ничего такого не произошло. Мужчины смотрели на Мишина с сочувствием. Увидев рога, они начинали осторожно ощупывать свои головы, делая при этом вид, что почесываются. Женщины, как существа падкие до всего нового, просто млели от восторга.
Осень и зима прошли гладко, если не считать двух смешных проишествий. Один раз Мишин полез в трамвай, а вагоновожатый закрыл дверь, причем рога оказались внутри. Трамвай пошел, и Мишину целую остановку пришлось бежать боком, что было неудобно.
В другой раз к Мишину зашел Елагин. Вроде как проведать. (А на самом деле - за подсолнечным маслом). Мишин сидел в кресле, жевал банан и смотрел по телевизору "хрюшу".
- Как дела? - спросил Елагин.
- Лучше не бывает, - ответил Мишин, не поворачивая головы. - Садись, сейчас мультик покажут.
"Вот козел", - с завистью подумал Елагин, - "у него на голове Эйфелева башня, а он сидит, как ни в чем не бывало, и мультики смотрит. Заберу-ка я у него все масло".
Елагин пробрался в кухню, открыл холодильник и, не удержавшись, выгреб оттуда все, что было, даже дрожжи забрал.
Утром увидел Мишин пустой холодильник, рассвирепел и ободрал рогами весь дермантин на елагинской двери.
А Елагин догадался, кто ему дверь ободрал, и в отместку написал баллончиком на мишинской двери: "Здесь живет идиот с рогами!".
Короче, расплевались они друг с другом.
...Пришла весна, рога отпали. Мишин с Елагиным помирились. Подумаешь - рога! Стоит ли ссориться из-за пустяков. Вон старика Майка вообще поносит круглые сутки, а друзей у него хоть отбавляй.
***

Как-то раз Жулин и Тарарышкин отправились в Англию на симпозиум. В поезде, который шел из Лондона в Дарлингтон, Жулин и Тарарышкин ехали вместе. Жулин злился, потому что хотел есть. А Тарарышкин успел сожрать до отъезда здоровенный гамбургер, и поэтому весело смеялся и с удовольствием поглядывал в окно.
- Смотри, смотри! - кричал он Жулину, сыто отрыгивая котлетой, - живут же люди. Не то что мы - всю жизнь по уши в говне! Ты погляди, какие у них домики, какая чистота, какой порядок...
Жулин слушал, а сам мрачнел все больше. Вокруг все чего-то жевали, пили, и вообще, громко радовались жизни. "Был бы дома", - думал Жулин, - "сейчас бы картошечки с квашеной капусткой скушал". Как представил - даже слезы на глаза навернулись. И так ему обидно стало за себя, что не выдержал, да как даст Тарарышкину по соплям. А Тарарышкин долго не думал и, - раз Жулину по ушам. А Жулин схватил Тарарышкина за голову и давай бить мордой об стол. А Тарарышкин изловчился и укусил Жулина за ногу. А Жулин осатанел и пошел месить Тарарышкина куда попало. Оба орут, пихаются, вся одежда в кровище. Ужас! А тут еще Тарарышкина вырвало гамбургером, да так неудачно, что залило Жулину новое пальто. От этого Жулин совсем разум потерял и стал своим пальто вымазывать тарарышкинский пиджак... Короче, дрались они всю дорогу (3 часа 20 минут). Не успели оглянуться - уже выходить пора. Выползли на перрон, отряхнулись - и бегом на симпозиум.
На симпозиуме Тарарышкин очень прилежно учился. Он внимательно слушал доклады, изучал стенды и беседовал с ведущими специалистами.
В это время Жулин старался как можно больше съесть. На завтрак, например, Жулин съедал три мясных блюда, яичницу с бобами, миску молока с хлопьями, фруктовый салат и несколько бутербродов с джемом.
По вечерам оба чувствовали себя уставшими: Тарарышкин от полученных знаний, а Жулин от интенсивной работы гастроинтестинального тракта.
Кончилось же все тем, что Жулин поправился на два кило и значительно поглупел, тогда как Тарарышкин, наоборот, похудел и обогатился полезной информацией.
И ничего страшного - у каждого своя жизненная стратегия.
На обратном пути в Лондон Жулин сыто икал, а Тарарышкин злился и силился ему досадить.
- Ну, что, чучело? Нажрался, наконец? - пытался он поддеть Жулина.
- Покушал, - лаконично отвечал Жулин, опасаясь кулачного боя и возможной потери съеденного.
- Брюхо-то не треснуло?
- Брюхо целое, - сказал Жулин и потихоньку уполз в соседний вагон.
Без Жулина Тарарышкину стало скучно, и он всю дорогу до Лондона (3 часа 20 минут) ковырял пальцем в носу.

***

Еще пребывая в утробе матери, Тарарышкин часто задумывался, как оно там - снаружи. Внутри было хоть и неплохо, но темновато, а если сказать честно, то просто ни черта не видно.
Наконец подошел день рождения. Тарарышкин выполз на белый свет, открыл глаза и увидел матушку. "Едрить твою, плоскогубцы!" - закричал он на всю палату, будучи не в силах сдержать восхищение.

***

Восемь джентельменов из нашего офиса очень любили детей. Что для джентельменов, вообще говоря, не просто.
Как-то раз восемь джентельменов, устав от своей любви, решили отдохнуть. Погожим летним днем они встретились в живописном месте у слияния восьми рек. Джентельмены удобно устроились в гамаках и начали созерцать. Было тихо. Небо голубой скатерьтью покрывало сосны, в воздухе порхали бабочки, в реках шевелились рыбы...
Джентельмен Жилин растворился в природе без остатка.
Джентельмен Жулин растворился частично.
Джентельмен Быстров страдал от любви.
Джентельмен Мишин пытался пересчитать своих детей.
Джентельмен Тарарышкин изучал потоки воздуха.
Джентельмен Елагин корячился от безделья.
Джентельмен Черняховский ковырял в носу.
Джентельмен Майк просто спал от старости.
Потом джентельмены чинно пошли купаться каждый в свою реку...
И только вечером, когда наступили сумерки, и все стали как бы на одно лицо, джентельмены достали свои припасы и нажрались, как свиньи - до поросячьего визга.

1998