Загадка внутри головоломки, окутанной тайной

Эпиграф:
"...труды твои привык
подписывать - за плату - ростовщик,
тот Вилль Шекспир,
что Тень играл в "ГамлЕте"..."
В. Набоков, "Шекспир", 1924 г.


Произведения Шекспира с детства привлекали и волновали меня. Помню, в пионерлагере я не отрываясь смотрел на крохотный экран телевизора КВН 49-4. Демонстрировалась "поздняя" шекспировская трагедия «Цимбелин», повествующая о противоборстве древних римлян и пиктов. В чем там было дело и почему страдал суровый римлянин Люций, – я забыл, но ощущение красоты, создаваемой мерным, нерифмованным стихом, оставило, так сказать, неизгладимый след в моей душе. Когда я вырос до подростка с усиками и начал влюбляться, меня сразили шекспировские сонеты.

Мои глаза в тебя не влюблены -
Они твои пороки видят ясно,
А сердце ни одной твоей вины
Не видит и с глазами не согласно.

Умри – лучше не скажешь, казалось мне, не понимавшему, что устами английского гения говорит другой гений – Самуил Маршак. Затем пришла пора комедий. Вспоминаю обаятельную Клару Лучко в ролях Виолы/Цезарио и Себастьяна, прелестную Аллу Ларионову - Оливию, блестящее созвездие талантливейших актеров: Михаила Яншина, Василия Меркурьева, Гергия Вицина, песню Шута из чудной экранизации "Двенадцатой ночи" Яна Фрида…

Что любовь, любви неймется!
Тот, кто весел, пусть смеется!
Завтра - ненадежный дар.
Можно ль будущее взвесить?
Ну, целуй и раз, и десять!
Юность - рвущийся товар.

Не сразу я принял шекспировские трагедии, например, "Гамлета". Но вот "Отелло" полюбился мне сразу.

Прощай, покой! Прощай, душевный мир!
Прощайте, армии в пернатых шлемах,
И войны - честолюбье храбрецов,
И ржущий конь, и трубные раскаты,
И флейты свист, и гулкий барабан,
И царственное знамя на парадах,
И пламя битв, и торжество побед!

Потом пришел черед исторических хроник. Хорошо помню мастерскую игру Владимира Самойлова в роли Ричарда III, заключительную фразу этого персонажа, ставшую крылатым выражением и вошедшую в большинство языков мира:

Коня, коня! Полцарства за коня!

"Сколько поэзии, какая сила чеканного стиха, какая правда жизни! - заметит тут читатель, питающий любовь к классике. - Я сам, бывало, зачитывался "Гамлетом":"...Быть честным при том, каков этот мир, - значит быть человеком, выуженным из десятка тысяч."
Ну, раз уж ты интересуешься произведениями того или иного выдающегося автора, тебе, дорогой читатель, полагаю, невольно хочется знать, кто он, что собой представляет, как дошел до той черты, за которой начинается гениальность, как переступил ее и стал гением.
Имя великого драматурга и поэта Вильяма Шекспира окутано тайной. То, что творчество «Потрясающего копьем» называют одной из величайших вершин мировой литературы, не оспаривается никем. Разве что Львом Николаевичем Толстым, но в данном случае исключение подтверждает правило. Ради справедливости добавим, что из числа "великих" Вольтер видел в Шекспире смесь "гениальности и варварства", А.С. Пушкин - "гениального мужичка", а Шоу, размышляя о литературных способностях автора "Цимбелина", хотя в шутку и "презирал" сочинителя этой пьесы, однако тут же оговаривался, что автор сей "уже пережил и еще переживет тысячу более одаренных мыслителей".
Наши современники, правда, продолжают спорить, всё ли, вышедшее из-под пера Стратфордского Лебедя, несет печать гения. Некоторые считают, что Шекспир «мог писать дурно» и в качестве примера указывают на отдельные его пьесы, ну, скажем, на редко ставящиеся античные трагедии "Тит Андроник", «Тимон Афинский» и "скучный", по выражению Бена Джонсона, «Перикл», некоторые хроники, вроде Генриха VIII-го, отдельные сонеты.
"Да что говорить, - взволнованно заметит мой читатель, - даже в "Гамлете" специалисты обнаруживают длинноты, нелепицы, "лишние" эпизоды и картины.
Насчет "Гамлета" промолчу, это архисложное произведение. Достаточно сказать, что трагедия написана таким темным языком, что сами англичане затрудняются толковать смысл отдельных выражений и реплик. Однако возражу: и в вышеупомянутых шекспировских вещах, грешащих разного рода неясностями, неправильностями и отсутствием меры, встречаются жемчужины вроде монолога Тимона о золоте, восхитившего Карла Маркса. Некоторые шекспироведы доказывают, что ряд произведений шекспировского канона скорее всего "величайшему творческому гению" просто приписали. «До кучи», если можно так неизящно выразиться. Любопытно, что современники этого титана английского Возрождения позволяли себе иногда довольно колкие замечания в адрес своего великого собрата по перу. Неужели, во истину: "лицом к лицу - лица не увидать"?!
Так, старый греховодник Роберт Грин (но, возможно, кто-то другой, ведь приписанное ему послание было опубликовано после смерти Грина), обращаясь в своем антишекспировском памфлете к коллегам - "университетским умам" - и, среди них, к вспыльчивому, даровитому Кристоферу Марло, обозвал некоего актера-драматурга "потрясателем сцены", "паяцем, разукрашенным в наши цвета", "выскочкой", «вороной в наших перьях» и, наконец, "Джоном-фактотумом" (что-то вроде "мастера на все руки", "человека на побегушках", "доверенного лица"). В свою очередь, Бен Джонсон глубокомысленно изрекал, что «Шекспир мало сведущ в латыни и еще меньше в греческом" и что ему, видите ли, "не хватает искусства" и знаний античной эпохи. Действительно, у этого незнайки в "Юлии Цезаре" бьют часы, герой "Двух веронцев" путешествует из Вероны в Милан морем, и море же омывает в "Зимней сказке" Богемию! Однако в своем посвящении «К читателю», напечатанном в первом фолио (1623 год), Бен Джонсон с энтузиазмом констатирует, что шекспировские строки превзошли «мощный стих» Марло.
Такие высказывания напоминают мне нынешние перепалки завистников-профессионалов. Интересно, что ответил бы "ветерану континентальных войн" Джонсону острый на язык буян и забияка Кристофер, не нарвись он в 1593 году на кинжал, выхваченный завсегдатаем кабака в пьяной ссоре. Хотя, кое-кто считает, что гибель Марло – инсценировка, а сам Крис стал, после своей «смерти», Уиллом. Точнее – Уиллом Шекспиром.
Думаю теперь, дорогой читатель, ты понимаешь, куда я клоню. С твоего разрешения я хочу поделиться гипотезами и версиями, согласно которым сын перчаточника из Стратфорда не сочинил ни строчки из того, что до сих пор с успехом ставят в театрах всего мира. Разумеется, не так уж и важно, кем написан «Гамлет», «Отелло» и другие «вечнозеленые» трагедии, приписываемые некоему Шекспиру, драматургу, а по совместительству актеру и деловому человеку, проживавшему в Лондоне в царствование королевы Елизаветы I, а затем Иакова I Стюарта. Важно, как, с каким блеском они написаны, какие глубины открывают.
Но всё-таки, неужели не интересно знать, кто был их автором - литератором, словарный запас которого более чем в два раза превышает словари лучших английских писателей, драматургов и поэтов той и более поздних эпох? Ведь это был выходец из сословия йоменов, сын провинциального «бизнесмена», оборотистого ловкача, сумевшего в расцвете лет заполучить заветное «кольцо олдермена» - помните, над обладателями этих колец подтрунивает в своем монологе Меркуцио из "Ромео и Джульетты"? Так откуда у сына "улыбчивого" и общительного ремесленника из скромного города Стратфорда такие широкие познания в иностранных языках: Шекспир изящно и словно мимоходом демонстрирует в своих пьесах знакомство с итальянским, испанским и французским (в "Генрихе V" целая сцена написана на правильном французском языке той эпохи!), классическими языками? Как оборотистый торговец недвижимостью, бездарный актер, сутяга и впридачу пьяница, допившийся в канун свадьбы младшей дочки Джудит до горячки, которую лечили «настойкой фиалок» и которая свела его в 1616 году в могилу, мог знать о повседневной жизни далеких Падуи, Вероны и Венеции и быть посвященным в тайные интриги венценосцев? Почему после его смерти не было пышных похоронных процессий и прочувствованных стихотворных посвящений, коими удостаивались его ныне мало кому известные современники – поэты и писатели? Неужели миру хватило дошедшей до нас дневниковой записи его зятя «Тесть мой преставился»? (таким образом, зять знал грамоту, чего не скажешь о жене и детях Шекспира). Я уж молчу о том, почему останки великого драматурга не упокоили в Вестминстерском аббатстве, этом английском пантеоне, где нашли свое последнее пристанище многие «короли словесности» туманного Альбиона, включая Бена Джонсона. Неужели только потому, что "король"- "сын плебея", малограмотного человека, подписывавшегося крестом и циркулем?
Итак, попробуем прикоснуться к тайне Шекспира и поразмышлять над загадкой этого знаменитого имени.
Начнем с того, что никаких Шекспиров, точнее лиц с фамилией Shakespeare, в 16-м столетии в Стратфорде не «водилось». Были Shackspere’ы, Shakesper'ы Shaxpere’ы, Shakspyre’ы, наконец, Shakspeer’ы и даже Sacksper'ы. Вообще же людей с такой "простонародной" и "грубой" фамилией в графстве Уорикшир было немало. Известен случай, когда в XVI веке один из носителей этой фамилии поменял ее на более "благородную". Ведь "Шекспир" можно интерпретировать не только как "потрясатель копья", но и вполне по-крестьянски - "стряхиватель (зерен из колоса) стебля". А того, кто родился в день Св. Георгия Победоносца 23 апреля 1564 года и потом прославился как автор «Ромео и Джульетты», записали в книгах местной церкви под именами William Shakspere, то есть Уильям Шакспер.
Тут занудливый читатель всенепременно поправит меня:
"В метрике, датированной 26 апреля 1564 года, было, строго говоря, записано по латыни не Уильям, а Gulielmus, но в семье, «в народе» и в сонетах "Гульельмуса", конечно именовали Уиллом. Кстати, «преставился» этот человек в тот же день, что и родился - 23 апреля."
Приму к сведению это замечание. Что же еще известно о нашем герое? Очень мало! Пожалуй, лишь о Гомере мы знаем меньше!
Не подлежит сомнению, что женился наш Уилл (или его вынудили жениться) в восемнадцатилетнем возрасте на 26-летней (и уже беременной) дочери зажиточного крестьянина, и родились в этом браке две дочери и сын. Надо полагать, юный Шакспер закончил местную грамматическую школу, ибо дошло до нас не слишком надежное суждение о том, что с шестнадцати лет он работал "помощником учителя" в этом учебном заведении.
В период 1586-1594 годов не сохранилось ни одного документа о мистере Шакспере. Скорее всего во второй половине 80-х годов (не ранее 1587 года) Уилл фактически бросает жену и троих детей и, как полагают, с актерской труппой перебирается в Лондон, где ему удается приобрести полезные знакомства и разбогатеть засчет доходов от театральных дел и благодаря сделкам с недвижимостью.
Что же заставило молодого человека податься в столицу? Может быть, неприязненные отношения с супругой? Браконьерство в лесах сэра Томаса Люси из Чарликота?
"Полагают, нужда, - вклинивается мой читатель и с апломбом заявляет. - Да, жену Шакспер не слишком жаловал. Так, купленный им в 1613 году в Лондоне дом он оформил таким образом, чтобы законная супруга эту недвижимость не унаследовала. Однако известно, что в начале 80-х годов звезда Джона Шакспера, занимавшего в свое время почетные должности "контролера эля", констебля, олдермена и бэйлифа, закатилась, и отец нашего драматурга оказался в весьма стесненных обстоятельствах. Возможно, по этой же причине в Лондон, вслед за Уиллом, отправляется и его младший брат, Эдмунд, который также становится там актером."
"Да, верно", - холодно подтвержу я и добавлю, что младшенькому не повезло: он скончался в 1607 году в возрасте 29 лет. В церковной книге сохранилась запись о профессии усопшего - "актер низкого происхождения".
Ну, а молодой провинциал Уилл Шакспер обнаруживает хватку и сметку и в 1594 году приобретает десятипроцентную долю в паях "театра слуг лорда-камергера", юного графа Саутгемптона. С 1599 года наш Вилли - пайщик нового театра "Глобус". При этом он еще выступает в качестве актера, как сейчас сказали бы, второго плана, собирает налоги, уклоняется от их выплаты и судится, чтобы "выбить" долги. После 1594 года сохранились купчие, закладные, инвентарные описи, судебные иски, свидетельствующие о том, что Шакспер неплохо делал деньги. В течение нескольких лет его годовой доход составлял от 200 до 700 фунтов (для справки, каменный дом "с десятью каминами", называвшийся "Нью-Плейс" и приобретенный в Стратфорде нашим героем, стоил тогда фунтов 40!).
Однако он не только начал зарабатывать, но и творить! В 1590 году, но, возможно, и раньше выходят разрозненные части его хроники "Генрих VI" (однако фамилии "Шекспир" на титульных листах хроники нет!), а в 1593 году новоявленный хронист дебютирует на поэтическом поприще: графу Саутгемптону посвящается эротическая поэма «Венера и Адонис», за которой следуют "Лукреция" и нетленные пьесы, написанные входящими тогда в моду нерифмованными стихами...
"Минуточку, - прервет меня мой зануда-читатель, - только не надо "ля-ля"! "Генрих VI", чтоб вы знали, никуда в 1590 году не "выходил". Текст этой героической хроники был зарегистрирован (не опубликован!) только в 1591 году труппой графа Пембрука".
"Хам", - подумаю я, ничего не отвечу и продолжу свой рассказ.
...Не важно, что какие-то строки первых шекспировских вещей разительно напоминают Марло, Грина и Кида. Публика с восторгом принимает нового блистательного автора, врывающегося в тесные ряды английской пишущей братии...
"Ничего себе "какие-то строки"! - нетактично перебьет меня невоспитанный читатель. - Да наш юноша "содрал" целого "Юлия Цезаря" у двух драматургов: земляка Р. Идса и француза Р. Гарнье! А шекспировский шедевр о датском принце, написанный в пору творческой зрелости Эвонского Лебедя позаимствован у Т. Кида, поскольку около 1589 года в Лондоне ставили недошедшую до нас одноименную трагедию этого автора. Впрочем, почему недошедшую? Вот исследователь "Гамлета" И.А. Фролов утверждает, будто сохранились два экземпляра произведения Кида - их текст "очень близок" к первой редакции шекспировской трагедии, увидевшей свет в 1603 году! К тому же Грин в своем знаменитом памфлете по существу обвиняет "потрясателя сцены" в плагиате!"
Такие выпады я спокойно игнорирую.
Но не успокаивается мой собеседник. "А как насчет мнения шекспироведа Г. Брандеса о том, что вторая и третья части "Генриха IV"положительно нешекспировские и скорее всего принадлежат перу К. Марло? - закусив губу, спрашивает он. - А разве вам неизвестно свидетельство о том, что "Троил и Крессида" была написана Четтлом и Деккером по заказу одного сиятельного лорда?"
Спокойствие, только спокойствие. Итак, на чем мы остановились?..
Ах, да! Происходит явление гения народам. И знаете, как? А так, что на титульном листе вышеупомянутого эротического произведения впервые мы видим фамилию автора, - Шекспир - которая приведена в форме: Shake-speare – да именно так, через черточку, то есть буквально «Потрясай-копьем»! Кстати, в кварто "Гамлет" приводится то же наименование - Shake-speare. Неправда ли, странная форма записи фамилии?
"Ничего странного, - язвительно возразит мой информированный читатель. - Лично мне известны две фамилии, писавшиеся через дефис: Break-speare - так звали в миру единственного англичанина, Николаса Брекспира, "работавшего" в должности папы римского Адриана IV (1154-1159 гг.), и Walsing-Ham - а так - двух высокопоставленных придворных Елизаветы, один из которых, Томас, возглавлял тогдашнюю английскую спецслужбу, а второй, его брат, дружил с Кристофером Марло. А вообще хотел бы уточнить, что Шекспир указывается в качестве автора своих пьес начиная лишь с 1598 года. Как, впрочем и Марло!"
Спокойно, с достоинством, проигнорирую реплику читателя и, возвращаясь к нашему великому литератору, сообщу, что в 1596 году ставший уже известным поэт и драматург в третий раз, от имени отца, подает прошение (в 1570 и 1576 годах с этой просьбой обращался лично Джон Шакспер) на Высочайшее Имя: он выкладывает 30 фунтов и получает дворянство (точнее, переходит в сословие "джентри" - низший слой нетитулованной знати), герб и шпагу. Отныне перед нами William Shackspear, gent., то есть "Уильям Шакспир, джентльмен". На дарованном гербе изображен сокол с копьем и начертан загадочно звучащий девиз новоиспеченного джентльмена: "Не без права", или, "Нет, без права" (Non sans Droit)...
"Во-во, - прерывает меня мой начитанный собеседник, - Бен Джонсон по этому поводу отпустил остроту, издевательский смысл которой выражался в пожелании изменить девиз на "Не без горчицы" и на гербе изобразить кабана."
Не дождавшись реакции, читатель смотрит на меня как на невежду и популярно разъясняет:
"Герб, чтоб вы знали, разработал, зарегистрировал и выдал мистеру Шаксперу геральдмейстер Уильям Детик, а его коллега из Йорка, прознав о том, устроил громкий скандал: мол, Детик за взятку "оформил" герб какому-то актеру (player), человеку низкого происхождения (вспомним, так называли и покойного Эдмунда)! В общем, кое-кто считает, что девиз - это шутка тех, кто надоумил взяточника-геральдмейстера разместить вышеприведенные три латинских слова на шекспировском гербе - мол, кое-какое право у Вилли на герб имеется (либо, нет у Вилли на герб никакого права)."
Никак не реагирую на эту оскорбительную тираду и задаюсь вопросом: "что же дальше?"
А дальше одни воспоминания, анекдоты и сомнительные свидетельства. Так, один из сыновей "слуг лорда-камергера" пишет, что мистер Шекспир был недурен собой и хорошо сложен. Любил этот мистер, как утверждали его современники, веселые беседы и шутки, пользовался успехом у женщин и якобы позволял себе пропустить стаканчик-другой в кругу друзей. Его приятели вспоминали, что в окрестностях Стратфорда не было такого места, где бы Уилл ни воздал должное Бахусу. Росла-де даже близ деревни Бидфорд дикая "яблоня Шекспира", под сенью которой наш гений, однажды изрядно "приняв на грудь" крепкого эля, заночевал.
"Ну, это всё досужие росказни, - вмешается сведущий читатель. - А вот любовь Бена Джонсона к крепким напиткам известна доподлинно, да и сам Бен не скрывал этой своей слабости, о чем свидетельствует его переписка с поэтом Драммондом".
Примем во внимание замечание сведущего читателя и продолжим наши изыскания.
Один из лондонских издателей как-то записал, что неизвестный ему человек принес Шекспиру римскую трагедию "Тит Андроник". Молодой гений внес в нее то, что у них там на Британщине до сих пор называется finishing touches (буквально - "завершающие касания, мазки, штрихи"), и трагедийное полотно засверкало всеми красками!
"Он был честным человеком, открытой и щедрой натурой; его пороки искупались его достоинствами", - так написал о Шекспире в своих мемуарах Бен Джонсон.
"А мне, - неожиданно вставит образованный читатель, - эта характеристика известна в другом переводе, или интерпретации."
"В какой же?" - снисходительно спрошу я.
"А вот в какой, - ответит мой надувшийся от сознания собственной важности собеседник: "Шекспир безупречно честен, открыт и очень свободен по натуре; у него превосходная фантазия и дерзкие намерения, облаченные таким изяществом выражения, что иногда его приходится останавливать.""
"Н-да, - пробормочу я, - даже цитаты из Бена Джонсона в русских переводах существенно разнятся. Никому нельзя верить, всё надо перепроверять!"
Однако из этих высказываний можно сделать вывод о том, что Бен Джонсон, хотя и признавал величие Шекспира, рад был его при случае уколоть, походя замечая о "пороках" и чрезмерной дерзости Великого Вильяма...
"Хе-хе, "уколоть", - вставит мой насмешливый читатель. - В 1616 году - а это, как известно, год смерти стратфордского гения - мистер Джонсон написал эпиграмму, в которой обозвал Шекспира "поэтической обезьяной"!"
"Уймитесь, сударь", - пристыжу я насмешника и продолжу.
Если встать на позиции "твердых стратфордианцев" (о том, кто это, я скажу ниже), то следует признать, что в последнее десятилетие 16-го века и произошло незаметное рождение величайшего художника всех времен и народов. Пройдена была тонкая, как лезвие бритвы, грань между заурядностью и гениальностью. Уилл Шакспер, видимо, учился ночами напролет, постигая законы и искусство драматургии и стихосложения; он трудился не покладая рук, не зная усталости, даже не чувствуя ее. Это была кипучая, насыщенная, действительно титаническая деятельность, работа великого интеллекта, бурный и мучительный процесс творчества, часто спонтанный, неуправляемый и, возможно, приведший к преждевременному истощению мощного ума и бренной плоти. К тому же жить насыщенной интеллектуальной жизнью и одновременно преследовать должников и взимать налоги с сельхозугодий - значит быть человеком, страдающим чудовищным раздвоением личности. Где-то на рубеже веков мировосприятие автора "Гамлета" начинает меняться: от веселости и оптимизма к глубоким, мрачным переживаниям и скорбной умиротворенности.
Между 1611 и 1613 годами знаменитый драматург и предприниматель, так сказать "немотивированно", прекращает дела, в том числе и литературные, продает свою, отнюдь немалую, долю в паях родного театра и покупает близ него доходный дом. В Стратфорде его ждет другое, приобретенное еще в 1597 году комфортабельное жилище "с десятью каминами", куда он, не мешкая, переезжает. Неизвестно, чем он занимается на досуге - скупает ячмень, варит пиво (в доме - это документально зафиксировано - хранились достаточные, чтобы не сказать избыточные, запасы ячменя, солода и прочих ингредиентов, необходимых для изготовления пенного напитка), курит трубку?..
"Ну, положим, кое-что известно, - с апломбом вставит всезнающий читатель. Во-первых, ячмень скупался в связи с неурожаем зерновых в холодном 1612 году, а во-вторых, есть сведения, что однажды его, мэтра, вызвали в Лондон в качестве свидетеля по мелкой семейной тяжбе. Мэтр, оказывается, в последние годы своей столичной жизни снимал квартиру, принадлежавшую ответчику, и вынужден был давать показания насчет отношений между ответчиком и его зятем-истцом."
"И что показал мэтр?" - из любопытства спрошу я.
"Да ничего, особенного, - ответит мой эрудит, - что знает тестя и зятя с хорошей стороны, а об уговоре, согласно которому тесть якобы обязался заплатить зятю какие-то деньги, мэтр "не помнит".
И все-таки, о чем говорит нам описанный эпизод? Пожалуй, о том, что Шакспир предпочитал соблюдать нейтралитет в такого рода конфликтах. Вспомним, что и "в войне театров", развязанной на рубеже веков Беном Джонсоном и упомянутой в "Гамлете", его автор не поддержал ни одну из сторон. Правда, в более ранней разборке между хозяином театра "Лебедь" Ф. Лэнгли и судьей Гардинером, Уилл был на стороне владельца тетра и даже, якобы, угрожал жизни пасынка судьи! В общем, сцена в суде, не проливает достаточного света на последний период жизни Шакспера, тихо затворившегося в своем большом стратфордском доме. Дом этот, к сожалению, не сохранился.
Однако мне посчастливилось посетить другой, вполне благоустроенный «коттедж», в котором родился сын Джона Шакспера Уильям. Это далеко не крестьянская, крытая камышом изба шаксперовского тестя, из коей зять сбежал в Лондон. Запомнилась следующая деталь: один из членов городского совета Стратфорда, прознав, что «джентльмен» Шакспир разбогател в столице, пишет ему письмо, в котором просит … правильно! – взаймы. Поразила меня первая строка этого письма, написанного за четыреста с лишним лет до моего визита в Стратфорд и тем не менее дошедшего до наших дней в полной сохранности. На пожелтевшей страничке четким крупным почерком было выведено: “My dear ffriend…” Это двойное f - забавная неправильность, живая черточка прошлого - так трогательно напомнило мне о далеком 17-м столетии, доброй старой Англии, загадочном человеке, приехавшем доживать свой век в этот сонный провинциальный городок, который он, возможно, без сожаления покинул лет тридцать тому назад. Правописание в ту пору не устоялось, и потому не так уж и удивительно, что фамилия Шекспир могла писаться тогда четырьмя разными способами.
"Между прочим, - веско заметит мой читатель, - двойное "f" в начале слова в то время писали многие. Например, убийцу Кристофера Марло, согласно дошедшим до нас документам, звали Ингрэм Фризер. Так вот, фамилию этой темной личности без определенных занятий (считается, что Фризер зарабатывал игрой в карты) записали в протоколе как ffrizer (по современным правилам она писалась бы Freezer, т.е. буквально "морозильник"), из-за чего впоследствии один ведавший архивом преподобный отец прочитал Archer, т.е. "лучник". Сия ошибка несколько запутала позднейших исследователей, однако, истина в конце концов восторжествовала."
Не люблю я всезнаек, но благоразумно промолчу и продолжу свое повествование.
Итак, в 1616 году гений умирает, подарив миру свое богатое духовное наследие. А как насчет наследия материального? Сохранилось завещание, окончательно отредактированное душеприказчиком и другом Шакспера Френсисом Коллинзом за месяц до кончины нашего героя. В нем с мелочной дотошностью расписано, что и кому передается. Жене, например, - «вторая по качеству кровать» с периной, пуфиками и постельным бельем. Судя по тому, что автор завещания вообще "позабыл" о правах законной супруги и вписал ее имя задним числом, буквально между строк, можно предположить, что теплых чувств к жене он и в самом деле не питал. Некоторые считают, что великий драматург, даже будучи при смерти, решился на мистификацию: он, дескать, понимал: по обычаю, жена и без завещания должна получить треть с доходов покойного и право жить в принадлежавшем ему доме, не говоря о кроватях, поэтому и настоял на включении этой нелепости в завещание.
Но вот о рукописях и книгах в последней воле умиравшего – ни слова. Ни манускриптов, ни книг, даже образцов почерка Шекспира не сохранилось, кроме его крайне неразборчивых подписей (правда, у аристократов той поры было в моде подписываться неразборчиво, но ведь Шекспир - "сын плебея", как сказано в анонимных стихах, предпосланных второму фолио 1632 года). Да и подписи-то всякий раз были разными: то Shaks, то Shakspe, то Shakspeare и ни разу "по-правильному" - Shakespeare...
"Между прочим, - вновь влезает мой знаток, - есть авторитетное мнение Хранителя бумаг Ее Величества г-жи Джейн Кокс, что все шесть дошедших до нашего времени автографов принадлежат разным людям (!)".
"Ну, это личное мнение миссис Кокс," - досадуя на бестактность моего читателя, подумаю я.
...Из дошедших до наших дней прижизненных портретов драматурга остановлюсь на том, что писан не очень искусным художником фламандского происхождения Мартином Друсхоутом и воспроизведен в первом фолио: мы видим человека с непропорционально большой головой, зажатой высоким стоячим воротником. Камзол Великого Барда написан "неправильно" (одна половина камзола показана спереди, вторая - как бы сзади, со спины). Бросается в глаза высокий, чрезмерно выпуклый лоб, можно сказать, "лоб мыслителя", больного водянкой. Рядом с репродукцией портрета, на противоположной странице фолио, помещены стихи Бена Джонсона, в которых тот советует читателю смотреть не на автора, а на его произведения. В Стратфорде, спустя два с лишним века обнаружили еще один портрет Шекспира кисти неизвестного художника, датированный 1609 годом. Изображенный на нем человек очень похож на того, написанного фламандцем, и специалисты спорят, который из них копия, а который оригинал.
"Э-э-э, не совсем так, - вякнет мой всезнающий читатель и значительно добавит. - Есть мнение, что неправильность камзола как бы подсказывает нам, что у Шекспира две правых руки - то есть за него писали двое! А кроме того, читал я статью одной российской переводчицы Шекспира, фамилия ее - Литвинова, а имя-отчество забыл..."
"Ну и что эта переводчица в своей статье поведала?" - недоверчиво спрошу я.
"Я скажу об этом позже," - таинственно понизив голос, ответит мой читатель.
Пожму плечами и продолжу.
Спустя шесть лет после смерти гения в Стратфордской церкви Святой Троицы, не известно, за чей счет, устанавливают памятник Шекспиру – едва ли не топорно изваянный и почему-то бородатый мэтр опирается на ... мешок ( уж не с шерстью ли, которой приторговывал его родитель?). Только в 18 веке кто-то догадывается "сбрить" бороду и удалить мешок, сей уродливый и вроде бы неуместный предмет, и поместить перед изваянием великого человека книгу и гусиное перо. Кстати, на могиле «Барда с берегов Эвона» красуется надгробный камень с высеченными на нем строчками:

Good friend, for Jesus’ sake forbeare
To digg the dust encloased heare.
Blessed be the man that spares these stones,
And curst be he that moves my bones.

(Милый друг, ради Христа воздержись
Тревожить прах, лежащий здесь.
Благославен будь тот, кто бережно отнесется к этим камням,
И проклят тот, кто тронет мои кости.)

По мнению английских словесников, эти стихи примитивны и, должно быть, написаны не Поэтом, но ремесленником - так сказать, графоманом. Смысл предостережения станет яснее, если мы примем во внимание сущестовавшую в то время практику воровать надгробные плиты. Опять-таки странно, что плита на могиле гения, замененная в 18-м веке, явственно короче других, покоящихся на стратфордском кладбище.
"По другой версии, - вмешается мой бесцеремонный читатель, - покойник давал понять, что он против возможного "подселения" в могилу его супруги. В связи с этим уместно напомнить загадочное обращение Бена Джонсона к Шекспиру, воспроизведенное в фолио 1623 года: Ты - памятник без могилы"(?). Есть еще умники, считающие, что Jesus это Христос, а (for)beare - "несущий", то есть Христофор - личное имя поэта и драматурга Кристофера Марло.
Сдержусь и промолчу.
Итак, ни образцами почерка Шекспира, ни рукописями его произведений человечество не располагает, за исключением подписей, двух слов в завещании (by me - [удостоверено] мной) и, возможно, одного рукописного отрывка - трехстраничной сцены из хроники "Сэр Томас Мор", написанной пятью неизвестными авторами, стиль и почерк одного из которых, как полагают, идентичен шекспировскому (почерковеды отмечают, что Шакспер и автор отрывка одинаково писали букву "а").
Не знаю, сохранились ли черновики Чосера, тех же Марло и Бена Джонсона. Подозреваю, что нет, и поэтому должен признать, что факт отсутствия рукописей еще не свидетельствует в пользу неавторства «человека из Стратфорда» (говорят, что Шекспир не правил, не вычеркивал ни строчки из написанного им, а завистник Бен Джонсон то ли острил, то ли злопыхал по этому поводу: «Лучше бы он вычеркнул тысячу!»).
"Насчет Бена Джонсона, - вставит знающий читатель, - известно, что в отличие от Шекспира он хранил рукописи и книги в своей домашней библиотеке. Часть их, увы, сгорела во время пожара, однако того, что дошло до наших дней, достаточно, чтобы не сомневаться в его авторстве".
К сожалению, этого нельзя сказать о Шекспире, и у нас таким образом есть некоторое основание для сомнений – не так ли?
Советских шекспироведов, начиная с 20-х годов, такие сомнения не обуревали. Еще бы! Человек из народа, "гениальный самородок" ворвался в затхлую среду "университетских умов" и аристократических декадентов полуфеодальной страны и, словно предтеча первой буржуазной революции, обезглавившей Карла I Стюарта, стал творить подобно титанам итальянского – я не боюсь этого слова – чинквеченто! Не знаю, был ли искренен мой любимый переводчик шекспировских сонетов С.Я. Маршак, назвавший автора этих маленьких шедевров «защитником свободы, правды, мира», но идеологически такая характеристика вписывалась в советскую схему о том, что Шакспер – это Шекспир, прогрессивный мыслитель и нравственный человек, "глубочайшим образом связанный с народом». А "антинаучные измышления" о неавторстве, равно как и домыслы, доходящие к нам с тлетворного Запада, о гомосексуализме «нашего современника Вильяма Шекспира», о чем, якобы, свидетельствуют некоторые сонеты, гнусная клевета! Думаю, наши советские люди отмели бы, как вздорные и провокационные, известия о результатах археологических раскопок, произведенных пару лет назад в палисаднике, прилегающем к дому Шекспира в Стратфорде: в культурном слое 17-го века археологи обнаружили несколько глиняных трубок с остатками слабонаркотического вещества типа марихуаны. Во-первых, это не доказывает, что Уилл Шакспер курил травку, а, во-вторых, Шерлок Холмс тоже делал себе инъекции морфия. Шутка.
В общем, официальной версии (то есть представления о том, что Шакспер – это Шекспир) придерживались все советские люди. Кроме наркома просвещения тов. Луначарского, который высказывался в пользу авторства графа Ретленда, и это совсем не шутка.
Ну, а сейчас страсти по пресловутому "шекспировскому вопросу" закипели с новой силой, и нынешнее поколение российских шекспироведов принимает самое активное участие в исследованиях и спорах по поводу того, кто же на самом деле скрывается под загадочной маской «потрясающего копьем». После исследований известного специалиста, бывшего секретаря Шекспировской комиссии при РАН И. М. Гилилова другой специалист, профессор Б.Л. Борухов (кстати, не согласившийся с гипотезой Ильи Менделевича об авторстве Ретленда), написал: "Теперь у непредвзятого читателя вряд ли останутся сомнения относительно того, что кем бы ни был "Шекспир" на самом деле, в любом случае это не тот безграмотный "Бард" из Стратфорда-на-Эвоне, которого академическое шекспироведение возвело в ранг иконы".
Приверженцы ортодоксальной точки зрения, конечно, остались, причем "в силе". Их принято обзывать «стратфордианцами», поскольку, мол, Шекспир – уроженец Стратфорда-на-Эвоне. Они довольно успешно опровергают гипотезы «нестратфордианцев», ибо в каждой из гипотез есть свои изъяны, связанные не в последнюю очередь с тем, что кандидаты в Шекспиры умирали, как правило, раньше "официального" Шекспира. А гипотез, между нами говоря, - туча! И в любой из них выдвигается свой претендент/претенденты на звание Шекспира. Я насчитал человек одиннадцать, из которых четыре дамы, и с которыми связаны три коронованные особы! (Специалисты подсчитали, что "за Шекспира" творили девять человек). И какие люди претендуют на шекспировские лавры! Одних "графьёв" сколько: и упоминавшийся выше пятый граф Ретленд, и третий граф Саутгемптон, и Эдуард де Вер, аж семнадцатый граф Оксфорд, граф Редклиф и граф Дерби, а также граф Пембрук с братом графом Монтгомери и их матушкой-графинюшкой Мэри Сидни Герберт Пембрук! Больше того, супружницу графа Ретленда, Элизабет Сидни ("женщина Шекспир"), считают внебрачной дочерью Марии Стюарт, а отца Элизабет и старшего брата графини Мэри Пембрук-Сидни, крестника Филиппа Второго Испанского, сэра Филипа Сидни (еще один из когорты Шекспиров), по праву чтят как большого поэта-гуманиста, написавшего превосходный цикл сонетов. Существуют предположения, что сэр Филип в действительности был "плодом любви" христианнейшего короля (в то время - принца, мужа королевы Марии Тюдор) и королевы-девственницы (!)...
При этом граф Оксфорд оказывается сыном грешницы Елизаветы от фаворита Роберта Дадли и отцом известного нам Бена Джонсона, который – мы знаем – сначала не очень лестно отзывался о творчестве Шекспира, а затем принимал живейшее участие в издании первого фолио. В нем, этом фолио, любопытный читатель найдет славословия и, как считают, неискренние панегирики «бастарда Эдуарда де Вера» в честь «короля поэтов и драматургов».
Уф, я запутался во всех этих тонкостях и обстоятельствах, которые действительно могли иметь место, поскольку исследователи – мужи и дамы - люди серьезные, знающие эпоху, староанглийский язык и владеющие не только методом дедукции, но и индукции. Я не шучу.
Однако не буду приводить здесь все гипотезы. Пытливый читатель может самостоятельно найти источники, ознакомиться с ними и разобраться в дебрях и хитросплетениях доказательств, относящихся к фактам и событиям четырехсотлетней давности. Скажу лишь о том, что поразило меня.
Начнем с Роджера Мэннерса, пятого графа Ретленда. Этот «утонченный» и незаурядный аристократ большую часть жизни прожил в своем родовом замке Бельвуар (рядом с замком, кстати, протекает ручеек, называющийся Эвон). Так вот, в замке через энное число лет после смерти сэра Роджера отыскалась рукопись песни из «Двенадцатой ночи»! Почерк принадлежал графу – это "почти" доказано. Также документально установлено, что граф учился сначала в Кембридже - в колледже, среди учащихся которого был некто по прозвищу Shake-speare (или Shace-speare). Именно так, повторюсь, была подписана первая поэма Шекспира «Венера и Адонис» (1593 год) и кварто с "Гамлетом".
В архиве одного из влиятельных вельмож-воспитателей рано осиротевшего графа сохранился любопытный документ - Profitable Instructions - наставление, как Роджер Мэннерс должен себя вести за границей. Эти "Инструкции" близко к тексту пересказывает...Полоний в известной сцене из "Гамлета", когда приспешник Клавдия наставляет уезжающего за рубеж на учебу Лаэрта. О Ретленде доподлинно известно, что продолжил он свое образование в Падуанском университете (вспоминаю неутомимого, неунывающего, лихого Петруччо из «Укращения строптивой" : «Я в Падую приехал, чтоб жениться, и в Падуе я выгодно женюсь!»). В списках студентов этого итальянского ВУЗа, помимо нашего графа, мы находим датских юношей Гильденстерна и Розенкранца. Тут и вспоминать ничего не надо – эти двое стали студенческими друзьями Гамлета в одноименной трагедии. Кстати, граф Ретленд знал четыре иностранных языка, ездил с посольством в Данию, где посетил замок Кронборг, строительство которого завершилось в Хельсингёре- Эльсиноре в 1584 году. На обратном пути корабль с графом попал в страшный шторм. После этих приключений выходит капитально переработанное второе издание "Гамлета" и шедевр "Буря". Кроме Италии и Дании, наш граф побывал также в Германии, Швейцарии и Франции.
"Стоп! - бестактно возразит сведущий читатель. - Первое издание "Гамлета" могло быть пиратским, то есть записанным наслух людьми конкурирующего театра во время представления. Отсюда неточности, пропуски сцен и всё такое прочее... А вот мне лично известно, что датские подданные Гильденстерн и Розенкранц числились также и в списках студентов Виттенбергского университета, где "учился" Гамлет; что эти студиозусы - представители двух известных дворянских родов северонемецкого происхождения (из Шлезвига?); что в Англии не позднее 1602 года был известен портрет датского астронома Тихо Браге вместе со списком предков ученого, среди которых упомянуты как Гильденстерн, так и Розенкранц (кстати, специалисты доказывают, что астроном просил передать кому-либо из английских поэтов его просьбу написать эпиграмму на свой капитальный труд о вселенной и что Шекспир об этом знал); что оба вельможи присутствовали на похоронах датского короля Фридриха II в 1588 году, а Розенкранц приехал в 1603 году в Лондон на свадьбу датской принцессы Анны, которая выходила тогда замуж за Иакова Стюарта; что в следующем году в Англии в качестве "туриста" побывал и Гильденстерн; что..."
"Что, - раздраженно прерву я сведущего читателя, - эти двое, стало быть, иногда разлучались, что в свите герцога Голштинского, посетившего в 1603 году Москву и принятого Борисом Годуновым, числились аж два Гильденстерна... А вот мне лично известно, что сына Шекспира, умершего в одиннадцатилетнем возрасте, звали Гамнет - и это одна из форм датского имени Гамлет (в документах того времени зафиксирована даже форма Амблетт!). Между прочим, Шекспир упомянул в завещании своего соседа по фамилии Сэдлер - так того тоже звали Гамнет. Вопрос, почему в Англии были популярны датские имена, заведет нас вглубь английской истории эпохи викингов. Но вот почему Уилл дал своему сыну такое имя? А что, если он вычитал историю Гамлета, еще будучи помощником учителя в Стратфорде?"
"Ха-ха-ха! - подобно жеребцу вдруг заржет мой хамовитый собеседник. - Всё гораздо проще: чета Сэдлеров, Гамнет и Джудит, чтоб вы знали, дружила с семейством Шаксперов. Когда у Вилли родились двойняшки, он с согласия супруги нарек сына в честь стратфордовского приятеля-булочника Гамнета Сэдлера!"
Краснею и делаю хорошую мину при...Однако вернемся к нашему графу.
О Ретленде еще известно, что он был близким другом фаворита королевы лорда Эссекса, в военных экспедициях которого против испанцев (на Азорские острова) и ирландцев граф участвовал. Весьма тесные отношения сложились у него и с другим любимцем королевы и другом Эссекса - красавцем Генри Ризли, графом Саутгемптоном, причем сдружились оба аристократа на театральной почве, ведь Саутгемтон увлекался театральным искусством вообще и, в частности, театром, в котором служил мистер Шакспер/Шакспир. Вспомним посвящение к "Лукреции", в котором ее автор пишет Саутгемптону: "Любовь, которую я питаю к Вашей милости, беспредельна."
Среди друзей Ретленда назовем еще и графа Оксфорда, Эдуарда де Вера, в гербе которого находим льва, потрясающего обломком копья...
Трудно сказать, почему, но Роджер Мэннерс допустил роковую для него ошибку: он принял участие в так называемом "мятеже Эссекса" против королевы Елизаветы (1601 год). Накануне выступления заговорщики - пылкие и довольно глупые молодые люди из аристократических семейств - заставили труппу слуг лорда-камергера сыграть шекспировского "Ричарда второго". Тем самым они, очевидно, хотели подготовить лондонцев к мысли о необходимости покончить с "тиранией" Елизаветы и возможности ее отречения. "Ричард второй - это я", - взволнованно говорила потом, после подавления бунта, оскорбленная королева...
"Вы забыли упомянуть другое высказывание Ее Величества, - влезет недремлющий читатель. - Она сказала, что автор "Ричарда II" "это человек, забывший Бога" и "отплативший своим благодетелям неблагодарностью".
"Верно, - неохотно подтвержу я. - Здесь есть над чем подумать... Ну, а лорда Эссекса (женатого, кстати, на вдове Филипа Сидни) казнили, Саутгемптону, возможно, подбившему Ретленда на участие в мятеже, дали пожизненный срок в Тауэре, а наш граф отделался огромным, разорительным штрафом и заключением: сначала в темнице Тауэра, а потом в замке и под надзором родственника. В конце концов Мэннерса выдворили в его родной Бельвуар. Относительно мягкая кара, видимо, объясняется не только заступничеством родных и Бэкона, руководившего следствием и рьяно добивавшегося устранения Эссекса из коридоров власти, а, следовательно, и жизни. Ретленд, будем откровенны, охотно "сотрудничал со следствием", за что заслужил презрение Саутгемптона. А, может быть, королева лично убедилась в том, что перед ней не опасный заговорщик, а человек не от мира сего, литературный гений, путающий призрачный мир подмостков с жестоким миром реальности? С тех пор, по понятным причинам, дружбе между Ретлендом и Саутгемптоном пришел конец. Шекспир также не посвятит Саутгемптону ни строчки...
Пережив в 1601 году страшное потрясение, Ретленд погружается в пучину уныния, изменяется его миросозерцание, ухудшается здоровье. Сидя под домашним арестом, граф отчаянно нуждается в средствах, но тем не менее, находит в себе силы заниматься литературой: он организует "кружок поэтов Бельвуарской долины", к коим причисляют Бена Джонсона, Джорджа Чепмена, Джона Марстона, Уильяма Александера и других.
Его брак с Элизабет Сидни, дочерью авторитнейшего в кругах английской аристократии вельможи Филипа Сидни, казался современникам странным: любовь между супругами носила платонический характер, детей у них не было, и это обстоятельство сильно тревожило тетю Элизабет, графиню Мэри Пембрук-Сидни. Положение усугублялось давним недугом Ретленда: его мучили боли в голове и ногах (в 37-м и 89-м сонетах Шекспира лирический герой жалуется на поразившую его хромоту), приведшие к параличу конечностей. Сей недуг в конечном счете и свел его, тридцатисемилетнего, в могилу...
"Давайте назовем вещи своими именами, - с присущей ему бесцеремонностью прервет меня мой циничный читатель, - граф, видимо, подцепил "модную болезнь". Дело житейское и распространенное в ту эпоху. От, я извиняюсь, сифилиса померли даже единственный сын короля Англии Генриха VIII пятнадцатилетний Эдуард VI Тюдор и муж королевы Шотландии Марии Стюарт лорд Дарнлей. Да и студенты Кембриджа, если помните, отпускали шуточки насчет "французской болезни" Шекспира."
"Пошляк", - подумаю я и продолжу.
... Умер Роджер Мэннерс в 1612 году (жена Элизабет, как полагают, покончила с собой через несколько дней после смерти мужа), тогда же «замолчал» Шекспир. Надгробные памятники Шекспиру в Стратфорде и графу в Бельвуаре воздвигнуты одними и теми же скульпторами. Наконец, имеется свидетельство о том, что в 1613 году Уилл Шакспир побывал в замке Бельвуар, где получил от дворецкого 44 шиллинга золотом - формально за разработку изображения на "импрессе" - картонном щите, который несут за рыцарем во время шествия перед турниром. Странно, что немощный, почти обездвиженный Ретленд заказал импрессу для своего участия в рыцарском турнире в честь короля Иакова.
"Ой, не могу! - гнусно захихикает мой беспардонный читатель. - Турниры, да будет вам известно, в ту пору уже не проводились. Речь шла лишь о красочной процессии."
Краснею от стыда и гнева, но, взяв себя в руки, продолжаю.
Полагают, что под импрессой имелась в виду "маска", коей и служил Шакспир для Ретленда. Но граф и его супруга умерли, и надобность в маске отпала. Кроме того, стало неудобным и дальнейшее пребывание Шакспира в Лондоне и труппе "слуг Его Величества".
Читатель спросит: « А какой резон было Ретленду писать под псевдонимом и скрывать свое авторство, напяливая грубую личину малообразованного провинциала, имя которого по игре случая почти совпало с предполагаемой кличкой графа в Кембридже?» Ответ известен: это тоже игра – изящная интеллектуальная игра, мистификация. В конце концов, английское слово play (пьеса) и означает «игра». Вначале она забавляла игроков, а потом превратилась в подобие мистерии и зашла слишком далеко, чтобы сделать ее «достоянием общественности». Ведь в пьесах и сонетах содержится столько намеков и ссылок на различные обстоятельства тогдашней жизни, сложные (чтобы не сказать «интимные») отношения между лирическим героем и смуглой женщиной, между ними и красивым, возможно, белокурым (fair) юношей, наконец, на соперничество с неназванным поэтом. Лично мне сразу приходят на ум строки 144-го сонета в изумительном маршаковском переводе:

…Два друга, две любви владеют мной:
Мужчина светлокудрый светлоокий
И женщина, в чьих взорах мрак ночной…

И действительно, граф Саутгемптон, граф Оксфорд, о котором мы не будем за неимением времени распространяться, и смуглая леди сонетов, жена Ретленда Элизабет, так или иначе вписываются в эту сложную схему. Возможно, перу каждого из них принадлежит та или иная часть сонетов, этих камерных лирических стихотворений, состоящих из трех катренов и увенчанных парой рифмующихся строк. Я вовсе не намекаю на то, что у Ретленда с кем-либо из упомянутых аристократов (чаще всего называют, скажем, красавца графа Саутгемптона) могла быть связь «недружеского» свойства. Об этом прямо говорят многие шекспироведы. Более того, они утверждают, что и Элизабет Сидни была лесбиянкой.
"При желании "в эту сложную схему" можно вставить что и кого угодно - ехидничает мой эрудированный читатель. - Например, версию шекспироведов А. Роуза и Дж. Хадсона о том, что смуглой леди сонетов была одна дама полусвета, еврейка итальянского происхождения Амелия Бассано - первая женщина, опубликовавшая в Англии сборник стихов (Salve Deus Rex Judaeorum, 1611 г.). Кроме стихов, Амелия написала несколько пьес, включая, якобы, "Укрощение строптивой", и мемуары, в которых, в частности, рассказала о своей дружбе с Кристофером Марло и Уильямом Шекспиром. Недаром же последний нарек одного из главных персонажей "Венецианского купца" слегка измененным именем этой дамы - Бассанио".
Стоически промолчу. Тогда мой читатель, выдержав паузу, продолжит:
"Обращаясь к вопросу о нетрадиционной ориентации автора сонетов, - могу сообщить следующее: во-первых, стихи о любви к мужчине в елизаветинские времена были общепринятым явлением. Первые сто с лишним шекспировских сонетов посвящены молодому мужчине, мальчику (my lovely boy - "мой милый мальчик" 126-го сонета). А, во вторых, 20-й сонет Шекспира позволяет сделать вывод, что человек, его написавший, был "мужеского полу" и имел вполне традиционную ориентацию. В этом стихотворении лирический герой сокрушается, что у его женоподобного возлюбленного, есть то, что на статуях древнегреческих героев иногда скрывалось под фиговым листом.
Вообще говоря, в среде английской аристократии того времени нежные чувства между лицами одного пола возникали не так уж и редко и не всегда такие чувства были платоническими. Намекали, к примеру, на то, что сам Бэкон, как и его брат Энтони, был ...того... неравнодушен к юношам... Король Иаков Стюарт любил общаться с мальчиками, из-за чего в народе шутили, что, мол, "Лиз была нашим королем, а Джимми - нашей королевой". Ну, а если предположить, что некоторые сонеты написаны женщиной, обращающейся к любимому мужчине или сыну, то и в этом случае ориентация автора представляется традиционной."
Сжав губы, никак не прокомментирую тираду читателя-эрудита и возвернусь к супружнице графа Ретленда. Об Элизабет, кроме прочего, известно, что она принимала в Бельвуаре Бена Джонсона и что Ретленду это не понравилось.
"Да, да, - в очередной раз вклинивается мой недремлющий читатель, - был такой эпизод. Бен Джонсон еще потом писал: "графиня Ретленд нисколько не уступала своему отцу, сэру Филипу Сидни, в искусстве поэзии". Странный отзыв о литературном таланте дамы, не опубликовавшей под своим именем ни строчки. Сдержаннее отзывался Бен о графе Ретленде: "храбрый друг, тоже возлюбивший искусство поэзии". Не Джонсон ли выступает в качестве поэта-соперника в шекспировских сонетах?.. Да, чуть не забыл! Супруги Ретленды в 1605-1610 годах жили раздельно! Серьезная размолвка, надо полагать, у них случилась! Глухие намеки на разлад прослеживаются в сонетах."
"Очень может быть, - отвечу я и желчно добавлю. - Вообще-то в поэте-сопернике сонетов многие специалисты видят Чепмена, а не Джонсона. Кстати, кто-то из родственников и/или "поэтов Бельвуарской долины" мог в свое время написать серию из 17 сонетов, убеждающих некоего молодого человека увековечить свои достоинства в потомках, то есть, сделать, грубо говоря так, чтобы его супруга подарила ему детей. Это объясняет, кому адресовались указанные стихотворения, вошедшие в начальную часть шекспировского сборника, - бездетному графу Ретленду..."
"Ну, положим, не торопился стать отцом и прекрасноликий Саутгемптон, - объявит мой неугомонный читатель. - Есть исследователи-шекспироведы, которые считают что первые 17 сонетов написаны матерью сыну. Согласно одной версии, их написала королева Елизавета своему, разумеется, внебрачному сыну - Кристоферу Марло (!?) А я отмечу еще один любопытный факт. - После смерти Елизаветы, ее наследник Иаков Стюарт весьма благосклонно отнесся к Ретленду, скостив ему неподъемный штраф, освободив из-под ареста и надавав кучу ответственных поручений. Более того, король навестил бедного, измученного болезнью графа в его замке Бельвуар!"
"Ну и что?" - снисходительно спрошу я читателя.
"А то, что в сонетах можно найти намеки на перемены к лучшему в судьбе Ретленда", - ответит мой читатель.
"Не это главное, - с нескрываемым раздражением замечу я. - Интересно другое: в 1604 году графиня Мэри Пембрук-Сидни просит своего сына Уильяма Герберта, графа Пембрука, уговорить Его Величество приехать к ней в имение Уилтон-хаус и посмотреть пьесу "Как вам это понравится". В своем послании сыну она пишет буквально следующее: с нами будет "мужчина Шекспир" (в подлиннике - " We have the man Shakespeare with us"). А мы знаем, что Ретленд также был приглашен в Уилтон-хаус".
"Ну и что? - в свою очередь снисходительно спросит мой читатель, - лингвисты считают, что the man Shakespeare надо переводить как "наш человек Шекспир", т.е. некто из наших слуг. И потом, король хорошо знал обоих: и Ретленда и Шакспера, который вместе с другими членами труппы и пайщиками театра был представлен, а затем перешел от лорда-камергера в услужение к его величеству. - Вот разве только выражение "мужчина Шекспир" может содержать в себе намек на то, что была еще и "женщина Шекспир", то есть Элизабет..."
Мне остается лишь принять к сведению ремарку читателя и отметить, что стиль Шекспира – часто темный, конструкции, система образов – не только архаичны, но и причудливы и иногда не вполне понятны. Авторитетнейший советский переводчик М.Л. Лозинский столь «точно» перевел «Гамлета» ("эквилинеарно", т.е. построчно!), что критики заклевали основоположника отечественной переводческой школы: мол, почему так тяжело, туманно, косноязычно переведено? Михаилу Леонидовичу пришлось оправдываться: «Я стремился донести до читателя истинный стиль Шекспира». А вот Самуил Яковлевич перевел шекспировские сонеты по-своему, по-маршаковски, так, чтобы, как опасно острили в 50-е годы XX века, «даже товарищ Сталин всё понял» (за перевод шекспировских сонетов С.Я. Маршак получил Сталинскую премию). Полагаю, здесь «виноват» гений Маршака, сумевшего ясно и четко, «простыми словами» донести изощренные образы автора (или авторов?) сонетов. А если шекспировская конструкция упрямо не лезла в ворота перевода, Самуил Яковлевич создавал такой шедевр, от которого на глаза навертывались слезы восхищения. Скажем, там, где у Шекспира причудливая вязь коротких слов "то", "это", "что", "она" – как в 74-м сонете (that, this, which, it: ...The worth of that is that which it contains,/ And that is this, and this with thee remains.) – у Маршака потрясающая, афористично сформулированная отсебятина, резюмирующая главную мысль подлинника:

Ей (смерти) – черепки разбитого ковша,
Тебе (возлюбленному/возлюбленной лирического героя)– моё вино, моя душа.

Пусть маршаковские переводы сонетов не передают "истинного" стиля оригинала, но они - образцы высокой русской поэзии, "открывшей" нам красоту шекспировских образов и тем.
Примечательно, что и Маршак (как Шекспир в "Юлии Цезаре") в своих переводах не избежал анахронизма: кажется, в 60-м сонете он придумал образ маятника, хотя маятник в часах изобрели уже после кончины Шекспира.
"Категорически не согласен с приведенной здесь оценкой переводческих потуг Самуила Яковлевича! - брызгая слюной, возопит мой нервный читатель. - Да будет Вам известно, что Пастернак называл Маршака "третьеразрядным переводчиком". В самом деле, почитайте внимательно переведенные Маршаком сонеты Шекспира - это же сплошные штампы, повторы, посредственное версификаторство, переводческие неточности и искажения! Кстати, и Лозинский допустил жуткие ляпы, переводя "Гамлета"... Самуил Яковлевич "перелагает" сладко и гладко - чем и берет неискушенную публику! А чтение истинной поэзии - это прежде всего работа ума, а не скольжение по поверхности."
Наливаюсь кровью, свирепею.
"Ты перед сном молился, мой читатель?" - рассвирепев и войдя в образ Отелло, вопрошаю я. - Может быть, не стоит уподобляться отечественному специалисту (переводчику А.Цветкову, проживающему в настоящее время, правда, в США), который считает все русские переводы произведений стратфордского гения "убийством Шекспира", а поэтов-переводчиков - "оравой разбойников"? При этом "главным палачом" сей спец называет именно Б.Л. Пастернака, который - я цитирую - "демонстрирует максимум наглости" и пытается "передать божественный свет с помощью своего карманного фонарика"!
Уф... Разумеется, я мог бы покончить, если не с А.Цветковым, так с этим несносным умником-читателем, для которого не существует ничего святого, но воздержусь и возьму себя в руки.
Бог с ними, пусть живут, а мы вернемся к нашим версиям.
Итак, перед нами скрещения судеб незаурядных людей, мистификации, любовные влечения и упреки в неверности, тайная игра интеллектуалов, в которой принимает участие еще и ... сэр Френсис Бэкон. Тут же вспоминаю его крылатые выражения "Любовь к родине начинается с семьи" и «Знание - сила». Последнее суждение красуется на обложке одноименного научно-художественного журнала, хотя я, конечно, понимаю, что эти сентенции и журнал здесь совершенно непричем.
«А Бэкон-то откуда взялся?» - в сердцах спросит запутавшийся читатель.
Популярно разъясняю: этот ученый, "родоначальник всей современной экспериментирующей науки", был одним из опекунов, учителем, наставником юного графа Ретленда. «Разоблачители» гипотезы Ретленда резонно указывали, что граф-де не мог "работать" Шекспиром, поскольку совершенно исключено, чтобы тринадцатилетний Роджер в состоянии был «накропать» не по-детски написанную историческую хронику «Генрих Шестой» (вышла в свет в 1589 или 1590 году). Да, хроника несовершенна, но дает основание предположить, что некто "взрослый" редактировал три из четырех ее частей. Дело в том, что автора произведения отличает "государственный подход", идея национального единства на основе крепкой централизованной власти во главе с королем. К тому же шекспировская идея "вечного и вечно меняющегося времени", "духа времени", сколь поэтичная, столь и философская, вполне могла придти в светлую голову философа Бэкона. Кстати, выражение "колесо Фортуны", встречающееся у Шекспира, встречается также и в трактатах Бэкона. Между прочим, в третьей части хроники среди действующих лиц появляется положительный герой - граф Ретленд, титул которого унаследовал "наш" пятый граф! Этого же персонажа мы видим и в ранней драме Шекспира "Ричард Второй". Потому-то сторонники «синтетической» гипотезы с легкостью парируют выпад стратфордианцев: драматизированные хроники, несколько отличающиеся от других произведений Шекспира слогом и стилем и написанные так, словно их автор выполнял социальный заказ королевского двора, сочинял или "подправлял" Ф. Бэкон, истинный ученый, философ и близкий к монаршьим особам человек - все-таки лорд-хранитель печати и лорд-канцлер!
Скептически настроенный читатель заметит, что это еще надо доказать. Что ж – вот и доказательство. До нас дошел любопытный документ, свидетельство некоего мистера Лоуренса, друга знаменитого актера Д. Гэррика, состоявшего в труппе театра "Глобус": «Бэкон сочинял пьесы. Нет необходимости (это) доказывать, поскольку он преуспел на этом поприще. Достаточно сказать, что он назывался Шекспиром». А вот цитата из самого Бэкона: "Я только настраивал струны, чтобы на них могли играть пальцы искуснее моих"(!). Да, чуть не забыл: граф Оксфорд был женат на племяннице великого философа...
Однако, теплая подобралась компания: два любящих друг друга и смуглую даму графа, сама смуглянка, плюс великий гуманист, автор крылатого изречения, красующегося на обложке популярного российского журнала.
Но и это еще не всё. Кое-кто давно уже мозолит нам глаза и просит обратить на себя внимание публики. Итак, на сцене появляется Кристофер Марло, выходец из низов, безбожник (хотя имя Кристофер означает "несущий Христа"), сумевший получить высшее образование и талантом пробивший себе дорогу на литературный Олимп Англии конца XVI века. У Марло, одногодка Шекспира (Крис родился в конце января 1564 года в городе Кентербери), мы обнаруживаем и богатство фантазии, и стремительность сценического действия, его концентрацию и напряжение, интригующее и буквально завораживающее зрителя. Сей драматург, кстати, учился в Виттенбергском университете вместе с пресловутыми Гильденстерном и Розенкранцем и написал в 1588 году пьесу "Мальтийский еврей", откуда Шекспир позаимствовал для своего "Венецианского купца" (1596 год) несколько сюжетных линий и дюжину удачных строк.
"Ну, и что? - спросит сведущий читатель. - Бен Джонсон взял у Кида взаймы целую "Испанскую трагедию", дописав от себя всего две сцены. Вспомните - "Гамлета" все того же бедняги Кида, кстати, друга Марло, переписал "своими словами" наш гениальный пострел Шакспир! Тогда в обычае была перелицовка пьес других авторов, а также "коллективное творчество", когда составлялся план произведения, а потом происходило распределение сцен между профессионалами. Еще раз сошлемся на анонимную драму "Сэр Томас Мор", написанную "группой товарищей", среди которых небольшой кусок, видимо, принадлежит перу Шекспира".
Не буду комментировать очередную бестактность моего читателя и позволю себе отвлечься, чтобы рассказать о том, как в 1995 году журнал "Европа" объвил конкурс на лучшие поэтические переводы с английского, французского и немецкого языков. В качестве "английского" стихотворения редакция журнала почему-то выбрала небольшое произведение К. Марло, к которому обычно прилагался насмешливый "ответ", написанный другим автором. Об этой предыстории я в то время и не догадывался. Перевод мой обзывался "Песня влюбленного пастушка" и начинался следующим образом:

Приди ко мне и будь моей!
И станет нашим мир полей,
Лугов зеленых изумруд
И заповедных рощ приют.
Я поведу тебя туда,
Где пастухи пасут стада.
Там серенады соловьи
Слагают в честь моей любви.
И там из тысячи цветов
Сотку я для тебя покров,
Сплету причудливый венок
И розу положу у ног...

Ну, и так далее и тому подобное. Сей халтурный перевод получил третий приз, а ваш покорный слуга - электрогриль "Филипс", который с тех пор так и пылится где-то в гараже среди прочего барахла. Сравнительно недавно я узнал, что издатель шекспировского "Страстного пилигрима" (1599 год) У. Джаггард, включил переведенную мной песенку в этот сборник, в раздел "Песни для музыки", приписав таким образом стихотворение Марло Шекспиру...
Однако вернемся к нашим героям. Именно Марло считается родоначальником ритмического нерифмованного стиха, которым так любил пользоваться Шекспир, именно он плодотворно работал в жанре трагедии. Известно, что Кристофер был "завербован" помянутым нами выше шефом секретной службы королевы сэром Томасом Уолсингемом и неоднократно выезжал за границу, в том числе в Брюссель, с миссией, в отношении которой нам ничего достоверно не ведомо. Полагают, что его гибель в ссоре с неким карточным шулером, агентом Уолсингема (1593 год) – инсценировка (глухой намек на возможность гибели от ножа "случайного" убийцы или бродяги содержится в 74-м сонете). Атеиста Марло, дескать, завербовали для выполнения новой секретной миссии, связанной с широким общественно-религиозным движением, потрясавшим Европу в течение полутора веков и известным нам как Реформация.
"Да вся английская история, начиная с эпохи Генриха VIII и кончая временем Иакова II, - воскликнет мой читатель, - наполнена подковерной борьбой между католиками и протестантами! Между прочим, недавно выяснилось, что отец Шекспира был католиком, хотя и не афишировал эту свою приверженность."
"С вашего позволения, я продолжу о Марло," - сдерживаясь, замечу я. - Это был человек, не менее таинственный, чем наш герой. Его несколько раз арестовывали за участие в потасовках и "угрожающее поведение". Дважды обвиняли в намерении чеканить монету..."
"Сам виноват, - прерывает меня читатель, - нечего цитировать Горация о праве поэта на чеканку собственной монеты и шутить, что монеты со святым Христофором на аверсе только подтверждают это право...Криса, между прочим, обвиняли еще и в гомосексуализме..."
"Между прочим, - позволю я себе прервать собеседника, - немногие знают об испанских связях Марло: его дочь от первого брака, которую звали Исабель-Элизабет, некоторое время воспитывалась у ... Мигеля де Сервантеса-и-Сааведра, автора "Дон-Кихота"! Первая супруга Криса, кстати, была по происхождению венецианкой, а его вторая жена, актриса Микаэла Лухан, слыла любовницей ... Лопе де Вега!..
"Вот-вот, - словно не слыша меня, воскликнет читатель, - существует, как уже говорилось, версия, будто Кристофер - сын королевы Елизаветы, а Элизабет Сидни - его сводная сестра (!?). Современники отмечали, что королева обласкала сиротку Исабель словно та была если не ее родной дочерью, то уж точно любимой внучкой!.. Да! А кроме того, на Марло был, якобы, донос: он, мол, безбожник, член тайного атеистического общества "Школа тьмы" и God (Бог) читает "наоборот" - doG (собака)! Королева, стараясь спасти сына от преследований церковников, приказала Томасу Уолсингему инсценировать гибель Марло от ножа Фризера."
" Да не от ножа, а от кинжала! - язвительно замечу я. - И кинжал этот принадлежал не убийце, а убитому! По версии следствия, Фризер перехватил руку Марло и сумел нанести смертельный удар оружием нападавшего. Между прочим, этот шулер, просидев после убийства пару месяцев, вышел на свободу."
Мой читатель разинет рот, чтобы по своему обыкновению вставить что-нибудь непреходящее, но я опережу его.
"Что до королевы, - попытаюсь я прочно завладеть инциативой, - то она действительно могла родить в 1564 году, поскольку испанский посол в Англии доносил своему христианнейшему королю об отъезде Елизаветы в замок своего любовника Роберта Дадли (якобы, в 1561 году королева тайно вышла за него замуж в доме графа Пембрука!) "для разрешения от последствий неблагопристойного поведения". Депеша посла датирована 21 апреля 1564 года, ну а замок, в котором по идее имели место роды, называется Уорик и стоит на реке ... Эвон! А теперь, - победоносну объявлю я, - отметим, что имя "Шекспир" появляется на титульном листе "Венеры и Адониса" через 10 дней после гибели Марло, причем появляется на нем после того, как поэма была напечатана - этот факт считается доказанным. Кроме того, предлагаю ознакомиться с тремя донесениями агентов службы Уолсингема: 1599 год - в Вальядолиде (в то время - стольном граде испанского короля) появляется некий англичанин, называющий себя священником Кристофером Марлором (!); 1602 год - там же вновь замечен некто по имени Кристофер и по фамилии то ли Марло, то ли Марли; далее, из дошедших до нас агентурных материалов мы узнаем, что в 1603 году в одной из английских тюрем томится какой-то священник Кристофер Марло, известный также под кличкой Джо Мэтью. Справка: Джон (Джонатан) Паркер - сын архиепископа Кентерберийского Мэтью Паркера; в свое время Джонатан обратил внимание на способности осиротевшего Криса и направил мальчика на учебу из Кентербери в престижный колледж Тела Христова в Кембридже; еще далее, в архиве Энтони Бэкона, брата нашего философа, сохранились бумаги агента по кличке Луи Леду, о котором известно, что он ровесник и земляк Марло. Так вот, среди его бумаг - две трети литературных источников произведений Шекспира, а также рукописи первых десяти "Опытов" Френсиса Бэкона. Есть специалисты, полагающие, что Леду - одна из кличек Криса...
"Вы забыли упомянуть, - ехидно вставит мой всезнающий читатель, - что в пьесе Марло "Трагическая история доктора Фауста", опубликованной в 1604 году, содержатся ссылки на исторические события, имевшие место после 1593 года, то есть после гибели нашего безбожника. К тому же в предисловии к его поэме "Геро и Леандр" (издание 1598 года - первое издание, где указан автор)" утверждается, будто она (поэма) является продолжением "Венеры и Адониса".
"Ну, это всё мелочи, - подумаю я, а вслух торжественно объявлю: - И последнее: в 1612 году издатели Э. Блаунт и У. Хаггард - через 11 лет они выпустят в свет фолио Шекспира - публикуют в переводе с испанского некую книгу, которая, согласно исследованию уже помянутого нами российского специалиста-"гамлетоведа" И.А. Фролова, пестрит цитатами из "Гамлета" (в частности, в ней приводится эпизод пленения принца пиратами, изложенный Гамлетом в его письме Клавдию). Переводчиком книги выступает некто Томас Шелтон. Об этом человеке нам более ничего неизвестно, зато известно, что шефа английской спецслужбы звали Томас Уолсингем, а его жену - Одри Шелтон."
"Что за книга? Кто автор?" - скептически прищурясь, спросит читатель.
"Это крайне запутанный вопрос, - неуверенно отвечу я. - Сам я сие произведение в глаза не видел. По разысканиям И.А. Фролова, если я правильно их интерпретирую, речь идет о варианте романа "Дон Кихот", официально не признаваемом испанскими литературоведами..."
"Да-да-да! - встрепенется мой читатель, - где-то я слышал о версии американского эксперта П. Зеннера, согласно которой в роли Дона Кихота выступает Филип Сидни, а его оруженосца Санчо играет сам Марло! К тому же недавно по телеканалу "Культура" я имел удовольствие видеть фильм, снятый известным гишпанским режиссером. В этой картине Сервантес и Шекспир добиваются любви распутной молодой брюнетки, собирающейся замуж за туповатого, но свирепого кастильского гранда...Выходит дело, набирают популярность гипотезы о том, что Марло успел "потрудиться" не только за Шекспира, но и за Сервантеса!.. Но автор, кто автор загадочного произведения?"
Я пожму плечами.
"В тексте от авт..., нет, скорее от имени "рассказчика", - промямлю я, - говорится, что книгу написал некто Сид Хамет бен-Энгели (Cid Hamete ben Engeli), по профессии, якобы, арабский историк. Поэтому "рассказчик" называет себя не "отцом", а "отчимом" романа. Подлинник, дескать, написан на арабском языке и переведен на испанский каким-то мориском (так в Испании звали мавров, перешедших в католичество). В переводе с арабского первое имя автора - Сид (Cid) - означает "господин" (искаженное арабское "сеид"; кроме того, так звали героя испанского средневекового эпоса; наконец, не намек ли это на фамилию английского поэта-рыцаря Филипа Сидни?). Второе имя - Хамет (Hamete) - подозрительно напоминает нам датское имя "Гамлет" (Ham[l]et). Ну и в заключение отметим, что "бен Энгели" в переводе означает "сын Англии"! Остается добавить, что испанский "перевод" увидел свет в 1605 году в Вальядолиде, где за несколько лет до этого дважды засветился, как нам известно, какой-то англичанин Кристофер Марло(р)..." Да, чуть не забыл: дон Мигель де Сервантес-и-Сааведра скончался в Мадриде в день Святого Георгия Победоносца - 23 апреля 1616 года.
Возникает неловкая пауза, и мой читатель, словно спохватившись, поспешно добавляет:
"И самое-самое последнее! Анализ текстов Марло и Шекспира, в частности, употребленных в них слов и оборотов, показал, что по части трагедий составленные на основе этого анализа кривые полностью совпадают, а по части комедий (так ведь Марло комедий и не писал) - нет! Да, я тоже чуть не забыл! Упоминавшаяся мной еврейка-итальянка Амелия Бассано - эта самозванная Смуглая леди сонетов - в своих мемуарах привела следующую версию гибели Марло: он, дескать, хотел опубликовать памфлет "Против Троицы", в котором доказывалось, что Новый Завет не что иное, как литературная мистификация. Власти такого стерпеть не могли и поручили "спецслужбе" Уолсингема убрать обнаглевшего бунтаря-безбожника."
Ну, тут уж я не сдержусь! Тут уж я заявлю во всеуслышание, что не было никаких мемуаров Амелии Бассано (хотя сама эта дама, разумеется, существовала, однако автором "Rex Judaeorum" считают, между прочим, жену Ретленда Элизабет!) и что господа Роуз и Хадсон, мягко говоря, вводят почтеннейшую публику в заблуждение... Боже, сколько лжи возвели на Шекспира и исторических лиц той эпохи!..
"Ну как же без вранья? - задаст риторический вопрос мой циник. - Вранье-враньем, но вот пока кое-кто будет раздумывать над репликой королевы, отпущенной по поводу автора "Ричарда II", я позволю себе прозрачно намекнуть, о ком раздраженно говорила Ее Величество после подавления мятежа Эссекса."
Следует пауза, и мой читатель победоносно заявляет: "Кто у нас "человек, забывший Бога?" Кого неоднократно спасали и облагодетельствовали, а он, неблагодарный всё не унимался?"
Промолчу, стиснув зубы.
...Оставив тему Марло, скажем несколько слов о Сидни и Пембруках. Неоднократно упоминавшийся нами сэр Филип Сидни, с его идеалами государственности, общественной гармонии, даром лирика и репутацией "настоящего" рыцаря, мог-таки приложить свое перо к хроникам и сонетам Шекспира. Благодаря Сидни, безответно любившему, между прочим, сестру несчастного Эссекса Пенелопу, сонетный жанр вошел на рубеже 16-го и 17-го веков в моду и лет десять пользовался популярностью в аристократических кругах английского общества. Известно также, что Мэри Пембрук-Сидни провела, как писали в протоколах партсобраний, «большую работу» по подготовке к изданию первого фолио Шекспира...
"Раз уж вы взялись за эту прекрасную леди, - в сотый уже, наверное, раз прервет меня мой возмутительный читатель, - то должны, нет просто обязаны сообщить любознательным трудящимся, что согласно исследованиям одного британского шекспироведа под ослепительно нагой и очаровательно порочной богиней любви в поэме выведена именно она, "наша Маша", которая уже в прологе пытается склонить автора-Адониса к оральным ласкам."
"Тьфу ты, Господи, противно! Как только язык повернулся сморозить такое, - в сердцах воскликну я. - Довольно гадостей! Неужели не стыдно возводить поклеп на рано овдовевшую достойную и благородную даму?!"
"Прожженная интриганка и развратница!" - заверещит в ответ мой собеседник, но я заткну уши. Немного успокоившись и убедившись в том, что читатель замолчал, я продолжаю развивать свою мысль.
...Да, так вот, вдова, увы, скончалась, но ее дело завершили сыновья, графы Пембрук (Уильям Герберт) и Монтгомери, поручившие энергичному Бену Джонсону обеспечить выход в свет первого свода шекспировских пьес (1623 год). Ко времени публикации фолио из всей блестящей компании Шекспиров (я все-таки не думаю, что граф Пембрук мог написать какие-то из шекспировских вещей) в живых, видимо, оставался только Фрэнсис Бэкон, осужденный при Стюарте за взятку и лишенный всех своих высоких должностей. Спустя три года уйдет из жизни и он, унеся в гроб тайну авторства, режиссеров-постановщиков, актеров и рабочих сцены, на которой была разыграна эта фантасмогория, этот титанический спектакль. Я даже придумал для него название: «Дело семейное, или Как вам угодно».

P.S.
А теперь, любезный читатель, после того как мы с тобой лихо опустили занавес в нашем воображаемом шекспировском театре, давай поразмышляем, к чему нас привели вышеизложенные разглагольствования. По сути, мы присоединились к гипотезе, согласно которой под маской оборотистого - в папашу – дельца Уилла Шакспера/Шакспира творила блестящая компания высокообразованных талантливых людей, представителей разных сословий островного королевства той эпохи – эпохи английского Ренессанса. Сначала из ребяческих побуждений, а потом, увлекшись писанием всерьез, они сочинили - вместе и в одиночку – полные философской глубины великолепные творения, в которых отразилась не только дивная эпоха Возрождения, но, в известном смысле, и сегодняшний день и, пожалуй, день тех, кто будет жить после нас.
«Тогда, невполне понятно», - заметит вдумчивый читатель, - почему некоторые из этих творений написаны бездарно: так мог бы написать автор, который обязался по контракту сочинять по две-три пьесы в год. На пари что ли он творил?"
"Насколько известно, - отвечу я, - Шакспер, по договору с театром, был действительно обязан писать две пьесы в год."
В самом деле, в «Двух веронцах», "Венецианском купце", «Двенадцатой ночи» и где-то еще мы видим один и тот же прием «переодевания» дамы в платье кавалера; в сонетах, как заигранные пластинки, нудно и назойливо обыгрываются темы женитьбы, скорой смерти и бессмертия; отдельные хроники, комедии и трагедии написаны бескрылым стихом, сюжетные линии кажутся плоскими и фальшивыми. Разве кто-то заставлял авторов писать через силу? Разве авторы нуждались в деньгах (доходов от постановок пьес Ретленду всё равно не хватило бы для погашения штрафа, тем более, что доходы-то шли Шаксперу)? Они же «развлекались», мистифицировали, разыгрывали публику, да на досуге обменивались сочиненными сонетами, наподобие того, как в начале XX века на полном серьезе переписывались стихотворными посланиями Валерий Брюсов и Андрей Белый, пока у Брюсова, разыгрывавшего из себя "рыцаря тьмы", не случилась горячка.
Но вот о сонетах, к примеру, известно, что напечатали их в 1609 году без ведома автора благодаря таинственному "благодетелю мистеру W.H." (уж не Уильяму ли Герберту, графу Пембруку или Генри Ризли (Henry Wriothly), графу Саутгемптону?) и что «некие друзья и близкие" автора, быстро скупили весь тираж. Странно всё это, очень странно.
"Ну, еще Оскар Уайльд пришел к выводу о том, что выяснить, кто скрывается под инициалами W.H. - гиблое дело, - насмешливо заметит читатель и заметит. - Кстати, второе издание сонетов вышло уже после смерти Шекспира."
Оставлю без внимания неуместную ремарку читателя и замечу, что сонеты - эти, в массе своей, тонкие лирико-философские размышления, построенные на глухих намеках и многозначительных ассоциациях, - обнаруживают такую эрудицию, такие глубокие знания традиционной и современной их автору поэтической символики, раскрывают столь мучительные душевные переживания и задают столь сложные загадки, что даже "гениальный самородок", не имевший университетского образования, мне кажется, не в состоянии был достичь этих заоблачных высот. Но, с другой стороны, - продолжу я свои размышления, - лирический герой 110-го и 111-го сонетов кается в том, что рядился в "костюм шута" и жил на подаяния публики. Трудно представить, чтобы на такое мог пойти истинный аристократ. Хотя... разве молодой Ретленд не рядился, согласно нашей "основной" версии, в личину Шакспера/Шакспира, джентльмена? Разве он, раздавленный колоссальным штрафом, не жил на деньги друзей и родственников? Разве в сонетах обыгрывается только Will/will - личное имя Шакспира/"желание", "воля" автора? В них обыгрывается также словечко manners - Мэннерс, фамилия графа Ретленда/"манеры", "обычаи", "нравы"...
"Язык сонетов! - столь громогласно воскликнет мой экспансивный читатель, что я даже вздрогну от неожиданности. - Обратите внимание на язык! Некоторые обороты перекочевали в шекспировский цикл из сухого языка судебных органов, нотариальных контор, речи менял. Разве мог аристократ Ретленд владеть "низким штилем"? А если бы и владел, разве мог он употреблять столь "низкие" образы в "высокой поэзии"?" Допустимо ли графу в сонете номер 137 называть свою возлюбленную супругу "wide world's common place" и "the bay where all men ride" - в щадящем переводе Самуила Яковлевича "проезжим двором" и "водами, где многие проходят корабли"?!
"Допустимо, если он - из породы гениев, которым плевать на мораль, сословные предрассудки, общечеловеческие ценности, литературные правила, традиции, представления о добре и зле, - упрямо возражу я. - К тому же, что это мы всё "граф" да "граф"? А если это Марло?.. Шекспир умел выглядеть аристократичнее принца и грубее мужлана, возвышеннее поэта-лирика и практичнее прожженого дельца, набожнее бритого архиепископа и еретичнее бородатой ведьмы. Он мог представать патриотом и циником, расистом и интернационалистом, являться в обличье пьяницы и бабника, властной стервы и преданно любящей, почти тургеневской девушки. Этот человек, если судить по его произведениям, казался то страшно далеким от народа, то становился в доску своим парнем для "простых" людей. Он, точно многоликий Шива, умел преображаться до неузнаваемости и проникать в души мужчин и женщин, бедных и богатых, соотечественников и иностранцев.
Я представляю, как по ночам сей загадочный гений лихорадочно сочинял фантастически талантливые строки своих шедевров, - нет, не сочинял, а фонтанировал ими, так что брызги чернил вылетали из-под гусиного пера - как боготворил и проклинал порочную брюнетку, как восхищался добродетелями женоподобного пригожего мальчика, как соперничал с Беном Джонсоном и Джорджем Чепменом в поэтическом мастерстве. Но как же трудно мне представить гения, осуществляющего после бессонной ночи ловкие операции с бывшими монастырскими угодьями близ города Стратфорда и годами преследующего в судебном порядке разорившегося должника! Не потому ли в последних его вещах явственно читаются мотивы смертельной усталости? Не потому ли и умер Шакспир всего 53-х лет отроду?"
"Нормальный для того времени возраст, чтобы отдать Богу душу, - хладнокровно заметит мой циничный читатель. - Все братья Уилла, в том числе младшие, скончались раньше нашего джентльмена."
Тогда вот еще что, - раздраженно брошу я. - В 1664 году, то есть по прошествии 100 лет со дня рождения Барда, стратфордский викарий Джон Уорд ни с того, ни с сего оставляет следующее свидетельство:

«Шекспир, Дрейтон (Мартин Дрейтон – был такой маститый поэт и драматург, проживавший близ Стратфорда - шаксперов зять, доктор Холл, лечил его!) и Бен Джонсон при веселой встрече (буквально: «имели веселую встречу»), видимо, выпили лишнего, ибо Шекспир умер от лихорадки, подхваченной накануне.»

«Ну, дела! – заметит пораженный читатель, - С чего бы этому преподобному Дж. Уорду приспичило к столетнему юбилею Шекспира свидетельствовать столь прискорбный факт?» Отвечу: не знаю, хотя пирушка трех драматургов вполне вписывается в легенду о шекспировской любви к зеленому змию. Возможно, это ядовитое замечание пуританина - пуритане, ярые противники бесовщины, к коей они причисляли и театры, были непрочь очернить драматурга; возможно, простодушное свидетельство, записанное со слов какого-то шутника. Зато знаю, что кое-кто из шекспироведов полагает, будто Бену Джонсону "поручили" опоить (отравить!) Уилла, чтобы не выболтал он миру секреты того или тех, кого Бен называл в первом фолио «моим любимым автором, Уильямом Шекспиром».
Думаю, что и эта придумка так называемых шекспироведов - полная чепуха. Все-таки Бенджамен Джонсон, хоть и имел весьма влиятельных покровителей, один раз спасших его от казни, а второй - от позорного наказания (отрезания носа и ушей), нравом напоминал шотландца, прямого и открытого (официально его отцом считался шотландский дворянин, хотя молва, как мы уже дважды отмечали выше, возводит его в ранг бастарда де Вера). Бен был человеком не робкого десятка, в молодости воевал на континенте против испанцев, отлично владел шпагой, пославшей на тот свет признанного мастера клинка и завзятого дуэлянта Габриэля Спенсера. Отношения между двумя корифеями сцены характеризовались как партнерством, так и соперничеством, но на подлость Джонсон был, по-моему, не способен.
"Ну, почему же? - с гадкой усмешкой парирует читатель. - Роберт Грин, поносивший некоего "актеришку" за кражу строк, помер после того, как здорово набрался в компании Марло и Нэша."
"А причем здесь Бен Джонсон?" - раздраженно спрошу я.
"Да при том, - ответит порядком надоевший мне собеседник, - что в этой компании, говорят, были еще двое. Сам граф Оксфорд и наш шотландец. Кстати, за дуэль со Спенсером Бену Джонсону отрубили-таки палец!.. А теперь, - понизив голос и напустив на себя таинственный вид, объявит мой сведущий читатель, - как и обещал, возвращаюсь к теме портрета Шекспира и его сонетов. По словам переводчицы Литвиновой (вспомнил! - М. Литвиновой), известен, оказывается, еще один портрет Шекспира, написанный художником по фамилии Маршалл, якобы, спустя 17 лет после того, как Мартин Друсхоут изобразил нашего гения в неправильно пошитом камзоле."
"Во-первых, - устало, но веско замечу я, - речь, видимо, идет о Марине Литвиновой, являющейся действительным членом Королевского бэконианского общества, а, во-вторых, очень хочется надеяться, что на данном портрете с камзолом будет всё в порядке."
"Увы, - хмыкнет читатель, - рукав вновь вшит неправильно, причем одна правая рука скрыта плащем, а в другой "правой" руке мистер Шекспир держит лавровую ветвь."
"И что это значит?" - спрошу я.
Читатель загадочно усмехнется и сообщит: "Дело в том, что гравюра с портретом автора помещена в томике шекспировских сонетов, изданных неким Джоном Бенсоном (зеркальное отражение Бена Джонсона?!). Открытая правая рука, видимо, означает, что сонеты писал кто-то один из двух, скрывавшихся под маской Шекспира".
Я угрюмо помолчу, но потом все-таки не сдержусь и выпалю: "А вот на днях газеты сообщили, что у реставратора Алека Кобба, предки которого состояли в родстве с третьим графом Саутгемптоном, обнаружился еще один прижизненный портрет драматурга, датированный 1610 годом. Эксперты отмечают удивительное сходство между этим портретом кисти неизвестного художника и изображением, написанным вполне известным голландским мастером Корнелиусом Янссеном (собственно, эксперты сочли полотно Янссена копией портрета, принадлежавшего предкам Кобба). Это сходство с Янссеновской копией - единственный аргумент в пользу того, что на холсте мы видим Шекспира, а не какого-то важного господина того времени - к примеру, как лет триста считали владельцы картины, сэра Уолтера Рейли, известного мореплавателя и одного из фаворитов королевы Елизаветы. Портрет уже окрестили "Shakespeare Found. A Life Portrait" (Обретенный Шекспир. Прижизненный портрет). В понедельник, 9 марта 2009 года в Лондоне полотно (38x54 см) впервые показали публике."
"И что увидела публика?" - спросит обескураженный читатель.
"Публика увидела солидного нестарого мужчину с удлиненным лицом при темнокаштановых усах и бородке. Широкий кружевной воротник почти скрывает шею и плечи мужчины. Мы видим высокий лоб, обрамленный темными, почти черными, гладко зачесанными назад волосами; щеки покрывает легкий румянец; карие или черные глаза смотрят на зрителя. Нос - с небольшой горбинкой, губы сжаты, выражение лица - спокойное, задумчивое, я бы даже сказал - серьезное."
"А рукава?" - брякнет любопытный читатель.
"Только один рукав. Ну что сказать? Рукав как рукав. Нормальный рукав, правильно вшитый в тисненую ткань камзола темно-золотистых тонов. - доходчиво отвечу я. - Видно лишь правое предплечье, левой руки не видно вовсе. Вообще "обретенный Шекспир", по мнению одного английского эксперта, не слишком похож на озабоченного дельца. Скорее перед нами представительный мужчина "с высоким социальным статусом"...
"Но вот чего публика не увидела, - со знанием дела продолжу я, - так это изображения девушки в "нижнем красочном слое": "под Шекспиром" в рентгеновских лучах обнаружилась "моравская незнакомка" - симпатичная улыбающаяся молодуха с впечатляющим бюстом".
"Незнакомка - ладно, с бюстом - чудесно, но почему же "моравская?!" - недоуменно воскликнет сбитый с толку читатель.
"А потому, - спокойно объясню я, - что в основе портрета исследователи нашли доску из моравского дуба, дерева, до сих пор счастливо произрастающего в Моравии - исторической области современной Чешской Республики. Древесина этой разновидности дуба отличается исключительной плотностью и издревле использовалась для изготовления бочек, в которых хранили пиво. Специалисты не установили, принадлежит ли Незнакомка кисти того же неизвестного мастера, который затем, лет через 10-15, поверх нестертого и незагрунтованного изображения девушки, написал предполагаемого Шекспира."
"Еще одна загадка, еще одна тайна", - пробормочет мой читатель. Он на мгновение задумается, а потом несколько невпопад воскликнет с таким видом, словно его посетило озарение свыше: "А что если под именем Шекспира творили не только многие из названных и неназванных нами персонажей, но и сам Шакспер/Шакспир?"
На это, а также в заключение замечу, что несколько лет назад услышал я по радио за утренним кофе сообщение о проведении в Англии компьютерного анализа текстов произведений Шекспира (каких – не помню, кажется, тех, что входят в шекспировский канон). Диктор поведал, что, по мнению компьютера, все они написаны одним человеком.

Как говаривал сэр Уинстон Черчилль, «загадка внутри головоломки, окутанной тайной».

P.P.S.
А теперь, когда мой несносный читатель удалился, могу я подобно Марку Аврелию обратиться, наконец, "к самому себе"? Последнее умозаключение удалившегося (или, если хотите, удаленного мною партнера по диалогу) - "...а что если творил и сам Шекспир..." - подтолкнуло меня на позиции твердых искровцев...простите, стратфордианцев. Для этого, правда, придется ступить на зыбкую почву предположений.
Предположим, что сын Джона Шакспера Уилл, если не бредил, то сильно увлекался театром и не раз общался с заезжими гастролерами, посещавшими провинциальный Стратфорд. Разделка шкур, которой занимались все мужчины в шаксперовской семье, нашего Вилли не вдохновляла, но помогло несчастье - разорение отца. Вот он - шанс выбиться в люди! Уилл устремляется в Лондон, "город контрастов", где ему помогают отцовские гены (предпринимательская энергия, контактность, обаяние, сметливость, трудолюбие, жажда самоутверждения и многие другие качества, включая неразборчивость в выборе средств для достижения цели). И, конечно же, (чего скрывать!) ему помогает недюжинный талант, невесть откуда взявшаяся, природная склонность к занятию литературным ремеслом. Молодой человек становится то ли "доверенным лицом", то ли "человеком на побегушках" (в этом обвинял его, если помните, греховодник Грин). Сделавшись "своим" в театре, присмотревшись к тому, как творят корифеи, Вилли поначалу "халтурит": занимается переделкой чужих пьес, копируя стиль и манеру известных мастеров вроде Роберта Пиля и Кристофера Марло, берет сонетные "заготовки" и упражняется в написании бесконечных вариаций на традиционные поэтические темы и сюжеты - короче говоря, набивает руку. Молодая кровь играет в нем, и из-под пера непризнанного поэта выходят кипящие вожделением строки эротической поэмы "Венера и Адонис" - буйство фантазии художника, изображающего бесплодные усилия богини любви соблазнить непорочного юношу. Нужное знакомство с красавцем-аристократом, завзятым театралом графом Саутгемптоном, делает возможным публикацию этой не очень "приличной" поэмы, и вот уже оксфордские и кембриджские школяры и студенты до дыр зачитывают те страницы шаксперовского творения, которые содержат описания наиболее рискованных сцен. К Шаксперу приходит известность, и на гребне этой отчасти скандальной славы он заключает со своим театром договор, по которому обязывается писать не менее двух пьес в год.
Стоп! Предположим теперь, что некто из власть предержащих (скажем, лорд Эссекс; сэр Уолтер Рейли; первый фаворит королевы граф Дадли; влиятельный Уильям Сесил, он же лорд Берли, секретарь Ее Величества; Френсис Бэкон, наконец) обратил(и) на Вилли Шакспера свое внимание и решил(и) с помощью этого незаурядного и энергичного человека прибрать к рукам театры, дабы использовать их в целях политической пропаганды. Вспомним гриновский памфлет: его автор убеждает трех своих коллег не участвовать в каком-то аморальном начинании, с которым связан выскочка-актер, мнящий себя потрясателем сцены. Таким образом, можно допустить, что Шекспиру (Марло, Нэшу) поручили сочинять (переделывать, преображать) пьесы в интересах лиц, окружавших королеву (а затем, и сменившего ее Иакова). Вот он, социальный заказ правящих кругов, который за хорошие деньги взялся выполнять мистер Шакспер!
Уилл идет на сделку с совестью: он соглашается и его гений развертывается вширь и вглубь. Сильные мира сего благоволят плебею и открывают ему свои кошельки! Человек низкого происхождения становится джентльменом, которому удается буквально всё: и писать (т.е. переделывать, преображать чужие произведения) для театра и заниматься прибыльным внетеатральным бизнесом, и втираться в аристократическую среду (вспомним "нашего человека Шекспира" в семействе Сидни-Пембрук и фразу Елизаветы об авторе "Ричарда II"), и добиваться благосклонности пригожих дам, и пропускать в застольной беседе пару-другую кружек доброго эля, и ежегодно наезжать в Стратфорд к семье, которая благодаря ему отнюдь не голодает. Но за всё надо платить. На досуге, по ночам, при свете коптящего огарка свечи он дает выход потаенным чувствам и сокровенным мыслям. Он сочиняет стихотворные циклы, полные тяжелых, мучительных переживаний сильного страдающего человека. В его сонетах почти физически ощущаешь боль, метания души, всю низменность и величие человеческой натуры. Вот, например, каким мрачным размышлениям предается лирический герой 30-го сонета:

Когда на суд безмолвных тайных дум
Я вызываю голоса былого,
Утраты все приходят мне на ум,
И старой болью я болею снова...
...Веду я счет потерянному мной
И ужасаюсь вновь потере каждой,
И вновь плачУ я дорогой ценой
За то, что оплатил уже однажды...
(перевод С.Я. Маршака)

Да, иногда халтура брала верх над талантом, и перо Мастера издавало фальшивые звуки, как в драматургии, так и в поэзии - не без этого. Возраст, жизненные невзгоды, бесконечная борьба за первенство, за зрителя, за деньги и место под солнцем берут свое, и то, что раньше привлекало и казалось захватывающе интересным, стало тяготить и отвращать.
"Измучен жизнью, смерть призвать я рад..." - примерно так можно перевести первую строку знаменитого 66-го сонета Шекспира.
Всему приходит конец, и по существу великий поэт и драматург завершает свой жизненный путь в 1613 году, когда пожар уничтожил его родной театр "Глобус". Правда, этот человек словно по инерции прожил еще целых три года.
Надеюсь, что он, выражаясь по-булгаковски, заслужил "покой". Мир его праху.