Федорчук.

Соловки.
Ради красного словца не пожалеет и отца.

Врать как на мёртвого.
Пословицы.

Я не сильный человек, просто в силу некоторых обстоятельств жизни, пригодилось моё упрямство. Которое, конечно, от мамы, потому что я его помню от всех наших, бабы Поли, дяди Толи, мамы, такая въедливость до ехидства.

Папу я совсем не помню, по некоторым данным, пришедшим окольными путями, от Александра Македонского, Гаутамы Будды, святого Алексия, Самуилыча, Седуксеныча, Демидролыча, Соловьёва, Саваофыча, Котофейкина, которых я в детстве, зрелости и старости с папой путал. Эту другую черту можно было бы назвать так, красноречиво: расположиться пожить на небе.

На Соловках много пап было. Община, которая строилась едва ли не всё государство. 20 лет зоны, 60 лет после зоны, 500 лет перед зоной, что-то мы должны были увидеть такое, чтобы остановилось летоисчисленье и повернулось вспять: до зоны и после зоны. И жить так. Это важно. Слово и дело.

Соловки были интересны тем, что 3 слоя собрались там, чтобы увидеть. Все слои собрались там, чтобы увидеть. Простые: мореходы, военные, рыбаки, крестьяне, сезонники, гастрарбайтеры. Сложные: интеллигенция, москвичи. Дно: спившиеся, опустившиеся, нищие. Потом их сменили аббревиатуры: посёлок, музей, монастырь.

Музей стал проигрывать монастырю, потерял свою силу, интеллигенцию, и слился с посёлком. Началось сражение за деньги. Нам это не очень интересно, но это общий пейзаж.

Нельзя не охарактеризовать слои. Простые сложнее сложных, потому что за свою жопу трясутся гораздо больше сложных. У них не так много настоящих вещей осталось: деньги, вино, государство, женщина, дети. Сложные, я писал лет 20 назад в эссе «Про Гоголя», нужны для закланий.
«Гоголь более русский тип, чем Пушкин. Ведь быть уморенну гораздо менее народно, чем уморить самого себя. Недаром в 2937 году части народа, подлежащей убиению от имени другой его части была инкриминирована именно чуждость. В этой казённой неправде по вечной печальной русской иронии есть большая правда. Тут ведь дело не в интеллигентности перед неинтеллигентностью, тёмностью. Тут другое. Здесь скорее, из темноты судьбы интимный выбор на самоуморение, а всякое просветление, отстранение от сплошного с потайным делается заложником, жертвой самоуморения, умаривается тоже. Почему так? От неразрешимости выбора между историей и природой, сказали бы мы. От провидения, сказал бы православный христианин. От предназначения всякого народа в истории, сказал бы умудрённый западникославянофил, какой-то кентавр Хомяков – Чаадаев…
А Гоголь ничего не сказал, кроме того, что ему хорошо лежать лицом к стене. Наконец-то. И чтобы все отстали. Сладко, благодатно и единственно. Зачем водка, зачем мат, зачем блуд».
Ни в чём не отступлюсь до сих пор, это было абсолютное попадание. С дном сложнее всего. Соловки показали, что на высоте положения оказывается только дно. Простые ломаются на благА. Сложные на страх оказаться дном. Потому что главное достижение сложных - дистанция.
Только дно не боится зоны, но оно не может рассказать, что там за галлюцинации, потому что нет дистанции. Одно из двух, или дно не может спасти, потому что в той вести нет спасения, и поэтому не рассказывает. Или не хочет.
Нет, я понимаю, жизнь с природой, дом в деревне, место силы, звезда и кукла в одном человеке, лабиринт одиночества смерти я. Я знаю все эти откровенья, я их видел вот так. И вы стучите собеседника по плечу нечувствительно сильно.
Как к одному во всём виноватому 100000007 закланных в жертву и 100000007 рожениц с двух сторон жизни сгруппировались в тайге и тундре, а у него припадок, что он во всём виноват.
Всё это хорошо. Всё это я знал ещё до Соловков. Когда писал эссе. Что 2 поколения уже прошло после вести. В чём же весть? Что надо спасать? Но по порядку. После Соловков я стал писать прозу, как заведённый, 10 лет. Меня не интересовала слава, у меня были слова. Слава убивает слова. Вводит инъекцию в вену, и они становятся только словами.
Вот про что знает дно, понял я на Соловках. Я это знал от папы, нет ничего такого, что бы ты узнал, если не знал. Про папу страшная история. Действительно, страшная. Как калечат ещё неродившихся. Это история про дно.
Папа и мама познакомились на танцах в роскошном южном парке. Всю ночь проговорили. Утром расписались. Он её повёл не к матери после загса, а в медучилище, в котором доучивался после армии, к директору, сказал, она как мать.
Она сказала, тебе такая подходит, из деревни. Через 10 лет, когда умер отец, заснул и не проснулся в одинокой квартиры в западной группе войск. Ввёл в вену смертельную дозу, потому что понял, что не выздоровеет. Мама метнулась к ней. Чем болел Гарик? Она сказала, ты так ничего и не поняла? Он кололся.
Мелитополь и Соловки сомкнулись для меня только через 30 лет. Врождённое юродство опускаем. Ренессансный город Мелитополь тоже. Дно молчит, потому что видело весть вот так, и вы стучите собеседнику костяшками пальцев по голове. Весть страшна тем, что на небе нельзя жить, на небе можно только спасать.
Если вы прибавите к этому, что земля часть неба, и поймёте, что не справляетесь с заданием, то вы получите отчаяние дна. Оно в некотором роде светлее отчаяния простых и сложных, что нет людей, и что нет меня.
И последнее. Если вы сделаете слову инъекцию славы, и оно выживет даже после травли, то во время регенерации вы увидите весть. Как слово превращается в дело прямо у вас на глазах. И вы стучите собеседника по глазам и плачете.
Что ещё добавить на добивку? Вы сидите перед зеркалом. Мало кто выдерживает весть. Поэтому дно – дно.


Русская литература.

1.

Главное достижение жизни – жизнь. Дерево растёт из семечка, но это ничего не объясняет. Дерево растёт из ниоткуда. Лист растёт из ничего. Человек смотрит в это ничего. Микро и макро совпадают в нём. Вписанность всех сфер в сферу. Но есть одно но. В поколении дедов – зона. В поколении отцов – психушка. В поколении детей – ток-шоу. В поколении внуков – Интернет.

В евангелиях всё наоборот. Потому что если не будешь брать голяк себе и отдавать сплошняк миру, грубо говоря, чистить, «делать такую работу», как теперь любят говорить, то будешь брать себе славняк, и отдавать миру голяк. Это человеческая природа, ничем не отличимая от микро и макро.

Значит, этого нельзя? Единственный вывод? Нельзя смотреть как жизнь на земле, как в отдельном бассейне, строит свои сюжеты и ловит в свои сюжеты? Трудно вообразить себе ещё какую-то цель, кроме этой, искусство, в голове того, кто смотрит.

За мной всё время следит камера на свете, но дело в том, что эта камера я, вот предмет искусства. Таким образом, спор об образах улетучивается, нужны ли свои сюжеты, или нужно брать их у жизни. Земля – образ. Авангардный постмодернизм, который взрывает постмодернизм и становится жутким архаизмом – неохристианством.

Куда улетает образ и откуда он прилетел, если вписанность всех сфер в сферу предполагает абсолютное я, которое ниоткуда никуда навсегда? Я его как бы замещаю на время жизни и мне говорится. Чтобы удерживать все сферы в сфере, ты должен всё время малиться, как семечко на асфальте, пропускать вперёд к солнцу на ладони последнюю инфузорию-туфельку кормиться.

В социуме это даже не юродство, а суицид, говорит некто. Вообще-то это искусство. Но это не искусственное искусство, не зона, не психушка, не ток-шоу, не Интернет, не идеология, не пропаганда, не государство. Это искусство жизни, которое всю жизнь делал Толстой, и всё больше начинал юродствовать, что это надо делать собой, а не образами.

Но чтобы делать собой, надо не искать компенсаций, «а куда же тебе отправлять образы, чтобы всё время малиться»? Толстой всю жизнь к этому шёл. Но вообще вся русская литература всю жизнь к этому шла. Гоголь, который отчаялся, что не переделал население книгой. Пушкин, который сделал просветлённость светским поприщем. Достоевский, который наводнил своими персонажами реальность, как Мефистофель. Чехов, который себя боялся.

А потом ещё главнее. Писатели, персонажи Достоевского, делают толстовскую работу гораздо лучше Толстого. Мандельштам, который принял внутреннее решенье умереть с гурьбой и гуртом, но не прославить ни хищи, ни подёнщины, ни лжи, а потом бычки носил сенечке на зоне под Владивостоком с круглыми, безумными, вращающимися глазами, потому что чмо.

Шаламов, который 50 лет ненавидел зону и умер на зоне, в мозгах, потому что только на зоне не было страха зоны. Веня Ерофеев, который 30 лет из Петушков обратно ездил и рассказывал Богу с похмелюги, токо ты не обижайся. Тарковский, который первый увидел новый образ работы, что земля это небо, а человек совсем голый, и у него перед глазами вся внутренность камеры, на которую снимают.

Как здесь не лишиться воли? Надо уговаривать кого-то тебе помочь, а как его уговорить, если он точно знает, что сможет, а что не сможет? Все всё знают, запомните об этом. Это главное условие нового русского века, после двух предыдущих, Экклезиаста после Апокалипсиса и Ренессанса.

2.

Я вчера был в паспортном столе, 45 лет, замена паспорта. Ну, там как всегда, сначала сказали по телефону, что готов, приходите, забирайте. Потом оказалось, что он в стопочке с неподписанными паспортами, надо ждать неизвестно сколько, пока начальница паспортного стола освободится, покурит и займётся этим вопросом.

У нас у всех есть грешки перед государством, поэтому мы не выпендриваемся в присутсвенных местах и всё время ждём с тоскливой улыбкой, что они – всё, а мы – никто. Утром я писал рассказ про то, что стоит пустое место, в нём за день 2 человека пройдут и обязательно столкнутся в узком месте, кто уступит.

У меня это с детства. Что это значит? Что я - должен? Это и есть искусство? Вместе со мной ждали девочки, у которых глаза, глаза, глаза на всяких обнажённых, голых и одетых частях тела, и внутри. Которые не боятся жизни и ждут от неё, что она унесёт с собой в ещё больше жизнь. Я старался не глядеть на них, потому что, ну, стареющий мужчина, и всё такое, сами понимаете, не мне вам.

2 часа стараться не смотреть – тренировка увидеть не глядя. Потом всё закончилось благополучно. У меня напряжённые отношенья с государством. У меня к нему много претензий. Зона, психушка, ток-шоу, Интернет. Оно меня не замечает, как всякий начальник.

Поэтому всякий формальный повод примиренья повергает местного героя в провинциальную эйфорию. С краснокожей паспортиной с заднем кармане джинсов я пошёл на станцию в ряды и решил кутнуть. Купил обрезков собаке, копчёную зубатку, цветок орхидею.

Потом мы пировали с Марией на нашем космическом аппарате, который вообще-то последний одноэтажный барак в Старых Мытищах. На 4 квартиры, Индейцевы, Инопланетяниновы, Мутантовы, Послеконцасветцевы, история земли, макет страны. В нашей саванне в этой жемчужине средней России между бетонным забором брошенной военной части, железным гаражом с разобранным жигулём, вечной пьянкой-гулянкой и мастерской соловья и соловьихи.

За которыми всё время следит чей-то хищный глаз. Чей, чей это глаз? Я его одушевляю, как могу, конечно, со своей стороны. И уговариваю себя, что он мой. Но вот пример. Часа через 4 я гулял с собакой. Оглянулся, за мной идут те дочки в стильном. Нет, всё понятно. После паспортного одни в ряды, другие в больницу к подруге. Я разумеется подумал, что это значит?

Ну, вы понимаете, про пустое поле и узкое место. И про глаза, глаза, глаза. Нет, всё понятно. Никому ни до кого нет дела, и все за все следят всё время. Неизвестный человек с отрывистым немецким именем я. Факт остаётся фактом. Случайное столкновение натолкнуло на открытие.

3.

Марии 5 лет назад местные хирурги поставили диагноз, аневризма сонной артерии. А через 2 дня в двух ведущих центрах в Москве, неаневризма сонной артерии. Ошибка в диагнозе. 5 лет так и шло, что соловьиха не может больше своей кровью кормить соловья, чтобы он на 17 колене скончался от разрыва аорты в гимне любви.

5 лет прошли как дембельский аккорд. Мария худела и вращала глазами, что бы ещё придумать такое, что бы осталось. Как мой папа, когда узнал, что неизлечимо болен, женился на моей маме и ничего не сказал ей, чтобы другие люди увидели тоже, как это бесконечно прекрасно, уходить ниоткуда никуда навсегда.

И вот я 30 лет бьюсь головой о стенку, в которую всё улетает и ничего не прилетает. А потом стенка плачет, что она – я. А потом из неё прилетает всё. Мария за эти 5 лет перепробовала много ремёсел. И все в десятку. Текстильных кукол, я для них даже новый жанр основал, пьеса на ладони, куклы – герои, тексты – римейки из моих рассказов.

Потом с «Молотка.ру» из уголков России в заказных бандеролях в почтовых вагонах поехали иконы. Которые она просто перерисовывала на новых досках с новым сюжетом. Так что они сразу оживали со своей столетней, двухсотлетней, трёхсотлетней жизнью.

Потом она занялась дизайном одежды. Платье, стильное как шпага, на спине у которого скульптура из фельца. Так что глядишь и смотришь. Стоят 2 человека. Один - звезда, другой - кукла. Один видимый, другой невидимый. И кажется, это наоборот.

Потом занялась школьным театром. Всё, что я хотел сказать 30 лет и боялся, она взяла и походя сказала детям. А дети запомнят, потому что сначала предадут, а потом приползут зализывать раны на это место и завоют в голос при луне, что это значит?

Ты смотришь на дочку с голыми ногами в джинсовом платье, в каких-то дырявых сапогах, как дуршлаг. Не на свою дочку, на чужую дочку, просто своя дочка старше. И думаешь, как же, блин, это красиво. И что же, блин, с этим делать. И как оно никуда не улетит и никуда не прилетит.

И как девочка станет Мария и оснует новую цивилизацию на Альфа Центавров. А ты от горя, что соловей замочил соловьиху запрёшься от всех на ключ в лесотундре. Но всё равно они к тебе во сне проникнут с искушеньями и соблазнами, деньгами, славой, выпуклыми глазами, лонами, пахами, головами, грудями.

И ты увидишь, как Мария отворяет аорту, вынимает кровь и рисует кровью по жизни. Последнее искусство Марии.



Василий Иванович Чапаев.

Важно поставить главное слово первым. Записывается. Они говорят, Бог. Они говорят, наука. Они говорят, искусство. Записывается. Всё до последней кривды. Про правду я вообще умалчиваю. Как? Не понял! Что это значит?

Нет, ну то, что мама хваталась за лицо руками, когда волновалась, и у меня в этом месте родимое пятно в пол-лица, это в школе теперь проходят в младших классах.

Я про то, что записывается всё, абсолютно. Взглянем с этой позиции на искусство Марии. Человек звезда и кукла. Кукла умирает. Звезда рождается. Космос расширяется, говорит абсолютно парализованный дядечка Хопкинс, ведущий специалист в области астрофизики в этом вопросе.

Ещё бы. Всё правильно. Конечно. Куда вы денете эти толпы покойников? Беспокоился Пастернак в «Докторе Живаго».

Этот вопрос решили. Но вообще-то это бирюльки. Наружа записывается на внутрь, космический ветер на жёлтую воду внутри хромосомы. Это даже не начало истории, как говорил Воланд, сегодня на Патриарших будет интересная история.

Кто записывает? Вы. Что вы записываете? Я прошу прощения, вас. В армии я взял другое имя. Ну, хотел начать новую жизнь и всё такое. Так началась литература, как простая интеллигентская рефлексия. Никита следит за Геной Яневым всё время, что правильно, что неправильно он сделал.

Все Гены или чудики, или подлецы. Это не очень интересно. Они так взвинтили технологии, что научились не только взрывать ядерные бомбы, пересылать порнуху в Интернете в доли секунды, менять все органы на все органы.

Они стали богами, синтезировав искусственную клетку, записав на неё информацию с компьютера. Она вторглась в ДНК какой-то грибковой плесени и переформатировала её по своей программе.

Русский дядечка, еврей, доказал теорему Пуанкаре, что все сферы – сфера. Хорошо, что после сферы? Задам я вопрос, на который мой сосед по бараку Саша Алмазов отвечает, по херу, хоть не специалист.

А Мария, когда узнала, что скоро умрёт, стала, как мой папа, делать всё время искусство. Мой папа женился на моей маме, чтобы я остался. Я когда родился, то сразу подумал, кем велено?

Бэла когда узнала, что скоро умрёт, стала плакать. У Катерины Ивановны началась истерика. Фонарик улыбнулась. Максим Максимыч запил. Акакий Акакич стал всем всё делать. Василий Иванович Чапаев поднялся и сел на доре в Белом море, он понял.

А теперь представьте, вы отдаёте приказ о начале штурма, потом поворачиваете за угол и отдаёте приказ о начале штурма, потом поворачиваете за угол и отдаёте приказ о начале штурма.

Ну и так далее. Потому что все сферы – сфера. Потому что, вы будете смеяться на банальность. После сферы начинается бесконечность, на которую записывается.

Василий Иванович Чапаев, когда это понял в доре в акватории Белого моря на трещиной, наважьей, сельдяной рыбалке, то встал, сел, встал. Дора закачалась на воде. Он снова сел. Он разволновался.

Ему сказали, что он через год умрёт. Он бросил пить, курить. Когда Петьке сказали, что он через год умрёт, он стал на очередь на донорское сердце, родил 4 детей, купил 2 машины, 2 катера.

Я устал. Последнее. Я подставил. Уехал на остров Соловки в Белом море. Место силы. Лабиринт одиночества смерти я. Где саамы с мухоморов становились берсерками и покоряли всю обитаемую ойкумену.

Там год проспал, потом вернулся, стал пить противоэпилептическое средство, подрабатывать грузчиком в фирме и писать как заведённый. Надо просто посмотреть, про что я писал 10 лет и закругляться, потому что мой очерк затянулся.

Я писал, «можно ещё всё переделать», аккуратно. И с новой строки, можно ещё всё переделать.






Ловля селёдки на Тамарином причале.

Мама, научи меня писать пьесы.

Если ты в себе чувствуешь силы, ты должен уходить от войны, Генка.

Для чего, чтобы когда за мной погонятся и затарахтят хвостами по асфальту, щас мы его загвиздоним, тут появлюсь я как народный мститель, весь в писающих блондинках, и их загвиздоню, мама?

Не то, Генка. Чем больше ты будешь скрываться, тем больше все будут думать, что ты чмо, в воздухе образуется воронка «Око Бога», в неё засосёт все жизни и все мастерские возле жизней.

Потом я выйду и как засондолю из бузуки, да, мама?

Например, расскажи про ловлю селёдки на Тамарином причале, Генка.

Ты меня ловишь, мама, это слабое место, не могу отказаться от искушенья. Итак, начнём. Селёдка подошла. Услышали вы в посёлке от Серёжи Пшеничные Усы и приготовили снасть. Снасть устроена так. Две белых блесны и десяток белых пустых крючков на поводках, спиннинг, катушка, леска, всё. Косяк кидается, потому что инстинкт косяка кидаться, а это подстава, засада, сюрприз. Прижимным южным ветром в июле, августе к береговым водам тащит водоросль анфельцию, в которой прячется рачок бокоплав, которой кормится селёдка. Всё это имитирует снасть, причём очень точно, обозначая верхнюю и нижнюю границу улова, и играет, потому что вы то подтягиваете, то отпускаете её. Когда вы вяжете крючки, руки у вас уже трясутся, а когда вы идёте к Тамариному причалу, вы ещё в этом мире. Потом вы входите на Тамарин причал, вытянутый в море на 100 метров со 100 рыбаками, и видите, как он отламывается от свай и плывёт по морю, как корабль уродов, как поезд слепых, как Летучий Голландец, как остров Кипеж. Селёдку ловят так, бегает толпа по причалу и закидывает, где косяк. Через несколько часов, когда у вас порвались оба пакета, которые вы стыдливо засовывали в карман, таясь самого себя, вы говорите соседу Ване Золушкину на третью кучу селёдки, которую склёвывают чайки, у тебя нет пакетов? Есть, он кладёт спиннинг на землю, закуривает как спокойный северянин и идёт за пакетом. Прикатывает мотоцикл с коляской с берега зачем-то и достаёт пакеты. Надо закругляться, крыша едет, говоришь ты. Я половлю ещё немного, он отвечает. Ты идёшь по Тамариному причалу с двумя вёдрами селёдки под утро, а впрочем, что назвать ночью? Местный с палкой с крючками садится на велик, свистит жучку, надевает подсумок от противогаза, короб для брусники, и говорит, без катушки херово. Турист с глазами короля с японскими спиннингом и катушкой говорит, я рыбу ловил. Я подхожу к краю причала и философствую, оказывается коммунизм строится в мозгах, если забрали соседа, а тебя нет, то это коммунизм, если всё время ловить рыбу, то это коммунизм. Причал подплывает к берегу как ракета, я ставлю ногу на твёрдую землю, сваи срастаются без автогена. Причал говорит, ну, раз все разговаривают со всеми как при коммунизме, как герои с автором, потому что забыли, что жизнь это подстава, засада, сюрприз, то я тоже скажу.

Вот ты и научился писать пьесы, Генка.



Море внутри.

Игуаны приплыли на Галапагосские острова, а там нефиг жрать. Они нырять стали, рвать водоросли, и научились быть под водой больше часа. А раньше не умели плавать. Так и человек. Сначала научился галлюцинировать, потом придумал для каждой галлюцинации буковку.

А потом, потом что было, противный вонючий дед, что замолчал?

Игуаны ходят по Галапагоссам как бомжи, там ничего нет. И думают, может совсем мырнуть? У Антигоны Московской Старшей и Антигоны Московской Младшей есть Антигона Московская Средняя. Она программист, живёт в Германии, вышла за немца, 2 мальчика. Когда старшему было 2 дня, она его сунула за пазуху и пошла доделывать программу в офис. Антигона Московская Старшая рассказывает: я ей говорю, что это так срочно? Она говорит, да не переживай, ба. Младшему 2 недели, старшему 2 года, он его хочет выбросить в форточку, потому что она его кормит грудью. Они поехали на 2 велосипедах по Германии с 2 тележками на 2 недели. Так рассказала Антигона Московская Старшая, она только что оттуда.

Это ты к чему, противный вонючий дед?

Понимаешь, сначала была война, а теперь у них в бундестаге муссируется вопрос, чтобы выплачивать всем жителям 2000 месячного пособия, а не только безработным, чтобы они сами решали, что им делать, ездить по Германии на велосипедах с тележками или доделывать программу. Пока мы строили коммунизм в мозгах, если соседа забрали, а другого не тронули, то это коммунизм. Игуаны нашли новый ресурс и подумывают о судьбе белух: почему они выбрасываются? Может, там что-то не так?

Тоже сравнил жопу с пальцем, противный вонючий дед. Белухи млекопитающие, а игуаны ящерицы. Белухи щёлкают обальником, а игуаны тупо отражают многофасеточный мир Галапагосских островов в космос. И вообще, противный вонючий дед, ты думаешь я не вижу, что ты меня как сынка ведёшь к озарению. Игуаны возвращаются, потому что они ящерицы, самое большое, что они смогли это задерживать дыхание. А белухи не вернулись, потому что они щёлкают ультразвуками. Я тебе тоже расскажу историю. Математик Светлая Голова стажировался в Америке, его пригласили в Оксфорд, Кембридж, Лувр, Ватикан, но он вернулся в Россию. И доказал теорему Пуанкаре, его быстро турнули из института, и он жил в однокомнатной квартиры с матерью на её старенькую пенсию, разводил тараканов, играл на скрипке и ходил в Мариинку на галёрку. Потом ему дали лимон за теорему Пуанкаре, а он не открыл им дверь. Итак, разгадай загадку, противный вонючий дед, кто мы, белухи или ящерицы, и почему мы выбрасываемся? Только не пёрни в лужу как в прошлый раз, что какая разница. У белух море внутри, а у ящериц море снаружи, а выбрасываются они, потому что делают следующий шаг, но для этого есть мы с нашими галлюцинациями в космосе. Ну, ты хоть что-то понял, противный вонючий дед?

Ну, я и говорю, Александр Македонский когда всех зафатил, их жён, их детей, их сокровища, то они распрягли коней и пошли прогуляться в Гималаях с берсерками, то навстречу им прогуливались кшатрии. Это кто, спросил он у своих? Гимнософисты. И что они делают на такой высоте? Вымочаливают своё я об оболочки света. Зачем? Чтобы я вымочалить.

И что было дальше, противный вонючий ботанический дед?

Они к ним подошли, посмотрели друг другу в глаза, глубокие как многофасеточный космос, и подумали, какая, на хер, разница, если море внутри?

Ты за кого, дед, я за наших.

Я за ненаших, потому что ненаши тоже наши.



Великий шаман.

Вы заспорили на Соловках с одним, кто круче. Вы сказали, пойдём с вышки на Тамарином причале прыгнем. Так мы узнаем, кто круче, потому что разобьёмся об воду. Пока вы летели, вы видели мультфильм про то, что.

На Камчатке вы работали маячником на дизеле, и вам местные алеуты привезли роженицу, до города 1000 километров, потому что у вас бабушка была знахарка.

Вы руки на живот положили и стали переводить из 4 положения в 1, и ребёнок родился. Шаманка сказала, ты хороший колдун. Хороший колдун плачет и теряет сознанье, когда колдует.

Без сознания он видит, на какой звезде родился ребёнок и кем он будет: человеком, ангелом, Богом, любовью, сатаной. Формула сатаны: 1=1=1. Сатаны нет.

Закон тождества, данный в формуле, который блюдётся законом зоны, психушки, ток-шоу, Интернета нужен, чтобы люди поверили, что всё по-настоящему.

Другими словами, чтобы люди поверили, и тогда искали свою звезду с закрытыми глазами, сказала шаманка.

Ты когда под водой плыл на Тамарином причале без сознанья, что видел? Говорит шаманка.

А ты откуда знаешь, что я там был?

Я знаю, говорит шаманка.

Я видел разные судьбы, что проживу долго и всех похороню. Я видел, что все заболеют и я за ними ухаживать буду. Я видел, что я на лицо упаду и все увидят свои звёзды, потому что я научился.

А теперь главный вопрос, скажет шаманка, для салабонов, зачем это нужно?

Ну, это вроде детского садика для звёзд, что ли, скажу я.

О, великий шаман, скажет шаманка.

Ничего себе детский садик, скажет алеут, отец новорождённого ребёнка, 100000007 закланных в жертву и 100000007 рожениц.

Нужно представить ничего, скажу я.

Ну, представил, скажет прохожий.

О, великий шаман, скажет шаманка.

Не мешай, скажет прохожий.

А теперь скажи, скажу я.

Они скучают, вот в чём дело, без деток, скажет прохожий.

О, великий шаман, скажет шаманка.



Котята.

Котёнок упал с крыши. Вообще, 100 доводов чтобы их погубить против одного, просто не трогать. Повадятся, засрут чердак, цветы затопчут, зараза, вонь.

Индейцевы живут со всем кварталом и могли бы легко судьбу устроить. Чья кошка из соседних особняков с мансардами принесла котят на наш чердак? Пусть на конкорс носят с табличкой, в добрые руки.

А вообще, я не знаю, неужели мир так переменился с общины на зону? Полный дом детей со всех домов. Котята, главное приключение.

Гойя Босховна Западлова, главная угроза. Что все тополи упадут, что все крысы сгрызут, что все люди подставят, что все канализации прорвут, что все электросети оштрафуют, что все нарсуды лишат прав. Таковы взаимоотношения с Богом. Забвение и возмездие.

Саша Алмазов. Эти уже наши. Кошка котит, он выбрасывает на помойку. Говорит, плати алименты. В смысле, хочу выпить. У нас кот. Мы – Послеконцасветцевы.

Мы бы могли всех соединить в неблагополучном одноэтажном доме, последнем в Старых Мытищах, на 4 квартиры, Индейцевы, Инопланетяниновы, Мутантовы, Послеконцасветцевы, от в/ч, под снос, история земли, макет страны.

Что мы не главные, что мы главные, что главного нет, что всё главное. Но ничего и мимо не Бог, а бездна, а кто захочет дойти до края и вернуться по своей воле, хоть в этом смысл жизни?

Поэтому я просто поднял котёнка и бросил обратно на крышу, надо терпеть всё время. Будет забавно, если все сделают вид, что ничего не происходит. Как говорил Хармс, значит, жизнь победила смерть неизвестным нам способом.

Но я не верю. Простые живут тем, что на роговице пляшет. А тут целая самовольная жизнь на чердаке учредилась. Скорей всего всё закончится душегубством. Ах, как жалко, Бог.

Я, как Муму и Герасим, не сопротивляюсь, Бог. Потому что таков мой опыт жизни. Куда бы я годился, если бы я сопротивлялся.

На Соловках всё закончилось деньгами. В Мелитополе всё закончилось деньгами. В Москве всё закончилось деньгами. В Мытищах всё закончится деньгами.

Я знаю, что скажут люди, деньги это дети. Я всю жизнь от денег за себя самого прятался, потому что деньги это жертва.

А вообще-то деньги это деньги. Луп и забвение. Божественная фора. Как котёнок, который орёт под штакетиной, крошечный, как мышь, потому что умирать не хочет, а придётся.

Можно было бы отдать дублёнку Саше Алмазову, недавно дихлофосили от моли, я её не надевал, искусственная, красивая. Пристроить котят в Интернете. Подарить Иосичу мою книгу, который после работы делал нам аварийную проводку бесплатно и заболел сердечным приступом, потому что всё мимо.

Зачем? Спросит Бог. Для дружбы. Дружба всегда неравна, чмо и Бог дружат. Для любви, любовь спасает, а не тело. Для веры, что всё наоборот: чмо – Бог, начальника – подставили, несчастье – счастье. Но, но, но.

Соловки это не деньги. Соловки это весть, что на небе нельзя жить, на небе можно только спасать, а земля – часть неба.

Мелитополь это не деньги. Мелитополь это мама, которая 30 лет в одну точку смотрела после смерти папы, стоило или не стоило рождаться, и сказала на каталке в операционной, строй общину, Генка, из себя, потом ещё подтянутся люди.

Москва это не деньги. Москва это жертва. Как тот, кто убил, становится тем, кого убил.

Мытищи это не деньги. Мытищи это дно, родина, дойти до края и вернуться.

Мы ездили на Соловки лет 15 мочить ножки в Белом море, потому что у нас не было своего дома. Потом он у нас появился. Там мы стали Соловками.

Там мы представляли, что все, кто жили, все, кто живут, все, кто будут жить, на нас из моря смотрят, как Зигмунд Фрейд. И мы им играли, что мы – жизнь.

Конечно, мы были юные и экзальтированные, как котята. Но на самом деле, мы просто были мудры как Бог.

Потом всё разрушилось, как всегда, и в бездну покатилось. И я вот что тебе скажу, Бог. Я, как Муму и Герасим, терплю всё время. Ты, как Муму и Герасим, на нас смотришь.

Давай там по своим каналам, пристрой котят, что ли, потому что мы очень устали тащить службу во всех поколеньях.






Ошибки нет.

Обычная московская штука, и рыбку съесть, и чтоб без косточек, есть более внятный вариант. Демидролыч всё время повторял на Соловках в 99. 7 лет отсидел смотрителем на Зайчиках после Москвы и перед Москвой, видно готовился.

Вообще-то она такая же московская, как соловецкая, мелитопольская и мытищинская. В 2005 Валокардинычиха отдала жильё мне на лето бесплатно, а дочка решила сдавать другую комнату, но заниматься этим не умела и даже не предупредила художественную академию, что там ещё жилец. И руководительница на меня, когда я вышел из соседней комнаты, а это что такое?

Я даже ничего не ответил. Они решили, что арендуют отдельное жильё по сходной цене. Я потом всё делал, помои выносил, воду с колонки носил, посуду мыл, убирал, старался не попадаться на глаза, ничего не помогало, они даже не здоровались. Соглядатай. Молодые, а взрослые не объяснили, что так будет не всю жизнь, и рано или поздно спросится, а сам ты кто? И что ты сумеешь предъявить?

Теперь на Соловках таких называют москвичами, которые в магазине воплощаются, чего мне хочется? А очередь тупо ждёт. Я тогда писал прозу «Взалкавшие» и понимал, что надо терпеть, иначе ничего не получится.

Что на Соловках уже всё выжито, все умерли, спились, уехали, остались и стали депутаты поссовета. А я всё равно езжу тупо, что это пропуск на будущие 10 лет. 90-е – искушение нищетой, что мы так больше не можем. 2000-е – искушение корыстью, что мы слепоглухонемые для благополучья. 10-е – искушение фарисейством, не надо близко.

И вот я в 2005 перед всеми этими гемикраниями, эпилепсиями, аннигиляциями, диагнозами, смертельными болезнями женщин-парок на ладони, Марьи Родиной, Майки Пупковой, Орфеевой Эвридики, с последующим выздоровленьем, ходил по Соловкам, со всеми прощался, всё время терпел и писал прозу «Взалкавшие».

Про то, что герой со всеми видится в последний раз и со всеми прощается перед вылетом внутрь них. А они потом, когда всем скажут, не надо близко, и останутся безнадёжно одни, и будут с ним всё время разговаривать, где ошибка, где ошибка, где ошибка? И он им, ошибки нет. Надо начинать прощаться.



Моцарт.

Это лукавство. Это монолог Сальери, что Моцарт – наркотический приход, а нам и дальше в прахе ковыряться. Это как сейчас все со всеми судятся за права, когда окончательно лишились прав, потому что эха нет, с любым может случиться что угодно, никто даже не узнает.

Лукавство заключается в том, чтобы урвать себе больше прав в общем бесправии. Сальери заблудился в Моцарте и поэтому его перечёркивает, а не потому что заботится о читателе. Просто тогда не будет Сальери, если будет Моцарт, вот что ему надавило. А Моцарт этого не понимает, у него тоже есть мелодийка, для Сальери это как пощёчина.

А самое главное, обе природы – человеческие. Можно сказать так – в каждом поколении воскресает Спаситель и вешается Иуда. А можно так – каждый раз распинают Христа и предают ученики. В зависимости от того, что для вас реальность.

Кортес сжёг корабли, когда приплыл в Америку. Кортеса приняли за Кеккокацкоатля местные. 2 момента. Кортесу надо было вернуться. И Кортесу надо было золото. Что золото синее, красное, зелёное, это потом, сначала оно жёлтое. Что он не Кеккокацкоатль, а Кортес, это тоже однозначно.

Что мы знаем про эту историю? Всё. Что Кортес всех вырезал. Что сейчас там Мехико. США основали как Советский Союз для свободных людей. Сначала там не стало индейцев. И так всё время. Выход?

Только один. Найти такую точку, с которой всегда спасение – спасение. Что это за точка? Отчаяние. Что Сальери был одинок без Моцарта, как конфетный фантик, как обложка без книжки. Что Кортес упустил свой шанс.

Когда бы приплыл Кортес-2, а там Кеккокацкоатль. Конечно, Кеккокацкоатль проиграл бы, потому что у Кортеса-2 технологии, но это была бы славная охота. Что золото синее, красное, зелёное, жёлтое.

Что после Советского Союза и США все люди будут в рассеянье на звёздах, и единственная связь – виртуальная. А что это такое? А это Моцарт. Потому что долго вы на одной мелодийке не протянете.




Федорчук.


Иосич сделал нам аварийную проводку бесплатно и попал с сердечным приступом в больницу, потому что работал в выходные. Кошка из соседних двухэтажек окотилась на чердаке нашего барака тремя котятами, чёрным, серым и белым. Соседи сделали вид, что они ничего не заметили, потому что мы их выдрессировали за 10 лет, не надо близко.

«Не надо близко», как гипноз человеческого одиночества, вошло в области политические, военные, космологические. А котят мы отвезли распространительнице в огромный город, возле которого мы живём так, будто это он живёт возле нас.

Кошка ходит с оттянутым животом, ищет котят, мы её не кормим, чтобы отвыкла от места, у неё есть свой дом, ходы в чердаке забили пенопластом. Котята привыкают к новым хозяевам, дикие, мы про них никогда не узнаем.

Приходят новые, и что-то знают, откуда они его узнали? Из книг? Нет, книги они потом наложили. Из генофонда? Нельзя так беспредметно. Что же они знают? Они знают, что мы испугались. Что нас не будет, а будет это. Они тоже его испугаются, когда истратятся до обложки.

Надо быть жертвой, вот чего мы испугались, что, мы думали, что дальше будет отдых, раз мы поработали на славу над телекинезом, фотосинтезом и гипнозом, а вместо этого пришли патриархи, взяли нас за руки и за ноги, и тыркнули лицом об стену.

И мы сразу увидели, что было с котятами дальше. Мы даже поняли в долю секунды, почему в последнее время шарились в Интернете и в телеке, словно это жизнь, а не кровь и семя. Что мы бы хотели как Мандельштам Шаламов «ещё пожить и поиграть с людьми» «вместе с паровозным дымом», но для этого надо отбыть каторгу, 25 лет.

И новые на нас смотрели как на маньяков, что из нас зренье переносится вместе с картинкой через время и расстоянье, а так мы вполне чмошны. А мы думали, вот это дя, одновременно умереть и родиться.

Это потому что, оказывается, 25 лет каторги мы уже отбыли, а мы думали, что это кино, театр и литература.

Котёнок Саваофыч, серый с белым, стал математик, доказал теорему Пуанкаре, что все сферы – сфера. Ему привезли нобелевский лимон корреспонденты «Файненшл таймс», и подсунули под дверь, потому что он им дверь не открыл. А он отсунул назад ногой.

Вышла соседка из соседней квартиры и пожаловалась, у них тараканы. Мы вызвали СЭС, они дверь не открыли. Дайте нам, пожалуйста, мы купим новые квартиры без тараканов.

Корреспонденты «Файненшл таймс» смутились, они знали, конечно, что живут в мире абсурда, но не настолько.

И написали статью, в которой описали биографию героя. Как герой был в Кембридже, в Оксфорде, в Лувре, в Ватикане, везде его приглашали на большие бабки, но он не остался. Вернулся в свой НИИ, из которого его быстро турнули, потому что везде люди, людям нужны страсти.

Но он увлёкся новой математической проблемой, а что после сферы?

Котёнок Котофейкин, белый, стал генетиком, потом художником, потом писателем. Жил в брошенном Академгородке, по улицам там ходили редкие старушки и бегали стаи кошек.

Он за ними ухаживал, кормил из пенсии молоком и кити-кетом, рисовал, фотографировал, описывал мысли и жизни. Он раньше подошёл к этой проблеме, а что после сферы, на которую мой сосед по одноэтажному неблагополучному бараку, последнему в Старых Мытищах, Саша Алмазов, отвечает так, по херу.

Котёнок Федорчук, чёрный с белым, стал писатель. Смотрел 30 лет в одну точку, как мама, Валентина Афанасьевна Янева, в девичестве Фарафонова, после смерти папы, стоило или не стоило рождаться?

Это было наследственное и национальное. Только у него наложился южный темперамент. Папа был болгарин. И он не просто смотрел, а стучался. Стучитесь и отворится.

Стучался 30 лет головой о стенку, в которую всё улетает и ничего не прилетает. А потом, ну, через каких-то несерьёзных невыносимых 30 лет стенка начинала плакать, что она, на самом деле, он, а не телекинез, телепортация, гипноз и генофонд.

Но это ещё не всё, дальше начиналось, кто что выслужит, какую лычку в поясничку. Из стены прилетало всё. Федорчук может говорить только про своё всё, естественно, как реалист и филолог.

Его всё было такое. Все сидят на звёздах, они звёзды. Неважно, умерли они или родились. Это рассеянье. У них есть связь, вроде Интернета, только совершенней. С ней вы можете передать всё, если вам, конечно, есть что передать.

Собственно, в этом проблема, говорит Федорчук по этой связи. Я могу охватить в жизни 5 поколений, с их войной, ненавистью, несчастьем, дружбой, любовью, верой - дедов, отцов, детей, внуков, правнуков. Это не очень много, лет 150, но можно увидеть переносящееся зренье.

Баба Поля, баба Лена, Афанасий Иванович Фарафонов, папа, мама, Мария, Никита, Лёлик и Болек, Майка Пупкова, Гена Янев-2. Прилагается рассказ Федорчука «Лёлик и Болек и Майка Пупкова».

Лёлек и Болек и Майка Пупкова.

Имя и описание подвига.
Орфеева Эвридика. Так боится несчастья, что счастлива всё время.
Папа. Перепутал несчастье и счастье, как Александр Македонский.
Мама. 30 лет в одну точку смотрела, стоило или не стоило рождаться.
Василий Иванович Чапаев. В акватории Белого моря на трещиной, наважьей, сельдяной рыбалке в доре плачет и смеётся, гармония, сука. У жены инсульт, у самого рак, год остался, у внука менингит.
Акакий Акакиевич Башмачкин, которому запретили ядерную бомбу делать и он запил от счастья, с утра стакан коньяка и весь день свободен.
Марья Родина, которая так устала, руку поднимет, а опустить забудет, так она и висит на воздухе как Христос распятый.
Вера Верная, которая заходит в комнату без дверей и окон и её там корячит, что лучший способ нарваться, не нарываться. Потом выходит и светло улыбается, что талантливый администратор, решает вопросы, руки прохожим целует, говорит, хочешь маленького котёнка, как ты его назовёшь?
Самуилыч, который от себя сбежал к Богу, любимой невесте.
Седуксеныч, хитрый, когда надо обидеться, напивается, когда надо напиться, обижается.
Димедролыч понял, что иероглифы не любят.
Соловьёв, который не будет больше смерти бояться.
Никита, 30 лет о стенку стучался, в которую всё улетает и ничего не прилетает, а потом стенка заплакала, что она он.
Лёлек и Болек и Майка Пупкова, которые первые догадались, что люди мёртвые, а воздух живой, вот почему новые пары не рожают.
Как твой кулёчек, которого ты из себя иссекал, тебе расскажет, что ты враг народа, а он комсомолец. А потом его кулёчек ему расскажет, что на зоне все должны ударить ножом труп, чтобы выжить.
И всё равно кулёчек из себя иссекали, потому что у пустоты нашёлся ребёнок.
Нам говорят на ток-шоу паханы и шестёрки, ваш русский ад слишком большой, ваш русский рай слишком маленький. Это как монета жёлтым из-под льда светится, что она там, а мы здесь, так что заткните язык в жопу.
Из космического ветра в жёлтую воду внутри хромосомы прилетаем кулёчек, прилетаем, иссекаем. Лёлек и Болек и Майка Пупкова почти не при чём, папа и мама. Который будет сначала ухарем, потом расколовшимся, потом смертником, потом воскресшим, потом несчастным, потом счастливым, потом после всего, потом всем.

…

«Там дело уже не в том, что ты подумаешь, а в том, что ты сделаешь», Федорчук дальше по связи. Поэтому писатели, актёры, бизнесмены становятся ведущими телепередач, благотворителями, уезжают в дом в деревне. «А как по связи можно сделать»? Федорчук дальше по связи.

Правильно или неправильно мы сделали, что котят распространили и кошку не кормим, только поим, чтобы отвадить от дома, станет видно скоро. Весь этот месяц мы кормим нашу собаку Блажу Юродьеву «Метастопом» и «Цитоспамом» и колем «Лигфол» внутривенно.

Потому что ветеринар Наталья Николаевна Гончарова сказала, сколько лет? 12. Пугаться пока не будем, пропьём лекарства. Такая старая собака операцию не перенесёт. Будем ждать, что скажет Федорчук.

2010.