Потомственный колдун

ПОТОМСТВЕННЫЙ КОЛДУН

Шумно, весело выдавал замуж Емельян Фомич Старостин свою единственную дочь Елену. Был он крепким хозяином, жил справно и жениха дочери нашел богатого, хоть и немолодого. Но, как говорится, с лица не воду пить, а вот богатство нажить – не всякий сумеет, поэтому заерепенившуюся было дочь он поучил по-старинке – вожжами, и она внешне смирилась, затихла. Емельян Фомич тоже успокоился и занялся приготовлениями к свадьбе. А в конце ноября по накатанному снегу во двор к Старостиным шумно ворвался свадебный поезд и остановился у крыльца. Впереди, в разряженной лентами и бумажными цветами кашеве, восседал сам жених. Разрумянившийся от крепкого встречного ветра, сытый, в новой овчинной шубе, он выглядел моложе своих шестидесяти лет. Гости выпрыгнули из саней, гармонисты растянули меха, мужики вскинулись и пошли отплясывать трепака, разгоняя стынущую на морозе кровь. За ними и бабы с девками заповодили плечами, запритопывали ногами, взвизгнули и вылетели в круг. Такое веселье началось, что, казалось, и мороз отступил на время. Выбежавший встречать дорогого гостя хозяин еле пробился сквозь бешеный пляс. Но вот меха гармоней вздохнули в последний раз, и гости, опомнившись, ринулись в дом за праздничный невестин стол. На самое почетное место Емельян Фомич жениха усадил, а вдоль стола на широких скамьях расселись гости – закусить, пропустить «по маленькой» перед венчанием, хозяину дома честь отдать. Что и говорить, потрудился он на славу: ломятся столы и от жареного, и от пареного. Да и жених, кажется, всем доволен: выкуп за невесту он дал богатый – по душе ему пришлась Аленка - молода, красива, а главное послушна. Слыхал он стороной, что будто бы дружок у нее имелся, но вот не посмела же противиться отцовской воле. Это хорошо – норов бабе ни к чему!
Гуляют гости, славят жениха с невестой, счастья молодым желают, да только невеста невесела сидит, глаза у нее потемнели, грозой налились, из-под соболиных бровей на людей недобро глядят. Сам отец об ее взгляд споткнулся и сразу осерчал, но, припомнив, что не гоже девке на собственной свадьбе веселиться, успокоился: уж так испокон веков ведется у русских людей, что должна она в этот день кручиниться, оплакивать свою вольную волюшку. А Аленка не просто кручинилась, а рыдала сухими глазами, сердечко у нее кровью истекало – губил ее родимый батюшка не за медный грош, губил ее молодость и красоту, губил ее первую и единственную любовь. Невольный вздох вырвался из груди девушки: «Где-то теперь ее ягодинка? Что думает о ней? Проклинает поди». Ведь клялись они друг другу в верности до гробовой доски под цветущей яблонькой в саду, и она своими душистыми ветками скрывала от любопытных глаз их первые робкие поцелуи. Узнал отец о Василии и воспротивился – не захотел с бедняком породниться. До сих пор бросает Аленку в жар при воспоминании о смотринах. Ничего не подозревая, вышивала она у себя в светелке, когда кликнула ее мать: «Иди к гостям, смотреть тебя пришли!» Стукнуло сердечко радостной надеждой – авось смилостивился батюшка! Ан, нет! - сидели за столом чужие люди. Аленка на жениха даже не взглянула, глаза опустила, побледнела вся.
- Вот сватают тебя, Елена, - сказал отец.
Вскинула она жаркие глаза, крикнуть что-то хотела, но родимый батюшка так глянул, что слова в горле застряли.
- С тобой говорю, колода, аль оглохла?! – грозно прикрикнул Емельян Фомич. И она прошептала помертвевшими губами: «Воля ваша, батюшка».
Жениха своего до сватовства Аленка не знала совсем, только на выкупе в первый раз хорошо рассмотрела его и твердо решила, когда спросит отец Евлампий по своей ли воле она идет замуж, она ответит: «Не по своей воле. Не хочу я замуж!» Ее пылающий взор остановился на темном, сморщенном, словно паренка, лице деда Тишки. Худо жил дед Тишка, беднее бедного, а за свадебным столом его усадили на самое почетное после жениха место, и с него первого начинают обносить гостей пивом и вином. Откуда бедняку такая честь? Дело в том, что верят еще в глухих сибирских деревнях в домовых, леших, колдунов, а дед Тишка, можно сказать, потомственный колдун: и отца его, и деда, и прадеда люди побаивались, в будние дни стороной обходили, а на свадьбу или поминки звали обязательно и великую честь оказывали, дабы не напроказничали они, лиходейства какого не учинили над добрыми людьми. Вот и деда Тишку позвали на свадьбу, чтобы он молодых от дурного глаза берег, и он фамильной чести не ронял, дурачил гостей, как мог: то опускал голову на грудь и бормотал что-то на тарабарском языке, то руками махал, будто мух отгонял. В это время шум за столом смолкал, и гости с опаской поглядывали на старика. А тот, поблажив, украдкой наблюдал за невестой – сникла девка, что маков цвет. Жалко ее, да и внука Ваську жалко. Не по себе он дерево выбрал. Плюнул бы на них старик – поплачут, погорюют, да и смирятся с судьбой, а жизнь эту рану постепенно залечит. Да только обида ему покоя не дает. А ведь сам виноват: зачем пошел старый дурень просить за внука, знал ведь – откажет Емельян. И не отказ страшен – насмешка! «Ну да ладно, посмотрим еще, кто кого!» - решил тогда Тишка и строго-настрого наказал внуку не вешать голову раньше времени, а сам мозгами пораскинул и кое-что надумал. Недаром деда Тишку и прародителей его в деревне колдунами нарекли: странным свойством одарила их природа – могли они морок на людей напустить, так задурить голову, что и не отличишь – где явь, а где сон. Опасное это дело, конечно. За что серьезное могли и кольями побить, но твердо решил старик порадеть за влюбленных и городому хозяину Старостину нос утереть.
Огляделся дед – гости веселые, довольные сидят, вот-вот в церковь засобираются, значит, его время подошло, и он начал представление. Зашипело в дальнем темном углу, обернулись гости и обомлели – прут оттуда гады один за другим, извиваются злобно, языки раздвоенные так и мелькают. Поклубились они и на людей повернули, а те со страху с места сдвинуться не могут, лишь глаза пучат. Поднапрягся колдун, и … пропали гады, будто и не было их вовсе, но не успели гости глаза протереть, как в горницу вода хлынула, ноги замочила и подниматься стала. Тут люди опомнились, на столы полезли, в кушаньях перемазались. А вода все прибывает. Решил кто-то через окно от такой напасти спасаться и - хрясь! - со всего маху четвертиной по стеклу. Хлынул здоровый морозный воздух в душную горницу, остудил хмельные головы, и … морок пропал. Глядят люди, а на полу ни лужицы, и ноги сухие, только стол напрочь разгромлен, да в разбитое окно ветер снежинки задувает. Вспомнили тут про колдуна, кинулись к нему, а он глаза закатил, на губах пена выступила. Потом отошел и говорит: «Да я же спас вас, глупые. Чуть сам не помер. Не по нутру, видать, нечисти эта свадьба, вот она и беснуется». А жениху на ухо тихонько шепчет: «Не к добру это, видать жена у тебя будет злая, как змея, и все добро твое, тяжким трудом нажитое, из дому, как вода, унесет». Потемнел лицом жених, задумался, на невесту свою уже неласково глядит.
А Емельян Фомич, чтобы дело поскорее замять, заторопил деда Тишку лошадей в церковь готовить и предупредил, чтобы на этот раз ни-ни..: «Оплошаешь – убью!» А деду только того и надо, живо вымелся из избы – боялся что кому-нибудь раньше времени на улицу приспичит. Но гости не спешили, после пережитого ужаса пропускали по стаканчику хмельного, перешептывались.
Колдун к лошадям подкатился, чмокнул губами от удовольствия - до чего же гладкие да резвые - и подрезал подстромки, но не полностью. Потом вынул из-за пазухи коробушку с медвежьим салом и тщательно натер им воротные столбы. Умные животные, почуяв запах зверя, заволновались, но дед Тишка им что-то ласково пошептал, и они остались стоять на месте, поводя боками и жарко всхрапывая. На двор высыпала ожившая свадьба, все расселись в сани, возницы гикнули и поезд тронулся. Но едва женихова тройка достигла ворот, лошади точно взбесились: они вставали на дыбы, дико ржали, мужиков, повисших на поводьях, раскидали в разные стороны, словно перышки. Жених с бранью выхватил вожжи у дружки, но кони в этот момент понесли, подстромки оборвались, и его так звездануло оглоблей по лбу, что искры из глаз посыпались. Другие повозки бестолково метались по двору, налетая друг на друга, срывая уже никому не нужную свадебную мишуру. Поезд распался. Перепуганные насмерть гости шарахались от колдуна, который добросовестно бегал по двору, успокаивая лошадей, и, наконец, опустив глаза, разбрелись по домам.
Старостин багровый от душившего его гнева с кулаками подступил к деду Тишке:
- Ах ты, старый пень! Да я тебя собаками затравлю, в порошок сотру каналью!
Не сробел старик, прямо посмотрел в глаза обидчику, и обомлел Емельян: почудилось ему, что стоит перед ним сам хозяин сибирских лесов медведь, поднялся на задние лапы, рычит – задрать его хочет. Ну как тут с проклятым колдуном бороться? А тот, не мешкая, к жениху подкатился, помог ему подняться, шубу новую от снега отряхнул и заговорщески подмигнул на будущего тестя: вишь, мол, не в себе совсем человек. А жених ни на будущего тестя, ни на невесту свою нареченную уж и смотреть не может. Ему бы бедолаге до дому поскорей добраться, хлобыстнуть стаканчик крепкой домашней настоечки да отлежаться.
- Выведи меня отсюда, отец! – взмолился он. – Хорошо заплачу тебе. Мочи моей больше нет!
- Вот и ладненько, - обрадовался старик. – Вот и правильно порешил. Пусть сами свой позор расхлебывают, а ты человек не молодой – долго ли до беды.
Поколдовав над упряжью, он крепко ухватил лошадь под уздцы и вывел со двора между страшными столбами. Усадив жениха в сани, он звонко, по-мальчишески, свистнул, и они унеслись. Емельян Фомич, мотая тяжелой, словно с перепою головой, тоскливо оглядел истоптанный лошадьми и гостями двор, и вздохнул: все кончено. Кто теперь его дочь замуж возьмет? Богатые женихи на дороге не валяются, видно прийдется Ваську в зятья брать. Он посмотрел на дочь, которая стояла посреди двора и весело улыбалась, и опять озлился: «Ишь, рада дурища! Ну нет, проклятый колдун, не бывать твоему семени в родстве со Старостиным.
Словно услышав его мысли, колдун мелкими шажками приблизился к Емельяну и без страха остановился перед ним:
- Зря грешишь на старика, Емельянушко. Старался, как мог, да видать не судьба твоей Аленке за богатство замуж выходить».
Бешено сверкнули глаза хозяина, замахнулся он тяжелым кулаком на деда, но ударить не успел - дохнуло на него горячим смрадом звериное рыло – и он сник, обреченно махнул рукой и пошатываясь поплелся в дом. Аленка задумчиво переводила взгляд с одного на другого и беззвучно шевелила губами, будто спросить что хотела, но не спросила, сдержалась. А дед Тишка отвесил поклон удаляющемуся хозяину, лукаво подмигнул отверженной невесте, и, вышмыгнув со двора, поспешил по тихой заснеженной улице до своей избенки, где его давно поджидал с добрыми вестями внук Василий.