О себе

Во мне в одном лице заключено множество лиц. И если я что-либо сказал или сделал, то в этом не весь я, а лишь какая-то частичка.
* * *
Не люблю жить животной жизнью, т. е. есть, спать и предаваться удовольствиям.
* * *
Порой мне кажется, что я близок к решению какой-то тайны, над которой уже долго бьется человечество.
* * *
У меня счастливый возраст: с бородой я похож на пенсионера, без бороды - на студента.
* * *
В молодости я грешил желанием во что бы то ни стало достигнуть поставленной цели. В более зрелом возрасте я понял, что счастье не в том, чтобы оказаться у цели, а в самом процессе ее достижения.
* * *
Для меня характерно заканчивать дела, которые когда-то начал, даже если к ним потерял уже интерес. Характерный пример - чтение книги Ницше "Так говорил Заратустра". Эту книгу не назовешь легкой для чтения. Временами кажется, что ее автор - сумасшедший, и текст представляет случайный набор слов. Как сказал один мой знакомый: слова по отдельности понимаешь, а вместе - нет. Приходится размышлять над каждой фразой, чтобы понять, что же хотел сказать автор. Порой при чтении этой книги возникало искушение ее бросить, но я этого, в силу какой-то черты характера, присущей мне (настойчивость, стремление доводить все до конца) не делал. С одной стороны, это ценная особенность, так как позволяет доводить начатые дела до их логической завершенности. С другой - вредная, так как мешает отказаться от чего-то безперспективного, и приняться за новое, многообещающее.
Как писал Томас Манн в статье "Гете как представитель бюргерской эпохи" у Гете тоже была эта черта: "В нем (Гете) есть черта бюргерской любви к порядку, унаследованная им от отца, как и вообще "обычай жизни строгой", и, как у отца, выродившаяся к старости в крайний педантизм и коллекционерскую одержимость".
Откуда эта черта у Гете - понятно, но откуда у меня - остается только гадать.
Далее Томас Манн пишет: "В "Поэзии и правде" (автобиографическое сочинение Гете) рассказывается, что императорский советник доводил почти до абсурда принцип обязательно выполнять все предпринятое. Например, начатое совместно чтение какой-нибудь книги должно было обязательно доводиться до конца, какой бы скучной она ни оказалась, и так во всем он упорно настаивал на завершении однажды начатого, пусть даже это было не только не удобно, но и явно бесполезно... Этическое требование творчества - доводить начатое до конца - служило необходимым коррективом легко утомляющейся, беспокойной и многосторонне-жадной натуре Гете".
* * *
Люблю вместе с Ницше погружаться в тайны человеческой души. Но при этом необходимо быть бдительным: Ницше может привести как в тупик, так и к пропасти.
* * *
Неожиданно заболело сердце. И тут же появились мысли о смерти. Быть может, скоро прервется череда эссе, статей, рассказов, время от времени выходящих из-под моего пера. Но может, в этом нет никакой трагедии? Быть может, они настолько незначительны, что ничего не произойдет, когда эта нить прервется? Вспомнилось розановское из "Уединенного": "Я не нужен: ни в чем я так не уверен, как в том, что я не нужен". Одно из слагаемых человеческого счастья - ощущение быть нужным людям.
* * *
Знакомясь с творчеством Розанова, с его жизнью, я вдруг обнаружил, что у нас много общего. Известный исследователь творчества Розанова А.Н.Николюкин писал: "Мережковские ввели его (Розанова - прим. автора) в круг редакции "Мира искусства", начавшего выходить в 1899 году. В квартире редактора-издателя С.П.Дягилева проходили первые "среды" журнала, на которых бывал Розанов... И хотя любопытный Василий Васильевич порой скучал на этих "средах", не умел участвовать в общем разговоре, а умел говорить лишь интимно, то были счастливые годы его жизни". Для меня тоже чрезвычайно характерно неумение участвовать в общем разговоре, а уметь говорить лишь интимно, т.е. тет-а-тет. Однажды в поезде я всю ночь проговорил с незнакомой женщиной, хотя знакомые сочтут меня скорее неразговорчивым. По-видимому, это общая характеристика некоторой категории людей.
* * *
Розанов оказался мне необычайно близок не только содержанием творчества, но и особенностями своей личности. Исследователь творчества Розанова А.Н.Николюкин пишет: ""Собрания" в зале Географического общества у Чернышева моста 1901-1903 годов были возобновлены в 1907 году под названием "Религиозно-Философское Общество". Речей на этих собраниях Розанов не произносил. Его доклады читали другие. Сам он объяснял это в "Опавших листьях" так: "Когда в Религиозно-Философском Обществе читали мои доклады (по рукописи и при слушателях перед глазами), я бывал до того подавлен, раздавлен, что ничего не слышал (от стыда)"". Для меня тоже чрезвычайно свойственна стеснительность, страх большой аудитории. И у меня был случай, когда мой доклад читал другой человек, правда, на вопросы отвечал я сам. Впоследствии я в какой-то степени смог преодолеть это страх и сейчас читаю лекции студентам, о чем раньше и помыслить не мог. Но до сих пор остается какая-то скованность перед большой аудиторией. Избежать чтения лекций я не могу: это моя работа. Но там, где удается избежать выступлений, я это делаю. Например, состоя членом Вересаевского общества, ни разу не делал доклад во время его заседаний.