Путешествие в ...

Путешествие в...

Под обнажёнными ветвями разбросаны драгоценные камни, горы камней – сапфиров, рубинов, изумрудов. Горы растут, возвышаясь над долинами, которые превращаются в тёмные морские впадины. В холодной влаге ноябрьского воздуха, мгновенно растворяясь, проносятся полупрозрачные облака. Я ещё жив; в этом почти не сомневаюсь. Смог бы я ограбить ювелирную лавку? – Думаю, нет – когда глаза летят высоко в небе, а затем опускаются ко дну океана. Я не против ограбления толстосумов, но это занятие для более практичных людей. Справа от меня огромная ваза над небольшим кратером, а за ней – колонны античного портика. Долгий путь; холод преследует меня с самого начала, когда я ещё стоял у реки. Затем – блуждал среди деревьев на бульваре, разглядывая сырые мазки разноцветных тающих листьев. Один из них меня восхитил, но, подняв его, я увидел, как он гниёт, превращается в грязь – ничем не лучше той, которую он прикрывал. Это как отскрести часть картины. Наверное, если бы я был художником, то только импрессионистом. И вот, наконец, я здесь, на площади двух театров, всматриваюсь в крупные покрашенные деревянные щепки на клумбах, трясусь от холода, но никак не могу оторваться от этой странной красоты.
В поисках тепла меня занесло в подземный город. Всё, что я вижу – магазины и женщины. Сразу же попадаю в водоворот, двигаюсь только по кругу и после нескольких кругов сам уже чувствую себя бабой, которая отправилась за покупками. Нужно как-то вырваться. Вдруг толпа смывает меня по спирали на нижний ярус, прямо к фонтану. И я не против, поскольку заметил там столики. Присаживаясь, я подумал, что для оправдания моего пребывания в этой забегаловке неплохо бы сделать вид, как будто я чем-то занят; достал из кармана блокнот и, бесцельно перелистывая его в надежде остаться незамеченным, наткнулся на записи из курса латинского языка. Поначалу я честно проговаривал шёпотом спряжения глаголов в Praesens indicativi activi (Настоящее время изъявительного наклонения действительного залога). Когда же дело дошло до Praesens indicativi passivi (страдательный залог) и я случайно чуть было не вызвал сатану, записи начали вытворять на бумаге такое, что я решил просто молча за ними понаблюдать. В этот неподходящий момент прямо по курсу показалась официантка. С почти пустыми карманами и этими новыми десятирублёвыми монетами я как в средневековье. Спасться, немедленно. В одном из узеньких коридорчиков я пристроился на краю скамейки – низкой и без спинки. Скамейка располагалась в центре коридора параллельно стенам. Потоки людей двигались на меня и от меня, а я – сидел на воображаемой разделительной линии, глядя на них снизу вверх. На мгновенье я почувствовал себя таким униженным, что мне даже стало смешно, и я, наконец, понял, что нужно убираться из этого проклятого места. Но куда? Ведь я ещё не согрелся, а на улице холодно... Ответ – в будущее.

Концерт в консерватории. Разные исполнители. Все – учащиеся. Мальчик, который сейчас исполняет Баха, так усердствует, что создаётся впечатление, как будто он ездит по сцене на тракторе, а не играет на рояле. Мендельсон, Шопен, Лист... Композиторы в очередной раз проходят проверку временем. О Шопене ничего плохого сказать, вроде бы, не могу. Мендельсон – понял, зачем нужен рояль и человек, который на нём играет. В «Пляске смерти» Лист открыл для себя, зачем роялю нужны клавиши и педали, а музыканту – мозги, пальцы и уши. Но кое-кто показал, зачем уши нужны слушателю, а залу – лепнина на стенах и потолке. Настоящий музыкант умеет играть именно на нервах! и не многим удаётся их правильно настроить. Запрокинув голову назад, я слышу и вижу, как каждая сыгранная фраза обвивает каждый лепесток. Огромная сверкающая люстра плывёт по волнам, светильники от стен тянутся ко мне, выгибая в разные стороны свои пальцы. Это Дебюсси, «Лунный свет»; импрессионизм в действии, сюрреализм – как приятный побочный эффект. И вдруг я в деревне, в холодную ноябрьскую ночь. Снега нет. Под звёздами блестят заледеневшие капельки росы в тёмной окаменелой траве и с хрустом раскалываются под ногами. Большое старое зеркало у стены сарая – ледяная дорожка. Сквозь пар моего дыхания, в глаза мне бросаются торчащие из земли голые чёрные деревья – невысокие, как в одном из моих снов. Но во сне деревья зеленели, и у одного на ветвях среди волнистых листьев сидело множество маленьких искусственных птичек, возможно из бронзы. И была среди них одна особенная. Привёл я в полдень к тому дереву падшую восточную красавицу с глазами ангельскими и сказал ей тихим голосом:
– Гляди, этот соловей петь умеет.
– Как! – удивилась красавица.
– А ты его коснись пальцами своими нежными.
Подняла она медленно руку воздушную, до соловья дотронулась, и полилась мелодия звонкая, словно из музыкальной шкатулки, или клавесина. Звук всё дальше, дальше...
Снова ночь. Незаметно подкрался декабрь. Но мне не холодно, мне жарко, очень жарко. Я бегу изо всех сил, бегу очень быстро: вверх по улице, затем – в метро, вниз по эскалатору, небольшая передышка в вагоне, снова вверх, дыхание учащается, врываюсь на вокзал, мечусь между платформами – где же мой поезд? с какого пути он отправляется?

Я опоздал на последнюю электричку – она уехала у меня прямо из-под носа. Но всё-таки я неплохо пробежался! Возвращаясь домой в безлюдном метро, я на мгновенье закрыл глаза и увидел себя – это и есть моя жизнь – бегу за поездом, и все кричат: «Не догонишь! не догонишь!» Так было с музыкой. Вся родня твердила в один голос, что у меня нет таланта, и мне всё это не нужно. Я, конечно, ещё не добился больших успехов, но всё-таки неплохо провёл время! А ещё – успел оказаться человеком. Мне много раз говорили, что я играю дерьмо. Но – «А судьи кто?», если они не могут отличить фри-джаз от би-бопа...
Нет, этот холод, судя по всему, в покое меня не оставит. Для человека главное различие между тёплыми и холодными временами года заключается в мысленной организации пространства. Когда тепло – пространство как бы едино, его не приходится делить на составляющие, различные объекты. Когда же холодно – начинаешь мыслить локациями. Из всех локаций выделяются самые благоприятные, и в пути думаешь только о них и о холоде. Иногда мелькнёт мысль: «Я тело, которое перемещается от одной точки к другой только ради того, чтобы там оказаться». Эта мысль проявляется наиболее отчётливо, когда чувствуешь себя в подвешенном состоянии. Допустим, не сдал экзамен; понимаешь, что к пересдаче умнее не станешь, и, вроде бы, тебе уже плевать, но не плевать твоим родственникам. И вот! ты в подвешенном состоянии. Чего ни делай – всё бессмысленно: либо для тебя, либо для окружающих, либо для всех сразу. Но когда речь идёт об институте – это всего лишь неприятно, и не более того. Максимум отчислят, и всё. К тому же появляется возможность начать что-нибудь другое. А вот когда в воздухе повисают творческие находки, или даже простые повседневные задумки, и из-за этого буксуют дальнейшие планы, то масштаб увеличивается: тебя не исключают из института, тебя вымывает из жизни. Конечно, всё не так ужасно, ведь остаётся кров и хлеб, но жизнь превращается в перемещение между точками в пространстве, пусть даже приятными и интересными, чувствуешь себя «лишним человеком». Лишним – не в каком-то плохом смысле, а в том, в котором этот персонаж встречается в классической русской литературе; например, Бельтов или Чацкий (прочие из них заслуживают, на мой взгляд, меньше внимания и уважения).
Выпал снег, много снега, пушистого и сверкающего. А затем – дождь. Психоделичность на мостовой и тротуаре – можно не описывать... Моё внимание привлекло одно деревце, полностью покрытое льдом. В темноте оно отблёскивало в разные стороны, поймав на себе взгляды окон. Если бы я никуда не торопился, то ходил бы вокруг него ещё полчаса. Это сказка, а не реальность.
Ночью, дома, в двух рядах оконных стёкол смешивается отражение улицы в свете фонарей с отражением моей комнаты, своё собственное отражение я вижу где-то в середине этого иллюзорного пространства. Очень опасно. Я смеюсь: эволюция как будто обошла меня стороной. Я вобрал в себя худшие черты своих предков. Каждое моё новое увлечение губит меня больше прежнего. Наверное, если бы я ничем не увлекался, то смог бы освоить какую-нибудь настоящую профессию и получать приемлемую зарплату. Во истину, я «лишний человек»! Слоняюсь без дела и пишу всякую чушь, которую никто не читает, а если и читает, то, наверное, не понимает. Вот и вы сейчас, должно быть, думаете: «Да бездельник он просто! лентяй обычный!».
Надо заметить, способность к восприятию информации настолько индивидуальна, что, например, художественное произведение с концентрированным идейным содержанием кажется некоторым полной бессмыслицей. И всё выворачивается наизнанку. Ты видишь непрерывный поток мысли, а твой собеседник заявляет, что всё – наоборот. Тогда и сам порой начинаешь сомневаться, кому верить – себе или ему. Но такое сомнение и лёгкое недоверие самому себе дорогого стоят, ведь иногда это единственное, что связывает тебя с реальностью. У меня на даче почти все гости проваливались в открытый подпол, пребывая в полной уверенности, что под ногами как всегда окажется половая доска.
– Да, неплохо, – наконец признал Диксон.
– Конечно, неплохо! Хотя я не известен, и я не гений; но и не бездарен. И я пишу о своей жизни – о жизни настоящего, живого человека, а не какого-нибудь эпического персонажа.
– А вот это не совсем правильно...
– Зато это правда, понимаешь?

Всякий раз, когда вокруг происходит какая-то неразбериха, меня мгновенно уносит внутрь себя. Я становлюсь режиссёром фильма, в котором сам же играю. Недавно из моего фильма начали пропадать люди. А потом – снова появляться. Сейчас, когда у меня мало работы, мало денег, когда я перемещаюсь между точками в пространстве, постоянно жонглируя своими настроениями, я перестаю воспринимать реальность как реальность; это странный затянувшийся трип, вызванный отсутствием LSD.
Наконец мне посчастливилось выйти из дома при свете дня. На улице мороз. Ход событий ускоряется, всё происходит очень быстро; течение времени, наоборот, замедляется. Не могу удержаться от смеха: бомжи у входа в метро разлагаются, плавятся прямо на глазах, как в художественном фильме «Уличный мусор», Street Trash. Сегодня двенадцатое декабря, мой День рождения. Обычно я чувствую себя то стариком, то ребёнком, но никак не человеком своих лет. Выходит, что и возрастом своим я тоже жонглирую. Никогда бы не дал себе двадцати семи. Двадцать – ещё может быть, или двадцать один – чтобы в магазинах мне могли со спокойной совестью продавать выпивку. На самом деле я бессмертен, я родился четыреста лет назад в горах Шотландии.
У меня нет мании величия, просто я пытаюсь оставить след в истории. Только представьте: след гигантской сандалии на иссушенной палящим солнцем грунтовой дороге! Но пройдёт пара ливней, и вспомнит ли кто-нибудь о нём? Прошлое, хотя и вызывает определённые сомнения, но оно, скорее всего, существовало, а вот будущее – это точно плод воображения. Пишу я всё это, и у меня из головы никак не выходит мысль из фильма Naked Lunch по Берроузу: писатель – такой же обычный человек, только он пишет об этой жизни отчёт. Отчёт о жизни я действительно пишу – по крайней мере, о своей.

Какие задачи ставит передо мной жизнь? – По-моему, я собирался выйти из подземного города, ещё пару минут назад. Неужели мне удастся? Прилив сил, превосходно! Стеклянные двери, лестница. И вот, я опять наверху. Стемнело. Совсем не холодно. Справа светится большой стеклянный купол с причудливыми разноцветными узорами. Снова вверх. Сквозь высокие ворота – на площадь, оттуда – старыми узкими улочками – к музею, затем – вниз по скверу – извилистыми, вымощенными дорожками под изогнутыми деревьями; из-за них большими желтоватыми шарами выглядывают фонари, и где-то вдалеке виднеется освежающий синий свет. Крутой поворот. Солянка... Я ведь уже проходил сегодня по этой улице в другую сторону... – Да, в сторону трипа! Весь этот холод – это был глюк. Впереди – тёмные лужи, кидаются в меня отражёнными огнями. Глубоко? – О, чудо! я иду по воде. Даже не думал, что это так легко. Но с лужами, как и с будущим, лучше не шутить: никогда не знаешь, в какой утонешь.


Денис С. Давыдов