Все движется любовью

Станислав Шуляк

Все движется любовью

t.me/pushkinptitsa

Опубликовано в качестве послесловия в книге "Наша вечность все равно останется с нами. Творческая монография" Эдуарда Кранка (Чебоксары). 2021


Поводом для написания данных заметок стала вышедшая в свет книга пьес российского драматурга Эдуарда Кранка, получившая название «Наша вечность все равно останется с нами». Впрочем, назвать Эдуарда Кранка (Чебоксары) просто драматургом – значит не сказать о нем практически ничего: диапазон земных проявлений этого человека впечатляющ, обширен. Он и драматург, и поэт, и театральный режиссер, и актер, и художественный руководитель театра, он и мастер художественной фотографии, он и философ, он и педагог и еще много кто. Диапазон сей настолько широк, что вослед за Достоевским «я бы сузил». Но человек выбирает для себя ту дорогу, которую выбирает, и взгромождает на себя тот крест, который ему по силам. Или иногда сверх сил своих, так тоже бывает.

Пьесы сборника, написанные во временном отрезке от середины девяностых и до наших дней (позднейшая датировка – 2017 год), в разные годы обрели и свою театральную судьбу, в той или иной степени звучную, но сие не есть предмет настоящих заметок, нас интересуют пьесы как тексты, а также пьесы как возможности – возможности будущих спектаклей.

Сборник открывает авантюрная мелодрама с антрактом или без (таково авторское жанровое определение пьесы) «Аллея Клеопатры Керн». Несложно догадаться, о чем (или о ком) она. Да-да, разумеется, о Пушкине. Тем более, что закончена пьеса в многозначительном 1999 году (двухсотлетие со дня рождения поэта). Но она также о мальчишках и девчонках, живших в эпоху, впоследствии наименованную Золотым веком. О мальчишках и девчонках от семнадцати до двадцати шести лет (действие в пьесе происходит в 1825 году с одним флешбеком, относящимся к 1819 году), стремящихся жизни свои прожить блистательно, вдохновенно, разнообразно, на бегу, на лету осваивавших «науку страсти нежной» и еще множество тому подобных «наук».
Немало драматургов в разные годы замахивалось на нашего Александра, понимаете ли, Сергеича… то бишь, на Пушкина и «пушкинскую» тему. Удач же средь таких «замахов» – на пальцах одной руки. И, думается, средь пальцев той же руки «Аллея» Эдуарда Кранка. Аргументы? Извольте!

В основе всякой пьесы – диалог, это понятно. Только в плохой пьесе: персонажи встретились, поговорили, разошлись, снова встретились, поговорили, разошлись, и так от начала пьесы и до самого ее конца. Иное дело – хорошая пьеса! Вернее, там почти все то же самое, но только после «поговорили» кто-то вдруг дает другому в морду, кто-то вызывает кого-то на дуэль, кто-то плачет, кто-то смеется, кто-то навсегда уходит из дома, кто-то сует голову в петлю, кто-то приставляет револьвер к виску, то есть через диалог раскрывается действие, сквозь обычную беседу проступает драма. А иногда и трагедия!

И еще – конфликт. Ключевое понятие драматургии. В пьесе Кранка рассказывается история любви Александра Пушкина и юной генеральши Анны (Анеты) Керн, одной из пушкинских любовей из его обширного, местами нафантазированного, донжуанского списка. И драматургический конфликт заявлен в первой же сцене, зримое выражение этого конфликта – пари, пари Анны Керн и ее знакомца, молодого полтавского помещика Аркадия Родзянко:

РОДЗЯНКО (ревниво). Ну уж нет, я вас не пущу! Пушкин вас совратит.
АНЕТА (смеется). Меня? Да я просто неприступная крепость!
РОДЗЯНКО. Все равно совратит!
АНЕТА. Что, пари?

У Анны Петровны были, конечно, основания для самоуверенности, недаром эту юную светскую львицу сопоставляли с Клеопатрой с ее правилом: цена за ночь со своенравной египетской царицей – жизнь ее незадачливого любовника. Разумеется, не будет особенным спойлером замечание, что Анета пари проиграет, что она, буквально, обречена на проигрыш. Но тем с большим вниманием читатели пьесы и зрители спектакля будут следить за напряженно развивающейся историей взаимоотношений Александра и Анеты.

Самою природою установлено, что в любви мужчина (тем более такой одержимый и темпераментный, как «африканец» Пушкин) вспыхивает, как порох, и так же быстро, как порох, и сгорает, женщина же… когда, отдав себя без остатка, наконец эта некогда роковая женщина взывает к своему гениальному любовнику: «Я оставлю мужа, детей, все оставлю, лишь бы быть с вами рядом, лишь бы любить вас и вам служить. Скажите мне только слово, одно только слово, что я нужна вам, – и Анета станет навсегда вашей!..» – в ответ же она слышит космически холодное, пушкинское молчание.

И о чем же столь красноречиво молчит Пушкин в финале пьесы? Не о том ли, что личную свободу привык ценить превыше всего на свете? Не о том ли, что даже самая распрекрасная любовь – всего лишь повод (и источник) для двух с половиной десятков поэтических строчек, кем-то почитаемых гениальными, кем-то – скучнейшими («Я помню чудное мгновенье»)? И еще… был ли так уж неправ Дмитрий Писарев, многие годы спустя заметивший: «Пушкин пользуется своею художественною виртуозностью, как средством посвятить всю читающую Россию в печальные тайны своей внутренней пустоты, своей духовной нищеты и своего умственного бессилия»? Печальные тайны своей внутренней пустоты… Современная драматургия и пьесы Эдуарда Кранка, в частности, порой заставляют задуматься и об этом.

Однако же, «пушкинская» тема в драматургическом творчестве Эдуарда Кранка сим не ограничивается. Своеобразным спин-оффом к «Аллее Клеопатры Керн» выглядит вынесенное самим автором в раздел «приложение» литературно-драматическое повествование для трех актеров «Слыхали ль вы…» Авторское определение жанра в данном случае весьма точно: это не вполне пьеса, это именно литературно-драматическое повествование. Хотя, кто знает, где конкретно проходит граница между пьесой и не совсем пьесой? Данная вещица же имеет весьма выигрышный характер: она компактна, в ней все актеры играют по пять-шесть ролей, и при незначительных сценических приспособлениях и минимальном реквизите читатель/зритель погружается в атмосферу апреля 1820-го года и следит за событиями, непосредственно предшествующими южной ссылке поэта. И конечно, здесь дело не обходится без любви. Пунктирно обозначена история взаимоотношений Александра Пушкина и Анны Керн, обрамляет же все повествование история любовной связи (наверное, самой загадочной из всех его любовных связей) Пушкина и Наташи Кочубей, ни больше, ни меньше – дочери тогдашнего министра внутренних дел.
Завершается же повествование легкими, как вздох, пушкинскими строчками:

Встречали ль вы в пустынной тьме ночной
Певца любви, певца своей печали?
Следы ли слез, улыбку ль замечали,
Иль тихий взор, исполненный тоской,
Встречали ль вы?..

Но пушкинскую тему в творчестве Эдуарда Кранка едва ли можно назвать главенствующей. Скорее уж ею является тема любовная. Давно замечено, что читатель/зритель наиболее внимательно и неотрывно следит за развитием любовной линии, даже если пьеса/спектакль/фильм – детектив или триллер. Стрельба и погони приедаются, история же двоих в любви – никогда! При этом вопрос мастеровитости литературного первоисточника как бы остается в стороне. Попутно выскажем еще одно соображение, быть может, настолько же крамольное, насколько бездоказательное. По нашему глубокому убеждению, пьесы как род литературно-сценического искусства возникли два с половиной тысячелетия назад именно с целью отражения историй любви, историй, где действуют ОН и ОНА. Или – проще: не было и нет пьес, где нет любви. Или совсем просто: любая пьеса – про любовь! Даже «Протокол одного заседания» Гельмана, даже «Лысая певица» Ионеско. Даже… придумайте сами!

И так, использовав некоторую полемическую заостренность для расчистки территории, заметим: все пьесы Эдуарда Кранка – о любви! Он, может быть, и хотел бы написать о чем-то другом, но все же, буквально, обречен писать о ней, проклятой!.. Ну, хорошо: о ней, сладостной и мучительной!

И в поисках любви в бесконечном множестве ее проявлений Эдуард Кранк смело погружается в глубь веков. И вот его добычей становится история, относящаяся к эпохе европейских трубадуров (начало XIII века). Трагедия в 2-х действиях «Сердце Прованса». В основу пьесы легла средневековая «легенда о съеденном сердце», воспетая трубадурами того времени, хотя и существенно творчески переработанная автором пьесы.

Некий юноша по имени Гийом де Кабестань устраивается на работу трубадуром к Раймону де Кастелю, графу Руссильонскому. И по совместительству – пажом к графине Руссильонской, не чуждавшейся всего прекрасного – современной поэзии и юных ее сочинителей. Слово за слово, кансона за кансону – молодая графиня влюбляется в пажа. Паж отвечает взаимностью и, чтобы развеять сомнения графини и прочую ажурную пену, высказывается в том духе, что он-то всегда отличит истинную любовь от ее видимости, и поможет ему в том его сердце. О, лучше бы он этого не говорил! Сердце вообще такой роковой предмет, что его не стоит упоминать всуе.

Граф, проведав об измене, подстерегает юного трубадура на охоте, вероломно его обезглавливает, рассекает мечом грудь и вырывает из нее еще трепещущее сердце поэта. Далее – совсем уж Хичкок! Или, пожалуй что, Гринуэй. Граф приказывает повару приготовить этот кусок человечьего мяса и скармливает его графине. Понравилось ли ей новое блюдо? – после коварно осведомился обманутый муж. Это самое вкусное, что я ела в жизни, – простодушно отвечала жена. Тут-то граф и раскрывает пред ней все карты, попутно предъявив отрубленную голову любовника дабы сократить мизансцену. И… видно, мы в ответе не только за тех, кого приручили, но и за тех, кого съели: "графиня изменившимся лицом бежит балкону", выпрыгивает с него и разбивается о камни.

В пьесе в качестве персонажей выведены многие товарищи де Кабестаня по трубадурскому цеху: Пьер Видаль, Саварик де Маллеон, Госельм Файдит, Юк де Бакалариа и др. Также на сцене появляется призрак крупнейшего поэта того времени – Бертрана де Борна (привет, Шекспир!»)

Здесь, пожалуй, нелишне будет заметить, что, в соответствии с известным театральным анекдотом: «А пьеска-то в стихах!» Отсюда – этакое своеобразное поэтическое состязание… трубадуры начала XIII века против трубадура начала XXI… Зритель/читатель решает для себя, на чьей он стороне.

Вообще стихи в драматургии Эдуарда Кранка занимают особое место. Такой поэтической плотности, неизменности, последовательности, как в пьесах Кранка, не встретишь, пожалуй, ни у одного современного театрального автора. Поэзия присутствует практически в каждой его пьесе. Она – регулярная, в рифмованном виде – составляет повествовательную ткань в пьесе в стихах для молодежного музыкального спектакля «Ино» (Инопланетянин). «Ино» – искрометная комедия с ариями, песнями, танцами и еще с ужасающе несчастными и трагически не понимающими друг друга персонажами. По счастью, в эту молодежную компанию затесался Ино – посланец с другой планеты. Ино врачует болячки, устраивает судьбы, примиряет враждующих, учит понимать и принимать непонятное, непривычное. «Мы сами должны делать все то же, – убеждает нас автор пьесы. – Мы сами способны сделать это, нам для того никакие Ино не надобны!»

Еще более, чем это было в случае с «Сердцем Прованса», в глубь веков нас погружает пьеса «Руфь» – одноактный миракль по одноименной книге Ветхого Завета: уже не семь веков, но целых три тысячелетия отделяют нас от событий, изображенных в пьесе. Руфь, утратив любовь всей своей жизни к мужу Махлону, тем не менее не замыкается в себе, не отгораживается от мира, но находит в себе силы для новой любви, и это ее чувство имеет жертвенный характер: Руфь исполняет волю Господа, переданную через ангела Его. Она сочетается браком с немолодым землевладельцем Воозом, рожает сына, от которого пойдет род царя Давида, и «от колена его родится Мессия, который спасет род человеческий и дарует всем людям жизнь вечную». Написанная простым, прозрачным языком история юной моавитянки Руфи, прабабки царя Давида, полна сочувствия ко всем персонажам ветхозаветной драмы, подспудной поэтичности, притчевой вневременности и назидательности.

Этапной для Эдуарда Кранка на его долгом сочинительском пути оказалась мелодрама в двух действиях «Прощание. Девяностые годы» («Наша вечность все равно останется с нами»). Пьеса датирована 1998-м годом, действие происходит в девяностые годы. Кто пережил эти безумные, безумные, безумные годы в России, второй раз сделать это не захочет. Это были годы, когда рушились миллионы судеб, в эти же годы в одночасье сколачивались многомиллионные состояния, безвременье, безнадежность, вдруг водрузившиеся над российской почвой, казалось, утвердились здесь на века, на тысячелетия. На сцене двое: ОН и ОНА, ОН – художник, невостребованный и безденежный, ОНА – актриса периферийного театрика, считающего копейки, мотающегося по бесконечным гастролям. И вот ему вдруг что-то забрезжило, и не где-нибудь – в самой Англии. Выставка, в перспективе – вид на жительство и немолодая английская искусствоведша, увидевшая в его картинах нечто… И вот начинается безумная борьба, борьба не на жизнь, а на смерть, борьба за свое личное счастье. И в этой борьбе, разумеется, побеждает русская баба – ОНА, а не какая-то там худосочная британка по имени Мэри-Джейн. Где родился, там и сгодился, утверждает автор устами своих персонажей, и, ежели крупица таланта в груди теплится, так она должна прославлять собственное отечество, а не иные, приемные, где сортов колбасы поболее, чем у нас, да и демократические институты такие, что иной раз ими восхищаешься, но иной раз от них и воротит.

В пьесе «Прощание» звучит множество стихов (все ж таки ОНА – актриса), в этой же пьесе впервые появляется строчка, ставшая названием всей книги пьес: «Наша вечность все равно останется с нами». Но, думается, как повествование «Слыхали ль вы…» мы рассматривали в качестве спин-оффа к пьесе «Аллея Клеопатры Керн», так и «Прощание» следует рассматривать в нерасторжимом единстве с драматической новеллой на два голоса «В свете пустоты». Здесь снова появляется вышеуказанная строчка о вечности. «Действие построено как диалог между любящими», – сообщает нам автор во вступительной ремарке, от себя же добавим: «Это пьеса, хотя и необремененная фабулой, психологическими характеристиками персонажей, выстроенной интригой и даже традиционным списком действующих лиц: в сей пьесе действуют/бездействуют Он и Она, но в духе истинного минимализма, автор отказывает персонажам не только в психологических портретах и индивидуальных характеристиках, но даже в обозначающих их личных местоимениях третьего лица, единственного числа – Он обозначен одной звездочкой, Она – двумя.

«В свете пустоты» – поэма-диалог, написанный свободным стихом, местами отсылающим к Т. С. Элиоту или, положим, Э. Паунду. И иногда, как просверки в ночном небе, возникают микроскопические и мимолетные, интеллектуальные и речевые шедевры:

**
И книга любви
станет книгой
стыда и горя.
Боже, сохрани нам
способность смеяться!


*
Меж двух лун,
меж двух стуж —
утрата!
утрата!


«И книга любви…» Значит наша недавняя догадка не является совсем уж вздорной! Все пьесы – про любовь! Ну, и не забудем название… «В свете пустоты…» «Печальные тайны своей внутренней пустоты…» Автор Эдуард Кранк через некоторых непоименованных персонажей будто приоткрывает перед нами некоторые из своих печальных тайн… Вот только услышат ли его?

После оглушительного успеха вахтанговской «Принцессы Турандот» весь современный театр вдруг открыл для себя блистательный и многоцветный мир условного Востока. Не реальный мир арабского или персидского Востока с его грязью, болезнями, нищетой, косностью и насилием, но именно условный: то есть – свет, праздник, любовь, вино, сладости, своенравные красавицы, смелые благородные юноши… Не остался в стороне и драматург Эдуард Кранк, и читатель/зритель сегодня может познакомиться с его феерическим представлением по мотивам арабских сказок в 2-х действиях «Конь из черного дерева». Это яркое комедийное действо, где много любви, музыки, света, таланта, где наличествует интрига и счастливый конец.
Визитными карточками драматурга Эдуарда Кранка на сегодня являются две его «полнометражные», разножанровые пьесы, они и составляют костяк, скелет данной книги: психологическая драма (опыт психологической притчи в 2-х действиях, таково авторское определение) «Другие глаза» и, весьма условно говоря, радзинско-ионескианская комедия в 3-х действиях «Некто Подольский, или Розовый Пузырь». Первая пьеса датирована 2001-м годом, другая – февралем 2017-го. При всей их разноплановости обе пьесы об одном и том же: об утрате человеком собственной идентификации и мучительном ее обретении.

Как-то раз шел человек по улице. Вдруг пошатнулся и упал. Очнулся же в психиатрической клинике, поскольку полностью потерял память: не помнит, кто он, куда шел, чем занимается, как его зовут, и проч. Этакий Джейсон Борн, только без его, борновых, боевых навыков. Зато ему являются видения, в которых он отчего-то режиссер театра (хотя в реальности преподает в лицее). И еще у него радужные оболочки глаз вдруг поменяли свой цвет. Другие глаза… Так ему кажется. Но что из всего этого имеет объективный характер? Чему вообще можно доверять? Стал ли он другим человеком? Или, напротив, вернулся к самому себе, к своему сокровенному, к своему неоспоримому? Все эти вопросы возникают у читателя драмы «Другие глаза», финал же пьесы парадоксален, ошеломляющ, его невозможно предугадать.

Держа в уме суперпопулярную сартровскую максиму: «Ад – это другие», рискнем предположить, что для некоторых персонажей пьесы Кранка ад – это другие глаза. Однако же не забудем и то, что иные из вышеупомянутых обитателей персонального кранковского драматургического ада вообще оказываются не совсем теми, за кого себя выдают… Все зыбко, все призрачно, все ирреально, ничему и никому верить нельзя…

Аналогичную проблему – проблему обустройства личной самоидентификации, правда, совсем в ином, комедийном ключе, решают для себя персонажи пьесы «Некто Подольский…», и своеобразным катализатором этого процесса выступает весьма загадочная личность – Роман Подольский, поэт из новомодных, пишущий исключительно верлибром, которого называют Розовым Пузырем. Подольский – этакая Черубина де Габриак в мужеском обличии. Каждый из персонажей на протяжении этой небольшой по размерам сатиры еще не раз ощутит себя кем-то иным, не тем, к кому он привык в себе прежде.

На всем ощутимый налет абсурдизма. Хозяйка небольшой частной гостиницы где-то на периферии Марина – страстная поклонница Подольского – одержима желанием провести творческий вечер ее кумира в гостинице, причем с продажей билетов. Александра – менеджер Подольского, как выясняется, не видела его никогда в жизни и контактирует дистанционно. Его, впрочем, и вообще никто никогда не видел, видели только его тень на экране. Подольский – псевдоним, настоящие имя его и биография неизвестны. Но приходит время, когда все маски оказываются сброшенными, и поэт Подольский вдруг оказывается… впрочем, лучше прочитать об этом в пьесе.

Драматург Эдуард Кранк широко использует средства выразительности, активно осваиваемые современным театром: кошмары («Другие глаза»), видения, сны («Другие глаза»), явление духов или призраков («Руфь», «Сердце Прованса»), «театр в театре» («Аллея Клеопатры Керн», «Сердце Прованса»), театр теней («Некто Подольский…», непосредственное обращение актеров/персонажей к зрительному залу («Слыхали ль вы…»).

Эдуард Кранк – один из наиболее своеобразных авторов, пишущих для театра, его драматургия – это драматургия поэта, причем поэта недюжинного, в ней можно увидеть элементы классицистской и романтической драмы, это в некотором смысле сплав мейнстрима и авангарда. Данная книга же – мощный месседж творца, художника, артиста современному театру. Весь вопрос лишь в том, расслышит ли, заметит ли, осмыслит ли…