Русские писатели о чтении

Чтение имеет большое значение для каждого человека, в том числе и для писателя. Косвенным подтверждением этого служит анекдот "Чукча не читатель, чукча писатель" (смотри, например: http://www.hotinfo.ru/humor/?cat_id=2232). Рассмотрим поэму Гоголя "Мертвые души". В этом насыщенном романе, имеющим много пластов и уровней, Гоголь в числе прочего показывает отношение к чтению многочисленных своих героев. Это говорит о том, что для самого автора проблема чтения была не на последнем месте. С особой любовью и вниманием Гоголь относится к второстепенным персонажам, занимающим невысокое общественное положение, например, к слугам. Вот что он пишет о Петрушке: он "имел даже благородное побуждение к просвещению, то есть чтению книг, содержанием которых не затруднялся: ему было совершенно всё равно, похождение ли влюбленного героя, просто букварь или молитвенник, - он всё читал с равным вниманием; если бы ему подвернули химию, он и от нее бы не отказался. Ему нравилось не то, о чем читал он, но больше самое чтение, или, лучше сказать, процесс самого чтения, что вот-де из букв вечно выходит какое-нибудь слово, которое иной раз чорт знает что и значит. Это чтение совершалось более в лежачем положении в передней, на кровати и на тюфяке, сделавшемся от такого обстоятельства убитым и тоненьким, как лепешка".

Манилов относится к другому сословию, к разряду господ. Его отношение к чтению Гоголь рисует одним штрихом: "В его кабинете всегда лежала какая-то книжка, заложенная закладкою на 14 странице, которую он постоянно читал уже два года". Это замечание может вызвать улыбку, но если вдуматься, как это верно, и это может быть с любым из нас. Я, например, замечал за собой, что если читаешь какую-то серьезную книгу и не переворачиваешь при этом страницу, то в следующий раз ты начнешь опять с этой же страницы и так далее до бесконечности. Поэтому я взял себе за правило: чтобы не уподобиться Манилову, несмотря на дефицит времени, несмотря на то, что хочется спать (если читаешь перед сном), дочитывать книгу до следующей страницы. Если сравнить чтение Петрушки и Манилова, какое является более продуктивным, то, наверное, это сравнение будет в пользу Петрушки.

Читает и главный герой поэмы Чичиков, но лишь во время болезни, когда нужно занять, или как мы говорим, убить время: "Желая чем-нибудь занять время, он сделал несколько новых и подробных списков всем накупленным крестьянам, прочитал даже какой-то том герцогини Лавальер, отыскавшийся в чемодане". Роман французской писательницы С.-Ф. Жанлис (1746-1830) "Герцогиня де Лавальер" не раз переводился на русский язык. Любовница французского короля Людовика XIV, герцогиня Лавальер была весьма популярна в России. Она была фрейлиной принцессы Генриетты Стюарт. Несмотря на то что она не отличалась красотой и несколько прихрамывала, ей удалось обворожить короля своей миловидностью и приветливым нравом. У неё было от короля четверо детей, из которых осталось в живых двое: Мария-Анна де Бурбон, мадмуазель де Блуа (родилась в 1666 году) и Людовик, граф Вермандуа (род. в 1667 году). Когда Людовик XIV приблизил к себе маркизу де Монтеспан, Лавальер удалилась от двора и постриглась в монастыре кармелиток, в Париже. Годы жизни: 6 августа 1644, Тур - 7 июня 1710, Париж. Луизе Лавальер посвящено значительное место в романе Дюма "Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя".

На вечеринке по случаю покупки душ "Чичиков никогда не чувствовал себя в таком веселом расположении, воображал себя уже настоящим херсонским помещиком, говорил об разных улучшениях: о трехпольном хозяйстве, о счастии и блаженстве двух душ, и стал читать Собакевичу послание в стихах Вертера к Шарлотте, на которое тот хлопал только глазами, сидя в креслах, ибо после осетра чувствовал большой позыв ко сну". Это говорит о том, что Чичиков читал и более серьезные книги, в частности Гете.

Позже, во втором томе "Мертвых душ", Чичиков так отозвался о библиотеке Андрея Ивановича Тентетникова: "Взглянув на библиотеку и отозвавшись с похвалой о книгах вообще, заметил, что они спасают от праздности человека". Правда, надо учитывать, что Чичиков, стремясь произвести на Андрея Ивановича благоприятное впечатление, мог отзываться не вполне искренне.

Описывая городских чиновников, Гоголь отмечал: "Многие были не без образования: председатель палаты знал наизусть "Людмилу" Жуковского, которая еще была тогда непростывшею новостию, и мастерски читал многие места, особенно: "Бор заснул, долина спит" и слово: "чу!" так, что в самом деле виделось, как будто долина спит; для большего сходства, он даже в это время зажмуривал глаза. Почтмейстер вдался более в философию и читал весьма прилежно, даже по ночам, Юнговы "Ночи" и "Ключ к таинствам натуры" Эккартсгаузена, из которых делал весьма длинные выписки по целым листам, и в чем состояли эти выписки и какого рода они были, это никому не было известно". Баллада В. А. Жуковского "Людмила" (1808) - вольное переложение баллады "Ленора" (1773) немецкого поэта Бюргера. Юнговы "Ночи" - поэма английского поэта Эдуарда Юнга (1683-1765) "Жалоба, или Ночные думы о жизни, смерти и бессмертии". "Ключ к таинствам натуры"- сочинение писателя-мистика Карла Эккартсгаузена (1752-1803), пользовалось популярностью в масонских кругах русского общества.

Обратимся теперь к творчеству Достоевского, и, в частности, к его роману "Братья Карамазовы". Слуга Григорий, читал "список слов и проповедей "богоносного отца нашего Исаака Сирина", читал его упорно и многолетно, почти ровно ничего не понимал в нем, но за это-то может быть, наиболее ценил и любил эту книгу, не понимая их, но, тем не менее, продолжал читать".

Если исключить из рассмотрения чтение Манилова, так как, по сути дела, это даже и не чтение, то можно выделить следующие типы чтения:

1. Чтение Петрушки, которому было абсолютно все равно, что читать, лишь бы читать. При таком варианте чтения можно говорить о том, что ему все было интересно, то есть, о его всеядности, или для него важен был сам процесс чтения. Быть может, чтение придавало ему большую значимость в своих собственных глазах.

2. Чтение Чичикова, который читал лишь чтобы убить время. Это вариант чтения очень распространен, даже и в наше время.

3. Чтение слуги Григория, которому нравилось читать произведения Исаака Сирина за то, что они были ему непонятны. По-видимому, при чтении такого читателя не оставляет надежда, что все-таки когда-либо он поймет хотя бы часть. Не исключено, что в ходе чтения его охватывает гордость от соприкосновения с чем-то значительным, что пока ему непонятно. Достоевский этого не объясняет. Можно лишь догадываться, какие чувства испытывал Григорий, читая непонятные книги.

Макс Нордау в своей книге "Вырождение", опубликованной в 1892 году, пишет: "Книга, желающая стать модною, не должна, прежде всего, быть вразумительною. Все, что понятно, так обыкновенно и годится лишь для черни". Поэтому одной из причин любви Григория к непонятным книгам может быть стремление откреститься от черни, возвыситься над ней. Ведь он, как слуга господ, уже стоит чуть ли не вровень с ними, по крайней мере, в его глазах.

Учитывая, что в романе "Братья Карамазовы" описывается время более позднее, чем в "Мертвых душах", налицо прогресс в способах чтения, так как тип чтения слуги Григория представляется более возвышенным, чем чтение Петрушки или Чичикова.
* * *
Интересно отношение к чтению В.В.Розанова. В "Уединенном" он пишет: "Действительно, я чудовищно ленив читать. Напр., Философова статью о себе (в сборнике) прочел 1-ю страницу; и только этот год, прибирая книги после дачи (пыль, классификация), - наткнулся, раскрыл и прочел, не вставая с полу, остальное (много верного). Но отчего же, втайне, я так мало читаю? 1000 причин; но главная - все-таки это: мешает думать. Моя голова, собственно, "закружена", и у меня нет сил выйти из этой закруженности. Я жадно (безумно) читал в гимназии: но уже в университете дальше начала книг "не ходил" (Моммзен, Блюнчли)".

Тем не менее, мыслители, философы, писатели - одна из самых начитанных категорий людей. Необходимо читать хотя бы для того, чтобы не изобрести "велосипед". Если человек ничего или мало читал, то в процессе своего творчества он постоянно будет открывать уже открытое. С другой стороны, у него нет опасности испытать влияние какого-либо авторитета. Другой крайний случай - человек энциклопедически образован. В этом случае у него нет опасности открыть уже открытое, он и так все знает, но есть опасность, что его творчество будет вторично. Ему будет казаться, что все уже написано, все создано. Обильные познания будут давить на него и препятствовать возникновению чего-либо нового. Очевидно, что здесь, как и во многих случаях, залогом успеха будет разумное сочетание чтения и собственного творчества. Розанов, действительно, представляет собой интересный феномен (конечно, если он не наговаривает на себя, есть такая болезнь у некоторых писателей - показать, что ты хуже других). В молодости он много читал. Это чтение как бы зажгло, дало толчок его творческой фантазии. И дальше он, в основном, только записывал, что приходило к нему, и днем, и ночью, порой в самое неподходящее время, о чем могут свидетельствовать записи в конце заметок, из которых состоят "Уединенное", "Опавшие листья" и некоторые другие произведения.

Далее Розанов продолжает: "Я решительно не могу остановиться, удержаться, чтобы не говорить (писать); и все мешающее отбрасываю нетерпеливо (дела житейские) или выраниваю из рук (книги). Эти говоры (шепоты) и есть моя "литература". Отсюда столько ошибок: дойти до книги и раскрыть ее и справиться - для меня труднее, чем написать целую статью. "Писать" - наслаждение: но "справиться" - отвращение. Там "крылья несут", а тут - должен работать: но я вечный Обломов".

У Александра Закгейма я почерпнул следующую мысль: "Писать только в состоянии вдохновения - все равно, что топить печку спичками". Разумные люди используют спички для растопки печки, а далее горение поддерживают, подбрасывая дрова. Но, очевидно, у Розанова этих "спичек" было столько, что он мог позволить себе писать лишь в состоянии вдохновения, когда приходят мысли, и ты не писать не можешь. Работать же систематически, упорно, напряженно отделывая каждую фразу, он (в отличие от Флобера) не мог. Но, по-видимому, для каждого автора характерен свой стиль работы. И сейчас для нас интересен и Розанов, и Флобер. Хотя, конечно, и направление их творчества, и его специфика у них была разная.
* * *
В книге "Мимолетное. 1914 г." Розанов возвращается к теме чтения: "Инстинкт книги есть только у немногих людей. Я помню, Мих. Петр. Соловьев (1842-1901, начальник Главного управления по делам печати, писатель, публицист), уже около 50-ти лет, непрерывно и много читал. Читал горячо и с интересом. (Его выражение о Щедрине мне - замечательно и, пожалуй, исторично: "Бывало, появится новая книжка "Отеч. Зап." с новой статьей о гг. ташкентцах или подобном - и, глядишь, целого угла действительности нет", т.е. он разрушил). Рачинский (С.А.) (1833-1902, ботаник, деятель народного просвещения) мне показывал карманную записную книжку Победоносцева, где были сделаны выписки - небольшие, строк по 6 - 10 - 15, из тогдашнего любимого философа; фамилья что-то похожа на Бьергсона. Кажется, у него сочин. "Сезам и лилии" ("Сезам и лилии" - под таким названием редакция "Нового журнала иностранной литературы" напечатала перевод трех лекций английского теоретика искусства Джона Рескина: "О сокровищах королей", "О садах королей", "О тайне жизни" (пер. О.М.Соловьевой) (прим. А.Н. Николюкина)). Порядочно, но не с таким уже пылом, читал Влад. Соловьев. Л.Н.Толстой читал до самого конца жизни и очень много и горячо. Но, вообще говоря, этот инстинкт очень редок, и мне встречались люди с университетским образованием, которые, кроме газет, ничего и никогда не читали - и незаметно было, чтобы когда-нибудь читали. Чтение, и сила, и напряженность его есть особый талант - талант умственного поедания, талант душевного аппетита, "охотка к еде книг". Собственно, только эти люди и составляют "образованный класс страны", около которого именуются "образованными" другие, кончившие университет совершенно напрасно. Те, другие, - балласт образованного класса, сор общества. Им, собственно, не следовало бы вовсе учиться, кроме элементов, самое большее - гимназии. Вообще "образованный класс" страшно нуждается в очищении себя, в избавлении от "сора", в "отборе лучших" (Дарвин). В теперешней засоренности он - что засоренный хлеб: от него только у страны живот болит".