Упорный ангел

Сорокина умерла в бассейне. Совсем ещё недавно были мы студентами и не созрели уместить такое в голове. Как умерла? И почему в бассейне? Утонула? Нет, отказало сердце. Мои бывшие однокурсницы растерянно молчали, стараясь осознать нелепую такую весть.

Хотя Сорокина училась в другой группе, чудесно её помню. Высокая, стройная очень, но вовсе не худая. И скромная. Настолько скромная, что я не знаю имени – Сорокина и всё. Роскошные чёрные брови и длинные светлые волосы – сама собою яркая, без всяких выкрутасов. И очень скромная при этом. Умерла Сорокина… В бассейне… Чушь какая-то! Увы, не чушь…

Упорный ангел смерти настиг всё же её! Ударил прямо в сердце, ударил со второй попытки – я знаю, вспомнил сразу, уже была одна. И тот его полёт, то страшное пике мне не забыть. Уже был явный знак.

Да, помню! Да, вестник смерти над ней уже витал. Нас на последнем курсе отправили достраивать общагу. Пятиэтажка новая почти готова, но рядом строится кирпичная труба котельной. Почти готова и труба, уже ведут у самой крыши кладку. Мы подаём кирпич. Девчата внизу нагружают подъёмник. С трагическим, надрывным скрипом, с писком, с щемящим душу стоном груз медленно ползёт наверх. Принимаем кирпич мы с Сергеем и целая группа девчат. Я с каменщиком рядом, на специальном помосте с перилами, а Серёга – на крыше, у подъёмника прямо. Чуть-чуть не достаём мы друг до друга. Девчата выстроены цепью в чердаке, и вкруговую, через слуховые окна, неспешно тянется наш груз к трубе. А каменщик работает, как шустрый робот, нас даже подгоняет.

День серый и холодный. По крыше раздольно гуляют предснежные ветры. Противно очень ждать, пока наладится весь наш конвейер. Разгрузим, наконец; завалим мастера работой и мы с Сергеем тоже залезаем в чердак погреться. Наш каменщик уж посинел, но не уходит – зашибает деньги. Вот нижних жаль девчат – им скрыться некуда, но, правда, там и нет такого ветра.

Опять кряхтит, пищит и воет безобразно наш подъёмник. Выползаем с Сергеем на ветер – вот он кирпичик свеженький, вот рядом каменщик, уже нас ждёт, а девочки ещё не раскачались – кто-то исчез вообще, другие не поднимутся никак с насиженного места. Зовут друг дружку, шутят – мы стоим.

Да, пару раз кирпич кидали напрямую. Мгновенно разгружали. Девчатам нравилось, и каменщику тоже, хотя он для порядка и ругался. И нам гораздо лучше – меньше мёрзнем и даже весело, приятно покидаться кирпичами, мы, вроде, как гантельками играем.

Толстый белый кирпич с чёткими, острыми рёбрами. Рукавицы каляные сняли, в них не ухватишь надёжно. Сергей кричит: «Лови!» Короткий взлёт, кирпич послушно входит мне в правую ладонь. Мгновенный перехват, и левая рука кладёт его к трубе. «Лови!» – и правая опять встречает приятный белый груз. Опасно так кидать? Какая же опасность? Ведь это рядом. Мы совершенно трезвые. Внимательны и собраны.

И вот опять вдвоём. Опять: «Лови! Лови! Лови!» Я, как жонглёр, играю кирпичами. Красивое порханье белых, ровных тел. Вот и пуста платформа. Серёга примеряется уже залезть в чердак. А девочки как раз только собрали цепь. Я приготовился над ними пошутить, но снова вдруг: «Лови!»

Рванулся, подставил руку… Откуда же ещё кирпич? Он летел как обычно – плашмя, узкой гранью вперёд, но всё-таки команда запоздала. Всего на полмгновения! Кирпич – мне показалось – не совсем обычный, слегка блестящий, как будто из хорошего китайского фарфора. Он плавно очень, как при стыковке космический корабль, приблизился к моей ладони, да только к внешней стороне её.

Я всё уже понял, что будет.

Почудилось мне даже, что этот подлетающий кирпич ненадолго застыл так нагло и зловеще вблизи моей руки. Да, что-то уж случилось явно, случилось с ходом времени, со мной самим. Кирпич всё холодит костяшки пальцев и, как отпущенная птица, ещё не очень верит выпавшей свободе, в нём только-только закипает предвкушенье жуткого восторга свободного паденья; он только духарится на полёт – готовится ожить.

А я окаменел. Успел поймать в Серёгиных глазах застывший ужас. Под нами на земле, возле трубы, песок навален горкой. И прямо здесь Сорокина присела отдохнуть. Другие все поодаль. Зачем же ты, зачем ушла от них? Ведь мы же… вон чего… Сорокина! Зачем ты здесь сейчас?!

Блестящий белый камень медленно, плашмя отчалил от ладони. Ну, почему всё так тягуче и протяжно?

Я перегнулся вниз, вперившись в белую смерть, – камень торжественно, медленно очень и чуть накреняясь, шёл в голову прямо. Сорокина-а-а!!! В ушах свистящий звон. Как будто на далёкой лесопилке запела циркулярная пила. Протяжно, заунывно, с дрожью и негромко. У-у-у-и-и-и… У-у-у-и-и-и…

Это пение ангела смерти…

Сорокина сидела в безмятежной позе – откинулась, опершись сзади на прямые руки и запрокинув голову. Пышные волосы светлым цветком по центру песчаной клумбы. Я разглядел, как убедительно круглятся груди. Да, сверху красота её ещё видней. Зажмурилась, как будто загорает, как будто ловит какие-то особые лучи через завесу тёмных снежных туч.

Белый камень снижается плавно. И я вместе с ним. Сжимаю деревянные, шершавые перила – рулить хочу чуть в сторону от страшной траектории. Звенит в ушах. Сейчас я раздавлю перила.

Какое-то невнятное порханье у белого пятна, какой-то шелест крыльев.

…Такой вот точно звук я уже слышал, слышал в раннем детстве. Когда тонул в реке, когда уже хлебал и вдруг в последний раз, отчётливо мелькнув, взлетел, перевернувшись, знакомый зелёный берег – вознёсся в никуда. У-у-у-и-и-и! Протяжное пение ангела, ангела смерти! Но я тогда очнулся. Уже в руках у брата, на берегу. Я вспомнил этот звук…

…Кирпич слегка качнулся, чуть задрожал, как поплавок в начале клёва. Кто дёргает невидимую нить в неведомых пространствах? Снаряд ещё сильнее накренился, но твёрдо держит этот страшный курс.

В лице Сорокиной блаженная, счастливая истома. Послышался и ей протяжный этот ангельский призыв?

Представил Страшный суд! Без судей. Одни родители её. Стоят и смотрят!

Что за пятно маячит рядом?

…И ещё раз, уже потом, я слышал этот заунывный, переливный свист. Я ехал с юга на своём пикапе. С сыном-крохой, с женой и даже с тёщей. Широкая дорога, левый ряд, всех обгоняю. Навстречу, тоже в левой полосе, мчит крупный грузовик. Кузов наполнен листовым металлом. И верхний лист, побольше площадью моей машины, срывается в полёт. Как тень громадной птицы мелькнуло что-то над лобовым стеклом и… ангельски позвало прямо с неба. Вот так же точно. И ещё невнятно, вроде: «…упоко-о-ой!» Как шелест тонкой жести. И сразу же удар толстенного листа проката об асфальт там, позади…

Кирпич снижается в каких-то светлых вихрях. Я больше тормозить не в силах, не в силах направлять.

Где же ты, где же ты, ангел-хранитель?!

Мы видели с Серёгой ясно, как камень вдруг, почти уже у самой головы, слегка мотнулся, как в воздухе листок бумаги, чуть колыхнулся в сторону и резко, остриём вошёл в песок. В песок! Чуть позади.

Сорокина могла бы и рукой достать до гладкой белой грани. Ещё как будто дремлет. Но явно уловила что-то. Пошарила вокруг глазами и зевнула сладко.

В песок, а не в висок!

Что видела в дрёме, слышала, что?

И время вдруг пошло своим нормальным ритмом. А у меня засохло горло, виски стучат, и пальцы от перил никак не оторвутся. Потом большой был шум, разборки, законный крик прораба, но это далеко не Страшный суд.

Страшнее показалось, что даже сам Серёга никак не мог понять, откуда у него в руке возник отполированный кирпич. И почему он так внезапно кинул. Когда спустились, песок был пуст.

Я всё хотел с Сорокиной поговорить. Только совсем не знаю, что сказал бы.

Теперь уж ничего мне не сказать. Упорный этот ангел успел поговорить с ней раньше. Опять над ней пропел, прошелестел и всё же усыпил. Никто не помешал ему в бассейне.

И это пение мы все ещё услышим. Я думаю, узнаю сразу.