ТЕЛЕПОРТАЦИЯ В ВЕЧНОСТЬ

Когда-то бывши обычайным,
За толщей лет нам стало тайным.
Имело ль место всё так быть?
Попробуй это рассудить…


1
Окрестность Рима, старый храм –
Хранитель всех людских пороков.
И в неба синеве глубокой
Диск солнца. И легки ветра.

С холма открыта панорама:
Богам молящихся приют;
Торговля бойкая у храма –
Рабов скупают, продают;

Стоят у входа проститутки –
Рабыни плотских утешений,
Ждут вакханалий по минуткам
Наесться вдоволь угощений.

Всегда несытые мечтают,
Что с возрастом сдадут их в слуги,
Там со стола перепадает,
Дай бог не умереть в недуге.

Взирают молча на торговцев,
Вдруг кто захочет женской ласки.
И, жмурясь от шального солнца,
По сторонам стреляют глазки.

Надсмотрщики, следят за всеми,
Порядок рынка охраняя,
Поддавшись вялости и лени,
Порой, в тенёчке засыпают.

Рабы на рынке разной кожи.
Есть африканцы, греки, кельты.
В цене лишь те, что помоложе.
За старца не дадут монеты.

Поодаль продают красотку.
Служитель храма покупает.
Такая девица – находка.
В цене торговец уступает.

Доволен был жреца прислужник,
Вокруг вертелся так и сяк.
Усердно тряс кошель дерюжный.
И всё отдал. Запас иссяк.

– Как называть тебя, рабыня?
– Галиной нарекли родные.
– Так значит ты, как гладь морская?
Задоришься, мужчин лаская?

– Я замуж не успела выйти,
И не хочу в богов обитель.
Служанкой буду я хорошей,
И стоят слуги подороже!

Но продавец отвергнул это.
– Уж лучше взять сейчас монету,
Слуг всюду всем давно хватает,
Торговля чахнет, затихает.
Ещё бы прихоти я слушал!
Здесь гладиаторы в цене,
А не сварливые игрушки…
… Рабыня подошла б и мне…

Окинул похотливым взглядом
Беззубый продавец рабов.

– Эх, сбросить бы чуток годков…
И ныне б хороша услада…

– Так нет уж, сговорились!
Мангон, отказы не в чести…
Забрал платёж, девчонку отпусти!
Тебе что? Ласки девы возомнились?
Теперь её услуги у меня купи…

Служитель храма был ещё при силе,
Схватил за руку грустную покупку.
И девушка пошла за ним уныло,
Ей душу выжали, как губку.

– Галина! И опять Галина!
Всех гальских Галами зовут!
У кельток часто встретишь это имя.
Покорность в женщинах все чтут.
Восточнее Галин поболее намного.
На западе нет имени такого.
Иди, – толкнул Галину в спину. –
Найду приличного мужчину,
Чтоб первый раз был не противен,
Чтоб не был стар и агрессивен.
А коль найду, кто даст дороже,
Определю в служанки, может, –
Здесь воля неба и богов…
И мой тебе вердикт таков.

– Спасибо, добрый человек,
Я буду благодарна век.

– Поможешь мне прибраться в храме,
Потом твоими мы делами
Займёмся вслед и не спеша.
О, как ты всё же хороша!
Мне за тебя дадут немало,
Но! Чтоб покорнее ты стала!

– Не согласиться нет причины,
Порукой Ваши мне седины.

– Но имя ты возьмёшь другое.
С твоим жить вечно будешь в горе.


***
Разросся древний город Рим,
Не помня галльских разграблений
Покинутых домов бегущими людьми
От издевательств, смерти или плена.

Течёт размеренная жизнь,
Хотя в конфликте с Карфагеном.
Судьбы ли прихоть, иль времён каприз –
Не тронули уклада жизни перемены.

По каменке прошлись солдаты строем,
Телега протряслась за ними.
Патронов исполняя волю,
Шныряли всюду либертины.

Под мужних ликторов присмотром
По лавкам римлянки ходили.
Работорговцы пешим строем
Рабов в цепях на торг водили.

По порученьям пробегали слуги.
Кишела площадь разным людом.
В дома богатых вжились слухи.
Там яствами дивили блюда.

В сердцах республиканский нрав,
Патриции всем в Риме заправляют.
По-прежнему: раб не имеет прав,
Под патронажем либертины прозябают.


***
На чужедальней стороне
Берёзки шепчут юным тайны.
И папоротник в тишине
Питает ручеёк хрустальный.

Студёная вода струится,
Так и захочется умыться.
Славянка там бельё стирает
И тихо песню напевает:

«Светом зАлилсЯ восток.
Дай водицы ручеёк.
Радуй нас живой прохладой.
Нам воды не много надо.

Лес спелее ягод дай.
Мёдом нас не обделяй.
Поле засевали сами.
Будем скоро с урожаем.»

И в ответ на лёгких крыльях
Мотыльком неутомимым,
Собирая в душах силу,
С грустью песня заструилась:

«Стороною чужедальнею
Ходят громы громкогласые,
Шлют ветра исповедальные.
Светит ярко солнце ясное.

Что-то сердцу распечалилось,
Жизнь нисколечко не сжалилась.
Отчего я разнесчастная?
Ждать любимого замаялась.

Тёплый дождь напоит дОсыта
Где-то землю благодатную.
Пробегусь ногами бОсыми,
Брошусь в сено ароматное.

Нарыдаюсь до беспамятства,
Насмотревшись в небо синее.
Облакам раскрою таинство,
Что лишь с милым я счастливее».

Текла размерно-деревенская
Жизнь средь лесов, полей распаханных.
Кто мастерил свой сруб, блаженствуя,
Что зимушкою быть женатому.

А кто копал колодец, радуясь,
В два роста и уже вода.
В кого вселилась дремота.
Кому-то жизнь незаурядная.

Игрец на балалайке звонкой
Аккорды лил перед девчонкой.
Кузнец подкову оплавлял,
Чтоб был послушнее металл.

Коза всё блеяла на привязи
Между щипанием травы.
Квасок из крынки пили витязи.
Стругал дед меч для детворы.

Смеялись у колодца умницы,
Всех обсудив богатырей.
Гонялся мальчуган за курицей,
Чтоб для наваристости щей.

Доил коровку кто-то ласково,
Спешил кобылке сена дать.
Там быль граничила со сказкою –
В словах о том не передать.


***
У криницы в тишине плачет ивушка, рыдает.
Косы ветер заплетает,
Тихо шепчет о любви
И о сложностях судьбы.

Деревянное ведро в чистой речке искупалось,
До верхов водой набралось,
А потом на бережок,
Ждать, когда попьёт дружок.

Плюх второе в омут быстрый.
И вдвоём на коромысло.
Воду девица несёт,
А чужак в засаде ждёт.

Ловко вынырнул из тени,
Лихо девицу связал.
Через лошадь перевесил,
Был таков коварный галл.

Думал, захватить рабыню,
Но любовь явила силу.
Он навеки в рабство сам
Угодил к её глазам.

В родной край с девой воротился
И в тот же день на ней женился.
И дева поддалась любви.
В согласье души их сплелись.


***
А над землёй Гипербореи
Плыл облаков неровный строй.
Дымясь, в лесу костры горели.
И пахло жжёною смолой.

Куда судьба скитальцев гонит
С насиженных веками мест?
Красиво пела дева-воин,
И голос слышался окрест:

«Бросит море в сердце горе.
Ухнет филин – сердце стынет.
Много лиха на двоих нам.
Солнце встанет – лихо канет.

Солнце встанет – лихо канет.
Дарит утро сердцу мудрость.
Сердцу туго от недуга,
Ждёт разлука нашей муки.

Ждёт разлука нашей муки.
Распрощались и расстались.
Сердце плачет, слёзы прячет.
Плещет морем в сердце горе.

Плещет морем в сердце горе.
Потерялась сердца радость.
Грусть приходит и уходит.
Боль залечим новой встречей».

Взметнули гордо ели ввысь
Остроугольные верхушки.
И кроны юные дубы
Пораспушили вдоль речушки.

Ничто беды не предвещало.
Багрянцем полыхал закат.
Резвилась детвора у стана.
Снял велий воин тяжесть лат.

Взяв сына нА руки игриво,
Улыбкой светлою расцвёл.
Малец всё теребил огниво,
Желая получить огонь.

Гиперборейка хлопотала,
Готовя ужин для семьи.
И песня бережно вплеталась
В гармонию родной земли.

Как бы пронзая мужа взглядом,
Вдруг бросила ему слова.
– Охрану выставить нам надо,
Не помешало б никогда.

– Нам галлы многие года
Весь юго-запад охраняли.
От них урона мы не знали.
И где-то рядом их орда.

Вздохнула глубоко и тяжко,
Тревожно глядя на закат.
Смех сына вдруг смягчил ей взгляд:
– Мне отчего-то нынче страшно.

Шипел в костре огонь еловый.
Вскипал висевший котелок.
И запах росных трав медовый
По ветерку елейно тёк.


***
Сгущались тучи торопливо,
Тепло роняла в ночь Земля.
Вдоль, мглой парящего, залива
Вёл галльский командир отряд.

Все пробирались осторожно,
Не молвив слова в тишине.
И догорал закат тревожно
За лесом в таящем огне.


***
Застыло время во вселенной.
Смотрела вниз из туч луна.
И ветерок прошёлся ленно
По разоспавшимся лугам.

Не поскупилась ночь на росы.
Не дали тучи вод дождя
И разлетелись, выдав звёзды –
Сменило небо свой наряд.

Быть дольше темень так старалась,
Но бесконечной быть запретно.
И впопыхах засобиралась
На запад убежать с рассветом.


***
Скользнула тень, потом другая.
Не руша сонной тишины,
Всех спящих воины кромсали,
Тех, кто на смерть обречены.

Стан обуян был сном беспечным,
Лишь звёзды были в карауле.
Под утро хмурое навечно,
Без срока стар, и мал уснули.

Вспорхнула с ветки в небо птаха,
И время жаворонку петь.
Галл с мёртвой девы рвал рубаху,
Чтоб протереть кровавый меч.

Снял оберег с девичьей шеи
И с другом разговор затеял:
– Ну, вот и всё! Теперь победа!
На побегушках мы не будем бегать.

– Мы не в бою добыли славу,
Гордиться нечем нам по праву.

– Довольно пустяком терзаться!
С гиперборейцами нам не тягаться!
В бою нам было их не одолеть.
Теперь их нет! И не о чем жалеть!

– Ты рано празднуешь победу.
Что на других становьях – нам не знать.
Гиперборейцам страх не ведом,
Из них кто выжил – всем нам умирать.

– Мы всё продумали до мелочей!
И промах в деле невозможен.
Гиперборейцев галлы не глупей.
Всех до рассвета уничтожим.
Не зря же мы от всяких бед
Их тыл хранили много лет?
Они нам стали доверять.
И этим пала вражья рать.
Теперь их земли – наши.
И здесь немало добрых пашен.
Здесь всюду дикие леса,
Сколь дров землица припасла.

– О, да!
Теперь в меха одеты будем
И в праздники, и в стужи буден.



2
За годом год немало лет
Легли на земли серой пылью.
Который отсиял рассвет?
Закатов сколько стало былью?

Сменилась мода сотни раз,
Всё совершенствуясь с годами.
Но пыл пороков не угас,
Не смылся вешними водАми.


***
Уютный атрий в топи роз.
Цветы плетутся по колонам,
А в остальном дом римский прост,
Не видно роскоши особой.

Скучала римлянка одна.
Далёкий грохот колесницы
Извне проник в проём окна.
Взлетели вверх её ресницы.

Улыбка на лице мелькнула.
И женщина стремглав метнулась
Скорей приехавших встречать.
А грохот начал нарастать.

Легко летела колесница,
За нею конников отряд,
Хотя числом он малочислен,
Но был из дюжих он ребят.

Замедлились, остановились,
И, поприветствовав хозяйку,
Охотно все разговорились,
Пересудив из новых байку.

Жена сбежала по ступенькам
К стремглав спешащему к ней мужу.
Руками обвилась, как змейка,
Прижавшись станом всем потуже.

– Приказ отдай на всех готовить ужин,
А мы с тобой проедемся немного.

– Нет. На душе лежит тревога,
И на дороге дождь оставил лужи.

– Боишься замарать наряды?
Я заказал тебе обновок ворох.

– Мне наш второй ребёнок дорог.
Я сообщить об этом рада.

Эрасмус подхватил супругу
И закружил, зажав в объятьях.
Любили всласть они друг друга,
Уж много лет пылали страстью.

Отдав приказ готовить ужин,
Чета взошла на колесницу.
Их счастье украшало лица,
Являя блеск зубов-жемчужин.

Эрасмус статен и высок,
Всем видом он внушал отвагу.
Охраны рядом с ним не надо,
Расправиться хоть с сотней мог.


***
Телега двигалась из Рима,
Везла семью в их сельский дом.
За ней четыре конвоира
На лошадях, бороли сон.

Прибилось солнце к горизонту.
Глава семьи жену журил.
Налево – серебрились воды.
А справа – запахи лес лил.

Тут кипарисы и миндали.
Летел по ветру яблонь цвет.
Тревоги путники не знали,
Ничто не предвещало бед.

За мысом пара кораблей.
Не видно было их с дороги.
В лесу десятка два людей
Таились в ветках маскировки.

Сразили ликторов вмиг стрелы.
Телегу окружили галлы.
Крик женщины остервенелый,
И галл вдруг ткнул в неё кинжалом.

Она упала на телегу,
Смотрела в небо в первых звёздах.
Малыш к её прижался телу.
Молчал патриций, сидя гордо.

– Куда вы на ночь глядя
Из насиженного Рима
Да с добром и при параде?
Скажешь – мы отпустим с миром.

Глянул на мальца мужчина,
На жену – она дышала,
Ухмыльнулся беспричинно
И пробормотал устало:

– Мы с женой из древних двух родов.
Здесь недалеко усадьба, сельский дом.

– Значит, там добра немало.
Поживиться есть чем галлам.
КАзал, забирай мальчишку.
В храм продать его не лишне.

Меч скользнул горизонтально,
Наземь пала голова.
Поднял галл и театрально
Над собою сотрясал.

– Был патриций, нет его.
Мы по одному так всех до одного
Римлян перебьём отродье.
Будут галлы Римом верховодить.

И голову на шею своего коня
Он привязал к комплекту к двум другим.
За лаврами добро с телеги схоронив,
В село спешил отряд, в ночь алчностью гоним.

Злодеи, подхлестнув коней,
Гурьбой неслись во все пары.
Ведь первому кусочек пожирней.
Никто не хочет быть вторым.


***
Летела колесница по дороге,
А впереди – телега поперёк.
Сердца двоих ускорились в тревоге.
Опять куражилась судьба-игрок.

Пять мёртвых тел вокруг телеги.
Одно без головы лежало.
И цветом яблонь, будто белым снегом,
Печаль – погибших заметала.

В телеге раненная молча
Смотрела в глубь немого неба.
Хоть источали слёзы очи,
Но ярость в них ещё кипела.

Эрасмус, оглядев округу,
Сошёл к несчастной с тяжкой раной.
Она молила, взяв за руку,
Чтоб сына вызволили с рабства.

Сказала кто она, откуда,
И кто был муж её погибший.
Судьбы злодейство и причуда,
Что им была роднёй при жизни.

Смерть отняла жизнь беспощадно.
Глаза у женщины закрылись.
Эрасмус с Даной за отрядом
Покрались по вечерней стыли.

По редким каплям свежей крови,
Отчаянно пошли по следу.
И был закат такой багровый,
Как-будто бы рождал он беды.

Когда разбойники заснули,
Напившись вдоволь вин креплёных,
Чета тихонько проскользнули.
Украден ими был ребёнок.


***
Весну сменила сказка лета.
В лучах полуденного света
Под штиль искрилась моря гладь.
А в небе – солнышка печать.

Струился нежный ветерок.
Вдоль скал прибрежных путь пролёг.
Повозка едет под охраной.
И воздух свеж благоуханный.

Эрасмус млел, любуясь Даной.
– Тебе беременность к лицу!
Как ты полна теплом и тайной.
Дай Бог сыночечка отцу.
Есть дочь, и сын приёмный тоже,
Но сын родной всего дороже.
А будет дочь, пусть будет дочь,
Ещё сынка родить нам вмочь.
В Рим забирать детишек надо,
Учителей нашли давно…
Сидела б лучше дома, Дана.
Нет! Ты трясёшься здесь, со мной.

– По детям сильно заскучала,
Отрады в Риме не встречала.
Пока ты ездил по делам,
Я слёзы обо всём лила.
Как ребятишки там на вилле?
Хоть дед пока ещё при силе,
Детей попроще будет в Риме
Учить нести своё им имя.

– Да. Дариус давно родным стал нам,
С Фелисией всё делят пополам.
Но за Катона надо будет дочь отдать,
В его родне одна лишь знать.

– Да полноте, ей нет пяти!
О чём здесь может речь идти?
Непредсказуема жизнь, многогранна…
Катону будет ли Фелисия желанна?

Охранник вдруг подал им знак –
Десяток впереди вояк
Из зарослей магнолий вышли,
И сзади есть десяток пришлых.

Была дорога безопасной,
Никто не ждал беды лихой.
И… мало стражников напрасно…
– Ну, вот и всё, для нас с тобой.

Эрасмус был силён и ловок,
Разил врагов, как бог войны.
Но Дану увезли так скоро,
Ведь были силы не равны.

Отбили лошадей, телегу,
Не сдавшимся оставив жизнь.
Своих не стали хоронить,
Все бросив трупы на дороге.

Эрасмус безнадёжно плакал,
Никак не мог себя простить,
Что мог такое допустить –
Жена теперь во вражьих лапах.


***
– Оляна, привязала коз?
Тебя не свадить на покос.
Трава на славу уродилась.
А ты брюхата. Что за дикость?
Что за манеры галлов ныне?..
К чему беременность рабыне?..
Ступай, корову подои,
Ну, а потом к себе иди.
Вдруг, если что, зови меня.
Где повитуха – знаю я.
Тебе дойти к ней помогу.
Здесь рядышком, на берегу.

Оляна о порог споткнулась,
Всё тело с болью содрогнулось.
В испуге сердце колотилось.
Старухина ей к сроку милость.

Корову быстро подоила,
Взяла тряпья, что накопила.
В сопровождении хозяйки
Шла к повитухиной хибарке.

В лицо бил ветер буйной силы.
Округа вдруг совсем остыла.
Толпой по небу мчались тучи.
Спустился дождь с небесной кручи.

Они прошли лишь полпути,
А дальше им невмочь идти.
Оляна улеглась на травку.
И роды приняла хозяйка.

Малыш был мёртв. Как не старались,
Но крика так и не раздалось.
Не видно слёз обоих женщин.
Дождь по щекам без меры хлещет.

А по дороге, что вдоль речки
Телегу волокла лошадка.
Два чужака. Чуть слышно речи.
Откуда здесь взялись – загадка.

Оляна с бабкой притаились.
За бугорком не видно их.
Внезапно как-то дождь утих.
И путники остановились.

Вдруг из телеги плач раздался.
Младенец громко разрыдался.

– Как звали римлянку?

– Так Дана. Давай оставим здесь у стана.
Зачем с собой её тащить?
Скончалась, знать, должно так быть.

– А что с ребёнком будем делать?
Малышке к нашим не доехать.

– Оставим с мамкой, пусть умрёт.
Рёв слушать – это же не мёд.

Сгрузили тело и ребёнка.
Скарб потащила лошадёнка.


***
Младенца мама молодая
В тряпьё усердно пеленает.
Вниз со щеки слеза упала.

– А я ведь счастья и не знала.
Я если б не хранила тайны,
Людей бы не было на стане.
Здесь каждый раб своей судьбы,
И, несомненно, я и ты.
Жестоки здешние края,
Расти малышка, как моя.
Твоя ведь мамка умерла,
И умер мной сынок рождённый.
Расти красивой и смышлёной.

Шаги, и грохот пнутого ведра.
В коморку распахнулась дверь.
Наездник только что с седла,
Злой страшно, будто дикий зверь.

– Что?! Родила?! Я внучкой не признаю!
Что силой взял сын – это знаю.
Но ты всего моя раба!
И виновата ты сама!
Зачем вилась перед глазами,
Всех соблазняя телесами?
Тебе с твоею красотой
Сидеть бы взаперти одной.

В дверном проёме показалась бабка,
Метнулась прямиком к кроватке.

– Сам покушался на рабу сею!
Сам ревность обуздай свою!
Глянь лучше-ка на кроху
И знайся с миром, с богом.
Ступай, сынок, скорей отсюда,
И так не сладко, просто трудно.

Мужчина в миг угомонился,
Послушно тотчас удалился.

3
Прошло ещё немного лет,
А Рим ничуть не изменился –
Растёт свидетель рабских бед.
У храма рынок сохранился.

Десяток дюжинных рабов
Сошли на берег, озираясь.
До рынка им дойти осталось,
И снимут тяжести оков.

Скорей бы обрести хозяев,
Что могут слуг своих жалеть,
Торговец жалости не знает.
Вдруг рядом дева стала петь:

«Закручинилась печаль и тоской переплелась,
Потемнели облака и разрыдались.
Беззащитную меня зло затеяло венчать
С долей рабской навсегда.
Плачем буйные ветра надрывались.

Окованы запястья. Не найти мне счастья.
Я давно с обидой породнилась.
Радость только
В добрых снах мне снилась.
Радость только
В добрых снах мне снилась.

Опостылел отчий дом, мне не вольно было в нём.
Словно иву под окном заботы гнули,
Спозаранку до темна я любима лишь трудом.
Ждёт чужая сторона.
И оковы на руках ключом замкнули.

Окованы запястья. Не найти мне счастья.
Я давно с обидой породнилась.
Радость только
В добрых снах мне снилась.
Радость только
В добрых снах мне снилась.»


***
Был молод римлянин богатый,
Был краток, зря не тратил слов.
Он у причала завсегдатай,
Себе брал полных сил рабов.

И гладиаторская школа
Его была на высоте.
Услышал – пел знакомый голос…
Взглянул и вдруг оторопел.

Позвал слугу, просил разведать
О той девчонке что да как.
Всё удивляясь ждал ответа.
Слуга принёс – на то мастак.

– Ну, что ж… Теперь овец найти бы.
– Я знаю где.
– Езжай, купи.
Езжай немедля, побыстрее,
Нигде не задержись в пути.

Шумела бурная торговля.
И нагнетало солнце жар.
Уж продавцы, не прекословя,
Снижали цены за товар.

– Скажи-ка Алфий, где нашёл ты
Рабыню дивной красоты?

– Девчина – дочь моей жены
От сына брата моего.
Я презирал всегда его,
Но умер он,
И взял обеих я в полон,
А мать её – меня пленила
Небесной синевой очей.
Пусть станут ласки горячей,
Когда о днях былых сойдёт со щёк её багрец.
Невольницу меняю я на пару мериносовых овец.
Раз с глаз долой – долой навеки из сердец.

– Не бессердечно ль огорчать жену?

– Да-ну!
У брата с юности была в неволе.
И дочь не по любви зачла, хлебнула горя.
Доколе ранами душе зиять?
Излечит их в объятьях забытья.

– По крови девица внучатая племянница твоя…

– Закон двенадцати таблиц
Дал право римлянину продавать сынов!
Не как у галльских некоих племён,
Лишь незамужних из родни девиц.
Когда вдруг римлянин в долгах увязнет,
То сына в рабство продаёт,
Чтобы с долгами раздолжаться!
Устой везде однообразен –
Отец свободу предпочтёт.
Хоть горько с сыном расставаться,
Но всё ж в отце живёт Тантал!
Девчину я до сей поры не знал.
К ней жалость и во мне не станет пробиваться.
Давай овец, довольно торговаться.

– Алфий, составим купчую, подпишем.

– То для меня не будет лишним.
И, Дариус, рабыней будешь ты доволен –
Она трудяга и не знала воли.

– Да, не мешало б поспешить.
На завтра надо мне отбыть
К моей любимой половине,
Но много дел наметил в Риме.


***
Подкралось солнце к горизонту,
Побагровели облака.
И берегов небесных контур
Запеленала чёрным мгла.

Цветка зари огонь пылал,
Там свет и тьма в бою сошлись.
Мечом о меч искрил удар,
От искр тех звёздочки зажглись.

Луна повисла над рекой,
Уткнувшись в облаков клочки.
То птах порхнёт над головой,
То вдруг взлетают светлячки.

Глаза обвыклись к темноте.
Петляя по холмам, дорога
К души предпраздничной черте –
К родному привела порогу.

В дверь стук негромкий полетел,
Как долгожданный звук услады.
У женщины мелькнула радость
На светом залитом лице.

И голос, музыкой для слуха,
Разлился трепетно в ночи.
Метнулась к двери, а свечИ,
Качнувшись, пламя вдруг затухло.

Слова, наполненные страстью
Текли сквозь прорезь для щеколды.
Шли от души, не для угоды.
Забушевал на сердце праздник.

Лишь лязгнул жалобно засов,
И дверь со скрипом распахнулась.
Душистой свежестью пахнуло
Ночных фиалковых цветов.

Обнялись Алфий и Оляна,
Сцепились, руки не разнять.
Своей любовью будто пьяны,
Самим чувств этих не понять.

– Как верный пёс, я тосковал в разлуке.
Не думал, что такое может быть,
Не мог на миг тебя забыть.
За что же сладостные муки
Богам угодно мне послать?
Тебя бы лучше и не знать,
Но так судьба благоволила:
Спешить, где б ни был на земле,
К своей возлюбленной жене.
Ради тебя я всё забросил,
Я, воин, кто безжалостен и лют,
Не миновал семейных пут,
И мой характер пёсий,
Как муху, меня занёс на паутину
Твоих божественнейших ласк.
Не смотрит бес, что седовлас,
Всадив в моё ребро дубину.

– Бес не помнёт твоё ребро,
А ты сломаешь вмиг моё.
Твои объятия – медвежьи,
Когда ты будешь в ласках нежный?
Ещё чуть-чуть, и задохнусь
Я в каменных твоих ручищах.
Так умереть – всем смехотище,
Уж косточек я слышу хруст.

– Ты розочка моя в цвету,
Полураскрывшийся бутон.
Оляна, как сломать мне ту,
Чьи ласки слаще всех медов?

– Сон вещий мне приснился нынче,
Что ты дорогу к дому ищешь.
Хлебов я напекла на утро,
Зажарила, как любишь, уток.
Поужинай, потом расскажешь
О дочери. На сердце тяжесть.

– Да полноте тебе грустить,
Ведь до неё два дня пути.
Ей у друидов долго обучаться.
Там перестанет каждого чураться.
Пора о ней и думать перестать,
Взрастив дитя любая мать
Должна о старости своей лишь печься –
Что будет кушать, и во что одеться.

– Алфий, мнишь рановато о сединах,
Одну луну обременилась сыном,
Что сын по всем приметам угадала.
Когда ты уезжал, ещё не знала.

– Какое чудо боги подарили,
Я и мечтать не мог о сыне.
Теперь твой раб навеки я отныне,
Пока кровь в венах не застынет.

Сразив двоих любовным хмелем,
Тянулась ночка карамелью.
Искрились в канделябре свечи.
И хор сверчков был безупречен.


***
Окрасился восток в багрец.
Вновь тьма и свет в бою сошлись.
Их вечной битвою за жизнь
Не любовался лишь слепец.

Из мрачно-серой акварели
Цветные краски проявлялись,
Всё ярче, ярче насыщались,
И вот округой завладели.

Пионом утренней зари
Взрастало солнце в облаках.
И тьма сбежала впопыхах.
Мир в ярких красках обозрим.

Умытые росой поляны
Сияют ярче изумрудов.
Нимфеи нежатся в запрудах,
Красою дивной обуяны.

Звенит зарянка очумело,
И тянутся цветы в синь неба.
Вблизи селенья пахнет хлебом.
Встречая день, душа запела.

Поодаль показался всадник,
И ждать добра теперь не стоит.
Разлука вновь… И так досадно.
Зигзаг судьбы не обусловлен.

Недолго счастье процветало
В уютном, тихом уголке.
Алфий поехал налегке
Из райского селенья галлов.

Успела лишь собрать Оляна
В котомку мясо, сыр и хлеб.
А миг прощанья был нелеп,
Муж и не обнял, и не глянул.

Стояла долго у плетня,
Смотрела молча на дорогу.
«Одна… Вот так угодно Богу.
Хозяйство, дом и колготня.

И дочка где-то у друидов.
Увёз… Зачем и для чего?
Он грезит жизнью кочевой,
Не держится в краю обжИтом.

Самой хозяйство содержать,
Самой косить, самой и жать.
Самой дрова к зиме готовить,
Солому уложить на кровле.

Взрастить цыплят, чтоб были куры.
И выделать кобыльи шкуры.
Поболе полотна наткать,
Чтоб сына чем-то пеленать».


***
Тревогой полнилось чутьё.
Шум расползался по округе,
Столпилось войско на досуге,
Пообсуждать житьё-бытьё.

– Алфий, скажи-ка нам всем прямо:
Что дальше делать семьям галлов?
Из всех племён лишь мы живём беднее!
Скажи: чего не знаем, не умеем?

– Все помнят: каждый галл в своей семье
Сам учреждает распорядок.
И каждый сам привёл семью в упадок!
Крепит кто лучшие меха к своей тулье?
Нет, чтоб жену в меха одеть…
Себе всё лучшее берёте –
От друга друг не отстаёте
В турнирах изорвать и истереть!
Хранить добро не смеете уметь!
И сеете вы сами в семьях смерть!
Мужья имеют право жизни
И смерти над женами, детьми!
И скольких предали земли,
После своих любовных игр, сынов и дочерей?
Враги нам меньше пролили кровей,
Чем сами мы в веках смогли.

– Ты наш уклад посмел сомнениям предать?!
Нас воспитали так отец и мать!
– Обычаи велись от сотворенья мира!
Ни у кого к ним не было придирок!

– А ты спроси у матери своей и у жены,
Что об укладе галлов думают они,
Когда, утехи ради, их и их детей
Насилуют под страхами смертей!
Кто пиво пьёт с утра до поздней ночи?
Кто за кувшин вина в Рим дочь в рабыни продаёт?
И кто на утро слёзы по той дочке льёт?
Кто на полях выращивать пшеницу хочет?

– Работают у галлов женщины и дети.
А галл войною лишь живёт!
И дочерей своих галл в рабство продаёт,
Лишь только замуж в срок не отдаёт!

– Каков уклад был у гиперборейцев, киммерийцев?
Там женщин почитали, берегли детей!
Был чаще свет улыбок на их лицах!
Там к детям приставляли с малых лет учителей!
И грамоте их обучали и войне!

– У нас же грамоту друиды запрещают!
Законы полностью они лишь знают!

– И кельты тоже чествуют друидов,
Но детям, жёнам не чинят обиды!
В своей семье хозяин – галл!
Галл виноват, что обнищал!

– Так не хотят друиды наших обучать детей!
Лишь учат больше молодёжь из кельтской знати!

– Учить детей – не лучшая затея из затей!
Тогда работать будет галл – свободу галл утратит!

– Ты предлагаешь нам сложить мечи
И печь покорно куличи?!

– Мы с кельтами на Рим пойдём!
И если боги нам позволят,
То и богатства обретём,
А не позволят – так помрём!

– Уж галлы засиделись без ратных подвигов своих!
Так вознесём к богам мольбы о них!
Зажжён уж жертвенный огонь!
Не застоится в венах кровь!

– Все помнят галльские заслуги,
Когда-то галлы брали Рим.

– Да!

– Карфаген и Рим, как разведённые супруги,
Добро не могут поделить!
По глупости такой
Ослаблен Рим войной!

– И галлы уж не те!
Давно не нюхали смертей!
Да, говорят, что Рим был взят
Когда-то галльскими войсками,
Но нет тех воинов уж с нами,
И кельты ныне всё хитрят!
Гиперборейцев, киммерийцев
Забыли мы за тайной лет.
Ушёл военный их секрет.
У галлов он не возродился.

– И Рим теперь совсем не тот!
В Республике делёжка власти,
Знать рвёт всю власть давно на части,
А многовластье – это сброд.
Любой политику ведёт,
И, значит, в Риме разногласье,
И Карфаген к тому причастен!
Нам непременно повезёт!


4
В полёте плавно коршун вился,
Парил над лесом беззаботно.
Шалаш в чащобе приютился,
Обвешан шкурами животных.

Огонь в костре лизал поленья,
И в котелке вода бурлила.
Свои целебные коренья
Ведунья в ступке измельчила.

На миг задумалась о чём-то,
Но коршун криком знак ей подал.
В огонь плеснувши обречённо,
Ведунья спряталась поодаль.


Пила и нож – подарок греков,
И котелок со ступкой – ценность.
Хранила их от всех набегов.
Без тех вещей жизнь канет в бренность.

От чужаков жди только лиха.
Они покой не приносили.
Хотелось жить ей мирно, тихо,
Но было это не по силам.

Бог наделил волшебным даром –
Грядущее умела видеть.
Но доброго в грядущем мало,
За правду каждый мог обидеть.

Она с немалым интересом
За путниками наблюдала.
Ручей привёл их на то место,
Что для житья облюбовала.

И, спешившись, три чужеземца
Её жилище осмотрели.
Ведунье подсказало сердце,
Что ей дурного не хотели.

Дымилось нехотя кострище,
Водой затушенное наспех.
И таял дым над ним зависший,
И солнышко сияло праздно.

Ведунье привезли подарки:
Муку, соль, мёд и ткани.
И укротили страх беглянки,
Оставив всё добро на стане.

Эрасмус, что пришёл к ведунье,
Всем видом ей внушал доверье.
Но всё ж она была в раздумье,
Хотя подарки душу грели.

– Хозяйка, знаем, что ты рядом.
Встречай гостей, к тебе мы с миром.
Мне кое-что узнать бы надо.
Расскажешь, и уйдём мы мигом.

Услышав речь родную с детства,
Припрятав под кустом богатства,
Ведунья вышла без приветствий
И почестей к особам знатным.

В кострище подложила веток,
И мох сухой зажгла огнивом.
К ней коршун, воспевая лето,
Спустился, поднабраться силы.

Достала спрятанного зайца,
Что на петлЮ с утрА поймала,
Дав попрошайке долю мясца,
На вертел тушку нанизала.

Двоим сказала, чтоб следили,
И не сожгли обед до углей.
Потом с Эрасмусом треть мили
Шли к скалам по дороге трудной.

В пещерной тишине холодной
Под всплески факельного света
Ведунья говорила много,
На все вопросы дав ответы.

– Ты дочь найдёшь, домой вернувшись,
Все будут верить и не верить.
И всё простят родные души.
Неверье сможешь ты развеять…


***
– Смотри, Фелисия, купил тебе рабыню,
Пришлось отдать две мериносовых овцы.
Ты с этой девушкой как будто близнецы!
Её чуть было за тебя не принял!
Не мог позволить, чтоб её купил другой
И думал – забавляется с моей женой!

– Как мог её со мной ты спутать?
Она ж слегка моложе и чуть-чуть худей.
Я подкормлю её и ради шуток
Представлю всем второй женой твоей.
Одежды подберу забытые свои.
Пусть уведут, накормят и отмоют.
А ведь похожа, что ни говори!
А ты не спутаешь её со мною?
Иль нет. Сестрой своей её представлю.
Влюблю в неё КатОна. Не секрет,
Что любит он меня немало лет.
И, значит, труда мне это не составит.
И за отца я отомщу без всяких правил!
Рабыня роль свою без трудности сыграет.
Ей нужно быть самой собой,
Ещё чуть-чуть моей сестрой.
Катон, чтоб быть ко мне поближе,
Иль по любви к ней, женится легко.
Когда с годами чувство станет велико,
Родятся дети дважды или трижды,
Тогда и объявлю, что не сестра – рабыня.
Моей рабыни дети все – мои рабы!
И покорится мне его гордыня!
И примешь ты судьбы дары.
Твоё родство признает с ним!
И сможешь ты политикой заняться.
Ты лучше многих знаешь Рим,
Никто с тобой не в силах состязаться.
Ты на рабыню купчую оформил?
Не быть сему без юридической платформы.

– Зачем тебе всё это затевать?
Отец простил, и ныне процветает.
С Катоном ни к чему конфликтовать.
Скажи, чего нам в жизни не хватает?
Я гладиаторов тебе купил,
Всё выполнил, о чём просила.
Всегда Катон с тобою мил,
Дела минувшие – могила.

– Что потерял отец, всё то получишь ты,
Об этом я давно лелеяла мечты.
Где купчая на данную рабыню?
Мои мечты когда-то станут былью!

– Я купчую оформил на тебя.
Я знал, что не потерпишь ты,
Чтоб копия почти что точная твоя,
Явила в куртизанке вдруг твои черты.
Её уж покупали в храм,
Рабынь утех немало там.
Её судьбу две мериносовых овцы решили,
Я смог найти таких овец, что за неё просили.
А вот твоя затея… Она не в радость.
Как не пришлось бы на колени падать,
Вымаливая у Катона себе прощенье.
Подумай хорошенько о своём решенье.
Мешать тебе я не намерен,
И не помощник в этом деле.
Подумай прежде, чем за дело браться.
Не перестал тебе я удивляться.
Быть может потому ты мне жена,
Что разными идеями всегда полна.
Я не привык безрадостно скучать.
И все дела хочу я радостью венчать.

– Лишь потому я избрала в мужья тебя,
Что терпишь все мои причуды.
Я знала, что счастливой лишь с тобою буду,
А ты несчастен будешь без меня.

– Ты в этом, разумеется, права.
И жизни наши неспроста одни мололи жернова.


***
Прохладу вечер расплескал.
Пытливых взглядов притяженье –
На плоскость бронзовых зеркал
Легли два женских отраженья.

Туники, столы и хитоны
Разложены по всем столам.
В шкафах богатые обновы
Готовы к разным торжествам.

– Ну, кто же мог продать тебя в рабыни?
Ты настоящая моя сестра отныне.
Богов подарок дорогой,
Свели они меня с тобой!
Вот, посмотри, красавица моя,
Кто скажет, что не сёстры мы?
Достойного найдём тебе в мужья,
А не из галльских горемык.
Чтобы удачно выйти замуж,
Что ты была рабой – забудь!
Об этом разузнает кто-нибудь,
То предадут обеих сраму.
А ты ж не хочешь подвести меня?
Теперь с тобой мы кровная родня.
Отца мне есть чем убеждать.
А ты ему должна сказать:
(Тебе почти не надо врать)
Не помнишь ни отца, ни мать,
Что с детства ты жила у галлов.
Попала в плен беременная мама.
При родах умерла она.
А кельтка там тебя спасла.
На теле у тебя ведь нет клейма? –
Благодарю за это небеса!


***
Всходило солнце и садилось,
Катились будни монотонно.
Ведунья без людей грустила,
А среди них ей беспокойно.

Вот как-то на заре рассветной
Друг – приручённый ею коршун
Стрелой пронзён над лесом где-то,
И дать сигнал уже не может.

А лучник усмехнулся злобно,
Своею меткостью довольный.
И вдоль ручья шагая гордо,
Своих повёл к ведунье воинов.

Шаги прочь отогнали сон,
Ей не успеть спастись побегом.
Видения шли в унисон
С реальностью по смерти вехам.

Ей чудилась её же смерть,
Ей виделось – шалаш пылает.
С рассветом ей дано сгореть,
Бог кАтов смерти насылает.

Бежала тихо, озираясь.
И сердце билось часто, звучно.
Уже чуть-чуть, чуть-чуть осталось…
Пред нею стал вдруг галльский лучник.

– Куда бежит от нас ведунья?
Я верил, ведьмы не боятся.
А если ты не ведьма – лгунья,
То можешь с жизнью распрощаться.
Я не люблю враньё от женщин.
Такие жизни не достойны.
Богами мне успех обещан,
Ты укрепишь победы в войнах?
Мне верится, что ты, колдунья,
Могущественным заклинанием
В походах галльских безрассудных
Убережёшь от воздаяния.

– Тебе победа часто снилась,
Мечтал мир заковать в оковы.
Надеялся на божью милость,
Но, а в душе ведь нет святого.
Невинных погубил немало
Ты просто ради лишь забавы.
Но смерть твоё отнимет жало,
От жизни не дождёшься славы.

Пронзила стан стрела насквозь.
Последний выдох был негромок.
Галл, воплем подбодряя злость,
Взял за косу, тащил под полог.

Зажёг жилище от костра,
Огонь полз по сушёным шкурам,
Сжирая все вязанки трав.
Лежало тело в дыме буром.

Десяток галлов возле стана
Бессмысленно трясли мечами.
Смеялись над ведуньей бранно.
А солнце брызгало лучами.


***
На холм короною водружена
Квадратом сложенная вилла-крепость,
В роскошных лозах роз утоплена она,
Цветы по каменным плетутся стенам.

На вилле много комнат-тайников,
Подземный ход, и окна – щели арок.
Кружат над ней полки крылатых облаков,
И солнце дарит порции дневного жара.

Лишь только отвоюет тьма свой срок,
Развесит в небе звёздные алмазы.
Прохлада шествует через порог,
Плеская свежести запасы.

Бытует вилла, процветает
Почти над берега чертой.
В окне огонь свечей пылает,
За ним – Фелисия с сестрой.

Преподаёт уроки Мавис –
Потоки всяческих затей.
И ведает, как избегает каверз
Любых непрошеных гостей.

И счастлив Дариус отныне –
Не контролирует жена в делах
Семейной жизненной рутины.
Теперь он нежится в мечтах.

Мечты ведут его к победе
Средь школ для гладиаторов арен.
Он не приверженец наследий,
Вольноотпущенники есть у дел.

Как ни один на свете раб
Ему служили либертины,
В тяжёлых гладиаторских боях,
Достигнув мастерства вершины.

А он по крохе им платил
Из заработанных боями денег.
И каждый здесь доволен был,
И каждый был патрону верен.


***
Сон приготовил жернова
Перемолоть дневные речи.
Вступила ночь в свои права.
На вилле погасили свечи.

Окрестность залил лунный свет
И затекал сквозь щели окон.
Свечей растаял дымный след.
В душе у Мавис одиноко.

Пусть тонко тканая туника
И стола белая на ней,
Но трудно к новому привыкнуть,
Не стал ей край чужой родней.

Взрастает нА сердце печаль
И стелет в прошлое дорогу,
По ней несётся память вдаль,
Как лань, к родимому порогу.

Как хочется прижаться к маме.
Не знает мама, что она,
Не у друидов в старом храме,
А римской знати продана.

Зачем Алфий обман задумал?
Рабыней ведь была его…
И с двух овец достаток скудный.
Зачем обман был? Для чего?

Нет к прошлой жизни ей возврата,
О прошлом ведь велят забыть.
Фелисия так многократно
Внушала, что всем говорить.


***
Всё утро суматошное на вилле.
К полуночи гонец к ним был.
Отец Фелисии в Рим прибыл,
Есть повод, чтоб их посетил.

Готовят яства дорогие,
Несут из погреба вино.
Заполонила эйфория
Дом суетою кружевной.

Фелисия хлопочет с Мавис:
Причёски, столы, пояса…
Сомнений больше не осталось,
Легко им убедить отца.

Какие могут быть сомненья?
Их с Мавис трудно различить!
И до умопомраченья
Ложь не изобличить.


***
Над виллой стайка чаек вьётся.
В прожжённый воздух вкралась рябь.
Фата-моргану явит солнце,
Сбивая с толку всех подряд.

Синь моря плещется легонько,
На берег стелется волна.
И розы аромата тонкость
Слегка пикантно-солона.

Минуты шествуют незримо.
Установился полный штиль.
Три всадника спешат из Рима,
Дорогой поднимая пыль.

Урбана-вилла ближе, ближе.
Вот спешились почти в дверях.
Эрасмус, нетерпеньем движим,
Спешит в объятья к дочерям.

Впервые он увидел Мавис,
И сердце радостью полно,
Сомнения все растворялись,
Каким доныне быть дано.

Он помнит дорогую Дану,
Что богом данною была.
Её искал он неустанно,
Любовь по сей день к ней жива.

Идёт сердечная беседа,
Эрасмус свой ведёт рассказ,
Как исповедь о прошлых бедах,
Без оправданий, без прикрас.

Как посадил жену на лошадь,
От галлов отбивался сам.
И что вина доныне гложет;
Что хочет верить чудесам.

– Надеждой жил, вот вдруг разыщем,
Найдём мы Дану наяву,
Но только в снах одни кострищи,
И волки воют на луну.
Я побеседовал бы с Мавис
Ничей не потревожив слух.
Хочу, чтоб было всё без каверз,
Без домыслов и заварух,
Когда публично я признаю,
Что дочь, хвала богам, нашлась.
А дочь ли? – это точно знаю,
Колдунья в этом мне клялась.

Скрывая лёгкую тревогу,
От них Фелисия ушла.
И трепетала в ней душа,
Покой теряя понемногу.

– А, вдруг, отец ей не поверит, –
Вслух невзначай произнесла,
И посмотрела на все двери:
Поблизости ль нет слуг отца?

Приблизилась к цветам в корзине.
Но не могла она заметить,
Как спряталась её рабыня,
Дум, вслух озвученных, свидетель.

Рабыня, зная о проделках
Своей безбашенной хозяйки,
О ней с усердием радела,
Ей в доме жизнь казалась райской.

Но всё же очень опасалась,
Что с подозреньем отнесутся,
Сошлют в неведомую дальность,
Где беды, грязь и слёзы льются.

Остались Мавис и Эрасмус
В гостиной комнате одни.
Нам не прочувствовать чувств гамму
У встретившейся вдруг родни.

Волненье Мавис не скрывает,
Ей незачем его скрывать,
Ведь всё равно не опознает,
Чем тайно сердцу изнывать.

– Мне ведь Фелисия писала,
Что Дана в родах умерла…

– Оляну мамой знаю я,
От бед хранившую меня.
Она меня всему учила,
Умею я читать, писать.
И у меня по ней кручина,
Ведь знаю я её как мать.

– Твои я понимаю чувства.
Оляну мы теперь найдём.
Тебе не станет с нами грустно.
Для всех не тесен в Риме дом.
Пусть будет мамой, не прислугой.
За дочь я отблагодарю,
Ей возле нас не будет туго
В чужом для вас двоих краю.
Она о Дане нам расскажет,
Я Дану до сих пор люблю.
Зари была она мне краше.
По ней я без конца скорблю.

Вздохнула Мавис, вдруг представив,
Как ложь старик изобличит.
А он подумал, что не вправе
С Оляной Мавис разлучить.


5
Сияет в полутьме звезда,
Смотря в проём оконной арки.
Под росами трава седа.
В ночь светлячков взлетела стайка.

Той стайки хороводный танец
Приобретает очертанья:
Как бы других миров посланец
Застыл в волшебном изваянье.

И вдруг ожившая фигура
Пошла тихонечко вдоль леса.
Катон смотрел ей вслед понуро,
Хотя и не без интереса.

Тоскливо сердцу, одиноко.
За что судьба его казнит,
Отняв Фелисию жестоко,
Между сердец вбив лжи гранит?

Как ложь не распознал он сразу?
Поверить клевете как мог?
К Эрасмусу людскую зависть
Впустил к себе через порог.

И перед всем нобилитетом
Шёл против. Для чего? Зачем?
Другой был выбран неуместно,
Ушёл Эрасмус насовсем.

И никогда теперь не сможет
Простить Фелисия за то.
Его нещадно совесть гложет,
Печаль, что потерял её.

Забыть любимую не в силах,
Наверно был он однолюб.
И в женских лицах черт тех милых
Не отыскать теперь ему.

Как к Дариусу завтра ехать,
Чтоб приглашенье передать?
Их видеть вместе – не утеха,
И сердце станет вновь рыдать.


***
– Фелисия, к нам кто-то едет.
Совсем уж близко у ворот.

– Я полагаю, по одежде,
Катона к нам судьба ведёт.
Пойдём-ка, милая сестрёнка,
Себя в порядок приведём.
Он красоте ценитель тонкий,
Не видел нас ещё вдвоём.
Возможно, не дошли и слухи,
Что у меня нашлась сестра.
Давным-давно мы с ним в разлуке.
Прибили к нам что за ветра?

Пять всадников примчались к вилле.
И, спешившись, один вошёл лишь в дом.
Передвигаясь торопливо,
Доставил церу в атрий он.

Определив письмо на столик,
В раздумьях невзначай застыл.

– Катон! – донёсся оклик, –
Не стой. Где кабинет забыл?

И вышел Дариус навстречу,
Улыбкой одарив своей.
Катона обнял он за плечи.

– Я рад встречать таких гостей.
Прошу пройти в мой кабинет,
Обсудим уйму новостей
С тобою, друг мой, тэт-а-тэт.

Недолгой выдалась беседа
О гладиаторский боях,
О галлах – взбалмошных соседях,
Опять замеченных в краях.

Пришли Фелисия и Мавис,
Катона очень изумив.
Промямлил что-то, заикаясь,
Но Дариус опередил:

– Позволь мне с Мавис познакомить
Тебя, мой удивлённый друг.
Решили боги жизнь исправить,
Явив Эрасмусу дочь вдруг.
Ты знаешь, что искал он Дану
Почти что девятнадцать лет.
Но дочь была богами дАнна
На те усердия в ответ.
К его смирению ступенька,
Чтоб снял с себя потерь вину.
Теперь вот путаюсь частенько,
Боюсь не распознать жену.
Ты перестал бывать на вилле,
Хотя всегда желанный гость.
Нет оправдания отныне,
Что время быть к нам не нашлось.

И, с виллы проводив Катона,
На тренировку вышел он,
А сёстры принялись с балкона
Смотреть боёв аттракцион.


***
Проснулось солнце над горами,
И потянулся первый луч.
За ним второй рой туч таранит.
И третий уж спустился с круч.

Раскрасив небо синим цветом
Всем многоручием своим,
Пустилось солнышко по свету
И заглянуло в город Рим.

Ещё люд только просыпался
Шёл нехотя на божий свет,
А кто-то всё к подушке жался,
Дел слаще сна с рассветом нет.

Средь тишины взрастали звуки,
Всё громче, чаще доносясь.
И в перекрики, в перестуки
Дождя мелодия вплелась.

Сбежались тучи торопливо,
Забарабанил дождь слепой
По старой площади игриво,
И стал холодною стеной.

Катон расстроен непогодой,
Дрянна прогулка под дождём,
Но надоевшая свобода
Общенья жаждой билась в нём.

Всегда считал, одну лишь любит,
Привычку за любовь приняв,
Но, радостью украсив будни,
Любовью явь вся расцвела.

Как наваждение огромен
Цветок любви в саду души,
Купаясь в страсти водоёме,
Надежды переворошил.

Затихли скоро в небе громы,
Лишился силы молний свет.
Прошёлся ветер по просторам,
И мир вновь солнышком согрет.

Светились травы перламутром,
Набравшись вдоволь сил дождя.
Какое радостное утро,
И счастья сказочный заряд.

Между холмов в цветочном царстве,
Лианою вилась дорога.
И разливались лета краски
Вдаль горизонта с поволокой.

Ласкалось море разомлевши,
Стелясь игриво на песок.
Утёс, немного поседевший,
Подставил солнышку свой бок.


***
Дела к себе вниманья просят.
Фелисия встречала гостя.

– Катон, что ж ты один? Опасно!
Ещё Рим помнит галльский след.
Суда их замечают часто.
И Карфагену веры нет.
Спешу позвать милашку Мавис,
Тебя уж заждалась с утра.
А мне придётся вас оставить,
Отцу приехать к нам пора.

– Эрасмус будет – это кстати.
Его я видеть сам хотел.
Но он в разъездах время тратит,
Застать нигде я не сумел.

– Готовимся все к скорой встрече.
Не любит он чего-то ждать.
Он должен быть всем обеспечен,
Что только сможет пожелать.
Заранее гонцов шлёт с вестью,
Чтоб неудобств не испытать.
В трудах, в разъездах повсеместно…
А здесь он любит отдыхать.
А вот и Мавис. И пора мне.
У времени закон один,
Кто от него в делах отстанет,
Накопится дел лабиринт.

Катон, оставшись с Мавис вместе,
Признаться в чувствах поспешил.

– Роднее сердцу нет на свете,
Чем ты – цветок моей души.

С балкона виллы вид на море.
Вода, свет солнца отразив,
В своём серебряном уборе
Волн катит танцевальный ритм.

В глазах влюблённых только радость,
Светлей нет счастья на земле.
И вскоре прибывший Эрасмус
Согласье дал, чтоб быть семье.

Соединил их вместе руки,
Блеснув скатившейся слезой.
И вскоре пир не ведал скуки,
Пленив всех Мавис красотой.


6
Мелькают быстрые недели
Тем, кто проводит жизнь в труде.
Сон крепче самой крепкой хмели
Всегда на утренней заре.

Спугнуло утро сны повсюду.
Округу полнит пенье птиц.
Одной в хозяйстве очень трудно,
Но не пристало падать ниц.

Пришла проведать повитуха
(Оляна дружбу с ней вела).
Звала Оляны сына внуком,
Трав для купанья принесла.

– Здоровым пусть растёт младенец.
Какой хорошенький малец.
Купила я у рукодельниц
Ему для снадобий ларец.
Доходят слухи до селенья
(Судьба не всем благоволит),
Что войско терпит пораженье,
И тайно не проникли в Рим.
Погибли многие в сраженье.
На хитрость малой силой шли.
Мельчает галлье поколенье…
И сына без отца растить…
Да ты, поди, уж и забыла,
Каким был у него отец.
Любила..? Или не любила..?
Он был ещё тот хитрый лжец.
Пойду по травы на пригорок,
Нам в зиму разные нужны.
Иные отцветут уж скоро
На солнышке сухой весны.

Оляна, слушая, молчала
Не проронив скупой слезы,
Лишь головою покачала,
Присела скорбная без сил.


***
Остановив средь рощи лошадь,
К надёжной ветке привязав,
Ребёнка перепеленав,
Мать накормила грудью крошку.

Вела к друидам в храм дорога.
Оберегал храм вал земли.
Через открытые ворота
Постройки виделись вдали:

Одна – из брёвен очень длинных –
Квадратный и без окон храм.
Сарая два, соломой крытых,
Ютились в глубине двора.

Гружёной въехала повозка.
Старик ворота закрывал.
Заметил женщину с ребёнком,
Оставив щёлку, ожидал.

– Зачем пришла сюда? Что ищешь?
Кто нужен, женщина, тебе?

– Дочь взяли в храм, был нужен писчик.
Должна учиться дочка здесь.
Ей Мавис имя дали в жизни,
Не ведаю, как имя в храме ей…

– У нас нет женщин и детей,
Запрещено писать, читать.
Всё наизусть нам надо знать.
Ступай отсюда ты скорей.

– Мне муж сказал, что дочь отвёз сюда.

– Свой след здесь никогда
Не ставит женская нога.
Ищи дочь ты не в нашем храме.
Быть женщине негоже с нами.

Ворота с шумом запахнулись.
Оляна с сыном на руках,
Вглубь рощи к лошади вернулась,
Вновь испытав по дочке страх.


***
Между холмов село друидов
Многоголосием звенит.
И бродят куры, козы, свиньи.
Прибилось солнышко в зенит.

Оляна спешилась у центра,
К тому, кто старше, подошла.

– Не вынесет моя душа
Здесь если не найду ответа.

– Ты хочешь, женщина, совета?
И держишь путь издалека?
А муж твой знает ли об этом,
Что жаждешь истину искать?

– Я дочь ищу, что у друидов
Должна учиться – муж сказал.
Учиться он её отдал.
Погиб, и где она не выдал.

– Мне предложить тебе не стыдно,
Пошла б ты замуж за меня?
Кормил бы и ребёнка сытно,
И страстно бы любил тебя.
Не бойся, и дыши ты ровно.
А дочь разыщем быстро мы.
Сегодня прибыл к нам Верховный,
Любых утешит горемык.
Он пребывает в тайном месте,
Пожалует потом сюда.
А я один храню окрестность
По воле долгие года.
Да вот и он! Сейчас посмотрим,
Что сможет он тебе сказать?
Проводит он друидский постриг,
Потом ему ответ держать.

Десятка два людей степенно
Шли вдоль высокого забора.
И старец впереди почтенный
В плаще и в головном уборе.

Невысока была калитка
С преградой сверху из паленья.
Верховного друида свита,
Прошла с поклонами под нею.

Не соизволив так терзаться,
И зная этот вход мудрёный,
Верховный посмотрел на старца.
Тот пОднял край незакреплённый.

Прошёл Святейший в полном росте,
За ним старик. Впустив Оляну,
И перекладину за гостьей
Закрыл довольный, тихо крякнув.

За частоколом двор просторный,
И круг уложен из камней
Больших с различной формой,
Внутри круг – камни поскромней.

Там каждый камень – просто камень,
Но одному поднять нельзя.
Их кто-то с моря все доставил,
Таких здесь не даёт земля.

А в центре тех кругов фигура –
Трёх метров идол из ствола
Когда-то умершего дуба.
К нему дорожка вглубь вела.

И по бокам дорожки камни
Лежали в метре друг от друга.
По ней лишь трое прошагали,
Другие разбрелись за кругом.

– В круг не ступай. Лишь посвящённый
В большой круг может заходить.
А в малый лишь Святейший
Друидов может заводить.
Волшебный дуб – святое место.
Тебе быть может не известно,
Но скольких дуб от смерти спас…
Века молились здесь до нас.
Дуб умер, но его влиянье
Ещё огромно на сознанье.
Святейшему он тайны раскрывает,
Поэтому Верховный всё-всё знает.

Вот двое стали на колени
От идола всего в двух метрах.
Святейший без приготовлений
Затеял волосы им резать.

У рукоятей два ножа на гвоздик
КрепИлись лезвием друг к другу.
Закончив ритуальный остриг,
Оватов посвятил в друиды.

Тяжёлым посохом их лба касался
И заклинания промолвил,
Потом остриженных дождался,
Прошедших меж камней круг полный.

Их остальные поздравляли,
Ногой за камни не ступая,
Лишь их одежд слегка касались,
Двух шедших хмелем обсыпая.

Вернувшись, волосы собрали,
Сожгли их в золотом тазу.
Золой ваянье обсыпая,
Один из них утёр слезу.

Из чаш вино они разлили
К подножью умершего древа.
На том обряд сей завершили
Под звуки грустного напева.

И было чёрным изваянье,
Изображающее старца.
Шло будто из глубин сиянье…
Иль отшлифовано до глянца…

Над ним художник потрудился,
Дал посох в руки метров двух.
Жил в старце будто древних дух.
Свет словно от него струился.

Все трижды снова поклонившись,
Спиною пятились к калитке.
Верховный в рост свой полный вышел,
Утёр свой лоб от зноя липкий.

Позвал поближе мать с младенцем.
Оляна мигом подошла.

– Что ищет здесь твоя душа
В краях затерянных в холмах.
Как скит нашла? Зачем искала?
Здесь мы бываем очень мало.
И редкие проводим дни,
Чтоб постриг только провести.
Один Имон здесь проживает,
А ты ему, поди, чужая.
Ты из далёких будешь мест?
И что здесь делаешь окрест?

– Ищу я дочь среди друидов.
Ей имя Мавис я дала.
Она учиться отдана
Сему назад не больше года.

– По разговору слышу я,
От племя галлов дочь твоя.
Учиться галлы дочек не дают,
Порою в рабство продают.
Среди племён всех только галлов
Учить друидам не пристало.
Они ученики плохие,
Да и законы их лихие.
Хотя, как воины они
Отнюдь нисколько не плохи.
Нет дочери среди друидов в ученицах,
Три года никого от галлов не берём учиться.


***
В мглу погружался горизонт,
Темнели медленно холмы.
И вот явил небесный зонт
Горсть звёзд с восточной стороны.

Оляна подъезжала к дому
С огромной тяжестью в душе.
Мычала во дворе корова
Визжали свиньи не в сажке.

Сломали ветхую калитку,
В саду на воле разбрелись.
Не видно во дворе соседку.
Недобрая мелькнула мысль.

Поклала сына в колыбельку.
Корову принялась доить.
Всех накормила помаленьку,
Дала всем понемногу пить.

Стемнело. Спать легла уставшей.
И снился ей ужасный сон
О том, что очень много пашен
Вспахать ей нужно за селом.

Проснулась рано на рассвете.
Для хлеба тесто замесив,
Колоть пустилась дров для печи
Под соловьиный перелив.

В печь, что сама когда-то клала,
Сухой соломы наложив,
О камень камнем бить устала.
Огонь проснулся, словно жив.

Малыш барахтался в пелёнках,
На счастье был совсем молчун.
Оляна, покормив ребёнка,
Бежала за водой к ручью.

Всех напоила, накормила.
С сарая выпустила кур.
Коровку быстро подоила.
Пошла к соседскому двору.

Греблись, бродили всюду куры,
Коза на привязи паслась.

– Венетия, спишь даже утром?
Ну, где ты? Что ж ты расспалась?

В сарай Оляна заглянула,
Соседка там лежала ниц,
Как будто просто так уснула
У битых нескольких яиц.

Поняв, смерть забрала соседку,
Пошла могилу ей копать.
Не знала, как хоронят кельтку,
Но помощь неоткуда ждать.

(Разбрелся люд по белу свету:
Кто к кельтам, кто войной на Рим.)
Захоронила на полметра,
А глубже не хватило б сил.


Жила Оляна среди галлов
Рабыней с самых юных лет.
В бою семья её вся пала,
Её тогда же взяли в плен.

Теперь совсем одна осталась…
Нет, не одна. Есть кроха сын.
Оляна громко разрыдалась
Под блеянье чужой козы.

Козу тащила за верёвку,
Чтоб ближе к дому привязать,
Одну ж её не оставлять?
Коза – не куры, просит дойку.

Кряхтел малыш, искал грудь мамы.
Оляна с похорон пришла.
Была разбитой и усталой,
И горем полнилась душа.

Привычно пеленала сына,
Потом задумалась над ним.

– Тебе же не дала я имя…
Будь ты всегда судьбой храним.

В честь деда будешь Белояр.
Отца почти я позабыла.
Как же давно всё это было…
Ты ангел мой, мой божий дар.


7
У человека век короткий,
И годы тают, словно снег.
Из бед и радостей мир соткан.
Случайностей на свете нет.

Тоска на вилле воцарилась,
Увяз там Дариус в делах,
Фелисия без дел томилась,
Ища спасения в цветах.

Ходила следом за прислугой,
Как поливают, проверять.
Мирилась с надоевшей скукой,
Пыталась даже вышивать.

И на балкон, порой, ходила
На тренировки посмотреть,
Хотя сраженья не любила,
Они несут кому-то смерть.

По Мавис без конца скучала,
Но ни ногой в Катона дом.
А Мавис редко приезжала,
Забот теперь за окоём.

Их сыну три и дочке годик,
И третьего ребёнка ждут,
Вот так богам для них угодно.
Не всем они детей дают.

Фелисия мечтать забыла
О детях собственных, своих.
И коротала дни уныло
В делах с рассвета до зари.

Вновь Рим воюет с Карфагеном,
Доходят слухи, Ганнибал
Проигрывает все сраженья,
Скорей бы кончилась война.

Вернутся многие мужчины,
Возможно, станет веселей.
Давно дом не встречал гостей,
И приглашать их нет причины.


***
Скатилось солнышко с зенита,
С жарой сразился лёгкий бриз.
Явило небо свой каприз:
Вот-вот собралось прослезиться.

Турнир объявлен в честь побед,
И гладиаторы готовы
Неволить храбростью весь свет,
Маня в застенки стадиона.

***

Четыре боя – четверо живых…
Разбили победителей по парам,
Такая вот властителей забава,
Не милуют бойцов ничьих.

Кто на арене, тот всегда герой.
В песок кровь гладиаторская льётся.
В итоге лишь один живой
Из школы Дариуса остаётся.

Чистилище земных пороков
После боёв влекло зевак.
Объелись львы, им мяса много…
Погибших отдавали львам.

Таков неписанный закон:
Шло тело гладиатора на корм.
Но были исключения порой,
И выкупался умерший герой.

Тогда быков львам доставляли
Те, кто погибших забирали.
За знаменитейших бойцов
Обмен бывал до трёх быков.


***
На вилле ждут больших гостей,
Успех у школы был великий.
Фелисия в пылу затей:
Гидравлис, хор александрийский…

Великолепны розы в естестве,
Служанка их в букеты составляет.
Уж братья прибыли арвальские
На праздник приспосабливают атрий.

Танцовщица пустилась в пляс,
Стук кастаньет в такт к арфы звукам.
И запахи готовящихся яств
Заполонили всю округу.

Торжественный дом полон ожиданий.
С минуты на минуту будут гости,
Среди холмов видны повозки.
Рим не выносит опозданий.

Уж слуги в доме без забот скитались.
Фелисия томилась в нетерпенье,
Сильней других ждала Катона с Мавис –
Для них иные «угощенья».

Эрасмус в длительном отъезде…
И всё сложилось, как хотелось,
Катон за всё теперь ответит,
О чём ей до сих пор болелось.


***
Красивый праздник получился.
Пел хор, дивя многоголосьем.
Волынка, лира, трубы, систр…
И виртуозами довольны гости.

Был гладиаторов на славу
Бой деревянными клинками.
Любили эту все забаву,
Азартно шёл тотализатор.

И Дариус весьма доволен.
В ночь провожая, он гостей
Стращал потоком новостей
Из карфагенского приморья.

Детишки Мавис со служанкой
Играли в комнате отдельно,
И спать легли довольно рано
На шкурах, а не на постелях.

Катон и Дариус, как прежде,
В былую юность, обсуждали
Патрициев всех в кабинете.
Фелисия и Мавис спали.


***
Ночь коротка. Ушла луна.
Звёзд вереницы тихо гасли.
Даль моря сумрачно-темна.
Багрянец весь восток окрасил.

И на рассвете Дариус уснул,
Напившись допьяна вина.
Фелисия, позвав надёжных слуг,
Гостей спешила провожать.

Пергамент в старом сундучке
Среди пергаментов сыскала.
Сжимая талисман в руке
Она заметно волновалась.

К Катону с Мавис подошла
В сопровожденье верных стражей.
Казалось, стала много старше,
Чем до сих пор она была.

– Вот и пришла пора, Катон,
За прошлое долги отдать.
Забыто многими давно…
Я не умею забывать.
Отца по клевете чужой
Ты от политики отвёл.
В помолвке были мы с тобой,
А ты всё заговоры плёл.
Доходов мы немало потеряли,
Когда отца с собрания изгнали.
И пусть отец простил тебя,
Но только не простила я.
Ни Дариус не знает, ни Эрасмус
То, что скажу тебе сейчас.
И ты не дашь тому огласку,
Что это договор у нас.
И в праздник урожая ты объявишь,
Что Дариус из курии твоей,
Что брата не было родней,
Пергамент подтверждающий предъявишь.
Хоть мой отец патриций,
Но Дариуса в род ввести не мыслит –
Не отступает от традиций,
Хоть род наш малочислен.

– Фелисия, о чём ты говоришь?
Ведь знаешь – это невозможно.

– А нынче это всё несложно.
Нотариат благодаришь,
Деньгами сложности решишь.
Должно пройти надёжно.

– Как на обман могу пойти
И рушить всё, чего достиг?
Меня же перестанут уважать,
Насмешек мне не избежать.

– Ты репутацию отца разрушил,
Ты мужем мне не стал, патриций.
И этот шаг заслужен,
Возмездие случится.
А чтоб сомнений больше не осталось,
Переведём внимание на малость.
Ты Мавис в жёны взял себе,
Так знай – она моя рабыня.
Скрывала я от Мавис и от всех,
Чтоб усмирить твою гордыню.
Вот так судьба распорядилась,
Чтоб справедливость мне явилась.
Всё сделаешь, как я сказала,
Ведь для тебя всё это малость.
Жить дети будут под моею крышей,
Племянников я не обижу.
А вот и купчая на Мавис,
Чтобы дела быстрей свершались.

Катон пытался взять пергамент,
Но гладиатор стал преградой.
Патрицию с бойцами не тягаться,
Пришлось ему ретироваться.

– Я дам ей волю и детишкам,
И не родившейся малышке,
Когда всё сделаешь, как надо.
Свобода их – за нужный документ награда.
Надеюсь, не откажешься от Мавис?
Ведь с нею вы давно родными стали.

Фелисия из рук служанки девочку взяла,
А мальчика на руки взять велела.
Намёком слёз сверкнув, патриция глаза
Смотрели на деянье отупело.

Ушла Фелисия с детьми,
За нею слуги поспешили.
Поступком удивлены,
Отбыть супруги не спешили.

Блестели слёзы на глазах
В лучах встающего светила.
И синью чистой небеса
О дне грядущем возвестили.

Держалась Мавис за живот,
От бед как будто охраняя.
И торопливо на него
Слезинка падала живая.

Катон привлёк к себе жену,
Целуя, нежно обнимая.
Сам в безнадёжности тонул,
Что дальше предпринять не зная.

Впервые пред судьбой он слаб –
Патриций сам себе не властен.
И жизни будущий коллапс
Уже терзал земное счастье.

– Не бойся, милая, судьбы.
Всё будет так, как то ей нужно.
Всегда у солнца и луны
В делах любых совсем не дружно.
У солнца день, а ночь луне.
Не вечно нам молиться тьме.
Придут другие времена,
На милость сменит гнев она.
К полудню в Рим лишь мы прибудем.
Дорогой длинной всё обсудим.

Помог жене сесть на повозку,
Приказ дал ехать не спеша.
Телега двигалась громоздко,
Под скрипы плакала душа.

На конях ликторы понуры.
Им не давали даже стулы.
Проспали на земле всю ночь –
Не каждый к этому охоч.


8
Над Римом колдовали ветры,
И силились умыть дождём.
Земля вся солнышком прогрета
Давно печалилась о нём.

Немало облаков скопилось,
А дождику совсем не лилось.
Стоял нежаркий летний день.
Земля мечтала о воде.

Тряслась телега по дороге.
Скучал Эрасмус со слугой.
Два конвоира были строги,
Храня хозяина покой,

Шли у грохочущей подводы.
О латы лязгали мечи.
Без ликторов уже не модно,
А с ними ездить нет причин.

Две лошадёнки за телегой
На привязи брели понуро –
Им скучно за повозкой бегать,
И пожевать соломы трудно.

Подъехали к нотариату.
Эрасмус внутрь зашёл один.
Там все хранились фолианты,
Что правду вызнать помогли.

Эрасмус заплатил монетой.
Открытием был окрылён,
Пустились колесить по свету
Без ликторов, теперь вдвоём.

Объездили окрестность Рима,
Нашли все свитки, что нужны.
И фолианты раздобыли,
Их выкупы, порой, сложны.

Остался лишь последний шаг,
Хозяин книг упёрт, как враг.
Дал почитать страницы, но
Не продаёт книг ни одной.

– Зачем тебе чужие книги?
Читать не можешь всё равно.
Они дряхлеют, скоро сгинут,
Съедят все мыши до одной.
Уже изгрызены страницы.
Почти до строчек съели их.
Мышам на корм ведь не годится
Истории подставить лик.
Здесь для меня лишь важно всё
Былых патрициев бытьё.
Кому весь хлам вот этот нужен?
Кто прочитать всё это сдюжит?
Зачем рождений даты и смертей
Ушедших в мир иной людей?
Кому нужны такие факты?
Я дам хорошую оплату.

– Э-э, нет.
Книжонки стоят знать поболе,
И ты от стоимости долю
Даёшь бесценностью монет.
А мне за них мёд жизни райской
Вдруг уготован, не фиаско.
Продам вдруг книги за ничто…
Дороже вдруг их купит кто…

– Кому нужны чужие даты жизни?
Никто купить их не помыслит.
И скольких ты встречал таких,
Кто хоть монету даст за них.

– Всё, уходи, смотреть довольно.
Учить хозяев непристойно.
Я сам распоряжусь добром.
Мои книжонки. Мой тут дом.

Эрасмус сунул незаметно
Мешочек с перстнем между книг.
Потом ушёл из кабинета.
За ним проследовал старик.

Уже на выходе из дома,
Воскликнув, будто удивлённо,
Эрасмус резко обернулся,
Хозяин книг в него воткнулся.

– Забыл свою печать случайно,
Чтоб не мешала мне читать,
На полку сунул машинально.
Прошу её назад отдать.

Гость проявил тревожный лик.
Вернулись к полкам разных книг.
Старик искал, и безуспешно,
Хоть полки осмотрел прилежно.

– Позволь мне тоже поискать.
Где положил, я не могу сказать,
Поскольку этого не помню.

– Ищи конечно, безусловно.

Старик смотрел по полкам, полу,
И ничего не замечал.
Как книгу нужную под тогу
Эрасмус в спешке затыкал.

Потом вскричал:

– Да, вон мешок!
Смотри! Как не заметить мог?
Лежит как раз перед тобою.
Как недоволен я собою!
Оставил рода я печать,
Ну, как такое допускать?


***
– Нерасторопен, Лукий, нынче! –
Эрасмус торопил слугу,
Тот, скорый на руку обычно,
Всё спотыкался на ходу.

– Что, Лукий, вдруг ты замечтался?
О чём задумчив и уныл?
По дому ночью ты скитался,
У спящих разгоняя сны.

– Вчера сказал гонец соседский,
Камиллу замуж отдают.
Болит о ней, тоскует сердце.
Она там в горе, я же тут.

– Не быть тому без разрешенья!
Согласия на то не дам.
Все ждут хозяйского решенья.
А без меня у них нет прав.
Отдам я за тебя Камиллу,
Она ведь любит лишь тебя.
И почему, скажи на милость,
Скрывал ты чувства от меня?

– Считал я, что жениться рано,
И всё случилось так нежданно.
Я от тоски такой умру…
Так тяжко сердцу моему.

– Как я скажу, так всё и будет.
Ты думай лишь о сей минуте!
Задуманное завершим,
И сразу же отбудем в Рим.

Меняла жизнь координаты.
Дела вели к нотариату.
Внутрь занесли десяток книг.
ГлядЯ, нотариус поник.

– Да что ж сегодня за проклятье?
Такого дня хотел не знать я.
Мне платят только крохи тут
За этот непомерный труд.

– Держи кошель. Здесь денег много.
Ещё дам столько, но, потом.
С твоим трудом я сам знаком.
И не привык платить по крохам.

Читали книги… Факты с них
Хронологично записали,
Раз сорок перепроверяли.
Всё убедило их двоих.

– Когнатское родство здесь очевидно.
Оспорить невозможно факт.

– Составь документальный акт,
Чтоб показать врагам не стыдно,
Чтоб было чинно и солидно.
Старайся, а не либо как.

Кипело дело, шёл процесс
Каллиграфичного искусства.
Давилось пёрышко до хруста,
Ведь был весомый интерес.

– А свиток уж совсем готов,
Впитал чернила все пергамент.
Пора печати там поставить.
И ленточкой свяжи потом.

Вот свиток перешёл из рук да в руки.
Обратно передан кошель.
У каждого своя с обменом цель,
И не напрасны были муки.

– Я у тебя служанку видел.
Она, ну, в неприглядном виде.
Продай девчонку мне, уважь.
Ну, вот такая моя блажь.

– Эхе, девчонка денег стоит.
– Да кто же с этим-то поспорит?
– Она раба моей сестры…
Но, всё решим, коль просишь ты.


***
Вот после ночи спозаранок
Нотариуса пять служанок
В корыте девицу обмыли,
И как матрону нарядили.

– Тебя, Эмилия, ты знаешь,
Продали старику вчера.

– Не для такого расцвела.
Скажи о чём переживаешь?

– Уж лучше старца ублажать,
Чем взаперти век куковать.
И на селе… все дни суровы…
Подружки там – одни коровы.
И не с кем мне поговорить!
Когда смогу счастливой быть?
Одни старушки, старики!
Там умереть легко с тоски.

Спросил Эрасмус из-за двери:
– Готова ли Эмилья ехать?

И, спотыкаясь набегу,
Девчонка бросилась к нему.

– Готова, милый господин.
Прильнула головой к груди,
За шею обняла покрепче.
– Мечтала жизнь о нашей встрече.

– Э, нет, Эмилья, погоди!
Тут кандидат есть помоложе.
Стать мужем прокуратор может,
В нём лишь зажги огонь любви.

– А кто такой есть прокуратор?
– По-вашему, по-сельски – вилик.
– Такие женихи не снились!
Я стать женою – очень рада!


***
Дом в Риме. Суетятся слуги.
Готов ко времени обед.
К обеду каждый разодет.
В сторонке шепчутся подруги.

– Скажи, патриций скоро будет?

– Он в Риме, так судачат люди.
Мы ждём с минуты на минуту.

– Готовятся все, будто к чуду.

– Всем нравятся его подарки.
Все до подарков этих падки.

– Их не бывает каждый раз,
И хватит ли на всех на нас?

И вот уставшие коняшки
Тележный притащили груз.
В порыве небывалых чувств
Был Лукий. Взял чувальчик тяжкий.

От любопытства притяженья
У входа уж столпотворенье.
Хозяин как-никак вернулся,
Умерит прокуратор буйство.

Вошёл Эрасмус, сед и важен.
И Лукий следом кладь тащил,
Та – в центнер, шириной с аршин,
Да и длинной почти что в сажень.

Их прокуратор ждал в поклоне,
По-прежнему всем видом строг.
И сколько б не пришло морок,
Слуги здесь не было достойней.

Переоделся, сбросив тогу,
Эрасмус в тот час сел за стол.
Сперва свекольный пил настой.
Обедал молча и не много.

А Лукий с нетерпеньем ждал,
И ждал с надеждой прокуратор,
Который даже не гадал,
Камилла Лукием просватана.

Уж сговорился по пути
О свадьбе с милой он с Эрасмусом,
Дал бог свободу обрести,
О том имеет акт нотариуса.

Вот так Эрасмус захотел,
Его с Камиллой взять под патронаж.
А Лукий сам бы не посмел
О свадьбе впасть в ажиотаж.

Стояло в доме ожидание,
Всех нетерпеньем заразив.
И, словно мыши в норках здания,
В дверях прислужников носы.

Все на подарки разохотились,
Терпеть девчатам мочи нет.
Да и мужской пол озабочены:
Любой подарок – их авторитет!

И вот желанный миг уже!
Эрасмус подошёл к поклаже…
– Где Лукий? Сбил огонь в душе?
После разлук свиданья слаже.
Камиллу позовите тоже.
Наедине, до свадьбы, быть негоже.

– Позволь, хозяин, как же так?
Камиллу я хочу взять в жёны.
Я прокуратор как-никак,
И преимущество в законе.

– Тебе жену другую сыщем!
А эта – не твоя по жизни.
Она в другого влюблена,
И в этом не её вина.
Где Лукий?

– Я же здесь, Эрасмус.
Не отходил я ни на миг, ни разу.
Камиллы досель не видал.
И разыскать её людей послал.

И вот в слезах вошла Камилла,
Тиха, смиренна и красива.
Не раз секла её судьба,
Судьбе послушная она.

– Не плачь, хозяйка жизни новой,
А принимай себе обновы.
Сегодня праздник у тебя,
И ты, и Лукий – вы семья!
Мы безотложно факт отметим.
Благословенны будьте, дети.
И всё, что нужно, здесь для вас…
Всем: ладить свадьбу сей же час!

Вздыхали девки, разбредаясь,
Ведь им подарков не досталось.
Но за Камиллу в душах радость.
И лишь печален прокуратор.

– Здесь прокуратору грусть не по чину.
А ну-ка, Лукий, позови девчину!
Стройна Эмилья и… умна…,
Витус, вот ладная тебе жена!
Её искал я для тебя, старался,
Чтоб ты несчастным не остался.
Камилла слишком молода…
Не по зубам тебе она.

Вошла красотка из красавиц.
Такой не мог Витус представить.
Он как стоял, так обомлел.
Стал кроток и совсем не смел.

Эрасмус тёр усы, на это глядя,
И, улыбаясь, хмыкнул «Эх!»
– Две свадьбы нынче сладим.
Что медлить? Жизнь – не век…

Витус себя взял в руки.
Отвесил вежливый поклон.
– Распоряжусь, чтоб слуги
Немедля занялись волом.
Или овцой? Ах! Да! Двумя!
Ох, сколько счастья у меня!

– А два вола нам слишком много.
Для брака лишь любовь основа.
Все будьте через час готовы!
Чтоб я был не разочарован.

Эрасмус грузно сел на лавку.
– С телеги не занёс подарки.
Забыл. Наверно стал я стар.
Иль просто-напросто устал.


***
Две свадьбы по-домашнему скромны,
Но все традиции соблюдены.
На праздник главное – веселье
И много сытных угощений!

Лишь солнце село, моментально,
Супругов отвели по спальням.
Обнялись Лукий и Камилла,
Разнять объятия не в силах.

И Витус восхищён Эмильей,
Как будто за спиною крылья!
Не сорок ныне – двадцать лет,
Хоть лысоват слегка и сед!

– Мне страшно – изрекла Эмилья. –
До ныне не было мужчины.
Немного что-то я боюсь…

– Прекрасно будет всё, клянусь!


9

Шумят ветра, сменяя дни и ночи.
Аграрии собрали урожай.
День первый Сатурналии – хлопочет,
И рабья радость льётся через край.

Рабы, надев хозяйские одежды,
Господ разили колкой желчью фраз.
Рабовладелец кланялся небрежно
И угощал разнообразьем яств.

Прислуживать рабам… роль непростая…
Но по традиции, таков обряд,
Хозяин сам всех в этот праздник угощает.
Хоть рад такой забаве, хоть не рад.

Рабам не должен в этот день перечить,
Наказывать рабов никак нельзя,
Лишь благодарственные сыплет речи
В ответ, факт дикой дерзости терпя.

И облачившись в рабское покрытие,
Так примеряет рабское житьё.
И чем хозяин щедровитее,
Сатурном станет одарён весь год.

Закон таков на праздник урожая
По предписанию Сивиллиных книг.
И даже казни в этот праздник отменяют,
И награждают волею иных.


***

С обеда улицы запружены народом.
Здесь зародился первый карнавал.
Кипит, бушует рабская свобода.
В правах всех праздник уравнял.

Общественное празднество у храма,
И жертвоприношения пред ним.
И пиршества громадна панорама.
Сенаторы и всадники средь толп шальных.

Знать вся особо разодета,
Чтоб каждый раб знать Рима опознал.
Им яства все несут, долой диета!
Для них беседка, как цветочный зал.

Вино, закуски, сладости и фрукты.
Им угодить желает люд простой,
С хозяйского стола стащили плуты,
Ведь не накажут в день такой.

Подарки все друг другу дарят,
Подаренное передаривая вновь.
И музыка со всех концов слетает,
Задором будоража кровь.

Катон среди друзей в беседке.
Быть здесь его обязывает чин.
Но тяжкой грусти на лице отметки,
Он без жены, и в этом сто причин.

За поясом воткнутый свиток,
Его безмерно удручал.
Пусть дело было шито-крыто,
В карьере грезился провал.

Он сам с собой в большом раздоре,
Спасать обманом должен был семью.
Ещё не знал, что горе – и не горе,
Стыдился он смотреть на праздный люд.

Пришла Фелисия красавицей.
Катон от злости багровел.
Ему её игра не нравится.
Быть должен у беды предел.

– Знай, купчая при мне на Мавис,
На вилле дети не остались.
Ты сможешь увести в дом ваш,
Лишь документ мне передашь,

Объявишь Дариуса братом –
Не велика тебе утрата.
И я прощу тебя потом,
И буду ждать с семьёй в мой дом.

Катон достал злосчастный свиток,
А на душе кипит обида.
Но делать нечего, и он
Призвал вниманье всех сторон,

Но голос был от боли слаб.
– Хоть сделай вид, как будто рад.
Ты ж не врагом, а братом обзавёлся,
Так должен ты сиять, как солнце.

Его Фелисия толкнула в бок.
Он совладать с собою смог,
И громогласно заявил:

– Я в поисках старанья проявил.
Патриций Дариус, мой брат по крови.
Сказать вам чести этой удостоен.
О том имею документ,
И в том сомнений нет, как нет.

Вручил папирус со словами:

– Быть Дариусу вместе с нами.

– И что же столько лет
От нас скрывали сей секрет?

– А вот ко мне пришли сомненья.
С чего такие намеренья?
Не потому ль, что вы дружны?
В обмане нет ли здесь нужды?

Эрасмус был неподалёку,
Пресёк нападки очень ловко.

– Наш Дариус из знатных двух родов,
За что ответ держать пред всеми я готов.
И у меня есть много документов,
Любые подтвердить моменты.
Свидетелей немало я собрал.
Катон нисколько не соврал.
Катона как во лжи могли вы обвинить?
Такой поклёп не мог он заслужить!

Велик Эрасмуса авторитет.
Катон стряхнул всю тяжесть бед.
Обида на Фелисию осталась,
Но только горстка, только малость.

Фелисия вручённый ей папирус
Рвала усердно в мелкие клочки.
И что в её сознании – незнамо миру.
Ещё какие теплятся мечты?

Рваньё подбросив вверх, всем улыбаясь,
Перекружившись пару раз,
Прочь уходила, сердцем маясь.
Порочный день, желанный час.

Эрасмус бросил взгляд ей вслед,
– Ну, что возьмёшь ты с юных лет?
Фелисии нет тридцати,
Чтобы ответственность нести.

– Эрасмус, где добыл ты подтвержденье?

– Э-э-э, это было приключенье.
Объездил я весь Рим, исколесил.
Потом уж выбился из сил,
Когда проведал урбан-виллы,
Добры не слишком старожилы.
Я денег отвалил почти что воз,
Все документы я к себе привёз.
Могу неоспоримо, с твёрдостью сказать,
Когнатское родство, ни дать не взять,
Тебе – по матушке его, мне – по отцу
Родня нам Дариус, за то ответ несу.


10

Не уходила осень долго,
И вот перетекла в весну.
Уж солнца острые иголки
Сушили бурелом в лесу.

Вязал малыш в вязанки хворост,
К повозке женщина несла.
Вздохнула:
– Посевная скоро.
Работе наша жизнь тесна.

Оляны сыну год шестой,
Помощник просто золотой.
Вдвоём и вспашут, и посеют,
Осилят всякую затею.

Хозяйство ладное у них,
Всего хватает на двоих.
Малец и счёту научился,
И складывать простые числа,

Умеет даже вычитать,
И по слогам чуть-чуть читать.
И книга есть у них, одна,
И оттого для них ценна.

Пусты соседские дома.
Вот так живут вдвоём в селенье,
Не зная устали и лени.
Труд от темна и до темна.

Коровы, лошадь, поросята,
Цыплята, утки и коза.
Есть виноградная лоза
Среди ухоженного сада.

Порой, в соседнюю деревню
С харчами ездят на обмен.
Оляны нрав пришёл к смиренью,
Уже не ищет перемен.

Но в глубине души надежда,
Что Алфий жив в чужом плену.
И Мавис где-то силой держат.
Вдруг, рок захочет их вернуть.

Вот так в заботах и живётся,
Но быль после заходов солнца
Цветёт в душевных диалогах
О счастье в жизни и тревогах.

Всплывают сцены прошлых битв.
Никто Оляной не забыт –
Ни папа с мамой.., Алфий.., сын..,
Ни Мавис с Даной… И мечты.


***
Однажды, справившись с делами,
В свободным выпавший часок
Мать с сыном лошадь оседлали,
Убрать на кладбище был срок.

Собрали с трёх могил всю поросль
И прошлогоднюю листву.
Дитя могила, и две взрослых.

– Здесь твой братишка, здесь, вот тут.
Венетии могилка справа.
А эта – римлянки…
Ты знаешь, Дана,
Растила дочь твою в заботах.
Всему учила, как могла.
А девочка умна была.

– Ты, мама, говоришь о Мавис?
А, вдруг, мы б с нею повстречались?
Ты б ей о маме рассказала?

– Конечно, да. От тайн устала.
Теперь домой, готовить ужин.
И накормить хозяйство нужно.


***
Фелисия и Дариус с охраной –
С десятком гладиаторов, в пути,
Все конные. По землям галлов
Оляну двинулись найти.

Далёк путь. Следом пять телег
С провизией, с одеждой.
Что ж не решались прежде? –
Набегов галльских целый спектр.

А ныне дали им отпор.
Рим ощутил Земли простор.
Все галлы разбрелись поодиночке,
Теперь никто войны не хочет.

По Мавис горестным словам
Ориентир был – кельтский храм,
Что в двух днях пешего пути на юг
От места, где последний был её приют.

Дошли до нужного им храма,
И дальше повела дорога.
Осталось лишь чуть-чуть, немного…
Соседнего села открылась панорама.

Спросили, где живёт Оляна.
Дед указал дорогу прямо.
– Недалеко, легко найдёте,
Коль никуда вы не свернёте.

Клонилось солнышко к закату.
Передохнуть уставшим надо.
Хотя они почти у цели,
Нагрянуть в дом в ночь не хотели.

Край неприветливый и дикий
Отныне стал сторонкой тихой,
Но выставляли часовых,
Когда ночлег в пути застиг.


***
Оляна с сыном встали рано.
Во двор три всадника влетели.
И чувства мамы леденели,
И сердце страхом обуяно.

– Беги в сад с дальнего окошка.
Там, Белояр, запрячься, крошка.
Пока отсюда не уедут,
Сиди без звука, будто нету.
Вдруг если что – я позову.
Не тронут старую вдову –
Ты за меня не беспокойся.
Ну, поспеши скорее, солнце.


К гостям Оляна тут же вышла
И поприветствовала пришлых.

– Кто дома есть – скажи-ка, мать.

– Все разбрелись добра искать.
Остались мёртвые в могилах.
Здесь я одна пока при силах.

Верзиле старший подал знак,
Шагнул к хозяюшке чужак.
Всадил в бок нож по рукоять…
Забрали всё, что можно взять.

В клеть кур сажали, что поймали.
Связали коз и поросят.
В телегу погрузили скарб.
Коров к телеге привязали.

Свинью в сарае закололи,
Себе забрали только ноги.
Устроив во дворе пожар,
Домой подАлись не спеша.


***
Луга, лесочки да поляны.
Приметил Дариус дымок.
Но кто подумать только мог,
Что подожгли жильё Оляны?

Забеспокоилась супруга.

– Дым не от печки. А откуда?

– Там должен быть Оляны дом.
Подумалось не о благом.

Ускорив шаг, пришли к пожару.
Обнявши умершую маму,
Рыдает мальчик во дворе.
Дом весь почти уже в огне.

Горит соломенная крыша,
Бросая пепел в небо выше.
У врат оставленные вещи,
Знать, увезти все было нечем.

Взгляд бросил Дариус на рану.
Вопрос направил мальчугану:

- Их сколько было? Мне скажи.

Малыш ответил: «Было три».
И показал число на пальцах.

– Нет оснований сомневаться.
Твою Оляной маму звали?

Кивнул малыш, нос утирая.

В погоню выслали двоих.
Удрать те трое не смогли.


***
На берегу речушки тихой
Покойные не знают лиха.
Теперь четыре здесь могилы
Одна к другой расположились.


– Вот здесь соседка. Та, что справа.
Здесь мамин сын, рождён в день с Мавис.
Здесь римлянка, что звали Дана.
И в вечном сне с ней рядом мама.
Как я один теперь жить буду?
В селе нет никакого люду.

– Так мама двойню родила.
И Мавис, то твоя сестра?

– Нет. Мама ото всех скрывала,
Что римлянки дочь воспитала.
При родах Дана умерла,
А мама дочь её взяла,
Раз мёртвым сын её родился,
Чтобы хозяин меньше злился.
Молчать велела его мать,
Чтоб сын не стал их донимать.
Но все давно уже в могилах.
Скрывать всё это нет мотивов.
Так мама мне сама сказала.
Меня молчать не обязала.

– Так Мавис всё ж тебе сестра.
И мне сестра она родная.
Я брата не могу оставить
Среди сгоревшего двора.

– А как же козы и коровы?

– Возьмём с собой для жизни новой.
Придётся долго ехать нам.
Или в деревне их продам?

– Продай… Идти не смогут долго.
И стельная давно уж тёлка.
Корова много молока даёт,
Наверно тоже не дойдёт.

Он оживился чуть, немного.
Сестру окинул взглядом строго.
– Всё мама говорила мне о Мавис.
Вы с ней похожи оказались.
Вот так вот представлял её.
И ты сестра мне – не враньё?

И на ответ «Нет, не враньё»
Прижался, обнял. И… разверзся в рёв.



11

Опять Эрасмус Рим покинул,
Как он сказал – по пустякам.
Дорога хоть не далека,
Но без охраны не по чину.

Плетётся сзади за телегой
Четвёрка добрых молодцов.
Их кони лучших образцов
Из редкостной породы пегой.

Возничий нем и вечно хмур,
Тощ, мал. Его здесь будто нет.
Вот так объехал белый свет
В шаг – самый медленный аллюр.

Конечно, Лукий был ещё.
Эрасмусу как без слуги?
Привык. Не надо слуг других.
И веселее с ним вдвоём.

– Одна мечта – то очень мелко,
Как на семью одна тарелка.
Лишь по одной черпнули ложке,
В тарелке не осталось крошки.

– Одна исполнилась мечта.
Теперь другую ты лелеешь?

– Одной мечтой переболеешь,
Другой терзает маята.

– Что за мечта? Признайся, Лукий.
Мечты рождаются от скуки.
Тебе наскучила Камилла,
И лава чувств твоих остыла?

– Ну, нет же, нет. Совсем не так.
Мои мечты – такой пустяк.
Но влезут в голову они,
И вновь от них в груди болит.
Родится сын, а, может, дочь.
Я до троих детей охоч.
Но где их буду размещать?
Тут есть о чём поразмышлять.

– Хе. Я о том же только поразмыслил.
Отремонтирую отцовский домус,
Он невелик, и всё там по-простому.
Удобней либертинам он для жизни.

Как вам устроиться иначе?
Ваш труд недорого оплачен.
Отпущенникам место там.
Такой исход твоим мечтам.

– Эмилью с Витусом туда же?
Нам будет жизнь намного глаже.
Как без друзей на свете можно
Уметь всё, знать всё? Очень сложно.

– Там всем отпущенникам места хватит,
Ещё останется в запасе.
На волю у меня есть кандидаты.
В ночь слушать плачь дитя? – я не согласен.

Дорога привела к поместью,
Где в быль тайком Эрасмус книгу взял.
Вернуть – тут оказалось неуместно.

– Хозяин сам убился. Был так пьян…

– Ну, что ж… Богами так ему дано.
Возьми-ка на расходы, вот кошель.
А у меня была другая цель…
Да что ж теперь уж, всё равно.


***
Фелисия встречает Мавис.

– А что с Катоном вы расстались?
Вы неразлучны и дружны.
Нет лучшей для него жены!

– Дела не дали вместе прибыть.
На днях была большая прибыль.
К аграриям отбыл Катон.
Решил скупить землицу он.

Беззвучно и подобно птахе
В спустившейся до пят рубахе,
Как будто над землёй паря,
Порхал к сестрёнкам Белояр.

Светились локоны, кудрявясь,
Прижался ненадолго к Мавис.
Взлетел пушинкой в колесницу,
Обнял там брата и сестрицу.

Взглянул в корзинку на младенца.
И с видом знайки и умельца
Помог детишкам вниз спуститься,
Подал корзинку. Спрыгнул птицей.

Проверил: всё ль у всех отлично.
Повёл детей под кров привычно.
Уверенно неся корзину,
Себя он мнил большим мужчиной.

За ними поспешили сёстры…
День для Фелисии был пёстрым.
Легли пораньше гости спать.
Стал кодекс Белояр читать.

Сидели вместе у камина.
Огонь пылал в его глубинах.
Горели в канделябрах свечи.
И расчудеснейшим был вечер.

Фелисия внезапно поняла,
Что скоро станет мамою она.

– Меня простили за ошибки боги,
Когда прошли обиды и тревоги.



Эмилья, Витус
Лукий, Камилла
АлфИй ОлЯна Белояр
ФелИсия ДАриус
КатОн МАвис
ЭрАсмус Дана

СПРАВКА
1. Закон двенадцати таблиц действовал в Риме с 451 года до н.э. до III века н.э.
2. Римская республика с 509 года до н.э. до 46 года до н.э.
3. Разграбление Рима галлами Бренна в 387 году до н.э.
4. Первая Пуническая война 264–241 гг. до н.э.
5. Вторая Пуническая война 218–201 гг. до н.э.
6. В Древнем Риме скрепляли вместе таблички, и получался кодекс (книга) из нескольких «листов».

Алфий – галл, один из военачальников галльского войска.
Оляна – славянка, рабыня, ставшая женой Алфия.
Белояр – сын Оляны и Алия.
Мавис – рабыня, приёмная дочь Оляны.
Эрасмус – бывший римский военачальник, политик, путешественник, писатель.
Дана – римлянка, жена Эрасмуса.
Дариус – римлянин, владелец гладиаторской школы, приёмный сын Эрасмуса и Даны.
Фелисия – римлянка, дочь Эрасмуса и Даны, жена Дариуса.
Катон – бывший римский военачальник, политик.
Лукий – слуга Эрасмуса.
Камилла – служанка Эрасмуса.
Эмилья – деревенская рабыня.
Витус – прокуратор Эрасмуса.
И другие.

1 работорговцы-"мангоны" (mangones)
2 вилик – управляющий виллой
3 ли́ктор – первоначально ликторы были исполнителями распоряжений магистратов cum imperio. Впоследствии осуществляли только парадные и охранные функции при них, заключавшиеся в сопровождении высших магистратов и наблюдении, чтобы тем оказывали надлежащие почести. Были вооружены фасциями (пучок прутьев) и секирой как символ власти и наказуемости преступления. Ликторы назначались, как правило, из числа вольноотпущенников. Число сопровождающих ликторов напрямую зависело от должности сопровождаемого лица. А далее ликторами называли охранников любого знатного лица.
4 когнатское родство – родство по крови, когнатами считались те, кто имел общего предка.
5 историю современного нотариата принято возводить к Древнему Риму. Юридическая сторона всё расширяющегося гражданского оборота Древнего Рима требовала облачения правовых актов и договоров в письменную форму. С ростом имущественного оборота востребованность профессии писарей (писцов) только нарастала. Писцы стали предвестниками табеллионального нотариата в Древнем Риме. В их обязанности входило не только составление разного рода посланий и прошений, но и совершение различных сделок. Было две категории писцов: состоявшие на государственной службе (лат. scribae) и на содержании частных лиц (лат. exceptores et notarii).
6 Прокура́тор (лат. procurator — заведующий, управляющий) — в Древнем Риме название управителя вообще. Исторически так называли слуг, управляющих господскими имениями, затем, с появлением одноименной государственной должности — высокопоставленных чиновников, заведующих той или иной частью императорского имущества и управляющих провинциями.

Вариант "слаже" в наших южных краях доводится слышать не так уж редко. И в самом деле: гладкий – глаже, гадкий – гаже, сладкий – слаже. Логично вообще-то! :) Есть ли какое-то объяснение, кроме того, что "слаще" закреплено нормативно и надо просто подчиняться словарям?