Белое и дуры. Героический эпос

Предупреждение  : дурка 100%, адресуется читателям, не ценящим своё время
и не ищущим глубоких смыслов. Все совпадения с реальными
событиями и лицами являются случайными или надуманными!

История, записанная на рулоне туалетной бумаги
в туалете Савёловского вокзала, со слов некоего Герцега.


Однажды, в одной отдалённой провинции,
какой-то Далмации или Галиции,
среди непролазных, суровых и грязных,
предельно отвязных, и этим прекрасных,
всех лавров достойных патрициев,
принцесса жила, и чиста и бела,
к тому ж, как ни странно, умна и мила,
и звали принцессу Фелицией.
И в этой, прошу извинений, Галиции,
а может быть даже, пардон, и Далмации
она отличалась нездешнею грацией,
за что полюбил её некто Фелацио,
который, пожалуй, служил исключением
из общего правила. Против течения,
совсем не тому придавал он значение,
чем жили окрестные графы и лорды,
признать откровенно, отменные морды.
Фелацио, бедненький, рылом не вышел --
был тонок фигурой, душою возвышен.
И трудно представить, и стыдно сказать --
он даже пытался стишки сочинять!
Уж так подшутила природа --
подбросила в сЕмью урода --
для эксперимента, иль просто забавилась?
Но это уродство Фелиции нравилось.


И вот повсеместно всем стало известно
кто, где и когда осчастливит принцессу.
Решилось, что после её вызревания,
(а надо сказать, будто ягодка ранняя,
принцесса достигла приемлемой нормы:
и ножки, и… словом, все нужные формы)
Фелиция станет женой династической
по схеме в то время довольно классической --
владетель ближайшего к замку домена
как раз приходился принцессе кузеном.


Признаемся, руку на грудь положив,
кузен был хорош и на редкость красив:
могучая шея и бочкою торс,
и рыжею шерстью по брови оброс,
во всём, без сомненья порода видна,
любая, увидев, была б сражена!

Однако принцесса, избегнув инцеста,
сбежала из замка с Фелацио,
забив на свой долг перед нацией.
И может не столько забив, а больше с испугу забыв
о всяческих строгих приличиях.
Каким бы там не был мотив,
но плюнуть на императив,
на издревле святохранимый обычай,
с её стороны было несимпатично.
Итак, наша прелесть Фелиция
укрылась от всех за границею,
и в вынужденной эмиграции
своим наслаждалась Фелацио,
не просто дурачась, а так обозначив
свою, так сказать, оппозицию.
Такое коварство Фелиции, сумевшей по-тихому смыться,
весьма огорчило Фабрицио, ( так звали её жениха)
и он навсегда забухал.
Он только рукою махал,
когда дружбаны его верные, отвагой горя беспримерною,
в обеденном зале его призывали
девчонку достать эту скверную,
но он только пил и вздыхал.
Из них кто-то где-то слыхал,
что было однажды в Венеции, а, впрочем, возможно, и в Греции
подобное нечто такое -- сожгли там какую-то Трою,
причинами стали неслабыми
опять неприятности с бабами.
И случай такой идентичный
весьма и весьма символичный.
Гуляли там шумно и весело,
кидались камнями и креслами,
был праздник такой, что нескоро домой
и даже не все возвернулись.
Но наш новоявленный Уллис хазарам отмстить отказался --
так качественно нализался.
Но подвига жаждой томимые, себя возомнив пилигримами,
хотя и не зная, что это за звери,
друзья, игнорируя двери,
рванули гурьбою в окно, ну, как в детективном кино,
чтоб тут же отправиться в путь
и эту засранку вернуть.

А с этого самого места всё стало совсем интересно:
и лорды и графы окрестные,
своим смелым нравом известные,
а также другие сиятельства
взяли на себя обязательство
всей кодлой догнать ренегатов проклятых,
и кто бы и где бы и как бы не прятал их,
поймать и связать и доставить обратно,
и дали при этом торжественно клятву.
Слова этой клятвы сурово звучали,
и страшные вещи они означали,
что если принцессу вернуть не удастся,
лишь в белое платье тогда одеваться
и лордам и графам, и графам и лордам,
их оруженосцам, пажам и придворным,
и без снисхождений, без скидок на возраст,
больной ли, здоровый, женат или холост.
Чтоб графов и лордов, каких только есть,
не спасших великодержавную честь,
повсюду, всегда отличал белый цвет.
Такой вот ужасный был принят обет.
Казалось, и что ж в том ужасного?
Чем белый противнее красного?
А в том то и было всё дело --
сложилось уж так исторически,
что с древних времён символически
служил исключительно белый
признанием поражения
в турнирах любых и сражениях.
Уж если выкидывал кто белый флаг,
то значит, победу отпразднует враг.
И кто же желает позора?! И ль даже немого укора?
А буде кто выряжен в белое --
видать недостаточно смелый он.
Чурается кто поединков, таких обзывали блондинками,
и мало кто, ежели в здравом уме,
сгубить согласился б своё реноме.
Вот рыцари высокородные, в доспехи влезая походные,
коней и ослов оседлали и быстро на них поскакали.
Дорога кривая и длинная ложится перед паладинами:
то поле, то лес, то овраги, колдобины и буераки!
А также по всей траектории -- трактиры, таверны, траттории.
И долог и сложен их путь, о, если бы знал кто-нибудь,
какие преграды они одолели, а как они пили, а как они ели!
Им не было равных в таком трудном деле!
Но в сёдлах держась еле-еле,
стремились герои к поставленной цели.
И хоть бы какой паладин тот храбрый покинул отряд,
и все сколько есть, как один, весь путь словно песню твердят:
Фелиция, Фелиция, Фелиция!
Да грозно бренчат амуницией,
коней и ослов не жалея,
и с каждой верстой матерея,
желая добраться скорее
до гнусных изменников родины.
И вот полпути уже пройдено.

Всё дальше и дальше от дома отряд,
не ведая страха, не зная преград,
ослы их и кони, как птицы летят,
и некогда даже помыться им,
но удаль сплошная на лицах их,
попутно прохожих пугают стрельбой,
да клич боевой распевают гурьбой:
Фелиция, Фелиция, Фелиция!
И так они рьяно скакали,
что даже ослы их устали.
А кони их сделались в мыле,
и жопы от сёдел заныли,
но всё же никто не вернулся назад,
и праведным гневом глаза их горят,
страна может ими гордиться --
одно только слово упорно твердят:
Фелиция, Фелиция, Фелиция…,
свои согревая амбиции.
А подлый ублюдок Фелацио
пусть молится, чтоб не добраться им
до места его дислокации.
И каждою ночью всё снится им,
как плачет в руках их Фелиция.

Тыгдым-тыгдым-тыгдым-тыгдым,
в конце концов предстала им
картина почти идиллическая: республика демократическая,
в которой права человеков блюли,
культурно, пристойно себя все вели.
Настолько предельно культурно,
что лордам там сделалось дурно,
а графы вообще растерялись
и чуть было не испугались.
Но, связаны страшною клятвою,
не смели в дорогу обратную
ослов и коней повернуть,
и выпятив каждый могучую грудь,
следы оставляя на мраморной лестнице,
совсем не боясь, что уборщица взбесится,
ворвались толпой в муниципалитет,
где от короля передали привет,
а также ещё и секретный пакет,
в котором простым языком излагалось
о том, что Фелиция вся изолгалась –
никто и не думал свободу принцессы
ничем ограничивать. Что же до прессы,
то верить каким-то там желтым газетам
нисколько нельзя, и все знают об этом.
И следует, вняв столь простому резону
немедля отправить принцессу до дому,
к родному её королевскому трону,
где спросят с принцессы согласно закону.
Эпистолы этой подателям поэтому безотлагательно
сейчас же представить предателей советуется настоятельно.
Касаемо что предъявителей,
вменяется незамедлительно
с почётом в мешки посадить ( по традиции )
и тут же в пенаты отбыть экспедиции.

А в скобках P.S. с реверансом глубоким
читающим проникновенные строки:
мол, те безусловно обязаны
содействие всяко оказывать,
исполнив в возможно кратчайшие сроки
что в данном посланьи указано.
Понеже же будут препятствия,
в прискорбной такой ситуации,
покуда не выдадут той делегации
Фелицию вместе с Фелацио,
угроза прямой оккупации
отныне не даст почивать им спокойно --
ещё не забылись столетние войны!
Всё это, как водится, для разговору
слегка приукрашено было фолклором.
Ну, может быть, даже не очень слегка,
видать, как с похмелья, дрожала рука,
у той секретарши чувствительной,
которой несчастный родитель
письмо диктовал, обливаясь слезами,
и как не расстроиться было тут даме --
от переживаний пунцовая,
фиксируя волю отцовую,
три раза та в обморок грохнулась, точно,
и следущим утром уволилась срочно.
Такой были силы отцовские чувства,
что невыносимо ей сделалось грустно.
И, кстати, для информации: то в качестве аргументации
принять подобает тот факт возмутительный,
что этот донельзя субъект отвратительный,
как вы догадались, Фелацио,
не то, чтоб чуть-чуть, а весьма и отнюдь
сомнительной ориентации.
А те, кто его приютили,
про стыд, ай-я-яй, позабыли;
и сами, как видно, такие же.
И с тем в соответствии с имиджем --
цветастых синонимов вереница,
с рисунком на самой последней странице.
И пусть не Гоген, не Моне, не Дега,
а только не хуже их всех ни фига.
По силе воздействия даже покруче,
такому в художке ни в жисть не научат.

Вполне был доходчив малявы язык,
но местный истеблишмент, видно отвык,
а штатный толмач то краснел, то бледнел,
но перевести всё дословно не смел,
поскольку как раз порнография
и всё, что похоже. каралась там строже
чем связь с кокаиновой мафией.
Да ладно б ещё с кокаиновой,
а, страшно сказать, с мандариновой.
Багровым румянцем вовсю исходя,
измучился , текст этот переводя,
бедняга, хоть и дипломированный,
но сверх всякой меры шокированный.
Ведь и чудеса мастерства проявив,
нельзя было скрыть основной лейтмотив.
Когда ж, ознакомившись с нотой,
в задумчивость впали архонты,
то целых пятнадцать минут
лишь муха шальная была всем слышна –
такая повисла вокруг тишина.
Ещё было слышно, как мрачно скребут
подмышки свои заскорузлые,
бурча недовольными пузами,
посланцы великой державы,
и шпорами звякают ржавыми
на их сапогах на болотных,
в то время особенно модных.
Элита высокой политики
( отнюдь не последние винтики)
придя, наконец-то, в сознание,
отправилась на совещание.

Туземные власти советы верша,
набега нисколечко не устрашась,
отвергли инсинуации и прочие все эманации.
На переговорах в платочек дыша,
что было совсем уж недипломатично,
седой старикашка -- сморчок рахитичный,
глава местной администрации
посмел отказать в экстрадиции
Фелацио вкупе с Фелицией,
(ну или, хотя бы, Фелацио,
как минимум для сатисфакции).
Тут графы и лорды с достоинством гордым
сказали что некую козию морду
они всем покажут и этим докажут
свою правоту несомненную
и плюнули очень надменно
на пол и на стол и на стены,
на окна и на гобелены,
на коврик у входа, и, что уж за гранью,
и жутко представить, в горшочек с геранью.
Такого скандала, ни много ни мало,
но всё ж оказалось достаточно,
чтоб преданных этих вассалов,
хоть твёрдо, но интиллигентно,
снабдив предложеньем придаточным,
отправили уно моменто.
И дабы избечь прецендентов
их взяли за шиворот грозно, желтухи и педикулёза
не очень боясь по небрежности,
иль всё же, скорей, из невежества.
Но рыцари наши ни капли не струсили
и возобновить попытались дискуссию.
Однако, вотще, так сказать, без успеха --
у местных, видать, точно крыша поехала.
Ничуть не вникая в их доводы веские,
за двери их выгнали с шумом и треском.
Уж как они доблестно сопротивлялись!
-- за всё что попало бесстрашно цепляясь:
за коврики и занавески, горшки, гобелены и фрески,
но, силы истратив в неравной борьбе,
внизу оказались на смех голытьбе.

Потом ещё долго под окнами мэрии
они всей толпою стояли растерянно,
а после, сочтя дополнительным доводом,
бачок подожгли с бытовыми отходами,
поскольку чрезмерно уверены были,
что Трою вот также когда-то спалили,
законное право на это имея,
а может не Трою, а может Помпею,
не то лангобарды, не то берендеи,
нельзя исключить -- гайдамаки,
татары, монголы, казаки,
( по версии модной Фоменко,
вролне допустимо -- эвенки),
но кажется нам, что скорее
пришельцы из Кассиопеи.
Могла бы закончиться тут эпопея,
но этого им всё равно показалось
так мало, что в сторону двинув вокзала,
у бабы какой -то отняли весло,
когда по дороге их в сквер занесло.
А после, себя возомнив самураями,
сломали ногами два ветхих сарая.
Сараи давно собирались сносить,
но кто-то из рыцарей смог укусить
начальника здешней полиции,
и всем стало не до Фелиции.
А так же и не до Фелацио
с его непростой репутацией.
Менты исключительно как бы назло,
припомнив сараи, бачок и весло,
нет чтоб ограничиться штрафами,
надели браслеты на лордов и графов,
опять обьяснили куда им,
оставив учёную заумь,
и быстро свезли за шлагбаум.
А там уж вообще без каких-либо слов,
пинками взбодрили коней и ослов,
и всех по отдельности графов и светлостей,
и прочих других благородий,
и всё успокоилось вроде.
Так эти хорошие, вообщем, ребята,
ни в чём абсолютно и не виноватые,
объявлены были нон грата,
и вместе со всей ихней страшною клятвой,
с конями, с санями, с ослами,
отбыли куда их послали.

Фиаско такое терпя сокрушительное,
и, будучи посланы слишком стремительно,
оплакав потерю бесценных амбиций,
в большой пребывая прострации,
совсем позабыли они о Фелиции,
тем более уж о Фелацио.
Кровя самолюбием раненым
и не подготовясь заранее,
явились угрюмо под стены столицы
и, ладно бы, что без Фелиции,
но в белое не облачившись,
и этим совсем провинившись.
Король, благородно спасая их честь,
сказал, что один только выход здесь есть --
обет будет выполнен неукоснительно,
и распорядился решительно:
за счёт королевской казны
быть переодеты должны
и в белые тапки, и в саваны.
и в разные тряпки, что надобны,
все графы и лорды , их спутники,
и прочие клятвопреступники.
А также на средства всё той же казны
ослов и коней с ними вместе казнить.
И так, соответственно, сделали,
остались две лошади белые,
поскольку, с их честными душами,
те клятвы никак не нарушили.
Да рыцарь один полусонный,
к двору прискакавший в кальсонах,
от девок успевший едва только вылезти,
помилован был высочайшею милостью.
Вот так вот монаршая мудрость на следующее же утро
всемилостивейше и скоро спасла честь дворян от позора.

Как раз в этом месте кончался рулон
спросил я акына, а знает ли он,
что сталось с несчастной Фелицией,
не мог ли со мной поделиться он?
И к вящей своей я бояновой славе
пишу, как запомнил, своими словами:

Она, пережив пертрубации,
рассталась с уродом Фелацио,
вернулась к кузену Фабрицио
и тихо скончалась в провинции.
Говаривали, от ожирения,
хорошая смерть, тем не менее.
Моё же приватное мнение:
не будет добра от амуров,
и бабы, поэтому, дуры!

Хотя и другие есть интерпретации:
мол, якобы этот придурок Фелацио
создал за бугром коалицию,
на трон посадить чтоб Фелицию.
Но та отказалась учавствовать в акциях,
а принципиальный Фелацио,
сжимая в ручонках петицию
в которой шла речь о Фелиции,
затоптан был на демонстрации
своими же однопартийцами.
Уж больно занятье опасное -- так тесно дружить с несогласными.
Неделю спустя опосля инциндента,
принцесса другого нашла претендента
на руку и сердце и прочее тело,
короче на всё, при себе что имела.
Потом родила, растолстела и лет через пять овдовела.
Ещё через год удалось помириться ей
не только с папашей, но также с Фабрицио.
Ребёнка лелеял он, как своего, а больше не знают о ней ничего.
Известно зато из анналов последних,
что, странное дело -- престолонаследник,
похож стал уж очень на отчима:
и шея и морда и прочее,
как будто с Фабрицио копия;
а замок впоследствии пропил он.
И в чём же был смысл поведенья принцессы
совсем непонятно. Признаемся честно,
что с давних времён возвещали авгуры
о том, что, понятно же, бабы все дуры.
Но если бы даже сценарий иначе
сложился, то это нисколько не значит,
что можно подвергнуть сомнению
бессмысленность их поведения.
А вечные ценности, сиречь константы
понятны, устойчивы и доминантны.
Великая учит нас литература
тому, что все бабы, естественно, дуры.

И, кстати, такой любопытный нюанс --
чтоб было ловчее обманывать нас,
рядятся всё в белый наряд подвенечный,
как будто сдаются, а мы им беспечно
и так простодушно поверить готовы,
что платим за глупость их снова и снова.

Редакция просит принять во внимание:
касаемо выводов и содержания,
пусть это на совести будет писателя,
совсем совпадения не обязательны
во мненьях по поводу женской натуры,
но бабы, бесспорно, конечно же, дуры.