Впитал с молоком

Летний аэродром «Жутово» на краю невысокого плоскогорья, далеко внизу малюсенький поселок с таким же названием.

Жалкие остатки учебного плана никак не удавалось долетать из-за унылых затяжных дождей. И, наконец, подарок осени печальной – бабье лето.

Опять вернулись теплые светлые деньки, развеявшие осеннюю скуку. В надежде на летную погоду, командир полка уже месяц не отпускал нас на базу к женам. Официантки и поварихи с каждым днем становились все красивее и привлекательней. Именно в эти первые дни бабьего лета приняли на работу планшетисткой на командный пункт Елизавету Истомину.

Как назло, меня, молодого капитана, назначили в этот день дежурным штурманом. Я сидел у экрана локатора, отслеживая летающих по маршруту, а две планшетистки в коротких клешеных юбочках защитного цвета прохаживались вдоль приподнятого на метр от пола прозрачного планшета, отмечая цветными мелками линии полета.

Любой мужчина меня поймет, каково это шесть часов подряд наблюдать снизу за стройными молодушками после месячного поста. Сразу после смены я подкатился к Елизавете.

- Мадам, что вы делаете сегодня вечером? – нагло и нахраписто спросил я.
- То же, что и вчера – кормлю и удовлетворяю любимого мужа.

Ответ должен был меня отрезвить и поставить на подобающее место. Но моему воспаленному воображению муж уже был не помехой. Если уж жена не стена, то какой-то хлюпик …

- Очень любимого?

И вот тут у меня надежда не только выросла, а буквально подскочила горным хребтом.

Когда девушка, молодая и красивая, так надолго задумывается и жует губы…
Короче я пошел в наступление.

- И кто у нас муж?
- Комбайнер.

Я чуть не вскрикнул от радости. Господи, спасибо, что ты его сделал механизатором. Они сейчас сутками пропадают в поле и им не до жен. Знаем мы такие ситуации, когда о жене думаешь, как о божьей каре.

Короче, по дороге к поселку мы договорились встретиться.

- Стас, вон наш домик с тремя окнами. Мы пока живем у моих родителей. Окно слева – мамина спальня. Отец сейчас тоже сутками в поле. А моя спальня – правое окно. Но, чтобы тебе в темноте легче было, я его открою, хорошо?

Еще как хорошо! Я даже не верил собственному счастью, когда ребята завистливо смотрели на мои сборы. Полфлакона одеколона на голову для закрепления победоносного облика - и я готов.

Кожаные подошвы лаковых штиблет скользили на глинистом спуске. Как назло горело всего три-четыре окошка в дальних домах. С первого раза я проскочил мимо нужного дома. Понял ошибку и вернулся.

Черт, с этой стороны только двери. Нет, в двери мне нельзя. Я на цыпочках прокрался за угол.
Поднял руку. Есть – открытая ставня! Снял туфли и положил под окном, потом заберу. Накрыл их сверху пиджаком и нырнул в темноту окна.

- Лизонька, золотце, ты где? – темнота, хоть глаз коли.

Прислушался. Слева кто-то приглушенно пискнул. Ага, ей-то меня видно на фоне окна, а мне-то нет. Смеется, небось, над моим растерянным озиранием.

- Лизонька, золотце, подай голосок, не вижу ни хрена! – писк в углу повторился. Дура, смешно ей.

Я нащупал руками стол и потом ухватился за дужку железной кровати. Есть!

Ну, цели ясны, задачи определены - за работу, как говорится. Нащупал под легким шелковистым одеялом теплые, дрогнувшие даже от моего нежного прикосновения, лодыжки. Одежда слетела с меня так, как будто последовала команда старшины раздеться на время. Наверное, был рекорд. Носки, правда, не снял. Но в нашем деле носки не главное.

Как говаривал незабвенный Евгений Миронов: «У меня слова – не главное». Под моим бурным напором писк повторился.

А вот мне было не до смеха. Слишком я был переполнен чувствами и не только ими. Полная разрядка наступила только после третьего наступательного порыва, сопровождаемого уже не писком, а стоном. В голову почему-то полезли стихи: «Этот стон у нас песней зовется…».

Бурлаком я себя не чувствовал, скорее – победителем на белом коне. Нет, Лиза же не белая, значит, на рыжем коне.

И тут меня обуяла непереносимая жажда. Я вспомнил стол посреди комнаты и чуть не опрокинутый графин. Сел на кровати, устало свесив руки и все остальное. Нащупал ногой брюки и достал зажигалку.

- Лизок, я покурю у окошка, ничего? – сзади тишина, знак согласия, и бурное дыхание.

Я чиркнул зажигалкой. Точно, на столе графин и подсвечник с тремя свечами. А вот это здорово! Вечер при свечах! Такого у меня никогда не было. Я закурил, а потом зажег свечи.

- Лиз, твой когда придет? – повернулся к кровати и обомлел.

На меня из-за поднятого края одеяла смотрели два смеющихся глаза. Но не они заставили меня в четвертый раз вспотеть. Волосы! Они были седые со слегка фиолетовым оттенком.

Нет, одеваться скоростным методом я не стал. Просто схватил одежду в охапку и выпрыгнул в окно, чуть не подавившись горящей сигаретой. Как взбежал на плоскогорье – не помню. Только наверху, переведя дыханье, вспомнил о лаковых туфельках и пиджаке под окном.

Босиком добрался до своей комнаты.

Встретились с Лизаветой мы через день, в мое очередное дежурство. Я попытался взять ее за руку, но не успел. Сначала она хлестнула меня по щеке, а потом бросила в лицо туфли и пиджак.

Ну, не виноват я, что и ее матери в ту ночь тоже было жарко.