Детский Ужгород

Геннадий Рыбалко


ЛОВИТЕ ВЕТЕР

Откуда появляются непризнанные художники

Автобиографическая повесть


Глава 1

Детский Ужгород


Стасик нес двести грамм изюма, которые мама поручила ему купить для изготовления своих фирменных пирожков с изюмом. Полагая, что кулинарное священнодействие требует точного расчета – именно так оное подавалось в уважаемой домашней «Кулинарной книге», он позволил себе съесть ровно одну изюминку, хотя всю дорогу из центра до их окраинной улицы Павловича и приходилось подавлять желание съесть еще. Навстречу шел знакомый мальчик. Синие трусы выглядывали из-под черных шорт (сначала на этот дефект облачения ему указывали, но после того, как он каждому доброхоту одинаково равнодушно отвечал «Я знаю», все поняли, что он в курсе, а, значит, и говорить тут не о чем). Он был крепыш, но не заносился, а мать его работала стропальщицей на ДОКе (нет, не строили кораблей в Ужгороде с его бурной, но не глубокой рекой Уж – это было всего лишь сокращение от «Деревообрабатывающий комбинат»).
Проходя через мостик по дороге к знакомым ребятам, Стасик часто наблюдал, как на путях суетится несколько женщин с пышными формами и в еще более пышных рабочих штанах, обеспечивая разгрузку краном огромных колод, которые чудесным образом превратятся на ДОКе в красивую на весь Союз закарпатскую мебель. Очевидно, без мужа да еще и с ребёнком, эти физически сильные женщины устроились на такую не вполне женскую работу в силу того, что на неквалифицированной типично женской должности вдвоем было не прокормиться.
Мальчик был угощен также ровно одной изюминкой с объяснением, что изюм идет на пирожки и потому нужно принести заказанное количество (ну, почти нетронутым). Придя домой через десять минут, Стасик был неожиданно удивлен, когда, рассказав в момент передачи изюма о своем подвиге сдержанности, услышал: «Да надо было больше съесть». Заодно был разрушен детский миф об «аптекарской» точности кулинарных пропорций.
Их квартира была в старом доме – совершенно нестандартном и вытянутом ввысь. Советская власть, решая квартирный вопрос, разделила его, и получились три неравноценные и неполноценные квартиры. Нечто пристойное получилось лишь у семьи, которая жила на втором этаже. На первом же этаже у Стасиковой семьи была кухня и комната (и никаких «служб», коридоров, кладовок, антресолей…), а у соседской семьи из женщин трех поколений – большая кухня и веранда. Туалет для первого этажа был на общем коридоре, вход с улицы не закрывался. Поскольку бывшая господская кухня отошла соседям (когда начнется хрущевское сравнительное благосостояние, они разделят ее какой-то старинной деревянной перегородкой со стеклами и получится тоже кухня и комната да еще и веранда)… Так вот, у Стасика в комнате, куда открывалась входная дверь их квартиры, была сделана кирпичная печка с духовкой и чугунной «столешницей», так что эта комната стала кухней. А «выступ» с единственным в комнате окном был выделен для его детской кроватки и стола, за которым Стасик и проводил основное домашнее время, потому что окна настоящей комнаты выходили на двор, точнее – на сараи, которые приткнулись к стене высокого соседнего дома, заселенного многодетной венгерской семьёй, и той комнате было полностью перекрыто не только солнце, но и небо. Там было всегда мрачно (конечно, кроме вечерних часов, когда включали свет), Стасик и сидел на солнечной кухне. Тут же был единственный кран с раковиной, здесь варилось, жарилось, и вся эта комната жила не только светом, но и разнообразными и притом вкусными запахами. Очевидно, по той же световой причине ёлка тоже наряжалась тут, в Стасиковом аппендиксе, а не в настоящей, но темной комнате.
Пришел сантехник чистить забившуюся раковину. (Тогда еще понятия не имели, что можно купить в магазине немудреный сантехнический «аппарат» в виде гибкого прута из спирали и самостоятельно чистить забитые трубы.) Сантехник – довольно молодой мужчина – не спеша делал свою работу да и уходить не спешил. Он был из «местных» (так «пришлые» называли местных жителей независимо от национальности, хотя венгров выделяли: «мадьяры») и по собственной инициативе излагал, какая жизнь была раньше – до прихода «русских» (так называли новую, свою власть не-«местные», то есть «пришлые», опять же, независимо от национальности): «За чехив було добрэ» («При чехах было хорошо»). Стасик тоже слушал. Позже мама не раз говорила Стасику, что венгры (все говорили «мадьяры», и этот вариант был с неприятным оттенком; может, потому, что слово это «нелитературное», хотя сами венгры называли себя именно так, точнее – «мадяр» с ударением на первом слоге; понимая эту двусмысленность, Стасик говорил исключительно «венгры»)… так вот, что венгры плохо относились к украинцам, имелось в виду – местным, закарпатским. Точно так Стасик и воспринял слова сантехника, развив их до того, что когда пришли «мы», то есть «русские», стало хорошо. А буквальный смысл ведь заключался в том, что хорошо было при чехах, а не при венграх… и не при «русских»... И так ли уж важно, всем было хорошо или только сантехнику!
Соседка, бедствующая семья которой жила на ее неизвестные (на работу она по ощущениям Стасика не ходила) и несомненно скудные доходы да на – тоже без сомнения – скудную пенсию глухонемой и полубезумной бабушки, предложила маме Стасика, что она может убирать их квартиру, естественно, за плату. Получив отказ (не только потому, что это было абсолютно не принято в то время в офицерской среде, но и потому, что офицерской зарплаты едва хватало на скромную жизнь, правда, с постоянными офицерскими застольями), она возмущенно сказала, что в этой квартире жила семья чешского всего-то лейтенанта (а отец Стасика был подполковником), и то его жена нанимала её для уборки... Может, и сантехнику неплохо перепадало от цивилизованных и заможных (зажиточных) чехов.
Когда сантехник, рассказав всё, что хотел, ушел, Стасик в своем уголке сел за стол и стал листать книгу «для солдат, плохо знающих русский язык», принесенную отцом со службы. Там были рисунки предметов солдатского обихода с подписями, благодаря которым солдат, «плохо знающий русский язык», должен был усвоить военнобытовую терминологию. Не задумываясь, что он делает, Стасик на одном дыхании и чуть не одной линией (где это было возможно) нарисовал на тетрадном листе автомат (не АК, т. е. автомат Калашникова, который еще был секретным, хотя от момента его разработки прошел уже не один год, но секретить в те годы любили и потому никого сие не удивляло, а военной поры ППШ, т. е. пистолет-пулемет Шпитального). Сразу перешел на следующий рисунок – им был солдатский алюминиевый котелок, потом еще… Все рожденные изображения оказались совершенно достоверными копиями, только слегка стилизованными: формы были закругленными, как у многих тогдашних женщин. Но ведь рисовалось подряд – без остановок и сверок с оригиналом, без обдумывания и, разумеется, без применения резинки! А ни малейшей ошибки не оказалось… И это при том, что никакими художественными талантами Стасик совсем не блистал. И рисовал только в школе на уроках рисования, а там подобные вещи не задавали!..
…Через год эти рисунки случайно попались Стасику на глаза. Их удачность была удивительна. И Стасик почему-то взял карандаш и теперь уже со всей серьезностью решил повторить. Результат не замедлил «показать себя»: копии откровенно не получались, хотя на этот раз делалось не спонтанно и не вслепую, а осознанно: тщательно копируя оригинал линия за линией…
Факт запомнился навсегда. Но урок воспринят не был. Да и не входило рисование в Стасиковы детские планы, которые не поднимались выше «рыцарского» набора пионерского чтения. Да и вопрос «кем быть?» не возникал еще в детском сознании. Хотя даже, когда Стасик был еще совсем маленьким, желание узнать цель пути уже оказалось необоримо сильным…
Каким-то образом он тогда оказался на берегу речки один. На этой речке никто не купался, потому что она была мелкая, но рыбу на удочку ловили. Пройдя по берегу в сторону, Стасик обнаружил, что берег закончился канавой, впадавшей в реку, а вдоль неё шел забор (за ним был ДОК). По канаве тёк поток густой черной воды – Стасик понимал, что это сточные воды ДОКа. Но между забором и канавой оставалась узенькая и неровная полоска земли, по которой ногами многих людей была проложена тропинка. Она сразу же повела за собой Стасика. Он понимал, что может упасть в текущую рядом жижу. И вымазаться с головы до ног, и непонятно, можно ли будет отстирать его одежонку от этой черноты. (А в канаве можно было и захлебнуться, потому что плавать он не умел.) Эта опасность всё время приходила ему в голову, но он шел и шел вперед, хотя детский разум скоро сообразил, что здесь просто ходят рабочие на работу в ДОК, чтобы не обходить, наверное, бог знает сколько… И всё же он оставался завороженным тропинкой и, рискуя сорваться, шел по ней ведомый «внутренним голосом»: «Ты должен увидеть, куда она приведет»…
Неожиданно он услышал сзади голоса. Обернувшись, увидел маму, которая быстрыми шагами решительно приближалась к нему, а за ней – целый выводок детей… Против своего обыкновения мама не стала ругать Стасика: была слишком довольна тем, что быстро его нашла и что всё кончилось благополучно. Она тут же рассказала, что, вернувшись и не обнаружив Стасика, спросила у находившихся там детей, не видели ли они маленького мальчика. Детишки уже были чуть постарше и сказали, что мальчик пошел «туда»…
Когда Стасик уже ходил в школу, он не раз приходил на этот берег ловить рыбу (безуспешно: у рядом стоящего клевало, у Стасика – нет, и даже когда сосед стал ловить «для тебя»). Но больше ни разу не возникло у него желания пройти ту тропинку до конца: очарование ею осталось в раннем детстве…