Михайловна

Михайловна

Хочу рассказать о встрече, которая произошла на турбазе в сентябре 2006 года. Мы, я и моя жена Татьяна, дошли до турбазы, которая находится на берегу реки Медведицы возле железнодорожного моста и расположились отдохнуть за столиком.
Хотя турбаза это сказано сильно. Когда-то здесь была база отдыха консервного завода. В то время (середина семидесятых) по выходным сюда ходил автобус от ДК «Цементник», привозили бочки с квасом, стояли ларьки. В выходные дни, народ приезжал из города купаться в реке и загорать. Кстати на этой турбазе мы классом провели ночь после выпускного школьного бала, напились страшно! Теперь здесь стоит вагончик, несколько столиков, над некоторыми есть навес из тёса, и дом с хозяйственными постройками.
Так вот, мы дошли до турбазы и сели за столик. Я достал пиво и с удовольствием «начал отдыхать». Мне это очень нравится, просто сидеть под соснами, слушать их шум в вышине, вдыхать запах нагретой солнцем хвои и, подставив спину и лысину ласковому солнцу, пить прохладное, янтарное в лучах солнца пиво!
Видим, к нашему столику направляется пожилая женщина, подходит и спрашивает, долго ли мы будем здесь отдыхать. Оказалось, что за отдых на этой территории нужно оплачивать. Начинаем разговаривать, и выясняется, что она хорошо знала моего отца и приходится родной тётей его второй жены и зовут её Михайловна. Разговорились, чувствовалось, что Михайловна рада нам, рада возможности пообщаться. Так мы долго сидели на солнышке под соснами. Татьяна с Михайловной разговаривали, я пил пиво и поддерживал разговор.
Потом Михайловна пригласила нас к себе в дом. Там она решила доверить нам своё сокровенное, что у неё осталось в этой жизни. А остались у неё одни воспоминания, воспоминания о жизни с любимым мужем здесь в лесу, возле реки. Тоску по давно ушедшему, эта полуграмотная женщина выразила в стихах, которые я хочу привести ниже.

«Вот послушайте, ребята,
Рассказать я вам хочу,
Как мне трудно без супруга,
А его наказ выполнить хочу.
Потускнели блестящие глазки
И не те черты моего лица.
Осталось одно воспоминание,
А внутри тяжелая тоска.
Тоскую я по мужу,
тоской несбывшейся судьбы.
Тоске той нет конца и края
до гробовой доски.
Как часто оба вы мне снитесь,
напоминаете о вас,
И вновь тоску мне придаете,
придется смириться в этот
скорбный час.
Не ставьте памятник с надгробьем
И не несите мне цветов.
Пока жива, а так хотелось
поговорить про прежнюю любовь.
Я живу так одиноко
Среди леса и сосной,
А как дрожать мне надоело
Рядом с холодною стеной.
Когда мы вместе с тобой жили
Ты меня обогревал.
Сорок три годика прожили,
а оставил мне одну тоску-печаль.
Ты напоследок мне сказал:
«Поживи, мать, еще в лесу»,
А не подумал, как мне трудно
выносить тяжелую тоску.
Лягу спать, а мне не спится – тоска
мучает меня.
Если б был живой Федя, я б всю
ночку проспала.
Один Федя стал обижен,
Что при жизни ни один стих не
создала,
Но в то время не было мне больно
как сейчас – свою душу разорвала.
Как мне Федю было жалко,
Как мне было с ним легко.
Никогда не повысит голос,
Все улыбался всегда смешно.
Отработались проворные руки
И головушка болит без сна.
Хотя и старые мои годы,
А жить хотелось без конца.
У меня сыночков трое – у них
холодные сердца,
А если б были горячее
Они б не бросили никогда.
Писать стихи не так-то просто,
Они не каждому даны.
То пушок сижу чешу,
То на прялочке пряду,
Но поверьте до сих пор
Всех троих сынков люблю,
Не судить меня так строго,
Что безграмотно пишу.
Я окончила пять классов,
А на этом закончить не хочу.
Ведь это все из жизни взято,
А для нас они верны.»

Когда я слушал эти стихи из её уст, находясь рядом с кроватью, на которой она бессонными ночами шептала в холодную стену рождающиеся у неё строки, мне было до боли жалко эту женщину.
Это необходимо понять всем сердцем, что чувствует человек, находящийся один в домишке на берегу реки в окружении леса.
Лес. Днем лес нам кажется ласковым и понятным, а ночью его наполняет темнота в которой скрываются все наши страхи. Казались простые звуки: шум ветра в хвое сосен, стук упавшей шишки, скрип трущихся друг об друга стволов, на которые днём мы не обращаем внимания, ночью приобретают совсем другой, порой зловещий смысл.
Ветер. Этот постоянно дующий, выматывающий и сводящий с ума ветер, который может дуть несколько дней кряду, не умолкая ни на минуту. Ноющая, сосущая под сердцем тоска охватывает человека, находящегося в это время в лесу. Домишко становится островом по середине океана, на который обрушивается стихия.
Порывы ветра раскачивают верхушки сосен и, путаясь в хвое и ветках создают ШШШШШум, шум, который, нарастая, замирает на самой высокой ШШШШШ, потом, затихая, скатывается на тихое ШУУУУУ. Это повторяется вновь и вновь, вновь и вновь, с утра до ночи, всю ночь … и без конца. В этот постоянный ШШШШШ иногда вплетаются другие звуки: скрип и стук неплотно закрытой ставни, стук упавшей на крышу шишки, скрежет веток по шиферу, плеск воды в реке. Ветер наваливается на стены дома, шумит упавшей листвой, скрипит петлями. Стучит ставня, стук……стук….. стук, ты знаешь, что это ветер, но всё равно кажется, что там за стенкой есть человек, который просится войти.
«…То, как путник запоздалый
К нам в окошко застучит».
А.С.Пушкин «Зимний вечер»

И однажды на турбазе действительно появился странный человек, который много изменил в жизни Михайловны. Об этом печальном случаи, который завершился трагедией, Михайловна рассказала мне при нашей первой встрече.

Рассказ Михайловны

«На турбазу однажды осенью зашел человек. Он побродил вдоль реки, и сел за столом под соснами. Я подошла к нему.
Мужчина был неопределённых лет и видно с нелёгкой судьбой, которая отразилась на его облике. На вид ему было лет, наверное, пятьдесят, но выглядел он как старик. Лицо было морщинистое, покрытое жёсткой серой щетиной. У него был бегающий, блуждающий взгляд, он не мог зафиксировать его ни на одном предмете. В глубине глаз постоянно была тоска, а иногда проскакивал страх. И ещё запах. Этот запах всегда сопровождает деградирующих, пьющих мужчин. Это даже не запах - это вонь. Смесь запаха прокуренной дешёвыми сигаретами, давно нестираной одежды, немытого тела, мочи и плесени.
После недолгого разговора он попросился переночевать, я разрешила, и он остался. Остался надолго. В общей сложности он прожил у меня год, или больше, точно не скажу. Да и сложно подсчитать. Днем он шатался по лесу, по настроению ловил рыбу, иногда помогал мне по хозяйству. Но в основном сидел, глядя перед собой, и молчал. Разговаривал когда выпивал водки. Когда кончалась водка, ходил в город.
Время от времени он исчезал надолго, видно в городе у него была семья или родственники, потом появлялся с водкой и начинал пить. Пил он молча, как-то ожесточённо, не пьянея. Потом только, когда сильно нагрузится, начинал бессвязно бормотать, время от времени переходя на крики. Я его боялась особенно по ночам. Напившись, наругавшись, он добирался до койки и затихал. Ложилась и я, лёжа под одеялом долго не засыпала, вслушиваясь в звенящую тишину. Вдруг начинают раздаваться бессвязные звуки, потом вскрики, раздаются удары по стенке и спинке кровати. Я пытаюсь всмотреться в темноту и понять, что с ним происходит. Но пока не включишь свет в комнате, в которой закрыты ставни, различить, что либо бесполезно. Темень такая, что если встанешь с кровати и сделаешь несколько шагов от неё, ориентировка полностью теряется. Поэтому, я включаю свет, и с ужасом наблюдаю следующую картину.
Тощее, синюшное, бьющееся в судорогах тело, каким-то образом отодвинув перину, забилось между нею и стеною. Одна рука провалилось между уголком сетки и стеной, тело развёрнуто в мою сторону, рот открыт, на губах пена, глаза закатились. Батюшки мои, неужели помер! Но тогда он не помер, помер он так же страшно, но после. А такие ночные концерты бывали частенько. Я его, конечно, ругала, выговаривала ему когда он бал трезвым, но понимала, что его сжирает внутренняя боль. Видела, что жить ему осталось недолго и наверное поэтому всё ему прощала.
Умер он ночью. Потом всё происходило как в тумане. Милиция, расспросы, много незнакомых людей, которые приезжали, уезжали, все выспрашивали и вынюхивали... Не хочу об этом вспоминать. Было и прошло. Был человек и нет его».


Михайловна приглашала нас с женой отдыхать у неё на турбазе с внучкой, да и у меня было желание пожить у неё на зимних каникулах, но как-то не получилось. Диск с видеозаписью нашего с ней разговора и её стихами, я отвёз в Ульяновск её родственникам в этом же году.

В начале ноября 200.. я дошел до турбазы. Но заходить не стал, взял вправо и пошёл сразу на реку. Нужно признаться, на турбазу я не пошёл потому, что в глубине души мне было стыдно. Стыдно оттого что на зимних каникулах поехал в гости в Безымянку, вместо того, чтобы погостить хотя бы один день у Михайловны, как обещал ей осенью. А не пошёл к ней, потому что боялся, боялся не выдержать общения со старой, тоскующей по человеческому общению исстрадавшейся женщиной. Боялся, что не смогу постоянно выслушивать её рассказы в стихах о её нелёгкой жизни и одиночестве в старости. Боялся, что не буду спать ночами, слушая как рядом, на соседней кровати, ворочается, вздыхает и потихоньку плачет пожилой, проживший нелёгкие годы, человек. В общем, это ещё один грех, грех бесчеловечности и чёрствости, за который придётся ответить. Не то чтобы я такой праведный, просто с приходом седины начинаешь понимать, что между людьми должны быть на первом месте человеческие, христианские отношения, а потом всё остальное.

Возможно живём мы не совсем правильно, порой пропускаем мимо, что-то важное, что было необходимо для души. В конце концов, я бы не хотел кончать свою жизнь в одиночестве, всеми забытый.
P.S. Недавно я узнал, что Михайловна умерла…