Знак Зодиака

З Н А К З О Д И А К А





Если, заходя за угол дома, в котором раньше размещалась парикмахерская, а ныне – страховое агентство по страхованию всего, что только может прийти в голову, напичканную житейской премудростью, вы встретите человека, неопределённых лет, определённо мужского пола, крупного телосложения, без признаков ухода за своей внешностью, с крупными чертами лица, изборожденного оспинками образовавшихся из некогда буйствующих на их месте гнойных прыщей, с безумным огнём в глазах и с зубами, торчащими в разные стороны, то прежде, чем испугаться, знайте, что Володя (на этом имени настояла его бабка при рождении, для остальных же, он просто - Вови) совершенно безобиден, словно малое дитя, и безвреден, как божья коровка. А то, что он несёт всякий вздор, так это законом не запрещается, а при наличии у слушателя чувства юмора, даже напротив, вполне приветствуется. И, если кто находится в хорошем настроении, то его умозаключения развеселят еще больше. Так что, смейтесь на здоровье, и пусть вам повезёт в жизни. Природа его, как-то странно устроила: он не глуп, но мелет всякую ерунду, огромен в своих габаритах, но никто никогда не видел ни капли агрессии с его стороны, как бы не высмеивали и не издевались над ним. У него свое представление об устройстве мира, вот сами послушайте, если не лень. Вови утверждает, что время подвержено метаморфозе, и в разные временные периоды бежит по-разному, и напоминает то кисель, то быструю воду. До восемнадцати лет оно тянется, словно червяк по асфальту. А вот до двадцати двух – вальяжно потягивается после ночной пирушки, когда только лёг, а уже светает. До тридцати, оно напоминает ожидание чуда и ложную погоню за ним на спотыкающемся, но еще не уставшем скакуне. Время с тридцати до сорока лет пробегает бурно, словно горная речушка, и напоминает грохочущий конвейер. От сорока до шестидесяти – занимает один полноценный день, наполненный радостями, печалями, запахом полыни. После шестидесяти – вид с кровати поезда на проносящиеся за окном пейзажи; а возможно, это лишь мимолётные мысли воспоминаний давно ушедших дней.
Эй, не спите! Так рассказывает Вови. А согласитесь с ним или посмеётесь – ваше право.
А ещё он говорит, - но это строго между нами, потому что обидно будет, если какой-нибудь молодой врач, услышав подобное, проявит рвение и определит Володю (знала бы его бабушка…) в больницу для людей с психическими расстройствами, где ему, с точки зрения банальной эрудиции, совсем не место, - что из детских весов можно сделать настоящий мотоцикл, если хорошо подумать… И если к фортепиано приделать колеса от мотоцыкла, а вовнутрь налить бензин самой лучшей марки и вывести фитиль наружу, то оно обязательно поедет и неприменно с музыкой. Попробуйте, и сами убедитесь в этом. Только не забудьте фитиль поджечь, когда прокатиться захочется.
Из папье-маше и увеличительных стёкол, Вови соорудил предлинный телескоп с множеством рукоятей, зеркал, регулировочных колёсиков и прочей дребедени, и каждую ночь следит за событиями, происходящими на небе, а утром – всё рассказывает нам про Зевса, богов, созвездия. Он даже божественный Олимп в свою трубу высмотрел, если не врёт. Мы и сами не поймём, где в его рассказах правда, а где шутка.
Наши животы забиты смехом, а ноги вместе с головой дёргаются от доставленного удовольствия. Так пусть врёт, ради бога, на радость окружающим. Каждый день, каждую неделю из месяца в месяц, он наблюдает перемещение звёзд относительно Земли и рассказывает бесконечные истории про влияние созвездий и божественных сил на человека. Если он «помешался» на астрономии, то это же не значит, что он тронулся рассудком. Впрочем, судите сами…


1. ОВЕН

Душе раздирающий крик ребенка потряс округу. В жилах застыла кровь...

У кошек начался брачный период.

Баба Дуня перекрестилась на икону Божьей Матери. Ужас кошачьего похотливого вопля напомнил ей о существовании Сатаны. Она учащенней закрестилась, бормоча молитву, смысла которой не понимала.
Брачный период самой бабы Дуни ушел в небытие. Она даже забыла, "как это бывает..."


Луна после долгого затворничества вышла из-за туч.
Глаз "Логоса" моргнул, отметив этот факт, что случилось впервые за миллион лет. Солнце вступило в знак Овена. На Земле началось время любви. Логос озарил пространство, открыв свой "Глаз".

Серая чугунная ванна стояла на поляне, ржавея.

"Чугун не ржавеет", - сказал опытный сталевар Федор новой работнице и повалил на кучу кокса с целью подробного ознакомления ее с производственным процессом. Практикантка показала себя опытным стажером, и так "окирпичила" Федора по уязвимому месту, что он напрочь забыл о теме обучения.

В ванне лежала обнаженная дама, обпившаяся накануне самогоном. Одежды она сбросила от стеснения и жажды. Жажды свободы...

...На ее одеждах топтались цыгане, разбившие табор двумя веками раньше.
Никто никому не мешал.


Серый со ржавыми пятнами кот, ныл в кустах, как стонущий грудной ребенок. Его естество требовало самку.

Минька, цыган, ловко запустил камень в кусты и тем, временно, прервал похотливые страсти кота.

Галина, услышав, детский надрывный плач исходящий от нуждающегося в самке кота, вспомнила о некормленом ребенке. Она вылезла из пустой заброшенной ванны и стала пристраивать лиф, болтавшийся у нее на шее.
С платьем было посложнее. Оно послужило скатертью цыганам в трапезе, разместившимся двумя веками раньше на этом же самом месте.
Галина выдернула его из под навалившихся камней, сучьев и комьев грязи с цыганских сапог.

- Фу-ты, ну-ты, - вскрикнула Астона на вдруг перевернувшуюся посуду и стаканы с вином. - Нельзя болтать попусту во время еды, и дала подзатыльник Миньке, сидевшему ближе всех.
Весна дула теплым ветром.

"Платье где-то залила вином, - возмутилась Галина. - Скорее надо холодной водой застирать. Вдруг, как от крови, отмоется".


Все это не занимало трех летнего Янека, визжащего в своей кровати. Его никто не развлекал, к тому же он был "мокрый".
С другой комнаты разносился крик девяносто летнего Антона Павловича, требующего, чтобы его накормили. Ни первое, ни второе не могло быть выполнено по причине отсутствия Галины Антоновны, лежащей ныне в ванне в непотребном виде посреди поляны. ...Цыгане только готовили завтрак.
А всему виной была свадьба кумы, проживающей на соседней улице. Если же быть еще более правдивым, что в наш век достоинства не добавляет, то виной всему стал самогон, "могущества" которого не оценила Галина Антоновна.
Во всем случившемся можно было смело обвинить недоразвитость Государства, боровшегося с пьянством населения ограничением выпуска спиртных напитков. Население же воспротивилось воле Государства, предложив со своей стороны народный продукт производимый чуть ли не в каждой крестьянской избе.
Государство неизбежно должно было капитулировать. Но пока еще никто из властной элиты не решался сказать то, о чем знала вся страна, не решаясь взять ответственность за понесенный бюджетный ущерб на себя. ...Моральный. Материальный - обречено было, как обычно, взгромоздить на свои, покатые от природы "неудач" плечи население страны. Привычный груз чужих ошибок, должен был взвалить на свои надломившиеся члены уставший от извечных невзгод народ.


Янек перешел на визг; вдруг умолк, поняв, что никто к нему не подойдет. Он был смышленым ребенком.


"Мартовские" коты выли несносно, потому Антон Павлович встал с "разбитой" головой. Казалось, что в ней бренчали запчасти старого разобранного будильника.
"Вот же одолеет человеком похоть и никуда от нее не денешься", - сказал он себе, запустив консервную банку в пробегающую под окном кошку.
Кошка взбрыкнулась галопом от воздействия непреодолимой силы. "Форс-мажорные обстоятельства", - с радостью константировала мышь, забираясь в свою щель. Она тоже мечтала оказаться во власти и пожить всласть. Наивная…


Галина проснулась в ванне посреди поляны, содрогнувшись от своего "скотства". Она не знала, что означают слова: мораль и нравственность, но твердо понимала, что такое "свинство".

Рядом цыгане на кострах готовили завтрак.

Их разделяло двести лет.

"Хорошо, что никто меня не видит в сем положении, - подумала Галина, - стыд-то какой, так и честь уронить недолго", - напяливая на себя разбросанные одежды.



- ... И бродить тебе, Ясочка, по свету еще лет, этак, сорок, и принижать тебя будут, и в след плевать. А с мужиками будь любезна, но строга, потому что кобели они все безголовые. Голова у них начинает соображать после,.. а вначале - одна необузданная страсть дел натворит. А дела те - тебе расхлебывать.
Распряженные кони спокойно щипали сено. Телеги стояли поодаль, тоскливо предвидя путь.


Сталевар Федор "окирпиченный" самым неожиданным образом, сразу зауважал новую работницу. Но при "знакомстве" визжал так громогласно, что сорвал голос, осип и после оного случая, пользовался мимикой лица, пытаясь досказать то, что отказывались сообщать голосовые связки. Промучавшись неделю, и занимаясь исключительно самолечением с помощью единственно известного ему исцеляющего средства, основным компонентом которого состоял "спиритус свини" – так студент медицинского института в телевизоре изъяснялся, забивая голову простым труженикам своей ученостью, взамен употребления общеизвестного слова – «спирт», поняв, что его начали передразнивать, подражая изменившейся походке и голосу, а иной раз и просто нагло насмехаться, не смог более находить себя в таком жалком положении.
Ранее он никогда не обращался за помощью в медицинские учреждения, пользуясь "единым" средством от всех болезней, упомянутым выше. И потому, не особо топорща и, без того, морщинистый лоб, направился в первую попавшуюся поликлинику, оказавшуюся детской, что его совершенно не смутило: "Какая разница, что женщина, что ребенок - такие же люди, как и я", - уверил себя в оправдание.
Доктор Ипполит, по прозвищу "Козерог", не стал отказывать трудящемуся в помощи, чему его учил достопочтенный Гиппократ.
Федор тоже, чрезмерно обрадовался, узнав, что врач, кроме горла лечит еще и уши с носом. "Пусть прочистит отверстия от накопившейся с годами грязи, заодно", - философски размыслил он, смело предоставив разинутую пасть к осмотру. Она напоминала ковш эксковатора.
В разверзнувшийся проход Ипполит вставил нечто, напоминающее воронку с небольшим расширением на конце; а далее, инструмент, очень похожий на плоскогубцы, но с длинными тонкими губцами, и вторгся ними в изучаемое тело.
Федор взревел насколько мог своим осипшим голосом, да еще и с "воронкой" во рту, поддал коленом доктора под "дых", исторг замысловатое приспособление у себя изо рта, отшвырнув в сторону, и выскочил в дверь. Данное изобретение произвел на свет собственноручно Ипполит. Оно составляло часть его диссертации.

Выскочивший так внезапно из кабинета сталевар Федор, произвел два громких действия. Первый - кувалдой своего кулака распахнув дверь, и второй, - когда, не ведавшая такого обращения до сих пор дверь, угодила во что-то твердо-мягкое. Твердо-мягким оказалась не вовремя подвернувшаяся голова медицинской сестры Алёны, застрявшей с этим именем на пятом десятке лет.
Ипполит, как опытный доктор, к которым он себя безусловно относил, мгновенно оценил ситуацию. Он собственноручно втащил медсестру в кабинет и уложил на кушетку. Обследование пострадавшей он начал, как и полагается специалисту его направления с ушей, горла и носа.
На лбу у Алены выросла спелым яблоком огромная шишка. "Само заживет, стоит лишь пятак приложить", - спрогнозировал доктор и углубился в изучение так привлекавших его органов. "Уши не мыты, нос не чищен, - заключил Ипполит. - Посмотрим, что находится в пасти..."

Того же дня медицинская сестра Алена, сорока трех лет, оказалась в реанимации больницы. Она не могла вспомнить, что с ней произошло, и как она там оказалась. Но при всем при том, пялила на врачей испуганные глаза и отторгала их любые прикосновения. Дело шло к вмешательству психиатра.


"Отрицательное восприятие действительности вредно влияет на здоровье", - произнес на улице старичок в медицинской шапочке, мчавшемуся на него с озверелым видом сталевару.
Федор метнулся молнией в сторону, и чуть не сбил проезжающую рядом машину. Машина заскулила тормозами.


Янек рос без отца не потому, что, когда пришло время забирать его и мать из родильного дома (а дело было в зиму), отец принес тюбетейку, кирзовые сапоги, тонкую летнюю юбку, капроновые колготки и ватные рабочие штаны для жены, мясорубку,прищепки и еще какое-то тряпье, попавшееся под руку. Все это было завернуто в рваную газету. ... А потому, что он не представлял, где взять деньги, чтобы прокормить хотя бы себя, отца новорожденного. Накануне он посмотрел по телевизору предачу "В мире животных" и твердо понял, что львица вполне может обойтись без льва. ...На этапе воспитания ребёнка.
На этап он попал позже. Луна попутала...


- Хоть ты и "окирпичила" меня, Матрёна, как последнюю сволочь, но зла на тебя не держу. Потому, как чувствую в тебе необузданную гордость и нашу рабочую породу, - признался в любви, не свойственной ему, Федор. - Если кто обидит - скажи, я вмиг лом сквозь гниду пропущу, - пообещал "влюбленный".


Матрёна сразу поверила Федору, видя в нем железную хватку самца. Он ей даже стал чуточку нравиться. Тем более, что на его груди был вытутаирован огромный молот, бьющий по наковальне. Она бы не возражала, если бы он повалил ее снова на ту же кучу кокса. Но, увы, момент был утерян. "Нельзя войти два раза в одну реку", - как говорят китайцы. А их раскосые глаза и не такое могли заприметить.


Неопрятное платье Галины скрасили васильки и фиалки, которые она нарвала-таки по дороге домой, взволнованная долгим отсутствием. Нервы ее шалили преувеличенно мрачными предчувствиями. Фиолетовый цвет неудачи озарялся в глазах яркостью солнечных лучей. Веселые васильки скрашивали ее застиранное в случайной луже платье.


Заслышав открывающуюся входную дверь, Янек завыл высоким дисконтом, а Антон Павлович напротив - скрипучим булькающим баском. Их голоса попали в тон с интервалом в две октавы. Галина разразилась смехом, добавив в образовавшееся трио, раскованность веселой свирели.


Цыгане собирались в дорогу, не осушив утренний кубок вина из-за неудачи. За это серый в яблоках конь получил плетью по крупу. Так до него довели о плохом настроении хозяев. Конь всё понял, но обиделся и дернул телегу резче обычного.

Медсестра Алена по-прежнему находилась в реанимации, но уже в приподнятом настроении духа. Пожилая нянечка водрузила ей на лоб грелку со льдом, а перед этим заставила глотнуть разбавленного спирта. Здоровье Алёны после этих манипуляций резко пошло на поправку. Ей стало настолько хорошо, что она решила соврать докторам, что ей по-прежнему плохо.


- Ты где шлялась, коза драная? - скрипел своим старческим голосом Антон Павлович. - А нам, что прикажешь - с голоду помирать?
- Я не коза, и тем более не драная, а Овен, - ответила агрессивно Галина. - А сейчас, молчать всем, иначе, до вечера ждать будете! И топнула босой пяткой по пробегающему прусаку. Все сразу замолчали, примерив на себя судьбу убиенного.


- Я Овен, - сказал сталевар Матрёне и поиграл мускулами обнаженной груди. Молот весело застучал по наковальне - хвала искусству мастера.
- Баран, что ли? - уточнила практикантка.
- Эх, ты, тундра! Овен, это не баран. Это нечто высшее. Созвездие такое есть. Оно-то, мне силы и придает. - Федор подхватил подвернувшийся лом и согнул его "луком".

Матрене снова захотелось, чтобы ее повалили на кучу с коксом. По китайской философии, этого повторно произойти не могло. Хотя, кто их разберет православных?..


- ...И вот, когда ты, Ясочка, еще совсем немного подрастешь, и будет такая же солнечная весна, как ныне, Солнце вступит в созвездие Овена и возгоришься ты рвущейся наружу энергией. Ты будешь прекрасна, как душистые полевые цветы. Алмазы с изумрудами будут переливаться в твоих солнце подобных очах. ...Но обманет тебя твоя привязанность, любовь твоя неудержимая. Не дано тебе разбираться в людях. Погубят тебя твоя впечатлительность и жажда струящейся жизни. В такие дни смотри чаще на Солнце. До рези в глазах, чтобы предметы и люди утратили свои реальные очертания. Тогда может прийти спасение, и успеешь прожить до мудрости. Но это уже, как повезёт, а страсти молодости редко когда хорошо оканчиваются, и обычно, ведут к грязным подвязкам... но в воспоминаниях остаются на всю жизнь, как бы она не сложилась, куда бы не вывела.
Старые морщинистые губы цыганки выдохнули голубой струей дым папиросы.


- Стойте! Стойте! Граждане цыгане! - посреди проселочной дороги стоял мужчина в белом медицинском халате. В руке он держал саквояж. Это был Ипполит. - Прошу вас, от имени медицинской науки, позволить испытать прибор для дальнейшего благополучия человеческой жизни, на вашей лошади.
Он извлек из саквояжа воронку с захватом и храбро приблизился к лошадиной морде. Он даже попытался приладить воронку между зубов, пялящего недобрые глаза, животного.
Но тут старый цыган наградил его от души плетью и крикнул:
-- Мы лошадь не продаем, и нечего ей в зубы заглядывать.
Цыганский конь, проплывающей рядом телеги, выпустил неимоверных размеров темно- коричневый орган, словно выдвижной телескоп, и так обильно окропил дорогу, что брызги достались и доктору.
Ипполит скорчился от доставшейся ему боли и унижения, и когда телеги проплыли рядом, он швырнул в гневе свой заветный инструмент в последнюю.
Инструмент попал в цель и затерялся в груде цыганского хлама.


«О горе мне, - взвопил Ипполит, - прибор был изготовлен в единственном экземпляре. ...А скверная, глупая жена, в с таким трудом разработанный чертеж, завернула пирожки сыну. О горе мне, горе!»
Тема диссертации уплывала вместе с цыганскими телегами в просторы широкой украинской степи.


...И только ворон, пролетая, над сокрушающимся Ипполитом, каркал во все горло, то ли насмехаясь, то ли сочувствуя. А может быть, у него просто начался брачный период и он явил себя во всей красе, распевая песню?




2. Т Е Л Е Ц


Мой друг – паршивая сволочь. Так его жена называет. Что-то у них с любовью не получилось, когда деньги закончились. Вообще-то, это часто случается среди двух любящих сердец, когда один любит вкусно поесть, а другому, с точно такою же силой не нравится готовить. Получается еще тот краковяк. Со стороны посмеяться, оно-то всегда полезно, пока самого за живое не заденет.
Моего друга зовут Лев (можете называть его просто – Лёва), а жену – Татьяна по прозвищу «Танина Лёва». Они жили вместе долго и нудно, и завершили бы жизнь в вялой возне вокруг бессмысленных предметов, натыкаясь все реже и реже друг на друга, в опустевшей, после покинувших отчий дом детей, квартире.
В наших краях не водится муха цеце, но одна каким-то странным образом залетела-таки в гости и обозначила свое пребывание тем, что укусила Танину Лёву без спроса, но с последствиями. После этого с Лёвиной женой стали происходить странные вещи. Она загрустила, погрузнела, стала немножко напоминать свиноматку, во всяком случае, нечто массивное, к тому же на неё наступило прозрение в том, что муж проявил недостаточно усилий для обеспечения счастливой и радостной жизни. Она долго и безперспективно гнобила Лёву за неумение сделать её женой миллионера, на что тот удивлённо-виновато скалил зубы и закатывал глаза к небу, мол, все в руках всевышнего.
Не видя рвения мужа, обеспечить ее процветание далеко не первой молодости, Танина Лёва надолго задумалась, пропуская мимо себя дни, недели, месяцы. Мысль неторопливо блуждала в поисках времени наслаждения, которое где-то затерялось по пути. Её массивную шею украшала золотая цепь с не менее золотым тельцом, видимо, тем самым, в которого превратился Зевс, чтобы похитить принцессу Финикии Европу. Танина Лёва поглаживая и придавливая двумя пальцами медальон золотого тельца, томилась вопросом, почему могущественный Зевс не похитил её, ведь она так похожа на пышную Венеру, изображенную Тицианом на картине «Похищение Европы». «Я пышнее её, на что ни глянь», - хвалилась не состоявшаяся миллионерша, и терла изо всех сил медальон в надежде приворожить божественного Зевса на повторное похищение. «Европу мы отошлем на кухню блины печь», - подзадоривала она себя, всё усердней растирая тельца.



Высоко над Олимпом раскинулось голубое бесконечное небо, сиял ласкающий нежностью свет. Зевс расположился в золотых чертогах, возведенных некогда Гефестом, пируя среди сонма богов, верша мировые дела, определяя судьбы людей. Чтобы эта неблагодарная работа не отягощала Громовержца и его свиту, хариты и музы услаждали пением и танцами хозяев Олимпа. Зевс поднял кубок наполненный нектаром и осушил его одним духом, то ли от печали, тайком прокравшейся в его душу, то ли от последствий деяний Диониса - бога виноделия и религиозного экстаза. Задумчивость посетила его лик и брови неудовлетворительно вздыбились штормовым предупреждением.
- Достопочтимый Дионис, - обратился он к своему внебрачному сыну, - ты часто бываешь на Земле, путешествовал по странам, твои ноги касались земли египетской, сирийской, индийской, малоазийской, ответь мне: какое впечатление на тебя произвели люди земные, живут ли они по закону, по совести, по любви?
- О, великий Зевс, - ответил Дионис, сидя на козе, и ногами выделывая замысловатые фигуры, - я научил их выращивать виноградную лозу, и получать из винограда божественное вино. Многие из них пристрастились к напитку, вызывающему у одних приступы радости, свободы, полёта души к звездам, у других – ярость, бешенную неукротимую энергию, страсть, у третьих – непредсказуемость поступков, свирепость.
Богиня Гера, стоя позади супруга, ехидно улыбалась. Она получала истинное наслаждение от известности того, что было пока недоступно её грозному повелителю, Вседержителю Зевсу. А секрет был в том, что внебрачный сын Зевса – Дионис, ни совсем был в здравом уме, о чем позаботилась Гера, вселив в него безумие, что забавляло и тешило её женское самолюбие.
Нежная музыка ласкала душу богов, украшая разговор, и взор тешился танцами, затеянными музами и харитами. Боги любовались их легкими воздушными движениями и вечной юной красотой, подталкивая их к внебрачным союзам. Дионис готов был уже выхватить рожок из-за пояса и протрубить на весь Олимп, славя достоинства вина и вихри страсти им возбуждаемые. Но тут его взгляд наткнулся на улыбку Геры, и желание дудеть на дуде пропало.
- Что замолчал, мой друг, говори, ничего не скрывая и ничего не упуская. Я несколько раз пытался создать совершенного человека, заселить Землю людьми, достойных своего создателя. Иногда казалось, что цель достигнута. Но потом всё приходилось начинать сначала. Чтобы выправить ошибку я обрушивал на них движение ледников, швырял метеориты, устраивал потопы. Вулканы засыпали их жилища пеплом, землетрясения поглощали города, болезни убивали целые народы. На их земли я посылал новых людей, новые народы, чувствуя, что вот-вот должно осуществиться задуманное. Расскажи мне об их поступках достойных уважения и не очень, мерзких, гадких, всяких, впрочем, всё что видел и слышал, и я вновь и вновь постараюсь выправить творение рук своих.
- О великий, Зевс, отец мой! - торжественно начал Дионис, не забыв прихватить с пиршественного стола кубок с вином и привстал на козе, выказывая почтение, – у тебя в руках силы природы, огромная власть, боги затевают нечто, и оно свершается, но далее следуют непредсказуемые отклонения. И это вовсе не из-за вина, смею тебя уверить. Ты можешь вызвать потоп, землетрясение, всё, что душе угодно; по твоему повелению всходит и заходит солнце, владеешь всем на земле, в морях и океанах, под землей, и где бы то ни было. Тебе под силу любое диво, но вот последствия деяний часто предсказать трудно. Так и с людьми получилось: ты хотел их видеть мужественными, добропорядочными, храбрыми, мудрыми, а многие из них получились подлыми, завистливыми, трусливыми лжецами. «На все воля божья», - говорят они, не ведая глупости слов своих. Погрязли в прелюбодеяниях, подлостях, жадности и жаждут пресыщения, роскоши и низменных развлечений.
- Правду ли молвишь, или может вчерашнее вино в тебе бродит, перемешавшись с сегодняшним виноградом? - Зевс посохом ткнул в сторону и перед ним тут же возник волшебный экран изобразивший Танину Лёву усиленно, двумя пальцами, трущую медальон тельца, расположившегося между могучих грудей её на толстой золотой цепи.
«Унеси меня телец туда, где я не буду знать нужды и сомнений, где все и вся предо мною повинны спину гнуть в почтении, туда, где в моих погребах будут и грибы маринованные, и рыба по желанию, и всяких яств вдоволь, и главное, денег сундуки, как тот на котором спала моя бабушка, что в коридоре стоял во времена молодости. И таких сундуков с добром - столько, чтоб сердце распирало от гордости и зависть застывала на лицах меня созерцающих, зависть и страх, страх и почтение...»

Зевс в гневе ткнул посохом в сторону волшебного экрана и тот, покрывшись паутиной трещин, растаял в воздухе быстрее, чем первый снег, выпавший по глупости в августе:
- А я все думаю, кто меня по спине, как наждаком скребёт, а это она… всуе… Пусть же эта баба живёт на Земле столько лет и зим со своими пороками, болезнями, беспомощностью, пока сто двадцать раз не попросит богов изъять её бренную душу с никчемным телом и водрузить в иные мира. А до тех пор: ни в ад, ни в рай, чтоб духу её здесь не было, - и разбушевавшийся Зевс хватил посохом об землю узаконивая наказ.



Лёва проснулся отягощенный сном, в котором грудастая женщина необычайно крупных размеров придавила его собою и, дыша чесночным запахом, предлагала: «Давай поцелуемся». Он ёрзал головой по подушке, пытаясь высвободиться и уклониться от навязываемого предложения, а открыв глаза, увидел супругу с кухонным ножом в руке. «Фу-ты, черт, сон в руку…» - не успел подумать Лёва, как встречающая пробуждение мужа жена сказала:
- Отдай деньги «по-хорошему», потому что «по-плохому» будет намного хуже, - она придвинулась угрожающе и приподняла руку с ножом.
У Лёвы возникло нехорошее предчувствие, и он легко убедил себя, что это продолжающийся сон. Закрыв глаза, снова оказался под женщиной с чесночным запахом, стиснутый весом её грузного тела, задыхаясь и мотая головой, как накануне. Обречённо двигая руками и ногами, пытаясь высвободиться из-под навалившегося на него веса, очень напоминал черепаху, перевернувшуюся на спину. Каким-то чудом трудности откатились в сторону, и он сел на кровати, приоткрыв сонные глаза. Супруга с ножом, как ни странно, оказалась в реальном мире и придвинула орудие, предназначенное для приготовления пищи, поближе к Лёвиному горлу, чтобы он, по-видимому, его лучше рассмотрел.
- Я последний раз прошу – отдай деньги, которые по праву должны принадлежать мне, как твоей жене. Тебе они во вред пойдут, потому, что не умеешь ними распоряжаться - ты их экономишь. А деньги повинны обращаться и ты помеха тому, и этим наносишь ущерб семье, стране, а значит, всему миру. Как мир такое терпит – для меня загадка.
Лёва ужаснулся от ущерба наносимого им миру и взгрустнул:
- Значит ли это, что я не должен ходить на работу и получать зарплату? - очень осторожно, с неуверенностью в правильности хода своих мыслей, спросил Лёва.
- Такого полного болвана поискать надо! (Лёва мельком бросил взгляд на зеркало и увидел там мужчину средних лет со втянутыми щеками, глубокими «шахтёрскими» морщинами на лбу и выпяченными ключицами, как у людей из бедных африканских племён, которыми киношники пугают телезрителей). На работу ходить ты обязан, иначе на что будешь жить? А вот деньги по доверенности буду получать я, чтоб ты их даже не видел и не беспокоился по-пустому. Всем необходимым – сама обеспечу, и Танина Лёва громко грюкнула стулом, водрузив на него всю тяжесть своего тела. Стул заскрипел, ножки заколебались и неспешно разъехались в стороны (Лёва втянул шею и прикрыл глаза от надвигающегося лиха). Танина Лёва, словно тесто, шмякнулась, растекаясь по полу. Последнюю точку в этом падении поставила голова, цокнув об пол, после непродолжительного сопротивления. Золотой телец, в нормальном положении покоящийся в промежности огромного бюста, вырвался на свободу и облюбовал левый глаз своей хозяйки.
- Они не рассчитаны на … - Лёва замолчал во избежание нездоровой ответной реакции, виновато пряча глаза.
Он сделал поспешную попытку поднять жену с пола, но его тело не располагало нужной силой, чего не скажешь о супруге. Танина Лёва вцепилась в руку мужа, и вмиг опрокинула на себя, готовая подмять и раздавить хилое инородное тело, мешающее ей радоваться жизни, как большой линейный корабль маленькую канонерку.
- Ага, насиловать беззащитную женщину, - завизжала супруга, - пять лет тюрьмы тебе уже обеспечено. Посидишь на их баланде сразу поумнеешь…
При этих угрозах Лёва вырвался из объятий, сам не зная, откуда такая прыть взялась и вскочил воробышком на подоконник окна, подальше от опасности.
- Ты даже этого… не в состоянии сделать, - язвительным голосом пробасила жена, - зачем надо было жениться, такому беспомощному?
Чего «этого» имела в виду жена, Лёва не стал уточнять во избежание дополнительной конфронтации и без того чувствуя себя сплошь виноватым.
У них в доме хранилась широкая лопата для уборки снега зимой и, раскинув мозгами, Лев подумал, что её вполне можно использовать и не совсем по назначению. Он живо вспомнил снежную бабу и огромные комья снега, которые можно было перекатывать с помощью лопаты. Супруга, сидя на ней, заменила снежный ком, который надо было водрузить на место. Муж выступал в роли дворника. С первого раза, как известно, блин комом, и операция удалась только, когда догадались подпереть ноги жены старым карнизом, а в руки дать полотенце, один край которого пришлось привязать к ручке окна. Ручка заскрипела, с треском распалась на части, но дело свое сделала. (Впоследствии, ручку так и не починили).
Танина Лёва, оказавшись на ногах, сразу же обрела былую уверенность и напор:
- А вот за это ты теперь вдвойне заплатишь и, не откладывая обещанное, она обхватила руками плечи мужа и коленом, весом с хорошего поросенка, попыталась нанести мужу коварный удар между ног, как показывал, когда-то по телевизору инструктор по боевым искусствам, ведущий передачу «Женская самозащита от посягательств».
Лёва ойкнул, подлетел вверх, и опустился на землю недоотомщённый, без особых повреждений.
Инструктор забыл сообщить заинтересованным телезрительницам, что применяя данный приём против коварных мужланов, женское колено должно быть такой ширины, чтобы могло проникнуть в промежность ног, где и покоилась цель. Колено же Таниной Лёвы превосходило этот стандарт с завидным преимуществом, потому в промежность не проникло, а только подкинуло виноватого во всех отношениях мужа в воздух, словно бодливая коза. После такого выброса энергии стороны разошлись по разным комнатам, обдумывая дальнейший план действий, оправдывая себя и выдумывая новые каверзные подлости для уязвления соперника.


- Эй, Дионис, трубаголик потехи, хватит дудеть в дуду, спустись-ка ты на землю со своей козой и там шуми в лесах сколько духу хватит. Но главное, с людьми сойдись потесней, не зря же тебе секрет виноградной лозы открыт, узнай, кто чем живет и как им дышится, об их стремлениях и желаниях мне мигом донесешь, - Зевс топнул тогой от нетерпения получить побыстрей полный отчет, - а теперь ступайте все, побродите в рощах оливковых, послушайте пение райских птиц, желаю с богиней Эйреной словом обмолвиться.
Первой покинула золотые чертоги гордая богиня Гера, а за ней величественно последовали остальные боги и богини вперемешку со смеющимися и забавляющимися играми музами, мойрами, харитами… Процессия походила на веселый карнавал. Райские птички щебетали, угощая рассыпающейся трелью олимпийцев.
- Послушай, мудрая Эйрена, - задумчиво начал Зевс, как это возможно, что для того, чтобы создать бога мне достаточно войти в связь с кем бы то ни было из женского пола, а чтобы создать совершенного человека, даже я не знаю, что надо сделать. Я ищу рецепты, но пока достойного результата нет. Вижу, что получается ни то, а что именно, распознать не удается, и всё из века в век одно и тоже получается. Возможно, ты своею женскою проницательностью заметишь оплошность, на тебя уповаю, раскинь быстрым умом – сотвори чудо, дай верный ответ.
- Все проще, чем ты думаешь, о, великий Зевс. На Земле жизнь не райская, и не богова, а наполнена угрозами жизни и существованию, и срабатывает у землян инстинкт самосохранения, наивысший инстинкт данный им тобою, иначе б всем им грозила недолгая жизнь. Вот, ради сохранения они и идут на подлости, лесть, грабежи, обман, ложь, убийства…
- Позволь тебе возразить, несравненная Эйрена, ведь некоторым из землян дано чрезмерно: в их подчинении подданные, государства, империи… И что же? Им тоже присущи перечисленные тобою качества. Так что причину надо искать в чем-то ином.
- Смею настаивать, Вседержитель, причина все та же, только так упряталась, что не распознать. Эти царствующие людишки, господствующие над другими, пуще бедных боятся утратить то, чем завладели. Их трусят страхи по ночам, боязнь потери довлеет над ними, и вот пороки – их единственный инструмент, чтобы побороть извечный страх, спастись, как им кажется, отвести упадок, порчу, эпидемию, хворь, остановить руку коварного убийцы, посягателя, обезглавить заговор, отшить завистников, обезвредить врагов. Имея многое им есть, что терять и это удесятеряет их страхи, и от них, как от загнанного зверя, можно ожидать всего…
- Так, что же делать, Эйрена? Без чувства самосохранения они будут бездумно бросаться в путину океана, опрометчиво в схватку с дикими животными, и в сражениях будут гибнуть все до одного. Как устранить сие противоречие, чтобы и род человеческий продление имел и честь с совестью востребованы были?
- Бог не может быть смертен, а человеку не стать богом, за исключением избранных по высочайшему небесному повелению. Потому, пусть все остается, как есть: подлый и низменный будет раскручивать мир в свою сторону, а честный и благородный - в свою. И каждый из них будет считать, что прав, и избранный им путь единственно верный. Вот так и будут соревноваться храбрость с подлостью, отвага с низостью, и смелость с трусостью, поочередно побеждая и терпя поражения. Свои идеалы и мировоззрения надо отстаивать, а каким путем это будет происходить, решит каждый за себя: подлый – хитростью и коварством, мужественный и гордый – в честном бою, неразумный и слабый – бегством. Но самое смешное и нелепое, что каждый из них по-своему прав и имеет такое же право на защиту своего «я», как и остальные…


В четверг Лёва обнаружил в почтовом ящике казённую бумажку-бланк заполненную торопливой рукой, при тщательном изучении оказавшуюся повесткой в милицию. Он удивился, долго вертел, рассматривал, даже обнюхал, но, в конце концов, был вынужден признать, что все пункты документа заполнены верно и только его фамилия и имя с отчеством вызывали недоумение. В чётко назначенный срок, со слегка подрагивающими коленями и предательской дрожью, самым унизительным образом воздействующей на голос, Лёва открыл кабинет инспектора милиции и просипел:
- Мне тут бумажка пришла, ошибочно…
Молодой лейтенант взял повестку в руки, полистал папку с документами и жестко сказал:
- На вас поступило заявление: нанесение телесных повреждений при попытке изнасилования гражданки…
Тут Лёва услышал свою фамилию, и сразу же запутался в логических рассуждениях, ведь выходило, что он сам себя… но следом пришло прояснение, в виде инициалов к фамилии:
- Ах, вон, оно что. Значит, это от жены исходит, интересно… фух, - выдохнул он, - слава богу, всё разъяснилось.
- …Заключение судебно-медицинской экспертизы имеется, - заключил лейтенант. - Очень нехорошая статья. Вот вам бумага, ручка, пишите чистосердечное… как было дело. И помните об уголовной ответственности за дачу ложных показаний. – В этот момент он ненавидел исхудавшего, потрепанного жизнью, рано начавшего седеть мужчину, не могущего обуздать «выбрыки» жены, превосходившей габаритами тела мужа в два раза и более, понимая, что этот бытовой конфликт кроме капания в «грязном, вонючем белье», и потери времени, ничего ему не даст. Разве что поиздеваться над вшивым запуганным интеллигентом. Пусть хоть в обморок упадёт забавы ради.
- А что писать-то? – прервал виновник серые думы инспектора.
- Как что? – свирепым голосом, так чтобы стало ясно, кто здесь хозяин, прорычал лейтенант. – Как было дело, и поподробней…
- …Жена упала, я стал подымать, но она завалила меня на себя, согласно законам физики: тело большей массы перетягивает тело меньшей.
- Я законов физики не знаю, но вот, согласно законов уголовного кодекса, дело тянет минимум на три года, а если супруга подсуетится, то и на все пять потянет. На ней обнаружены следы побоев, что зафиксировано экспертизой. И это факт…
Лёва задрожал всем телом от такого поворота дела. Ведь ни свидетелей, ни доказательств у него нет, и ему на мгновение привиделись нары в темной грязной камере перенаселённой заключёнными.
- Где вы были тринадцатого ноября прошлого года в восемнадцать двадцать? – дошёл до него жесткий вопрос, как будто бы сверху.
- Наверно, шёл домой с работы…
- А если без «наверно», поточнее…
- Не помню, я только предполагаю…
- А мы не предполагаем, мы обвиняем тебя… - инспектор резко перешёл на «ты», повергая жертву в полуобморочное состояние… - в изнасиловании и издевательствах над гражданкой Бахмут Е.Я. тринадцатого ноября прошлого года. А на прошлой неделе, ты изнасиловал гражданку Сидорову. Все приметы совпадают: не молодой, но еще не старик, роста среднего, худощавый, глаза острые, виноватые, корчит из себя интеллигента. Все совпадает, как ни изворачивайся. Напоминаю и предупреждаю, чистосердечное признание означает раскаяние и облегчает участь злоумышленника. Или будем очную ставку устраивать? Только после неё «чистосердечное» отменяется, и тогда мотаешь полный срок. Понял?
- Я попросил бы обращаться ко мне на «вы»…
- Встать!
Последовал удар ладонью по печени, после которого Лёве стало совсем грустно.
- Вот бумага, вот ручка, пиши «чистосердечное», иначе, гаплык, - лейтенант отошёл к окну порадовать себя видом природы.


« Чистосердечное признание.
Настоящим признаю, что у моей жены столько же мозгов, сколько у той курицы, что мы водили на поводке по Молдавии в молодости, будучи в туристическом походе, и которая была обезглавлена в праздник, и съедена с удовольствием, запитая вином местного разлива цвета переспевшей вишни. Резюме: ни столько той курицы было, сколь воспоминаний».

Инспектор пробежал глазами написанное и, по-видимому, остался недоволен:
- Ага, под идиота косим. Хорошо. Посиди в камере, подумай…


Лёва шёл парком, не понимая, зачем он здесь и куда идёт. Тяжёлые мысли тормозили решения, усталость мозгового аппарата грозила завести в чащу. Лицо уткнулось в землю. Он поднял голову от странного запаха сочетающегося с деревней, травами, коровьими лепешками под ногами, памятью давно забытых лет. Перед ним, сидя на козе, явился престранный человек в бараньем тулупе без рукавов, перепоясанный кожаным ремнём, на котором болтались рожок, изогнутый рог тура, отделанный серебром, огромная фляга и множество медальонов, производившие во время езды, должно быть, бренчание на все лады. «Пастух, что ли?» подумал про себя Лёва и неожиданно выпалил:
- Продай козу!..
- Зачем она тебе? Лучше выпей вина, оно тебя взбодрит.
- …Затем продам, и испытаю облегчение, - заключил Лев. - Почему такой сильный запах? Находиться рядом никакой возможности…
- Естество натуральное… - ответил «пастух», - иначе не может… К тому же, мчались быстрее молнии.
- А молока много дает? – не понимая зачем, спросил Лёва.
- На, попробуй подои, сам увидишь сколько, - и огромный кривой рог мгновенно оказался в руке, после чего отказываться было неудобно, и Лев, став на одно колено, подставив врученную тару под вымя, стал неумело дергать за соски. Коза недовольно дернулась, но тут же успокоилась, а в рог потекла живительная влага. Радость идиотской улыбкой просияла на лице доильщика.
- Что ж попробуй, каков напиток, - произнес как-то странно «пастух», и Лёва тут же исполнил его наставление, с радостью высвобождая застоявшееся в неудобном положении колено.
Он сделал большой глоток, округлил глаза, и выплеснул содержимое изо рта.
- Что, что такое? – удивился хозяин козы.
- Так это ж вино; откуда оно взялось?
- Я сам удивляюсь, и не могу понять, как такое получается. Кормлю её исключительно виноградом. А она доится бог знает чем; никогда не знаешь, что у неё на уме. Чаще молоко производит, но иногда, вино гонит. Вот такой вино-молочный заводик. А ты говоришь, продай. Да ей цены нет. Жаль только постоянством не балует, а чаще всё наоборот: хочешь молочком побаловаться – она вином потчует; а как о вине подумаешь, так молоком цедит, пока первоначальное желание не погасится. Чувство противоречия, видно, сильно развито. Хороша коза, но при дойке неуправляема. Посторонних к вымени не подпускает. Ты – исключение, видно понравился, за своего приняла. Будешь в церкви, свечку поставь за свое здравие… Но я без неё - никуда… Ты хоть распробовал, что за вино? Какой марки, из какого сорта винограда произведено? На, вот попробуй, если козье не понравилось, - при этих словах, Лёва готов был поклясться перед иконой Божьей матери, фляга самостоятельно отвязалась от пояса «пастуха» и без спроса потянулась к его лицу, пробка вывернулась из горловины, и губы сами потянули пьянящий ароматный напиток, вопреки желанию.
Так, во всяком случае, он рассказывал впоследствии, дополняя свой рассказ множеством подробностей.
- Вот до чего жизнь человека довела, - сказал, выслушав историю, Арнольд Хацапурович, уверенный, что у несчастного соседа начались проблемы с головой. «А по возрасту, вроде б то, еще рановато…» - он скользнул взглядом по Лёве, посмотрел внимательно в глаза и, убедившись в своем мнении, ретировался, пожелав на прощание всего наилучшего.


Будучи во хмелю после пития вина из фляги «пастуха» Лёва клялся, что видел свой последний день на Земле перед тем, как его душа унеслась в космические дали, покинув тщедушное тело. И этот день был далеко не худший в его жизни, хотя и не без приключений.
«Моя душа умчится на встречу с бесконечностью в приятный солнечный день, и птицы будут щебетать во всё горло. Жаль только, что тело оставлю в непотребном виде; и то, чего его жалеть, с какой стати…» - так говорил Лев про свой последний день, проведенный на Земле.
«Что, что такое?.. – интересовались у него, - что там, с телом?..»
«Супруга чуть подпортит, а так ничего, если зашпаклевать, то вовсе даже неплохо…»


Лев, лежа в ванне, расслабив мысли и тело, пел песню давно забытых дней, заменяя выпавшие из памяти слова междометиями. Его песня состояла из сплошных междометий. Слуха и голоса у него не было, но это не мешало получать удовольствие от собственного исполнения. Душа его радовалась прелестям жизни, радушно открытых нектаром, полученным из плодов виноградной лозы. Он добавил звук и ванна благодарно ответила эхом. Теплые воды нежили тело и растекались приятными мыслями, лаская мозг иллюзией мирового счастья. Убаюканный благоденствием он, кажется, даже уснул на какое-то время, но уверенности в том не было.


Танина Лёва давно так не торжествовала в душе, как, когда её муж пришёл на подпитии; душа томилась в ожидании подобного случая, и дождалась-таки. Она уединилась в комнате, поставила старый дисковый телефон на подол и стала яростно набирать номер за номером оповещая всех знакомых, родственников и всех тех, чьи номера нашла в его старой записной книжке, о том, что ейный супруг ведёт себя непотребным образом и сам, добровольно, просится в жёлтый дом на излечение, и очень желает напоследок попрощаться с дорогими родственниками (друзьями, знакомыми). Она резко обрывала разговор, изображая отчаяние, и тут же набирала следующего абонента. Но самый первый номер, который был набран, принадлежал участковому инспектору, к своему несчастью, оказавшемуся на рабочем месте. Из трубки на него обрушился звуковой цунами, в волнах которого неслись кошмары расстроенного рассудка, и источник этого опасного явления требовал защиты немедленной, неотложной. Инспектор положил трубку телефона на стол, мутным взглядом уставился на стенку напротив. Его воображение нарисовало поверх побелённой штукатурки раскладушку, на которой он мечтал расправить свои члены и, наконец-то, выспаться.
В трубке что-то трещало, визжало, а затем раздался надрывный женский плач. Инспектор встал из-за стола, отошёл подальше к окну, чтобы избавиться от криков жертвы маньяка, так он для себя определил звуки, лившиеся из трубки. Насладившись видом цветущего палисадника под окном, он вернулся к столу, взял трубку, чтобы узнать, ни произошли ли какие-либо изменения на другом конце провода, и услышал:
«… Всё, я умираю. Мчитесь скорее и тогда вы еще успеете зафиксировать тепло моего тела». Инспектор положил трубку, затем схватил её снова, и в ответ на раздавшиеся гудки спешно убедительно проговорил: «Если с вами всё кончено, то торопиться не стоит. И, пожалуйста, письменно, всё письменно изложите!..» - после этого, с чувством выполненного долга, он окончательно водрузил трубку на место.
А второй звонок она сделала в психиатрическую скорую помощь…

Лёвина впалая грудь колосилась буйной растительностью, чресла прикрывало махровое полотенце, мокрые волосы на голове торчали в разные стороны, словно антенны инопланетянина, на тонких кривых ногах чавкали влагой шлёпанцы. Глаза светились удовольствием и на лице красовалась лёгкая улыбка. Таким он предстал пред всеми, выйдя из ванной комнаты. Он не перестал улыбаться и тогда, когда несколько десятков глаз сочувственно, осуждающе, оценивающе с любопытством уставились на него, и тогда, когда раздался торжественный голос жены: «Ну, что ту думать, о чём говорить, по-моему, всё ясно, давайте паковать его…»
Врачи психиатрической скорой помощи, прибывшие заблаговременно, растолкав многочисленных сочувствующих, тем или иным образом, имеющих отношение к Лёвиной персоне, окружили объект своего интереса сзади и по бокам, и старший сказал уважительно: «Попрошу вас, пройти с нами в комнату».
Лёва, в торжественном оцеплении людей в белых халатах, хлюпая мокрыми шлёпанцами, переступая с ноги на ногу, озорно играя глазами при виде такого количества людей, непонятно для чего и каким образом собравшихся в одно время в его квартире, почувствовал себя именинником, сделал решительный широкий шаг, поскользнулся и, несомненно, упал бы, если б не натренированные руки его хранителей.
- Бежать хотел! Я же говорила, что от него всего можно ожидать! Прошу занести сей факт в протокол. Свидетелей предостаточно (при этом, каждый из присутствующих решил, что к нему это не относится). Держите крепче, иначе вырвется! - верещала жена, призывая участников инцидента к бдительности.
Наконец, строптивого мужа завели в отдельную комнату, усадили на стул в центре и усатый врач с огромными кулаками очень мягко спросил: «Что беспокоит, на что жалуемся, молодой человек?»
Лёва удивлённо улыбался, молча. Усатый врач стал с пристрастием осматривать пациента: заставил кончиком пальца с закрытыми глазами коснуться носа, вслепую присесть, вытянув руки вперед, грозил резиновым молоточком, манипулируя им у самого носа испытуемого. Тот смешно косил глаза, следуя взглядом за инструментом, переместившимся ниже, к коленям, и вдруг больно ударившим по колену, проверяя реакцию. Затем, по-другому.
- Надо доплатить, гражданочка, - обратился усатый к Таниной Лёве, наклонясь поближе к уху, – у вас очень трудный случай. Больной совершенно здоров, и чтобы его лечить, тут надо очень и очень…
- Как здоров совершенно?.. Я же его так готовила… Этого просто не может быть!
Супруга обиженно сунула в огромный карман врача, пришитый почему-то посередине халата, сложенную пополам денежную купюру и наставительно сказала:
- Только лечите его так, чтобы ни у кого вопроса о: больной он или здоровый не возникало впредь…
Врач вынул банкноту уложенную в карман, развернул, проверил подлинность на свет
и тоном, не подлежащим обсуждению, сказал:
- Таких бумажек надо десять… и то, потому, что сегодня пятница. В остальные дни недели – было бы пятнадцать…
- Как этакое может быть? Это же чёрт знает, что за диво… Был бы он болен, я бы сама вылечила, и вас бы не звала! А тут?!.. - она захлебнулась во гневе, нечаянно оплевав доктора. Тот утерся:
- Я же вам сказал, гражданочка: здесь очень сложный случай, ни каждый и возьмётся… К тому же ни факт, что всё гладко получится, препятствий предостаточно… Если у вас сомнение, я возвращаю задаток и ту, дополнительную бумажку, и ауфидерзейн, почтеннейшая.
Таниной Лёве очень было жаль денег, но и не довести затеянное дело до финиша было обидно вдвойне, тем более, что всё складывалось заманчиво. Она наклонилась, достала из-под буфета пакет, развернула его, повернувшись спиной к врачам, и начала отсчитывать по одной купюре. Вместе с ней, вслух, считали и зрители, стоявшие у приоткрытой двери: «Одна, две, три… Десять. Всё верно», - прокомментировали в коридоре.
- Что б вас… - супруга взмахнула кулаками, поворотившись к докторам, - на-те, подавитесь. Но чтоб, чтоб… - она поперхнулась эмоциями, застрявшими в горле.
Усатый врач снова стал очень ласковый, спрятал молоточек и приветливо сказал:
- Вас, молодой человек, я попрошу прокатиться с нами. Мы вам поможем, и будете себя чувствовать вновь молодым и счастливым.
Подслушивавшие у приоткрытой двери в коридоре ход обследования родственники и знаковые бросились в россыпную. Лёву с эскортом проводили к машине скорой помощи. На плечи «именинника» заботливая рука успела набросить домашний халат с капюшоном в клеточку. Подсохшие волосы-антенны на голове передавали сигналы на неведомые планеты, весело покачиваясь при ходьбе.


Когда через два дня Лёва ступил в халате и шлёпанцах на порог своей квартиры, супруга запричитала, будто бы увидела инопланетянина:
- Как?! За такие деньги, и всего два дня лечить? А ну-ка, братец, ступай обратно и раньше чем через месяц без справки не приходи. Гады, твари, мздоимцы! Я буду жаловаться в министерство здравоохранения, самому министру обороны! – жена завыла гиеной от такой неслыханной несправедливости.
Лёва виновато пожал плечами и прошёл в ванную комнату.
- Снимай обувь у порога, - крикнула раздосадованная жена вдогонку. – Ты что, так через весь город шёл?
- Так… - муж был немногословен.
- Расскажи подробно, какие тебе сделали назначения, процедуры и как проходило лечение?
- Сказали, что здоров. Главврач лично осматривал.
- Не поделились, сволочи! Мои деньги зажали, - жена с досады погрозила небу увесистыми кулаками. Я на них, мошенников, в суд подам, умоются моими страданиями. Тебе тоже не советую радоваться раньше времени. Временно тебя выпустили, вре-мен-но…
Тут Лёва включил душ и остался наедине со своими мыслями; но и они не задержались в утомлённой от жизни голове – незаметно размякли, раскисли и растворились. И только ласкающая нежностью струя воды восхищала блаженство тела и души; и так стало хорошо, ну просто, как в раю. Хотя, кто там был и что рассказывал?..



Базар бушевал колоритом запахов, красок, товаров, говора… Солнце щедро поливало лучами кишащий людьми уголок товарно-денежных отношений, место, куда товары доставлялись, складировались, обменивались на деньги и уносились на новое место своего пребывания.
Дионис с козой стояли посреди базара и любовались картинами жизнедеятельности торговых рядов. Когда они появились, торговцы вежливо уступили место и отодвинулись чуть подальше, так как коза, чувствовалось, давно не уделяла времени личной гигиене, да и хозяин её был непричёсан и весьма сомнительной внешности.
Дионис взял рожок в руки и затрубил сбор. Базар загудел в ответ гомоном толпы, выкриками грузчиков, настойчивыми возгласами зазывал. Стон рожка пронёсся по рядам торговцев рыбой, закружился смерчем вокруг напёрсточников, промышлявших мошенничеством и ловкостью рук, пробежал по лоткам с кондитерскими изделиями, пряностями и мелкой трелью рассыпался по прилавкам торговцев бижютерией, тканями, одеждой и рассеялся под ногами стариков, сидящих на ящиках из-под овощей и пытающихся продать давно никому не нужные вещи.
Рожок звучал призывно, требовательно, пасторальными переходами завлекая, заманивая…
Чем торгуешь, уважаемый, - обратился к Дионису мужчина ни городской, но и ни деревенский, ни служащий, но и ни рабочий, в пиджаке покроя прошлого века, видно, доставшийся по наследству.
- Виноградной лозой, на которой вырастают янтарные гроздья плодов, производящих на свет волшебный божественный напиток, дядя, - ответил сын Зевса. – Купи, доведи дело до конца, и лоза возблагодарит тебя с лихвой.
- И где же лоза?
Дионис расстегнул ягдташ, прикреплённый к седлу козы, и вынул вьющееся растение с диковинным корнем:
- На, держи, это мускат красный де Мадейра, а если хочешь, могу предложить нектар, или же пино менье, а может ты предпочитаешь мавро кара?
- И что, она принесёт вино? – мужчина разинул рот в недоверчивой улыбке.
- И еще какое ароматное, если потрудишься…
- А сколько трудиться надо?
- Труда немного, больше ожидания, счастливого ожидания – в три года уложишься.
- …Если бы попробовать заранее, того, ради чего стараешься, оно бы было привлекательней, и стимул разогнал бы все сомненья.
- О, это можно. Стакан имеется?
- А как же, - мужчина порылся в карманах и выудил гранёный стакан, видно, доставшийся по наследству вместе с пиджаком. Осушив залпом налитое, утерев капли, пролитые на подбородок, повеселев, сказал: - Вот это другое дело… А еще стаканчик можно?
- А чего ж нельзя? Для хорошего человека – не жалко, главное, чтоб на пользу пошло, - Дионис налил из фляги, не жалея, от души.
После второго стакана человек оживился:
- Ещё бы столько же вина выпить, лоза и вовсе не нужна. Ну, ладно уж, давай свою лозу, только денег у меня нет.
- Почём вино наливаешь, хозяин, - обратилось помятое лицо в полковничьей папахе без кокарды, и в стоптанных туфлях.
- Вино не продаётся, оно на радость даётся. А виноградная лоза – по червонцу за штуку.
- Твой ответ в отношении вина мне больше понравился. Попробовать можно? – и он протянул перевернутую папаху, - а вот и стакан. – Выпив, он утёрся влажной от вина папахой, и подозрительно спросил: - Я что-то не понял? Вино, что, в самом деле, бесплатно наливаешь? А сколько в одни руки?
- Сколько выпьешь…
Тут подбежала торговка, наблюдавшая за невиданным чудом со стороны, быстро сообразившая, что вина во фляге на всех не хватит и, словно милицейский сержант, строго потребовала:
- Ну-ка, налей. Но помни, если с вином что-нибудь ни то и организм отвергнет – смотри, на небе найду, - и решительно протянула маленькую кастрюльку.
- Может быть, лозу возьмёшь? Она тебе много вина и радости принесёт. Сама побалуешься и друзей угостишь – век благодарны будут.
- Нет уж, сам возись со своей лозой, а мне вина налей, да не скупись, всё ж таки дама перед тобой. А нет, так я сейчас вмиг милицию вызову. Думаешь, не понимаю? Вино налево и направо разливает, добренький какой. Это означает одно – оно ворованное, и нечего на меня бесстыжие глаза пялить. Лей!..
За торговкой потянулись грузчики, за грузчиками торговцы картошкой, мужчины и женщины, с образованием и без, а далее интеллигент с треснутым стеклом в очках, и такие морды, вперемешку с простыми любителями дармовщины, что просто жуть…
- Ты гляди, да у него фляга безразмерная. Может быть он фокусник, или мы находимся во сне? – бурчал муж жене в ухо, толпясь в очереди к фляге.
- Вот увидишь, как только наша очередь подойдет, вино во фляге закончится, - отвечала жена мужу, - и всё ты, со своим везением…
Толпа наседала, увеличивалась, видоизменялась, уже кто-то вопил об украденном кошельке, кому-то кошелку разрезали и опорожнили, облегчая ношу.
Дионис вскочил на козу, продудел на рожке «в поход», коза рванулась вперёд, храбро пробивая головой проход в толпе и скакнула, как кузнечик, прямо над головами на глазах очумевшей публики. Всадник трубил в рожок, коза носилась по базару, мастерски маневрируя среди скученности народа, вино текло из фляги, поливая продавцов, покупателей, милицию, явившуюся незамедлительно на запах вина. Бродяги бросались ниц на землю слизывая языком пролившееся на асфальт. Кругом стояли гогот, крики, улюлюканье. Дионис старался напоить всех страждущих, вселить в них радость жизни и плескал ароматный напиток из фляги в подставляемые ёмкости, какие только у кого под рукой имелись. Коза сама выбирала дорогу несясь среди людей, прилавков, торговых рядов, инвалидов, побирающихся подаянием, тачек грузчиков, снующих тут и там. Следом за всадником на козе с криками и воплями неслась обезумевшая разношёрстная куча людей, размахивая пустыми бутылками, стаканами, костылями. Кто-то пытался в фуражку собрать брызги струящегося вина, иные ловили проливающуюся жидкость, несущую в себе градусы алкоголя, с помощью снятой рубашки, чтобы позже выкрутить и выжатые капли употребить с пользой, иль на худой конец, хоть губами повозить по влажной ткани.
Толпа всё увеличивалась, росла, ломалась, крошилась, передние спотыкались, падали, топтались бегущими сзади, создавали пробку, а затем снова неслись за козой.
«Лови! Держи! Дои!» - раздавалось по базару.
Толпы со всех сторон грохотали по рядам, запутавшись в лабиринте своих страстей, окутав мозги туманом заблуждения. Наконец, произошло ужасное: массы людей, движущиеся с разных сторон столкнулись лбами, и каждый доказывал, что коза с виноделом находятся в противоположной стороне, то есть, за спиной друг у друга. Дело переросло во всеобщую драку, большинство участников которой, не ведали за что дерутся, кого бить, а кого миловать. Думать было некогда, надо было от кулаков защищаться, ног, ремней, камней, костылей… К повисшей в воздухе какофонии присоединились милицейские свистки, своими пронзительными тональностями терзая нервы базарным ворам, для которых сегодняшний день удался на славу: началась богатая страда по сбору ценностей таившихся в карманах и сумках граждан.
Позже, в милицейском отчёте значилось: « …неизвестный, используя в своих преступных целях козу, провез на территорию базара от пяти до десяти тонн вина (точная цифра уточняется) и, используя нездоровые инстинкты населения, начал раздавать его безвозмездно, что привело к всеобщей свалке, драке и прочим непотребным вещам. В начавшейся неразберихе совершены следующие правонарушения преступного характера:
- телесные повреждения – 283 пострадавших;
- украдено ценностей у шестисот сорока человек на общую сумму пятьсот сорок одна тысяча двадцать три копейки;
- материальных убытков имуществу базара нанесено на 340 тысяч;
- похищено товара у продавцов – на 248 тысяч;
- изнасилований – 8;
- без вести пропало 3 жениха (невесты в наличие имеются, и обвиняют в пропаже козу)…
Некоторые, не совсем трезвые свидетели утверждают, что в конце вакханалии, коза по тюкам забралась на крыши торговых палаток и оттуда, вместе с седоком, взвилась в небо.
Наличие козы подтверждает улика – свежий козий помёт обнаруженный на территории базара в существенном количестве и клок шерсти, того же животного, изъятый с применением силы из крепко сжатой правой руки базарного пьяницы Яшки Мочённого…»
И далее: «…Из выше изложенного, предварительно можно заключить, что на территории базара действовала высокоорганизованная преступная группа. Человек на козе (фоторобот его в настоящее время составляется), привлекши внимание к себе, позволил сообщникам произвести многочисленные преступные деяния. Используя не- опровержимые улики, собранные по горячим следам совершённых преступлений (след козы взят), имеется вероятность скорого раскрытия преступления и изобличение преступной группы…»


- Ну, что, мой дружок, садись, будешь у меня обедать, если так получилось, и тебя временно отпустили. Только, готовя обед, я учла, точнее, вычла, ту часть продуктов, на которую должны были тебя накормить в больнице. Да, ты это сам почувствуешь. Так что, приятного аппетита, мой дорогой, - и Танина Лёва любезно указала на дверь кухни.
Лёва не смело зашёл в указанную дверь, словно в чужом доме, и с вожделением уставился на тарелку с супом с поверхности которой, упоительно маняще шёл пар. Он виновато оглянулся назад – не видит ли жена, мгновенно схватил ложку, зачерпнул жёлтую завораживающую жижицу и поднёс ко рту, остужая своим дыханием. Содержимое в ложке без сомнения было куриным супом, так и просящимся, чтобы его проглотили. Это было так же несомненно, как и то, что если желание загадаешь, пока падает звезда на небосводе, то оно неизбежно сбудется.
Но, вожделенный глоток застрял в горле изголодавшегося организма. Несмотря на красивую окраску, жидкость, первоначально принятая за куриный суп, таковой не являлась. В лучшем случае, была его троюродной родственницей. То ли до безобразия наперчённая, то ли пересоленная, со странным привкусом неведомых продуктов, вызывающих рвотный инстинкт, эта «родственница» оказывала немеющий эффект на полость рта, что для супа было не характерно.
Лёва ринулся к рукомойнику, надеясь у него найти спасение. Но тут, дверь кухни резко распахнулась и Танина Лёва с криком:
- Куда?!.. - и с веником в руке проявила ловкость пантеры для неё не свойственную, мгновенно перекрыв путь супругу к спасению. - Я те выплюну, я те выплюну. Ешь, недоля, что заслужил!
Но Лёва не стал есть то, что походило на суп, но им не являлось, а сноровисто взобрался на стул у окна, просунул голову в форточку, и наконец, избавился от зловредного продукта.
Танина Лёва, видя такой сценарий, выдернула скамеечку из-под ног мужа, со словами: «Нечего на стул ногами становиться, болван ».
Муж ударился головой о раму окна, но успел зацепиться руками за опору, а колени сами нащупали подоконник. Так что, он спокойно смог довыплёвывать остатки продукта застрявшие во рту.
«Ну, нет уж-ки, этот номер у тебя не пройдёт», - рявкнула супруга и скалкой ударила супруга по обнажившимся пяткам, а следом, веником, веником…
Лёва взвыл, соскочил с окна и занял оборонительную позу.
Жена ласково ему улыбнулась:
- Я же говорила, отдай деньги, а то хуже будет. Так, что отдай…
- Нет у меня. Как-то все прожились… - муж зажмурился, втянув плечи.
Во входную дверь стучали детские ладони, и голос соседского мальчика требовательно просил: «Ну, дайте, дайте мне посмотреть! Я буду тихо себя вести... ну, хотя бы одним глазком… »


На следующий день позвонил участковый инспектор и донёс до сведения главы семьи, что на него поступило заявление в милицию от жены, в котором он обвиняется в нанесении ей материального ущерба на немалую сумму съев краску для волос, гель для мозолей и суспензию для обработки ног перед бритьём, а также дорогостоящее средство для борьбы с чрезмерным выделением пота. В заключение, жена требовала сообщить о его деянии в психиатрическую больницу с тем, чтобы они исправили ранее допущенную ошибку.


- Ел? – спросил участковый.
- Ел, - ответил Лёва, который находясь в весьма зрелом возрасте до сих пор не научился врать – интеллигент вшивый в порваных носках.
- Зачем? – спросил инспектор.
- Я не знал…
- Понятно, - раздалось на другом конце провода, отработанным стальным официальным голосом, который обычно приводил Лёву в неуправляемый парализующий трепет, - но ты же мог соврать, интеллигент вшивый в порванных носках…
- Я никогда не вру, так меня папа выучил… А носки я заштопал и вшей извёл, так что, ваше обвинение не имеет оснований.
- Зайдёте… зайдёшь, - поправился голос в трубке, - …в милицию и напишешь объяснение, - резанув металлом по стеклу.
Участковый повесил трубку, но с параллельного телефона раздался недоброжелательный смешок жены:
- Ты всё понял? Я же предупреждала, что отпустили тебя случайно, по ошибке, и не
надолго. И я добьюсь, чтобы эту случайность исправили. Так что, если хочешь быть цел – покорись, и я сварю тебе целую кастрюлю куриного бульона. А еще, сниму апартаменты и буду нескучно жить, и ты будешь доволен. Но удовольствие стоит денег, вот и снабди меня ними.


Поздним вечером на окраине парка, на разломанной хулиганами скамейке, сидел Лёва и грустил. Грусть его носила бессрочный характер с весьма мутными перспективами впереди.
Частый стук, как будто клювом о дерево, громко, трелью, разнёсся по парку. «Дятел? - предположил Лёва, - вот времена пошли – ночь на дворе, а дневная птица на работу вышла». Но следом вечер принёс навязчивый запах овчарни, и перед ним явилась коза, с гордо восседавшим, весело, с проказой на уме, хозяином.
- Почему скучаешь, когда время забав пришло. Всё веселится и поёт, ночь близится. Послушай, как стрекочут сверчки…
- Я думал – дятел. А это твоя коза так часто ногами сучит.
- Сам ты – дятел, - задорно обозвал его «пастух». Возьми лучше, вот рог, и подои козу, она же тебя за своего признала. А это редкая удача. Да выпей вина из фляги, чтобы работа спорилась.
И, чёрт побери, если это не был сон, то что же тогда: фляга сама отвязалась от пояса «пастуха», пробка вывернулась, а Лёвины губы добровольно потянулись к горловине.
- Нет! Нельзя! – последним усилием воли, чувствуя, что не преодолеть соблазн, заверещал Лев раненным зверем. – Стой! Нельзя! Жена в психушку уложит! Родственников позовёт! Милицию!.. – крик отчаяния захлебнула струя ароматного густого вина десертных сортов. – Ну, всё, конец мне! – успел произнести Лёва, на миг оторвавшись от горловины, и вновь к ней припав.
- Не грусти, дружище. Мы тебе поможем. Это говорю я, Дионис - бог веселья и охоты, виноградарства и потехи, - он выхватил рожок и затрубил в ночной тишине громче тысячи паровозов, сорвался с места со своей козой, при этом фляга оставила Лёву в покое и поспешила за своим хозяином и, совершив круг, вернулся на прежнее место. – Ну, теперь говори! – потребовал он.
- Жена!..
- Что жена?
- Жена денег требует больше, чем есть, - застенчиво молвил Лёва, но уже чувствуя себя заметно бодрее после выпитого вина. – Хочет царицей жить, в апартаментах, и чтобы я обеспечивал её проживание. А иначе, в психиатрическую больницу грозится определить и больно бьётся веником и скалкой.
- Вот на них-то мы её и прокатим в царствие радости и печали, - зазорно сказал Дионис, - садись сзади меня на козу и помчимся вершить закон.
- Нет, ты её лучше не трогай, а иначе, она и на тебя милицию натравит и в жёлтый дом упечёт.
Дионис расхохотался во всю мощь своего горла, схватил Лёву за шиворот и усадил на козу позади себя, продудел в рожок, вызвав в ответ смеющееся, гогочущее эхо, и они мгновенно переместились к окну интересующей их квартиры.
Коза, каким-то чудом, уцепилась копытами за проступок пониже окна, удерживая в таком положении двоих всадников без видимых усилий.
Лёва вцепился в овечий кожух Диониса, не зная плакать ему или смеяться, благодаря вину, чувствуя необычайный прилив храбрости, настолько необычайный, что он даже осмелился поднять глаза и заглянуть в окно собственной квартиры. В комнате у стола сидела жена и что-то быстро писала на листе бумаги.
- Заявление в милицию строчит, - уверенно прокомментировал «пастух». – А тот, второй лист, - тут и Лёва заметил на краю стола еще листок бумаги, - в психиатрическую больницу. Но сейчас мы это поправим…
Фляга с вином сорвалась со своего места и Дионис сделал добрый глоток, а второй -задержал во рту. Затем, как пульверизатор, распылил его в сторону окна. Окно отворилось, женщина подняла голову, хотела закричать, и закричала-таки, разинув рот, чуть ли ни в размер собственной головы, но только звука никакого слышно не было. И, уяснив это, она в ужасе попыталась забраться на стул, и с третьей попытки, очевидно, благодаря поддержке божественных сил, ей это удалось. Перед ней тут же явились скалка и веник. Скалка нырнула под руку и заняла положение, словно термометр у больного, а веник, не менее проворно, расположился между ног. Вся эта конструкция приподнялась в воздухе и стала двигаться по периметру вдоль стен комнаты.
«Разгоняется, наверно», - подумал Лёва, а вслух сказал:
- Из окна не вылетит без денег, ни за что – проверено жизнью. Алчность не позволит.
- А это мы сейчас посмотрим, - и Дионис рассыпал на подоконник камни: здесь были бирюза и опал, сапфир и изумруд, агат и нефрит. – Лети, телец, лети – это твои камни, подзадоривал Дионис, - вот чем мы её подкупим.
И действительно, Танина Лёва верхом на венике с «градусником» под мышкой подлетела к окну, зачерпнула рукой камней с подоконника, и так как карманов на одежде не было, стала складывать их в подол платья. Дионис швырнул камни на тротуар – она за ними, он бросил на дорогу – и она следом, он запустил и раскидал их по небу, и веник понёс свою наездницу выше и выше собирать небесный урожай.
- И всё же, мне хочется, чтобы она пожила, как мечтала… - Лёва задумчиво замолчал.
- Как это?
- Чтобы тепло было и море кругом, природа и счастье.
- Это не сложно сделать. Если способности у неё есть и желание трудиться, то можно пристроить в хорошее место.
- Есть способности, - уверенно подтвердил муж, чувствуя косвенную ответственность за нынешнее положение жены.
- Тогда это не есть проблема. Считай до трёх и все твои пожелания…
- Её, её! – перебил Лёва посланца Зевса.
- … и все её пожелания, - продолжил, легко согласившись с поправкой, Дионис, - будут выполнены. Это говорю я, Дионис – бог веселья и охоты, виноградарства и потехи. Считай, пока не передумал, - он озорно протрубил что-то совсем несерьёзное.
- Четыре, пять, три, - сбился от внутренних переживаний Лёва.
- Молодец, готово, - весело заключил бог веселья.
- И где она теперь, моя жена? - с милостью в голосе, спросил неуверенно муж, сомневаясь, что он поступает правильно.
- Как и хотела, в тепле, и вокруг море. На Мадагаскаре…
- А где это? – Лёва знал, где находится этот остров, но от посетившего волнения стал сомневаться.
- В Африке. Всё, как ты хотел. Но не расслабляйся, если ей что не подойдёт – сама вернётся. Но это долгий путь… а в воспитательных целях – очень полезная помощь.


После содеяного, они мгновенно перенеслись к месту встречи – в парк, к поломанной скамейке.
- На, вот, виноградную лозу. Посадишь в память о нашей встрече, - сказал Дионис. – И вина выпей, а то на тебе лица нет. – Он затрубил в свой неразлучный рожок: ветер поднялся необычайной силы, ветви деревьев сгибались, выделывали сложные махи рассыпая листву, словно конфетти. – А ты всё же понравился моей козе, - донеслись приглушённые слова, и испарились, вместе с козой и её беззаботным хозяином.


Лёва обнаружил себя стоящим перед дверью собственной квартиры с зажатой в руке виноградной лозой. Он никак не мог понять – что это было? Как такое может быть вообще. Он боялся зайти и не обнаружить на месте жены. Но ещё страшнее было застать её дома. В этих раздумьях он простоял под дверью до рассвета, и только когда раздался крик соседского петуха, открыл ключом дверь…


- Вижу, вижу, еще пыль на твоих башмаках не успела отруситься, а очи мои уже зрят тебя среди равных, - такими словами приветствовал Зевс возвращение своего внебрачного сына из путешествия на Землю. – Расскажи-ка, достопочтенный Дионис, где тебя носило, в каких землях был, с какими людьми встречался. Что у них на сердце лежит, какие замыслы занимают, чего хотят от жизни, блюдут ли меру в бытии и благолепие в помыслах?
И ответил Дионис, почесав за ухом и соскочив с козы:
- Великий Вседержитель, исколесил я полмира на своем скакуне, порезвились на славу и народ потешили. О людях скажу – не боги они, так чего от них ждать. Разное-всякое в них есть: и любовь, и ненависть, и честность, и любовь к дармовщине, и подлость с преданностью – всё в одной куче намешано, и одно с иным каким-то божественным чудом уживается. Тома можно писать, и всё мало будет… Их философы об этом толстые книги сочиняют, но не один еще до конца не дописал. Я парочку прихватил, так что, почитай перед сном, отец мой, крепче сон будет. С уверенностью можно сказать только, что гулять, любить, пить вино и радоваться жизни всем присуще: и скупым, и мудрым, и подлым, и добрым, так же, как и злым, и заносчивым, и умным, и хитрым. Да, вот проблема: баланс у них часто нарушен, больше предпочитают брать, чем давать, и в помыслах, и в делах. А теперь, позволь, Громовержец, угостить тебя свежим вином на земных дорогах выгулянным и там же настоянным.
Дионис взял со стола глубокий кубок, велел козе: «Угости ты нас вином, да наилучшим, моя верная подруга. Для отца, уж, постарайся», - и присев к вымени, занялся дойкой. Он протянул Зевсу глубокий кубок и тот с удовольствием отпил:
- Прекрасное молоко у твоей козы, сынок, - молвил Верховный бог, улыбаясь.
- Как молоко? Я же вина просил… Ну что с ней будешь делать? Чувство противоречия в ней развито чрезмерно. И в кого такая? Видно у людей набралась…
- Молоко, зато, превосходное, не зря по земным дорогам нагуляно. Отсюда заключаю: «быть добру!» - Зевс поднял кубок над головой, наклонил его, подставил рот, и остатки напитка не пролились зря.


3. БЛИЗНЕЦЫ


Дело пущенное насамотек или наудачу, обычно развивается по худшему сценарию...


Мария этого не знала, и напротив, была уверена, что не "мы" выбираем, а "нас" выбирают.


..."Делайте ваши ошибки, господа", - оговорился Игорек Панков, работая крупье в казино много лет спустя, за что был с треском уволен со столь престижной работы.


...Родители путались под ногами, со своими устаревшими понятиями о жизни, мешая жить, и оттенялись в дальних углах комнат опытом своих прожитых лет. Они проповедовали, что всякое отклонение от их рекомендаций карается "бытием".
Мария так не считала, и их нескончаемые советы уносились в отдаленные тупики ее памяти. На мир она смотрела широко открытыми глазами и только огромные ресницы прикрывали их от чрезмерно яркого света. Это была единственная защита от безумного мира и она пользовалась ею всякий раз, как только что-то не нравилось или надоедало. Она просто закрывала глаза, отключая ресницами весь белый свет.


"...Была-не-была, - сказала Мария Светлане, отправляясь на прогулку по набережной, - ...либо мы станем богатыми, счастливыми и знаменитыми; либо зачем нам эти серые будни с их ранними подъемами и не привлекательной чередой утомительных необходимостей".
- Ага, - подруга с умилением согласилась.
Они были не очень умны, но обе ветрены.


...Потомственный алкоголик Хмырь не понимал, зачем надо ждать, чтобы винная закваска полностью "выиграла" и несколько лет выстояла, превратившись в качественное вино, если бражку можно пить на пятый день. Мало ли что может с ней случиться на шестой?
Никогда не знаешь, что общего у людей совершенно разных...


Ясочка ощутила приближение жертвы еще спиной на значительном расстоянии, классифицируя приближающуюся пару, как "мелочь голопузую".
"Клиет хорош своей простотой, да денег мало..."


Мария со Светланой так о себе не считали, и очень бы огорчились, услышав такое. Трудно узнать себя со стороны. Так устроили звезды человеческую сущность.
Ясочка была молодой цыганкой и знала физиогномику человека генетически, без всяких институтов.


Не хочет знать, что у нее впереди только старость. Поэтому подруги бодро открыли свои кошельки и изготовились слушать. И полился в растопыренные уши нежный шепот, затуманивая голову прелестями предстоящей жизни, слегка посыпанную мелкими неприятностями и интригами недоброжелательниц.
Девчонки ревновали к судьбе друг друга, предсказываемой сладкими устами цыганки. Кошельки обмякли. Сеанс прошел безболезненно к обоюдному удовольствию сторон.


Простушки шли вдоль набережной молча, обдумывая предсказания, с жалостью вспоминая об утраченных деньгах. Денег не осталось даже на мороженное.
- Мне она нагадала на одного поклонника больше...
- Что? - летала в своих мыслях Мария.
- Мне она нагадала на одного поклонника больше, чем тебе!
- А мне, зато, денег больше... - Мария гордо взмахнула головой.


Игорь Панков был мальчиком странным с рождения. Он в детстве укусил собаку за хвост. Напуганное животное все же извернулось и прокусило ему губу. Панков не смог отплатить собаке тем же, спасшейся бегством.
Он зашел тихонько со спины к матери, сделав страшное лицо, зарычал, что было сил. Прокушенная губа свисала. Кровь текла по подбородку.
Мать потеряла сознание.
- Я ж пошутил, мама, - сказал Игорь и приставил губу на место.


Но с тех пор собакам от него житья не было.


- Его место в колонии, - убедительно заявила классный руководитель на педагогическом совете. У него нет моральных ограничений. Он опасен для окружающих во всех отношениях.
- Я больше не буду, - сказал Игорь, потупив голубые глаза в землю.
Портрет писателя Некрасова сорвался с одного гвоздя и перекосился по диагонали...
- Такой симпатичный молодой человек, - сказал, усмиряя обстановку, директор, - не верится, что он вытворяет то, что о нём рассказывают.
- Если я и ругаюсь "матом", то не больше, чем все, - попробовал оправдаться Панков, - не то, что некоторые взрослые, - и он посмотрел на директора.
Директор покраснел.
- С вами по другому нельзя, - сказал учитель, ведущий "труды".
- Вот и я говорю...
- Ты лучше помолчи, - сказала классный руководитель. - Кто еще, кроме тебя, мог помочиться в портфель Неулыбиной? А юбку на перемене стащил с Невзоровой? А драки? А водка? И хамство без меры!..
- Меня повредили при родах, - сказал нахмурившись Панков. - Все претензии к врачам...
- У тебя все вокруг виноваты...
- Ну, что вы меня гнобите?! Я и так раскаиваюсь. А вы меня все гнобите и гнобите. - И он вытер манжетом рубашки, якобы набежавшую слезу.
Прием сыграл свою роль.
Подготовленные к любым поворотам изворотливого юношества педагоги поймались на примитивную уловку.


Мария со Светкой загрустили о потерянных деньгах. Но молча. Тяжело сознавать сотворенную глупость по собственному недомыслию.


Ясочка погрустила, что у "близнят", так она их окрестила по наивной доверчивости и схожести, в кошельках было так мало денег. Ей больше нравились молодые дурехи у которых водились денежки. Стимул работы должен быть...
" Почему наши родители не миллионеры?.."
Ясочка об этом жалела не меньше других... по наивной молодости.


"На то звезды светят и лунный свет разгоняет волну, а солнце зарю зажигает - что бы все расставить по своим местам, - так говорила старая цыганка, покуривая свою бесконечную трубку.
Двойственные натуры: веселые и остроумные, циничные и раздражительные, но сохраняющие обаяние и очарование. Они извлекают пользу из учения. Разнообразие манит их души. Высшее общество им подавай! Удивительная же у них способность менять свои взгляды и поведение сообразно желаниям и обстоятельствам... И порок тому - черствость и бессердечие..."


- О чем это ты, бабушка? - спрашивала Ясочка, вслушиваясь в булькающие слова, пузырящиеся из морщинистого рта.
- О близнятах твоих, о ком же еще...


От реки на возвышающуюся набережную поднялся очкастой внешности мужчина и пригласил жестом девочек следовать за ним.
- Знакомое лицо. Я его где-то видела, - поторопилась Мария захватить первенство в своих предположениях. - Кажется, это известный режиссер, и зовет он нас, чтобы предложить сняться в кино.
После этих слов, девчонки наперегонки последовали за мужчиной.
В следующую секунду он показал им то, что они в жизни никогда еще не видели...
Они смутились, отпрянули. И так же наперегонки ринулись обратно.
- Хорош твой режиссер, - издевалась Светка. - Как ты догадалась, что он тебя в кино приглашает сниматься? Хорошо же выглядит его приглашение, и главное – такое неординарное…


Проходя мимо Ясочки Мария сказала:
- Сбылась твоя ворожея. Один ухажер уже объявился.
"Будут деньги - заходите. - Я вам таких "вальтов" наворожу - до утра не уснете", - улыбаясь, пообещала цыганка.


"Если что-то от кого-то убыло, оно обязательно должно к кому-то прибыть", - так заключил когда-то великий ученый, ... и это подтверждает жизнь.


Гром гремел над Домом Власти и молнии, поливающие его ослепительными разрядами, напоминали паука в паутине. В Доме делили не мелочь, которую цыганка Ясочка отняла у двух юных дурех; не золотишко родительское, за которым побежали девчонки, чтобы обменять его на легенды про ясных молодцев и большую любовь. ...Там делили общественное имущество, откидывая народ на многие десятилетия назад, и получая земные блага на столетия вперед. Гром гремел громче людских проклятий и молнии плясали небесной сваркой.


Девчонки промокли насквозь, но желание насладить душу приятными ожиданиями не исчезло. Они рылись в шкафчиках, ящичках и косметичках, выискивая злато и серебро. Все это было не ими куплено и цены тем предметам они знать не могли. На их мозги нашло ажиотажное затмение.


Рассуждение их родителей тоже попало в область затмения, и они ходили на выборы голосовать за тех, кем суждено им было быть ограбленными. Шансов выиграть в этой лотерее не было. Они выступали в защиту той стороны, которая должна была нанести им урон и ограбить меньше. ...По их мнению.
Выигрышный билет лежал в иной плоскости.


Когда-то Колька Швец открыл глаза на жизнь своему другу: "Что берешь две рыбки, как бродяга запуганный? Тащи все бочки с нею. Если нас поймают, то срок определят одинаковый. Но продав бочки - нам сам чёрт ни брат".
Молнии продолжали хрустеть электричеством.
...В последствии он оказался прав, и возглавил всех чиновников города. Они перед ним заискивали. ...Потому что он владел пренебрежением к опасности и тайной формулой, которая гласила: "Не тырь по мелочам - ломи по крупному".


"Чем большим количеством злата ты владеешь, тем более его не хватает! И от этого испытываешь боль в сердце и душе неимоверную", - так говорила цыганка Марие со Светкой, принимая от них колечки, кулончики и иные украшения. Взамен им должны были отвалиться невероятные любовные приключения, дальние теплые экзотические страны, сладкая жизнь, и много еще такого, за что хотелось бы отдать всё.
- Всё, всё, всё - более предсказывать не стану. Ваше злато, извините, вышло. Я столько энергии вам передала, - цыганка закатила глаза, обратив взор на небо. Там тучи, словно близнецы, взявшись за руки плыли в блаженстве. - Ладно, скажу еще, хотя природа не любит, когда без денег...
- Природа не любит, когда за деньги, - возразила Мария, роясь в своих опустевших карманах.
- Вот и не скажу ничего больше, передумала...


... Вырвало дух вместе с жизнью тяжелое копье поразившее Кастора и унесло их в мир теней. Вознегодовал Полудевк от такого обстоятельства. Напрасно притаились они в дупле, поджидая противников. Роковое копье, брошенное умелой рукой, расстроило их планы. Обратился Полудевк к Зевсу, прося не разлучать его с братом и лишить божественного бессмертия.
"Ступай, как знаешь. Вам, детям, никогда не угодишь, что ни устроишь. Только помни, будете вы день проводить в подземном царстве Аида, а следующий - на божественном Олимпе в сонме богов, сияя на небосводе".
Вот так они с тех пор на небе и сияют, навечно не разлучные Кастор и Полудевк.


- Это легенда бабушка?
- Нет, это старая престарая быль.
- Разве бывает такое в жизни?
- Хе! В жизни бывает и не такое...


- Хорош, бабка, легенды травить. От них кайф не получишь. А вот, если "планк" есть, продай - куплю. Вот и вся легенда на суку, сказал Игорь Панков, стоя рядом позаду.
- Кайф ты получишь, и "планк" получишь, но большего в жизни увидеть и познать не суждено тебе.
- Плевать я хотел на то, что суждено или нет. Ты мне наркотик, бабка, гони, вот и всё мое суждение.


- А помнишь, Свет, вон того молодого мужчину, он учился с нами в школе, но в старших классах.
- Ха! Ты еще в него влюблена была. Кра - сав - чик... Я бы сама за него замуж пошла, хоть сейчас же. Он такое в школе вытворял... Смелый!
Счастливая дрожь пробежала по телу "блезняшек" - Игорь Панков ринулся в их направлении с таинственными намерениями.
- Эй, малявки, угостите дядю сигаретой. Ну же, живо!
- Нет... сигарет у нас. Бросили курить, пока… Но мы вас знаем. Вы учились в нашей школе, - нашлась наконец Светка. А всех наших старшеклассников мы любим и уважаем.
- Ах, вот как! - обрадовался Игорек. - Сейчас проверим вашу любовь на деле. Даю вам почетное задание: одолжите немного денег, ей богу, завтра, на этом же месте верну.
- И денег у нас нет, - тяжело вздохнули девчонки, - все отдали цыганке.
- Какое совпадение, и я отдал. Всё. Тогда, бегите домой и насобирайте хоть что-нибудь; полазьте по родительским заначкам. Мне ещё надо. Я тут же верну, завтра…


"Какой мужчина! Для такого ничего не жалко, ну, нисколечьки", - мечтательно шептала Светлана, выворачивая карманы отцовского пиджака.
"Какая светлая, беззаботная прелестная жизнь должна роиться вокруг этого человека. Вот откуда начинается путь на бомонд, вот где живет счастье во всей красе и блеске", - Мария шерстила полки шкафа в поисках припрятанных родителями денег.


Игорек остался доволен близняшками.
- Завтра на этом же месте отдам, - весело наврал он.
- Скажите, а вы вхожи в местный бомонд? - набралась смелости спросить Светлана.
- Куда, куда?! - покатился со смеху Панков. - Да я выше всех их там летаю. Вот только уколюсь и полечу.
- А не могли бы вы и нас взять с собой? Нам очень хочется.
- Хочется... - и Панков снова заржал во всю глотку. - Ну, если очень хочется, то так и быть, завтра я вас доставлю в бомонд. Сегодня я занят. У меня встреча с министром неземных дел, - и он опять загоготал во всю мощь грудной клетки. - Свожу, свожу вас в бомонд. Есть у меня такой заказник. Покажу вам весь зверинец. Если вы меня так рассмешили, то пусть и они с вас посмеются.


В ту ночь Мария не спала. Ей мерещились леди в горностаевых мехах и крокодиловых туфельках с горящими во лбу звездами. А над ними висел нимб полу-божественного происхождения. Она замирала от волнительного приближения завтрашнего дня .
Всю ночь проворочалась без сна и Светлана. Дух захватывало от ожидаемого и тело дрожало мелкой зыбью.
Через несколько дней томительных ожиданий девочки выловили-таки Игоря Панкова на набережной опять ошивавшегося возле цыган. Он постарался проскочить мимо девчонок, но они окружили его с обеих сторон не оставляя шансов сбежать. Да и не как ему было этого сделать, застигнутому врасплох юными особами мечтающими явить себя местному бомонду.
- Вы обещали нас провести на бомонд. Нам бы только одним глазком взглянуть.
- А, это вы, - как бы вспоминая произнес Панков. - А деньги вы принесли? Или вы думаете бомонд без оплаты посетить? Ну, народ пошёл, так и норовит на халяву всюду попользоваться, - и он скорчил обиженную гримасу.
Девчонки порылись в карманах и вытащили жалкую мелочь.
- Ну, с этим можно только под гастроном идти, а не бомонд покорять, - сказал недовольно Игорь пересыпая деньги в свой карман.
Тут, как из воздуха возник Хмырь, человек сомнительной натуры, но не без романтики в душе.
- Игорек! Отдай мелочь! Тебе все равно мало, а мне опохмелиться в самый раз хватит.
- Ты откуда взялся, урод, - возмутился Игорь неслыханной дерзости и двинул нахала локтем в лоб.
Хмырь ойкнул и присел.
- Это сейчас мало, а после будет в самый раз. Ты помнишь, что бы я когда-нибудь свои кровные деньги отдавал неизвестно кому? Вот и катись, пока кровь тебе не пустил с мясом. - Хотя, впрочем... - и он загоготал во всю глотку, - я этих двух красоток... - и он захохотал еще сильнее, - веду бомонд показывать. У Нельки, профессорской дочки, сегодня день рождения. Так сложилось. И Швецова, наверняка, Машка будет, пока отец не кинулся, чем она там занимается. Вот где и ты опохмелиться сможешь, и меня травкой не обойдут.
- Так меня ж не пустят, - сник Хмырь.
- Одного не пустят, а со мной - все двери настеж. Будешь должен - скажу, что со мной. Они ж еще помнят, кто у меня родители были. Да, к тому же, мать-то еще жива... кажется.
Они двинулись гуськом, стараясь не отставать от Игоря, шагающего уверенной походкой туда, где его никто не ждал.


Перед воротами, ведущими в двухэтажный особняк у девчонок задрожали ноги, заурчало в животе, и не своим голосом Светлана сказала:
- У нас же нет подарка...
- Подарок - это мы сами, и наше присутствие здесь, - уверенно сказал Игорь и смело повел отряд к калитке.
Охранник в униформе десантника преградил им дорогу:
- Вы приглашены?..
- А как же, - отстранил плечом его Игорь, - а эти со мной.
- И этот? - засомневался охранник, глядя на сомнительное одеяние Хмыря.
- Артист театра, загримирован для выступления, - не моргнув глазом, уверенно бросил через плечо Панков.
Все окна в доме были разинуты нараспашку. Рояль выбивал ритмы африканского племени, пробивающего путь в непроходимой сельве. Дверь в дом была приоткрыта и изнутри тянуло воздухом вымерших рептилий не доживших до наших дней. Гомон стоял адский и его пытался заглушить вислоухий пианист в серой от пота майке, колотя по клавишам рояля с остервенением мерзавца.
Говорить никому ничего не пришлось, так как на вновь прибывших никто внимания не обратил. К тому же, чтобы услышать, что-либо, надо было орать друг другу на ухо.
" Вот это да!..", - взявшись за руки, чтобы не потеряться, восторгались девчонки.
Вокруг все мелькало, блестело и фейерилось в испарениях и дыму. Немного освоившись, Мария прокричала на ухо подруге:
- Интересно, кто из них именинница?
- Какое теперь это имеет значение. Хотя, взглянуть бы на неё, впрочем, было бы занимательно.
Мария, увлечённая общим хаосом, вошла в круг, где молодежь бесшабашно дурачилась в танце. Посреди круга, изображая его центр, лежал некто в белой рубашке и нервно подергивался в ритме, выбиваемом пианистом. Рёв, создаваемый несколькими десятками людей, не умолкал ни на минуту.
Вдруг, на сервированный стол влез Хмырь во всей своей красе и истёртых до дыр штиблетах. Грязь на ногах дополняла прорехи в обуви. Какие силы его туда потянули для окружающих осталось загадкой. Это потом выяснилось, что некий тип заприметил его, и стал доискиваться: "Ты как сюда попал, и что здесь делаешь?.." На что Хмырь, к тому времени успевший пропустить уже немало рюмок водки, и возомнив себя дворянином в пятом колене, с преувеличенным достоинством заявил: " Вы позволили во мне усомниться сударь. Я бы вызвал вас на дуэль, но обстановка к этому не располагает. Потому отвечу вам, я - артист Академии художеств".


...Стоя на столе, Хмырь, взлохматив и без того не ухоженные волосы, гаркнул медным рыком, возведя руками "парамеллу" : « Акстись!!» - и начал…

- Пора бы жизнь осмыслить, подытожить
Уже в былом сороковой порог
А если дни с годами перемножить
Пятнадцать тысяч превзойдёт итог.

Пятнадцать тысяч дней, порой несчастных,
Порой счастливых пережитых дней
Как бусы белых, синих, красных,
Зелёных, жёлтых всех цветов камней!

Его никто не слушал, но трубный голос требовал внимания, и зал постепенно утих. С других комнат, ощутив нечто необычное, устремились любопытные. Кто-то выкрикнул:
- Сначала, если можно, повторите!..

- Есть камушки, которые лучатся
В них счастье и надежды свет
А есть бесцветные, где хочет нить порваться
Казалось, что тупик и жизни нет.

Рассматриваю камни и сдаётся,
Что мало ярких, мало золотых
А жизнь нам раз всего даётся
И жаль упущенных мне дней своих.

Хмырь продолжал декламировать в торжественном выразительном крике. В эйфории поэзии он начал топтать хрустальные бокалы своими стоптанными каблуками. Зал замер:

- Хочу раскрасить дни обильем красок
Беру палитру, кисти и мольберт
Но изменяю лишь оттенок масок,
Что на себя когда-то я надел.

А может всё не так уж тускло,
Не так уж тёмен мой портрет
И жизнь течёт не так уж скучно
И впереди немало лет.

Кое-кто встал из-за столов; публика со всех щелей особняка устремилась в залу, пытаясь выяснить почему заглох общий гам.
Хмырь рукавом вытер набежавшую из носа мокроту:

- Мне жаль порвать те нити ожерелий,
Которыми любуюсь я в тиши...
Пусть камни темны есть, но ведь они горели.
Горят и ныне в тайниках души.

Раздался взрыв аплодисментов и рёв восторга тех, кто ничего не понял. "Артист Академии художеств" выдержал паузу в царствующей позе, поднял из под ног недопитый фужер с водкой и с жадностью опорожнив, продолжил:

- Известно, в мире всё лишь суета сует:
Будь весел, не горюй, стоит на этом свет
Что было, то прошло, что будет - в том секрет
Так не тужи о том, чего сегодня нет.

Коль можешь, не тужи о времени бегущем.
Не отягчай души ни прошлым, ни грядущим.
Сокровища свои потрать, пока ты жив,
Ведь всё равно в тот мир всем сущим предстанешь
неимущим.

...В Доме Власти чинуши оцепенев, перестали делить имущество. У замешкавшегося с рук выпал золотой слиток и брякнулся об пол. На него зашикали. Таинственное звездное сияние залило Землю.
Скорбная тишина ждала продолжения. Но последний фужер сыграл свою заключительную роль. Чтец, неловко присев, свалился со стола, закатившись под его укрытие.
Все вмиг восстановилось и приняло изначальный вид. Ударили клавишные. Откуда ни возьмись добавились труба и барабан. Отрыв пошел от внешнего суетливого мира в жалкой попытке вырваться из объятий земного притяжения.
...И только докучливый любитель поэзии, расталкивая уже спящего "артиста", все пытался узнать, чьи это стихи и почему он их раньше не слышал.
- Друг написал... - очнулся Хмырь от назойливой встряски, - помер он, Славкой звали, - и захрапел отрешившись от жизни.

Когда угадываться стал рассвет, обезображенные и уставшие, но воодушевлённые для новых подвигов девочки возвращались домой.
На непонятно кому принадлежащих машинах, их, исколеся полгорода, выгрузили неизвестно где с оставшейся компанией. Компания рассеялась, как стадо прусаков, обрызганных дихлофосом. Они остались одни, на высоких каблуках и с глупым выражением на лицах.
Их взгляд не могли привлечь те две звезды, которые указывали им путь. То были Кастор и Полудевк, напрасно надеющиеся на взаимопонимание.


4. РАК


- ...Вот так режь, я сказал! - Иван уверенно ладонью отсек на ступне правой ноги оставшиеся три пальца, с небольшим запасом расстояния от них в пользу возможного заражения и развития гангрены, как он сам мыслил.
-- Не губи, сынок! Меня ж засудят, - взмолился лысый пожилой хирург райцентровской больницы. - Ни оправдаюсь ни в жизнь. Отрезать надо всю ногу. Вдруг гангрена? Угроза есть...
Иван благосклонно отодвинул ладонь на сантиметр:
- Больше ни миллиметра не уступлю. Пили, дьявол...
Доктор прикрыл глаза; по его вискам катились крупные капли холодного пота. Он был слишком стар, чтобы не учитывать возможные последствия подобной операции, и далеко не молод, чтобы идти на авантюру. Но пожилая голова, закоксованная шлаками жизнедеятельности, вполне могла дать сбой.
- Я сказал, туточки пили, - командовал Иван, сидя на операционном столе, наотрез отказавшись от общего наркоза, и употребивший взамен полстакана спирта. Это позволяло ему контролировать ход операции и предупредить "злодейства" доктора, так и норовившего сделать все по правилам, которые в данном случае, Ивана никак не устраивали.


...И впился рак клешнями в ногу Геракла. Но это не помогло Гидре. Сильнейший из смертных одолел её, а следом пришла очередь и рака... Ненавидящая Геракла Гера отблагодарила это создание тем, что поместила его на небе.


У Ивана была интересная своей странностью фамилия - Горб. А походка напоминала кривоногого прихрамывающего рака. К тому же он ещё и родился в июле. На этом его сходство с земноводными заканчивалось. Правда, еще усы - жесткие, торчащие в стороны. Да и не хромает он вовсе, а идет кавалерийской походкой с раскачиванием туловища. А это совсем другое. И чего же ему не раскачиваться, если вместо одной ноги у него был протез. Обыкновенный пластмассовый протез, который одевался на верхнюю культю и пристёгивался ремнями. На такую же "не настоящую ногу" одевался туфель и можно было волочиться за дамами глубоко за тридцать или подслеповатыми помоложе, или же за глупыми немногим более двадцати. Ну, да! Ивану же было - две семьи и трое детей. Одним словом, молодой еще.
Но не под тем созвездием он родился, чтобы милостыню просить или на жизнь жаловаться. Он был не глуп, но и не умен. У него не было одной ноги, за то не было горба, несмотря на фамилию. И это льстило силе духа. А дух в нём располагался не малый. Иван уважал чеснок и водку. Не уважал только малые дозы.
Звук тронувшегося поезда, повредившего ногу, снился по ночам, но уже не страшил, как в первые годы.

Рефрижераторный поезд, на котором он трудился, несся навстречу Дню железнодорожника. Все члены бригады ждали с нетерпением возможность остограммиться и расслабиться по поводу. Начальник их был строгий до придури, но при виде водки и он добрел, да еще по приличествующему случаю. Двое сыновей пили ему кровь, когда он находился в стенах дома в отгулах или в отпуске; "кровососы" - называл он их и сбрасывал бурлящую внутри энергию в уличных драках и в увеселительных развлечениях. А на работе он нею насыщался, мордуя механиков. Таким образом, процесс кровообращения в народе замыкался, выматывая всех имеющих к нему отношение, в приблизительно равной степени.

- Это просто здорово, - сказала жена Василию, - уедешь на несколько месяцев и с тебя, как с гуся вода. А мне они нервы потреплют, крови попортят, детки-то наши. Я же слабая женщина, что я им могу противопоставить, - и она грозно надвинулась на мужа.
Василий отпрянул от наступающей грудью женщины, и сам подумал: "Скорее бы на работу, в поездку". И тут грудь уперлась в него. Сзади была стена. Отступать было некуда, и он скривился...
- По глазам вижу, что не о семье ты думаешь, а как бы сдрыснуть от проблем подалее, - прочитала жена мысли мужа.
- Хватит! - заорал Василий, разнервничавшись. - Мне на работе беспокойства хватает, чтобы и дома покоя не знать. Дети уже большие и обязаны сами продумать, что у них впереди.
- Большие... - всплеснула руками жена. - Это по весу они большие, а по уму так просто "маугли" одичавшие.
- "Маугли" так "маугли", и нечего с ними возиться. Армия перевоспитает, - возложил Василий ответственность за детей на государство.
- Как же, воспитает, держи карман шире... Пить и курить научит, а еще материться вдоволь.
- Прозевала, радость моя, - оскалился язвой муж, - они всему этому уже обучены в превосходной степени, и не мы тому причина, а улица, хотя свою вину имеем, и еще плоды пожнём...


Проснувшись на следующий день после операции на продавленной больничной кровати, трезвый, в незнакомом городишке, Иван загрустил. Свежая рана ныла, и ему делали обезболивающие инъекции.
На пятый день приехала жена, которой он изменял в разных городах с разношёрстными девицам сомнительного воспитания и рода занятий, и с женщинами старшей возрастной категории, молодящихся, кто как мог.
Жить стало веселее. Жена сняла комнатку в общежитии и готовила завтраки, обеды и ужины, обстирывала и ремонтировала одежду мужа. Иван, к тому времени, поприметил свеженькую медицинскую сестру, аромат тела которой его завораживал и волновал необычайно, а навязчивая забота со стороны жены приелась и раздражала. Приходилось терпеть и сдерживаться между желаемым и необходимым, хотя каждый раз, когда медсестра Клара подносила лекарства или подходила еще по какому делу, он не забывал обхватить ее талию или бедра своими рачьими клешнями. Клара без лишнего усердия, неторопливо, высвобождалась из его объятий, и велев лечь на живот, безэмоционально вонзала шприц с лекарством в уже покорёженную возрастом ягодицу. Иван доблестно сносил болезненный укол, демонстрируя мужество. Медсестру, от количества проделанных за свою жизнь уколов, такое мужество ничуть не удивляло, а терпеть приставания пациентов входило в круг обязанностей, как она понимала, и там, где обходилось без приставаний, считала процедуру не завершенной, опять же, не испытывая при этом, ровным счетом, ничего конкретного.
Этого не могла вынести его жена, краем глаза и женской интуицией дорисовывая то, чего не было, но могло произойти. Иван снисходительно терпел заботу жены, и презирал насмешливо её женскую ревность. А зря. Результатом того презрения стало то, что в один погожий день, досрочно, его, обхватив под руки два дюжих санитара в сопровождении бдительной жены, втиснули в вагон следующий в направлении дома.



- Какого дьявола ты на карачках на рельсах расположился вместо того, чтобы отползти в безопасность?!
- Я старался, - виновато ответил Иван. - Но меня такой смех разобрал, что конечности слушаться перестали. Стою на четвереньках; нога на рельсе; поезд двигается; я ногу тащу-тащу, и вижу - не успеваю... И такой смех психический разобрал совсем не вовремя, во вред себе, ведь собраться не могу и только давлюсь от глупого веселья. Видно водка внутренности защекотала.
- Тебе смех, а мне теперь по всем статьям отвечай, и плюс премия долой... Что я жене скажу, тем более младшему велосипед обещал, - ругался зло Василий. - И послал же бог механичков. Знал бы, ни за что пьянку не позволил. Хорош праздник - одни убытки. Эх, знать бы, когда и где...
- Ничего не отгадаешь наперед, так что и жалеть не стоит, - оправдывался Иван.
- Отгадывать ничего и не надо, а предусмотреть последствия - обязанность всякого, а тем более руководителя А ну, распишись в журнале по технике безопасности сегодняшним числом, что инструктаж прослушал и понятие имеешь, как ступать на поручни и слезать с них задом...
Тут только Иван заметил, что начальник быстро строчил в журнале, заполняя необходимые пункты задним числом.
- А ты не кричи на меня, я и так пострадавшее лицо. Вот не стану подписываться под инструктажём и влетит тебе по самое "не могу".
- Ах ты, шваль кривоногая! Ты мне дополнительно навредить хочешь? Так я тебе и вторую ногу укорочу - всё едино за тебя, дурака, отвечать придётся.
- Не серчай, Василий, я пошутил, - пошёл на попятную Иван. - Мы с тобой теперь вместе потерпевшие: я - больше, ты - меньше.
- Чего же это я меньше, - не согласился Василий. - Ты по своей вине попал, дурья башка, и меня туда же тащишь, без вины виноватого. Тебе отрезало и ладно, а меня теперь целый год склонять и таскать по начальству будут. Так что, кому не повезло больше, еще разобраться надо.

- Эх, понеслась душа в тартарары, - так размышлял Иван, стоя на костылях и приняв на душу отменную дозу алкоголя.
На ногу стать было невозможно, так как эскулап с тридцатилетним стажем работы, поддавшись на требования Ивана, отпилил ступню строго по обозначенной черте, перерезав сухожилия, впопыхах забыв, видно, анатомию, бес в седину... Опять же, излишний возраст не на пользу пошёл, волнения разные всякие... В результате без вины пострадавшие сухожилия пришлось закрепить пучком на пятке одним узлом, что впоследствии вызывало дикую боль при попытке стать на ногу. Полгода Иван пытался сделать невозможное: приучить ногу не болеть при опоре на землю, а себя - не обращать внимание на боль, пронизывающую тело. Рана затянулась, нога поджила и выглядела вполне прилично, уложенная аккуратно на диване. Но стоило спустить её на пол и опереться, как все приличия улетучивались и пострадавший несносно ругался матом, кляня поезда, вагоны и их колёса вместе с рельсами, не стыдясь домочадцев и присутствующих.
Жена и дети, слыша страшную ругань из комнаты отца, знали наперед о неудачной попытке закалить ногу очередным испытанием и тем заставить укороченную конечность выполнять требуемые функции. "Зараза безпалая, кронштейн тебе в задницу", - это были единственный приличные слова, которые разгневанный инвалид посылал ни в чём не виновной ноге своей. При употреблении других выражений, жена быстренько ретировалась во двор и только дети прислушивались к словам сотрясаюшим воздух, юными головами усиленно соображая и одновременно представляя: "Как же такое может быть?.."


"Резать надо выше, чтобы исправить небрежность, - сообщил Ивану хирург районной поликлиникеи по месту жительства, - иначе никак боль не обуздать”.
Иван послал его грубо в неприличном направлении, пригрозив костылем за такое решение проблемы. Доктор пожал плечами, то ли давая этим жестом разрешение Ивану на право выбора, то ли предвидя неминуемый возврат пациента к предложенному решению.
Иван шкандыбал по улице на костыликах, разгоняя стаи сидящих на асфальте воробьев, и бурлил проклятиями в сторону сложившихся обстоятельств и людей к ним примыкающих. Дома он излил оставшуюся желчь на жену, подцепив клешней ворот её махрового халата и выдрав с "мясом" непонятно в чём провинившуюся часть. Жена не согласилась с таким ходом дела и, вооружившись шваброй, приняла убедительную позу, ни сколечьки не считаясь с тем, что инвалидам надо уступать, чему её так настойчиво учили в школе. "Учителя, хреновы, - подбадривала она себя, - сами и уступайте, а у меня уж сил никаких нет - убила бы, гадину". Впрочем, она была отходчива. Хорошая, такая, жена. Муж это знал, и потому хамил без ущерба для себя, но с оглядкой.
- Водку давай, - крикнул Иван, водрузившись в кресле и откинув костыли в сторону. Он оценил слабость своей позиции и принял компромиссное решение. - Водку неси, - сурово повторил, оповещая всех о скверности настроения.
Жена пошла на компромисс и отправилась в магазин за ненавистным ей продуктом. Позже, Иван, скрипя зубами, позволил подать себе тарелку с закуской к выпивке. Вечер принял напряженно заунывный характер с непонятной перспективой решения вопроса о конечности, не желающей служить по назначению.


- Какого дьявола ты не остался в машинном отделении грузового вагона, когда поезд тронулся? - вопил Василий, держась за голову, и бегая из угла в угол.
- Нашел дурака! Вы здесь водку пить будете, а мне торчи в пустом вагоне, быть может несколько часов, - хрипел Иван срывающимся от боли голосом.
- Что теперь будет, - не переставал причитать Василий. - Все шишки на меня свалятся. Еще и пенсию, такому козлу, выплачивать присудят. Вот же жизнь - плутовка: как ни берегись, а она с такой стороны к тебе подрулит, что не ждёшь...
Он схватил со стола нож и бросился к Ивану. У того второй раз за короткий срок потемнело в глазах.
- Положь, Васька, нож, - завизжал он, - только хуже себе усугубишь.
Механики навалились на Василия с двух сторон, пытаясь обезвредить одного и уберечь второго.
- Вот придурки, - взвопил Василий, - болваны недоношенные! Сапог разрезать надо, чтобы снять и к ране подобраться - уроды безмозглые.
Коллеги вмиг отскочили в сторону.
- Что стоите, - крикнул он, - как на экзамене, вместо того, чтобы извилиной шурудить. Мигом жгут и бинты тащите из аптечки.
Механик со стажёром бросились исполнять распоряжение, мешая друг другу и радуясь такому разрешению первоначальной ошибки.
Василий перетянул жгутом травмированную ногу выше колена и, разрезав ножом сапог от голенища до подметки, стал аккуратно снимать его с ноги потерпевшего. Носок сапога был представлен ошметками перемазанными кровью и наводил уныние на бригаду.
Иван не смотрел на происходящее, отведя глаза в сторону жалобно скулил, изображая на лице конец света.
Молодой стажёр-механик Лёшка выскочил в туалет опрыскать лицо водой от подобравшейся тошноты со жгучей тоской впридачу. Пить алкоголь не хотелось, в животе опустилась настороженность. "Вот она, новая работа, как начинается, во всех своих прелестях", - подытожил дела Лёшка.


- И это всех делов-то, - раздался радостный голос Ивана. – А я то думкал…Двух мелких пальцев всего-то и не хватает. Ну, и бог с ними! Наливай, старшой! Отметим праздник по-нашему, по-железнодорожному...


Это случилось как раз в тот момент, когда Солнце поменяло направление движения и начало двигаться снова на юг. Богиня Гера водрузила на голову венок, набранный из цветов с Олимпа, благоухающих нектаром. Она очень хотела быть не только могущественной, но и соблазнительной...
Всего этого не ведал Иван, но и Гера по мелочам не разменивалась. Богу богово, а в школе лучше проявлять усердие, чтобы выработать предусмотрительность и чувство уверенности в содеянном, то, чего как раз не хватало Ивану.


Василий, однако, не разделял радости Ивана, хотя водки налил. Полстакана.
- Полный, - командовал Иван, разгорячась. Он чувствовал себя именинником.
Ему долили еще немного. Пострадавший, с отставленным в сторону мизинцем, выкрикнул тост: " За нас железных, в смысле, железнодорожных!", - и вылил содержимое стакана в рот. Ему хотелось выпить вместе со всей бригадой, но дождаться остальных не получилось - очень хотелось выпить, и он не отказал себе в желании. Постепенно за ним подтянулась и бригада, еще не веря, что все обошлось мелким испугом и двумя отрезанными на ноге пальцами. Ивановыми...
- Еще в футбол, Иван, бегать будешь. Большой-то палец цел. А мелочь и не нужна вовсе, - спрогнозировал механик Толян, ходивший в походы еще на первых атомных подлодках, покорявших северные и южные моря. Он был совершенно лыс, то ли от влияния атомных сил при обслуживании смертоносных механизмов несовершенных субмарин, то ли это исходило по генетической линии и было естественно. Он был добрый малый, запуганный службой во флоте или ещё какими-нибудь жизненными обстоятельствами, но Василий на него имел магическое влияние. Стоило тому только взглянуть на Толяна, как у механика душа уходила в пятки.
Он прошел огонь и воду, и медные трубы во время службы на флоте, но выдержать, когда Василий серчал, не мог. Василий же нервничал по каждому поводу, и видя такую подотчетную душу, бушевал искусственно чаще положенного.
"Вот она, благодарность, - возмущался он, - я его третий раз с собой в поездку беру, всю ответственность на него возлагаю и никакой почтительности в ответ". Толян краснел, что-то ворчал, хватал себя за ворот рубахи, но ничего вразумительного ответить на мог.

Как то, спустя много рабочих и бытовых скандалов, обрушившихся на Толяна со стороны начальника, стажёр Лёшка спросил у него: "Если у вас такие скотские взаимоотношения, почему ты ездишь с ним в поездки, а Толян?"
"А вдруг, следующий начальник будет ещё хуже", - последовал ответ. Лешка почесал волосы на затылке и выдал свою версию: "А если окажется лучше?.."
Толику на голове чесать было нечего...


Дети раздражали Ивана тем, что у него болела нога; и жену, вертящуюся вокруг него в заботах нельзя было сравнить со свежестью молоденькой медсестры, как весну с затянувшейся сверх срока зимой, к тому же с мерзкой слякотной погодой.
- Маня! - Кричал Иван, выпив водки. - Поди прочь, - когда она появлялась. - А впрочем, постой; забери грязную посуду, и с кухни ни ногой. Нога болит - не то бы дал тебе в ухо. Да, доброта меня погубит. Детей жалко - уродами вырастут без отцовской железной руки, потому я встать обязан. - Такая мысль бурлила пьяный мозг Ивана.
Жена стояла в дверях, выслушивая монолог, и решая, как на него дать сдачи покрасивее. Но пьяное состояние мужа охлаждало пыл горячей женщины. Она молча держала посуду стремительно раздумывая: бросить её в мужа, разбить об пол или отнести на кухню. Как обычно, желание возмездия было задушено чувством практичности, так свойственной женщинам. Зато на кухне она дала свободу чувствам и гремела посудой и кастрюлями, как африканский боевой отряд в момент исполнения ритуального танца перед выступлением в поход.
В трезвом состоянии Иван был куда почтительней с женой, потому как твердо был уверен: если, что случиться, то тащить его на своих плечах возложено на неё, и она свою ношу не уронит. И время от времени, он одобрительно похлопывал свою Маню по заднице, отдавая дань уважения, и подчеркивая этим заслугу жены в его глазах. Та настолько привыкла к подобным ласкам, что относилась к этому, как лошадь, которую гладил по морде хозяин, а далее, без всякого перехода, лупил по крупу.
Жена же почитала супруга за хозяйственного человека, потому что тот тащил в дом всё, что ни загребала его рука на дороге, на работе, в пивном баре... Кладовки их квартиры ломились от добра ожидающего времени своего применения. Многие предметы ждали своей участи десятилетиями, о многих из них забыл сам хозяин, поскольку они обкладывались новыми находками, заслонявшими их от света, и не видимые, не могли служить для возможного дела. Но из недели в неделю, из месяца в месяц им всем приходилось тесниться снова и снова. Здесь же хранился и ящик с рогатками, предназначенным для стрельбы по мишеням. Ящику повезло больше остальных предметов, так как собираясь на службу в командировку, каждые два-три месяца хозяин открывал его, стирая шершавой ладонью пыль, и отбирал две рогатки, которым предстояло поколесить вместе с ним по стране.
Много лет назад, умирая, его отец завещал все свои деньги накопленные за жизнь в Фонд Мира, куда они и поступили по воле завещателя. Теперь же Иван решил наверстать упущенное и своим детям оставить наследство для их поступательного движения вперед. Вот откуда у него появилось стремление тащить всё в дом и хранить до тех времен, когда оно может хоть на что-то сгодиться. Вдруг, бесценная ныне вещь через какое-то время станет антиквариатом, или не нужные никому гайка, колесо, ножка стула найдут свое место в жизни. Жена, когда муж не видел, вытаскивала из кладовок ту часть хлама, которую можно было достать рукой и выбрасывала на мусор тайком. Но пополнение кладовок не нужным хламом восполнялось быстрее и интенсивнее, чем этому противодействовала женщина. В конце концов, она отложила свое желание в сторону, видя бессилие перед захламлением кладовок, строго решив не допустить расползание хлама за их пределы. Но уступив в одном, в прочем поступаться она не собиралась.



Иван вставал с рассветом и сразу включался в хозяйственную деятельность. Прежде всего задумывался, чем бы таким заняться, чтобы пользу принести. Если ничего на ум не приходило, просто точил ножи или стругал из спичек зубочистки для бригады. Любовью к технике он не страдал, и даже несколько её страшился, хотя обслуживание и входило в его непосредственные обязанности. Рефрижераторным бригадам в командировку вместе с другим необходимым в работе имуществом, выдавали спирт. Какое же было удивление Ивана, когда на десятом году службы он случайно узнал, что этот продукт бригада получала не для простого удовлетворения нутра, как он полагал столь длительное время, а для промывания электрических контактов и использования в галоидной лампе, служащей для нахождения утечек хладогента в холодильных системах. Это настолько задело за живое механика, что он тут же, возмущённый и оскорблённый, выбросил ненавистный прибор за борт движущегося поезда, чтоб ни следа, ни духа того не осталось на рабочем месте. Но с тех пор, если можно было его чем-либо оскорбить, так, что просто враг на всю жизнь, и никакой кровью не смыть - так это малейшее упоминание про эту позорную лампу, чтоб её подкинуло, разорвало на части и унесло их прямехинько в приисподнюю, а того, кто упомянул - цур его, цур...
Однажды, Василий проснулся от звука сыпящейся щебёнки. Поезд стоял. Он прислушался, замер, недоумевая, откуда этот странный звук может возникнуть на рефрижераторном поезде. Предчувствуя недоброе, и готовясь к худшему, он на цыпочках подошел к двери спальни, и пугливо открыв её, выглянул в коридор. Возле входной двери на полу громоздилась целая куча мелких камней, которая на глазах росла, так как Иван высыпал всё новые и новые порции из своих оттопыренных карманов.
- Иван! - вскричал, непонимающий содеянного Василий, - ты умом потратился? Так езжай домой, я тебе бумагу с резолюцией временной дам: зачем на чистый пол щебень сыплешь?
- Вася, не ругайся, - уверенный в правоте своего дела, ответил механик, - нам необходимы стратегические запасы этого сырья, ведь в зону въезжаем...
Василий медленно начал соображать, что к чему. Школьники, подвыпившие подростки, и прочий неуравновешенный люд обстреливал камнями поезд. Их вожделённая цель была - попасть в окно. Для пресечения этих деяний на каждом рефрижераторном поезде имелся запас рогаток, которые активно использовались для отпора нападающих. Самыми камнеопасными зонами считались Средняя Азия, Кавказ, и как ни странно, Москва. В остальных районах молодежь, как-то меньше увлекалась битьем стекол в вагонах. То ли мода еще не подошла, то ли еще какое препятствие мешало распространению этого занятия. Но то, что какой-нибудь случайный камень не залетит в окно и разобьёт зеркало, голову или то, что попадётся на его пути, никто не мог не учитывать находясь в любом месте страны. Страна кишела разнообразием индивидуального мышления, как и камнями вдоль железнодорожного полотна, и оттого многие не отказывали себе в удовольствии поднять снаряд и запустить его в вагоны движущегося поезда. У механиков было свое увлечение: упражнение в точности стрельбы из рогатки по движущейся мишени. В данном случае мишень была неподвижна, а двигался сам поезд. Отличным результатом считалось попасть в лампочку на столбе, или в ненавистного патлатого аборигена с камнем в руке, выбирающего удобный момент и цель для метания. Сколько было пострадавших с обеих сторон статистика не сообщала, но с определенного времени на окна рефрижераторных поездов устанавливали решётки. Решётки эти отодвигались в сторону в случае необходимости, видно затем, что бы механики могли вести прицельную стрельбу и отстаивать честь и достоинство. С этого момента стратегическая инициатива перешла в их руки. "Любите технику, дети! Она поможет вам не только в работе, но и в жизни", - прошептал назидательно Иван, произведя точный выстрел, поразивший неродивого детятю с камнем в руке. Хоть он и сам страшился её, техники, но преимущества оценивал полновесно и безоговорочно.


Полгода напряженной деятельности головного мозга, пытающегося найти выход из создавшегося положения, не дал результата. Все решения были негодными, и только ущемляли нервы своей несостоятельностью. Иван по утрам лупил себя ладонями по голове пытаясь стимулировать работу мозга. Не видя иного выхода, он перешел на кулаки. Но это тоже ни к чему хорошему не привело. Голова стала раскалываться изнутри, то ли от его массажа, то ли от чрезмерного количества алкоголя выпитого накануне.
"Без помощи Геры не обойтись", - подумал Иван и стал ждать знамения.
Когда застывшее в этом положении лицо увидела дочь, она спросила:
- Папа, что с тобой? Ты меня пугаешь. Может тебе принести чего-нибудь, что могло бы как-то помочь положению?
- Не мешай, дочь. Я жду решения свыше...
Дочь посмотрела вверх; ее взгляд ничего не обнаружил, и она убедила себя в том, что у отца не все в порядке с головой.
У Ивана голова действительно гудела от мыслей; от мыслей, как встать на ноги, чтобы не остаться беззащитным.


"Я - Иван, сын Ивана, рожденный под созвездием Рака, защитницей своей почитаю богиню Геру, повелительницу людей и событий, супругу могущественного Зевса, покровительствуемый Меркурием, обожающий серебро и понедельник с четвергом, взываю к высшим силам за помощью и советом: куда мне идти, куда податься в моем плачевном незавидном положении, в котором каждый может меня уязвить, обидеть, насмеяться..."
- Папа, ты молишься? С каких это пор ты в верующие записался?
- А вот это не твоего ума дело. Иди ты к ... Иди на кухню, помоги матери посуду мыть.
"Иди ты к ... - может это и есть послание свыше, - бормотал Иван. - Идти - понятно, только к кому не ясно; не досказано последнее слово. Но значит это слово мне известно, если его не досказали..."


- Мама! С папой совсем плохо. Я даже боюсь, как бы не стало хуже прежнего, и то.что было ранее не оказалось лучшим, - сказала дочь несуразицу, входя на кухню. - То его только нога беспокоила, а теперь и голова в компанию напросилась: что-то бормочет, то ли молится, то ли бредит. Надо что-то предпринимать, пока еще не глубоко дело зашло, а иначе, потом попробуй вернуть его мозги с неведомого мира, мать.


- Я понял, я домёк! К доктору они меня посылают, к хирургу! - несся победный клич с комнаты отца.
- Я же тебе говорила, мама, - сказала дочь. - Надо скорую помощь вызвать, пусть оценят степень затмения.
Мать уже бежала в комнату мужа, возбуждённая тревогой сердца.
- Маня! - ревел Иван, - я знаю, что надо делать. Меня прозрение посетило. К доктору надо идти, к хирургу, хрычу этому... Похоже, он прав оказался. Операцию надо делать - других путей не дадено. Его хренова правда вылезла верной. Пусть радуется гад - что оказался прав.


Поезд громыхал колёсами на стыках рельсов несясь вперед, перемещая грузы из одной точки на карте в другую, тем самым способствуя развитию хозяйственной жизни страны.
Бригада спала. Иван точил ножи, раздумывая с какой стороны лучше подойти к вопросу разделки барана и приготовления продукта. Баран, купленный накануне для пропитания бригады, таил в себе чары разнообразных заманчивых блюд, сдобренных чесноком, поджаренным золотистым луком, душистыми специями. Выбрали на базаре самого крупного, самого аппетитного. Василий по праву начальника, одобрил выбор.
Иван при помощи топора лихо расправился с тушей. Эту часть дела он знал. Вот с приготовлением блюда из баранины дело обстояло хуже. Желание порадовать бригаду его обуревало: проснутся - а уже всё готово, на те, кушайте на здоровье. Хозяйственный был Иван человек, не мог сидеть без заботы. Готовить решил на двух больших сковородах, чтобы ускорить процесс приготовления и вовремя успеть с сюрпризом.
Когда солнце встало достаточно, члены бригады потянулись в душевую прибрать себя к грядущему дню.
В коридоре и на кухне стоял неимоверный смог, который новоиспеченный повар пытался выгнать через опущенные окна вагона.
- Я вам барана приготовил, пока вы спали, - в глазах его светилась радость от содеянной пользы.
В воздухе стоял запах подгоревшего мяса. Все собрались на кухне, созерцая Ивана и две заскорузлые сковороды.
- А где же мясо, где сам продукт?..
- А вы посмотрите вокруг внимательнее - вон, на столе, стоит литровая банка, и Иван лихо сбросил с нее крышку.
- А где остальное мясо? - спросил подозрительно Толян.
- Здесь все...
Василий взял вилку и покопавшись нею в банке вытащил одну из шкварок. Он подозрительно взял её в рот и попытался разжевать:
- Ты хочешь сказать, что целого барана в литровую банку загнал?
- Да, - гордо ответил Иван, - это я...
- Дурак ты, Иван, сказал расдосадованный Василий.
- Ничего я не глуп. Я просто деятельный. Вот вечно так: сделаешь людям пользу, а они - не довольны.
- А ты пробовал свою пользу?...
- Что её пробовать - тушёнка, она и есть тушёнка.
- И эти зажаренные шкварки ты называешь тушёнкой? - рассердился Василий.
- Я же, как лучше хотел, для вас старался, - жалобно задрожал голосом Иван.
- Сколько времени ушло на приготовление этого блюда? - поинтересовался Толян.
- Часа три, четыре... от силы, пять. Говорил же: для вас старался...
- Теперь, если ты его за час съешь, то можешь войти в книгу рекордов Гинесса, как человек, съевший барана за один час, - расплылся в улыбке Толян.
- Не видеть ему Гинесса, - злобно сказал старшой. - Я на зуб продукт опробовал. Эти шкварки прочнее чугуна будут. Даже, если мы всей бригадой усядемся их пережевывать - это недели на три будет... Иван, а ты не шутишь? Тут точно весь баран уместился? Может где-нибудь мясо еще осталось, чтобы хоть на завтрак хватило? - в последний раз решил удостовериться Василий в надежде, что не все так плохо.
- Ну, что ты, Вася. Чтобы я своих товарищей обманул... Весь он здесь, в банке.
- Лучше бы ты нас обманул, - сказал обречено Василий, и ушёл умываться водой.


На этот раз операция Ивану была проведена по всем требованиям и выполнена искусно. Хирург откромсал ступню повыше косточек и умыл руки. Дальше дело было за протезистами.
Ивана привезли домой, расположили на подушках для удобства, налили водки, чтобы он смог обозреть радужные перспективы впереди.
"Протез, так протез, - успокаивал он себя, - бегать не смогу, а ходить вполне управлюсь".
Но протезисты оказались против... Их крючкотворы чиновники, бюрократ на бюрократе, разъяснили Ивану, что протезы у них имеются только стандартные, под стандартную культю. А Иванова не дотягивала до таковой почти на тридцать сантиметров.
- И что же делать в этом случае? - спросил наивный пациент.
- Сами понимаете, вы ж умный - пилить...
- Что пилить? - с ужасом осведомился Иван, подозревая недоброе.
- Ногу, ногу, уважаемый, - ответили ему с досадой на его непонимание.
Ответ Ивана был матерный и очень обидный для протезистов; в его он вложил всю силу душевной ненависти и презрения.
Ему пригрозили милицией, которую он тут же обозвал не лицеприятно.
- Хулиган! - крикнул во след, раздувшийся красным шариком протезист. У него все конечности были в комплекте и он не воспринимал события так трагически.
Иван выскочил от протезистов и заскакал на костылях так быстро, что жена смогла догнать его только возле такси.

Спустя полгода Иван сидел на подушках и пялил глаза в потолок в поисках выхода из жизни, стремящейся загнать его в тупик. Губы сами стали шевелиться, а его измаявшаяся душа и тело запросили помощь:
"Я - Иван, сын Ивана, рожденный под созвездием Рака, защитницей своей почитаю богиню Геру..."
- Мам! Папка опять с ума спятил. Бормочет что-то про себя и на потолок всё смотрит.
Маня зашла к мужу и убедилась, что дочь говорит правду.
" ...взываю к высшим силам за помощью и советом..." - полушёпотом бормотал Иван.
- Ваня, может тебе водочки дать? - засуетилась супруга.
- Иди ты к ... Одним словом на кухню!
Жена вышла за дверь и прислушалась.
" Иди ты к ... - снова повторил муж, и встрепенулся, - опять в мои уста ответ тайный свыше вложен. - Куда же они меня снова направляют? Опять же не называют конкретно. Похоже, подразумевают, что я там уже был или же, это место мне хорошо ведомо. Неужели снова к хирургу? Неужели слова протезиста несли в себе единую истину. Какой абсурд, а я страдай.


- Мне это дело привычное, - сказал хирург, выслушав исповедь Ивана. - Только скажи, когда готов - сделаем в лучшем виде.
В этот день Иван напился так, что жене пришлось бегать к соседям одалживать "утку" или по больничному судно, так как существовала серьезная угроза подтопления квартиры...

Хирург не соврал: сделал все как и в прошлый раз безукоризненно, операция прошла гладко. Рана зажила быстро и новый протез был готов согласно установленному сроку. Еще два месяца ушло на привыкание к инородному телу, правильное пристегивание протеза, чтобы нигде не натирал живое тело, тренировку ходьбы и моральное восстановление.
Процессу помогала водка, - как считал Иван.
"Если бы ты не пил, все скорее утряслось", - корила жена мужа.
Детям показалось, что отец встал на ноги очень быстро. Их молодые забавы и взаимоотношения со сверстниками казались им куда более важными, чем отцовская нога. Они жалели его, но как-то поверхностно.
"Сердца у вас нет, - говорила им мать, - сколько сил положено на ваше воспитание, и где благодарность?"
"Мама! Не сердца, а времени. Вам бы наши проблемы и уроки, опять же денег катастрофически не случается в карманах, - отвечали ей дети, - вы бы то же зачерствели, будь на нашем месте".


Еще через несколько месяцев Иван отправился на работу в депо выяснить отношение со службой. Новенький протез поскрипывал кожей ремней; он пришёлся культе, как нельзя впору. Хозяин был рад такому совместительству.
Иван подбоченился, внутренне переживая и волнуясь, стараясь не хромать, и корча на лице радостную гримасу. За это время он так складно научился ходить, что определить отсутствующую ногу было невозможно. Ему очень хотелось вернуться на старое место работы, ездить в поездах, как прежде, смотреть на мир подвыпившими глазами, радоваться его непредсказуемости и неожиданностям.
Удача шла сама ему в руки: не зря, выходя из дому он куражился перед зеркалом. Начальнику депо в этот день комиссия из министерства за ведение дел отпустила благодарность и денежное поощрение. Он был в хорошем расположении и уже слегка успел отметить успех, оставляя за собой легкий запах дорогого коньяку. Продолжение предстояло вечером в узком кругу коллег.
В этот момент Иван его и прихватил на горячем:
- Вернулся для прохождения дальнейшей службы, - доложил он и вытянулся по струнке в ожидании приговора.
- Какая там служба, - сказал присутствующий кадровик, - тут бы хоть...
- А вот какая, - встрепенулся обречено Иван, и станцевал превозмогая неудобство и боль, то ли матросский танец, то ли цыганский с приседаниями, выбрасывая в стороны поочередно то ноги, то руки, похлопывая себя по чем придется, без навыков к танцевальному искусству. Забавно получилось, по клоунски, но от души.
Начальник депо засмеялся. Присутствующие поддержали следом...
- Так что же с тобой все же делать? - у начальника было очень хорошее настроение.
- Как что? - расхрабрился Иван, - восстановить в должности механика и отправить в поездку.
- А медицинскую комиссию, как ты проходить будешь? Подумал?
- Вы же ничего не заметили, и они не заметят...
- Ладно, шут с тобой, восстанавливайся. Я распоряжусь, - у начальника было чрезвычайно хорошее настроение, до невозможности отказать.

Так Иван Горб стал единственным в стране механиком рефрижераторного поезда будучи инвалидом лишенным одной ноги. Это явилось подтверждением, что чудеса сбываются не только на Новый год.


Иван по привычке вставал с рассветом и сразу задумывался какую пользу сотворить. Жизнь вошла в былое русло. Он любил ходить по городам, где бывал их поезд и показывать свое умение не отличаться от двуногих людей, с дальнейшей обязательной демонстрацией своего протеза. Удивление публики вызывало в нем нескрываемую гордость.
Как-то в столице Грузии, когда их поезд готов был к отправке, обнаружилось отсутствие Ивана. Начальник вынужден был дважды срывать стоп-кран в ожидании пропажи. Наконец, та появилась, скоро шкандыбая по рельсам. Видно было издали желание Ивана успеть на рабочее место. Откуда-то появилась хромота больше обычного; он приближался, клюя носом в землю, словно шлюпка идущая по волне, вверх - вниз, вверх - вниз. Когда поднялся на борт, все стало до смешного понятно. Иван погнался за модой и купил туфли на толстом высоком каблуке. В них и решил явиться сотоварищам на зависть. Но, как часто бывает, задуманное отвернулось в сторону: пока он торопился на отходящий поезд, один каблук отскочил и потерялся, трясця его дери, вечно так случается, если чего-то очень хочется. Вот на одном каблуке и вырисовывал поклоны, словно рыбацкая лодка, скачущая по волнам, спешащая укрыться от уже настигающего шторма.
- Что я теперь жене скажу, - сокрушался новоявленный модник, держа в руке пару с одним каблуком невероятной высоты.
- Не расстраивайся излишне, скажешь, что купил полуфабрикат. Зато дешево...


Ночью Иван стоял у опущенного окна и наблюдал внимательным глазом созвездие Рака.
"Какая же это клешня, - говорил он вслух, - натуральное переплетение сперматозоидов. Кстати, о сперме - жаль, что каблук потерял, а то бы в следующем городе хорошенькую мадам мог бы мороженным угостить, и с ней, того гляди, и радость познать... туфли-то купил модняцкие. А что ж, деньги есть, и я мужичок – что надо. Обидно только за постигшую аварию, с этими чертовыми туфлями. Как теперь с женщинами быть? И туфли новые не надеть, и затраты понесены зазря. А можно ли впустую потраченные средства засчитать, как истраченные на прихоть барышни, такой пышной, пружинистой, ну, знаете сами?.. Может на душе легче станет? Статья расхода оправдательно выглядит, и с истиной потерей смериться проще…"


5. ЛЕВ


Приснись сон, что вы находитесь в клетке со львом, ужас зашевелит волосы на голове, а его рык заставит пролезть в любую щель...
Дай вам бог только добрых снов!


Я - маленький, ужасно злой львенок. Моя полосатая шкура, острые когти и зловещий оскал, обнажающий хищные клыки, наводит ужас на домашних. Подлизываясь, они зовут меня Савой, а уважительно - Савелий. Но я не собираюсь ни с кем церемониться. Вчера я разодрал выходные туфли хозяйки Элеоноры Ильиничны, а на прошлой неделе - Катькино письмо, которое она получила от своего любовника и спрятала под стиральную машину. Глаз у меня острый, а нюх отменный. И простой кусок хлеба, как бы его не заправляли "кетчупом" или другими, забивающими нюх добавками (пытаясь обмануть меня), легко могу отличить от настоящей куриной ножки или свиной отбивной. Очень уважаю печень индюшки; не откажусь и от других частей тела этой заносчивой, но глупой птицы. А вот ваши сосиски скормите дуракам поплоше или съешьте сами, на худой конец, а мне их не подсовывайте. Мой нос улавливает такую дрянь! намешанную в них, что и многообразие вкусовых приправ не спасает. Так что отдайте их, разве что, паршивой дворняге. К колбасам это тоже относится. Не удивлюсь, если выяснится, что их готовят из мяса тех же дворняг, собачьего рода. Эту пищу способен есть только совсем не уважающий себя человек. Львы на такое не способны.
Меня тоже пытались перевести на вегетарианское питание, а после на всякое "абы какое". Любой хочет испытать тебя на прочность, даже если ты лев. Но я так страшно выгнул спину и сверкнул своими клыками; тарелки с мерзкой похлебкой зазвенели по кухне раскоряченными боками, после удара моей разозлившейся лапы. После этого всем стало ясно, кто царь... зверей.
Это было до того, как узнал кто я есть на самом деле. Впоследствии, я стал смотреть на жизнь совсем иначе. ...Но в тарелку мне, с тех пор, никто не отважился подсовывать сомнительную пищу, не говоря уже о том, чтобы сесть со мной за один "стол".

От меня долго скрывали мое настоящее положение, и заискивали нежным поглаживанием шейки и шепотом "кис-кис-кис".

Любовник Катьки тоже поглаживал ей разные места и называл ее своей "киской", пока никого не было дома. Но я-то видел в чем обман крылся. Ее парнишка вваливался в дом тотчас, как только родители за порог сходили. Боялся, видно, разоблачения... А эта, дуреха, и раскорячилась...
Уж я носился по комнатам, как угорелый, мяукая беспродыху, чувствуя подвох, хоть Катьку и презирал за простоту и наивность, чуждую нам, царям. А она, презренная, еще и козни мне строила.

О своем настоящем величие я узнал из передачи "В мире животных", увиденную по телевизору. Эта программа мне нравится больше других. Вообще-то, я люблю смотреть со стороны на тех, кому какая передача нравится. А вкусы, надо сказать, у всех разные. Элеонора Ильинична любит часами вникать в тягомотину бесконечных мелодраматичных сериалов, временами пуская слезу от умиления. Катьке - той давай про любовь, и чтоб позахватистей. Петру Васильевичу, главе семейства, душу греют футбол и новости; и только, когда в доме никого нет, он украдкой переключает телевизор на фильмы с сексуальной наклонностью. То же делает и Элеонора Ильинична, если за ней никто не подсматривает.
...В передаче же, увидел, как лев задирает антилопу, а затем и буйвола. Я долго не мог понять, где видел это красивое храброе животное. Но после вспомнил, что это копия моего отображения в зеркале. Тот же оранжево полосатый окрас, та же свирепая, беспощадная улыбка, тот же красивый игриво-убаюкивающий хвост, клыки, уши...
Некоторые противоречия, конечно, были. Так, я больше походил на львицу, чем на льва, хотя был мужского роду. Но я таким мелочам особой роли не придал. И правильно, что не придал: на всякую мелочь обращать внимание - никаких нервов не хватит. С тех пор, я нас - львов, сильно зауважал, и сам себя в символ возвел. Если глаз улавливал где-нибудь золотисто-оранжевый с темными полосами цвет, то душа наливалась приятной теплотой струящейся крови и хотелось кого-нибудь задрать.


- Мам! Посмотри, какой походкой ходит наш Савва,.. вроде б-то, самый главный в доме.
- Да, самолюбования у него не отнять. Глянь, как солнце подсвечивает его шорстку; пробуждает в нем величественную стать лебедя, а может льва или тигра.

Самый неудачный день для меня - суббота. Именно по этим дням хозяева уходят в гости или просто гулять, и к Катьке завеивается ее приятель - Ник, как она его зовет. Я, с презрительно надменным видом, прохожу возле него и не собираюсь оставлять их наедине, видя, что его это злит. В конце концов, мой недруг не выдерживает и старается незаметно наступить мне на хвост. Это ему удается отчасти, поскольку тут же мои клыки и когти впиваются ему в ногу. Он верещит, как обреченная лань. Катька бросается жалеть его, а меня прогонять.
За такую заботу, Ник целует поочередно все выпуклости ее тела. Катька закатывает глазки. В ее мозгу рисуется берег теплого моря и шелест пальмовых ветвей. Теплая вода струится промеж ног и далее, далее, наполняя душу трепещущей нежностью. ...Ну, не тут-то было. Я по Катькиному платью, со спины, запрыгиваю на плечо и стараюсь ухватить приятеля за глаз. За глаз не получается - получается за нос.
Катька, конечно же, вопит и скрючивается, так как одну из лап, я запускаю ей в волосы для баланса и опоры. Она дергает головой и ранит ухо об мои когти. Крику!..
Ник, держась за окровавленный нос, бежит к телефону звонить в скорую помощь.
- Не звони, - запрещает Катька. - Я сейчас вызову нашего соседа. Он детский врач, лечит "ухо-горло..." - Ипполит... не помню, его отчество.
За не доставленное друг другу удовольствие, они срывают злость на мне, не понимая, что я могу их разорвать в клочья. Я проявляю верх великодушия к поверженным, помня, что являюсь вершителем судеб и властелином всего живого на земле. Я мог бы обратиться за помощью к планетам: Сатурну, Юпитеру или Марсу, которые ослепили бы любого, ставшего на моем пути. ...Но предпочитаю нежиться в лучах могущественного Солнца, которое высекает в моей шерстке блеск алмазов, благородство янтаря, кровавый оттенок рубина и не тратить зря нервы. Топаз, эсмеральд - как заманчиво звучат эти слова.

...А вот Катькиного ухожёра, я все же изведу. И маменька с папенькой не помогут.

В дверь громко стучат. Это Ипполит. Он пришел чтобы, как доктор Айболит, сложить поломанные части.
- О, каким багряным зерном играет ваша рана, молодой человек. Вам очень повезло, что застали меня дома. Знаете ли, в наше время... бактерии, микробы, гнус и просто всякая иная гадость могут любую царапину превратить в гноящийся рассадник беды, а то и в... не хочу вас пугать медицинской терминологией. Она готова свести здоровый организм в бездну... пучину, нет, все-таки, бездну необратимости.
Ник и Катька замерли от услышанных перспектив.
Один я ходил взад-вперед размеренным шагом, соблюдая невозмутимое спокойствие с гордо поднятой головой: " А Катькины цветочки непременно надо будет потоптать и пожевать - развела, видите ли, на подоконнике пионы, ноготки, хризантемы - львам гулять негде, никакой тебе свободы...
- Ну-с, приступим, сказал Ипполит и, использовав медицинскую воронку, заглянул в ухо Нику. - Так я и знал. Вот оно, - зловещим голосом изрек доктор.
- У меня, извините, не ухо повреждено, а нос, - осмелился несмелым голосом заметить Ник.
- Молодой человек, вам в вашем возрасте необходимо знать: ухо, горло и нос связаны одной цепью и поверьте, эта цепь у вас еле-еле... - Ипполит не договорил, углубившись в изучение Никовской гортани с помощью ложечки.
Я тоже, не лишенный любопытства, вспрыгнул на стул, оттуда на стол, затем на шкаф; заглянул в разверзнувшееся пространство, чтобы усмотреть обеспокоенность доктора. На мой взгляд, там было все совершенно обычно.
- Да-с, да-с, - протянул Ипполит безнадежно.
- А что с носом? - строго спросил озабоченно Ник.
- До носа мы пока не добрались, но судя по состоянию ушей и горла,.. - доктор закатил глаза, будто бы на миг заглянул в преисподнюю, и тихо пробормотал, - да-с, ничего хорошего не сулит.
- Может быть просто наложить лечебный пластырь? - неуверенно предложил Ник.
- О чем вы говорите, молодой человек?! Если удастся избежать ампутации, то только потому, что я оказался рядом в нужный момент. Но пока, никаких гарантий...
У Ника отнялись ноги и он стал опускаться на пол, теряя сознание.
Я спрыгнул со шкафа, готовый прошествовать по поверженному противнику, но в этот момент Катька так заголосила, что я снова оказался на шкафу.
- Что это у вас зверь по столу ногами ходит. Это - не гигиенично, - сказал Ипполит. Он закрасил весь нос Ника зеленкой, пока тот был без сознания. - Пусть завтра обратится в поликлинику. А если что,.. звоните, не стесняйтесь, - похлопал он плачущую Катьку по плечу и исчез за дверью.


За субботой всегда приходит счастливое воскресенье, когда все спят долго, и я грациозно шагаю по их покорным телам.
Первая встает Элеонора Ильинична, потому, что я хочу есть и требую удовлетворения. Она, возможно, и не встала бы, но тогда муж ее - Петр Васильевич сонным голосом проскрипел бы: "Я же говорил тебе: выбрось его на улицу... коты свободу любят, да и запах… зачем терпеть".
Я нисколько не сомневаюсь, что дай ему волю, он так бы и поступил. Но я великодушно прощаю чужую слабость, хоть и знаю: нельзя с людьми быть человеком; ...и кость любимую сопрут, да и тебя самого до кости обгладают - только расслабься.


Катька напялила на себя выходные одежды, нацепила все имеющиеся украшения, часть из которых принадлежала Элеоноре Ильиничне, надушилась чрез меру резкими духами, от которых я беспрестанно чихаю, зажгла свечу на столе перед окном и сквозь слезы уставилась на нее, теребя мысли.
Что у нее в мозгах бурлило - я не стал разгадывать. Какие мысли могут гулять в голове у молодой девушки? Да все одни и те же из поколения в поколение. Нет, нет и нет - не могу их вслух произносить и не стану, сплошная девичья белиберда.
Однако сработало. Раздалась трель дверного звонка.
Первой у двери была Катька, в ожидании своего девичьего чуда, а попросту - суженного, о чем еще может желать подобная девица в ейном возрасте. Я крутился у ног из любопытства.

" ... Красота твоя сотворит праздник любви, не отступись от желаний; нерешительность губительна и тяжела; чувство достоинства храни и хранима будешь; бойся лести и похвалы - они обманут. ...Божья коровка, лев и орел придадут тебе силы. Покажи твердость духа и не уклонится от тебя любовь".

На пороге стояла молодая цыганка, ее монисто рябило в глазах своим многоцветием: "Смотри, как играет янтарь на твоей груди, лучи его возродят любовь в твоем выборе, и преклонит он колени перед красотой и силой. Положи мне их в руку - я прочту тебе мысли избранника".
Катька тут же выполнила команду. Я подпрыгнул на месте, используя энергию возмущения, ужином клянусь, не менее чем на метр.
Что может находиться на уме у молодого повесы в расцвете ранней зрелости; и что у молодой девушки, жаждущей любви? - знает каждый сапожник, стучащий по своей лапке молотком целый день, любая дворничиха, подметающая двор после ночных бдений влюбленных. Тем более это знает каждая цыганка.

"Из века в век одно и тоже!" - взмолилась бы моя бабушка, да не суждено уж более... Кто не был глуп, тот не был молод!

Катька все же нажаловалась на меня, и Элеонора Ильинична погрозила мне пальчиком. На что я только рассмеялся в душе. Вредил Катьке и впредь вредить буду и разрешений мне ничьих не надо.

Элеонора Ильинична очень желала тесной дружбы ее дочери с Алексашкой, - сына влиятельных и богатых родителей, которых она полюбила "на расстоянии", так как знакомы они, пока, не были. Как всякая мать она хотела счастья своей дочери любой ценой. Но в эту цену она не включила мое мнение, тем самым, обрекая дело на ветреную неопределенность.
Алексашка весь состоял из квадратов. Квадратное туловище, квадратная голова, ноги - столбы, параллелепипеды. Машина его тоже была большая и квадратная за что, собственно, и любила его Элеонора Ильинична, в придачу с родителями. А за что еще будущей теще любить будущего зятя?

"Его родители не отдадут ничего, и не пойдут на брак с бесприданницей, - крутилась в голове, навеянная интуицией злая мысль. - А вот это мы еще посмотрим", - отгоняла Элеонора Ильинична навеянное. Впервые, Алексашка был заманут в дом под надуманным предлогом с использованием изощренных "тёщиных" приемов, устоять против которых простому смертному не дано. Все произошло быстро, ловко и так удачно оформлено, что кавалер остался еще и в долгу, моральном.

Алексашка, сглупу, стал позванивать, а позвонив, захаживать. Элеонора Ильинична держала весь дом в руках, а телефонные разговоры дочери - тем более. Она, невзначай, брала трубку параллельного телефона и полностью руководила разговором.

-- Мама! Как ты представляешь мою жизнь с ним? Ты разве не видишь, каких он размеров и форм? А одна его мысль о глупом человечестве не придумавшем скамейки под его зад, чего стоит?
- То, что человечество не умно в своей массе тебе подтвердит каждый политический обозреватель, так же как и любой здравомыслящий человек. И я подтвержу. И знай, крупные мужчины добры, ласковы и нежны. А это как раз то, что и надо женщине. Недостатков же у всех хватает. Отхватишь такого жениха - всю жизнь сыром в масле качаться будешь; а проворонишь, да по, так называемой, любви за худого с простаками родителями пойдешь - ни жизни, ни света белого не увидишь. Помни, один ход решает: жизнь или полужизнь выберешь. "Полужизнь" - это когда весь белый свет не в радость. Так что, не ошибись!
- Такие страхи, ты мне нарассказывала, что любой ход делать страшно, мама.
- А ты как думала? Жизнь - штука страшная! Дурной выбор всегда успеешь сделать, а ты мудрый попробуй. "Рай в шалаше" радует только в медовый месяц. А далее что? Вырулить с "шалаша", да во дворец - дорога непосильная. И наоборот, с горки вниз намного проще скатиться...
Вот ты, хотя бы у Савелия спроси: хотел бы он из нашей квартиры переселиться в сарай? Там - вмиг приятели-пожружки нашлись бы и порезвились от души. Да голодной радости всегда свой срок грозит. А зима, невзгоды, грязь... К этому привыкнуть тоже надо уметь. Лучше уж тут, на месте: тепло, уютно, сыто и все тебя любят. Правду я говорю, Савелий?..

Я аж чихнул от такой навеянной аллергии.


На следующий день Алексашка таки прибыл к Катьке. Точнее будет сказать, к Элеоноре Ильиничне, так как она его пригласила. Её цепкая хватка расставила ему ловушки на каждом шагу.

Она только со мной не посоветовалась. А зря! Мне этот Алексашка...
Когда он появился в дверном проеме, я подумал о существовании снежного человека. Ко всем своим "достоинствам" он был еще и глуп, что очень кстати было для Элеоноры Ильиничны.
- Ну, - сказал он Катьке, я в гости пришел. Давай чего-нибудь...
Что он имел в виду - не понятно. А то, что он пришел в гости, было понятно и без слов.
Не дождавшись ответа, он протопал по коридору и стал клацать всеми выключателями одновременно, распахивая подвернувшиеся двери. Еще через минуту стало ясно, что он искал туалет. После удачного поиска он хлопнул дверью так, что светильник оборвался и повис на проводе. Он, конечно же, не попал в унитаз, так как тот был слишком мал для его габаритов. Это стало ясно по разнообразию шума падающей струи...
Выходя, он снова, хлопнул дверью так, что светильник сорвался с провода и разбился.
- Кажется, что-то упало, - сказал Алексашка, глупо улыбаясь.
- Вот это мужчина, - шепнула мать на ухо Катьке, - глыба, айсберг... Ну, доченька, не упусти своего счастья.
Катька стояла ошалев от ужаса и даже Марс не мог ее защитить.

Только я, зыркнув коварным взглядом, знал всё наперед.

Элеонора Ильинична услужливо распахнула дверь в комнату, приглашая гостя.
Я вошел первым. Следом ввалился увалень Алексашка, а после Катька с отвисшей челюстью, толкаемая матерью в спину. Мать прикрыла дверь с другой стороны и приложила ухо к щели, оставляя контроль за ситуацией, как она думала, в своих руках.
Она не учла вниманием только того, кто действительно вершил судьбу... Я же ей уступать не собирался.

- Странно, какой кривой дом построили напротив вашего, - сказал Алексашка, видимо для поддержания разговора, стоя у окна, и склонив голову набок. - О, выпрямился, - удивлённо молвил он, выпрямив голову. Затем он опять склонил голову набок и удивленно повторил, - о, опять кривой...
В это время, я разогнался и по шторе вскарабкался на карниз. Крепление не выдержало моей буйной силы и обрушилось своей металлической частью на квадратную голову Алексашки. Сверху падающего карниза сидел я, руководя процессом обрушения. Страшный рев потряс округу. Элеонора Ильинична вихрем ворвалась в комнату, пытаясь ухватить ускользающую ситуацию за хвост. Я так удачно спланировал удар, добавив немного когтями, что внезапный ужас погнал гостя вон из дома. Он вихрем пронесся по опрокинутой им Элеоноре Ильиничне, потоптав её немного ногами, чей истерический крик погнал его прочь еще быстрее.
Пользуясь паникой, я решил довершить разгром неприятеля, воспользовавшись природными коварством и умом. Меня могла удовлетворить только полная победа. Взобравшись на комод, я выбрал из, по рассеянности, открытой шкатулки, Катькино золотое колечко с алмазиком, подаренное ей на совершеннолетие, перепрятав его под батареей в другой комнате. Золото - металл Льва, и только он по праву его истинный владелец.
Катька кинулась колечка на следующий день, излазив все уголки своей памяти. Она стала на колени и осмотрела все углы в комнате. Ее вывод был не утешителен. Элеонора Ильинична от всех потрясений лежала на диване со льдом на голове и отрешенно повторяла: "Никому нельзя верить! Никому ныне нельзя доверять. А такой с виду приличный человек и главное богатый". По ее расчётам кольцо взять было больше некому.
Катька держала на подозрении и Ника, но боялась даже заикнуться о нем.

Я великодушен и не алчен и верну его ей, как только сочту нужным. "Этим" распоряжаюсь я по праву сильного.
Я вершу их судьбы. Ничто не может идти помимо моей воли, потому что мой шаг колышет Землю и Солнце проливает на меня свою благодать, и это так же точно, как то, что я Лев - самый сильный среди жизней на Земле.



6. ДЕВА


Кому не снилась ночью дева, вызывая жажду обладания и низвергая семя жизни?
И только скопец лишен этого дара...


Впервые дева явилась Матвею в двадцать два года. До этого они ему только снились. ...Нет, она не держала в руке колоски - символа земной щедрости, выросшей на ниве опыта, вносящий порядок в хаос. И радость от разумного труда, свойственный Девам, не светился в ее глазах. Но тогда, Матвею этого и не надо было. Его манило другое: раскосые глаза и согласие быть любимой.
...Это спустя много лет он ей скажет: " Ты не дева, как я, с дуру, думал когда-то, а простая девка. Дева - это нечто иное". Но кто в любви знает о том, что может случиться через год, пять или двадцать лет? Влюбленных интересует, что произойдет сегодня; потому недальновидны и слепы. Особенно в молодом возрасте, когда не насытились души подлостью, обманом и коварством.


Мы молча реагировали на его заблуждения и подстраивали мелкие пакости, чтобы прозрел, раскрыв глаза на диво. Но Матвей не желал умнеть и следовать нашим рекомендациям, что возбуждало в нас повышенное чувство ответственности за судьбу товарища. Товарищ нас не понимал... Он видел в своей возлюбленной чистой воды горный ручей, своим журчанием ласкающий душевную томь. Мы же - затаившуюся пантеру перед прыжком на жертву. Матвею мерещились райские сады в розовом свете любовных заблуждений, нам же - буйство коварной ведьмы, заманивающего неопытного агнеца в путы безвыходной трясины.
Мы не собирались сдаваться в своих усилиях доказать свою правоту. Матвей тем более не был склонен отказаться от возлюбленной, лишь по тому, что его товарищам она не пришлась по нраву.
И началась война...
Матвей не собирался умнеть, согласно нашим помышлениям, и тем уже пощады не заслуживал. Мы видели его крутящим вертело на котором поджаривалась его возлюбленная, так нам ненавистная, а мы сидели за длинным столом, постукивая приборами, в ожидании пока нам подадут её на съедение.
Мы все были наивны и молоды, полагая, что любовь можно погасить мелкими проказами. ... Так же, впрочем, как и любовная пара, отыскивая отдаленные уголки парка, чтобы взлететь на вершину блаженства, надеясь на вечную любовь в этом загаженном мире.

Из бутылки, купленной для свидания, мы шприцом вытягивали вино, пользуясь отсутствием Матвея, оставив на дне совсем немного содержимого для запаха, долив ее чаем без сахара. Нам не удалось посмеяться - обман обнаружен не был. Девка сыграла роль девы. То-то я чувствовал чьи-то зрачки, наблюдающие за нашими действиями при подвохе, обдающие нас холодом из приоткрытого шифоньера. Теперь-то я уверен, она каждый раз следила за нашими происками, знала все наперед, потому нам не удалось ни разу поддеть ее за живое. Только наивный Матвей полагал, что все идет как надо.
После каждого такого провала, мы выдумывали все более и более изощренные "шпильки", но каждый раз они проносились мимо цели.
Только через двадцать лет ее чары рассеялись, но тогда уже все охладели к подобному делу, и всем стало абсолютно все равно, чем закончатся некогда зачатая война, жизнь, страсти...


- Мотя! - сказали мы Матвею, - ты стал к нам плохо относиться, и это не делает тебе чести, а нам не приносит радости. Мы живём здесь одной семьей, а ты стал вдруг, бог знает кому, уделять излишнее внимание, пренебрегая нами. Твои мысли последнее время блуждают среди притаившихся в темноте иллюзий, и нас это, как твоих друзей, очень беспокоит. Твоя избранница - не та, кого ты ждал все это время. Пелена застлала тебе глаза и чары ворожейки помутили разум. Когда чары рассеются, ты увидишь перед собой голое поле и вселенскую пустоту ощутишь в душе. Но это произойдет очень и очень не скоро. А пока бойся ошибиться и доверься во всем нам.
Мотя слышал нас, но не понимал ни одного слова. До него доносилось лишь тявканье собаки, назойливо отражающееся в его голове, и он почесывал темя, стараясь избавиться от этого зуда.


...Она подсматривала за нами и тогда, когда мы переводили часы, путая назначенное время свиданий. И тогда, когда мы подбрасывали в чай Матвею таблетки тормозящие инстинкты и даже тогда, когда всыпали ему в воду жменями слабительный порошок накануне свиданий.
В бесприсмотра оставленный портфель Матвея, мы вкладывали массивные булыжники, но при этом непременно, где-то невдалеке мелькали раскосые глаза; и он подхватывал свой тяжеленный портфель словно… одним словом, расстраивал наши ожидаемые эмоции, и тем злил нас еще больше.
Он был под круглосуточной нашей опекой и наблюдением, и только чары ведьмы могли развеять наши усилия и высвободить его из наших навязчивых объятий. Это казалось тем более невероятно, что среди нас были ассы физико-математических, философских и прочих невероятностей, и придумываемые ими пакости никоим образом не должны были быть подвергнуты воздействию чернявой ворожки. Но законы точных наук, как выяснилось, в этом случае оказались не действенны, и объяснение этому было только одно - чары заинтересованной в мужчине женщины воздействуют на фундаментальные законы жизни, спутывая их и давя безжалостно, как домохозяйка квашенную капусту.
...И все эти невероятности сыграли против нас. Нас - непоколебимых. И никто не исках никаких объяснений - ведь, дело явно было не чисто. Так мы потеряли товарища, так мы потеряли Мотю.


Позже, на свадьбе, я спросил у невесты: знала ли она о наших шалостях.
Она откровенно рассмеялась мне в лицо, и узкий прищур глаз, глаз пантеры перед тем как вонзить клыки в поверженную жертву, сказал мне очень ясно: мы для нее со своими проделками были дети, забавляющие себя игрой. Она же была пантерой, волчицей, змеей, львицей совершающей свое продуманное дело. Это была схватка буйвола с муравьем, слона с сусликом, гиппопотама с водяными водорослями в болоте. Мы играли в игру, она же была на охоте. Мы теряли товарища, отдаляющегося от нас, и знали, что и сами отдалимся, когда наступит неминуемое время. Она же приобретала кормильца, тягловую силу, гром и молнию, которые можно было направлять по своему усмотрению, как на созидание, так и на разрушение, исполнителя своих замыслов...


Дева же в это время собирала колоски и ромашки на поляне перед общежитием. На нее никто не обращал внимания, да и обратить не мог. Слишком она была не заметна своей непосредственностью, милой застенчивостью, обыденностью. Нам не было известно, что пойдет в будущем впрок, а что отойдет, расцветя только однажды. Тогда нам не дано было этого знать, а деве-Марии в голову не приходило, что надо подстраиваться под окружающую моду, думать, что сказать и что ответить, одеваться, поступать и влюбляться по заранее спланированному плану, надувать обиженно губки или строить неприступную позу в зависимости от сложившейся ситуации и общепринятых нравов.


Мы все знали точное время свидания Моти. Он произносил его бесконечное количество раз во сне, переворачиваясь с боку на бок, и бесконечно всхлипывая, словно дитё, требующее материнскую грудь. Видно сильно она его подсадила на инстинктах, поражающих мозг... вот, что значит воздействие ворожеи, колдовства, заговора, дурмана; и не было места на Земле, куда можно было упрятать Матвея на время, от вездесущего женского глаза.
Время свидания было нам известно лучше нашего влюбленного, и мы не могли не оставить эту ценную информацию без вмешательства.
Был день города и красочные шествия, как и толпа зевак, и бой барабанов возбуждал воображение.
Мы, ожидая, знали откуда она должна появиться и прошествовать к месту встречи, сгорая нетерпением её появления. Теперь-то я понял, что и ей наш замысел был известен, но она не уклонилась от него, а даже напротив - изобразила приятную неожиданность встречи. И потому, все случилось намного проще, чем нам представлялось. Мы ухватили её под руки, и она не сопротивляясь, позволила себя увлечь. Толпа подхватила нас и понесла, чтобы выплеснуть в подходящем для забавы месте. Она пошла с нами туда, куда мы велись, и готова была зайти ещё дальше, но мы к этому готовы не были... К тому же от неё повеяло таким холодом подвалов, что нам стало не по себе от такой близости. Глаза её горели адским пламенем, и я тогда уже понял, что Матвея нам не удержать.
Она смеялась нам в глаза, презирая и развлекаясь, прищуром своих раскосых глаз поражая наши чувства товарищества, дружбы и прочих мужских глупостей с её точки зрения.
В отличие от нас ей все было известно, и даже то, что наш коварный ход был на руку ей многократно, возбуждая болезненную ревность Матвея. Куда нам с ней было тягаться в вопросах тонкой женской психологии. Её мозг если и совершал просчеты, то интуиция тут же вводила свои коррективы. Все наши дерзкие шажки она с легкостью оборачивала в свою пользу, оставляя нас с чувством поверженных умников. Мы не могли понять, как наш общественный интеллект не мог справиться с коварством сомнительной девы.
Это мы потом поняли, что инстинкты её стояли совсем на другом уровне, с которого наши коварные выдумки, там внизу, виделись ей со всеми наивными подробностями. Каждый её нерв, каждая жилка, интуиция воинственной самки ощущали наши замыслы и подножки.

Мотя несся по волнам, подхваченный потоком любви и ничто не могло затормозить это плавание. Безудержная же ревность заставляла его ускорять шаги. Он был слеп, как новорожденный ребёнок.
Она позволила ему по субботам мыть себя в чане, и он зверел от мысли, что ею будет обладать кто-то другой…
В день свадьбы Матвей осыпал свою возлюбленную астрами и красными маками, как деву одарил перстнем с большим желтым сапфиром "кошачий глаз". Он насыпал ей полные ладони блестящих каменьев: нефрит, агат, топаз... Все эти подарки пролились сквозь неё, не задержавшись, и оказались под ногами, потому что всё это принадлежало не ей по рождению. Нам сразу стало ясно, что она не могла быть девой. В её ладонях ничего не задержалось: не могла она удержать то, что ей не принадлежало по праву. У неё были свои, иные, ценности жизни, а не эти блеклые камешки, оставляющие пыль на ладонях. Их нельзя было продать дорого... Один только Матвей по-прежнему блуждал в розовых коридорах своего заблуждения.
Подвенечное платье под конец свадьбы было измято потными руками возлюбленного, который ощущал себя владельцем чего-то внеземного, и прожжено в двух местах сигаретами. Одно из отверстий было делом наших рук, в отместку за моральное поражение. Второе же, она сама совершила по неосторожности.
Она не подпускала нас во время свадьбы близко к себе, цепляясь за Мотю, понимая, что её победа, это наше поражение, и мы постараемся использовать последний случай, чтобы усладить себе душу пятнами на её свадебном платье.
Мы бросали ей колкие шутки, но она только смеялась в ответ и поглядывала взглядом пантеры довольной своей добычей. Губы смеялись, но раскосые глаза, ссуженные словно щели дзота, стреляли огнем своих взоров. Она исподтишка впивалась своей когтистой рукой поочередно в тело одного из нас, оказавшегося рядом и утратившего бдительность.
Мы точно знали, что Матвей прикупил себе ведьму, но сделать было ничего нельзя. Он ревниво охранял свою избранницу, сопровождая даже в туалет. Она же отыгрывалась на нас, как могла, за прошлые наши шалости и недружелюбное отношение.


Эх, дева-Мария, дева-Мария! Мы любили её все и не представляли, что на ней кто-то мог жениться - такой чистой, не тронутой, открытой для всех, но только не для пошлости, лжи, предательства. Она часто смущалась своей непринуждённой кротостью и краска лица указывала, что это не обман кокетливой блудницы. Её чрезмерный морализм отпугивал насмешников и ухарей всех оттенков.
Эх, Мария, Мария! Где были наши глаза, чувства и ум, чтобы такое диво упустить, прошляпить...
Как на её пути оказался Панков, осталось для всех загадкой, и прежде всего для неё самой. Как алый цветок неземной красоты мог пасть на пошлую грязь щегольских штиблет?
Мы прозевали Мотю - это было неприятно, но упустив деву Марию, ощутили людскую подлость и непредсказуемость жизни. А произошло это скорее всего оттого, что, как говоривал мудрец: жизнь глупа - полюбишь и козла. Но как обидно, что это произошло именно с ней. И именно, из-за этого "козла" её жизнь превратилась в сплошную глупость. А самое обидное было то, что она полюбила не меня, или Вальку Строгонова, а именно, его, редкостного шалопая, удальца с набором всевозможных подлостей, ухаря, для которого были любезно приглашая распахнуты двери дурдома или отделения милиции, но бог его миловал; который со временем превратился в запойного пьяницу и дебошира со странностями покорёженной психики.
Мы его ненавидели и презирали. Она его любила и поклонялась, во всяком случае, первые годы.
Её спасло то, что у них не было детей. Иначе ушли бы многие годы, прежде чем она отважилась расстаться с ним. Оборванного и вываленного в грязи после очередной похабной пьянки, с прорванными пятками на носках, и в трусах без резинки, спадавших, как только он снимал брюки, она штопала, зашивала, гладила, уговаривала, жалела. Он хамил, ругался, снова напивался и приводил себя и одежду в поруганное состояние, часто, не подлежащее ремонту.
Ремонтировать их взаимоотношения после нескольких лет совместной жизни было совершенно бесперспективно. К тому же из этих нескольких лет, вместе они пробыли не более десятой части времени, а остальное Игорек пьянствовал в кругу единомышленников, буянил по улицам, обтирал стены по подворотням и заснув, валялся где-нибудь под забором, скамейкой, у стены дома или просто у ступенек магазина, где ему пришлось осушить последний стакан пленительного продукта. Он поклонялся ему сначала стоя с гордо поднятой головой, потом, по пояс склонившись, затем, став на колени, а уж после, с булькающим храпом скрючившись на земельке, покрытой душистой травкой, если повезет.


... Она хотела жить во дворце, и Матвей настрогал ей троих детей, чтобы получить от государства четырехкомнатную квартиру. Такова была пропорция согласно едоков с учетом детей разного пола, предоставляемая обществом. Стругать детей было намного проще, чем получить обетованную жилплощадь, но Моте это удалось, хотя всё подсказывало, что и здесь не обошлось без влияния раскосых глаз.
Мы все проглотили слюну - для нас это были недоступные хоромы. Матвей улыбался влюбленной улыбкой. Его суженная ворчала что-то о двухэтажном доме и валила отсутствие такового на Мотю. Тот покорно улыбался, не возражая, и ревновал её ко всему что двигалось, все больше и больше. Дело дошло до того, что он привязывал супругу верёвкой за руку, и распуская клубок, отпускал в соседний магазин за продуктами. Обычно же он старался выполнять закупки продуктов самостоятельно. Стирка детских вещей и прочие постирушки, как и уборка квартиры постепенно, но надежно вошла в его обязанности. Однажды, дожидаясь жену, ушедшую в магазин и разволновавшись её слишком долгим отсутствием он, беспрерывно дергая связывающую их нить и не получая ожидаемого результата, решил пойти по стопам своей любви, сматывая веревку в клубок. Выйдя за двери квартиры, Мотя сильно удивился, что нить направилась не к выходу из дома и далее к магазину, а напротив, в сторону верхних этажей их подъезда. Это его несколько озадачило и он стал сматывать веревку в клубок этаж за этажом. На седьмом этаже нить нырнула под дверь, скрывшись под нею, став для Моти недоступна. Почувствовав, что с женой происходит что-то неладное, он неистово зажал пальцем дверной звонок и начал колотить ногами в дверь. Внутри слышалась таинственная возня, но дверь открывать не торопились.
В конце концов, она резко распахнулась и его возлюбленная со словами:
"Спасибо, Галочка. Пока", - предстала перед Матвеем с верёвкой на кисти руки, захлопнув дверь перед его носом. Никакой Галочки Мотя не увидел, но свою ненаглядную он подхватил на руки и потащил прочь от гадких предположений. Позже, эти предположения терзали его голову всю ночь.
- Мотя, посмотри какую прелесть, предлагает мне купить Галочка, и очень не дорого, можно сказать даром, - и она предъявила мужу коробочку в которой покоились, испуская благородный блеск золотые сережки. - Неужели, тебе для меня жаль приобрести такую прелестную безделицу?
Матвею не было жаль, но свободных денег не было; к тому же неприятность подозрения говорила, что его обманывают. Он ещё не знал, почему в его голову закрались неприятные предположения, но на душе его скребли кошки, а в голове звучал "Реквием" Людвига Ван Бетховена.


- Убирайтесь все к чёрту, - сказал Джордж (он имел на это право, так как являлся старостой нашей группы). - Я буду писать вещее слово к Матвею, - и он его написал. Это слово начиналось на букву "Б", и обычно вызывает у многих чувство зависти, восхищения, желания обладать. На эту букву начинается слово "богатство", к которому все так стремятся, а получив, не знают, что с ним делать, как правильно распорядиться, и от этого, вначале, становится весело и забавно. Весело, потому что богатство придает уверенность и весёлость душе, а забавно, потому, что быстро надоедает и гложет скукой.
Но Джордж в письме к Матвею под словом "богатство" подразумевал теплое чувство всех нас испытываемое к нему. Он призывал его беречь старую дружбу и бороться за истинное счастье, заключающееся в свободном и независимом бытии. Джордж был так же наивен, как и мы все: как быть с детскими подштанниками и платьицами вымазываемых в грязи каждый день, как накормить вертлявых отпрысков и вытереть их грязные попки, и что делать с презрительно уповающим раскосым взглядом жены, всего этого он не написал. И потому, Матвей, заслышав зов младшего сына из туалета: "Папа, я уже...", - смял письмо Джорджа и использовал его с пользой для сынишки.


Игорек Панков размазал своими сапогами раскосые глаза Мотиной любви по грязному полу квартиры, как подниметесь на седьмой этаж, налево. Там проживала его престарелая мать, старуха Панкова, которую он навещал раз в месяц, чтобы выяснить жива ли ещё, и вытребовать пенсию, которую считал своей. И каждый раз очень удивлялся, заставая её живой, прикованной к постели, но не утратившей здравый смысл и трезвость мышления. "Наверно, она так специально на зло мне поступает, чтобы дольше протянуть, и не позволить мне разгуляться, как следует..." - злился Игорь, пиная мать обутой ногой в тело. "Ой!" - ойкала старуха и ласковым голосом спрашивала: не голоден ли он, и не желает ли чего перекусить. Это злило Игоря. Он и сам знал, что в холодильнике, заботами сердобольных соседей, всегда было, что перекусить, зачем было ещё и спрашивать об этом. Обычно он съедал всё, что там хранилось, оставляя только порожнюю тару и оберточную бумагу. Мать была истинно рада, что сын уходил от неё сытым и жалела только, что он родился не девочкой. "С девочкой мне было бы спокойнее", - мечтала мать в темноте ночи.
Игорь уносил от матери отобранную пенсию или во всяком случае, ту её часть, которую удавалось отыскать после тщательных поисков.
- Мама! - обиженно говорил сын. – Сколько можно тебе говорить, чтобы ты переоформила на меня квартиру и написала письмо в пенсионный фонд, чтоб пенсию мне взамен тебя выплачивали? Я, быть может, любил бы тебя намного больше...
- Сынок, дорогой, - отвечала виновато мать, - я не делаю это оттого, что хочу хоть изредка тебя видеть, и к тому же, не хочу, чтобы ты взял грех на душу, и не придушил меня в тот же день.
- Что ты, такое говоришь, старая, - обиженно отзывался Игорек. - Если бы я и мог тебя придушить, то только в объятиях, изливая радость от щедрот твоих. Хочешь, я и нотариуса приведу? Я, знаешь ли женился, семью, можно сказать завел. И теперь мне без твоей квартиры и твоей пенсии, ох, как скучно приходится...
- И все же. Повремени сынок. Пусть всё идет своим чередом.
- Своим чередом одна дрянь идёт. Ты никак не окочуришься. Дома меня блаженная супруга ждёт. Что ни слово, то ангельской наивностью тошноту вызывает. И везет же блаженным - почему бог дал ей квартиру, а мне моя никак не отвалится. Можно б было, конечно, ускорить процесс... Но за такую старую каргу столько лет в тюрьме отсидеть, если- что не заладиться... Нет уж-ки... Это, если уж, совсем доведешь...


В это время, как раз и попалась ему на вид Мотина любовь с веревкой на запястье. Игорек рассусоливать дело не стал и сразу предложил девушке связанной веревкой верности сладостные мёды, шампанского и море любви. Ни первого, ни второго, а тем более третьего он не способен был дать, но прекрасно знал, что женское любопытство раздувается внутри до неимоверных размеров, вливаясь через уши заманчивыми звуками вранья.
И он зачастил к матери чаще, на радость старушки, запираясь с новой знакомой в свободной комнате. Свободная комната трещала от избытка чувств.
Мотина жена, тоже, стала чаще ходить за продуктами, освободив мужу больше времени для домашних дел.


Вот тут то Матвей и получил письмо Джорджа, но оценить заботу товарища не смог по состоянию занятости дел. Однако, в голове его какая-то пружина натянулась таки, до времени сохраняя задумчивость.


- Никакая Галка на седьмом этаже, дверь налево, не живет. Да и сережки твои - десятку в удачный базарный день стоят. Я был у ювелира. Бижутерия - сказал Матвей презрительно зло.
- Во первых, не будь любопытной вороной, я просто за пожилым человеком присматривать ходила, за что и получила награду. ...Не мог он так поступить, это настоящее золото. И не дорого предложено - за помощь посильную. Так что, гони деньги, сделай жене приятное. И не унижай себя и меня перед порядочными людьми.
Она взяла в руки скалку для раскатки теста для поддержки уверенности своей лжи и, постукивая нею по ладони другой руки, презрительно сказала:
- Деньги давай, и сейчас же. - Она знала свою силу перед его глупой безумной любовью. - И если ещё раз меня верёвкой свяжешь, то я на ней же тебя и повешу.
У Матвея отвисла челюсть и не к месту задвигались уши.
- Так ты ещё и рожи корчить, - проскрипела жена и муж успел-таки убрать голову, но не спину от массивной деревяшки.
- Ах, ты, сучка бесстыжая, - взревел Мотя. Вот, как ты мне платишь за то, что я тебя лелеял, на руках носил, и горбатился не разгибаясь...
- Вон пошёл, без тебя, как-нибудь управлюсь, - сказала любимая Мотина жена, и скалка сделала новый взмах в руке женщины.
- Стой, ведьма, стой, отродье сатаны, - Матвей осенил любимую, с занесённой для удара палкой, крестным знамением.
Жена задрожала в гневе, изо рта её выступила пена, но скалку опустила.
- Стой, ведьма, замри, - в исступлении кричал Матвей, вглядываясь в пылающие сатанинским огнем глаза супруги.
Он распахнул дверь туалета и порывшись в мусорном ведре, извлек письмо Джорджа, использованное накануне его сыном. Сын тут же получил шлепок в мягкое место за недальновидность своего отца.
Под вой неразумного дитяти, Мотя впитывал разоблачительные истины письма, предназначенного открыть глаза на важные дела, расположившиеся под его носом.


- Ну, и убирайся прочь, если так отзываешься о порядочных людях, мизинца которых не стоишь, - выкрикнула жена, пришедшая в себя от крестного знамения. - Это потрясающий человек. Какую жизнь он мне обещал, какой полёт мечты подготовил, какая целеустремленность вперед, вперед... ни минуты на месте... А как он умеет любить?! Твоя жалкая нищенская любовь, сродни твоей зарплате. А уж об остальном, и язык не поворачивается говорить... опух, отёк и вообще, в зубах застрял...
При этих словах в Моте проснулся зверь, огромный, мохнатый с бивнями, на подобии мамонта. Под фон монолога жены он дочитывал письмо Джорджа, скомканное и плохо пахнущее... Но какой силы дружба, поддержка и верность в нём были вбиты каждым словом.
Жена продолжала монолог о щедрых, порядочных и очень надёжных мужчинах, которые могли оказаться на месте Моти, но она пренебрегла ними и выбрала его, а теперь в этом очень раскаивается.
Матвей в это время, тужась, припоминал всё, о чем предостерегали в свое время мы. Его голова раскалилась от воспоминаний, перерабатывая кучи фактов, данных, случайностей и прочих осколков своей жизнедеятельности и выработки боевого решения.
Жена "пилила" ту же песню на одной ноте, всё тем же нервирующим голосом, несчётно посыпая солью болезненную для мужа тему. Она не видела, что мамонт, сидящий в Матвее, встал на дыбы. Она услышала только треск земной коры, когда он обрушился на неё всем душевным негативом и стал топтать, топтать, топтать...


Это Моте казалось, что он топтал и топтал. На самом деле он бил, ломал, крушил.
- Милиция! Завизжала любимая супруга. Но никакая милиция не могла помочь склеить разваливающуюся семью. Точно с такой же силой поклонения и страстной любви, которая клокотала в нём, когда некогда он мыл свою любимую в чане в тесной комнате общежития, теперь, точно с такой же ненавистью он презирал её и ненавидел. Любовь шаг за шагом перерождалась в ненависть, и мамонт в нём несся галопом, чтобы поразить ненавистную мишень... Она никогда не любила его по настоящему. И поняв это, Мотя превратился в зверя.


Пятнадцать суток проведённые на нарах в отделении милиции открыли ему глаза на мир больше, чем пятнадцать лет семейной жизни.
Когда он вернулся домой за своими вещами, на вешалке висел незнакомый пиджак, а внизу на полочке стояли модные туфли со стоптанными каблуками, явно не его размера. В квартире стоял запах давно нестиранного белья, а в воздухе висела измена.


Так Матвей обрёл себя, но потерял свое былое счастье; он никого из нас не застал на прежнем месте: все разбрелись по свету кто куда. И это было справедливо и неизбежно.


А затем пришла весна... И Матвей понял, что за ушедшей зимой обязательно должна последовать весна, а за нею жгучее лето, а там снова зима. И за ушедшей любовью следует что?.. Все что угодно, в том числе и новая любовь. И за всем, что уходит, следует новый этап жизни и новые испытания, переживания, гадости и радости космической непредсказуемости и много еще такого, что предугадать невозможно, особенно, если ты - дева, или просто юн.
Не ругай понапрасну сладостно текущую среди острых уступов жизнь. "Придёт, придёт дева!" - хотели мы крикнуть Матвею в напутствие, но нас уже не было там, где мы некогда находились, и следы нашего пребывания стёрлись. Стёрлись отпечатки наших ступней на свежеуложенном асфальте, вырезанные некогда ножом на коре тополей надписи разрослись вширь так, что перестали быть читабельны, стёрлось из памяти то, что когда-то казалось забыть невозможно.


Наши усилия оказались не напрасны, наши прогнозы подтвердились, наши напутственные крики из бездны памяти, а может быть времени, достигли результата - Матвей встретил деву Марию и они обвенчались. Их венец стал торжеством наших некогда вхолостую потраченных усилий.


... И снова цвели астры и красные маки; Меркурий одаривал мир своим влиянием; в невидимых лучах сверкали мрамор и нефрит, агат и сапфир, топаз и малахит пленяли глубиной проникновения в душу смотрящего.
Разлилась радость по телу Матвея от нежного прикосновения возлюбленной, и наслаждение зарождавшегося нового дня ласкало душу. И день этот был - среда. Да...



7. ВЕСЫ


...И спустилась Астрея на Землю со своими звездными весами по велению Зевса и матери своей Фемиды открыть людям глаза на справедливость, помочь им отличить чёрное от белого и отогнать путаницу...

- Женщина, почём весы продаете? Я же вас спрашиваю, - раздражённо в третий раз интересовалась бабулька в цветастом платке с кошёлкой для продуктов.
- Это аптекарские, мама, тебе такие не надо, - тянула её в сторону дочь.
- Вот не учила б мать, лучше было бы. Мне в моем возрасте аптекарские, как раз в пору. При таком букете болячек всегда найдётся, что взвесить и на что их применить.

Что может быть краше и душистее летнего базара, грязнее его нравов и пут. Нет ничего экстравагантнее его разнообразной вольницы, обилия красок и запахов. Нет ничего хуже его нищих попрошаек, потных грузчиков, вонзающих с криком предостережения, гружённые товаром тачки в плотную толпу людей. А воры всех мастей... Где еще можно так оттачивать свое искусство, как не здесь?
Ох, какая рыба лежит на прилавке, если вы только пожаловали за ней... Ее элегантность, пикантность развернутых внутренностей и воображаемый аромат в приготовленном виде, вполне возмещает неудобства связанные с пребыванием на базаре. Толпа...
Но не весы Астреи здесь освещают правду. Её здесь не ждут. До грешной земли отсюда намного ближе, чем до божественного Олимпа. Земные законы намного ближе обитателям базара, и пусть кто-то скажет иначе.
Посланница богов, с её точными весами, здесь не к месту. Не к месту она тем, кто находится по ту сторону базарных весов, как Нелька, у которой вышла недостача денег с реализованной продукции, или Лизавета, у которой с прилавка слямзили мяса за неделю на трёх дневную выручку; у них свои весы, вымеренные и выставленные так, что как бы покупатель ни всматривался, всё равно ему не понять, куда девались пятьдесят, а то и двести пятьдесят грамм веса товара.
На базаре всякий хочет видеть свою прибыль, но никто не хочет рассчитывать убыль. Первоначально. И только, когда судьба злодейка заглянет в глаза, пронзив тело ледяным дуновением жуткой правды, схватится за голову мать двоих детей, зарыдает немолодая Надежда, уяснив, что нечем кормить детей, как ни с денег добытых обманом, и нет другого пути, как обворовать верующего. И встрепенётся тот, огорчится до боли в сердце, но уж поздно... Да и тот, другой, дыры все не заткнет мелочным обманом.
Это не как в старину было: украл - руку оставь на рубилище. Еще раз обманул - катись голова по пыльной мостовой.
У каждого на базаре свои весы отмеряют ту часть правды, которая устраивает хозяина, ведь они его собственность и надежда.
О боге тут вспоминают, обращаются и верят, но не тому, который рассудил бы и указал путь к избавлению от порока, а тому, который и подаст, и возвеличит, и обогатит. А иначе, какой же ты бог. И не понимают простые торговцы, что это под силу обычному человеку, а не богово это дело.


- Ваши весы не работают. Я положил на них свою совесть, расположив над ними правую руку, как указано в инструкции, а они ничего не показывают. Вот и верь после этого рекламе! - недовольно высказался интеллигентного вида мужчина в шляпе.
- Попробуйте измерить честь...
Гражданин снял шляпу и завел три пальца левой руки в пространство над весами, в соответствии с инструкцией расположенной рядом.
- Опять ничего.
- Ну уж, если так, то попробуйте взвесить лицемерие, зависть или самомнение, - посоветовала женщина с завязанными глазами.
- Скажите, а сколько будет стоить ваша услуга? - поинтересовался "интеллигент".
- Если вы про деньги, то нисколько. Эта процедура деньгами не оценивается. Всё бесплатно. Здесь другое измерение. Считайте, что это простая статистика.
- О! Работает! А я уж думал поломанные...
- Вам надо сменить род деятельности. Работа адвоката не пойдет вам на пользу. Она развратит и принесёт материальные блага, но смешает истинные ценности с мнимыми, и проживёте вы жизнь в заблуждении, даром…
Адвокат надвинул шляпу на глаза и бочком отошел от весов и женщины с завязанными глазами:
- Шут, его знает! С виду, очередные рыночные мошенники, но почему без денег, бесплатно... С чего же они получают прибыль? - недоумевал он.


Нина Павловна влилась в ряды работников базара по велению времени и взрослых детей, внуков которых надо было кормить. В обычной жизни она была преподавателем физики в школе, и ученики ее любили.
Но надо ж было так случиться, что стране не понадобились целые пласты науки, вместе с учеными, преподавателями; и много ещё всяких умников с мудрёными профессиями осталось без дела. Прикладные науки, являясь базой любого технического новшества, как старые мешки вытрусили на мусорнике и свалили в углу ветхого сарая, гнить до лучших времен. В моде были бухгалтера, менеджеры и проститутки.
Торговля расцветала, как жирная лягушка на зловонном болоте, где водилось множество комаров, мошек, гадюк и прочих гнид.
Взбодрило Нину Павловну то, что за столик от неё торговал кандидат наук, а по соседству жизнерадостная, шебушная Нелька притягивала обаянием и лёгкостью взгляда на жизнь. Столик, находившийся под навесом, представлял собой одну торговую точку. Таких точек на базаре было много сотен и даже тысяч, и у каждой была продавщица, реализующая товар: капусту, морковку, специи, масло, и много всякой без счёту дребедени, принадлежащей хозяину. Хозяин - звучало гордо и уважительно.
Нина Павловна была по природе тактичным и стеснительным человеком, что в условиях базара никак не приветствовалось. У неё даже не хватило духа спросить о размере зарплаты при устройстве на работу. И только под назойливые требования детей, она набралась храбрости узнать о важном упущении.
- А это, милочка моя, сколько наторгуешь... - получила она странный ответ для представителя строгих наук.
- То есть, что значит, сколько наторгую? Наторгую ровно столько, сколько всего есть товара или сколько из него продано будет.
- Ну, тогда останешься без зарплаты, - услышала она совершенно абсурдный, на её взгляд, ответ.
- Как такое может быть? То есть, если я продам весь товар, то ничего не заработаю. Так надо понимать ваши слова? А смысл? А какой же тогда смысл мне работать у вас?
- Вот, учёные! Вы все такие бестолковые или только прикидываетесь? - взмолился хозяин, закатив глаза к небу, и обращаясь, по-видимому, к богу. - Нина Павловна, дорогая, пойми ж наконец: ты сюда пришла зарабатывать деньги, - отчеканил он по-военному каждое слово, - поэтому крутись, вертись, как знаешь, а прибыль мне дай, и себе зарплату организуй.
Ты, почему со школы ушла? Зарплату не платили, а если платили, то столько, что в драных колготках стыдно было в школу ходить. Так вот слушай сюда: ты и тебе подобные сами жить не умеют и детей учат, чёрт знает чему. Сама посуди, кто сейчас на коне? Те, кто умеет объегорить клиента так, как иным учёным за всю жизнь придумать не дадено. Опять же, желательно с начальством потеснее общаться, все эти учреждения, без которых никак в нашей жизни нельзя... задавят, разорвут, сожрут. Тебе облегчённые гири приносили?
- Что значит облегчённые?
- Эх, учителька, тяжело тебе будет с такими несмышлёными мозгами у нас работать. ...А это значит, что в гире, на которой написано один килограмм, содержится весу 900 грамм, или 850 - как закажешь.


"Если занимаешься любимым делом, тогда и жизнь в удовольствие, - отвлеклась от окружающего мира бывший преподаватель физики. - Другое дело, как определить, где это занятие покоится? ...Необходимо обратиться к наукам и произвести необходимые умозаключения и расчёты. Правда, с другой стороны, можно изменить окружающий мир, чтобы он стал прекрасным и в удовольвие проживающим - не менее затруднительная задача", - и рассмеялась от души в удивление окружающим.


Белое с колоннами здание внушало уважение своей помпезностью и завораживало дух у посетителей.
Астрея подошла к стеклянным дверям и они сами отворились, выплюнув боровообразного чиновничьего вида мужчину одетого в одежды от лучших курюрье Европы. То был судья районного суда Гончар Алексашка - гроза родственников подсудимых. Он отягощал им жизнь тем, что брал под стражу своих подопечных, где была на то необходимость или её не было. А это действовало на родственников возбуждающе, и они как ужаленные, бросались искать контакт и деньги. Деньги передавались доверенным адвокатам Гончара, а те уж дальше... Вот и вся тебе адвокатура!
...А тут Астрея, некстати, со своими весами. Дежурный милиционер на входе строго возразил:
- Женщина! У нас уже есть одна такая статуя. О другой я не извещён.
Он хотел преградить ей дорогу, но от неё повеяло таким звездным холодом, что охранник тут же нырнул в свою будку.
В вестибюле действительно стояла скульптура Фемиды с весами, символизируя беспристрастное судейство.
Астрея подошла ближе к скульптуре и у той задрожала рука с весами. Весы беспредметно стали перетягивать то в одну сторону, то в другую.
- У тебя весы расстроились, и повязка с глаз скособочилась, - заметила Астрея, не снимая своей повязки с глаз.
Скульптура задрожала всем телом и по ней пошли трещины.
- Ты грешна. Тебе лучше уйти отсюда; вон, как дрожат твои руки, и приоткрытый глаз излучает неправду.
Статуя задрожала, весы выпали из рук на гранитными плитами выстланный пол, и следом рассыпалась мусором гипсовой пыли.
Дежурный охранник выскочил из будки, причитая о неисполненных обязанностях по сохранности реквизита, возложенных на него.
Астрея же чинно взошла на освободившийся пьедестал, священной волей утверждая такую замену.
Охранник понемногу успокоился, видя, что подотчётный инвентарь вновь на прежнем месте, и надо только вымести образовавшийся мусор. Мусора было много...


Нелька взяла под свою опеку Нину Павловну. Она долго, с упорством дотошного учителя, разъясняла ей, какие подвохи ожидают её в новом деле.
- Смотрите внимательно за покупателем и за теми, кто стоит у него за спиной. Секундный "зевок" с вашей стороны и этого будет достаточно, чтобы прилавок оголили. Потому крайне необходимо набросить на товар защитную сетку, чтобы уберечь его. Но всё равно, как бы внимательны не были, вас так или иначе "обуют". Уж такие умельцы вокруг орудуют, что уберечься нет никакой возможности. А на вашу интеллигентную внешность, они будут слетаться, как мухи на мёд.


...Рядом предлагала свои незатейливые услуги прорицательница Марфа. За умеренную цену с вас могли снять порчу, сглаз, переполох, венец безбрачия и еще много всякой напасти. Всем сомневающимся прорицательница демонстрировала пачку писем от благодарных исцелённых. Наиболее недоверчивым она зачитывала их вслух. У торговок, расположенных по близости, уши вяли от настырности сомнительной рекламы. Бизнес есть бизнес. Если деньги несут, значит кому-то же это надо...
На асфальте, на куске картона расположились "наперсточники". Из века в век их проказы не теряли своей привлекательности. Игрок вёл свою игру. Зазывала завлекал нерасторопных, падких на деньги людишек, в которых во все времена недостатка нет. "Подстава" выполняет роль удачного игрока, загребающего деньги лопатой у своих же тайных партнёров. Время от времени он растворяется в толпе, чтобы вовремя через подставных лиц вернуть деньги "игроку". Прикрытие "наперсточников" занимает стратегически важные позиции, чтобы вовремя протрубить "шухер" при появлении опасности. Милиция имела свой интерес не вмешиваться...
Все крутилось в пределах своей орбиты.


- ... Чем защищаться и как отбиваться, вы спросите? У нас для этого имеется один инструмент - весы. На них - вся ставка, - продолжала Нелька вести свой инструктаж.
- И чем же они могут помочь? Отбиваться ими от воров? Они же тяжелые, можно нанести серьезное увечье, - наивно предположила Нина Павловна.
- Ни в коем случае. Вы, Нин Павловна, ей богу, ни от мира сего. Вот займите моё место покупателя, а я ваше - продавца.
Незатейливый обмен состоялся.
- Теперь попросите меня, что-нибудь вам отпустить, например, кило морковки.
- Взвесьте мне, пожалуйста, Неля, килограмм морковки, - очень серьезно потребовала Нина Павловна.
Нелька ловко набрала в кулек морковки, так же непринужденно бросила его на чашу весов, отрегулировала вес и назвала стоимость.
- Ну? - спросила с недоумением Нина Павловна. - Что из этого?..
Теперь, давайте опять поменяемся местами.
Нина Павловна расположилась за весами.
- Взвесьте снова пакет, - с предчувствием торжества приказала Нелька.
- Восемьсот грамм... - с недоумением произнесла бывшая учительница, - как же так, я же внимательно следила.
- Вы видите разницу в двести грамм - вот это и есть ваша зарплата.
- Неужели это возможно, Неля?
- Не только возможно, но жизненно необходимо.
- Но это не честно, это же обман!
- Нин Павловна, ну, не будьте вы наивной. Вы почему оказались на базаре? Вас, что не обманули? А кандидата наук? А всех остальных? Обман произошел в размерах страны, а вы пытаетесь отстоять честь одного торгового места в ущерб себе, заметьте... Тут всё намного проще и подлее; либо вы морально готовы к обману и обманете, либо жизнь вас выбросит на обочину. Это, извините, война за выживание. А кто развязал эту бойню, знаете? - Нелька язвительно посмотрела на учителя, как ученик уверенный в том, что знает больше преподавателя.
- Кто же?.. - неуверенным голосом спросила Нина Павловна, предчувствуя неприятный для себя ответ.
- Это все те, за кого вы голосовали на выборах, от местных и до самых, самых... Эх люди, люди! Не хотите поверить, что против вас работает механизм, созданный специально, чтобы всех вас, всех нас, облапошить. Ну, почти такой же как на базаре. Цель его одна - обогащение. И если вы думаете иначе, значит, вы жертва. И больше ничего. Ничего, поймите...
Вы фокус с весами видели? Но здесь всё просто, - и она вынула из кармана передника гирю весом в один килограмм. - В этой гире - восемьсот грамм. Я её всегда ношу с собой, иначе, сопрут. На двести грамм я вас уже надула. А эту жвачку видите? - и она вытащила со рта упомянутый предмет. - Вы крепите ее снизу к чаше весов, а к ней ниточку. На ниточку воздействуете пальчиком; чаша весов наклоняется в нужную сторону. Руки остаются на прилавке, а весы - под вашим контролем. Точь-в-точь, как у ваших политиков, за которых вы до хрипоты и нервного потрясения спорите. А суть одна - обман. Только у них там такие схемы наворочены, что ни каждому химику-физику понять. С вершины горы-то, виднее, что у подножия делается, но никак не наоборот. Вот они все туда и прутся, на эту самую, гору!

- Нельзя, Неля, так плохо думать о людях и жизни, в твои то годы. Какое же мировозрение у тебя сложится в более зрелом возрасте? - с досадой и укором возразила Нина Павловна.
- А не кажется ли вам, уважаемая Нина Павловна, что гораздо хуже узнать, что вас всю жизнь дурили, как хотели, вели, как кролика за морковкой, только в престарелом возрасте. А тогда вам, ой как не захочется оставаться в дураках по итогам жизни. И будете вы "лепить горбатого" в оправдание достигнутых результатов.
- Возможно, всё, что ты говоришь, правда, и даже, скорее всего, так оно и есть, но я не могу её принять. Она чужда мне и моему естеству.
- Интересно получается, если правда вам не нравится, то это - не правда. Так, что ли? Но если вам не подходит такая правда, выберите тогда ложь, что все нормальные люди и делают.

- Хватит базикать, принимайте товар! - подкатил тачку с грузом Санька Русак, двадцати шести лет от роду с татуировкой на обеих кистях рук.
У Саньки были выбиты передние зубы и он играл пустыми деснами, с прищуром улыбаясь. Он был покладистый и добрый малый. Возраст и усталость еще не наложили на него свою печать. О подлостях он был наслышан, но пока еще не скурвился. Хорошее дело молодой возраст и моральные устои. Но где взять под них подпорки? Разве что небесные нити свершат свое дело...


Божественная Фемида, прогуливаясь по воздушным полям, обозревала свои звездные владения.
Давно не было известий от любимой дочери Астреи, тому задумалась богиня. Она взмахнула рукой и звездная пыль потоком помчалась за посланником богов стремительным Гермесом. Явился, влекомый потоком Гермес, и поклонился Фемиде с достоинством.
- Моя дочь, Астрея, была послана на Землю, чтобы воцарить справедливость, и нет с тех пор от неё никаких известий. Я дам тебе книгу, - и она протянула ему ее, - книгу жизни. Пусть напишет в ней отзыв, что видела.
Гермес принял послание с почтительным поклоном, и опустил его в карман своего крылатого плаща.


...Посланник богов вернулся скоро и вручил Фемиде талисман Астреи: бронзовое сердце осыпанное земными розами и фиалками, и книгу.
"Алчны и низки до чрезмерности, но малая надежда сохраняется. Пока сохраняется – необходимо присутствие. Прошу благословения и поддержки, о мать моя", - было отмечено в книге жизни.


- Встать! Суд идет! - торжественно провозгласил помощник судьи, и Алексашка в мантии судьи, взойдя на кафедру, продолжил:
- Именем... - он бегло пробежал содержание дела, рассыпая во все стороны параграфы, пункты и подпункты Процессуально уголовного кодекса и наконец добрался до главного, - ...но учитывая чистосердечное признание и раскаяние обвиняемого, а так же помощь, оказанную следствию, суд постановил: обвиняемого по делу...
В это время странные вещи произошли с его языком. Язык прилип к небу и категорически отказывался участвовать в вынесении постановления суда.
Руки у Алексашки задрожали, лицо налилось пористым багрянцем с синевой, жилы выступили. Он силился, мычал, но никак не мог произнести последнюю фразу.
Весы Астреи, стоящей на своем месте в вестибюле, вышли из равновесия и тяжесть нарушенного покоя перебралась в судебный зал заседаний.
Язык судьи отстал от нёба и зачитал приговор согласно которому подсудимый, со ссылкой на целую кучу параграфов, приговаривался к пяти годам строгого режима. Пока помощники судьи косились друг на друга в недоразумении, Алексашка вынул ручку и внес изменение в постановление прямо по ходу чтения.
В зале поднялся ропот негодования с одной стороны и одобрения с другой.


- Ты же сказал мне, подлец, что рассчитался с адвокатом и всё решено положительно, - схватил грузный мужчина высокого и худого за грудки, пытаясь переломить его пополам. - Деньги себе взял, а моего сына под тюрьму подставил, родственник сраный!
- Ничего не понимаю... Деньги были через адвоката переданы по назначению. Ведь, он же сам мне назвал адвоката... Тут не могло быть осечки, - оправдывался высокий. - Надо адвоката брать за жабры... А такой душевный, обворожительный - вот же тварь! Тут все они помазаны единым смрадом! Вот же люди! Как их земля терпит…


В последующие дни в суде творилось нечто невообразимое. Окончательно принятые решения превращались в неокончательные. Дела, в которых никто не сомневался, отправлялись на доследование. Постановления вынесенные судом в последний миг отменялись, а то и вовсе изменялись на противоположные.
Судьи хватались за головы, отказываясь понимать, что происходит. Клиенты трясли адвокатов за грудки, требуя вернуть суммы, переданные ими для вынесения необходимого решения. Адвокаты неслись к судьям и, ничего не понимая, спрашивали: "Так мы работаем или как? Клиенты требуют возвращения гонорара и грозят милицией".
Раздёрганные представители правосудия бросали деньги в лицо адвокатам болезненно, с издёвкой. Где им было понять, как тяжело расставаться с деньгами, успевшими побывать твоими; а если из этой суммы уже успел произойти естественный отток, то вдвойне обидное негодование... И слабым утешением было бросаемое во след язвительное: "Не забудь вернуть клиентам... Все вспять вернутся может!"
В суде творился полный кавардак. Работать стало не сносно. Никто не мог довериться себе, а иному и подавно.
Алексашка остановился возле Астреи и не надолго задумался: "А почему так неестественно наклонились в одну сторону весы в её руке? Хотелось еще поразмыслить над этим, но его поразили неприятные ощущения. Никогда прежде он не обращал внимания на скульптуру правосудия. Что заставило остановиться его на этот раз? И душу пронзила неприятная догадка: от статуи исходил внеземной холод, вызывающий чувство безропотного повиновения.


Не менее странные вещи происходили и на базаре. Торговки, подсчитав доход, за последние несколько дней с удивлением обнаружили, что суммы денег от проданного товара строго соответствовали его количеству. Это повергло их в шок. Хозяева товара были озадачены не менее, так как манка добавленная в мед всплыла белым предательским слоем, чего ранее никогда не случалось, а маргарин добавленный в масло превратил его в не застывающую жижицу. Сахар, опрысканный для лишнего веса водой, взялся куском и не хотел рассыпаться даже после применения молотка. Томатный сок изготовленный из томатной пасты повспучивал банки, которые взрывались с предательским постоянством.
"Наперсточники" проиграли все свои деньги и отправились в бессрочный отпуск, с тревогой думая, чем же им заняться в жизни...
Прорицательница Марфа ударилась в сентиментальность и рассказывала всем страждущим подробности своей трудовой жизни. Клиенты выслушивали постигшие её горести и, растроганные, одаривали мелочью несчастную ясновидящую.
Милиция зверела от резко упавших поборов, и видела ущерб своего дела в скупердяйстве торговок и оттока "сомнительного элемента" с базара, что было необъяснимо никакими теориями. Всё это наводило их на печальные мысли о личной не востребованности.


Алексашка первым сориентировался в сложившейся ситуации и быстренько написал заявление на отпуск. Следом за ним потянулись и остальные...
Через два дня господа судьи собрались на тайное совещание, чтобы обсудить происходящее. После холодно прозвучавших приветствий, все молчали, не зная с чего начать, и что обсуждать. Ясно было одно: работать и жить в таких условиях было невозможно.
Первым подал голос Алексашка:
- А кто, скажите на милость, установил в вестибюле бабу с весами?
- Она всегда там стояла, - ответил кто-то нехотя, не придав вопросу должного значения.
- Стояла, то стояла. Но от нее не веяло таким опустошающим холодом. И вид у неё презрительный, на нас не смотрит... Она была всегда смирная и послушная; на неё внимания никто не обращал. А теперь перевернулось всё вверх тормашками. И я думаю, не без её ли участия? Одним словом, либо я, либо она. Либо эту статую уберут из здания суда, либо я буду искать другое место работы. Интуицией чувствую – её рук дело, уж очень она какая-то не такая, как прежде. А интуиции я доверяю, если бы не имел, никогда судьей не стал бы...


Игорь Панков, известный школьный дебошир и бездельник, вернувшись со школы домой, сел за стол учить уроки. Мать, увидя это, предположила самое худшее. Ей сделалось дурно и пришлось вызывать скорую помощь.
Игорь после этого так рассказывал о произошедшем:
"Прихожу домой, думал, сейчас забью папироску марихуаны и порнографические фотки посмотрю с кайфом, как рука сама вытащила учебник и тетрадку. Не знаю, откуда и ручка появилась в руке, ей-ей, сама заползла, клянусь чёртом. Так я папироску и не забил; а как её организовать, если руки неизвестно что творят, самому страшно стало... Это уж потом мать стала кричать: "Мне плохо, мне плохо!" Пришлось скорую вызвать, и снова сесть за учебники.


Диво неслось по Земле, невероятные вещи происходили сами по себе.


Нина Павловна ничего особенного в эти дни не заметила, с ней всё происходило, как обычно. Только немножко дышать стало легче и на душе веселее.

Начальник отделения милиции базара вернул еженедельную взятку оптовикам, на которых эту дань сам же и наложил, за возможность завозить и торговать "самодельным" товаром. А они на это были мастера... Оптовики после этого задумались и погрустнели.


Алексашка после короткого отпуска вышел на работу. Он с боязнью открыл входную дверь и его испуганный взгляд метнулся в сторону статуи: пьедестал был пуст. Сердце приятно защемило.
Судебное заседание было назначено в полдень и он успел еще раз ознакомиться с подзабытым делом.
...Когда он услышал знакомое: "Встать! Суд идет!" - у него похолодело в груди. Медленно и неуверенно стал зачитывать решение суда, мямля каждое слово и делая длительные паузы, не связанные со знаками препинания. Суть зачитанного мало кто понял. При оглашении приговора слова стали сами собой застревать в горле так, что их приходилось все время запивать водой из услужливо приготовленного стакана.
Дочитав приговор, мурашки ледяного пота побежали по спине судьи. Одышка расперла легкие, воздуха не хватало. Он невольно потянул ворот мантии, облегчая дыхание.


- Саша! Сашенька! Что с тобой? - толкала его жена в бок, - да, проснись ты, наконец. Тебе плохо? Ты так брыкался... и такая не здоровая одышка... Я накапаю корвалола, - и побежала за аптечкой.
Она нежно приподняла его голову, давая возможность принять лекарство.
- Что с тобой случилось, не хорошо, да?! Ну, вставай потихоньку. Я поздравляю тебя с днём ангела, с твоим днём рождения. А вот и подарок, - она протянула ему бронзовую статую богини Фемиды, а для души - толстый антикварный фолиант Библии.
- Спасибо, дорогая, - поблагодарил Алексашка, - но это атрибуты не моего знака Зодиака.
- Жаль, а я думала тебе понравится.
- ...Это, что ж, я спал, получается. Так это был сон?! А с какого момента?... - Алексашка однако воспрял духом, одышка прошла, настроение приподнялось и он даже чмокнул жену в щечку.
Он представил, как бурно они отметят его день рождения на работе, и стал поспешно собираться.


Когда судья Гончар открыл дверь суда и вошел в вестибюль, то первое, что его поразило - была статуя богини Фемиды, стоящая на своем месте. Судорожная дрожь прошла по его телу, голова закружилась и он присел на ступеньки.
Подоспевшие сослуживцы подняли его и потащили в свой кабинет. Из их уст лились дифирамбы и поздравления, которые вызывали в имениннике необузданный нелепый страх и смертельную тоску.
Неожиданно для присутствующих Алексашка из чайника стал поливать находившиеся на столе служебные документы, а преподнесенные ему подарки стал швырять в поздравляющих с большой меткостью. Сначала подумали, что он просто пьян и попытались уговорами и ласками успокоить его, но это возымело ещё худший эффект и именинник полез в драку, а после под стол в поисках ледяного дыхания женщины.
Закончилось всё вызовом скорой помощи, и недовольством сослуживцев из-за сорвавшегося мероприятия, по поводу которого у них со вчерашнего дня чесались носы.


А на другом конце города, жена начальника милиции базара корила мужа за не состоявшуюся покупку норковой шубы, обещанной днями ранее, и употребляла такие слова, что назойливые базарные мухи покинули помещение.
Муж жалобно пытался оправдаться, лепеча в ответ всякую несуразицу, но в глазах разъяренной женщины это оправдания не имело.


Нина Павловна придя на работу чуть свет, была обескуражена чародейством свершившимся на ее рабочем месте. Весь стол был убран гирляндами из красных и белых роз, а поверхность его усыпана сверкающим каменьем. Здесь были лазурит, опал и сапфир, лунный камень и зеленая яшма...
Объяснить невиданное чудо пригласили ясновидящую Марфу. Прорицательница ненадолго задумалась и тут же выдала решение. Здесь имеет место быть одно из двух: либо трефовая дама отмечена свыше, либо хозяин на нее имеет виды... Я, лично, больше склоняюсь ко второму.
Хозяин покраснел: из него наружу лезло жлобство...


- ... Я говорила им правду, а они обижались; я предупреждала их об опасности, а это не нравилось; я судила по справедливости - опять же воз недовольных.
- Ничего, - ответила мать, - значит еще не время, - не дозрели... Дадим им еще немного времени; должны одуматься, тут уж либо, либо...
И ждет с тех пор Астрея на небе, когда же позовут её правду судить. Но видно, рано еще этому времени придти.



8. С К О Р П И О Н


- Мама, я подозревала, что тебя не любят на работе. Но, что ненависть достигла таких размеров...
- Послушай-ка, дорогая доченька. А как ты думаешь по другому можно обустроить наш быт: купить дачу, тебе машину. Может быть думаешь, что добрый дядя, Дед Мороз, все это будет носить из года в год? Да! Будет! Если ему, благодетелю, и еже с ним, зажать в тисках детородный орган и, изо дня в день, из месяца в месяц, эти тиски поджимать, подкручивать... Другие методы, увы, мне не известны.
Элеонора Ильинична строго посмотрела на дочь. От этого взгляда за спиной у той оборвался карниз и повис на одном гвозде.
- Вот и гвоздь, кто, поищи попробуй, просто так тебе на место вставит? А если его не вставить, так и будешь перекошенной ходить.
- Твои методы, мама, дики и гнусны. Как бы тебе чего не подстроила жизнь... или сотрудники, с которыми ты работаешь.
- Руки коротки! Я сижу сверху; все рычаги управления у меня в руках. Плюс деньги, которые я из их же карманов выворачиваю. Ничего у них не получиться, как бы ни старались. Были, не скрою, борцы за справедливость, борзописцы паршивые; строчили доносы в вышестоящие организации. Были комиссии из главного управления, из профсоюзов, из налоговой инспекции. Всем уплачено в меру из карманов зачинщиков, их пособников, да и остальных пришлось присовокупить, чтоб бдительность не теряли и последствия оценивали. В результате, все осталось, как и было, а где теперь эти писаки? Воду мутят где-нибудь в других местах. От таких надо избавляться и нечего с ними церемониться, поскольку, кроме вреда от них обществу никаких благ не перепадет. А на таких как я в государстве порядок и польза держится, потому что эту публику держать в ежовых рукавицах надо, а иначе поразнесут, порастащат, испохабят всё и вся. Ну, а я уж за такую ношу, что на плечи свои взвалила - поощрена быть должна, что и происходит за счет этих же балагуров.
И знай, дочь : если не ты будешь запрягать и погонять, то саму обуздают и погонят грязь месить... Так что ты носом не вороти, меня слушай. Я - мать, и мне виднее, куда тебе ступать, чтоб на задворках не оказаться. Некому больше тебя на путь истинный направить, так что соображай, что говорю, и не виляй задом. Я тебе плохого не пожелаю.
- Да, мама, знаю, что мир так устроен. Но почему так гадко на душе от такого устройства?
- Потому что, в отличие от тебя, в пятнадцать лет знала, что деньги решают все. А ты в двадцать пять, начитавшись романов, думаешь, что все решает любовь или подобные глупости. Мужиков посылают с молоду в армию, чтобы они стали мужественнее и глупости из головы выкосило, а вас, дур, надо посылать на стажировку на панель, чтобы понятия любви и порядочности свое место знали.


Семен Израилевич ворочался на кровати который час, но сон не брал. Было душно. Казалось, что его поджаривают в жаровне, к тому же шпыняло, словно электрические искры пронизывали все тело. "Господи! Спаси и сохрани, - бормотал Семен Израилевич в полудреме, - за что, за какие грехи расплату непомерную несу. Праведную жизнь вел и веду, ты же, господь, свидетель. Ни воровал, ни крысятничал, слова кривого ни на кого не обронил. Что же еще надобно, пошто мучения испытываю?
Включить бы кондиционер, хоть на час, может попустит? - и тут же скоредная мысль забивала предшественницу, - как же включить, если днем жара несусветная - тут уж точно без кондиционера не обойтись, а тарифы на электроэнергию непомерные, как господь допустил... Все, все хорошо здесь, и могло бы быть намного лучше, если бы не евреи и не климат. Евреи кругом такие крученные верченные - никак не обойдешь, и климат жаркий от которого на улицу лишний раз не выйдешь. А выйдешь, в контакт войдешь - так сладко подмостят, что и не заметишь, в какой момент с тебя штаны снимут..."
Семен Израилевич перевернулся в который раз на другой бок и стал вспоминать, что он "не так" в жизни сделал, в чем грешен или порочен. Вины особой за собой не обнаружил, и тем огорчился, что подвергся не заслуженно воздействию из вне. А то, что кто-то пошаливал, и посылал зловредные стрелы в его сторону, он не сомневался, потому как настроение ни с того, ни с сего на ровном месте, с хорошего делалось испорченным и скандальным, что в обычной жизни для него было не свойственно. Один из первейших законов мироздания гласит: ничто просто так в жизни не возникает, основа всему повинна быть. Это, если земные законы брать, а не потусторонние; а если так, то и всякий на них ориентир держать обязан. Одним словом, сник Семен Израилевич в недоумении среди евреев и жары.


Эх, Элеонора Ильинична, Элеонора Ильинична, как же вы забыли благодарить Семена Израилевича за то, что он вас пожаловал представить бухгалтером в проектный институт двадцать лет назад. Вы были тогда обворожительно молоды, но глазки стреляли прожженно опытным образом, предрекая серьезные последствия... У вас тогда еще не было прозвища "Скорпион", но разящее жало было приподнято и подрагивало от готовности применения.
Тогда в кассе института денег на счету не было - одни сплошные расходы, и бухгалтеру дел особых не вырисовывалось. Но постепенно баланс подрос, появились заказы, отделы обросли работой и перед глазами Элеоноры Ильиничны запестрели нули довольно-таки крупненьких сумм, вызывая зависть и вожделение. А где вы видели женщину, которая осталась бы в стороне от проплывающих мимо денег - магических разноцветных бумажек, на которых построена роскошная жизнь. К этому благоприятному времени у Элеоноры Ильиничны на руках уже были немаловажные козыри. И главный из них - директор института Леонид Петрович Кожемякин, имел неосторожность поддаться на чары молодой бухгалтерши, что называется, влип "по самые помидоры". Она так продуманно отрезала все пути к отступлению, что хочешь - женись, а хочешь - караул кричи. Но коварная обольстительница поводья отпустила, демонстрируя преимущества свободной любви. Элеонора Ильинична ни на то, ни на другое не настаивала, и предложила вечную дружбу, взамен рассчитывая на поддержку. В ейной голове, свободной и независимой дамы, давно уже сложилась комбинация, в которой не было места приготовлению пищи вечно голодному самцу, стиркам и прочей бытовой дребедени, уносящей жизнь прочь. Скажите на милость, на кой ляд ей в постели, пусть и приятная в употреблении итальянская комбинация, если с помощью системы умно продуманных ходов, подобными тряпками можно устлать путь к сладкой жизни навечно. Леонид Петрович наперед ходы не просчитывал, на фиг нужно, тут бы из создавшегося лабиринта выход найти, и то ладно, потому предложению обрадовался, чуть со стула не упал. Ударили по рукам к огромному удовольствию Леонида Петровича, что обеспечило Элеоноре Ильиничне поддержку настолько полную, что не стеснялась от имени директора издавать и подписывать приказы, руководить институтом, как ей вздумается. Вот тогда-то она и превратилась из простой Эльки, бухгалтера недоучки, в полновластную Элеонору Ильиничну, деспотичную, бескомпромисную, властолюбивую. Это все происходило с постепенным течением времени, не вызывая резких возражений. Заполучив в свои руки механизм управления институтом, она сделалась его владычицей. Ввела сотраповские порядки, выявила подленькие души и поставила их себе на службу, овладела правом карать и миловать, наводить трепет на слабых и портить основательно настроение строптивым и самостоятельным личностям. Одним словом, месила тесто из плоти инженерно-технического сословия, как ей вздумается по настроению и по своим понятиям жизни.


... Так Скорпион ужалил Великого Ориона, разозлившего непорочную богиню Артемиду, так он напугал несчастного Фаэтона, сына бога Гелиоса, не послушавшего предостережения отца, и решившего прокатиться по небу на его огненной колеснице. В ужасе он бросил поводья и Ярило чуть было не сожгло землю и не спалило небо. Зевс Громовержец тогда поправил положение, но будет ли так и впредь?..


Пока весь институт ждал и надеялся на ниспослание им свыше нового толкового руководителя, способного организовать выгодные заказы и благоприятную обстановку для работы, поставив на место разбушевавшегося сверх меры бухгалтера, Элеонора Ильинична в облаках не парила и крепко держала одной рукой директора, а другой выжимала соки из обузданного нею коллектива, выкручивая его, как какую-нибудь половую тряпку. Сотрудники пищали, кряхтели, ругались в сердцах, кляли, утирали слезы и слюни, но ничего не могли поделать: крепкие клешни Скорпиона ослаблять свою хватку не собирались.


Дохлая мышь лежала у двери главного бухгалтера. Элеонора Ильинична отпрянула, ощутив внутри тошнотворный привкус. Было ясно: мышь не могла прийти под дверь сама, и тем более, использовать это место для своей кончины.
- Ах, никак не угомонитесь, баламуты, - мстительно взвизгнула вслух Элеонора Ильинична. - Всем отделам уменьшу премию на десять процентов, и чтоб мышь свою убрали, а то не досчитаетесь двадцати процентов.
Сказано было так, что эхо разнесло новость по всему коридору, а далее по лестнице на другие этажи.
Гомон поднялся в отделах, обличая несправедливое решение.
Уборщица в пять минут убрала мышь. Главный бухгалтер зашла в свой кабинет, размышляя о роли личности в истории.
Директор оставался в неведении дел происходящих в институте: ему под дверь дохлую мышь не подкладывали и премии не лишали. Его все устраивало.
"Следующий раз будут думать, прежде чем руководящему звену каку под дверь подсовывать", - гордилась собой Элеонора Ильинична мысленно.
Однако, на следующий день кто-то вымазал ручку двери солидолом и она в него влезла. Пальцы руки оказались вымазанными вязкой смазкой, а запах вызывал рвотный рефлекс. Элеонора Ильинична долго отмывала руку в туалете под водой, придумывая кару сослуживцам. "Сниму по пятьдесят процентов премии начальникам отделов - пусть сами ищут виноватого и скубут его всем коллективом", - осталась она довольна своим изобретением.


- В жизни нет большего счастья, чем сесть на голову остальным и выкачивать из них ресурс, - так учила она дочку.
- Но мама, ведь это же подло, низко и гадко...
-- В таком случае подставь свою шею под хомут и кляни жизнь за ее подлость, низость, гадость. Выбирай, что тебе больше по душе, а как мать - скажу: "Жизнь надо чувствовать и глубоко понимать, а поняв, беззастенчиво действовать, иначе праздника на твоей улице никогда не будет. А надеяться, как ты, на счастливое разрешение всех проблем таинственным волшебным образом, может только круглая дура, к которой мне бы не хотелось относить тебя. Вот так-то доченька, и никак иначе. Вот чем наш хлеб насущный попахивает".


Слова имеют свойство материализоваться, и Элеонора Ильинична в этом весьма преуспела, а из ее уст философы получили бы интересные выкладки.
Так, добиться того, чтобы директор в личной беседе называл ее "моя милая Элечка", стоило в материальном измерении дачи, машины, а в дальнейшем обещало не менее интересные превращения. К тому же она уже намекнула, что давно не отдыхала заграницей.
Как поделить квартальную премию института, чтобы себе досталось больше,чем всем, вместе взятым, сотрудникам? Этот вопрос не мучил Элеонору Ильиничну вовсе. Система штрафов, которую она придумала заблаговременно, решала этот вопрос без особых затруднений. Оставалось только применить арифметику.
Одним из инструментов наказаний был журнал опозданий на работу, который ровно в восемь часов закрывался, и те, кто успел в нем расписаться радовались, как малые дети этому событию; а те, кто не успел, наоборот, огорчались, кляли не сложившуюся жизнь и тех, кто придумал эту ужасную пытку.
Элеонора Ильинична извлекала ровно в срок тетрадь у вахтера и упивалась ее изучением. Чем больше было опозданий, тем радостней у нее бурчало в животе, от чувства своей победы над подотчетными ей людишками. Она по своей инициативе вызывала опоздавших в директорский кабинет и собственноручно вела допрос. С особым вожделением она проводила экзекуцию со старослужащими. Они очень переживали, цвет лица их менялся с землянисто-белого на красный и наоборот, пытаясь объяснить причины своего опоздания. В эту минуту Элеонора Ильинична заражалась чувством охотника настигшего загнанного зверя. Внутри ее все ликовало. Она готова была запеть любовную серенаду в душе. Старослужащие знали, что опоздание могло трактоваться, как нарушение производственной дисциплины и поводом для увольнения. Это их очень пугало, что забавляло главного бухгалтера.
Она сгущала краски так, что у провинившегося шли круги перед глазами и наступало помутнение жизненных сил. Кошмары привиделись обреченным, и после все они клялись, что видели коготок скорпиона прямо у себя перед глазами. Еще миг и жало должно было поразить их.
Молодежь была понаглее и побеспечнее, и им плевать было и на Элеонору Ильиничну вместе с ее ядовитыми штучками, и на весь институт, который явился на их жизненном пути неизвестно каким образом. Вся жизнь была впереди и множество дорог их ожидающее, не позволяло всерьез воспринимать угрозы главного бухгалтера. Элеонора Ильинична это понимала, и потому отступила в тень своих замыслов перед этими недозревшими головастиками.
Опоздание с перерыва каралось тем, что опоздавший вынужден был писать заявление о предоставлении ему освобождения на полдня за свой счет.
Перерасход времени телефонных разговоров ложился финансовой стороной на весь отдел. Каждый служащий и, прежде всего, начальники отделов должны были следить за содержанием и краткостью разговоров своих сослуживцев.
Сотрудники следили за начальниками и доносили об их слабостях, промахах и допущенных нарушениях. Если кто-то в течении дня оказывался "под шофе" - Элеоноре Ильиничне не надо было заходить в комнаты и нюхать воздух в коридорах - ей об этом доносили в ту же минуту. Система сбоев не давала.
Сроки сдачи проектов, которые опять же таки, зависели от воображения Элеоноры Ильиничны и её видения невозможного, сжимал в тиски отделы и бригады, вынуждая их работать сверх нормы. Заказчик же за досрочное выполнение проекта выплачивал дополнительные премиальные, согласно условиям договора, которые доставались директору и его неразлучной спутнице. Элеонора Ильинична не настаивала на женитьбе, она довольствовалась добычей денег, как шахтер, вскрывая один пласт за другим. В ее задачу входило снизить расходы института до полуобморочного состояния сотрудников, что увеличивало прибыль до максимума, и далее лишь оставалось правильно её поделить...
Идеал работы учреждения она почерпнула из книги Солженицына, в котором сотрудники содержались в закрытых камерах и могли работать круглосуточно, получая взамен только самое необходимое для жизнедеятельности, при исключении любых возможностей проявления недовольства.
Все расходы и приходы, штрафы и наказания были расписаны в черной тетрадке Элеоноры Ильиничны, с которой она никогда не расставалась и на ночь клала под подушку. К утру, в ее голове труженицы рождалась новая идея, как вставить свой интерес в расходную часть института. Она придумывала для себя новые должности, которые прекрасно совмещала с основной деятельностью, благо они не требовали расхода дополнительных сил и энергии.
По ее приказу в одну комнату, названную "машинным залом" снесли компьютеры со всех отделов, и объявила себя заведующей, в обязанность которой входило открывать и закрывать зал.
От кого прятались компьютеры и для чего было создано это неудобство, объяснить никто не мог. Это действо организовалось для очередной должности Элеоноры Ильиничны. Она владела заветными ключами и открывала зал и закрывала по своему усмотрению. Всякое дело должно было покоряться и подчиняться ей.
Ключи от комнаты технической библиотеки тоже хранились у нее. За это ей была пожалована должность заведующей библиотеки.


Кто не страшился гнева бухгалтерши? Всё она прибрала к рукам. А как было не страшиться, если ее жало, подобно скорпионьему коготку, готово было ужалить каждого, кто не разделял ее мнения или не желал подчиняться.
Стоны проклятия шли от стен института и достигали Мертвого моря, беспокоя по ночам и внося смятение в душу невинного Семена Израилевича. Он тужился понять, что так навязчиво беспокоило его душу. Он припоминал, анализировал, выдумывал всякую всячину, но никак не мог обнаружить истину. Она скрывалась от него в чем-то совершенно необъяснимом. Он даже стал подумывать - ни ангел ли смерти приносит в его душу смятение перед тем, как увести с собой в царство Аида.
Семен Израилевич был так встревожен волнениями сотрясающими его душу, что составил завещание, распределив имущество среди своих близких. Близкие заволновались правильностью раздела и стали дополнительно близкими и ласковыми, с тонким оттенком подхалимажа. Каждый старался доказать ему, как грамотно он распорядился бы наследством, окажись оно в руках. От этого Семен Израилевич заметался пуще прежнего, что расстроило его окончательно; пока он ни догадался взять газету, скрутить ее трубочкой и отгонять назойливых родственников, так и лезших со всех сторон, не давая возможности даже туалет принять...

...Как мог ты, смертный Фаэтон, выпросить у отца своего, бога Гелиоса, его огненную колесницу, чтобы взвиться на ней в небо, а затем бросить поводья, испугавшись одного вида Скорпиона.
...Как можете, вы смертные, требовать от меня большего, возмущалась в сердцах Элеонора Ильинична, если толком не сможете воспользоваться теми благами, которые по праву принадлежат мне!
Мне одной! И нет у меня страха ни перед чем в мире, и потому перечить мне не позволю никому... даже самому директору института.
Директор об этом знал, и не перечил.


И мучаться бы в своих догадках Семену Израилевичу долго и бесплодно, если бы не прибыла с родины его молодости очередная эмигрантка, работавшая в том же институте, где некогда трудился он. Рассказала она про стоны коллектива, про его мольбы и проклятия в адрес ненасытного Скорпиона, готового лбом протаранить Вселенную, и понял Семен Израилевич, откуда на него беспокойство нисходит. Поехал он тот же час в Храм Гроба Господнего и поставил свечу за десять шекелей, и просил Господа отвести от него проклятия сотрудников ниспосланных на бухгалтершу, некогда им на эту должность устроенную. А теперь вон, как всё в его сторону развернулось, по ночам покоя нет.
И пришло облегчение на сердце к закату солнца поближе, и появилась вера в спокойную будущность.


Но вдруг, что-то изменилось в атмосфере института. А может быть это была всего лишь пятница перед выходными... или давление атмосферное в норму пришло.
Мрачную и угрюмую Элеонору Ильиничну видели входящей в свой кабинет. Эта же маска была на ней, когда приходили за ключами от технической библиотеки и машинного зала. Она молча выдавала ключи ни с кем не разговаривая, ее боялись потревожить излишними вопросами, видя не расположенность.
По-прежнему её зловещий дух витал в коридорах института, тихо приоткрывая двери, вторгался в комнаты сотрудников, внося с собой тревогу и беспокойство. Рабочий гомон умолкал, все углублялись в дело. Дух ее шелестел страницами открытых книг, шуршал в чертежах, обламывал листья комнатных растений, опрокидывал собранный мусор в коробках из под обуви, обрывал телефонные разговоры сотрудников, перемешивал документы, сбрасывая их на пол, и молча покидал комнату, оставляя после себя тягостную липкую удушающую атмосферу.
Она стала редко появляться на глаза сотрудникам, отдавая распоряжения и указания по телефону. Институт замер в ожидании отгадки такого изменения поведения. Все кругом обратилось в слух, стараясь постичь истину происходящего.
В один из дней она не вышла на работу. Не вышла и на следующий день. Институт гудел ульем, предчувствуя нечто не обычное, в надежде на свою пользу. Кто-то видел бухгалтера сдающей анализы в поликлинике. В воздухе повисло торжество победы и ожидание праздника.
Через неделю она появилась; косметика с трудом скрывала бледность лица. Сотрудницы усиленно применяли белила для макияжа своих лиц, чтобы скрыть алый цвет радости рвавшейся наружу и не желающей прятаться под пудрой и кремами. Несмотря на ликующие внутри нотки, все понимали неопределенность положения, и маловероятность фатального исхода для такого знойного вампира, каким являлся их бухгалтер. Через месяц надежда на лучшую жизнь увеличилась - Элеонора Ильинична таяла на глазах, худела и бледнела на радость сотрудникам, которую им трудно было скрыть, и внешность её не поддавалась никакому камуфляжу.
Видя все это, Элеонора Ильинична дополнительно исходила желчью, что ещё более ухудшало её здоровье. Иной бы сдался и подумал о раскаянии при появлении таких неприятных симптомов. Иной! Но только не она. Назло всемерной радости недругов, и к их печальной неожиданности, выяснилось, что дочь Элеоноры Ильиничны тоже работала бухгалтером, и мама быстро сообразила, в чьи руки можно доверить годами устроенное хозяйство. Она заставила дочь уволиться с прежнего места работы и быстренько оформила своим замом. Это был ход достойный Скорпиона. Сотрудники института поникли головами. Элеонора Ильинична понимала, что раскрыть секреты институтской бухгалтерии постороннему лицу было крайне не желательно. Делать достоянием будь-кого те интересные цифры, на которые с таким трудом в течении многих лет кропотливого труда, интриг, сражений, брани удалось ей выйти и оберегать от чужого глаза, и не в последнюю очередь, размер своей зарплаты и прочие неприличные соотношения.
Конечно, новый бухгалтер, будь такой назначен, мог просто продолжать идти по пути предшественницы, присвоив чужие достижения себе. А мог, по наивности, ужаснуться, не удержать поводья, и выболтать ценнейшую информацию, удивившую бы многих. И несомненно, раскрылись бы назначения иных платежей... Оба варианта были убийственно неприемлемы.


- Нельзя, нельзя, и еще раз нельзя, - истерически топала ногой Элеонора Ильинична, убеждая дочь, - поставить чужого человека на мое место!
- Мама, но почему я должна уйти со своей работы, которая мне нравится? - пыталась возразить дочь.
- Катерина, доченька! Если ты не хочешь моей преждевременной кончины, если ты не хочешь увидеть, как бесы танцуют на моих костях, если ты не хочешь услышать радостный вопль победы из уст моих недоброжелателей - ты должна поступить так, как я тебя прошу. Только в этом случае мы не утратим семейных ценностей сосредоточенных в недрах института, а это, не забывай - двадцать лет моей жизни. Кстати, и Леонида Петровича ты могла бы раскачать; он еще может... только ленится. А это дополнительные бонусы на последующие годы.
- Мама! В своем ли ты уме, дочери подсовывать своих любовников, годных мне в дедушки.
- Лекарства тоже горькие, доченька, но результат приятный. В этом мире либо ты топчешь, либо тебя; и каким способом ты добился успеха, через пару лет, никто не вспомнит. Успех оправдывает любые средства. Помни об этом, иначе - пропадешь. Это основной закон нашего времени, и не только нашего.
- Мама, мама! Неужели и я так буду рассуждать, через какие-нибудь пятнадцать лет?
- Тебе нет никакой надобности терпеть весь этот срок. Чем раньше придешь к пониманию этого, тем лучше. И не затягивай - каждый утраченный год будет нести с собой серьезные потери.
Так, некогда влюбчивая и романтичная Катька, стала Екатериной Петровной.


Семен Израилевич наслаждался прелестями морского прибоя, ласкающего взгляд, а заодно, и внутренним своим состоянием. Он получил наслаждение от приятных сновидений пришедших на смену душевной смуте. Тревога ушла сама по себе, оставив его тело для покоя.
"Надо будет еще свечку поставить за упокой волнующих души страстей", - подумал он и облизал губы языком от грамотно принятого решения. "Надо же помочь людям, ставших жертвой чужих пороков, обрести лицо". Он судил так по лицам, которые наблюдал на приезжавших с его бывшей родины, где прошло босоногое детство и разгильдяйски веселая молодость.
"Вот так и совершай добрые дела, а после весь институт тебя проклинать будет, - сделал неутешительный вывод Семен Израилевич. - А с другой стороны, если их не совершать, так зачем и жить на этом свете? Хотя в сиеминутной жизни совершенные гадости как-то лучше на пользу идут, но у праведника жизнь чище и на них молятся поколения - вот попробуй выбери, каким путем следовать в рай или ад, и разберись, какая дорога куда приведет и, что в жизни более радости несет..."


- А что, этот хрыч, Семен Израилевич, по-прежнему парится на своей земле обетованной, или подался в более благодатные места? - как-то спросила Элеонора Ильинична у вернувшейся из-за границы сотрудницы.
- Парится по-прежнему, матушка, - отвечала та, - только я не заметила, что это ему во вред пошло. Видно наша благодатная земля и опасность быть ужаленным ядом сограждан, никак во благо пользы не несла. А там он расцвел, посвежел и очень даже жизнерадостен.
- Вот о нас с вами этого не скажешь... - завистливо вставила Элеонора Ильинична.
- Да, да! Даже не смотря на деньги... - сорвалось с языка собеседницы.
- Ты на что это намекаешь, Валентина? Смотри у меня, договоришься...
- Я в хорошем смысле, то есть, что наши с вами деньги не сильно влияют на цвет лица и душевное спокойствие...
- Что ты несешь, милая? Какие у нас с тобой могут быть общие деньги? Ты уж совсем умом, я смотрю, тронулась. Надо будет тебя на разряд в должности понизить. Я хотела, да видно, забыла. Хорошо, что под руку попалась...



...Если раньше ее можно было увидеть на входе в институт, с ее неизменной черной тетрадкой, отмечающей тех, кто задержался с перерыва; прислушивающуюся у дверей отдела к таинству производственного процесса и ловящую малейшее отклонение от его нормального протекания; крадущуюся к параллельному телефону, чтобы прослушать разговоры и вовремя зафиксировать не производственную болтовню; подсматривающую в замочные скважины кабинетов начальников отделов, чтобы мельчайшие подробности их деятельности не уклонились от ее ведения, то ныне она пропала. Ее отсутствие заполнили слухи. И чем дольше ее деспотичный взгляд и хозяйский тон голоса не падали на головы служащих, тем убийственнее слухи объясняли отсутствие главного бухгалтера. Были и сочувствующие со странным ходом мысли: "А кто теперь зарплату нам будет начислять? И не будет ли хуже того, что было?" Предполагали страшнейшие из жутких диагнозов, сулили мучительное прощание с жизнью, растянутую во времени агонию, и все самое наихудшее, что могло привидеться разогретому кошмарами бытия мозгу. Все эти предположения, пожелания, сплетни докатывались до ушей ее дочери в совершенно протухшем виде. Катерина приняла на душу неприятную волну домыслов. Ей обидно было за мать, но те люди, которых она гнобила многие годы, тоже нуждались в сочувствии.
Чем более жуткие домыслы о здоровье главного бухгалтера распространялись, тем более торжественнее и радостнее они звучали в устах распространителей. В конце концов, молва о неизлечимости болезни достигла такого внутреннего подъема в умах коллектива, что никто не сомневался в окончательном исходе.
Элеонора Ильинична бледнела и худела изо дня в день. Катерина переживала за мать и копила боль за недоброе к ней отношение со стороны сослуживцев.
Семен Израилевич чувствовал небывалый подъем энергии и приподнятое настроение. Пчелы кружили над ним, как над благоухающим цветком.
Леонид Петрович, директор института, очнулся от возрастной спячки застигшей его за рабочим столом, от шуршащих слухов заполнивших просторы руководимого им заведения. Он оторвал приклеившуюся к столу щеку и неожиданно для себя взревел:
- Все, хватит!..
- Вызывали, Леонид Петрович? - секретарша открыла дверь.
Директор расправил заспанное лицо ладонями:
- Передай всем, чтобы прекратили разговоры об Элеоноре Ильиничне. Услышу - выгоню с института. Это все.
Секретарша растаяла в мутной задумчивости руководителя.
Раздался звонок, оповестивший об окончании трудового дня, но служащие восприняли его, как точку в распоряжении директора. За этой точкой скрывались боль прожитых лет, стабильная ненадежность бытия, нестабильная надежда на новую чудесную сказку, сказку о волшебном мире, где всё замечательно и по честному, по справедливости.
...Эту сказку рассказывал вечером детям сказочник по телевизору, и тем теребил душу взрослым воспоминаниями расшатавшихся нервов.



Элеонора Ильинична моталась по больницам и поликлиникам, одаривая их своими анализами. Мед учреждения хмурились, надували щеки; морщились лбы умудрённых опытом светил, высказывались различные мнения, выписывались многочисленные медицинские препараты, счет таблеткам шел на киллограммы. Она пила их, забывалась в тяжелом мутном сне, пробуждаясь, стонала от потери контроля над директором и ей подчиненным институтом.
"Катерина не в меня - слишком добра. От этого всё зло... Мама, - словами дочери, возражала за нее Элеонора Ильинична, - а как же вера в справедливость, взаимовыручку? Спокойствие, наконец, из каких источников черпать? - Плюнь на все это и разотри. Это детская болезнь, которую многие не могут пережить до старости. Надсмотрщику над рабами это чувство не должно быть присуще, иначе он сам станет рабом. Обидно покидать этот свет, когда все так удачно складывается. Вот только сил никаких нет по нему расхаживать…
Как быстро всё прошло. Как обнажаются совершённые некогда ошибки. Как не возможно всё рассказать ближним, предупредив их наперёд от поражений и потерь - не поверят, не оценят, насмеются, забудут. Потому что в их жизни все будет несколько иначе; так и не так, похоже и не похоже. И только через много лет, на своем закате - вспомнят, поймут, оценят, но будет уже поздно. И тогда начнут они, с уже выступившей пеной у рта, торопиться, повышать голос, чтобы успеть предупредить... Все тщетно, каждый норовит самостоятельно наступить на уже подготовленные для него грабли.


Телефон звонил раненым зверем с похрипыванием. Элеонора Ильинична не хотела никого слышать, ни с кем разговаривать. Её истощённое тело не желало общения, но наглость звонившего, вывела ее из себя.
Это был спасительный звонок. Во всяком случае подающий надежду. В природе иногда попадаются люди, добрые по своей сути настолько, что пропадая, бросают спасательный круг всякому дерьму. Это их и губит. Но самое удивительное то, что сколько раз одна и та же ситуация повторяться будет, столько раз они будут бросать этот круг, и всякий раз, во вред себе.
Эх, Наталья Евгеньевна, Наталья Евгеньевна! Зачем вам было вмешиваться в дело по которому плохо спит по ночам Семен Израилевич, дело, задуманное природой отношений, самим провидением... а после и вам не известно чем оно выйдет. Но что сделано, то сделано, и пусть о том скорбит неудачник. Потерпи еще пару недель и все было бы кончено. Ан нет, Наталья Евгеньевна не выдержала внутреннего брожения, и сообщила страждущей об открытии нового диагностического центра с современным оборудованием и опытными врачами, пока мало известном и труднодоступном широкой публике из-за своей малой пропускной способности. Но если надо, то сердобольная Наталья Евгеньевна бралась все устроить в лучшем виде.
И устроила.
Через некоторое время коридорами института поползли слухи - диагноз не утешителен, но установлен - системная волчанка. Вероятность излечения малая, но надо надеяться. Требуется переливание крови в больших объемах.
Институт замер в ожидании конца. По вечерам шуршание страниц справочников и энциклопедий наполнял дома сотрудников. Каждый сам старался убедиться, что дело безнадежное.
Через неделю о редчайшем заболевании, о котором у врачей было не много познаний, сотрудники института знали всё до мельчайших подробностей. Все пришли к выводу, что больная обречена.
Отдавая дань должному, директор потребовал, в просительной форме, от сотрудников сдать кровь для гибнущей. Кто мог, тот выделил свои двести грамм, первоначально наполнив их своими обидами, горечью, проклятиями.
Сдали. Забыли. Закружились в бесконечности дел.


Через два месяца в вестибюль института вошла полная женщина, с лицом опухшим, словно от укуса шмеля.
Впоследствии говорили, что за ней двигался членистомерзкий хвост, приподнятый и вытянутый к голове, на котором горел ярким светом коготок с готовым к впрыскиванию ядом.
На проходной ее задержали, требуя пропуск.
- Спишь на службе, Матрена. Видно, возраст над тобой давлеет, - услышала в ответ оторопевшая вахтёрша. - Ну-ка подай мне ключ от кабинета главного бухгалтера.
Бледная Матрена смотрела на незнакомое лицо, говорившее столь знакомым каждому работнику голосом. Она отдала ключ, не веря своим глазам, сомневаясь в правильности поступка.
- И журнал опозданий , сюда...
Тут уж Матрена перестала сомневаться, кто перед ней, по отдельным ляпам, как художник, воссоздавая образ прежнего главного бухгалтера.
Через пятнадцать минут весь институт обмер с полуоткрытыми ртами и расширенными глазами. Внутри гулял холодок страха.
"Finita la commedia, - сказал италоязычный молодой специалист в процессе написания заявления на увольнение, - если он возвращается, то я исчезаю, как без воздуха жить? "Кто он? - спросили у него. - Скорпион!"
"Мы же сданную кровь свою так заговорили, что она никак не могла пойти на пользу. Где же справедливость?" - кряхтели своими мозгами старослужащие.
"Я болезнью Боткина болел. Специально утаил и кровь сдал, чтобы никакого сбоя не произошло. И вот тебе на..." - взгруснул начальник отдела "Сетей и подстанций" не пользующийся благорасположением главного бухгалтера.


Семен Израилевич на своей далекой благославенной земле почувствовал боль в сердце, первый раз за последние месяцы, и ужаснулся своему возрасту напомнившему о себе.
Сердце мяло и сдавливало, как будто в него давило каблуками множество людей.
"Может быть на родине что-нибудь не хорошее случилось, - подумал он, вспомнив предыдущие негоразды. - Но я же не могу быть козлом отпущения за кого-то всю жизнь", - и стал массажировать грудь, пытаясь унять боль.


- Мама, я ухожу из института, увольняюсь, - сообщила Катерина безапеляционно. - Тут такая не здоровая плотность воздуха и проклятия носятся над головой, словно молнии Зевса. Мне по нраву спокойная жизнь, а не постоянная колотнеча с придурью.
- Погоди, доченька. Я их в неделю утихомирю. Будут, как шелковые ходить по струнке и здравицы кричать в нашу сторону. Я им кишки-то повыпущу, всю зарплату на лекарства переводить будут. Обрадовались ироды, что молодая девочка мать подменила... временно.
- Не уговаривай, мама, пустое.


Как и обещала Элеонора Ильинична, уже через неделю весь институт дрожал от предчувствия крупных и мелких неприятностей. Дверь кабинета главного бухгалтера старались обходить и, вообще, без крайней необходимости к ней не приближаться. Но это не спасало положение.
Уже на следующее утро она стояла на дверях института словно надсмотрщик за скотом, поступающим через турникет на разделку в цех мясокомбината. Глаза главного бухгалтера алчно блестели, руки чесались. Она чувствовала жертву, и жертва, то есть , сотрудники института потупив взгляд ясно ощущали близкую вероятность расправы. Они ускоряли шаг, цокая каблуками по граниту ступенек. Она скрипела зубами, высекая искры. Вахтер держал руку на огнетушителе, висевшем на пожарном стенде, и был начеку.
Элеонора Ильинична искрами своих глаз встречала сотрудников и заставляла их стелиться ковром с чувством вины.
Чувство постоянной вины возбуждало у сотрудников ненависть к примелькавшимся картинам повседневного труда.
Торжественно ухмыляющийся взгляд бухгалтера говорил о том, что скоро начнутся веселенькие денечки, о которых служащие уже стали забывать. Ее лоснившееся, не естественно поправившееся после болезни лицо, не позволяло никому сомневаться в противном.
Ровно в восемь часов она закрыла журнал опозданий, и опершись на стол обеими руками, приняла позу вытянувшегося бульдога, у которого перед носом водили куском мяса. Вместо мяса перед глазами Элеоноры Ильиничны возникла запыхавшаяся Наталья Евгеньевна: пот ручейками струился у висков, глаза виновато потуплены.
- Нет, Наталья Евгеньевна, так не пойдет. Какой мы с вами будем пример показывать остальным, если сами не способны дисциплину выдержать.
Наталья Евгеньевна виновато смотрела в пустой угол вестибюля: "Неужели премию урежет? Помнит же ведь, что я её от смерти спасла, и свои деньги при оформлении в диагностический центр заплатила; а после требовать возврата, как-то не удобно было, ведь человек таял на глазах."
- Как человек, я понимаю, что всякое помешать может на работу во время попасть, но как руководитель, упустить нарушение дисциплины - нет. Другие не поймут и неприменут позлословить. Так что, как я вас ни уважаю, но наказание нельзя отменять; посоветуемся с директором, учтем все "за" и " против". Помниться мне, и в прошлом году у вас было опоздание. Вот и сейчас. Еще одна такая задержка и меры могут быть намного строже. И я не спасу...


Спустя три недели, получая выписку по зарплате и квартальной премии, Наталья Евгеньевна с негодованием обнаружила, что ее премия уменьшена на пятьдесят процентов. "Вот же зараза членистоногая! И угораздило же меня ей помочь во время болезни - сейчас бы уже и думать о ней забыли... Неужели, за помощь, хочет меня с института выжить, за то, что я её слабость в критической ситуации видела", - подумала добродушная Наталья Евгеньевна, не ведающая веры в подобное коварство.
Еще через неделю ее вызвал директор.
Особо не маскируясь и без всякой затейливой казуистики он сказал:
- Наталья Евгеньевна, мы вами крайне озабочены. У вас хромает дисциплина. В отделе вами не довольны, утрачены профессиональные навыки и уровень самостоятельности в работе упёрся в тупик. Я бы посоветовал вам не дожидаться выявления последующих производственных несоответствий и подать заявление на увольнение. Мы с удовольствием уволим вас с записью "По собственному желанию..." Мой вам совет: не испытывайте судьбу, и не дожидайтесь момента, при котором подобную запись вам уже не получить. Ведь согласитесь: "По собственному..." или " Служебное несоответствие..." - разница очень даже существенная.
Ошарашенная Наталья Евгеньевна, не готовая к такому повороту событий, всплакнула не сдержавшись. Выйдя от директора она решительно шагнула в кабинет главного бухгалтера.
- Ничего, любушка, не растраивайся, - Элеонора Ильинична изобразила сочувствие на лице. - Как человек, я тебя понимаю, но как руководитель - ничем не могу помочь. Заходи вечером ко мне домой, чаек попьем, посплетничаем...
- Скорпион...


- Воздух, мне воздуху дайте, - кричал задыхаясь во сне Семен Израилевич. - Жить невозможно при таких делах. Рассыптесь в прах происки сатаны и дайте жизнь мне скоротать.
"Живи, как есть, - пришел ответ со стороны сгущающихся на горизонте над ночным морем туч. - Грома не будет, как и дождя; и облегчения не жди..."



9. СТРЕЛЕЦ


Когда на землю опускается ночь, и звезды излучают свое мерцающее дыхание, на небе появляется вечный странник - кентавр Хирон. Он мчится с луком наперевес, поражая огненными стрелами тьму ночи; мудрый и справедливый, таинственный путник Вселенной...


Лучшим средством достижения цели является путь-дорога. Может быть, это и не так. Но дорогу может осилить только идущий...


Валькины предки замесили в его генах кровь многих народов. Даже калмыкская, пропитанная запахом ковыля, пылью бескрайних степей, журчала в нём тонким родничком, вот-вот грозясь пересохнуть. Выделялись же цыганская и еврейская своими бурлящими потоками, хотя количественно были представлены не более иных.


Он получил неплохое образование. Но это будет потом… По - том, по - том, по - том - стучали колеса поезда, увозившего Вальку на службу в армию.
Большая война закончилась, когда ему было четырнадцать лет; разруха и бедность были привычны, а вот "дедовщина" пугала угрюмой колючестью и зловещей неизвестностью. При одном упоминании о ней страх закрадывался в души призывников и их родственников.

"Когда, в чем-либо кошмарном участвуешь сам, это не так страшно, чем когда слушаешь об этом рассказы. Так что, не бойся сынок, везде люди живут. А там еще и кормят, одевают... Твое дело отсидеться и отлежаться эти годы, пока у нас, тут, жизнь настроится", - так говорила ему мать, на прощание.
Матери было намного страшнее в этот момент, чем шустрому, проворному Вальке, общительному и жизнелюбивому. Ноги её подкашивались от печальной неизвестности за судьбу сына.
Из всех намешанных в его крови национальностей он выбрал русскую, что и обозначилось в паспорте, с чем не согласился его старшина роты Ипполит Кондратьевич.


Много месяцев спустя Валик Мирский, лёжа на бруствере окопа, вглядывался в ночь в ожидании того, кто неминуемо должен быть убит. Магазин автомата был полон, о чём он позаботился заблаговременно. В те годы это не представляло трудности. Тусклый фонарь светил у амбара с железной дверью, остальное пространство подсвечивала Луна, лукаво предлагая себя в соучастники преступления. "Глупая, но рисковая баба," - любил повторять подобное сочетание слов старшина роты, рассказывая не нюхавшим пороху солдатам про войну, да видно, накликал себе... Стоящий на посту солдат отвечал за сохранность государственного имущества, хранящегося в амбаре. На этот счёт он был снабжен незамысловатыми инструкциями. Но сегодня постовой не стоял, а полулежал в неглубоком окопе; инструкция грубо нарушалась. На то были веские основания, и никто не имел права остановить процесс...
Валик не спал уже двадцать часов; возбуждённый охотой организм забыл думать о сне.


Город, в котором проходила служба, отстроить было проще других - он весь был превращен в строительный мусор. Машины загружались им сначала военнопленными немцами, потом чёрными от грязи и пота женскими руками, и уже далее своими заключёнными... Старая крепость превратилась в растоптанный великаном муравейник, с ползающими по ней детьми, женщинами и взрослыми мужчинами. Дети искали оружие и трофеи. Взрослые выгребали хлам.
Души погибших витали над городом, и время от времени взрывались неосторожно найденные мины.
Строительный мусор было вывезти проще мусора, накопившегося в головах и душах людей.


Благо человеку, который втягивается в униженное состояние безропотно. Хуже, если гордыня этого не позволяет.
Валька медленно проходил школу молодого бойца под пристальным надзором его же сограждан. Он научился красить пожелтевшую траву кисточкой в зеленый цвет; мыть зубной щеткой загаженный сотней мужских особей туалет, пользуясь которым, многие не могли попасть в "очко" - отверстие для стока человеческих испражнений ...по состоянию души. Другие старались наложить кучу поболее, чтоб похвастаться своим "величием силы" и нагляднее продемонстрировать салагам силу духа... Третьи, не заходя в вонючие кабинки испражнялись "на расстоянии". Салаги к утру, все "это" должны были прибрать под зорким оком "дедов".
Валик по привычке старался пользоваться всем аккуратно. Но через три месяца бессонных ночей, начал гадить, как все, особенно, если было не его дежурство.
Смена на кухню заступала в четыре часа утра. Старшина его так полюбил за вольнолюбие и остроты, что каждый второй наряд был его. Туалет он драил чаще других, как и мыл пол в казарме. Наряды вне очереди сыпались на него намного обильнее, его едких острот.
На шестой месяц службы его душа слилась с тенями мертвых, витающими над разбомбленным городом. Первой, чью душу он страстно желал встретить среди раздавленных танками, разорванных снарядами, искореженных падающими зданиями людей, была душа его старшины. Её давно уже поджидали отложенные Валиком в укромном месте патроны. Это они должны были полонить её и увести в мир теней.
Старшина же, интуитивно чувствуя это, предпринимал все возможное, чтобы обессиленная рука салаги и запамороченные мозги, ни дай бог, не добились своей цели.


На стрельбах, в каждой мишени, Валику виделось лицо его боевого старшины, прошедшего Сталинград. Старшине же в каждом наряде вне очереди мерещился рядовой Мирский. Валик украдкой плакал ночами стоя на посту, или вычищая нужник зубной щеткой. Метлой для этого дела разрешалось пользоваться только с милостивого разрешения "дедов" или старшины. На рядового Мирского такая милость не распространялась. Душу саднила зловонная накипь, готовая излиться...


И дернул же чёрт Валика высказаться в ироничной форме о предмете службы в первую неделю в присутствии старшины, по прозвищу "Полип", обладающего квадратной челюстью и высоким прямоугольным лбом. Нею, челюстью, он грыз землю вместе с заградительными сооружениями под Сталинградом, и испытывал великое презрение к тем, кто её не грыз. Шуток он не понимал. Его отец был бедным крестьянином. Мать крестьянкой. Он же вырвался в люди - служил в городе.
Его родители не могли навестить сына. У них не было паспортов, как у жителей сельского района. Любой патруль мог задержать их и отправить за решетку на годы за нарушение паспортного режима. Председатель колхоза мог выписать им разрешение в город не более, чем на двое суток. Этого было не достаточно, чтобы добраться до места, где служил их сын. Они не должны были мешать ему нести службу. В их обязанности входило производить продукты питания, чтобы обеспечивать жизнь городу и солдатам, стоящим на страже каждодневного изнуряющего труда. Их лица были морщинисты и напоминали помятую кирзовым солдатским сапогом банку из-под тушёнки. Тушёнку они не ели ни разу в жизни. Как-то не довелось.


Валик передернув затвор, загнал патрон в патронник.
"Пли!" - последовала команда.
Он с нетерпением ожидал, когда эту же команду он отдаст себе сам...
В мишени он видел ненавистный образ Полипа. С каждым разом он стрелял все точнее и точнее, хотя и был немного близорук ... если не торопился. Неприятность состояла в том, что как только в мишени ему представлялся образ старшины, палец сам нажимал на курок, забывая про тщательность выполнения упражнения, о которой настойчиво напоминал Устав воинской службы. Валик ничего не мог с этим поделать. А спешка в стрельбе плохой помощник.
На полигоне во время учебных стрельб к нему возвращались независимость, оптимизм и даже юмор. Он становился собой. Тело рвалось вперёд, в атаку, в леса, поля. Душа радовалась ворвавшемуся в грудь простору, дуновению свежести и отчаяной смелости. Губы шептали слова любьви, свободы и независимости. Тогда-то и зародилась эта мысль, окрепла в обиде, несправедливости, и на время превратилась в смысл каждодневной жизни...


Старшина прорывался "в люди" словно штрафной батальон под Сталинградом, которому терять было нечего. Ипполит поступил на заочное отделение медицинского института, желая лечить людей после мобилизации. Всех, кто не разделял его мнение на любой предмет жизни, он решил лечить после службы с помощью медицины. На службе к таким он применял методы "Сталинграда", испытывая их души и кости на прочность, как он считал. Салаги обречены были либо думать и смотреть на жизнь его глазами и мыслями, либо пройти через «окопы Сталинграда". Это испытание для подопечных душ он придумывал сам, чем гордился невероятно. Солдатское служивое мясо при этом стонало, испуская сопли, фекалии и прочие не лицеприятные выделения.
Полип гордился своим прозвищем, имеющим медицинское начало. Оно закрепляло его городское положение. Выделения же, выпускаемые из салаг, он вдыхал с удовлетворяющим плоть чувством, заменяющим понятие "счастья". Своих родителей он уважал и презирал одновременно за их полурабский статус. Их удаленность спасала его, иначе, отцовской порки ему было не избежать... сталинградцу. Отец гордился им и славил всюду, но услышав его "речи", по-деревенски выпорол бы неминуемо.


Валик мысленно щелкнул затвором, заступая в четыре часа утра в наряд на кухню. Щелчок затвора явственно отозвался в его голове, моргнув полуприкрытыми со сна глазами.


Мария со Светкой сжали невольно кулаки, увидев милицейский наряд, входивший в пивной бар. "Не дают расслабиться, падлы", - скользнула невольная мысль в голове.
- Сколько же вам лет, девочки. Паспорта имеются? - спросил рыжий с одной лычкой на погонах.
- Все наши. У тебя одалживать не станем.
- Грубим, девочки. А вот мы в участке ваши имена-годики перепроверим.
- Проверяйте, перепроверяйте, только никуда мы с вами не пойдем: у нас за пиво уплачено. Хотите ждите... Только мы не торопимся. А что молодо выглядим - так это от здорового образа жизни, не то, что некоторые... - Мария беззаботно рассмеялась.
- А вот сейчас эти "некоторые" вам жизнь подпачкают... - ухмыльнулся жестко рыжий.
- Гоните их отсюда, потаскух. Еще молоко на губах не обсохло, а они сюда же... - высказался Антон Павлович, стоя за соседним столиком.
- Молчи, древняя развалина, ты видно уже вполне набрался, если лезешь не в свои дела, - ответила нагло Светка, томно обведя взглядом младшего сержанта.
Младший сержант "погас". Милиционеры осмотрели взглядом зал, и вяло удалились.
- Своих корешей ментам сдавать!? - возник потомственный алкоголик Хмырь, притаившийся под столиком, а после ухода милиционеров, вырвавшийся наружу. - Хоть они и бабы - где это видано! А что молодые - так скоро состарятся, - и он замочил Антона Павловича плохо сжатым кулаком в ухо, оскалив в улыбке чудом сохранившийся один единственный передний зуб.
Антон Павлович охнул и сразу присмирел. Пивные капли капали у него с носа, угодившие туда из опустевшей кружки того же Хмыря. Не пожалел Хмырь последнего глотка ради справедливости...


- Вальки тебе не видать, - в раздумье сказала Светка, - его нарядами замордовали. Ищи
офицера, подруга. Это надежней.
- На всех офицеров не хватит, - возразила Мария. - Будем ждать, что есть...
- И подстерегать чего получше…- дополнила подруга.
- А все же я его люблю, он мне даже нравится…. Жалко будет, если всё ничем закончится. Только успела влюбиться, и на тебе...
- Это случается в жизни, - тоном опытной женщины подтвердила Светка.


Валик стриг траву на гарнизонном газоне ножницами, затаив гнев на всех сержантов, старшин и прапорщиков.
- Рядовой Мирский!..
Валик вскочил перед уткнувшимися в его нос сапогами с резким запахом ваксы.
- Почему не приветствуете старшего по званию, как положено по Уставу?
Назначаю один наряд вне очереди на пост номер шесть драить сортир, - перед солдатом стоял ухмыляясь, так не любимый им старшина Полип.
- Слушаюсь, товарищ Полип, - сквозь зубы процедил Валик.
- Рядовой! У тебя, что зубы болят? А может быть жмут? - издевался старшина, - а ну-ка, доложите как следует, торжественным голосом...
Валик доложил исходя внутри лютой ненавистью.
- Два! Два наряда вне очереди. За неуважение к старшему по званию, - прошипел Полип и удовлетворенно зашагал прочь.


- Полюби офицера, Мария. Отдача больше, - советовала подруга.
- Отдача больше, да шансов меньше.
- Да. Тяжела наша жизнь, - подвела итог Светка. - Но все же офицер, как-то "пожирнее" будет и понадёжнее. Портупея кожаная и пистоль на боку в кобуре, а когда идёт в строю, прямо мурашки по коже так и бегают. Греби офицера, Мария - не разменивайся по мелочам. Я себе зарок дала - никаких рядовых. От них только поцелуйчики по тёмным углам, к тому же с длиннющими перерывами. Офицер - это совсем другое. Выправка, зарплата, романтика, напор, строгость. "Вперед в атаку! У-р-а!!!" - заголосила вдруг Светка. А еще лучше, штатский, но чтоб обеспеченный...
- Дура, ты, Светка, хоть и подруга. Это, же как огромная жемчужина на дне моря, да ещё со своими премудростями закидушными...
- Так хочется стать счастливой... Где оно счастье? Эге-гей!.. Куда бежать? Куда идти? Ничегошеньки не известно. Ох, мигрень, мигрень - голова раскалывается... Любовь, счастье... Где это все лежит, где его искать?


Валька оттянул затвор.
- Пли! - скомандовал Полип.
Стрелок увидел изображение старшины на месте мишени, мгновенно нажал курок и... промахнулся.
- Рядовой Мирский! За неудовлетворительную стрельбу назначаю внеочередной наряд на кухню.
- Есть! - зло ответил Валик и передернул затвор.
"Как я мог промахнуться, - корил он себя. - Следующий раз я поражу его сердце, его глаз, печень, легкие, грудь. Главное не торопиться, сосредоточиться, и представить, как входит, ввинчиваясь, тяжёлый свинец в мягкую грудь врага."

Вечером старослужащие "деды", как обычно, заставили салаг постирать портянки, выгладить и пришить подворотнички, почистить сапоги, а в награду отпустили каждому по десять лычек и по столько же ударов бляхой по заднице.
Валик не стерпел и боднул бьющего.
Дальше голова закружилась в пьянящей карусели: сапоги, мат, кулаки, сопли, плевки, кровь - всё смешалось в кучу. Когда побоище улеглось, в центре казармы осталась небольшая ободранная куча ветоши, напоминающая, вываленный из корзины мусор - это был рядовой Мирский. А еще он напоминал поломанную куклу, перепачканную грязнокрасными красками.


Мария почувствовала резкий штычок в бок:
- Я за вас, бабоньки, хоть кого порву, - и потомственный алкоголик Хмырь сделав тостовое движение рукой, отхлебнул мнимого пива из бокала. Увы, рука была пуста.. Последние капли достались Антону Павловичу.
Светка оценила заботу и скривилась.
- Пошли, - сказала Мария, - подталкивая подругу к выходу. - Еще этого радетеля нам только не хватает. Вечно привяжется какая-нибудь рвань, нет, чтоб что-нибудь приличное...


Открыв глаза, Валик увидел белый потолок казармы и долго не мог понять: небо над ним настоящее или во сне мерещится нечто неземное? Сознание медленно приводило мысли в порядок.
"Потолок это", - сказал он себе, и губы расползлись в глупой улыбке.
Как он попал на свои нары во втором ярусе, для него оставалось загадкой. Видно салаги затащили. По общему состоянию тела он начал догадываться, что такое контузия. Ему виделся краб с оторванными клешнями...


Вечером Мария со Светкой, как обычно, стояли под воротами казармы. Обе мечтали о большой любви. В ней было солнце, диковинные ананасы и белый-белый песок до горизонта, под пальмами... А вдали, красавец пароход, который просто обязан был их забрать на борт.


Валик двигал своими конечностями, лёжа на нарах и представлял себя крабом со сплюснутым панцирем.
Полип не назначил его сегодня ни на пост, ни на кухню, ни драить сортир. Всё это было зарезервировано для него на завтра. А сегодня у рядового Мирского выдался срок помечтать. Впервые за много-много месяцев.
"Вот оно, неотъемлемое преимущество битых, - говорил он сам себе. - Когда бы я еще повалялся в постели в санаторных условиях?"


Назначая салаг в ночное дежурство на пост, Полип устраивал им проверку. Измотав их накануне нарядами, связанными с недосыпаниями, усталостью и просто отупением, он перед самым рассветом, когда молодой боец неминуемо должен был заснуть, перепрыгивал через забор у амбара, подкрадывался к жертве и захватывал оружие. Это считалось верхом беспечности, после чего следовала кара - карцер.
Полипу не повезло со славой. Не был он её человеком. Оборудование карцера, как и успехи в воспитании, достигнутые при применении данного изобретения, достались его предшественникам. Не ему. И это "не ему" корило его всю жизнь и вдохновляло на новые поиски приёмов, способных заставить подотчетный ему личный состав думать, видеть и слышать его мозгами, глазами, ушами.
Карцер представлял из себя железнодорожную цистерну, сверху, у заправочной горловины которой, располагалась съемная лестница. Проштрафившийся солдатский материал загружался по этой лестнице в цистерну. Лестница убиралась. Из меблировки имелось пара приставных нар, которые опускались днем. Спать позволялось только ночью.
Если вахтённый сержант заставал штрафников сидящими или лежащими на нарах днем, то поступал по заведённому правилу: заливал ведро жидкой известковой массы в цистерну. Штрафники вскакивали с нар задыхаясь, чихали, сморкались, кашляли, обильно выделяя слезы, слизь и нецензурные слова. Через полчаса-час всё возвращалось в старое русло и штрафникам снова жизнь казалась прекрасной и удивительной, только как-то надо было доползти до почётного звания «дед».
Зимой жизнь штрафников отягощалась. В мороз не надо было обладать знаниями глубинных законов физики, знать природоведение и прочие мудрые предметы, чтобы понять: при желании выжить в этих условиях, созданных одними гражданами другим для испытания их внутренних возможностей, надо попросту бегать внутри цистерны. Всю ночь и всё утро. А иначе... Про "иначе" лучше не думать. Это удел слабых душ.
Полип был уверен, что подготовленные с помощью системы "Сталинград" бойцы, тяготы карцера сносили более успешно.
"Такова жизнь", - говорил командир полка, подписывая очередной рапорт о смерти военнослужащего.
Не повезло Полипу со славой. Не впишут его имя в историю дивизии. Обошли городские...
А далее, для провинившегося жизнь подбрасывала новые впечатления, которые ему придумывали его собратья: издевательства, побои, а для особо строптивых и штрафной батальон. В штрафном батальоне все ранее опробованные методы психологического и физического воздействия имели продолжение, только в более изощрённой форме и более продолжительном времени.
А где же кентавр?! Где защита чести и достоинства, твердыня мужества и доблести? - Несётся он впереди топота копыт, и гнется лук под натянутой тетивой. Расплата неминуемая грядёт, как внезапно развеявшийся туман, как неожиданно пришедшая старость, как вдруг ухватившая за горло болезнь.
Эх, подлая извращенная ненависть! Зачем пожираешь златые годы?!
Судьба!..


Салага обязан был перескочить на следующую ступень элитарного положения в армии, чтобы избавиться от унижений, побоев, нарядов. А это было во власти Времени. Эх, время-времячко. Кому-то его не хватает до боли, а иному, хоть ножницами лишнее отрежь.


- Девчонки, пошлите-ка я вас пивом угощу. Пока солдат спит, мы здесь, на свободе обязаны радоваться жизни. Потому, что свобода - это лучшая участь данная человеку, и ей надо пользоваться своевременно, со вкусом, и в полной мере, - Хмырь поднял указательный палец вверх, изображая, видимо, восклицание.
- Иди отсюда, дядя, - сказала резко Мария, - у нас свой праздник - у тебя свой, и не лезь не в свои сани, а то, как бы полозья не разъехались в стороны.
Челюсть Хмыря щелкнула отвиснув и рябое, оспатое лицо изобразило досаду.
- Не тот возрастной вес, - добавила Светка.
- Вот так и заступайся за них. Делай одолжение, потом всю жизнь врагом будешь. Забрали бы вас в ментовку, встряхнули бы вдоль, поперек и изнутри, и ни о какой возрастной разнице и не вспомнили бы. А теперь вы, конечно, умные, раз, не замели... Тьфу! - и он смачно высморкался на вымытый гарнизонный асфальт.


Валик, глядя в потолок казармы, видел забор на посту возле амбара, где Полип устраивал проверку, свой взведённый автомат и так ожидаемую линию рассвета на горизонте.
До назначения его в наряд на пост оставалось несколько часов.
Обед ему в казарму принесли салаги. На ужин он сходил сам. Молодой организм - зависть пожившему. Так почему же молодость стремится поскорее стать старше, мечтает о том чего нет и не ценит то, что имеет? "Кто не был глуп - тот не был молод", - один ответ.


Не успел горнист протрубить подъем, не успел дневальный отдать команду по казарме, не успел Валик встать в строй для утреннего досмотра, как раздался до боли знакомый рык:
- Рядовой Мирский!
- Я! - с клокочущей хрипотцой в голосе воскликнул Валик.
- Выйти из строя!
- Есть!
"Что "есть", зачем "есть", надо ли кому-нибудь это "есть", - крутились в голове запутанные мысли, начиная не воспринимать значения отдельных слов.
- Внимание, молодым бойцам! - скомандовал Полип. - Рядовой Мирский является примером того, каким не должен быть боец: косо пришит подворотничок; на затылке волосы расплодились не по Уставу. А всё, что не по Уставу в военное время оборачивается бедой, бедой для всего народа. Потому, рядовому Мирскому объявляю два наряда вне очереди. Первый - драить сортир, второй - на пост для охраны государственного объекта заступить в двадцать ноль-ноль. Готовность проверю самолично.
- Есть! - ответил Валик, неожиданно для себя, очень бодрым голосом. Оставшиеся не поврежденными в его теле жилки сомкнулись в один цельный организм, направленный на дело. Эх, Полип, Сталинград прошёл, все на себе испробывал, а опасности для себя не распознал в едко бодром голосе солдата, замордованного службой. Маху дал, старый служака. Ну, что ж, пришёл его черед, судьбу испытать.


- ...Любишь ты его и любовь твоя взаимна. Но не быть вам вместе. Судьба разлучит. Трудное ему испытание жизнь сулит за его прямоту, вольное воображение, независимость природную. Любит он людей, и его любят за искренность и правдивость, но легко ранимым трудно приходится в жизни. Вот и сейчас... - цыганка грустно взглянула на Марию. - Не жди его, но помни и люби. И новая любовь займет место прежней. Да, оставил он след свой в жизни твоей теплом душевным, весёлостью и оптимизмом. Помни! Но не жди. Не вернётся он... - цыганка взмахнула цветастыми юбками по пыльной дороге, и растворилась в дали городской суеты.
- Пошли, - сказала Светка. - Ты же слышала, что сказала цыганка: люби, но не жди. А они никогда не ошибаются. Разве что врут, иногда. Не вернется он. Любит тебя, но судьба сильнее...



Валик не стал ходить истуканом вдоль тропки, отведённой для охраны государственного объекта, а сразу расположился за брусвером окопчика. Автомат давно уже был снят с предохранителя и смотрел в сторону забора, перелезая через который старшина обезоруживал салаг.
Ночь была лунная, звездное небо обдавало своей бесконечной глубиной.
"Природа помогает делу, - сказал себе Валик и брякнул автоматом для острастки тёмных сил. - Сейчас можно расслабиться и понаблюдать за звездами. ...Он появится только перед рассветом".
Валик лег на спину и стал смотреть на звёзды. Холодную бесконечность их света он впитывал в себя, замирая сердцем от их величия и глубины бездны манящей, зовущей, пугающей одновременно.
Вот несётся кентавр Хирон с натянутым луком, готовый выпустить стрелу в Скорпиона за его смертельный укус охотника Ориона. Вот угрюмый Козерог встал на пути его, вступаясь за Скорпиона, и кентавр Хирон последним усилием натягивает тетеву своего разящего оружия. И все 115 звезд его составляющие напрягаются в этом порыве... Мелкие звезды разбегаются прочь от боя гигантов. Тучи космической пыли из-под копыт сражающихся укрывают поле брани и на Землю ложится тень. Только Луна по-прежнему, вырываясь из-за облаков, бороздит бездонный океан.
Валик посмотрел на часы: три часа утра. Мишень заставляла себя ждать.
" Неужели не придёт?" - ужалила предательская мысль, и он заскрежетал зубами. Глаза до боли впились в ночную темь.
В половине четвёртого обида разлилась по телу предательской обречённостью. На глаза накатились слёзы.
Время ползло к четырём, когда тень чёрной птицей метнулась над забором и мышью затаилась в траве у земли. Валик не мог утереть слезящиеся глаза, так как руки прилипли к оружию, не разжать. Ночь вспорол треск автоматной очереди. Валик, как кентавр Хирон с луком, слился воедино с автоматом. Он был уверен в том, что за спиной слышит топот кентавра и то, как, оторвавшись от земли, летит к цели, поливая ее колючим свинцом. Траву у забора, словно, кони копытами, всю забросало землёй. Указательный палец намертво вцепился в спусковой крючок. Он не разжал его, ни когда вой сирены окатил округу, ни когда началась беготня, выкрики команд, свистки патрульных.
Его осторожно отсоединили от автомата, взяли под руки и куда-то потащили.
У забора всё было тихо. Никакого движения. Мёртво вокруг, надёжно. Это он успел отметить, последний раз повернув голову к месту у забора, куда нырнула и притаилась чёрная тень. Валик зло улыбнулся.


Много лет спустя, когда память и годы стерли злость, досаду, обиды, и притупились воспалённые чувства, Валентин Мирский по делам службы оказался в городе, в котором прошла его армейская служба. В последние годы он много ездил по стране, побывал в самых отдаленных ёе закоулках, а здесь побывать всё, как-то не доводилось. Ноги сами повели его к воинской части, где он служил, где протекли его не радостные годы. Зачем жизнь отобрала молодое время, изранила душу, обозлила? На пользу ли, во вред ли - кому дано точно знать?
Валик знал, что встретит Его. Встреча была неминуема и запланирована Свыше. Он чувствовал это интуитивно.
- Мирский! Валентин! - к нему обращался совсем незнакомый, на первый взгляд, человек в штатком.
Годы истоптали Полипа, но интуиция подсказывала Валику, что это он и никто иной.
- Ты действительно хотел убить меня, тогда?... Много лет меня мучает этот вопрос. Много чего было и поистёрлось, и смысл утратило. Только твой случай уснуть не даёт. И утром, лишь глаза открою, вопрос не раскрытый с начала дня стоит.
- Да, до сих пор сожалею, что этого не случилось.
У Полипа дернулась мышца на щеке, и ещё раз, и ещё:
- Зайдем, - сказал он, и кивнул на рядом расположенное кафе.


...Они чокнулись и выпили первую молча. Налили по второй рюмке. Глазами пронзая душу друг друга, после третьей.
Официант принес закуску.
- Ты в самом деле хотел меня убить?! - Ипполит ощутил землю на зубах набившуюся в рот у забора, и острые кончики травы угодившие в ноздри.
- Да, и до сих пор жалею, что не попал тогда... - он вспомнил слезящиеся глаза и прохладную сталь автомата.
- Где ты сейчас, чем занимаешься? - спросил Ипполит, сжимая рюмку, вот-вот раздавит.
- Окончил судостроительный. Работаю на железной дороге небольшим начальником. Балуюсь литературой, пописываю, - очень неопределенно ответил Валик.
- Про "это" писал?
- Нет. А что тут напишешь? Это можно прочувствовать, процедить сквозь себя. А слова, они и есть слова, пустой звук. Могут ли они впитать смертельную боль души; пронзительный крик мысли, раздираемой глупостью; человеческое отчаяние от безысходности судьбы?..
- А я врачую. В детской поликлинике. Смешное название: отделение "ухо, горло, нос". Мне нравится. Интересно. Иногда, просто забавно. Но армию помню. Каждый день. Особенно, как мы с тобой... От войны один шум в ушах и голове. Стирается потихоньку... Уважаю людей за их честность и прямоту. Сейчас ты мне, как друг.
Чокнулись...


- Никак не могу поверить, что ты готов был в самом деле меня убить. Ну, фашисты, понятно. Но ты?!..
- А ты для меня, кем был? Как сам думаешь?
- Неужели так ты обо мне считал? Я же совсем иного старался достичь.
- Но результат ты же сам видел! Я не оставил никакого двумыслия, кто б сомневался.
- Да... И все же не могу поверить. Попугать - понятно. Но, чтобы убить - не понимаю. - Полип ощутил прохладу утренней росы на своей груди прижатой к земле, там, у забора, и ледяное дуновение в затылке.
- Как я мог не попасть?! Там же не осталось ни одного не простреленного клочка земли! До сих пор ни понимаю... - и вновь, топот копыт кентавра Хирона сотрясал Валькино тело изнутри таинственным инстинктом охотника. Он видел прицел автомата и чёрную тень, распластавшуюся на земле у забора. - Я обязан был попадать...


Расстались затемно, почти друзьями, чтобы больше никогда не встретиться.



10. К О З Е Р О Г



- Куды?! - истошно взревел Ипполит, застав жену, стоящей на столе с петлёй на шее, обратный конец которой был привязан к люстре. - Кто ж так делает! Удавишься - не удавишься, а люстру оборвёшь. Кто тебя учил так привязываться?! - там же специальный крюк для этого есть, к которому люстра крепится! Ну, бабы! Ничего без мужика сделать не могут: ни родить, ни повеситься!
Он хлопнул себя ладонями по упитанным ляжкам и следом, чуть сильнее, по женьиной. Женщина мгновенно спустилась с небес на деревянный пол квартиры.
- Чего же ты с грязными ногами на стол влезла? - продолжал чинить мораль муж, - а мне потом со стола крошки слизывать...
- Я ванну приняла...
- А помыть ты её - помыла, или мне оставила?
- Сполоснула...
- Вот так у тебя всё - сполоснула... - передразнил муж жену.


У них был единственный сын, который в третьем браке пытался познать счастье. Счастье не шло. Оно скользило мимо. Мимо денег, мимо земных радостей, спокойствия и уюта.


Ипполит ненавидел весь белый свет. И этот свет у него каждое утро начинался с жены.
- А вот и сынок со своим семейством ползёт, - произнес он без лишней радости в голосе, бросив хмурый взгляд в окно. - Веревку-то с люстры сними... А впредь, знай, если на стол будешь становиться - не забудь газетку постелить...
Ипполит был Козерогом... по знаку Зодиака. Фортуна не часто улыбалась ему. Жизнь он таранил своим широким лбом, немножко угловатым и объемистой фигурой тела.
Его жене завидовали.


- Здравствуйте, мои дорогие, сказала жена, обнимая внука, - есть хотите?
- В общем-то, мы ели... - последовал ответ, предполагающий несомненное желание потрапезничать. Жена виновато поспешила на кухню. Ипполит презрительно распушил брови.


- Папа! - сказал насытившись сын, - мы снимаем маленькую квартирку и нам негде принимать друзей. У нас нет даже ванны, и мы вынуждены мыться под душем.
- Снимите квартиру побольее, а ванну мы можем вам свою отдать.
- Ты издеваешься надо мной, папа. Где мне взять столько денег? Ты, что забыл, ведь даже эту квартиру вы оплачиваете? И зачем нам ваша старая ванна?
- Сынок! Я не пойму твоей прихоти. У вас нет денег или большой квартиры? Ванны или желания иметь бассейн, а лучше - замок с бассейном? Я могу только выразить пожелание - имейте! Все, что хотите! И дай вам бог возможность оплатить все это.
- Это не смешно, папа! Откуда у нас такие возможности, если денег не хватает на самое необходимое. Вы бы могли с мамой продать свою квартиру и купить две - нам и вам.
- Дорогой Эдвард! Я же не прошу тебя одолжить мне твою жену или лучше, поменять её на домик с бассейном. И ты тоже, не проси невозможного.
- Кто же за неё даст домик, ещё и с бассейном?
- А вот это надо было раньше предусмотреть... когда женился.
- Папа! Но за меня тоже бассейн никто не даст.
- Вот, поэтому ты и должен мыться под душем. И будь доволен тем, что есть. Во всяком случае, это естественно и справедливо.


Жена хлопала дверью спальни, гремела посудой на кухне, слыша разговор отца с сыном. Невестку она презирала. Внука любила до безумия. Сына готова была выпороть, но не больно.
...Как бездарно проходит жизнь; как по капле она вытекает из треснутого сосуда. Как обидно осознавать сотворенную глупость задним числом.


Ипполит был не только зол, но и оригинален в своём зле. Он как-то решил урезонить водителей, досаждавших ему своей ездой под окном то в горку, то под горку: дорога шла под уклоном. Вот он её и полил зимой из шланга водой. Это был тот редкий случай, когда он расщедрился, и воды не пожалел. А что жалеть, если она, не учтенная, из крана котельни бежала полночи. Ипполит выбегал каждые двадцать минут, несмотря на ночное неудобство, мороз, желание уснуть и разравнивал струей из шланга равномерность разлива воды по поверхности. Вопреки бессонной ночи, утром он поднялся с повышенным настроением и сразу рванулся к окну. Ночная работа принесла плоды. Несколько машин, пытавшихся сходу взять обледеневший пригорок, скатились вниз и уперлись кто в дерево, кто в бордюр, кто друг в друга.
" Ага!!" - потряс утреннюю свежесть победный клич Ипполита.
Как ни странно, но количество водителей, желающих преодолеть подъем, как и число пострадавших, увеличивалось. Соревнование входило в стадию сумасбродного азарта. Каждую новую разбитую машину Ипполит приветствовал резким прыжком с места и воплем: "Есть! Зараза!.."
Усилиями безрассудства обеих сторон, внизу скопилось огромное количество машин, что ложилось нежным бальзамом на душу Ипполиту и приятно шевелило курчавые волосы на груди.
Для закрепления успеха, ему пришлось не спать и последующую ночь, чтобы устранить обнаруженные утром дефекты...


Влияние Марса сказывалось на Ипполите самым вредным образом, и источалось из него домашней скукой и плохим влиянием на окружающих. Он не допускал, что он мог быть не прав. Свой талисман - черного кота, он выгнал на второй день после того, как приласкал и приютил несчастное животное, заменив его отлитой из свинца маской Мефистофеля, которую не надо было кормить каждый день, да и в туалет она не ходила... Они дополняли друг друга в совместной жизни. Ипполит придерживался тёмных тонов в образе мышления, цветах и поступках. Специфика взаимоотношений с женщинами у него тоже была мрачной. Об этом лучше было бы спросить у его жены. Впрочем, про его причуды, она сообщала соседям в моменты семейных склок, визжа на весь дом. Ипполит возражал ей, захлебываясь эгоизмом своих взглядов. Субботу он считал роковым днем - в этот день он познакомился с Фаиной - своей будущей супругой. Тогда, счастливый и обезумевший от чувств, он не помнил дня. Но жена ему об этом позже, с глупу, напомнила. Он наказал своему сыну по субботам сидеть дома, чтобы не повторить его ошибки.
Сын тщательно скрывал от отца дни, в которые познакомился со своими прошлыми и нынешней женами. Отец ловил его на неточностях в течении нескольких лет, пока не убедился, что тот окончательно запутался в днях, связанных в его жизни с женщинами, и вряд ли сможет их точно восстановить. Даже, если не соврет... А врать Эдуард любил. Враньё стало патологической необходимостью его жизни. Он сам не понимал, зачем это делает, даже в тех случаях, когда в этом не было ни малейшей необходимости, но остановиться уже не мог. Это выходило само по себе. Привычка... К тому же ещё и забывал, что врал накануне. Отец его за это презирал. Мать - любила, и оправдывала. Она его по-женски понимала.


Ипполит работал детским врачом в отделении "Ухо-горло-нос". Ему доставляло удовольствие, когда дети верещали во время осмотра. Он захватывал крюком своей мощной лапы их маленькие головки и самым варварским образом вторгался в изучаемый им орган. Когда он их отпускал, дети еще долго верещали, держась кто за ухо, кто за горло, кто за нос. Ипполит любил детей. Ему нравилось держать вьюном извивающегося подопечного в тисках своего мощного тела.
Детям о себе он оставлял неизгладимое впечатление на всю оставшуюся жизнь. Когда они становились взрослыми, и обзаводились своими детьми, то рассказывали им, как надо правильно следить за организмом, что бы не попасть в руки врачей.
Таким образом, Ипполит укреплял иммунную систему больных, попадающих к нему в руки. То есть лапы. У них, а позже и у их детей, вырабатывался инстинкт защиты организма от вмешательства врачей: все они стремились к правильному образу жизни и закаливанию организма. Жаль, что эта тематика до сих пор не нашла своего героя, способного защитить её перед учёным советом.
Жене он как-то тоже заглянул в горло. Больше этот орган её никогда не беспокоил. Видимо, над ним давлело чувство опасности осмотра. Инстинкт ужаса подавлял любую возможность заболевания. Впрочем, возможно, жена предпочитала лечиться самостоятельно.
Эдвард никогда не давал обследовать сына отцу, ссылаясь на полное его здоровье.
Ипполит был чрезвычайно рад, что в его семье никто не болеет болезнями ...ни уха, ни горла, ни носа. Об этом он с самодовольством рассказывал знакомым.


Когда Фаине приходилось выслушивать комплименты о своем муже, она ехидно соглашалась, но сердце её при этом "ёкало" от волнения. Волнения, связанного с влиянием алкоголя на организм мужа, а точнее на его мозг. Стоило Ипполиту принять триста граммов водки, как в работу мозга его вкрадывалась какая-то ошибка: он начинал крушить все, что движется и не движется; кидался на случайных прохожих с особой свирепостью демона; ломал скамейки, бил стекла и калечил все, что только располагалось на его пути. Мебель в своей квартире он так же не щадил, и она трещала, как могла, сопротивляясь. Он ставил, некогда любимую жену к двери и метал в неё ножи, испытывая, таким образом, на преданность и послушание.
Дебоширил он обычно часов до трёх ночи, пока не иссякали силы. Иногда они не покидали его и до шести часов утра. Фаину он загонял в кладовку или под диван, и швырял туда всякую дрянь. Во всех его сокрушительных поступках угадывалось безграничное влияние Марса. Январский холод Ипполитовского рождения пронизывал всех домочадцев и случайных свидетелей. Он воображал себя, то спартанцем, сметающим несметные полчища врагов на своем пути, то величал Паблом Пикасо, хватал кисти, малярные краски и рисовал немыслимые фигуры, рожденные его воспаленным сознанием, на стенах комнат. То вдруг бросался ловить чертей, которые ему привиделись и, поймав, засовывал их в карманы. Затем, снова хватался за кисти и проводил "ватерлинию" по всем комнатам. Жена, заточенная в тесное пространство, боялась произвести нечаянный звук.
Милиция Ипполита ни разу не прихватила на "горячем", что было самым удивительным в его биографии.
Сила в такие моменты в его теле выявлялась звериная, и сам он становился зверем. В молодости, бывало, чтоб не натворил он дел, друзья брали его за руки и ноги по двое на каждую, и волочили домой. Он изворачивался, дергался и лупил их почём ни попадя. Забавное было зрелище для зевак.

...Жена тихо выползла из-под дивана и присела у стенки ниже "ватерлинии", распрямляя затекшие конечности. Было четыре часа утра.


Много лет назад, точно в такое же утро немецкие войска перешли границу Советского Союза. Грохот разрывов и гул тяжелой авиации отразился в голове Фаины, сидящей ниже "ватерлинии". Муж, наконец-то, уснул. В ее глазах отражались результаты разрушений, душа сочилась обреченностью. Она сроднилась с людьми, застигнутыми врасплох бомбардировкой.
"Давай, его придушим, мама", - вонзились в голову слова сына, когда-то сказанные при тех же обстоятельствах. "Нельзя, - тогда ответила она, - он твой отец. Мы с ним тебя народили на свет".
"Всё имеет свой предел, мама"...


" Да, всё имеет свой предел", - согласилась она теперь.


Планеты продолжали совершать свое движение вокруг солнца, и тональность жизни меняла взгляд на предметы.


"Надо как-то жить", - сказала Фаина себе, и отголосок взрывной волны, много лет назад разорвавшейся рядом бомбы, окатил ее своим раскатом. Печальная безнадежность охватила члены...


...Она сняла с ног мужа вонючие носки и подложила ему же под нос. В ухо вставила засмарканый платок. Она укрыла его пыльной подстилкой взятой с порога, со словами: "У... козерог, проклятый!"
После всего, Фаина взяла веревку, постелила на столик газетку, влезла на него и соединила себя с люстрой, с помощью веревки.
"На этом свете я счастья не нашла, посмотрим, что на другом твориться"...
Она ногами отбросила стол в сторону, который с грохотом перевернулся. ...Следом упала Фаина, а после - на нее - люстра.


Ипполит оторвал помятое лицо от подушки и прошипел: "Оборвала-таки люстру, стерва. Я еще стол проверю - не сломала ли? Смотри тогда у меня!" И он заснул безмятежным сном человека, выполнившего важное дело.




11. В О Д О Л Е Й



Что вы думаете, сделал Веня Гладышев, после того, как ему под огромным секретом сообщила Фаня Баглай, что назавтра будет девальвация национальной валюты? Не угадаете нипочём. Он купил вина на все деньги и пьянствовал до утра с друзьями, которых у него вдруг оказалось очень много. Его не смущало даже, что некоторых из них он не знал по имени. Наутро, все вложенные в вино деньги, девальвировались в головную боль, и возникла необходимость, что-нибудь предпринять, чтобы избавиться от последствий данной коммерческой операции. Веня не стал церемониться с логическими изысканиями для поиска верного решения. Он просто пошёл в банк и сказал: «Дайте мне кредит. У меня есть, куда его потратить».
«Веня, - сказал банк, - нам не очень интересно, как ты его потратишь, но очень важно, как мы вернём свои деньги с прибылью. Предложи что-нибудь взамен потяжелее того, что берёшь, и нашей благодарности не будет предела. И, кроме того, в знак уважения, получишь комплект китайских шариковых ручек».
«Я могу предложить вам только моих друзей», - ответил заёмщик.
«Друзей кормить надо, а в наши намерения это не входит».


- Ну, если твои деньги закончились, Веня, то мы пошли, - сказали друзья, но двое самых стойких, всё же остались посмотреть, что будет потом.
А больше ничего не было, просто Веня подошёл к буфетчице и сказал:
- Вчера я дал тебе кучу денег, а сегодня утром они все обесценились и превратились в черепки. Так может быть, ты нальёшь мне вина сегодня без денег, ведь вчерашние бумажки всё равно обесценились так же, как обесценятся и сегодняшние. А так, ты сделаешь приятно мне, и сохранишь свой товар внутри меня. А ночью, я тебя в ответ согрею.
- Ты прав, только в одном: в такие времена товар лучше всего держать внутри себя или возле себя, и никого к нему не подпускать. – Так ответила буфетчица, и Веня поменял вчерашнее мнение о ней на противоположное.


Товарищи тоскливыми лицами напоминали две луны, отражённые в речке с рябью на поверхности. Их стаканы были пусты, а глаза тусклые. Заглянув в них, Вениамин уверенной дикцией произнёс:
- Круглый год Солнце, вокруг которого вращаются созвездия, несёт своё тепло и на Землю, где лето сменяет весну, а зима – осень…
- А можно так сделать, чтобы осень не сменяла лето? – слегка потрескавшимися губами, жаждущими, хоть чего-нибудь, но алкогольного, спросил Остап Плешивый, у которого Плешивый было не прозвище, а фамилия, образовавшаяся непонятно как. Из старших родственников у него в живых никто не остался, чтобы спросить, как такое получилось, а раньше он это сделать не догадался.
- Конечно, - ответил Веня, - а почему бы нет. Только для этого надо всё время бежать за солнцем, из одного полушария в другое. – Он был великий астроном.
Игорь Панков был вторым другом, который остался ждать продолжения… Стол нельзя покидать, если даже мифический шанс был на повторное угощение. Это был один из его жизненных принципов, не подлежащий изменению. Игорь облизал языком сухие губы, вообразив перспективу бегать по полушариям. Он знал, что Земля изображается в школе глобусом - круглым, как мяч, и это когда-то придумали то ли греки, то ли Коперник, то ли их учитель географии – Георгий Петрович по фамилии Напханя, во что он, Панков, в глубине души, не верил, и всё ждал, что учёные, наконец-то, объявят Землю плоской, что было бы закономерно и понятно.
- …Созвездия наделяют людей, родившихся под их знаком характером, увлечениями, упорством или ленью, и какой в этом смысл? – продолжал разглагольствовать Гладышев, отвлекая друзей от насущной проблемы. – Плюс, Зевс швыряет в них добро и зло из двух больших сосудов, стоящих у врат Олимпа. Мойры вершат судьбы людей…
- Это женщины, что ли? – уточнил Плешивый.
- О, они могут… - согласился Панков.
- … Мойра Лахесис, вынимает, не глядя, жребий, который выпадает человеку. Так, что ж остаётся нам, людям, своего? И как жить, если всё заранее устроено, предопределено?
Друзья посмотрели на Веню: один - с непониманием, второй – с негодованием.
- И что ты от нас хочешь?
- Знаю, только одно, - не обращая внимания на вопрос, продолжал оратор, - из года в год я проезжаю на своей малолитражке село Литовское, и маленький карапуз на трёхколёсном велосипеде норовит попасть камнем в лобовое стекло моей машины. Это надо же, чтобы звезды наградили таким скверным и настойчивым характером. И с каждым годом сорванец растёт, как и те камни, которыми он швыряет в мою машину. И с каждым разом… Нет, специально напрошусь работать в милицию, чтобы обуздать паршивца. Ведь попадёт же, подлец, рано или поздно…
- А тебя возьмут? – оживился Игорь Панков.
- Конечно…
- Хорошо бы… Тогда всем нашим страданиям конец пришёл бы. Чтобы какая-то баба, буфетчица не налила нам вина?.. У…у мойра противная! – Игорь стукнул пустым стаканом об стол.
- Веня, - жалостно, тяжёлым языком, проскрипел Плешивый, - посмотри за подкладкой, ни закатились ли деньги. Или может быть, в носок запрятал и забыл? Уж очень выпить хочется.
- Я деньги не прячу, у меня они всегда сверху хранятся; а глубже кладу только важные вещи, к которым деньги не относятся.
- Жаль, что я вчера по твоим верхам не прошёлся, сегодня бы не сидели с пустыми стаканами, - заявил Панков.


Вениамин еще в молодости уяснил для себя, что разнообразные мелочи отравляют жизнь человеку. И надо держаться в области больших цифр и крупных событий, поэтому, мелкие долги, как и повседневные заботы ни только игнорировал, но и презрительно глядел на того, кто ими обременял. А непонятливым и требующим возврата долга, он говорил: «Ну, что ты за человек такой, наверно, из запчастей собран. Ведь это так просто: сегодня ты меня выручил, а завтра я тебе взаймы дам – вот и квиты. И забудь про эту мелочь, приятель, она того не стоит».
Это звучало убедительно. С девушками было еще проще. Все они рассчитывали на «взаимность», которую Веня, таинственно шепча на ушко, обещал без притворства. Но важные мировые дела никак не позволяли ему вернуться к обещанному наяву.
Сложнее дело обстояло с женщинами зрелого возраста. В них сидел бес, который не позволял познать простую красоту мира – так считал Гладышев, поэтому он обходил их стороной. Нет, не сразу. Сначала умно философствовал, старался покорить, и покорял. Но, как только дело переходило в материальную плоскость, вся их покора куда-то девалась. И Вениамин недопонимал, как такое может быть: «Ведь я перед ними стою голый, ничего материального, ни денег, ни ресурсов, почему же такое не восприятие?» Это бесило его, и накладывало нехороший отпечаток на смысл жизни. Смысл жизни от этого ни капельки не страдал.
Однажды, он чуть было не женился. Но господь уберёг его избранницу от сего мероприятия.
Между нами говоря, такому событию места в природе трудно было найти, так как Веня просто забывал приходить на назначенные свидания. Чтобы выловить его, приходилось сторожить многие часы у дома, а не каждая дева будет заниматься столь нелицеприятным делом. Венина же голова была забита загадочностью звёзд, их неимоверными размерами, удалённостью, по сравнению с которыми меркли земные проблемы. Это будоражило рассудок и не позволяло сосредоточиться на повседневных радостях. Но всё же, одна дева появилась в гостях у Гладышева. Необъяснимо, но факт. Ёе видели с ним, торопящуюся неизвестно куда, но на лице была отображена надежда. Их наблюдали из окон дома любопытные, медленно идущих под моросящим дождём. В парке они сидели на скамейке, и она беззаботно болтала ногами в то время, как Веня что-то страстно рассказывал своей спутнице, раскачивающей ногами ритмично в такт, словно маятник часов, отсчитывающий время.
Время побежало быстрее, когда Вениамин решил проверить технику и свою спутницу в деле. Дело было связано с расширением кругозора, изучением относительно удалённых районов мира, условия проживания местного населения, архитектуру, обычаи, традиции. Он определил на сбор неделю. Старая малолитражка не ожидала к себе такого отношения: её осматривали, мыли, чистили, подкручивали болты, меняли сомнительные узлы и детали.
Согласно составленного Вениамином списка, паковались вещи, общий перечень которых составил – триста двадцать три. Триста двадцать третьим числился в разделе «необходимая обуза» зонтик от солнца. Ехать предстояло в сердце Средней Азии в Узбекистан. Время путешествия специально не подбиралось, просто взялось то, что было на улице, а стоял конец июня. Из каких соображений и чем руководствовался руководитель экспедиции, поступая так опрометчиво для поездки в южную солнечную страну, осталось загадкой, пожалуй, и для самого Гладышева. На самом деле, загадки никакой не было: просто, недоучёл…


Первый глас вопиющего раздался посреди Казахстана, на ужасном солнцепёке, в пустынной малонаселённой местности: кипел радиатор, мотор просил пить. Вместе с ним кипел возмущенный разум Вениаминовой спутницы, которая сама напросилась.
- Посмотри, дорогая, какое странное явление – все термометры одновременно вышли из строя и ничего не показывают. Очень, очень странно… - ему и в голову не могло прийти, что шкалы термометров просто не хватало для измерения температуры окружающего пекла. А показания, надо было ловить в самом, самом верху термометра, повыше шкалы делений.
Они стояли перед дилеммой: либо выпить оставшуюся воду самим, либо вылить в прожорливое горло железного коня. Веня был за коня, спутница – за удовлетворение личного интереса.
Вениамин хотел прочесть ей монолог о героях, покоряющих необитаемые земли, и их место во всемирной истории, но время, место и жара не располагали к этому. Пришлось молча переносить обиду.
Они отошли от разогретого металла в сторону, и укрылись от безумно палящих лучей солнца под зонтом, тесно расположившись на единственном на многие километры клочке тени. Веня попытался использовать высвободившееся свободное время для любовной утехи, чтобы понять, как местное население размножается в таких экстремальных условиях, но получил кулаком под дых.
Два часа проведённых в молчаливых размышлениях породили у девы мысль (возможно, это было божественное зачатие):
- Веня, пора выбираться отсюда, как стемнеет, обратно, домой.
Гладышев молчал с полчаса, обиженно раздувая щёки:
- А как же минареты, древние торговые ряды, медресе, Самарканд, Регистан, Ферганская долина, Бухара, земля, где живет дух непобедимого Тимура? – произнёс он непослушными губами, печально уясняя, что цель турне заметно удаляется.
- В книгах прочтёшь, по телевизору посмотришь, и заодно, здоровее станешь… я хотела сказать, умнее.
- Коня надо напоить, - неуверенно произнёс Веня.
При этих словах дева прильнула губами к фляге с водой и явно не собиралась от неё отделяться. Мелкий песок хрустел на зубах.
- А коню?! – крикнул Вениамин, выхватив флягу у подруги, и сам приложился не щадя сил. – Вот доедем до арыка… - Вене не дали закончить фразу.
- Не доедем! На кой ляд нужен арык, если у тебя дома ванна есть.
Молчали до темноты.


Через неделю, в Астрахани, дева встала с малолитражки, пересела в первый попавшийся поезд, следующий в европейскую часть страны, и даже не поблагодарила за прогулку, что сильно оскорбило Вениамина. На всю жизнь!..
Ещё через две недели, придя в себя от путешествия, Вене в голову пришла новая идея: он решил разбогатеть «на зло всем». С раннего утра до шести часов следующего дня, он ходил по дому не присев ни на минуту, и всё повторял в неистовстве: «Нужно срочно разбогатеть, чтобы познать всю мерзость и меркантильность человеческих взаимоотношений. Я должен их разоблачить… - кого «их», он не называл, по крайней мере, вслух. – Как это сделать?» – надо понимать, этот вопрос относился к самому Вене, и повторялся с назойливым постоянством.
Ближе к ночи, он взял ручку, листок бумаги и каллиграфическим почерком, очень медленно, обводя каждое слово дважды, записал:
Способы разбогатеть.
1. Найти клад.
2. Сделать открытие мирового значения.
3. Получить баснословное наследство.
Перечитав пункты и недолго поразмыслив, он злобной рукой зачеркнул написанное, до дыр на бумаге. «Чтоб и другим неповадно было чушь читать», - неудовлетворённо шипел.
Далеко за полночь он добавил новый пункт: «освоить специальность, пользующуюся спросом, и досконально ей овладеть».
После этого Веня надолго задумался, и почему-то загрустил.
К рассвету появилась пятая запись: «ограбить банк, кассу… в крайнем случае, взять крупный кредит», - после которой стояло множество вопросительных и восклицательных знаков.
И уже, смыкая глаза, в шесть утра, появилась запись шестого пункта: «создать организацию единомышленников для воспроизведения плодотворной идеи, которая обеспечит успех…» - далее следовало многоточие до конца страницы.
В тот же день, днём, просматривая ночные записи, Веня с грустью отметил факт, что способов разбогатеть немного, и все они утомительно растянуты по времени и требуют значительных усилий, средств или связаны с опасностью для человеческого существования или весьма гадкими неудобствами проживания в случае провала задуманного. Он было хотел и этот день прослоняться в поисках решения поставленной задачи, но поняв тщетность усилий, плюнул в пол и пошёл «в люди», то есть, в ближайший пивной бар. Друзья встретили его многозначительными приветственными жестами: мол, заходи, кормилец… Веня не разделял сегодня оптимизма встретивших его товарищей. Зудящая мысль не позволяла. Он молча потягивал пиво, раздумывая, кого можно принять в единомышленники из присутствующих, способного подать плодотворную идею для воспроизводства денежных знаков в особо крупных размерах. Допив вторую кружку, и перелопатив гору всевозможных вариантов, иллюзорных предположений, откровенно детской фантазии, он сам себе чётко ответил: «Никто! Надо расширить зону поиска», - и вышел на улицу, чтобы распознать носителя заветной идеи.
Друзья остались недовольны сегодняшним Веней.
Прогулка по улице ни к чему не привела. Идея не шла, мысли топтались на месте.
Однако, загруженный настырной проблемой мозг, загнанный в тупик авантюрной идеи, всё же сжалился над Веней, и через несколько дней, беспрерывной, утомительной работы выдал под утро, еще спящему заказчику, видение лика старика с окладистой бородой, густыми бакенбардами, с растительностью на лице, очень напоминающей гривастого льва. Во взгляде его тоже было что-то львиное. Но он не был Львом, он был Карлом, и в руке держал толстенную книгу, как догадался Вениамин еще во сне, название её было «Капитал». «Вона где, капитал зарыт, - пробормотал Веня уже просыпаясь, и повторяя название заветной книги вслух, чтобы не забыть сон, - …капитал, стартовый капитал… немедленно в библиотеку».
В этот же день Гладышева видели в публичной библиотеке, где он судорожно листал книгу значительной толщины. Он перелистывал её с начала в конец, а затем с конца в начало.
- Это сколько же страниц в такой книге может быть, и каким ресурсом должен обладать человек, чтобы такое осилить? – полюбопытствовал лысый гражданин за соседним столом сомнительной внешности, которого Веня тут же определил, как сборщика макулатуры.
- Грустная книга, - ответил Гладышев. - А страниц в ней столько же, сколько указано в содержании. Но до него я ещё не добрался.
«Начальный капитал – вот где собака зарыта, - почесал за ухом Веня, ознакомившись с главой о создании оборотного капитала. - Теперь понятно с чего надо начинать, чтобы дело пошло. Стартовый капитал – вот двигатель накопления материальных ценностей, плюс плодотворная идея доведут до задуманной цели. Как же их скрестить так, чтобы одна другой помехой не стала?..» – проносящиеся в Вениной голове мысли приятно шевелили волосы снаружи.
Выйдя из библиотеки, Гладышев продолжал усиленно хмурить лоб в поисках плана по обладанию начальным капиталом. «Всё в нём, проклятом, заложено, - продолжал рассуждать про себя. – Можно его накопить за долгие годы, а может столетия, кропотливого труда понадобятся, если на честность рассчитывать. Пойти другим путём, и позаимствовать у богатого ротозея или у государства в момент неустойчивых законов и реформ очень даже заманчиво, но сложностей и непредсказуемых поворотов - уйма. Возможно, и кредит в банке взять, опять же не понятно, во что вляпаться получится. С другой стороны, украсть побыстрее будет, то есть выгоднее всего, только боязно – а вдруг поймают? Если бы с гарантией… Но тут без высокого чиновного мужа никак не обойтись, а где его взять, если негде?
Вениамин, после долгих мучительных размышлений, решил-таки идти честным путём: выхватить жирный кусок у того, кто зазевается, или же, если государство разрешит по своему недомыслию. Но в любом случае, нужен дирижёр и команда исполнителей. Дирижёром он мыслил себя, а исполнителей придётся подыскивать. Его назойливая мысль о поиске единомышленников трансформировалась в сигнал, который будучи послан в космические дали, отразился таким образом, что явил на его пути Сеню Задумчивого, известного своими заумными рассуждениями и революционными высказываниями.
- Сеня, - обратился Веня, - у меня есть к тебе дело от которого ты сойдешь с ума, если не послушаешься. Я дам тебе предложение, от которого ты станешь счастливым, заимев деньги, и будешь любим окружающими заметно лучше, чем до того. Для того, чтобы так случилось, нужен начальный капитал – заложи свою квартиру в банк в обмен на кредит, а далее, мы придумаем, что делать.
- Вениамин, - ответил Сеня Задумчивый, - я еще не полный дурак, чтобы идти на такой опрометчивый шаг. Стартовый капитал, однозначно, важная основа, но пусть он возьмётся откуда-нибудь из другого места. Пощади! У меня дети, их кормить надо и, желательно, ежедневно. Если вдруг, какой-нибудь болван предоставит тебе возможность распоряжаться его деньгами, приходи, мы их вмиг освоим. У меня куча убийственных идей на месте в голове. Сам выберешь, на какую деньги высыпать. А сейчас, прости, дела.


Если человек всё время носит какую-нибудь мысль, предмет или слово в голове, то обязательно, рано или поздно, с ним столкнётся снаружи нос к носу. Правда, иной раз в такой форме, что ни сразу и узнаешь.
И вот однажды, Гладышеву сказали: «Веня, иди скорее, Игорь Панков разбогател. Ему отвалилось сказочное наследство на халяву – его матушка решила покинуть этот мир и своё намерение осуществила. Теперь Панков имеет интерес для всех. Только не простой в его голове каламбур устроился. Возможны осложнения несовместимые с размещением понятий».
Вениамин, зная, что деньги имеют свойство быстро таять, независимо от их количества, решил не откладывая, прийти и посмотреть, как обстоят дела на самом деле, а не по сказанному. И он пришёл. Панков сидел в окружении товарищей, перед трёхлитровой бутылью наполненной не очень прозрачной жидкостью.
- А, Веня, - сказал Игорь, - ты пришёл, и это здорово. Я помню о дружбе народов, о чём нам втолковывали в школе, и потому, можешь не сомневаться, налью тебе без сомнения.
- Это что? – спросил Гладышев.
- Самогон, - ответил из-за стола каплаухий собутыльник.
- А почему?.. – у Вени слово оборвалось в бездну.
- … Дешевле, а значит больше выйдет, - ответил тот же тип. – Разумное вложение денег.
- Игорь, - сказал очень ответственно Веня, - как тебе не будет больно, но мне надо с тобой переговорить с глазу на глаз. И судя по количеству облепивших тебя друзей, это надо совершить, как можно быстрее.
- Я не возражаю, - ответил Игорь, - вот допьём эти литры и обязательно поговорим.
Вениамин, поняв настроение компании, не стал настаивать, видя бесполезность дела, и решил взять Игорька тёпленьким следующим утром: «Нет, не должен он за вечер, пусть даже затянувшийся, пропить всё наследство. Что-то же должно остаться…»
На следующий день, так и получилось, как загадывалось. Когда Веня пришёл, Панков еще не проснулся, но уже ворочался томимый адской жаждой. Гладышев, как истинный стратег, заблаговременно приобрёл бутылку пива, чтобы привести в чувства объект заинтересованности. После проведения всех необходимых манипуляций и действий, необходимых для восстановления человеческих качеств, Игорь Панков был усажен в кресло, пустая бутылка из под пива убрана со стола и, угадав в глазах его проблески вменяемости, Веня начал так:
- Был такой мужик, немец, Карл Маркс… он придумал, как небольшой капитал превратить в большой. Вот я и хочу, чтобы мы его идею в жизнь воплотили и ты стал богатым.
- Знаю, видел на картинке, бородатый, как цыган.
- Это радует, что ты с ним, хоть как-то знаком. Может быть, есть вопросы? Давай, обсудим.
- Есть. Сколько стоит в пункте приёма стеклотары трёхлитровая банка?
- Не знаю…
- Жаль. У меня их пять со вчерашнего дня сохранилось. А вообще, скажу так: ты умный, но и я не глупее. Да, конечно, сегодня я стал беднее по сравнению со вчерашним. Но у меня есть своя идея, так что не отягощай меня своим бородачом. У него там, в Германии, свои условия, а у нас иные. У них и самогона поди нет? А тебе из-за доверия скажу: «Знаешь же Машку Кандаурову, у которой дом с родителями полная чаша. Вот её и хочу соблазнить своим несостоявшимся состоянием, только она об этом знать не должна, а родители тем более. Главное – это слух, блеф, игра - вот тебе и всесокрушающая идея. Я вчера, ни как ты, просто так орду поил, а с умыслом, сообщив им о баснословном наследстве. Моя матушка доходное положение занимала, и деньги действительно водились, да давно перевелись – я постарался. Вот теперь наверстать нужно, потому соратник нужен надёжный. Хочу жениться удачно, так что ты меня не продай. А за соучастие, я тебе её сестру подсуну. Пока ейные родители кинутся, я столько детей настрогаю, что в её сторону больше никто не посмотрит. И, поверь мне, будут её родоки кормить моих короедов в полном объёме. Ну, а лишний рот, то есть, мой, тоже накормят, я же их Кондауровой дочке такую любовную лапшу в уши закладу, что не посмеют… Чем ни идея? Только бы воплотить не помешали: народ завистливый, сволочной. На мои последние деньги пьют и меня же сдадут за милую душу, ещё и посмеются в кулачёк. А тебе доверяю, будь моим доверенным лицом. Вместе и обогатимся, только я раньше, а ты потом.
Веня чувствовал подвох и уйму слабых звеньев, но разубеждать не стал. Он только понял, что ни его «это», и успокоился душой, смирившись с положением. Это потом, чуть позже, почувствовал - червячок гложет изнутри: хотел Игорька использовать в своём деле, а получилось, вроде б то, как наоборот. Обидно…
«Идеи валяются на земле и их ловко подбирают другие, а я хожу-хожу, и ничего полезного выходить не удается. Игорёк Панков и тот к кормящему источнику присосаться пытается. Значит понял, дозрел, время пришло… Топтать землю надо интенсивней», - Вениамин нещадно тормошил свои мозги, но ни деньги, ни золотоносные идеи не являлись.


Петя Пух был мал весом с детства, и никакое калорийное питание не могло повлиять на его конституцию. А попытки исправить положение предпринимались с юных лет. Родители, пользуясь рекомендациями врачей, пичкали его рыбьим жиром и пивными дрожжами – этими, самыми отвратительными в мире продуктами, с точки зрения детей, от которых последние закрывались в ванной комнате, сбегали из дому, сцепляли зубы крепче крокодила и больно дрались ногами… Слава богу, на смену им пришли иные лекарственные формы, возможно, не такие полезные для здоровья, зато имеющие приличествующие таблетке вид и, которые, за умеренную плату, обещанную детям родителями, вполне можно проглотить. И не надо ни слёз, ни порки, ни насилия.
Петю насиловали рыбьим жиром и пивными дрожжами до тех пор, пока даже врачи убедились в бесполезности проделываемой экзекуции. Он после этого стал пуглив, как серна, готовый от малейшего шороха бежать в кусты. Повзрослев, он так и не изменился, не считая приобретения того магического качества, воистину чудотворного происхождения, которое сделало его богатым. Деньги сыпались на него отовсюду, где бы он ни появлялся, за какой бы угол ни повернул. Это было необъяснимо, совершенно не логично, божественно загадочно, но неоспоримо. «Видно, в детстве много говна съел, - так говорили о нём знакомые – и вот оно теперь каким образом выходит…»
Веня решил использовать это качество, не зря же когда-то они учились в одном классе. Он подстерёг его возле мэрии, воспользовавшись информацией слухов. Годы не выправили Петю: как только Вениамин окликнул его, Пух готов был тут же скрыться за государственной дверью, с ужасом заслышав своё имя, но Веня успел схватить одноклассника за рукав пиджака и выхватить из пасти дверного проёма.
- Ты чего хватаешься, пугать вздумал, сейчас живо у меня… - ворчал Пётр, стихая, узнав знакомую физиономию. – У меня и охрана есть, - уже доверительным шепотом поведал он.
- Ну и чёрт с ней, с охраной. Ты мне нужен. Хотел с тобой потолковать.
- Ладно, пошли, только быстро. Впрочем, у меня всё равно никаких дел нет, - сознался Пух.
Они сели на скамейку в парке и Петя, как в детстве, оглянулся по сторонам, видно, чтобы удостовериться, не несут ли ему злополучную ложку с рыбьим жиром. Не обнаружив опасности, он метнул взгляд на Веню:
- Ну, чего хотел?
- Хотел тебя видеть, поговорить. Мы как-никак всё же старые приятели.
- Да, к сожалению, - согласился Пух. – Говори, чего надо?
- Что ты заладил «чего-чего», хочу тебя в люди вывести.
- А я уже и так, достаточно не беден… - Петя снова стал озираться по сторонам.
Мы с товарищами организовали общество друзей наследия Карла Маркса, - торжественным голосом начал Гладышев.
- Коммунисты, что ли?..
- Нет, экономисты, - Веня блефовал. – Нас трое, нужен четвёртый. Я помню, как ты в школе учился, поэтому узнай хотя бы от меня, что Карл Маркс прежде всего экономист и только потом, один из создателей известного Манифеста. Очень крупный экономист. Ты когда-нибудь его книгу «Капитал» видел?
- Не-е…
- Очень крупная, с кирпич толщиной. Так что, вначале была она, книга, и только потом – Манифест. В ней как раз и написано, как из тысячи марок миллион сделать, а из нескольких тысяч – несколько миллионов.
- Ну, да? – свистнул Петька.
- Вот те и «ну-да». Так что, можешь стать четвёртым в нашей компании, если несколько тысяч найдёшь, - а про себя подумал: «Я - первый, Сеня Задумчивый – второй, Петька – четвёртый, ну, а третьего, мы без труда найдём, были бы деньги».
- Стой! – встрепенулся Петя Пух, - а что нужно делать? У меня планида такая – всё получается, если я ничего не делаю. Но стоит только за что-нибудь взяться, как всё летит в тартарары.
- Вот и отлично. Ты только деньгами обеспечь и лежи себе на диване стриги купоны, а мы за тебя всё остальное сделаем, - оживился Веня интересному развитию событий.
- Я, честно признаться, на такой работе уже и работаю…
- Очень хорошо. Теперь ты будешь на двух работах ничего не делать. Деньги сами за тебя работать будут, уж мы постараемся. И остаётся тебе только радоваться жизни и плевать в потолок, - так говорил Веня, вдыхая полной грудью сказку, которую придумал сам.


Петя денег так и не дал. «Зачем, - сказал он, когда Веня и Сеня Задумчивый составили заумную схему обогащения, которая включала постепенный захват всех отраслей промышленности и народного хозяйства в стране. – Зачем, если на меня и так деньги валятся. Главное, чтобы я ничего не делал и ни к чему не притрагивался. А вы у меня ни к месту деньги просите. За них, за мои деньги, брокеры скупают голубые акции – их на бирже не купишь, а затем сдают нужным людям, когда срок наступит. Там такой хоровод… я даже знать не хочу какой… Все просто. От ваших же схем, прибылью не пахнет, слишком они замороченные».
Веня расстроился. Грандиозная схема обогащения разваливалась на глазах с треском. Но чтобы всё не выглядело так безнадёжно, надо было что-то делать, и Гладышев сказал, подбадривая себя в первую очередь:
- Сеня, - сказал он, - давай разработаем другую схему улучшения нашего благосостояния, не требующую вложения начального капитала.
- Что такое? – переспросил Задумчивый. – Ты у своего Карла Марла, или как там его, читал где-нибудь, что можно начинать дело без стартового капитала?
- Нет… Хотя, книга толстая, может быть где-то и затесалось…
- Что ты мне мозги пудришь, бестолочь. А впрочем… - Сеня усиленно чесал затылок и даже похлопывал по макушке. – Карл твой – германец, и его немецкий ум мог дойти только до относительно законных методов расчёта. У нас совсем другая страна, иной менталитет, и там, где у немцев тупик, у нас – исходная точка для начинаний. Ты прав, немца слушать надо, но ориентироваться на местности самостоятельно, без всяких там законов, теорем, выкладок.
- Ой, ли! Как бы чего не вышло, если без законов, да по бездорожью… - усомнился Вениамин не без оснований.
- Слушай моё мнение и не перебивай, если хочешь, чтобы песнь сложилась. Есть у нас начальный капитал?
- Нет…
- И это факт. Можем мы его быстренько раздобыть?
- Нет…
- И это тоже факт, второй. А два факта – это уже ценная информация, хоть и неутешительная. Из этого делаем простой вывод: честным путём нам не поправить своё благосостояние, и как бы мы не корячились, ни фига нам не светит на этой земле.
- Что же делать? Неужели, никаких перспектив? – разволновался Веня.
- Вместо стартового капитала берём на вооружение «блеф». – Сеня скорчил гримасу, сродни той, что должна была явиться на лицах учёных мужей, открывших мировой закон или что-нибудь в этом роде. – Делаем вид, что владеем огромными деньжищами, в то время, как у нас нет ни шиша.
- А если побьют?
- Да, такую версию исключать нельзя. Но денег то, у нас нет, вспоминай первый факт. А это значит, что долго бить не будут: смысла нет – и вот, он, третий факт.
- И что это нам даёт? – недоразумевал Веня, безуспешно пытаясь понять, куда клонит Сеня, и от этого начинал злиться на окружающую среду. Среда ответила ему голубиным помётом, пролившимся на плечо и растёкшимся книзу, согласно закона всемирного тяготения господина Исаака Ньютона. – Ну же, дальше, дальше что…
- Вон, лучше посмотри, как тебя птица обгадила, - а это к деньгам. Я всё на блюдечке выложил, а ты не гребёшь. Дыши глубже и соображай лучше. И мысли нестандартно, вопреки логике и всем нравственным понятиям, которые, наивные преподаватели, пытались заложить нам в школе. Так вот, заходим в мэрию, и идём к первому попавшемуся заместителю мэра, допустим, по благоустройству города. Жёстко так, ему в глаза смотрим, чтоб сразу почуял с кем дело имеет, и говорим, без зазрения совести, что мы с серьёзными намерениями и крупными деньжищами, желаем город благоустроить ради общей пользы, и что, между прочим, мы от Николай Николаевича. Если промолчит – дальше гнём по заранее продуманному плану. А если скажет, что Николай Николаевич ему ничего не говорил, ответим: «Это хорошо, что не говорил. Хуже будет, если скажет…», - и пусть разгадывает ребусы. Или еще вот, взбеленится и начнёт: «Я знать не знаю никакого Николай Николаевича». А мы ему: «Хуже будет, если узнаете, это вам и Геннадий Михалыч подтвердит», - намекая на принадлежность безвестного Николая Николаевича к органам дознания или правосудия, это уж на что у него фантазии хватит.
- А кто такой Геннадий Михалыч? – спросил виновато Гладышев, чувствуя свою отсталость в делах житейских.
- Если бы я знал, что ты такой дремучий в жизненно важных вопросах, то… - Сеня Задумчивый не сказал, что было бы, но Веня почувствовал, как тяжёлый сапог наступил на его достоинство, - мэр их, ну и наш с тобой, ясное дело.
- Эх, не зря ты мне понравился с первой нашей встречи: есть в тебе этакое, занозистое, да поглубже… Тут-то всё понятно, а что делать дальше?
- А дальше всё просто, по накатанной дороге… ну, как у «напёрсточников». Берём заказ на выполнение работы, нанимаем субподрядчиков для её выполнения и контролируем их. Подписали акт сдачи объекта – получили деньги по контракту. Получили деньги – заплатили субподрядчикам, и комиссионные тому, кто обеспечил это представление. Разницу оставляем себе и ждём следующий заказ. И так по десяти направлениям, мол, на все руки мастера, если бог даст. А он должен дать, ведь мы же будем брать и отдавать, брать и отдавать… Помотаться придётся, но денег повалит столько, что не будешь успевать растыкивать по карманам.
Здесь Веня поморщился и кисло выдал:
- А не запятнаем ли мы свою честь, при такой не очень чистоплотной деятельности.
- Запомни, Вениамин, - с сарказмом ответил ему Сеня, - интеллигентный добрый человек – это здорово, но не приведи господи тебе им быть. У нас добрый интеллигент – гарантия бедности, неудач и насмешек, и как следствие, очень не добрый конец. А бедность – сама по себе порядочное свинство, особенно в стране, где сатана пирует вволю и правит бал приспешников и воров.
- Сеня, тебя вместо Карнеги в институтах студентам надо изучать.
- Может быть, может быть, - не без удовольствия принял лесть свежеиспечённый философ, похлопывая себя по груди. - …Готовим реквизит, ставим свечку в церкви за здравие и процветание, а дальше всё от нашей удали молодецкой зависит.
- Костюмы можно взять напрокат, я подобный маскарад в кино видел. И с бижутерией,- Веня решил внести и свою лепту в общее дело, - проблем не будет. Человек есть, с высшим тюремным образованием: такие кольца, браслеты из бронзы делает, что все модницы нашего района у него пасутся. Хочешь с брюликами – плати дополнительно десятку, и получишь размерами, сколько закажешь карат. Только перед выходом натирать пастой не забывай, и гореть на тебе, блестеть всё будет, как на падишахе – не всякий ювелир на расстоянии подделку разоблачит. А какой-нибудь сапфир так огранит, и таким концом вставит, что затмит всё, что рядом поставлено. Вот оно искусство, которое принадлежит народу. …Постой, Семен, - недоумение вдруг выросло на лице Гладышева, - как же так получается, ведь мы представляем инвестора, который платит за работу, оплачивает труд субподрядчиков, а где же наши деньги?..
- Дитё! – назидательно начал Сеня задумчивый, - когда мы на берегу расставим сети и обо всём договоримся с заинтересованными людьми, кто, сколько получит за проведённую операцию, поверь мне, ни у одного, самого безнадёжно тупого чиновника не возникнет желание напоминать нам о случайном обещании – проплатят с бюджетных средств, как миленькие.


Был четверг, и утро приятно ласкало свежестью. Два джентльмена очень прилично одетых, один с тростью, второй с дипломатом, в слегка затемнённых очках, со свежеуложенными прядями волос на голове, распространяя вокруг завораживающий запах Елисейских полей, браво вошли в городскую мэрию.
Первый этаж был запружен шныряющими чиновниками, просителями, жуликоватыми лицами, непонятно кого представляющих молодых людей, имеющих что-то неуловимо общее с гиенами, то ли вытянутые лица, то ли резкие мгновенные движения, или настороженные уши и носы, способные уловить любое движение обстоятельств. Джентльмены прошли к лифту и потребовали поднять их на четвёртый последний этаж, туда, где располагалась святая святых всех городских проблем, подлостей, мздоимства, расточительства, место сговора и раздела всего и всех.
Вениамин с Семеном без труда вычислили предварительно это заповедное место по окнам с улицы. «Начнём с четвёртого, и там посмотрим, с чем столкнёмся и какие черти здесь водятся», - решили соучредители несуществующей корпорации.
На приёмную мэра они наткнулись сразу, неожиданно, вдруг, и ноги как-то сами понесли прочь, испуг таки страху нагнал с непривычки, и опустили на третий этаж.
- С третьего начнём, - здесь лучше дышится. А в том кабинете еще успеем побывать, как освоимся… - сказал в оправдание бегства Сеня Задумчивый. – Обследуем здешних обитателей, это должно быть как раз то, что нам надо, и смело пошёл к двери с надписью «заместитель мэра по работе с предприятиями».


Жизнь Никиты Кузьмича можно было бы считать прожитой зря, если бы не пикантный случай произошедший, как нельзя кстати. Он работал служащим мэрии по хозяйственным делам, выполняя множество бесконечно мелких поручений и дел, важных для работоспособности столь престижного учреждения, но совершенно тягостных по своей сероватой сущности. В его обязанности входило следить, чтобы вовремя включался и выключался свет в коридорах и на лестницах, контролировать работу уборщиц, следить, чтобы все окна в здании на ночь были закрыты, а в туалетах имелось мыло и туалетная бумага, и чтобы лампочки… и чтобы стулья… и чтобы плафоны… и чтобы мусор, а в кабинетах канцтовары… и всё под рукой, и в нужном месте. И в довесок, всё, что было мало достойно человека – поручали ему. Он трудился сверхурочно, погрязши во множестве мелочных дел, диктующих ему куда бежать, что записывать в журнал, чего не замечать, чему поклоняться и кому угождать – чуть ли не двадцать лет, и имел за это традиционные маленькие радости полагающиеся служащему мэрии.
И тут, надо же такому случиться, - хотя день был из дрянных: на улице серо, лужи, моросящий дождь, пронизывающий насквозь ветер, нагло пробирающийся в каждую плохо прикрытую часть тела, и совершенно тусклое настроение в груди, - по коридору навстречу мэр в сопровождении председателя комитета по финансовой деятельности предприятий. Мэр, как мэр, ни лучше и не хуже других. Это он в кабинете у себя кричит на подчинённых, а в коридорах всегда так просто «здрасте» сквозь зубы цедит, и взглядом пробирает до кости.
…И так они мирно, но громко беседуют, что председатель решил обмахнуть губы от выделений и, доставая платок из кармана, обронил крупную банкноту иностранного происхождения, которая выпорхнула произвольно и на бреющем полёте залетела под скамью.
Мэр одним глазом проследил случившееся, а вторым - сделал вид, что ничего не заметил. Тут Никита Кузьмич и проявил завидное рвение, накопившееся за долгий срок службы незаметно, само по себе. Видно, что заложено природой, от того ни так просто избавиться – он резко изогнулся, достал из-под скамейки беглянку, и подобострастно произнёс: «Извините, пожалуйста, прощения просим, Геннадий Михалыч, вы вот тут уронили, - и протянул потерянные председателем деньги мэру. Тот мельком глянул на деньги и быстро спрятал у себя в кармане.
Не известно о чём они между собой накануне говорили, но только Геннадий Михайлович сказал резко:
- А вот я его на эту должность назначу, - и уставился, изучая физиономию Никиты Кузьмича, - взгляд преданный, по лицу видно: мозгов лишних нет – умничать не станет, зато проворен и чинопочитания не лишён. Как фамилия, молодец седоволосый?
- Золотарёв…
- Вполне подходящая фамилия для предстоящей деятельности. Через десять минут зайдешь ко мне в кабинет, - сверкнул глазами и они пошли далее по коридору с председателем под ручку.
Так Никита Кузьмич с «бухты-барахты» стал заместителем мэра по работе с предприятиями. А ни случись этого события – до пенсии таскал бы свои служебные обязанности впереди себя.


- Ну-с, господа, прошу, прошу. Давно вас жду. Уже хотел Геннадию Михалычу звонить, да слава богу, сами объявились.
«Господа» немного смутились от преждевременно тёплого приёма, догадываясь, что чьё-то место, ненароком, заполнили, но благоразумно промолчали, видно, от врождённой скромности.
- Скажите, как ваша фирма называется, я её тут же внесу в список подрядчиков на поставку материалов по благоустройству города.
- «Водолей», и три нуля спереди, - не задумываясь, выпалил Сеня.
- Три нуля, надо понимать, означают «общество с ограниченной ответственностью?»
- Надо понимать, - высокомерно подтвердил Семён Задумчивый.
- Вы, директор? – как-то неестественно тихо спросил Никита Кузьмич.
- Берите много выше - мы учредители этой корпорации.
- Вот и прекрасно, - обрадовался чему-то заместитель мэра, и потёр рука об руку. – Я к тому, что нам понять друг друга будет проще. Ваше предприятие внесено в список поставщиков и подрядчиков. Реквизиты фирмы сообщите вот по этому телефону-факсу, - и он протянул свою визитную карточку. Сеня Задумчивый тут же впарил ему свою в ответ, с золотыми позументами, необычно крупной голограммой и с непонятным, но грозным статусом: «Генеральный учредитель презентариума» (на придумывание последнего слова ушло два дня; что оно означало? – а ничего, просто, красиво звучало и очень весомо). – На ваши реквизиты, продолжал заместитель мэра, будут отправлены договора поставки или подряда, вы их завизируете, подпишите и направите на обратный адрес. Получив деньги на счёт, переводите 25%, куда будет указано мною, и строго выполняете все условия оговоренные в договоре.
- Приятно слышать делового человека, готового для города делать так много… - Сеня Задумчивый протянул распятую пятерню для пожатияя и готов был обнять зама, как брата родного.
Веня стоял с приоткрытым ртом и немигающими глазами, но тоже жадно пожал протянутую руку.
Покинув кабинет, уже в коридоре, Семён сказал, непонятно откуда вдруг взявшимся министерским голосом:
- Закрой рот – «гава» влетит.
Вениамин клацнул зубами и, с расширенными от удивлениями глазами, произнёс:
- Ничего себе! Всё так просто, как в сказке. А я по глупости, собирался всю жизнь горбатиться бесполезно. Только почему так грустно на душе? Хочется запрятаться куда-нибудь и ничего ни видеть, ни слышать.
- Я тебе запрячусь, - по-дружески прикрикнул Сеня, поймав кураж от произошедшего дивного разрешения, - ему, дураку, счастье в руки свалилось, а он – прятаться.
- А откуда ты этого «Водолея» взял?
- Знакомый содержит эту обналичивающую фирму, деньги отмывает.
- Как старатели на Колыме? – вырвалось у Вени.
- Почти… - согласился Сеня и подтолкнул сотоварища к двери кабинета, на котором красовалась вывеска «заместитель мэра по торговле и культуре обслуживания».


Судьба Фомы Арнольдовича сыграла с ним весёлую шутку и превратила в то, чем он был сейчас – уж, о-очень уважаемый человек, хотя в начале его биографии ничего этого не предполагалось. Да, и как оно могло предполагаться, если Фома откровенно не любил учиться с детства, но чрезмерно уважал карты, водку и табак, и очень радовался, если всё это представлялось использовать одновременно. А уже потом, свою молодую стать, навязчиво предлагал подвернувшимся особам противоположного пола.
В школе учителя пугали им школьников младших классов, говоря им назидательно: «Вот какая дылда выросла непутёвая. Её точно ждёт тюрьма, как только за ворота школы выйдет». Но за воротами школы Фому ждало торговое училище, куда его засунули родители, преодолев всевозможные препятствия на этом пути. Фома предпочтения родителей не разделял, хотя в глубине души чуял, что лишь это направление родственно его душе, что не помешало ему дважды с треском быть изгнанным из данного учебного заведения. Но оба раза, родители возвращали его на место с не менее громкими стенаниями. Ему таки удалось окончить училище – ни такие чудеса в мире случаются. Но затем, лет пятнадцать, он испытывал судьбу на прочность: дебоширил, откровенно злоупотреблял спиртным, дрался и вытворял такие штуки, что все знакомые удивлялись, как он после всего оставался цел, невредим, и ночь коротал в своей кровати, а чаще в чужой, предоставленной в аренду сговорчивой девицей, а не на нарах, в какой-нибудь камере предварительного заключения. Судьба! – Ничего не поделаешь. За всё это время, он ни разу ни побывал в милиции, а ни то, что в тюрьме, которую ему пророчили все без исключения учителя в школе.
И вот однажды, в достаточно зрелом возрасте, который и в дальнейшем не мог предполагать каких бы то ни было улучшений, его вытащили из чьей-то кровати, в которой он неизвестно, как оказался, сунули под холодную воду, долго держали, а после одели, надушили, погрузили в крупных размеров легковую машину, и повезли невесть куда. Это «невесть куда» располагалось совсем недалеко, и представляло такие хоромы, что Фома хотел перекреститься, но не обнаружил нигде ни церковки, ни иконостаса.
«Вот так, вляпался, - стучало сердце в груди, - что это они со мной задумали?»
Его провели в огромную залу и усадили напротив солидного мужчины с огромной головой на плечах и совершенно отсутствовавшей шеей, чем-то напоминавшим Соловья-разбойника из известной сказки, запомнившейся картинками, влезшими в голову навечно.
«Соловей-разбойник» презрительно впился глазами в доставленного. «Сейчас свиснет, и я улечу», - подумал Фома, но тот сказал:
- После всего, что учудил, у тебя есть два пути: либо на дно речки-вонючки кормить угрей, либо… жениться.
- Мне давно этого хотелось. Просто никак не представилась возможность с вами это обговорить, - пролепетал Фома, так никогда и не узнав, что же он такого натворил, что был так строго обязан…
Таким образом, произошло чудесное превращение, и с тех пор Фома стал Фомой Арнольдовичем, человеком, разрушившим пророчества учителей, и удивившим всё, что есть живое в его районе проживания.


Сеня смело распахнул двери кабинета, прошёл вовнутрь, мягко подтолкнул предусмотрительно приготовленную шоколадку секретарше, бросив с безотказной улыбкой: «У нас договорено», - и прошёл в дверь, на которой было указано: «Заместитель мэра по торговле и культуре обслуживания», а далее, по-купечески залихватскими буквами – «Фома Арнольдович Гусак», а следом тенью Веня, постукивая тростью…
- Мы от Николая Николаевича, - выпалил Семён, и Вениамин тоже растянул губы в улыбке, но у него так обворожительно и искренне не получалось, когда врал.
- А кто это такой? – напрягая память, спросил Фома Арнольдович, - что-то не припоминаю.
Сеня Задумчивый не позволил тягостному напряжению повиснуть в воздухе:
- Никита Кузьмич знает, Геннадий Михалыч обожает, все уважают, а вы не припоминаете. Не хорошо, не хорошо… - Сеня открыл свой дипломат и выудил наружу армянский коньяк, коробку шоколадных конфет, на блюдечке нарезанный сыр и три хрустальных рюмочки. – Это для улучшения памяти очень помогает, - и ловко разлил коньяк по рюмкам.
- На работе не употребляю, - неуверенно сказал Фома Арнольдович, - строго предупреждён.
- Употребим мы, если вы не возражаете, после работы в ресторане «Гнездо глухаря», уже и места заказаны. А сейчас, только ради профилактики, в медицинских, так сказать, целях.
Веня такой наглости и лжи от партнёра не ожидал, и с любопытством наблюдал, чем это единоборство завершится. Он перевоплотился в зрителя, сидящего в зале театра, и с переживаниями жаждал, вопреки своей выгоде, чтобы победила правда, порядочность и справедливость, а ложь и мошенничество были с позором выставлены за дверь. Театр театром, а жизнь плевать хотела на обывательские вериги, к тому же она женского рода, и ей куда ближе весёлый задорный прохиндей, чем серьезный чопорный педант.
- Мы серьёзные инвесторы, и имеем глубокий план, как вздыбить вашу торговлю, чтобы каждый ощутил от этого пользу, - Сеня многозначительно посмотрел на Фому Арнольдовича и налил по второй рюмке…


Возможно, кто-нибудь другой и стал бы ждать, пока официанты накроют стол согласно заказа, если прибыл раньше оговоренного времени, но только ни Фома Арнольдович. Какого чёрта, терять столько времени, если коньяк на столе, а компания в сборе.
- Неси, что есть, - бросил он официанту, - и нетерпеливо подвинул к себе пустую рюмку, которая тут же была наполнена.
Следом появилась и закуска. Компаньоны очень беспокоились каждый раз, когда заместитель мэра вилкой накалывал маринованный шампиньон или ростбиф, или несколько кусков красной рыбы одновременно. Ужин в ресторане был оплачен деньгами, взятыми в ломбарде, а это таило в себе неприятные последствия, и препятствовало естественному выделению желудочных соков. Веня жевал хлеб и делал вид, что очень увлечён этим занятием.
Через час о закуске уже никто не вспоминал и, улучшив момент, Сеня бросил официанту:
- Всё, достаточно. Что не успели подать – отменяется, и с воодушевлением принялся рассказывать важному чиновнику о новых проектах по созданию современных торговых рядов на базарах, торговых центров с оранжереями, бассейнами и скульптурами, чтобы достать покупателя из самого центра Европы.
Через два часа возлияний, Фома Арнольдович стал прежним Фомой. Он брыкался, скандалил и сквернословил, а после клялся в любви и уважении к компаньонам, и всё время повторял, что «Водолей» лучшая строительная фирма, которую он знал, и только она должна осуществлять задуманный проект.
Расстались закадычными друзьями и клятвенно божились с утра взяться за дело.


Веня решил, что всё это ему приснилось, после того, как с желудком случилось несварение, и очень обрадовался, что гадкая непорядочность оказалась сном. Но Сеня утром рассеял его заблуждение:
- Бери свою трость, пойдём на рыбалку, - и весело потрусил дипломатом, внутри которого позвякивало.
Пришлось смириться с неизбежным – готовиться стать богатым, и для начала встать с кровати, умыться, привести себя в порядок, и состроить умное выражение лица для хозяйственной деятельности. А если, когда, что насильно, то как быть – сам не знаешь. Ведь хочется, чтобы еще и нравилась деятельность, а где взять?..


Если бы вы видели глаза Пети Пуха, который встретил Веню в коридорах мэрии по истечении года с начала коммерческой деятельности, то подумали бы, что у него внутри глазного яблока образовался вулкан – так всё на поверхности вспучилось.
- Неужели, этот твой бородач таки помог? – завистливо, глотая слюну, констатировал невероятный факт небожитель Петя.
- Таки, да, - ответил Веня, поигрывая тростью. – Я же тебе рассказывал, как из одной монеты сто сделать, если его книгу усвоить; а ты думал в бирюльки приглашаю играть.
- И как называется та деятельность, которую вы освоили? – из простого любопытства спросил Петя, в поиске темы для разговора.
- Воду мутим, да круги по воде пускаем, и всё это с умным видом, - сказал Веня и тростью почесал за ухом, с интеллектом на лице, как у подводника, погружённого в скафандре в зверско-глубокую впадину мирового океана.
- Наверно, тяжёлая работа… Чтобы добиться результата, о котором я по твоему костюму сужу, надо много пропустить воды по кругу…
- Ладно, пойду, - сказал почему-то грустно Веня и, вяло опираясь на трость, пошарпал вдруг старческой походкой прочь.
«Дурака, что ли, валяет», - так и не поняв ничего из разговора, подумал Петя, провожая удаляющуюся спину давнишнего приятеля.


Жить бы поживать, при таком ловком сложении удачи с расчётливой наглостью, да добро проживать… Ан, нет! Клюнул Вениамина, то ли петух жаренный, то ли еще какая диковинная тварь, и главное, не понять, в какое именно место, по какому праву, как посмела… Только он выдал такое, что мало кому из ныне живущих, понять этакое возможно, чтоб умом не тронуться. У кого ни спроси, никто такую глупость оправдать не взялся бы, даже протоиерей местный, у которого девицы лёгкого поведения на подпитии крест стянули. Золотой…
Однажды, находясь в здравом бытии и полной трезвости, выдал он своему компаньону первейшему, Сене Задумчивому, что тоска его заела несносная, и по этой вялой причине, не желает он более такой деятельностью заниматься. Сказал, что не могут душа его и разум на подобное сподобиться: врать, изворачиваться, баламутить:
«…воду мутим, круги пускаем, а всё ведь – одна никчемность, ложь, блеф да подкуп». Одним словом, сплошное мошенничество и плутовство, и всё заради денег. Ничего надёжного, вечного, чарующего, прекрасного… На что, Сеня, пощупав рукой голову товарища, и заглянув в глаза с печальной нерешительностью, спросил с искренним сочувствием, что же такое его мозги так перекособочило, и сей же миг налил в пивную кружку коньяку для излечения.
И сказал Задумчивый Вене, мол, как можно так быстро забывать, что было и, что стало; что только начали жить по-человечески, «своими» людьми обзавелись в городе, уважение пристало, и вот теперь, когда всё срослось… Где смысл? Где логика? И сколько потрачено усилий, волнений, страхов…
Вене самому вдруг стало жаль сил, растраченных на пройденном пути, но тут на помощь явились тени давно почивших предков, посланных божественным Сатурном, и он окрепнув духом, заявил: «Не справедливо это, неправильно и гадко. Интуитивно чувствую, что закладываем мину замедленного действия. Фундамент плох, а на нём дом строится, и мы за это деньги получаем. У каждого свои ценности в жизни, своё понимание богатства и счастья. Что одному благо, иному - отделаться бы – по жизнь благодарен был бы. Кто их поймёт, этих человеков? Такого напридумывают, натворят, потребуют, что сам Бог запутается выполнять. Два слова в голове застряло: счастье и богатство. А дай каждому, что просит, так через месяц-год взвоют, что не то получили, что хотели. А потому, что всё полученное без усилий, ценность быстро теряет, а вот самостоятельно обретённое – как вечный праздник – всегда с тобой. Вот и пусть Зевс с ними разбирается, или еще кто… если делать нечего».
Но здесь Сеня тоже взбеленился: «Интеллигент ты паршивый. И знаешь, почему паршивый? Потому, что сам ничего не можешь делать, не способен; а сунули в рот соску – сосать не хочешь. Вот так и будешь жить с клопами и блохами».
«Да, ты прав, - не стал возражать Веня, - но не могу я обманным путём деньги зарабатывать!»
«Кого обманываем и как? – взъерепенился Сеня. Подумай, мы же всё организовали-устроили, за это берем заслуженную мзду. Спроси у исполнителей, субподрядчиков: довольны ли они? И услышишь ответ – довольны! Так, что тебе еще надо?»
«Да, ты прав, трижды прав. Но я так не хочу… и не могу…»


Это так Игорь Панков рассказывал, а правда ли, нет ли – кто знает, с него станется, и не такое молоть. Одним словом, истинный «водолей» получился, если верить молве…



12. Р Ы Б А (две штуки)


«На кой ляд завтракать, если позже всё равно придётся обедать? Чем, спрашивается,
думал тот умник, что обязал человека расходовать время и продукты питания, потешая свой ненасытный организм в пятницу, если в субботу снова надо садиться за стол? Верните мне деньги за все не съеденные завтраки, а так же, обеды и ужины пропущенные по разным причинам – я хочу распоряжаться этими деньгами самостоятельно. Прибавьте к этому деньги за лекарства, которые мне были назначены, но не приняты согласно указанию, возвратите сумму за обучение в торговом училище – где гарантия, что эта специальность мне в дальнейшем понадобится? - а так же, за пропущенные дни и отдельные лекции, в том же учреждении – мне сейчас эти средства ой как бы пригодились, можно сказать, даже осчастливили бы… А отдых? Я не отдыхал на Кипре, а зимой в Карпатах. И Италии не коснулась моя нога, так же как и Америки, Скандинавии, Лихтенштейна… Так где сэкономленные деньги – я вас спрашиваю? Кому достались?
Никак не пойму – какой-то старый маразматик придумал выплачивать пенсию в 60 лет, вместо того, чтобы начислять её в 20, когда в ней такая нужда, - и никто до сих пор не поправит это дурацкое положение! Кто даст гарантию, что столько проживу? Послушать новости, так жить не хочется уже сейчас: одни гадости и страхи на свете происходят, и всё чаще и гаже, - хоть на улицу не выходи. То фонарный столб упал на дорогу, а на нём монтёр сидел, то стихия беснуется без меры, как наш дворник Макарыч на подпитии, расщепляя всё, что попадётся на пути, с целью обратить в исходное сырьё. Вирусы гуляют без всяких правил, смерчи вьюжат, ни с того ни с сего, посреди ясного дня – так по какому праву я буду пенсию ждать, быть может понапрасну!..» - Так рассуждал Фома Гусак, разглядывая перспективу своего жизненного пути. Перевозбуждённый идеями, клокочущими в голове, он зашёл в пенсионный фонд, и все накопившиеся вопросы излил молодой сотруднице, очень скоро приведя её нервную систему в плачевное состояние. Пока пострадавшую отпаивали валерьяной, остальные сотрудницы отдела, брызжа слюной и прихватив со столов, зачем-то, наиболее тяжелые предметы, оттеснили Фому за двери.
- Я буду жаловаться на вас! Где тут самый главный начальник расположен? Пусть разъяснит мой вопрос. А вы, все, готовьте заявление на увольнение за некомпетентность – завтра же проверю. Простой вопрос решить не могут!..


Антон Павлович находился в том возрасте, в котором имеют много друзей на том свете, и почти никого – на этом. И когда, очередным утром, он просыпался и видел в окне солнце, недовольно кричал: «Опять я здесь, вдали от друзей и подруг моей жизни, и снова это треклятое ярило в глаз бьёт, и противная ветка сирени стучит в окно…»
Он строго завещал своей дочери, Галине, организовать по нему панихиду с песнями, плясками, и чтоб водки было выпито столько, чтобы память о себе оставить и другим на зависть. Драка приветствовалась и даже планировалась, согласно заблаговременному указанию виновника поминальной трапезы. Правда, в завещании значились лишь позолоченные запонки производства пятидесятых годов двадцатого века, да изъеденный молью тулуп из шкуры неведомого животного, так что драться, вроде б то, было и не за что. Отец готовил дочь к торжественному пиршеству по поводу своей кончины чуть ли не каждый день, однако срок этот всё оттягивался, поскольку не был подконтролен заказчику. Тот нервничал, грозил пальцем кому-то на небе, и к чему-то заискивающе обещал Галине, что у него вот-вот «получится», и лишний раз наказывал дочери, чтобы панихида прошла, как завещано. На что женщина, осуждающе отвечала: «Ты бы, папа, лучше в унитаз поточнее целился, а то такой срач разводишь, что архангел Гавриил, которого ты так призываешь, возвращается с полпути». «Спасибо, дочь, за подсказку. Верное замечание, - благодарил отец, - сам давно задумываюсь, где этот… - старик делал многозначительную паузу, - …посланник богов носится. Может быть дела любовные крутит, а мне уж невтерпёж совсем здесь без друзей и старых приятелей век корпеть, Зевс его подгони…» После такого разъяснения, Антон Павлович немедленно отправился в кладовку искать подручные средства для конструирования необходимого прибора.
К счастью, делать и изобретать ничего не пришлось: искомая вещь лежала сбоку огромной кучи хлама, занявшей всё пространство кладовки. Он её сразу определил, как только увидел – конусообразный пугающих размеров рупор из оцинкованного железа, и с боку приделана ручка для удобства говорящего. В былые времена этот прибор внушал уважение окружающим и уверенность в своей праведности обладателю. С помощью него вещались распоряжения, предостережения, приказы, наставления. В общем-то, обо всём чего душе угодно, можно было в него болтать, а из расширенной части конуса рупора звуки выходили покрепче, погромче и поубедительнее. «Эта воронка, как раз то, что надо. Лучше и придумать невозможно. Не каждый академик бы сообразил то, как я её пристрою», - обрадовался Антон Павлович своим умственным способностям. У него сразу метнулась мысль, что нехитрое приспособление можно использовать не только по прямому назначению, и озарённый идеей он помчался в туалет. Через короткий промежуток времени оттуда раздался победный возглас: «Ай-я! Ай-я! Действует! Из широкого отверстия в узкое… и прямо в цель. Теперь ничто не отвратит появление архангела…» - Сказав это вслух, Антон Павлович, задумался: «В ухе стреляет, который день боль беспокоит. Интересно, там, в ином мире, уши лечат, или лучше являться со здоровыми органами? А то определят в отряд для немощных, тогда попробуй, поменяй статус… Ангел вопрос задаст – я не расслышу, опять таки бедой может обернуться, лови потом его, зазывай. Лет десять определит еще на земле болтаться, а то и все пятнадцать и что делать? Снова тащить себя по жизненным ухабам? Что дочери скажу, наконец? А ведь обещал… Пожалуй лучше с ним договориться предварительно и место получше выторговать. Вдруг поведётся? Только надо уши подлечить, чтобы в ответственный момент не опростоволоситься».


Ипполинарий вёл приём больных в детской поликлинике и, заглядывая в рот юному пациенту, думал совсем об ином. Видя маленькие красноватые гланды и далее, уходящее вниз отверстие горла, ему чудились горы, ущелья, пещеры и, почему-то, доисторические животные, притаившиеся вокруг, возбуждая его воображение еще более. Маленькое тельце обследуемого кряхтело, стонало, пыталось вертеться, но не так-то просто было высвободиться, если язык прижат медицинской ложкой, а сам пациент зажат в тиски массивными коленями Полипа - так его когда-то окрестили сослуживцы в армии.
Дверь отворилась, и на пороге появился Антон Павлович с рупором у бедра, болтающимся на верёвке, перекинутой через плечо.
- Куда, дед, к столу прёшься? Не видишь, здесь место для пациентов, к тому же занятое. Садись в угол и жди, пока результат будет. – Полип вынул ложку изо рта осматриваемого юноши, ослабил колени на минуту, и этого оказалось достаточно, чтобы парнишка ящерицей прошмыгнул к двери и скрылся в коридоре. – У, пострел, - бросил ему вдогонку Ипполит, - поймаю, гланды вырву… Ну, дедусь, где твои внук, внучка или еще кто из младого племени? Зови скорее, у меня руки чешутся поработать.
- Я сам пришёл, уши плохо слышать стали. Одно слово слышат, а два других пропускают.
- А глаза у тебя видят? – Полип грозно сдвинул брови.
- Видят кое-как, с помощью стёкол…
- Так надень свои стекляшки, выйди и прочитай куда ты припёрся – это детская поликлиника. Тебе сюда вход заказан уже добрых лет семьдесят как…
Тут внимание Ипполинария привлёк рупор, болтавшийся на верёвке у бедра Антона Павловича:
- Ну-ка, ну-ка, какое интересное приспособление. Вот бы мне такое, только чуть иное, и государственная премия, можно считать, в кармане… Ну, на худой конец, заведующий отделением похвалит. Вот здесь уменьшить, вот тут сузить. Туточки чтобы захват пролез и прямо в дупло…



Матвей в повторном браке познал блаженство сродни олимпийскому триумфу, окутанному запахом мирта, божественного символа тишины, мира и наслаждения. Желание осчастливить всё человечество и поделиться с каждым крупинкой своего счастья, не давало покоя – зачем ему одному так много... Радостные эмоции так лезли наружу, что он едва успевал их вталкивать обратно, а то, что просачивалось, ложилось на бумагу в виде мыслей, чудесным образом формируя повесть любви. В ней описывалось, как Мотя вначале нашёл ни то, что надо на своём жизненном пути, но потом исправился, и еще про то, каким счастливым он стал, исправив ошибку. Ему хотелось, чтобы и другие люди не боялись менять своё положение, если оно было плохо устроено, и становились счастливыми, потому что так намного лучше пребывать на земле, и обо всём этом рассказывалось в повести. Желанию довести свои восторги до страждущих людей, не смогла противостоять даже потеря уймы личных денег, израсходованных впопыхах на издание повести. Мотя так торопился осчастливить сограждан, что даже не успел придумать название произведению. «Какая разница, как назвать – книга, да и книга, главное, чтоб она мыслью была ценна и одухотворяла личность», - так рассуждал он, наполненный эйфорией полезной деятельности



Для того, чтобы долги, обнаружившиеся после издания книжицы не мешались с радостями жизни, Матвей решил распродавать издание всем подряд: « …и кто первым на пути попадётся - тот пусть и счастье своё обымет». На улице он издали заприметил мужчину пенсионного возраста с немалым стажем, неторопливо, мелким шагом переходящего дорогу на красный свет, одетого так, как будто бы в последний раз… при галстуке, само собой, а на ремне через плечо болталось нечто оригинальное.
- Не согласитесь ли вы, сударь, прочесть то, что мною написано. Нет, не бесплатно. Я ценю чужое время, и предлагаю взамен небольшой суммы денег великое счастье… Успех гарантирован – мною самолично удостоверено… - прочёл с выражением молодой писатель, заранее заготовленный монолог, предназначенный для людей почтенного возраста с видимыми признаками былого интеллекта.
- Чего? – без особого удовольствия произнёс Антон Павлович, и тут враждебность полезла у него с лица. – Нужны мне твои побасенки. Лучше с книги листы повытаскивай, и сложи из них самолётики или пилотки на голову – смотря, на что у тебя руки стоят, вот и заработаешь копейку на пиво.
- Напрасно вы так, - немного обиделся Мотя. - По вам видно, что учености разные любите, глядишь и эту одолеете. А заодно, и время приятно скоротаете в ожидании вечности. Для вас, как пенсионера, по себестоимости отдам. Видит бог, я и врать-то не умею.
- Послушайте, молодой человек, - отвечал Антон Павлович тоже вежливо, - на кой чёрт мне знать о вашей себестоимости, и о счастье, которое вас посетило. Для меня счастье – посещение архангела Гавриила, а он задерживается по непонятным причинам. А я обещал, кое кому… кое что… Вот и выходит расхождение. А вы тут со своими гарантиями. – Антон Павлович взял рупор и на всю улицу разнеслось:
- Не нужны мне никакие гарантии, и на вашу себестоимость мне плевать. Да, да – плевать, - и он гордо пошёл по улице, заглядывая в глаза прохожим, и выборочно спрашивая у бородатых мужчин: «Простите, вы случайно, ни архангел Гавриил? - Те с ужасом шарахались в сторону, подозревая в его мозгах неладное. – А!.. Дьявол вас раздери! Путаются под ногами неизвестно зачем», - изливал негодование Антон Павлович. По дороге домой он зашёл в аптеку и купил капли, назначенные врачом, жёлтого цвета, маслянистые. На ночь, накапал по шесть капель в каждое ухо: по три капли, как рекомендовалось в аннотации и ещё по три – про запас, и одухотворённый лёг спать, надеясь проснуться на новом месте в новом статусе.
Мотя в этот день сделал ещё только одну попытку продать книгу, и тоже не удачную. Мужчина крепкого сложения, с грубо отёсанным природой черепом, сипя, ответил на предложение о покупке книги: «Что за хренотень? Какого ляда она в моей жизни болтаться будет? В моём деле эта премудрость непотребна. Мне главное, чтоб молот в наковальню угодил, и сталь плавилась при температуре плавления, и разливалась, куда положено без баловства. Сиплю я, слышишь? Не до чтива мне сейчас», - и пошёл прочь.

- Одну продал, - соврал Матвей жене и разжал кулак, демонстрируя мятую купюру, источающую обман; краска залила лицо, ладонь вспотела.
- Деньги, конечно, не помешали бы, но и без них мы вполне счастливы, - ответила Мария. – А эту купюру верни у кого взял – вижу, она к руке липнет, и чем-то нехорошим от неё исходит.

Игорь Панков считал, что нечего забивать голову решением житейских проблем – если ничего не делать, они сами, натыкаясь друг на друга, как-то рассосутся. Наивного чудика на перекрёстке он сразу заприметил опытным глазом пройдохи. Тяжёлая сумка через плечо вполне могла причислить его к сословию почтальонов.
- Что разносишь, друг? Дай газету почитать. – Игорёк сроду не читал газет, а тем более что-нибудь серьёзное, но привычка попрошайничать не позволяла пройти мимо.
- Я газет не разношу, а распространяю свою книгу, лично написанную повесть. Она сделает каждого, кто её прочтет, счастливчиком, потому что в ней описано, как им стать.
- Полностью счастливым в нашей жизни может быть только идиот, - категорично заключил Игорь и, требовательно протянув руку, сказал, - ну-ка, ну-ка, дайка своё счастьечко, - после чего пролистал поданную книгу, словно карточную колоду. – Да, хороша книга: бумага мягкая и к телу приятная. В былые времена ей бы цены не было. Давай так решим, - я беру книгу, ты добавляешь мне двадцатку и реклама твоей книги обеспечена, бабушкой клянусь, покойницей… От редакторов издательств прятаться будешь – поверь мне. О реализации думать забудешь – готовь чемоданы для гонораров.
- У меня только пятёрка… - негромко выговорил Мотвей.
- Деньги небольшие, но всё же сгодятся на потребу жизненной нужды – так и быть, согласен на твои условия: беру и книгу, и деньги. А, что точно, денег больше нет? – состроил недовольное лицо Панков. – Что ж ты, писатель, так скудно живёшь. Корпишь, корпишь над спудом мыслей, а такой мелочи в кармане не имеешь. Стыдно… жаль, что так плохо у тебя складывается, а то бы я еще парочку прикупил. Может одолжишь у кого?
- Да, нет… У всех одолжено, у кого можно, - Мотя чувствовал себя очень и очень виноватым.


Дорогущий мерседес, с гонором лязгнув тормозами, остановился на стоянке для машин. Из него вышел важный господин размером с поливальную машину, статус которого определял шёлковый галстук с бриллиантовой заколкой и английский костюм свободного покроя, изготовленный по специальному заказу для борцов сумо. Под глазами господина волнообразными серёжками красовались мешки, нагло намекая на проблемы со здоровьем. Судья городского суда, Алексашка (так его звали близкие родственники в детстве, а прозвище это, каким-то образом проскочило наружу и прилипло к злым языкам), считал, что нейтрализует эту неприятность с помощью банальных денег, прямиком стремящихся в его карманы по роду службы. Род службы ему придумали папа с мамой, которым тоже в своё время помогли усесться в нужное кресло. По праздникам они всей семьёй ездили в церковь и пели фальшивыми голосами аллилуйю своим креслам, оказавшимся столь плодовитым на подношения. Заблуждения Алексашки в скором времени должна была развеять жизнь, на которую он смотрел свысока по наивности и глупой самоуверенности.
- Эй, почтальон, отодвинься-ка с дороги, - бросил он молодому человеку с большой сумкой на ремне и в фуражке с кокардой, непонятно к какому ведомству относящейся.
- Позвольте мне предложить вам книгу, саморучно созданную и проверенную на собственном теле, как стать и всегда оставаться счастливым, - это, конечно же, был Матвей, носящийся с идеей всеобщего счастья, и со своими книгами, как инструкцией к овладению, этим самым, счастьем.
- Это ты мне счастье предлагаешь? – чуть не захлебнулся от возмущения Алексашка. – Ну, народец, вконец обнаглел – мне счастье предлагать. Да знаешь ли ты, - тут владелец мерседеса запнулся, подбирая подходящее оскорбительное слово для наглого отпрыска народа, и не найдя полноценное, все презирающее, позорное определение, продолжил: - это мой удел раздавать счастье или лишать его. Мой! Понимаешь?! - багровое лицо закипело, хоть раков вари.
- Вы, в самом деле, счастливы или только думаете, что… - Матвей умолк не договорив, так как туша собеседника проплыла мимо и защитилась стеклянными дверями дорогого магазина.
Мотя держал в руках экземпляр своего невостребованного творения: «Что за люди, - возмущался он про себя. – Никто не хочет узнать в какой плоскости их счастье находится, и как к нему прийти. Вот специально, не стану навязываться – пусть сами бродят во тьме и ищут неизвестно что. А оно тут рядом лежит, только переверни страницу и возьми».
Насмешливое негодование привело его к свободной скамейке в парке; расположился гордым орлом со своей заветной сумкой и рядом, порхая страницами на ветру, открытая книга счастья. Вмиг налетели воробьи попробовать на клюв экзотическое угощение. Оно не пришлось им по нраву. «Эх, птицы, что вы понимаете в человеческом счастье». Он взял книгу в руки и зачитался собственным изложением. Как вдруг кто-то рядом произнёс: «бе..е», и в воздухе сильно потянуло козлятиной. Сколь ни концентрировал он мысль, зрение и логику, никак не мог понять: во сне это или наяву явилось пред ним коза давно не стриженная, со странным всадником в бараньей набедренной повязке, с горном и большой флягой на кожаном ремне. «Где-то я уже видел этого типа», – металась в голове мысль не находя покоя.
Взгляд всадника озорной и плутоватый был устремлён в вечность, вызвав, непонятно откуда, семейство мурашек шумно пробежавших по Мотиной спине. Он не мог найти объяснение появлению странного всадника, и принял для себя самую простую версию, что свойственно всем жителям земли в подобных необъяснимых ситуациях, - пара эта из цирка, реклама которого мелькает по всему городу. Чтобы только не молчать, Мотя нашёл смелость и спросил:
- Как тебя звать? Вы, наверно, из цирка?
- О, ещё из какого цирка, - ответил незнакомец задумчиво. Можешь звать меня Дионисом.
- Денисом? – переспросил Мотя.
- Денисом был твой дедушка, а я Дионис.
Матвей слегка опешил: «Его деда действительно звали Денисом. Но откуда это было известно незнакомцу? Где же я его видел? То ли в кино, то ли на картине какой-то? Что-то из греческого или древнеримского эпоса», – на этом он оставил в покое свою, дающую сбои, память.
Циркач посмотрел на лежащую открытой на скамейке книгу, страницы которой листал ветерок, и утвердительно заключил:
- Питательная, пожалуй, книга будет…
- Да, очень интересная, жизненная книга, сам нею зачитываюсь. И недорого, вовсе… - ответил Мотя, протягивая книгу Дионису.
- А ещё есть? – спросил тот, потрепав книгу об колено.
- Есть, а вам для каких целей? – и протянул несколько экземпляров.
- Есть… Пожалуй, пока хватит, - сказал всадник со странной интонацией. – На, посмотри, есть ли тут умные мысли? Только аккуратней – книга совсем свежая, - и поднёс её к козьей морде. Та начала жевать книгу, тщательно пережёвывая.
«Ме…е», - проблеяла коза.
- Ещё просит. Видно понравилась, - перевел хозяин козий язык.
Матвей, вместо того чтобы возмутиться таким отношением к его труду, подумал: «А жует, однако, как указано по системе йогов – тридцать три жевательных движения на одну порцию пищи». Он сидел, словно заколдованный, молча наблюдая, как медленно, но неотвратимо одна книга за другой скрываются в козьей глотке.
- Достаточно, - бросил Дионис непонятно кому, слез с козы, достал откуда-то небольшой котелок и стал доить своё транспортное средство.
- На, попробуй, качество твоей работы, - Дионис сунул в расставленные Мотины руки ёмкость с надоем, - испробуй от трудов своих…
- Это на молоко не похоже, - сказал Матвей приглядываясь к жидкости.
- Не похоже, не похоже… Ты его когда-нибудь видел в городе, козье молоко, настоящее? Вот попробуй, а потом говори… - хозяин козы запричитал обиженным голосом.
Мотя робко сделал глоток, затем второй:
- Так это же вино… - забормотал удивлённым голосом.
- Вино? – удивился хозяин, но после, подумавши, добавил, - да, такое с ней случается. Если что коварное задумает или просто желает пошутить, то вместо молока вином потчует. Я то её часто одним виноградом кормлю. Ой, любит… Вино-то, хоть по нраву?
- Вино доброе, - отвечал Мотя, - пить бы, да пить. Только странно это - что бы коза доилась вином.
- А чего тут странного, - ответил собеседник, заступаясь за козу, - ты книжки пишешь про счастье всякой живой твари, - это для тебя сомнению не подлежит, а то, что коза даёт вино – это странно. Вот же чудак! Допивай лучше, пока не скисло.
Когда Мотя поднял голову, опорожнив казанок, ни козы, ни Диониса не было, - только внутри потеплело и приятно кружилась голова.



Мотина мама, когда он был маленький, гладя его по головке, приговаривала: «Рыбки вы мои дорогие. Какие же вы ершистые, и погладить не дозволяете, так в разные стороны и выскальзываете». Мотя действительно, всё время норовил увернуться от нежной материнской руки. У него была сестра. Старшая. Она учила брата играть в карты и курить в ванной комнате. Мотя её очень любил, но это не мешало ему драться и вздорить с ней каждый день. Позже, сестра учила его целоваться. Ей, судя по всему, очень нравилось это обучение. Матвей же был в том возрасте, когда еще не мог оценить всей прелести подобных занятий, и вытирал недовольно влажный рот ладонью, морщась и кривясь. Он и в самом деле напоминал рыбку: был игрив, вертляв и в руки не давался никому, даже родной матери. Преподавателям в школе, а затем в институте – тоже не давался, видя в них коварных рыбаков, охотников до ограничения его свобод. Этого он никак допустить не мог, потому в зачётке выстроились в ряд, как на параде одни «уд.», что на учебном языке означало – удовлетворительно. Матвея это никак не могло удовлетворить, и он выскальзывал из опеки преподавателей с новой силой. И так у него удачно это получалось, что чуть было не вылетел из института. И когда его, после продолжительных негораздов, долгих мучительных лет первого замужества, неведомой волной прибило к Марии, его сестра с шумом выдохнула воздух из груди и сказала: «Ну, слава богу! Нашу рыбу прибило в спокойную гавань».
Без чуда здесь, конечно, не обошлось. Потому что ни по одной теории, вероятность счастливого исхода для мечтательного и витающего в облаках Матвея предполагалась чисто условная. А тут возьми и случись Мария – существо нежное, мягкое, заботливое, всепрощающее, получающая удовольствия и от труда, и от любого, даже неблагосклонного, стечения обстоятельств. Так что без вмешательства свыше здесь не обошлось. И не спорьте! Есть бог на небе или отлучился куда, - а всё это чьё, если не его повеление?


- Эй, гражданин! – задумавшегося Матвея кто-то дергал за рукав. – Вы торгуете счастьем? Я тут немного поразмыслил; подумал, что не помешает ознакомиться с содержанием вашей книги. В прошлую встречу, уж извините, был в разобранном состоянии. Знаете ли, эти врачи,.. кого угодно доведут до невменяемого состояния. А я такой ранимый. – Мужчина стиснул брови от сострадания к себе, клацнул квадратными челюстями и его лицо с неправильными формами, какое часто встречается в учебниках по антропологии, приняло виноватый вид неандертальца, убившего слишком мелкую живность. Я – сталевар, и зовут меня Фёдор. Мне нельзя волноваться по пустякам. А тут любовь, – хлясь,.. а потом еще раз, пониже, хлясь… - я и осип. Вот. Вот двадцатка – гони книгу. Ежели, поможет, – рассчитывай на меня во всём: чего расплавить или подкову согнуть…
Матвей с радостью распрощался с экземпляром книги, крепко зажав деньги в руке – так много за его книгу ещё никто не платил. Радостное ощущение праздника ликовало в груди. И доликовалось. Игорь Панков опытным взглядом, натренированной интуицией, безошибочным чувством улова мгновенно вычислил Мотю.
- Эй ты, писатель, - окликнул он его.
Матвей еще сильнее сжал руку с деньгами, напрасно пытаясь спасти свой честный заработок. Мысли: «Ни за что не отдам» и «Вот же послала нелёгкая; отнимет, выклянчит, как пить-дать выманит», - пронеслись в Мотиной голове одновременно навстречу друг другу.
- Во что это ты так вцепился, писатель, - острый глаз Игорька вмиг узрел добычу. – Здорово, - и он протянул руку для пожатия.
Его визави не мог того же сделать, так как в руке была зажата двадцатка.
-Ну-ка, ну-ка! Во что это ты так вцепился, - язвил Панков, - никак в счастье, которое так усердно проповедуешь. – Он взял закрепощённую Мотину руку и по одному пальцу аккуратно поочерёдно разжал кулак. Купюра перекочевала к Игорю, но как-то весело, по- шутейному. – Опочки, - сказал Игорёк, – я вижу, писательская братия неплохо зарабатывает. Молодец, - подбодрил он Матвея. Её богу, завидую такому промыслу. Дай же скорее мне с десяток книжек, я знаю, как ими сманеврировать, чтобы деньги к тебе потекли рекой. Да не бойся, всё что взял – верну, – у меня в голове чёткая бухгалтерия. Ну, понятное дело, за вычетом комиссионных.
Матвей открыл сумку и отсчитал десять книжек, но длинная рука Панкова прихватила из сумки ещё несколько лишних книг.
- Не расстраивайся, - крикнул Игорёк уходя, - всё вернется с лихвой. Моё слово – железо.
Мотя не мог не расстраиваться, как и понять, каким образом под действием непонятной силы он раздаёт бесплатно книги, да ещё и деньги впридачу. Руки его сами расстегивали сумку, отсчитывали и отдавали книжки, подчиняясь непонятно чьей команде.
«А вдруг и вправду этот тип распространит издание среди влиятельных людей и потекут заказы, возникнет спрос…» - душа жаждала чуда, успеха, славы и хоть немного лишних денег – на этом она и купилась, словно девушка на цыганскую ворожбу.


Среди ночи Матвей проснулся, как-то сразу, вдруг, от какого-то не чёткого шума: то ли шуршания, то ли журчания. Рядом тихонько, прижавшись к его плечу, спала Мария. Он прислушался. Шум исходил от книжных полок.
Кто-то тихим голосом сказал: «Не понимаю, как можно свои сокровенные чувства раскрывать посторонним. Это же так лично, так интимно».
Более низкий голос возразил: «Ещё как можно, - что их в тайне хранить. Пусть все узнают подробности и пользуются… А то проживут жизнь в своём углу и ничего о ней так и не узнают. Чем больше информации имеешь, тем больше шансов на успех. Так-то соседка».
«Вы говорите об общих законах, которые затрагивают всех и доступны всем информативно. Здесь я с вами согласна, уважаемый. Но, что касается взаимоотношений двух человеческих особей – этой тайной должны обладать только они вдвоём, - в этом и есть великий смысл таинства природы».
Мотя неосторожно пошевелился, всматриваясь в темноту.
«Молчок, нас, кажется, слышат», - наступила полная тишина.
Пронеслась быстрая мысль: «Вот так номер: книги разговаривают, пока мы спим», - начинающий писатель перевернулся, нежно обнял свою Марию и растворился в блаженстве.


Матвей с облегчением опустил тяжёлую сумку на пол у свободного столика кафе. День выдался удачным – он продал три книжки молодым людям, как-то быстро, с весёлым задором без лишних уговоров. Это позволило ему подумать о спокойствии души в уютном месте. Он заказал воблу с пивом и приготовился душевно порассуждать о прелестях жизни.
Молодой мужчина, с гусарским блеском в глазах, вежливо спросил разрешения присесть за столик. Мотя не возражал.
- Фома, - представился посетитель и дополнил, - Фома Гусак, вольный человек, поэтому денег только на один бокал пива.
- Желаете, я угощу вас для души… - витиевато предложил Матвей, имея нечто отличное в голове от того, что имелось в разумении Фомы.
- С превеликим удовольствием! Весь день тебя буду вспоминать, если такое случится, друг, - тут же незваный посетитель записал Мотю в друзья.
Мотя полез в сумку и достал книгу:
- Вот! – сказал он, протягивая Фоме.
- Что это?!
- То, что принесёт счастье, если прочесть вдумчиво, несуетливо – богатство человечества.
Фома Гусак ловким движением взял книгу, перевернул корешком вверх, и быстро пролистал страницы в надежде: не выпадет ли из неё что-нибудь ценное. Ничего не выпало. Он швырнул книгу на стол и с обиженным видом спросил:
- Что это?
- Книга.
- Зачем?
- Чтобы осчастливить человека, сделать его духовно богатым.
- Ты сумасшедший?
- Ну, зачем, вы так?..
- Идиот?
- Писатель…
- …Бумагомаратель. Мало вас Нейрон с Гитлером сожгли… - Фома в ярости встал, одним глотком опустошил пол-литровый бокал пива, грюкнул об стой посудой и гадко бросил сквозь зубы, - давно меня так никто не околпачивал… придурок с сумкой на ремне. А я ещё в друзья его хотел зачислить. Книги я использовал, когда были проблемы с туалетной бумагой, - и, негодуя, дерганой походкой, покинул кафе.
«Странно! – подумал Мотя. – Разве я сказал что-нибудь обидное?»



Человеческое счастье – многолико до смешного. То, без чего иному не жить никак, другому и даром не нужно. От чего кто избавиться не может, как ни старайся, другой всю жизнь понапрасну ищет, утратив покой и сон. Стараешься делать добро – все ругают вокруг; нагадишь всем по-крупному – глядишь, завидовать стали, уважать. Чуден этот мир непревзойдённый. Непревзойдённый своей непредсказуемостью.
На заброшенном пустыре, у развалин старого дома, в зарослях прошлогоднего лопуха стоял на корточках старик и пытался разжечь костёр из нескольких мокрых деревяшек. Спички тухли одна за другой. Вохкое дерево не подхватывало огонь. Зима в этом году выдалась тёплая, но сырая и влажная, с частыми дождями.
Мотя забрёл на пустырь по малой природной нужде. Он с интересом наблюдал торжество природы на оставленном человеком уголке земли. Старика он заметил случайно. Просто набрёл неожиданно. Он ему показался знакомым. Даже не он, а рупор, который стоял без дела рядом.
Старик оглянулся на свидетеля своих мук, и молча продолжил бесполезное дело.
- А я вас помню, - сказал Матвей, - вы вещали в свой рупор странные речи и искали какого-то Гавриила. Вы его нашли?
- Нет, не встретились… Только, прошу вас, не говорите дочери. Я ей обещал… обнадёживал… Пусть думает, что встреча произошла. Тогда она выполнит всё по завещанному… - руки его тряслись от холода.
- Не совсем понимаю о чём вы; и дочь вашу не знаю, и встреча с ней маловероятна. Давайте лучше я вам помогу, - он взял из озябших старческих рук спички, вывалил из сумки все имеющиеся книжки, сверху уложил влажные дрова и поджёг не раздумывая.
- Если всё же встретите, ничего не говорите о встречи. Пусть думает, что я на небесах нежусь в лазурных лучах.
Огонь разгорелся на славу. Подбросили ещё дров и жар опалил лица. Старик согрелся и стал бодрее.
- Меня зовут Антон Павлович. Я родился так давно, что не помню точно когда. Только, ради бога, не говорите ничего дочери, если встретите…
«Вот еще одна польза от книг, неожиданно обнаружилась, - думал Мотя, возвращаясь домой с опустевшей сумкой, - непосредственное согревание человеческих душ и тел страждущих. И надо ещё хорошенько подумать, какая из функций более важная, этих самых, рукописей».


* * *



Вови Караваев для нас, всё равно, что предчувствие праздника перед походом в цирк. Он всегда говорил, что его бабушка нашла его в огороде, и многие ему верили. Но затем, из совершенно точного источника, удалось узнать, что его принёс аист в день святого архангела Михаила.
Володя, как-то засмотрелся на Верку с первого подъезда, развешивающую бельё на балконе, и ударился головой об угол дома (угол позже отремонтировали за счёт жилищно-коммунальной конторы), и после этого, хотя вполне возможно, что новая идея созрела в его голове намного раньше, - заявил, что прошлое, настоящее и будущее – это одно и тоже время, и что между ними нет никакого принципиального отличия.
И объяснял он это так, покатывающейся со смеху публике, что каждая мельчайшая частичка времени (её еще называют мгновением) заключает в себе будущее, настоящее и прошедшее, и главное в жизни – случайности. Жизнь движется от одной случайности к другой. Но коридоров, ведущих к случайностям много, и по какому коридору пойдешь – на соответствующую случайность и выйдешь. Перед коридорами крутится карусель, вращаясь спиралеобразно во времени, и в какой коридор с карусели вскочишь на такую случайность и нарвёшься. К тому же, через случайность, иногда, можно перескочить, не воспользовавшись нею. Чем больше скорость движения, тем больше количество случайностей встречается. Коридоры по времени смещаются относительно случайностей: идешь быстро – выходишь на одну случайность, медленно – на другую, а можешь вообще без движения на кровати лежать, и так вьехать в случайность, и так далее, и так далее - всё в том же духе.
И ещё он уверяет, что все книги в мире взаимосвязаны между собой, что если один автор чего не договорил, то другой обязательно дополнит. Но манера изложения у каждого своя, и потому уловить связь одного с другим очень сложно. Это как физика с математикой имеют взаимодействие и связь, а какая-нибудь минералогия валяется в стороне. Но только возьмись за неё, как тут же всплывут и физика, и математика, и все остальные предметы известные человеку. Дурак всё же этот Вовка Караваев, но какая-то слабо прослеживаемая мысль подсказывает, что, возможно, и не полный. И где гарантия, что учёным не станет?
Так что, если встретите Вови, не пугайтесь его, а тем более, не видите в сумасшедший дом – он абсолютно безобиден, даже не курит, а ни то, чтобы чем не потребным баловаться, как все, или ещё чего… Ещё он утверждал, что каждый человек, хоть один раз в жизни жалеет, что появился на свет. Некоторые жалеют об этом ни один раз. Мы смеялись в ответ, не желая воспринимать сказанное, и Вови искренне смеялся вместе с нами.
И вот свежая новость от него: только что в магазин бытовой техники, который возле парка, где вход с колоннами, завезли три холодильника новой марки с полным комплектом продуктов питания внутри. В инструкции сказано: сколько чего не бери, закрой дверку холодильника, и весь комплект продуктов тут же восстановится. И не дорого вовсе… Два уже купили и завоза больше не обещают. Так что, если прямо сейчас побежите...
Странный, всё же, этот Вови, но не сумасшедший – это точно. Хотя…

______________
_________