Похождения герра Конрада и его доблестного ординарца Пауля в тылу потенциального противника

Однажды благочестивый герр Конрад со своим доблестным ординарцем Колоколникофф держали путь по Чуйскому автобану.
- Мой молодой друк! - сказал вдрук герр Конрад - чото я жаницца внезапно захотел.
Низя ли тут вдоль Чуйски автобанн найтить какую-нибудь немолодую, но не шибко страшную фрау, либо фройлян? Такая штоб, живая ещё бабёнка была? Айн цвай, полицай?
- Драй фир, гренадир! - бодро откликнулся приснувший было за баранкой Колоколникофф, а попросту Павилл.
- Чаво?! - изумился герр
- Сфотографировано!
- Смари, Павилл, допрыгаисся! - строго заметил герр Конрад, качая пальцем перед носом Павилла.
- герр Конрад, ты бы лучше проверил направлению ветру! А дас палец отседа убери, а то он мне всю осевую линию заслонимши.
- ишь ты, старших учить - раздражился герр Конрад, но послюнил дас палец и выставил его в боковое оконце. Дабы определить направлению ветра в данной местности.
Как ни странно, в данной весьма живопистной местности царил штиль.
- Странно! - озабоченно промолвил герр Конрад, обтирая палец ветошью, - Ветра нема. Мы ваще-то едем, а?
Колоколникофф мельком глянул на спидометор. Там стрелка показывала 9,5 км в секунду.
- Едем,герр Конрад. И даже превышаем. Как бы нам тут ай цвай полицай по дороге не попался, а то не миновать дас штрафф с выпиской дер квитанции.
- Гхмм! - неоднозначно высказался Конрад и снова выставил дас палец в окошку, как бы сумлеваясь.
Павилл тогда тоже задумался: как это так?! Едем-поедем, да ещё с превышением, а ветру нема. Попутный, штоли? Ладно, фих с ним! И включил радио.
По радио тётинька пела «отвезити меня в гималаи! там раздеца могу догола я!»
Герр Конрад одобрительно крякнул и почесал затылок: «вот бы на такой бабёнке жаницца! живая, небось! шустрая! голая, главно што, женюс - хоть на бабу голую взгляну, а то штоето, всё мужики голые, да и те в бане... надоели.»
А павилл подумал: «От, тётка тужится-орёт. Как рожает.» и стал другую радиоволну искать.
Павилл нашёл на радио красивую песню и стал слушать.
«.. пронеслись над головою.. чтожа они сделали с тобою!.. Королева, а королева? Ого, ооо..»
Павилл вспомнил: третьего дня он вышел пройтись по главной улице в толькошта купленном костюме марки «одидас», и у него над головою пронеслись птицы, целый табор ворон. «что же они сделали со мною.. - подумал павилл, - нет, главное, костюма жалко, а после стирки он сел в три раза.»
И они оба задумались, и не заметили, что поперёк дороги стоит вооружённый пикет.
переносной шлагбаум, два мордатых эсэсовца на мотоцикле с люлькой, герр обер-лейтенант в чёрном дерматиновом плаще посредине дороги поднял навстречу руку в чёрной перчатке.
Один эсэсовец играет на губной гармони чото из рамштайна, а другой надувает пузырь из жувачки, но обеими руками придерживает на груди шмайсер. дорога замусорена окурками и пустыми баночками из-под шнапс-рассола* - знать, давно стоят! на обочине виднеется биоунитаз, на нём заседает с газетой и в очках ещё один фриц, чином фельфебель.
*шнапс-рассол ихний - это что-то вроде нашего джин-тоника, только без градусов и поганый.
фельфебель забыл, зачем он расселся на толчке, и разгадывает в газете психический тест: «проверьте - все ли у вас дома?». Газета «Зи Дойче Цайтунг» за 31 ноября прошлого года. Немец-гармонист выпускает изо рта гармошку, она болтается на шнурочках. гармонист садится в седле покрепче и берётся за рога мотоциклета. Автоматчик в люльке собирает по щекам лопнувший жувачковый пузырь, а другой рукой, мизинцем, прочищает дуло шмайсера. Подносит мизинец к носу, зачем-то нюхает и морщится. Непорядок…
В следующую секунду всю компанию сносит полуторка герра Конрада и Павилла.
«куда!!!» - запоздало вякает герр Конрад, и зачем-то хватается за баранку. Баранка легко снимается со стержня, и герр Конрад сидит с этим никчёмным бубликом, как дурак. Павилл не растерялся - быстро достал из бардачка запасной руль, в виде не бублика, а накидного гаечного ключа.
Позади чото коротко бумкнуло, в заднее зеркало сверкнул пук огня и всплыл шар из чёрного дыма. «Из "фауста" бьют, гады!» - догадался павилл, и повёл машину зигзагами. фить, фить - в лобовом стекле - дырочки, через них дует ветр.
«Позволь не согласиться с тобою, мой юный друк, - подумал Герр Конрад, - от фауста дырочка была бы гораздо обширней. Скорее всего, это подзорвался бензобак мацацыкла, что мы так неосмотрительно переехали.»
Павилл согласно кивнул, и это спасло ему жизнь и здоровье, т.к. в стекле напротив образовалась ещё одна дырочка.
«Вас ис дас, - подумал Павилл, обратно отгибаясь, - мы давно уж перевалили через три холма, и завернули четыре поворота! Не могут они по нас стрелять!»
- Герр Конрад! - сказал Павилл, - что вы про это себе думаете?
- Я не думал ещё. Надо подумать.
Думал он, думал, а потом как оглянется взад! Как посотрит в заднее окошечко! А там, в окошечке, искажонное злобой лицо герра обер-лейтенанта! Оказывается, герр обер-лейтенант был подброшен ударом и очутился прямо у их в кузове! И тут же стал палить из вальтера по водительской кабинке! И они всё ехали, а он тоже с ними, значить, ехал, и стрелял, стрелял!.. Хорошо, автобан плохой попался, весь в кочках и рытвинах, по-этому герр лейтенант в кузове шибко подпрыгивал и никак прицелица не мог.
- Стоп машина! - скомандовал герр Конрад, и стукнулся лбом об ветровое стекло, потому что машина стала, как вкопанная, а герр Конрад не успел как вкопанный стать. Через кабинку из кузова перелетел герр обер-лейтенант, и упал на дорогу. Это он с разгону. Не ожидал он, гад, такого разворота событий, как экстренное торможение.
Упамши на бетонку, тем не менье он сразу прицелился из вальтера в герра Конрада, и нажал курок. Теперь он не подпрыгивал на рытвинах и ухабах, и попал бы, наверное, но кончилис пули в пистолете. Пистолет щёлкнул, а герр Конрад преждевременно попрощался с жизнью. Да, вся жизнь пронеслася у него перед мысленным взором! Но его просто пронесло.
Герр Конрад спустил боковую окошку и показал герру обер-лейтенанту длинный и кривоватый оскорбительный палец с чорным ногтём. Герр обер-лейтенант почему-то очень обиделся (ваще нервный какой-то) и хотел кинуть в герра Конрада тяжёлым и увесистым пистолетом. И кинул, и мог бы попасть прям по лбу. Но смышлёный Павилл включил заднюю скорость и поехал на ней очень быстро, и пистолет не долетел до Конрада. Тогда герр обер-лейтенант вдруг стукнул себя по лбу (чо-то вспомнил, бродяга!), и достал из заднего кармана последний писк оборонного комплекса - портативный огнемёт «выдох нибелунга», имеющий форму опять же клизмы для мелких киндеров. Он пшикнул в уезжающий автотранспорт длинным иссиня-бурмалиновым языком пламени, после чего «хорьх-2101» 34 года выпуска пыхнул, как газета «Искра».
герр Конрад всё хотел выпрыгнуть, но боялся. а Павилл стоял на подножке и рулил рулём, чтоб отъехать немножко и соскочить. Он оглядывался и видел, что машина проезжает к арке из роз, на арке висел знак "3,5 м". «Проедем?» - подумал Павилл. «небось проскочим» - подумал герр Конрад. После арки они проехали указатель "500 м", и начался сильный туман какой-то белый, как я не знаю што, они выпрыгнули с машины и валялись кто где, а машина задом катилась в речку.
«эхх, добра-то скока пропадает!..»- подумал герр Конрад. У него в кузове была припрятана канистра хлебного шнапсу.
«эхх, етитьтвоюдвадцатьдва, скока добра пропадает!» - подумал Павилл, он забыл в кабине кулёк семечек. потом бубухнуло и настала тишина.
Высоко в небе поскрипывая пролетела разведовательная авиадрезина, и герр Конрад хотел тоже показать ей свой глупый издевательный палец с чорным ногтём, но Павилл крикнул:
- стой! низя! запеленгуют нас по твоему пальцу, дурак, и нашлют зондеркоманду! А то и сами бонбочку сбросют! Флэшку! У них есть, я знаю! Я сам на дрезине служил в одна тысяча девятьсот двадцать седьмом годе.
Герр Конрад обиделся на «придурка» от млашего по званию, но ответить пока не мог, т.к. он сильно стукнулся об какую-то торчащую железную палку, и у него временно заклинило речь и двоилось в глазах. «Ничего-ничего, бродяга, я тебе пятнацать рейхсмарок из жалованья вычту, чтоб ты на старшОго не ругался!» - подумал герр Конрад, пытаясь пройти сквозь дерево и не могя, потому что кажный раз об него стукался.
Погодите дети! - сказал ему Павилл праздничным голосом, - Не суетитеся и не деритеся, а возьмитеся за руки и водите хоровод вокруг ёлочки, - и герр конрад подумал, что не об железную палку стукнулся, а об Павилла, недаром его прозвали «железный лоб»! Хоть он и железный, а тоже кукушки перекосило. Тут жа он увидел, что здесь какая-то заброшенная стройка или склад, и есть об чего и так стукнуться. Вот, например, железный шкап с круглой вмятиной, «кажется, мой размерчик!» - подумал герр Конрад, видя вмятину. На ржавом с остатками тёмно-серой краски ящике с дверкой было написано: «шкап управления ыэгтрр-34-73. Кенисберский з-д абарудования. Не влезай, хуже будет!» А вот батарея чугунная с латунным крантиком. Герр конрад немножко отвернул краник и оттудова тихонько зашипело. Тогда он побольше открутил, и зашипело громко и из краника возник туманный мужчина с бородой и в шапке, как зефирина.
Мужчина энтот хрумкал огурцом и пахнул шнапсом. Он посотрел на герра конрада и телепатичиски сказал ему: «эй, борода! Ану не балуй! Ато милицанир придёт и посодит тибю в мелицию. А я добавлю.» Герр конрад не знал, шо такое милицанир, и вас ис дас мелиция, и напугалса, что его, наверно, «а-та-та», и поставют в угол на горох. Он сказал «пардон, я ничаяно, я больш не буду!» Мужик проворчал «все вы говорити, што нечаяно... вот увидют краник, и давай сразу крутить! А ежали я к тибю приду и у тибю краник буду крутить, а?! Што?..»
Герр конрад опять успугался, а мужик сказал «ладно проехали. Ты чей холоп будешь? Вот этава?» - показал на весёлого Павилла, потому что он был чистенький и опрятный, а Герр Конрад наоборот был закопчоный, потом в грязище вывалянный, а поверх грязищи - в конфетти из подвернувшейся под ноги хлопушки. Кловун, и всё тут. Никакого величия. Посотришь на него, и ни в жисть не признаешь рыцарский патрет в никелированых латах со шпагой и борзой сукой Мартой, написоный малым голландцем Ван Шнеллем в одна тысяча девятьсот ноль-ноль году и висящий в фойе Рейхстага направо за горшком с финиковым деревцом.
«Ладна, собрал брови в кучку – сказал мужчина, - раз ты мну выпустил из батареи, тибю и желание желать. Како твоё желание? Скорей говори, а то счас там у мну «Спокойной ночи малыши» начнёца, я без них заснуть не можу.
Герр Конрад мало чего понял, тока что незнакомиц не шибко серчает, и что он видимо типа джина. И спрашиват у Конрада, како его жалание.
Герр Конрад собрал мысли в одно место, чтоб не разбегалися, и произнёс: - Я, почтеннейший джин (мужчина из батареи недовольно цыкнул носом) жаницца хочу. Чтоб такая фрау либо фройлян попалася мне в жоны не страшная, а живая и весёлая, и не пигалица какая, а моих летов. А если фройлян, то можно б и помоложе. Потому что если она до пензии дожила и всё фройлян, это подозрительно. Может, у ей кукушки не той системы, либо ваще улетели нафик.
- Нушожа, милейший, это мну по силам! – сказал туманный мужчина и залез обратно в краник – фидерзейн!
- фидерзейн! – с облегчением сказал герр Конрад, он чо-та всё равно этого дяденьку опасался.
- Да! – ещё вспомнил мужчина, - ты эта, мужик! Краник обратно заверни! Потуже! И скорей ищи сибю ночлег, и господину твоему. В полкилометре отседа городок "500 м", да только он окружон стенами и рвом. И ваще на ночь запирает ворота, поднимает мосты и погружается в озеро до первых петухов. Наутро глаза протрёшь, да гляди не прозевай свою подругу жизни. На джина надейся, а сам не плошай.
И герр Конрад закрутил краник потуже.
- герр Конрад, потеряли чего?.. – наивно спросил Павилл. Он видел только, как его хозяин крутит краник, а потом бормочет слова и охает, наверно, опять посеял свою табакерку с отпугивающим порошком (порошок отпугивал от следов, если им на следы посыпать – любая гестаповская или чекистская ищейка будет выть и чесаться, а искать следы не будет. Впрочем, герр Конрад и сам был замечен в нюхании данного зелья).
Я ночлег ищу! – строго сказал ему герр Конрад, - и тебе советоваю. Вон, скоро ночь, смари какая луна низкая и огромная! Притянет ещё, и улетишь к едрене Брунхильде. Будешь сидеть в кратере Эсмарха и сотреть на матушку-землю один, как перст.
Павилл услышал такую историю и немножко струхнул. И тоже стал осматривать окрестности в поисках где переночевать. Он уже приметил на свалке два вполне приличных места для ночёвки – двустворчатый шкап и приличную кроватию, без ножек зато с балдахином. Он посотрел на Луну – она была с краю зелёная, как если картошка на свету месяц лежала, и опять подумал: оёёй, под балдахином от притяжения Луны не скрыться! И вдруг услышал звуки, кто-то пилил фанерку в вечерней тиши. «Наверно, где-то сдеся жилище, и мирный бюргер заместо хоби вечерами у открытого окошка выпиливает лобзиком буратину» - подумал павилл. И стал ухами крутить – откуда идёт звук.
Герр Конрад – прошептал Павилл внезапным голосом – взгляните… фрау летит… без ничего.
Конрад похолодел и подумал «вот она!», и посотрел, куда Павилл ему пальцем кажет. А там по небу летела фрау сидя на швабре, и совсем-совсем без ничего! Даже без исподнева или тапок.
У герра Конрада пронеслося в голове: «что он канешна немолод, но зато богат, и у него два замка фамильных – один в Саксонии, другой в Баварии, и он без вредных привычек и с чувством юмора и тремя вышшими образованиями, хотя два незаконченные, ну и што. И потом, он влюбился в вас, донна роза, едва увидел вас, нежную, донна роза, фьалку на залитом сонцем поле… хочу на вас женицца!» Но вместо этой речи он развёл руками, словно на баяне играет, и сказал сипло: «Ы-Ы-Ы!» Фрау посотрела на мужчинов, застеснялася и крикнула им:
«Не, видимо!» И чо-то пропала, как будто с самого начала померещилась. Небось, и померещилась. В энтих краях, в пойме реки Леты, и не такое мерещится в полнолуние, когда Луна большая и зелёная, как картошка.
«Эих-х!» - в досаде сказал герр Конрад, ударил об землю свою тирольскую биретку с помпоном, и ещё плюнул сверху. Потом посотрел на биретку и ещё больше насупился. Хотя он и так мужчина шибко сурьёзный.
Потом он достал из потайного кармашка свою заветною табакерочку, нюхнул одой ноздрёй, нюхнул другой… И ему показалось всё не так уж безнадежно: «может, и вправду померещилось… и я ещё встречу на своём пути ди фройлян моей мечты… или хоть фрау. Не шибко страшную.»
Тем более что туман не то, чтобы рассеялся, но типа слежался, и стал по пояс. А выше пояса было видно далеко, и стоял двухэтажный домишко, а на крыше сидел человек в полосатой фуфайке, матросской бескозырке и семейных трусах. Человек дымил пахитосой, и огонёк пахитосы вспыхивал и угасал на фоне редко понатыканных звёзд, как маяк. Человек сидел верхом на коньке крыши и пилил ножовкой печную трубу.
***
Павилл, ты видишь что? – прошептал герр Конрад.
- Человек- моряк, одетый не по форме, трубу пилит – вот, что я вижу… - тоже прошептал Павилл, и они оба присели, чтоб их меньше было видно в тумане. Только торчали две головы в тирольских биретках с пумпонами, похожие на конфеты-трюфель.
Морской дядя на крыше отпилил трубу и аккуратно положил её набок. Труба косо съехала по крыше, ухнула об землю и покатилась, подпрыгивая, прямо на Павилла и г. Конрада. Они пригнулис и пропали в тумане.
- афцыкшвайген шлюссе бляйштифт юбершпацирн! – витеевато выругался моряк, и кинул вслед провинившейся трубе кусок черепицы.
Конрад и павилл лежали в тумане сами не свои, и чутко прислушивались. Вот прямо перед ними быстро пробежал на задних лапках ёжик с большими глазами – сначала в одну сторону, потом в другую. Когда он бежал обратно, у него в одной лапке был саквояжик, а в другой – маленький воронёный наган. Вот прямо на герра и павилла покатилась закопчёная вафельная трубочка без начинки. Они посторонились. Потом герру по башке шарахнул откуда-то сверху чёрствый баварский пряннинг.
- шпицлюфтен драйн нихтйухт… - загнул было герр Конрад длиннейшее фамильное ругательство, но Павилл невежливо сунул ему в рот свою биретку пумпоном вперёд, и герр умолк.
- Шпицфлюген драйн нихтйухт! – опять послышалось, и Павилл сказал на герра Конрада, страшно вращая глазами: «Ша!!!»
Герр Конрад, у которого рот был заткнут пумпоном, возмутился и тоже повращал глазами, и сказал невнятно: - «аы-ыум!»
И тут же послышалось: «Ша!!!», а потом «аы-ыум!».
Тут кто-то есть, потому что дразнится… - подумал Павилл. Он ощупал местность вокруг себю, потому что в тумане видеть было нелегко. Он нащупал песочницу, кошачью кучку, а потом кусок шифера. Ничего интересного. Потом к нему подгрёб потихоньку герр Конрад, вынул из рота откушенный пумпон и посотрел сквозь туман наверх. Наверху была Луна, она поднялась высоко и стала яркая и не такая большая. Ещё наверху темнел домик, а в нём светились три окошка: одно наверху, зеленоватое, и два внизу, золотистое и лимонное. Оттуда пахло самоваром и крендельками по-лотарингски. Потом на фоне луны пронёсся силует голой фрау на швабре, и герр Конрад сказал Павиллу: - Пс-с!, что по-немецки значит «тихо ша!». И вдруг у них под ногами тоже что-то сказало: «Пс-с!». Конрад пощупал и поднял с земли кусок зелёного шифера, поросший мохом с северной стороны.
Это ж бормотун*! – удивился Павилл тилипатически.
*Дас ист справка: камень-бормотун изредка попадается на побережье Прусского кёнигсрата и ШССР (Шветской Советской Социалистической республики). Полагают, что камень-бормотун (далее просто «бормотун») является продуктом жизнедеятельности древнего человека Робинзона Крузое, который жил на безлюдном острове Сааремаа и питался плохо, но много.
Сей бормотун с бОльшим или меньшим успехом повторяет всё, при нём сказанное. Обычно бормотун издаёт нечленораздельные звуки и Укает, но редкие лучшие экземпляры способны изъясняться вполне даже очень ничево! Кстати, ушлые чухонцы придумали ему название камень-диктофон, и стали использовать в целях разведки: забрасывали бомотун замедленного действия через печную трубу в избу-штаб противника, а через некоторое время кричали по-птичьи: «цып-цып-цып!». Бормотун приползал обратно домой, и тут его пронимало побазарить про всё, что он услышал.
Хороший бормотун замедленного действия стоил на рынке десять рабов или одну стеклянную грушу с порванным железным волосиком внутри.
Ладно, проехали.
Павилл поплевал на бормотун, чтобы тот помалкивал, и завернул его в носовой платочек. И сунул в карман – вдруг, да пригодится!
…Вскоре они приползли на крылечко, пахнующее корицей да ванилью. Выбрамшись из тумана по ступенькам увидели два звонка: один кнопочкой, другой дилидонцем. Рядом с кнопочкой была табличка:
«Фройлян Виолетта, ночная бабочка».
А рядом с дилидонцем красовалася в свете луны знатная латунная дощечка, а на дощечке было выгравировано: «герр Лемке, Смотритель Свалки, атставной ротмистор», а ещё там было нацарапано гвоздиком «ымпатинт».
Над крылечком также зато висел фонарь и надпись «Пряничный Домик».
«Тоисть они не муж с женой, эта летающая фройлян и ротмистор Лемке! Наверно, это он чичас на крыше ругался поносными словами. Значит, ништо не помешает мне женицца на фройлян Виолетте, если она сама не прочь. Тем более, что этот Лемке ымпатинт. Если верить надписи гвоздиком.» - подумал герр Конрад и малость воспрял духом и телом.
Позвонил он в кнопочку… Позвонил вторично… Никакого последствия, не считая, что внутри домика затянули красиво песню на два голоса – мужской и женский.
«барбаросса молодой, бедна твоя хижина, а я тибю одарю золотыми гульденами, ты только открой буржуинам свою тайну..»
Тогда герр Конрад позвонил в дилидонец, песня стихла, и дверь распахнулася. Из двери свет был золотистый, дым табачный и пахло шнапсами ароматическими в маленьких бутылочках по 90 пфеннигов штучка – вишнёвым, абрикосово-мигдальным, грушовым, и т.д. Эти шнапсы в чай булькают для скусу.
Ещё герр успел увидеть длинную и красивую женскую ногу, а дальше всё было закутано в белую шаль пуховую с кистями, сквозь которую видно было розовое, но неотчётливое.
- Никого… - сказал моряк в трусах, плюнул во тьму на пятьдесят футов, и дверь стала закрываться. Павилл и Конрад, не мешкая, проскользнули вовнутрь.
А внутри увидели они женчину невероятной красы, с каштановыми волосьями и чорными очами страстными и опастными, сидевшую на диванчике за круглым столом в белой ажурной шали из пухов и пимшую чай с плюшками по-лотарингски, и герр Конрад приблизился к ней и достал камень бормотун, на который загодя набормотал речь. «Фройлян Виолетта, - сказал камень тихонько, а герр Конрад повторил за ним громко дословно, - я немолод и богат, и я не знаю слов любви, зато у мну два замка, один в Лотарингии, другой в Курляндии, а когда я впервые увидел Вас, фройлян Виолетта, нежную фьалку на залитом лунным светом склоне лет…»
- Ай! – вскрикнула фройлян Виолетта прекрастным грудным голосом – Лемке! Посотрите! Таракан! Ах, мне дурно, смотрите, как вздымается моя грудь, махайте на меня, махайте!
Лемке неторопливо приблизился от дверей к столу, и увидел в уютном свете абажура двух больших насекомых – продолговатого рыжего пруссака и помельче – чёрного блестящего кукарачу.
- А! – успокоительно сказал он фройлян Виолетте, которая с ногами забралася на спинку диванчика и дрожала тама, бедняжка, - это не тараканы! Это просто-напросто БУКАРКИ! – и пристукнул их вазочкой с печеньем курабье. К счастью, промахнулся, ибо уже был хорош, и благодушен, и не особо-то хотел в этот милый вечер брать грех на душу. Короч, дал уйти восвояси нежданным гостям, подумавши: «Отраву я всё-таки разложу завтречко вдоль плинтуса!..»
Павилл и герр Конрад заметались разнообразными зигзагами и упали со стола, и юркнули в щель под дверью.
Ссыпались с крыльца, и тут герр Конрад наступил на грабли, и они с Павиллом полетели куда-то, набирая высоту – ведь не на швабре летала ночная бабочка Виолетта – о, нет! – она летала на граблях.
Павилл и герр Конрад поползали по черенку от зубцов до кончика рукоятки, но спрыгнуть опасалися – высота была приличная, а внизу проплывала река Лета в белых испарениях.
Перелетели они реку Лету в одну сторону, и обо всём нахрен позабыли. Перелетели обратно, и опять всё нахрен забыли. Перелетели опять… Потом они устали на граблях держаться, и ссыпались непонятно на каком берегу прямо на поверхность родного фатерлянда.
***
… В обчем, Паша Колокольников поехал дальше по Чуйскому тракту в совхоз, а дядя Кондрат остался с тёткой Анисьей, подшипники менять (ох счастливчик!). И поменял он тётке Анисье те подшипники, просто любо-дорого! И сход-развал заодно отрегулировал, раз уж заехал. И стали оне вместе на перине пуховой жить-поживать, да добра наживать. За что спасибо, конечно, Василию Макарычу.
Аллес.